Дорожный дневник. Белорецк2013

Дорожный дневник.
Впечатления от поездки
в Белорецк в августе-сентябре 2013 г.

***


Монотонность повседневности редко даёт человеку возможность остановится, задуматься и осмыслить происходящее. И если удаётся перебрать в памяти события, поступки и свое отношение к жизни, - то такое происходит в моменты резкой смены настроения, ломки привычного или в случаях крайней нужды. Мы становимся сентиментальными, плаксивыми, нервными, когда вдруг возникает необходимость куда-то срочно ехать, если надо сменить работу, квартиру, сложившийся уклад, привычный распорядок дня. Вот а такой момент и возникают сотни вопросов, подыскиваются удобоваримые сознанием аналогии явлений, анализируются совпадения, удачи и неудачи... даются оценки...


Кадры, кадры, кадры... много кадров... сотни кадров из жизни... статичных, бегущих сменяемой чередой, привезенные из поездки в возбужденном сознании... навязчивых, не дающих покоя, вопящих о своей самобытности, требующих расшифровки и объяснений... Кадры-картинки, словно комнаты, куда убегаешь от реальности и смакуешь их, разглядывая каждую деталь, проживаешь в них, наполняя пространство звуками, запахами, музыкой, словами... Начинаешь подбирать к ним мозаику предшествующих событий, связывать в последовательность... Получаешь новые ощущения и новые несоответствия своим ощущениям и тем прошлым, зафиксированным тогда, когда еда была слаще и чувства острее...

Я раздумываю о превратностях судьбы, сидя на жесткой скамье в вокзальном помещении на станции «8 километр» Южно-Уральской Железной Дороги. Вокзальчик достаточно вместительный и в то же время совершенно безлюдный! У входа стоит обязательная рамка металлоискателя, служит декорацией, как я понимаю, потому что проверять совершенно некого, поездов - один-два за день, пассажиры и встречающие легко «обтекают» здание вокзальчика и попадают на платформу отовсюду с улицы. Надо, -  и на автомобиле въехать могут. В залах темно. Светильник в одном зале, высоко под потолком, слабо подсвечивает сидящих внизу людей. Большие окна; одно на платформу, другое - на привокзальную площадь и дорогу, уходящую в сторону Белорецка. У окна, что на дорогу, - двое в рабочих в оранжевых жилетах. Работяги, облокотившись о подоконник, без интереса глазеют на улицу и невесело обсуждают перепетии рабочего дня. В небольшом по площади зале вокзала поставлен ряд скамей в центре и несколько вдоль стен. Кроме меня, у прохода, пожилой полный мужик сидит молча, без любопытства смотрит на меня и спортсменов; те балаболят у меня за спиной.
В «красном» углу, недалеко от зарешеченного кассового окошечка, притулились к подоконнику окна на платформу трое спортсменов - судя по разноцветью трикотажных костюмов и таким же пёстрым курткам. Разложив объемные сумки подобием дивана, они азартно играют в подкидного. Я усаживаюсь на одно из жестких сидений пустой лавки, что посередине зала, подальше от веселящихся спортсменов. Их веселье мне не по душе, мне грустно...

Я уезжаю из Белорецка.

За окном, осенний вечер щедро красит округу фиолетовым цветом. Вечер заметно наступает, сгущая сумерки. Я привыкаю к тусклому свету вокзала, и на фоне темнеющей улицы, этот неяркий свет высоко висящей в потолке лампочки, создает атмосферу сонного уюта.
Такси, - что доставило меня к вокзалу, - уезжает. Я наблюдаю за ним через окно, через тот свободный уголок, что не загораживают своими спинами работяги. Рубиновые стопари такси кажутся косматыми сквозь неровности оконного стекла, кокетливо изгибаются, играют биками, распадаются на полоски и, уменьшаясь, трясутся зловещими мотыльками прочь от вокзала, а затем и вовсе стыдливо исчезают за тёмной громадой двухэтажного барака.
Я думаю о том, что Володя-таксист, - без умолку тараторивший о политике всю дорогу сюда, на станцию, - сейчас рулит, всматриваясь в пыльную поверхность ухабистого большака и отчаянно вращая рулём, выбирает место поровнее; в неброском салоне его автомобиля, - хранящем стойкий запах кислятины от табака, саксофоном попискивает магнитола; в такт движению, надоедливо брякает связка ключей, свисающая с замка зажигания; и моё место, где я еще пять минут назад вполне комфортно сидел, уже занято кем-то другим, и Володя-таксист возможно также увлеченно тараторит новому собеседнику о сложностях жизни, как и пять минут назад мне; и возможно, что-то пересказывает и обо мне.
Я ему тихо завидую, - ведь он возвращается в город, который так дорог мне, - в его привычные и знакомые объятия: в затейливый переплёт улиц, вливается в нескончаемую суету автомобилей и пешеходов, а я сижу в гулкой пустоте холодного вокзала и жду поезда, и впереди множество километров пути и неизвестные события, - я вычеркнут, выведен за порог, вытолкнут обстоятельствами в холодную и осторожную неизвестность. Я лишен уюта, улыбок, доброты и человеческого тепла.

Меня всегда забавляла мысль о временности человеческий отношений, его сущностную сторону не беру, - слишком объемна и сложна, но вот атрибутика: вроде бы, только что ощущалось единение душ; только что невидимое, неощутимое родство их витало в воздухе, предвещая - возможно дружбу, намёк на совместные дела, некую интригу, - и через миг, - всё в прошлом...  и нет ничего!..
Это «что-то», это умение телепатировать, ощущать невидимость связей, заимствовано нами из животного мира, - видовое распознавание; этакое выявление «свой-чужой»; передача мировозренческих кодов... эфир, смысловой жизненный «запах», из которого следуют уже житейские смыслы, каждый прикидывает эти смыслы на себя, питается ими и впитывает их, дополняя свой жизненный опыт опытом другого человека... а возможно и нечто большим...  создает некие сообщества, объединения, партии, а то и пары... компании, с целью умножения приемов жития, совместного  преодоления жизненных обстоятельств...
Всё это некая канва Судьбы: можешь ухватиться за эту канву и соткать себе жизнь, а можешь и отодвинуть, не впитать в себя... Пройдет мимо очередной поворот судьбы.
Как говорится: «Вот оно былО, и - нету!»

Мне одиноко. А вдалеке, за лесом, в невидимом со стороны станции городе, остались дорогие мне люди, в темноте светятся золотистым светом их окна, - возможно, они думают обо мне, - ведь остались впечатления, запомнились разговоры, встречи, планы на будущее... словно не было этих долгих лет отсутствия, - что я не приезжал; словно переброшен волшебный мостик через поток времени и ворох событий, и всё также, как много лет назад! Добрые мои, дорогие! Храни вас Бог! Чувство щемящей жалости к себе и благодарности к тем, кого я только что вновь обрёл, а теперь вновь оставил, заполняют душу.

На фоне грандиозности произошедшего; на фоне неумолимости времени и неотвратимости жизненных законов, в голову приходят мысли о своей ничтожности, и,..   и в то же время, появилось ощущение значимости собственного поступка, решимости приехать, значимости этого малого, но конкретного свершения; думается о том, что не только живущие здесь друзья и свидетели моей юности роднят меня с этим городом, местностью, но и клочки земли, где покоятся родные мне люди - это вполне значимая принадлежность моя к Белорецку, к земле, к воспоминаниям.
Моя малая забота о сохранности захоронения, малый труд, вдруг делает мою жизнь полнее, более осмысленной.
В совпадении выпавших обстоятельств: хорошей погоды, тишины кладбища, множества непонятных, но благоприятных совпадений, что сопутствовали мне - я усматриваю божий промысел и сокровенный смысл. Для меня это всё весьма значимо, окрашено божественной силой, почти мистика!

«Всё - не зря! Всё - не зря!» - повторяю я про себя. Могилы остаются немым укором и терпеливо будут ждать моего нового приезда, будут проверять на прочность меня и данные мной обещания. А я буду помнить о них, о дорогих могилах. Я вспомнил о проходящих мимо кладбища поездах, вспомнил, как они, - невидимые, - шумят за сосновым бором, что высится за кладбищенским забором; вспомнил,  как очищал ограду; удаляя с могил проросший кустарник, слушал лязг колес и натужный рёв локомотива и вот сегодня я проеду на поезде мимо кладбища в сторону Магнитогорска. И шум поезда, в котором поеду - будет слышен там, на кладбище! Над Укшуком всё так же будут висеть облака, в погожие деньки проглянет солнышко, от его промытого света засверкает бликами тонкая лента дороги до Белорецка, а могильные плиты на могилах будут равнодушно, с укором напоминать о себе, под увесистыми кронами разросшихся деревьев.

Я сижу и с волнением вспоминаю дни, проведенные в Белорецке. Мысль перекидывается с одного на другое: тут и кладбище, и боль утраты от заброшенности могил, и радость встречи с друзьями детства, юности - разные истории...  Говорим, говорим, и не можем наговориться - о школе, детстве, делах, своих семьях и свершениях; опять же - город... много нового, но есть и приметы прошлого - навевают волнующие воспоминания, бередят душу...
Ранее: воспоминания о школе - здание самой школы, двойки и пятерки, дружба и драки, задачки, тетрадки... в теперешние встречи - это прежде всего люди: Татьяна, Наташа, Оля, Боря... но уже бабушки и дедушки и те, кого уже нет... наш десятый «А». Помню юных, задорных, красивых, как со школьной фотографии...
А они уже другие, - взрослые, как и я, - с жизненным багажом, со своими проблемами и надеждами... Неизменно одно - память... те же голоса, узнаваемые живые глаза, добрые взгляды... и отношение к жизни, такое же страстное, - с мечтой, с оптимизмом.
Странно, но только они носители и свидетели лучезарного времени детства, его подтверждения, того, что детство было счастливым, и я не обманываюсь в значимости того времени! Ветры жизни унесли из души убежденность в реальности прошлого... а мои дорогие одноклассники воспринимают события тех лет также остро, как и прежде! И я, вдруг тоже, под воздействием их рассказов загораюсь; и впечатлён, и смятён, и растроган, - чего давно со мной не случалось, - спазм сжимает горло, сердце бьется, - что это?.. Какие вы молодчины - так бережно пронесли через десятилетия чувство восторженности и трепетного отношения друг к другу! И я не оказался изгоем, меня помните и я многое помню...

В первый день пребывания, после заселения в гостиницу, я кинулся осматривать город; ту его часть, что памятна мне с детства - где жила бабушка, Полина Алексеевна Шерстенникова, (мама Поля, - как мы, внуки, с детства привыкли ласково её называть) и где я жил сразу после рождения, в доме, что стоял возле военкомата, рядом с почтой. Здание бывшей почты я узнал по конфигурации - теперь оно, здание - супермаркет, а проще - сеть комков. Даже заходить туда не стал. А новое здание почты разместилось как раз на том месте, где стоял дом бабушки и военкомат. Новая почта своей безликой коробкой плюхнулась как раз на то место! Словно вдавила всё, что было памятно мне со счастливых времен, когда все были живы и я был маленьким! А сейчас я бродил вокруг, в надежде обнаружить хоть веточку караганы, что так буйно цвела в палисаднике бабушкиного дома, в тени которой стоял столик и скамейка... ну, хоть кирпичик? - ничего! Словно, ничего и не было!
А еще раньше, глубокой ночью, прилетев в Уфу, я почувствовал себя совсем отрезанным от привычного мира, - я не узнал аэропорт, из которого в годы студенчества так много раз улетал и в который прилетал, стремясь на каникулы домой, в Белорецк; не почувствовал запаха родины, - того, из детства...
Тогда всё здесь выглядело гораздо понятнее и гораздо уютнее... Помню весенний холодок, пробиравший до костей; ветер с ароматами трав с растаявшего под весенним солнцем летного поля, какую-то особую понятную тишину, милую провинциальность... из которой улетали во все концы на серебристых птицах-самолётах, взрывающих тишину воем винтовых двигателей - нечасто, между капелью, урчания ручьев и шелеста листьев; запомнилась тихая обстановка и деловитость персонала, торжественность в самой процедуре регистрации пассажиров и отправления в полет; высокие витринные стекла на втором этаже, где можно было наблюдать за летным полем...
Сегодня всё буднично, серо: все куда-то бегут, всё так же, как в Москве или в Екатеринбурге - в любом другом городе; всё по одному образцу, шаблону и нет уже своеобразия, чего-то индивидуального, узнаваемого...
Площадь перед зданием аэропорта забита машинами. Здесь и такси, и бомбилы, и те, кто приехал встречать близких. Я с полчаса бродил в темноте ночи и суете, желая найти знакомое в утраченном; понять систему, почувствовать как всё тут «работает».
Среда тут же выявила во мне «неместного»  - подошли бомбилы и предложили довести меня до Белорецка за пять тысяч рублей. То, что я долетел из Москвы за три восемьсот их никак не впечатлило, и я их понял, для меня этот приезд - встреча с родиной; для них - бизнес и «ничего личного»... 
И не в деньгах дело, но во мне вдруг проснулся азарт КузъЕлгинского бродяги, того Мишки, что ночами мог дремать в железнодорожной будке в Татлах, поджидая поезда до Инзера, а затем по утреннему холодку мчаться на мотоцикле по разбитому лесовозами большаку до Кузъ-Елги с каким-нибудь приезжим рыбаком - другом отца; или бродить пару-тройку дней по лесу, сидеть на скалах или берегу речки и мечтать... Какая-то бацилла авантюризма попала в ноздри с воздухом родины, и повела меня за собой.
Выяснилось, что проще доехать до городского автовокзала и сесть на маршрутку. Диспетчер такси, - здоровенный дядька, - оказался разговорчивым... Хоть это осталось - радушие и незлобливость, - отметил я с удовольствием.
Перспектива ехать в обезлюдивший огромный ночной город показалась мне пугающей, но поездка на маршрутке за вменяемую плату была всё-же более приземленным вариантом для такой «особы» как я, чем плата в десять раз больше за то же самое, и приключения! Я решился...
Но, как только я сел в такси, вдруг начал себя укорять в излишней расчётливости и скаредности, и если честно, - хотелось шикануть, «Подкатить этаким чёртом!..»  - выражаясь словами Гоголевского Хлестакова.
Пожадничал... пожалел для себя... Да и куда «подкатывать»? Перед кем «понты» эти кидать?..

От дороги из Аэропорта Уфы до автовокзала у меня осталось в памяти только сумятица из многочисленных поворотов, раздолбанных дорог, бликов многочисленных придорожных фонарей, грохота подвески автомобиля, болезненно отзывающийся во всех частях автомобиля шумом и треском.
Машину трясло, кидало по сторонам, водитель одной рукой старательно выкручивал руль, выделывая слалом меж ям, а другой набирал кого-то в мобильнике. Ему ответили. Несколько ничего не говорящих мне фраз, - обсудил что-то свое. С усталости, мне почему-то сразу полезли в голову детективные сюжеты с такси, стали мерещиться обманутые и ограбленные пассажиры, - от чего я усмехнулся про себя, - объект грабежа я - никакой! - никому не нужные шмотки в сумке, да пара тысяч в кошельке...

Автовокзал города Уфы оказался достойным самой захудалой деревушки российской провинции, а не столицы республики: обшарпанное здание на пустынной площадке; грязный, подслеповатый зал ожидания, с небольшим количеством кресел для отдыха пассажиров; ларёк-собачья будка с продуктами и вонючий туалет. Кромешная темнота вокруг и убогость автовокзала окончательно испортили настроение. Я расплатился с таксистом, и он лихо крутнувшись на площади, канул в темноту переулка.
Понятно, что меня здесь никто не ждал. Но очень хотелось праздника, ярких впечатлений... От этой непритязательной обстановки глухой ночи, сонного автовокзала, уже больше повеяло чем-то более родным, чем от обстановки аэропорта. Темень, прохлада ночи, пустота и неизвестность - за три часа оказался за тысячи километров от дома, словно выброшенная обертка от конфеты
Зато, на мой вопрос группе мужичков, покуривающих перед входом:
- Кто заберет до Белорецка?  - откликнулся резвый мужичок и сказав: «Шестьсот рублей! Четвертым будешь, пошли!» повёл меня к своему микроавтобусу. Четыре человека по шестьсот - уже две с половиной...
- А когда в путь-дорогу тронемся? - спросил я таксиста.
- Жду еще двух женщин, должны подойти вот-вот... Тогда и поедем. Можешь в салоне подремать пока... если хочешь.
Мы забросили мою сумку в багажник, и я уселся на заднем сидении слева у окна. «Значит, не две четыреста, а три шестьсот, - отметил я про себя. - Всё-таки дорога своё берёт, каждый хочет подзаработать»
Я сидел в тесном такси и смотрел в затонированное плёнкой окно. На привокзальной площади, в круге света, переминались с ноги на ногу два подвыпивших мужичка. Судя по отсутствию одежды, можно было подумать, что они шли с пляжа, и вокзал этот в Сочи, а не в Уфе; и по тому, как они размахивали руками, угадывалось, что их разговор шёл на повышенных тонах. Поддерживая друг друга, и останавливаясь через каждые три-четыре шага, они отыграли незамысловатый миниспектакль «о вреде алкоголя» в рампе сцены при вокзале и неотвратимо растворились в темноте, так, словно сошли за кулисы.
Иногда, редкие машины неожиданно резко выруливали из-за угла противоположного здания, испугано освещали снопами синеватого света пустой тротуар, площадь, фрагменты зданий и стыдливо прятались за поворотом, возвращая нам сонную темноту.

Женщины и таксист всё не шли, и я задремал. Мне снились масляные огни московских новостроек, потоки машин, зелёный газончик моей дачки... Разбудили меня голоса возле машины. Таксист привел, таки, женщин, но не двоих, а троих! Манипуляции с багажом и рассаживанием, в сочетании с усталостью и прерванным сном, вызвали во мне приступ раздражения. Я кряхтя вылез из машины, пропуская пришедших на задние приставные сидения, успокаивая себя лишь тем, что наконец, - мы поедем! И в дороге удастся подремать. Наивный... Дорога оказалась жутко ухабистой и разбитой; удары подвески нашего тарантаса отдавались грохотом всего кузова, при жуткой болтанке не то, что подремать, - голову с трудом удавалось держать! На промежуточной остановке в Инзере, на мой вопрос, - Как такое выдерживает подвеска? И часто ли приходится её ремонтировать, - водитель удивленно вытаращил на меня глаза и спросил:
- Зачем? - на что я в свою очередь вытаращил глаза на него, обомлев, но ничего не уже не спрашивал... всё стало понятно...

Резкий контраст с Москвой, перелетом, и погружением в темноту и беспросветность провинции (в плане консервативности жития, неизменности уклада) получил свое продолжение, как только докатили до Инзера. Ох, уж эти предубеждения, и страхи из детства! В Инзере я впервой. В детстве, живя в КузъЕлге, много слышал отцовских баек про Инзер. Раньше - чуть ли не райцентр, - и большой! - по меркам той же КузъЕлги, и много разных событий там происходило, и судя по рассказам, - почему-то страшных... В детстве, бродя по лесам и забираясь в горы, в окрестностях КузъЕлги, Инзер я видел издалека пару раз, но бывать не приходилось. И вот...
Остановились возле придорожного отеля на трассе Уфа-Белорецк. Осмотрелся. Раньше, вроде как, дорога в стороне от Инзера проходила, - где-то по горам, а сейчас - рукой подать. На фоне одноэтажных застроек, - бараков и частных домиков, отель кажется мощнейшим замком, чем-то выдающимся на фоне деревенской простоты. Три этажа! Каменный!
Мне любопытно. Я хожу по площадке возле гостиницы и обозреваю пространство. Забор вокруг «замка» сразу показывает, что хозяин пришел сюда всерьёз и надолго - хапнул землицы прилично, - видимо, строится и расширяться будет.
Налицо - узнаваемые атрибуты быстрого обогащения: пивной павильон в виде палатки. Он пуст. Время утоления жажды прошло, - осень.
На первом этаже гостиницы-замка, столовка. С внешним видом здания внутреннее содержание никак не вяжется. Примитивизм. Совковая обстановка: прилавок, подносы, «леменевые» ложки-вилки, открытая кухня, вяловатые и просто одетые поварихи. Тут же - неизменная потная тетенька; вонючей шваброй возит грязь по полу... Аппетита нет, внешний вид блюд аппетит убивает, я выхожу из гостиницы на улицу.

У меня синдром ожидания чуда, как у каждого, кто путешествует: я жду тех ощущений, что запомнил с детства: гулкой деревенской тишины, спокойствия, знакомых запахов... и узнаваемых мест. И чтоб встречали. Встречали те, кого оставил тут несколько десятков лет назад - они в моей памяти не изменились...
Но, ничего! Чуда не возникает.
Такая же забегаловка, как и где-нибудь в Подмосковье. Никакого своеобразия! Как только я об этом подумал, тут же получил знак свыше - с пригорка бежал теленок, у которого глухо брякал колокол на шее - «боталом» называли его в детстве! - точно... так и брякает «бот-бот-бот», болтаясь у теленка на шее. Вершины окрестных холмов в тумане, тучная зелень на лугах - отросла после покосов... узнаю!..

Это всё были воспоминания! А теперь я уезжаю...
Я перебираю эти воспоминания в ожидании поезда. Это уже всё в прошлом!
Любой дороге сопутствует ожидание. И вот я сижу в гулком пустом зале вокзала и жду проходящего поезда из Адлера, чтоб уехать в Нижний Тагил. Мои размышления прерывает хриплый вой громкоговорителя под потолком. Слов разобрать невозможно, всё сливается и повторяется эхом, отражаясь многократно от стен и потолка. Сам факт говорит о том, что что-то произошло... И догадаться не трудно, событиями эта станция не избалована: один поезд в день! Никто не задаёт вопросов, и никому нет дела, что слов диктора не разобрать, - можно пукнуть в микрофон, и будет понятно: поезд подходит - этого достаточно.
Других поездов не будет. Но я подхожу к надтреснутому окошечку кассы и уточняю. Дама в форменной одежде, со скучным лицом, повторяет. Она и кассир, и диктор, и начальник вокзала... Да, мой поезд... Мужик, что сидел у входа вопросительно смотрит на меня.
- Из Адлера, поезд, прибывает... - поняв его недоумённый взгляд, произношу я.
- А нумерация вагонов известна? - идя рядом со мной к выходу приставал он.
- Нет... но, сейчас увидим! - оправдываюсь я.
- Жену вот, с Адлера встречаю! Отдыхала, ездила... - в порыве какой-то непонятной откровенности, начал он свой рассказ про жену. - У нас уже холодно, а она в легкой одежде едет. Машину-то я вот сюда подогнал. А вдруг с хвоста поезда нумерация... тогда придется далеко бежать...
- Стоянка пятнадцать минут, успеете и подъехать, если чего...
На перроне пусто, холодно. На горизонте, откуда должен прийти поезд, сквозь плитки тяжелых неподвижных облаков брезжит закат. Плети рельс, распластавшись во тьме, отсвечивали ярко синим цветом, отражая небо узкими полосками. Порывы ветра усиливают прохладу. «Мужик не зря переживает, - подумал я, застёгивая пуговицы пальто.»
- Да, погода осенняя, по вечерам холодно становится! - добавил я, чтоб как-то поддержать разговор.
- Вообще - климат дурацкий! Ничего не видим на этом Урале! Вот жена смотрела там, на Юге, жильё, - столько же стоит, что и у нас. А жизнь там какая! Всё растёт! Не то, что у нас! Надо продавать тут всё и переезжать на Юг! - затараторил мужик. - А тут что? Работы нет, на пенсию живём, ничего не видим... Всё лето погоды не было! Дожди и холод... всё лето... что посадили, - часть вымокла, а всё остальное не вызрело! И через пару недель снег пойдет, а лета так и не видели... А вы, в командировку? - задал он вдруг вопрос мне, видя, что я не поддерживаю беседу и долго стою молча.
- Нет, я в гости приезжал. Детство моё здесь прошло. Друзья детства здесь, родители похоронены здесь... А живу в Смоленской области, - ответил я
- Хорошее место! Я был в Смоленске. У вас там есть хороший городок, Десногорск, - очень мне понравился! - продолжал мужик, чем решительно потряс меня. - Чистый, ухоженный, дома современные...
Я повернулся к мужику и начал его рассматривать, словно желая распознать подвох в его словах, уж очень поразительно было это совпадение: вот так, от первого встречного, за тысячи километров, стоя на перроне пустынного полустанка, и проговорив две-три фразы с незнакомым, случайным человеком, услышать слова о городе, в котором живёшь, и о котором, в окрестности пятьдесят километров, мало кто знает. Да и название многие наши местные путают, «Ясногорск», «Дивногорск»...
Удивительно! Ну как не знак, как не метафизика? Не бывает ничего случайного, все ходим по известным и предопределённым тропам... по своим... на чужие не заходим...
- В Десногорске я и живу! - уже более дружелюбно произнес я, почувствовав возникшую вдруг, невидимую связь с этим доселе незнакомым мужиком...
- Да, у вас там хорошо! - повторился мужик, - мне очень город понравился! А, отсюда надо мотать! Нечего здесь делать!.. - он хотел еще что-то сказать, но в этот момент фонарь локомотива подходящего поезда засветился на подъезде к станции и мы двинулись ближе к перрону.
Замелькали номера вагонов, и нам пришлось шагать к хвосту поезда, потому что наш вагон - четырнадцатый. Когда мы подошли к своему четырнадцатому, поезд уже остановился, и приехавшие суетливо спешили из вагона. Жена моего случайного знакомого действительно оказалась легко одетой, они обнялись, оживленно заговорили меж собой, мужику уже было не до меня, он подхватил чемодан, сумку и вместе с женой заспешил к машине... Я же ждал, когда все выйдут, чтоб забраться в вагон.
Что это было? Знак того, чтоб я не расстраивался и не переживал об отъезде из Белорецка? Бог послал мне послание устами мужика, чтоб не забывал о месте, где живу, и чувстве благодарности тому, что имею? В гостях хорошо, а дома лучше?..

После осмотра моего паспорта и билета, меня допустили в вагон я прошел к своему месту, присел возле окна. 
Всё! Уезжаю! Прощай Белорецк! До встречи!
Вид полустанка, беззвучно двигающиеся за толстым непроницаемым окном люди, всё это было давным-давно, осталось и поныне таким же неизменным...
Эта суета  при посадке, напомнила мне далекие годы юности, поездки на каникулы в Белорецк, в годы студенчества. Из тогдашнего Свердловска прямые поезда до Белорецка не ходили и ехать приходилось с пересадками: вначале до Магнитогорска, затем уже на пригородном - до Белорецка. До Магнитки поезд шел вполне шустро, всё-же штатный маршрут, всё строго и солидно, а вот с поездом до Белорецка были проблемы. Если на свердловском доезжаешь до железнодорожного вокзала в Магнитогорске, то опаздываешь на поезд до Белорецка, и ждать, следующего, приходилось сутки.
Помню ловкие прыжки через пути, шпалы, в стремлении перепрыгнуть на белорецкий состав на переезде-перегоне, не доезжая Магнитогорска, где поезда встречались. И здесь важно было не ошибиться, определить верно поезд на полустанке - ведь как только тормозил состав из Свердловска, тут же  набирал ход состав белорецкий. При малейшей заминке, остаешься на полустанке, - ни туда, ни сюда! Но и это еще не всё! Когда поезд прибывал на «Восьмой километр», с которого я сейчас уезжаю. люди выпрыгивали на ходу, и не дожидаясь остановки, неслись наперегонки к единственному автобусу, что шел до Белорецка. Мест в автобусе на всех не хватало, и кто-то отставал. Я как-то всегда успевал, - был молод и прыток.

Ехать до Нижнего Тагила, куда я направлялся, предстояло восемнадцать часов! Напротив меня сидела молоденькая девушка, почти ребенок, - как выяснилось позже, направлялась из гостей в Пермь. Верхние полки никто не занял, от этого в отсеке плацкарта свободнее.
Поезд тронулся, я сидел у окна и наблюдал за уплывающими за окном огоньками. В ранней осенней темноте мало что можно было разглядеть:  вдалеке, плоским ярким праздничным тортом неуклюже медленно поворачивались группы городских огней, быстро мелькали ближайшие к железному пути постройки, переезды; поезд всё дальше увозил меня от Белорецка и вскоре только густой, темный массив леса качался в проеме окна...
Я разложил выданное мне бельё и залёг спать.
Я лежал и дремал, мерно качаясь на жёсткой полке под непослушным тонким и мятым одеялом и слушал однообразную, нескончаемую песню колёс: ды-дын, ды-дын... ды-дын, ды-дын... По вагону изредка кто-то проходил и шарахаясь из стороны в сторону задевал мои, торчащие в проход, ноги. Я вздрагивал и просыпался на секунду-другую, подтягивал одеяло, поворачивался, укладывался поудобнее и мысленно цепляясь за последнее, о чём думал, вновь впадал в дрёму...

Будучи в Белорецке, основное я сделал: встретил друзей-одноклассников, пообщался дорогими моему сердцу людьми; побродил по городу, отмечая знакомые с детства уголки и новое, пришедшее уже без меня; разыскал и обиходил могилы родителей, пережив волнующие минуты от приобщения к истокам... и всё-же, слишком кратким состоялось это моё посещение родины, и многое еще хотелось узнать, почувствовать, увидеть... Быть в Белорецке и не побывать на природе, в горах, на реке Белой - означает лишить себя многого... «В следующий раз, в следующий раз! - обязательно», - повторял я себе под мерный стук колёс и от этого теплело в душе, что-то радостное разливалось в сознании, вновь вызывая картины детства: сияющую в солнечных бликах реку, свежесть росы, аромат примятой ромашки на на берегу, гроздья черемухи, сладость земляники и томные, тёплые вечера с туманом вдоль реки...

А будет ли этот «следующий раз»? И если будет, то когда? Сложнее всего - отвечать на вопросы, заданные самому себе.
От тряски вагона я периодически просыпаюсь и сморю в окно. Мне видно только темное небо, редкие звезды меж темных облаков и блики редких фонарей, что своим желтым светом заливают пространство купе. Каждый такой сполох ласково ощупывает  в темноте спящих людей, мятые одеяла, сумки на полках и одежду, и скользнув по шершавой стене перегородки выскакивает из окна... Тьма, горбясь в проходе, вновь побеждает...
Одинокой искоркой тлеет в кромке оконного стекла свет далекого фонаря... искорка дрожит, разгорается, гаснет, вновь оживает, переливаясь цветами радуги, завораживает холодным блеском, проникая в сознание.
Я отворачиваюсь от гипнотического свечения, - не хочу отвлекаться от мыслей о Белорецке. В один из вечеров, - на удивление тёплый и тихий, - я сидел в тёмной комнате гостиницы у открытого окна и любовался на купающуюся в небесной дымке Луну. Плескаясь в серебристом ореоле на чернеющем куполе неба, она мягким светом заливала небо на востоке, очерчивая кромку гор на горизонте и подсвечивая вытянутые в длинные нити облака, будто рисовала открытку - из тех, что посыпают толчёными блёстками... Крыши искрились мягкими бликами, золотистыми прямоугольными просечками в декорациях домов светились окна; у подъезда соседнего дома, в ярком конусе света уличного фонаря, на лавочке сидели люди, громко споря о чем-то; по скрытым в темноте дворовым тропинкам боязливо пробирались прохожие, а я сидел и наслаждался видом ночного города.
Из-за Луны, звезды смотрелись тусклыми точками. Неожиданно тёплые и сухие дни, выпавшие на время моего приезда в Белорецк, эта Луна, - как по заказу; я в гостинице именно в этой комнате, как в театральной ложе, на спектакле и необыкновенные декорации из естественных предметов, явлений - это неспроста, это волшебство! Уже только потому, что не может быть просто так, просто совпасть - это опять же знак! Гостеприимство родины, мягкая и нежная «лунная рапсодия» на ночь, с декорациями воссозданной картины с красочным слоем полотен Врубеля, с воссозданием конкретных картин из детства. В такие минуты что-то сверхъестественное происходит во всём, в тысячах одновременных совпадений, сочетаний несочетаемого, всё подчинено закону, и ты лишь песчинка, живая пульсирующая молекула грандиозного вселенского коктейля вне времени, надо только увидеть это, осознать... И я, как завороженный, напряженно всматривался в созданную мистическими силами картину, силясь разглядеть все знаки, поданные мне; почувствовать и прочесть это послание, окружить себя тенями из прошлого и узнать ещё что-то доселе мне неведомое!..

Я с собачьим благоговением взирал на Луну и гадал: сколько взглядов прикованы к Луне, в этот миг, с разных концов нашей Земли, скольких людей она снабжает серебряными нитями воспоминаний, скольких побуждает к сумасбродству?.. Вот так же, в детстве, сидели ночью под Луной с ребятами на Укшуке, на Белой,  и ожидая часа очередного обхода рыболовных снастей, пялились на Луну и звезды - гадая о том, кому что предстоит в жизни испытать, высматривая в ночном небе свой, такой завораживающий путь! Сколько историй рассказано, сколько мечтаний наивных и несбыточных Луна выслушала и впитала в свою изрытую кратерами поверхность!
Забавно, что девушка, что ехала на соседнем месте, с удивлением выслушала мою реплику про  Луну, когда я ей поведал про влияние Луны на приливы и отливы, про гравитацию и прочие физические законы... Её невежество, в свою очередь, поразило меня: как взрослый человек, закончивший школу, не знает простых вещей... а знает про вампиров, зомби, пришельцев, лунатиков? И свято верит в «нечистую силу» Луны? Возврат к мифологии - в чём причина? В невозможности аргументировано объяснить себе суть явлений? А почему? Нежелание приобрести минимальные знания?..

Я смотрел на Луну и думал о том, как не хватает мне родительского дома! Вот таких же тёплых, золотистого оттенка, окон, что видны в мелькающих за окном домиках и дорогих мне людей, излучающих в пространство этот свет; занавесок, забора из штакетника, лавочки у ворот, и неба с полной Луной над домом; двора, залитого серебристым светом; крыльца с навесом, где можно посидеть и помечтать, наблюдая за струйками табачного дыма в ночной тишине, зная, что всё в жизни связано с местом, где живёшь, где жили поколения людей до моего рождения и где будут жить после меня...
Как пронзительно важно, оказывается это, такое банальное обстоятельство, - чувствовать свою связь с конкретным местом, с предметами, конфигурацией пространства, с запахами и звуками... даже эхом, надтреснутым и хриплым, затухающим в пыльном чулане...
В этот приезд я шел к дому на КарлаМаркса 1, к своей «колыбели», где вырос и повзрослел, чтоб ощутить это чувство сопричастности к началу, к истоку всех дум и дел, к истоку бытийного протеста и началу жизненных доказательств; шел, в надежде на некое расслабление, размагничивание накопленного за жизнь и необъясненного никем - в надежде списание накопленных грехов и выплавление итогов, шел на исповедь; и еще: осуществить желание, как это сейчас называют, - пережить катарсис, - испытать некое очищение и получить облегчение в попытке взглянуть на мир и себя по-новому, из начала личных жизненных координат!..

Катарсиса не вышло... Не получилось даже намёка на то, что отдаленно напоминает этот эмоциональный акт: слишком я был рационален, слишком боялся сойти с ума от накопившегося жизненного груза, ожиданий и страха, думал - меня разнесет всем, что накопилось за годы самой силой этого преобразования. Я с душевным трепетом подержался за кольцо воротной щеколды, но мне никто, к счастью, не открыл! И возможно, спасая меня тем самым от самого себя... Может, в следующий раз? - может...

Лёжа на полке, в тёмном вагоне поезда, один, оторванный от дома, стеснённый условиями путешествия, я чувствовал себя без вины виноватым, наказанным неизвестно за что... Это чувство сродни тому, когда возникает обида от незаслуженного наказания, щемящее ощущение ненужности, когда все связи с жизнью замирают, лишаются реального наполнения привычные дела, - сидишь, как огурец в банке и ждёшь, когда тобой заинтересуются, либо обстоятельства изменятся в лучшую для тебя сторону.
Подумалось, что неплохо вот так, иногда, быть выброшенным на отмель жизни и лежать, хватая ртом воздух жизни и чувствовать, как он разряжен! Чувствовать, переваривая впечатления, как воздух разряжен, и понимать, что это временное неудобство, и есть ещё возможность «нырнуть», вновь окунуться в свою стихию, - она есть... есть... есть... И какое это счастье - чувствовать, что возможность ещё есть... И уж тогда можно потянуться, растереть затёкшие от долгого лежания места, повернуться на другой бок и, как после дурного приснившегося кошмара, в надежде на лучшее, сладостно погрузиться в мечты и воспоминания, вожделенно мечтая о тепле, человеческом участии и о предстоящих встречах!

Свет станционных фонарей вытеснил темноту из вагона, поезд, изогнувшись дугой, толчками снизил ход, недовольно заскрипели и смолкли колеса - станция «Магнитогорск».
По вагону, с сумками, прошла группа людей, смолкли шаги и голоса... лишь приглушенные звуки шагов и разговоров за стенами вагона мешали сну, заставляли прислушиваться, отвлекали...
Та же дуга из фонарей ушла обратно, как только поезд набрал ход... закачало, на повышенных тонах запели свои песни колёса, попутно выбивая заученный ритм, нахлынула тьма, закачались и поплыли по вагону привычные тени...

Как много я трясся на этих анахронизмах двадцатого века - поездах! С дошкольного возраста меня возили по разным гарнизонам родители. С чемоданами набитыми едой: салом, жаренными курицами, пирогами, сладкими плюшками; традиционной для посиделок в купе бутылками спиртного; с массивными литыми из мельхиора подстаканниками, что носили проводники целыми подносами... Как далеко это сейчас! Пижамы, беготня по вагону, лазанье по полкам, - как это забавляло! Сколько любопытного открывалось мне тогда за окном! Как смешно уплывали и менялись виды! - словно кто-то неутомимый перелистывал страницы интересной книжки, где напечатаны одни картинки... и нет сплошного непроглядного серого текста, что мне читала мама... А я, глупый, требовал скорее перевернуть страницу, чтоб увидеть картинку, в подтверждение прочитанному... а мама терпеливо и настойчиво отводила мою руку и требовала всё представить... грозя тут же прекратить чтение, если я буду себя так вести... а я никак не мог этого сделать и с нетерпением ждал, уже совсем не вслушиваясь в чтение, и только думал а что там, на картинке?..   
Вагоны, станции, люди, перроны, окна касс, толпы людей, скамьи в залах ожиданий, груды чемоданов, гулкие, раскатистые звуки из станционных громкоговорителей, сквозняки из скрипучих дверей, длинные, уходящие в никуда змейки путей, жара и холод, солнечные и дождливые, снежные, ветреные дни, - сколько их я пережил в то далёкое и счастливое детство!
- Мишка! Ты столько за своё детство проехал, что ни один взрослый за всю жизнь не осилит! - восхищался отец, вдруг вспоминая мытарства наши по военным городкам и глядя на меня с неизменной улыбкой.
И вопрошал:
- А? Помнишь? - это было его, неизменное «А?» Он словно экзаменовал меня этим частым «А?» Приглашал к разговору... и не дожидаясь моего ответа, начинал перечислять за меня:
- Румынию помнишь? А Евпаторию, а? А Балту? А Грузию, помнишь? Город Поти? Сколько там грецких орехов, а? Как в бамбуковую рощу с тобой ходили, на чайные плантации, а? - и довольный, заливался дробным смехом.
Я же, только поддакивал и кивал головой при каждом его вопросе - зная, ему это нравилось, - особенно, если это произносилось в присутствии случайных людей или знакомых, - это производило на него какой-то непонятный мне эффект, эта демонстрация его заслуг в  моей «удивительной» судьбе. Он преображался, становился больше, его словно распирало от удовольствия и проявления сентиментальности: лицо светилось, глаза влажнели, он прищуривал веки, отчего морщинами на висках разбегались «гусиными лапками».
Мне же, обширная география вынужденных семейных поездок не приносила никакого восторга, ведь другого я не знал, и поэтому от раннего детства осталась лишь бесконечная череда сменяемых цветных картинок в рамке купейного окна, - та, что осталась в моей памяти, и которую я часто невольно «перелистывал», вдаваясь в воспоминания вновь и вновь по разным случаям, а то и просто - «от нечего делать». Вот и сейчас, лежа на жесткой полке в тряском вагоне, проснувшись в ночи, я перебираю в памяти картинки детства и понимаю, каким плотным на события и впечатления оно состоялось, - моё детство! И понимаю сейчас слова отца, - его восторги, а может, - и не понимаю... и теперь уже никогда не пойму?.. - ведь он видел всё иначе, - по-взрослому!

Утро следующего дня, - второго дня пути, - не рассеяло грустного настроения, но дало возможность тихо и спокойно читать книгу. Я устроился поудобнее на жесткой полке, приспособив одеяло и мятую подушку и погрузился в чтение. Книга увлекла. «Письма из Ермонтани» оказалась тем лекарством от грустного расставания с Белорецком, поскольку вся пронизана трепетными наблюдениями за природой родного края, мудрым отношением к жизни и добротой к людям. Эту книжку, как и вкусную курочку в дорогу, приготовила и вручила мне, мой замечательный друг детства и одноклассница Татьяна Булавина (Привалова) - редактор городской газеты, - чуткий, заботливый, умный и красивый человек! Спасибо тебе, Таня! Пища духовная, как и физическая, позволили сохранить связь с родными местами, породили множество ассоциаций и воспоминаний! Я безмерно благодарен за это тебе и Игорю Максимову, с его книжкой!
Я читал книгу и на каких-то особо интересных местах откладывал чтение и погружался в размышления и воспоминания. Ведь я тоже немало ходил по окрестным лесам, рыбачил на Белой, жил с родителями в КузъЕлге, - еще до того, когда там всё «перепахали»; где все дела были связаны с лесом, покосом, рыбалкой и охотой. В детстве слышал много непонятных рассказов про Журавлиное Болото, Тирлян, Авзян... Чтение книги возбуждало воспоминания, воспроизводило в памяти рассказы отца и деда, и мне это показалось очень приятным занятием. Я вдруг обнаружил, что стал весьма сентиментален к старости, - что собственно, эту сентиментальность и объясняет.

Поезд всё двигался к северу Урала, мелькали полустанки, открывались и уплывали за окном виды деревенек и поселочков, какие-то трубы без дыма, заброшенные или молчащие заводы, а я сидел и читал. К полудню в вагоне обнаружилась суета, задвигались к проходу люди с баулами и чемоданами, засобиралась и моя молчаливая спутница по плацкартному отсеку, - приближался Свердловск, то бишь - Екатеринбург.
Я отложил чтение и вновь уставился в окно, всматривался в уральский пейзаж, такой близкий когда-то, и казавшийся интересным, неизменным, самым дорогим и необыкновенно привлекательным. Натренировавшись вызывать ностальгический зуд за время пребывания в Белорецке, и пребывая в слезливо-печальном настроении от чтения книги, я пытался увидеть за окном нечто из молодости, знакомые телогрейки, резиновые чёрные сапоги, ведра с картошкой, мотоциклы Ява, - хоть что-то, - ничего... Всё, как везде: унылые билборды с однообразной рекламой, снующие туда-сюда газельки и легковушки, спешащие куда-то незнакомые люди...    Вот и грандиозные здания вокзала, с которым столько связано в жизни, в той жизни, что была тридцать лет назад... Нет! Время смело всё знакомое, тот «клей», что тянет, не отпускает, заставляет учащенно биться сердце! «Никто нигде не ждет меня, абарая-а-а...» - загремели в сознании слова из какой-то индийской песни; да, не ждёт... нет уже никого здесь, кто мог бы меня ждать - может это тот магический «клей»? Не здания, и не дороги с «Явами» из молодости, а люди? Кого любил, и кто любили меня, с кем дружил, от кого зависел, и кто зависел от меня? Кто нуждался во мне?.. Их нет... И всё чужое... Да, да! Не вскочить, не выбежать, - ожидая встреч, улыбок, расспросов, рассказов... Нет уже прежней побудительной силы, что влекла к этому месту, нет тех людей, что составляли мой Мир здесь. От этого всё вокруг поблекло, потеряло привлекательность. Может и я в чём-то обокрал этот Мир уехав в  другие края? Покинул место, где родился и вырос, - унёс свой кусочек, свой нереализованный вклад - выпал из игры и теперь зря на что-то надеюсь? Наверное...