Исповедь женщины Свидетельница 20века. 2том

       
               
                АЛЬБИНА
                ШУКШИНА-ПРОСМИЦКАЯ               



               
                ИСПОВЕДЬ  ЖЕНЩИНЫ    
                (Свидетельница 20 века)

               
 Книга - "Исповедь женщины"
       Состоит из трех томов:
       Том -1 "Карусель юности"
       Том -2 "Испытание"
       Том -3 "Познание себя"
               

                ТОМ - 2


                И С П Ы Т А Н И Е

   
                «Всё это было бы смешно,
                когда бы ни было так грустно».
                (М.Ю.Лермонтов 1814-1844 гг)
               
               
                ПЕРВАЯ  ЧАСТЬ
               

Август 1957 г.

     Заметив мое настроение, юноша спросил:
– Там, что-то не так? – и приподнявшись, заглянул в паспорт.
– Все нормально. Не обращайте внимания. – Прочитав национальность, удивилась: – Беларус? Каким же ветром занесло в Казахстан?
– Попутным, – ответил он сухо, продолжая, не отрываясь, с любопытством разглядывать  меня серыми миндалевидными глазами.
– Чего таращит свои «пустые» зенки? – недовольно ворчала я про себя. Однако в душе разливалось, блаженное обвораживающее чувство.
– По паспорту вы Леонид Владимирович, а называете себя Леша. Почему?
– Друзья назвали, – заметно волнуясь, ответил молодой человек и потянул воздух широким прямым носом.
    В обеденный перерыв домой я не шла, а летела. Словно за спиной выросли белоснежные крылья и несли через безлюдную степь. По неизвестной причине в памяти возникал один и тот же предновогодний сон, в котором видела этого парня. И не переставала повторять:
– Неужели действительно этот человек является моим суженным? Во сне под Новый год видела именно его. Этого незнакомца.
   Я чувствовала как в лицо била взволнованная кровь. Слышала, как  пульсировала в щеках и губах, отдаваясь в висках. Сердце радостно колотилось так же, как когда-то любила  мальчишку из нашего поселка, и который,  вернувшись из армии,  не давал прохода на танцах,     встречая у дома. Но к нему уже угасли прежние чувства. И теперь вновь загорелось в моей груди, что-то похожее. Приятное тепло заполняло душу через край. Словно вливался хмельной напиток и разливался по телу, заставляя радоваться, петь и смеяться.
 Подхваченная ветром, бежала по пыльной дороге и кричала во весь голос, что бы знал весь мир:
– Я счастлива! Я вновь хочу жить! Жить только для него! Для этого неуклюжего «буйвола»! Для этого громилы!
   Рожденные  новые чувства, настолько были дорогими и близкими, что охватывал какой-то непонятный страх. Возможно по той причине, что этот человек младше меня на четыре года. Хотя по паспорту на три.
– А если это обман? Потеряю. Чувства лопнут, как мыльный пузырь, – и мне становилось страшно.
    То вдруг, набегала уверенность, что страсть и рвение будут бесконечными. И опять, переполнялось сердце радостью. Хотелось всему свету делать приятное и хорошее. Казалось, что небо сегодня слишком голубое и глубокое. И сказочная синева окутывает своей прозрачной пеленой, принося блаженство. А птичий хор поет свадебную симфонию. 
После обеда, Леша сидел на противоположной стороне стола. И все так же, не отрываясь, и не мигая, следил за каждым моим движением, будто хотел запомнить их на всю жизнь.
– Вы в кино ходите? – наконец, спросил он.
– Конечно. И на танцы хожу... И купаться тоже... Еще куда...? – и я, улыбаясь, задумалась.
От моего  ответа парень смутился.  На его бледных щеках вспыхнул легкий румянец.
– Смотри-ка. Он еще краснеть умеет, – подумала я и громко залилась смехом.
– Вы надо мной?
– Ну что вы... Сама над собой.
– Так, что...? В кино сходим? А то завтра на буровую точку отсылают. Запрут на месяц в степь и не разрешат выехать.
– Счастливого пути.
– Отказываетесь составить кампанию?
– Молодой, а прыткий, –  и я поднялась с места.
–  Вы, наверное, заняты?
Не зная, что ответить, я промолчала.
– Извините. Может быть, поможете устроиться, на ночлег? Я здесь никого не знаю.
– Это можно, – и вышла из кабинета.
 Через некоторое время вернулась, с техником-геодезистом.
– Феликс, устрой, пожалуйста, этого молодого симпатичного, но самоуверенного паренька в свое  общежитие холостяков. Помоги, будь другом.
– Хорошо. Не волнуйся, Альбинчик, – и, посмотрев, на  помощника бурового мастера  спросил: – Как тебя? Леша, что ли? Пошли.
Через, месяц Просмицкий вновь напомнил о себе. В своем письме,  объяснял, что не может меня забыть.
Только в моей душе, после его исчезновения, все угасло.
Наступил мрак и холод. Вновь безразличие вернулось в  сердце. Опять наступила бесконечная жажда поиска человека, которого могла бы полюбить.
Но сегодня, держа в руках голубой четырехугольный конверт со знакомым ровным красивым почерком, вновь проснулось приятное  дремавшее чувство.

2 сентября 1957 г.

    Понедельник. Первый месяц осени. Только в Казахстане по-прежнему безжалостно печет солнце. Воздух, словно напитавшись раскаленными песчаными просторами, окутал наш  бедный заброшенный уголок. Как всегда, спасение приходит только с вечерние часы, принося с собой прохладу.
    Сентябрь- начало нового учебного года. Каждый раз в этот месяц, я сравниваю,  на сколько братья подросли, за год. Светловолосый и сероглазый Шурик вытянулся, как струна. Худощавый телом, высокий, нежный, с мягким голосом.  Идет в пятый класс. Как всегда, занят чтением книг. Читает все подряд,  проглатывает одну за другой.
    Совершенно ему противоположный младший брат. Крепкий коренастый загорелый, с высветившими на солнце волосами, превращенные из черных в рыжеватые. Может с утра до позднего вечера носиться по жарким улицам поселка. Является предводителем здешней ребятни. Насытившись беготней, уставший падает на постель и тут же засыпает. Но утром вскакиваем, как оловянный солдатик. И все начинается сначала.
    Сегодня мама проснулась раньше всех, чтобы погладить, мальчишкам галстуки, рубашки и брюки. За ней поднялся и неугомонный меньший сын.
– Чего рано? – сквозь сон спросила я Толика.
– Сегодня же в школу, –  торжественно сообщил он.
– А-а-а-а – протянула я довольная ответом: – А Шурик?
– Сейчас..., наверное,  встанет.
– Дайте поспать. Чего бубните? – проснувшись, заворчал   старший.
– Вставай! Хватит дрыхнуть. Опоздаем.
– Когда надо, тогда и встану, – и отвернулся к стене. Но, полежав немного, спросил: – Толян, у вас какой третий класс? «А» или «Б»?
– «А». А зачем тебе?
– Так просто. – Помолчав и перевернувшись на спину,
добавил: – Хорошо Альке. В школу не идти.
– Зато ей на работу.
     Почувствовав, что сон полностью оборвался я, накинув легкий, в мелкий цветочек, ситцевый халатик, вышла в кухню. Отца уже не было. Видимо, ушел  кормить корову. Скот гоняли пастись на высохшие степи.  Они не наедались, и приходилось подкармливать.
     Мама заканчивала гладить своё школьное шерстяное темно-синее платье с белой  вставкой на груди.
– У тебя, в этом году, какой класс?       
– Первый, – ответила она и поставила на плиту тяжелый паровой утюг, из которого еще поблескивали горящие угольки.
        – Не убирай одеяло со стола. Тоже под глажу, – сообщила я.
      Перекусив,  все скоро разбежались. После уборки, постели, подойдя к круглому зеркалу, что висело над комодом, вспомнила свою подругу – Капулю, которая отдыхала у родителей в Узбекистане.
– До сих пор нет писем. Видно ей не до меня, – подумала я, глядя на свое отражение: – А братик - Арнольдик прислал.
Взяв его письмо, перечитала еще раз, где он
сообщал, что зачислен в железнодорожное училище, после  окончания, которого станет помощником машиниста электровоза. И еще, просит семейную фотографию, так как очень скучает. Радуется, что попал в спокойную хорошую группу. И доволен своим устройством. Немного постояв у зеркала, отправилась на работу.
Улица встретила розовым восходом на хмуром сероватом небе. Свежесть утра влила бодрое настроение. С легкостью ветерка, рысцой потрусила по утоптанной знакомой тропе. Почему-то редко ходила, шагом. Все куда-то спешила, волновалась, будто опаздывала.
 Во дворе, у крыльца одноэтажного здания конторы стояли шумные рабочие и улыбающийся начальник с ястребиным носом в казахской тюбетейке, которая прикрывала  лысину на круглой голове. С моим появлением, прекратив разговор, все присутствующие повернули головы в мою сторону. Я смутилась.
– Нашей Альбине не хватает модной сумочки, – ласково поглядывая, заявил Гуков.
– Почему Дмитрий Николаевич? – проходя мимо, спросила я.
– Вы, в своем наряде, такая оригинальная...– и отделившись от толпы, пропуская меня в дверях, поблескивая веселыми глазами, начальник продолжал говорить: – Вам к лицу жакет в клеточку и удлиненная юбка. И особенно украшает длинная коса. Как представительная гимназистка.
– Вы скажите...
– Не смущайтесь. Я не ваш сверстник. Годами я вам дед. И по тому имею права на комплименты, – и,  забежав по коридору впереди меня,  балагурским видом отворил в приемную дверь: – Прошу.
– Вначале вы, а потом уж я, – и играючи освободила ему дорогу.
– «Молодым везде у нас дорога...» – показав глазами на дверь, улыбался начальник,  поглаживая острую бородку.
– Не забывайте…«Старикам везде у нас почет»...– не долго думая, ответила я из той же песни.
Гуков громко рассмеялся и вошел первым, грозя пальцем:
– Знаете... Иногда забываю, что седая борода.
– Дмитрий Николаевич, я не хотела...– Поняв, что невольно напомнила ему о преклонном возрасте, оправдывалась я.
– Ладно, меня жалеть. Понимаю. Понимаю, – и достал ключ из кармана широких брюк, принялся открыть дверь кабинета.
    Рабочий день тянулся обычной чередой. Без особых осложнений. Всевозможные рабочие бумаги, оформление вновь прибывших рабочих, увольнение, печатание на машинке до одури. После чего мышцы тела, как клавиши музыкального инструмента, передергивались. А к концу дня ввалились ребята и девчата. Эти техники-геодезисты были веселым народом. И мой маленький кабинет заполнился шумом.
– Гуков уже испарился. Можно поболтать, – с восторгом воскликнул бледнолицый, тонкий, как мотылек, симпатичный парень.
Я молча поглядывала на их довольные улыбающиеся загорелые молодые  лица и думала:
– Какие они все разные по цвету, характеру и национальности: русские, украинцы, казахи, евреи. Но все  по-своему красивые.
 Взгляд остановился на юноше казахской национальности. Он был складного телосложения, со стрижкой под ежик. Еще недавно его смоляные волосы свисали густой прядью. И был похож, на зайца, выглядывающего из-за куста. В шутку я предложила ему
подстричься. На следующий день он пришел со смешной торчащей прической и, улыбаясь, спросил:
– А таким, тебе нравлюсь?
– Ты мне всякий нравишься, – шутила я смеясь. Но, заметив, что обидела человека, перестала улыбаться.
– Не нравлюсь. Я же вижу. Твое сердце принадлежит кому-то другому.
– Джунус, не волнуйся. Тебя тоже кто-нибудь полюбит. Ты очень симпатичный парень. А мое сердце никому не принадлежит.
– Правда? – и, он как мальчишка, обрадовавшись, убежал.
А я долго раздумывала над его поведением.
Оторвавшись от воспоминаний, я вновь вернулась к шумной публике, которая болтала о разных вещах и очень много смеялась над каждым пустяком.
Над столом склонилась мелкая гибкая низенькая фигура Феликса, небрежно вычерчивая на листке замысловатый домик.
– Срисуйте, не отрываясь, – предложил он, поглядывая на всех снизу  серыми круглыми глазами.
Невольно я вспомнила один маленький момент, касающийся меня и этого паренька. Как-то Феликс собрался увольняться.  Зайдя в мой кабинет, протянул свою фотографию:
– На память. Не забывай. Писать будешь?
– Конечно, если пришлешь адрес.
Но по каким-то причинам остался. И теперь вваливался каждый раз со всеми геодезистами в мой кабинет. Но почему-то больше не напоминал мне о старом разговоре.
Я разглядывала присутствующих поименно. И сделала вывод, что  мне с ними легко и интересно. От юмора, острых реплик всегда от души смеялась.
Наша болтовня закончилась, когда контора полностью опустела. После работы я забежала по пути к Клавушке. Она только, что подоила корову и с подойником взбиралась на невысокое крыльцо.
– О-о-о-о! Как давно тебя не видела. Совсем меня забыла,– упрекнула подруга: –  С началом учебного года меня  замучили планы и проверка ученических тетрадей. А ты куда пропала? Ты же после работы совершенно свободная.
– Первым делом, дорогая моя учительница, поздравляю  с началом учебного года, – и поцеловала ее в щечку: – Какой класс в этом году достался?
– Третий, – ответила она, перешагивая  ревматическими ногами через порог квартиры.
– Наш сорванец, мой младший братик ни в твоем классе?
– Нет. В соседнем.
– Жаль. А то, во блага, держали бы вдвоем за вожжи. Бегать не давали бы.
– Куда сегодня тронемся? – спросила она, разливая пенистое парное молоко по глазированным глиняным крынкам, которые были выстроены в коридоре  на лавке.
– А у тебя свободное время есть?
– Для себя нужно всегда оставлять. Жизнь одна. Да и молодость проносится без оглядки. Уже 25 стукнуло. А впереди ничего не светит, – и, вдруг, перестав говорить, с присвистом и хрипотой залилась смехом: – Если бы ты знала, как я всегда хохочу у окна. Пойдем. Я покажу тебе, где слежу за твоим домом, – и она направилась в комнату. Я последовала за ней: – Отсюда отлично видно, когда около вашего дома, каждый вечер толчется Шахов. Караулит тебя. А как увидит, прячется вон за тот бугор, – и, поглядывая через окно, указала длинным тонким пальцем.
– Да ну!? Вот  смешной! Странно в жизни получается... Когда к человеку передом, он к тебе без внимания задом. А потом все меняется местами.
– А что говорит твое сердечко? – и ее круглое лицо вновь расплылось в улыбке.
– Погасло. Видимо не его любила. Пришел возраст любви, и встретился в объектив именно этот субъект. Раньше, казался, таким красавцем. А сейчас... как будто не он. Маленький, угрястый. За что его безумно любила?
– Весь поселок говорит, что вы с ним дружите, – и она с любопытством, из - под нависших бровей, глянула на меня.
– Нет! Что ты! Однажды провожал. Даже предлагал выйти замуж.
– А  ты?
– Что я. Ответила: если бы твои слова прозвучали несколько лет тому назад, то пошла бы за тобой на край света.
– А он?
– Умолял. Но я резко и, может быть, грубовато, отказала. Вот он теперь и следит за мной. Подойти боится.
– Жаль, что любовь не вечна.
– Почему жаль?
– Люди жили бы по-другому.
– Возможно.
– А как ты расцениваешь любовь Лыскова? Ты же с ним дружила восемь лет. Наверное, за него выйдешь замуж?
    Подруга сидела на кровати, свесив костлявые старческие руки на металлической спинке. Рассуждала, но сама думала о чем-то другом.
– «Чужая душа потемки» – отговорилась я, разглядывая убогую, мебель квартиры. Стол между двух окон, да три железные кровати, для младших ее братьев. Она же спала в спальне, где обставлено так же бедно.     Разница в деревянной самодельной этажерке, на которой аккуратно  стопками уложены ученические тетради и педагогическая вспомогательная литература для начальных классов. Заметив ее отвлеченный взгляд, я спросила: – Клавушка, ты где?
Как бы очнувшись от дум, вздохнув, она произнесла:
– Прости. Задумалась.
– О чем?
– Мальчишек в школу отправила, а ботинки износились у всех троих.  Стыдно. Сестра учительница, а братья в старье ходят. С рубашками и брюками легче. Прошлогодние постирала, да отутюжила. Конечно, выросли из одежды. Пришлось, кому дошивать, другому отрезать внизу. К зиме-то двум купила по фуфайке. А меньший, пусть донашивает от старших. Трудно мне. Одна моя зарплата. Сама знаешь, какая мизерная. Пенсию на них за родителей получаю. Но тоже гроши. Вся надежда на корову, и на огород. Что посеем, на том и живем, – и она снова утонула в своих мыслях. Потирая, как от боли, восковые руки, добавила:
– Кто меня на троих братьев замуж возьмет? И при том сама больная. Остаться мне старой девой.
– Не печалься, Клавушка, у каждого свое счастье. Скоро старший, окончит десять. Уедет. Останутся, два брата.
– Среднего тоже, после восьмого, на следующий год отправлю в какое-нибудь училище. В такое, чтобы был на казенном пайке и одежде. Не могу больше нести непосильную ношу. А одного, как-нибудь, вытяну.
Слушая подругу, я с жалостью думала о  горькой её судьбе. Подбирая слова утешения, мучилась. Да и что мои слова? Не помогут. Однако пауза требовала вмешательство на сочувствие.
– Хорошо, что братья послушные. И сено косят и на огороде тоже работают. Если бы были другими... вот где беда, – наконец, я нашла слова  успокоения.
– Правда, твоя. Хоть в этом повезло.
Никогда подруга не жаловалась на горькую долю. Но сегодня, видимо, уже устала от тяжелой жизни. Исповедалась, как перед алтарем.
Больно за мой народ. Беднота, да голытьба вокруг. Может быть, где-то и живут лучше. Только я не встречала. Ни обувать, ни одеть, ни поесть сытно наши люди не имеют. Живут одними надеждами. Как когда-то писали о нас во всех газетах. Дети «счастливого детства» ждут «светлое» будущее
– Собираюсь на танцы. А сама так же не имею туфлей. Парусиновые туфли подкрашиваю, латаю, но не превращаются, окаянные, в новые, – шутила подруга.
– Не говори. Я тоже свои, после починки подкрасила  зубным порошком. Опять стали новые, – и, покрутила носками: – Начальник сегодня заметил. Говорит, что я принарядилась. Знал бы он, что старую клетчатую разлетайку приталила и превратила её модной. А из поношенного платья, смастерила юбку.
От моей изобретательности мы обе без устали ржали, на всю квартиру.
– Таланты бесплатно пропадают. За выдумку положена государственная премия, – захлебываясь от смеха, говорила Клавушка: – Скорее бы коммунизм наступил. Пошли бы мы с тобой в магазин и выбрали, что душе пожелается.
Подруга поднялась, во весь свой метр восемьдесят и, виляя худой попой,  павой прошлась по комнате.
Глядя на нее, я хохотала. Но слово «коммунизм» перебил смех.
– Клава, ты действительно веришь, что наше поколение доживет до этого дня?
– А ты сомневаешься? – остановившись, она с удивлением, посмотрела на меня.
–Да ты не подозревай... Не ищи в словах весть что. Только давай вспомним смысл Ленинского принципа построения коммунизма. Он основывался на изобилии. В стране должно быть изобилие. Понимаешь? А мы что видим? Наше государство едва сводит концы с концами.
– Откуда видно?
– Разве не чувствуешь, что народ  нищий?
– Может быть, плохо живем только мы? – низким голосов проговорила она.
– Успокойся. Я говорю не о нас с тобой. А в целом. Оглянись вокруг. Ты видела людей с достатком? Если и наступит коммунизм, то только наше поколение не застанет.
Огорченная Клава вернулась на свое место. В молчании сложила жилистые длинные руки на острые колени. Не двигаясь, сидела несколько минут. Потом, глубоко вздохнув, подняла голову. Я увидела ликующее лицо, будто сбросила, тяжелую вуаль бытия. Передо мной была прежняя Клавушка, которая не умела  унывать и  роптать на жизнь.
– Что горевать-то! На танцы мы все равно пойдем.
        – Правильно. Чего в меланхолию впадать! Не бери в голову дурные мысли, – подхватила я.
Бледный свет луны далеко стелился по безмолвной степи. В хмуром небе стояла звездная тишина. И, только вдали перемигивался слабыми огоньками железнодорожный поселок. Опустевшая дорога широкими саженями летела под нашими ногами.
– Говорила тебе, собирайся быстрей. А ты целый час крутилась перед зеркалом. Теперь, высунув язык, спешим,– ворчала Клава.
– Тебе хорошо. У тебя стрижка, а у меня косы. Не лохматой же идти... Ты только вывалила язык, а я уже свой на плечо забросила. Хоть бы добежать до клуба живой. Загнала меня  совсем, как сивую кобылу.
– Ну, ты скажешь, – хрипло засмеялась подруга.
– Обычно танцы вовремя не начинаются. Зачем торопиться- то? – старалась я угомонить  Клаву.
– А, вдруг, с неба звезда свалилась... И, прокатилась по их тупым мозгам. И они начнут танцы вовремя, – бурдела она, продолжая двигаться,  подгоняемая каким-то не видимым реактивным двигателем.
– Может быть, немного замедлим все же ход?
– Хорошо, – согласилась она.
Молча, пройдя несколько метров, как бы раздумывая, она затянуть свою любимую песню:
«Кто-то с горочки спустился
Наверно милый мой идет…»
Звуки мелодично разлились по притихшей округе, заполняя притаившиеся саманные дворы чеченского поселка. Выждав удобную ноту, подхватила и я. Видимо искажая мотив,  она остановилась. Часто хлопая глазами, внимательно посмотрела и без злости спросила:
– В какие дебри тебя понесло?
– Что? Опять вру?
– Не то слово. Ария «из другой оперы», – и снова начала выводить мелодию песни.
Теперь я, не раскрывая рта, семенила рядом, наслаждаясь ее стройным душевным голосом. А она упоенная собой, утонув в своих чувствах, все пела и пела. Перейдя железнодорожный переезд, подруга умолкла.
– Странно. Почему у клуба много народа? – удивилась Клава.
– Кто его знает.
И подойдя ближе, узнаем, что танцы будут после фильма.
– Что делать? – поглядывая на толпу, спросила подруга.
– Придется идти на фильм, - и я окинула присутствующих взглядом.
Неожиданно, в толпе заметила знакомую крупную фигуру. Встретившись с ним взглядом, он, расталкивая и маневрируя, направился в нашу сторону. Напугавшись, я схватилась за локоть подруги. Не понимая, она глянула на меня. А я предупредила:
– Не возмущайся. Молчи. Сейчас к нам подойдет кто-то. Потом объясню.
– Последующий хахаль?
– Тише. Услышит.
Скоро перед нами уже стоял мешковатый парень в белой рубашке, с засученными до локтей рукавами и темных расклешенных брюках. Его смуглое продолговатое лицо освещал падающий пучок света, что тянулся с крыши клубного одноэтажного здания. Пухлые детские губы расплылись в доброй улыбке, обнажая кривые мелкие зубы.
– Здравствуйте. А я вас ждал, – пробасил он.
– Не трепись. Откуда тебе знать, что мы придем? – опередила подруга, глядя ему  прямо в лицо, которое находилось на одном  уровне с её головой.
Улыбаясь, я снизу поглядывала то на одного, то на другого.
– Клава, познакомься. Это Леша Просмицкий. Вернее Леонид Просмицкий. Работает помбуром в нашей партии,– наконец, удалось повернуть разговор в нужное  русло.
Он протянул огромную мускулистую, как у штангиста, руку, и больно стиснул  Клаве пальцы. Взвизгнув, она присела:
– Что обалдел? Вот уж действительно Алеша, – и ударила ему по плечу. Он продолжал улыбаться.
– Девочки, стойте. Не уходите. Я сейчас билеты на фильм возьму, – и Леша скрылся в толпе.
– Ну и медведь. Молодой, а сильный, как лось, – потирая руку, капризно говорила подруга.
Воспользовавшись его отсутствием, я напомнила Клаве о моем  сне, который приснился под Новый год.
– Он тебе нравиться? –  спросила она.
– Так себе. Только не верю, что сбудется. Да и не хочу. Он положе меня.
Скоро Леонид вернулся. Мы последовали за молодежью, которая беспорядочной толпой начала втискиваться в кинозал.  Билеты продавались без места, и каждый спешил занять сиденье в среднем ряду. Чтобы не потеряться, Леонид схватил меня за руку.
– Клава! Не отставай! – опомнившись, крикнула я.
Поставив меня впереди  себя, он раскрылатившись, как огромный орел, сильными руками, сохранял от натиска с боков. Я оказалась как бы в свободном коридоре.
– Где Клава?
– Сзади. Держится за меня.
Зал был полон народа. Первые и средние, места были заняты. Он, быстро пробежал по рядам. И. найдя два свободных стула, усадил нас с Клавой. Сам же, согнав парнишку, сел за моей спиной на следующем ряду.  Погас свет, и на экране замелькали серо-белые кадры.
Весь фильм в мой затылок дул ветерок. Оглянувшись, увидела сложенные трубочкой пухлые губы. Я улыбнулась. Он ответил тем же. После окончания сеанса публика высыпала из душного тесного помещения на прохладную улицу. Толпа заметно таяла. Оставшиеся ждали начала танцев. Мой новый поклонник не отставал ни на шаг. Он смело вписался
в наше с подругой общество. Клава весело и бесцеремонно болтала с ним на разные темы. Он же больше отмалчивался. С его юного лица, с высоким покатым лбом и светлыми миндалевидными глазами, не сходила улыбка.
– Как добирался из степи? – наконец, выбрав удобный момент, включилась в разговор и я.
– На попутной, – ответил он и, снова расплылся в улыбке: –  Ждал, ждал ответа на свое письмо и, решил появиться сам.
– Молодец, – почему-то одобрила я, и уступила приоритет разговора подруге.
 Теперь мои компаньоны занимались друг с другом. Клава весело щебетала, а Просмицкий не переставал улыбаться и  бросал взгляд в мою сторону.
Меня устраивала такая роль, которая давала возможность познакомиться с окружением. К своему удивлению,  я заметила всех своих бывших знакомых. Но отчего-то в душе не возникло желание, чтобы приблизиться к ним и проявить  какое-то участие. В настоящий момент рядом со мной стоял человек,  который был милее и нужнее остальных.
Через открытую дверь зала на улицу вырвалась танцевальная музыка и спокойно стоявшая молодежь зашевелилась. Парочками и по одному потянулись к входу. Мы не спешили. Не торопился и Лысков. Он неподалеку стоял с девушкой и наигранно любезно, что-то нашептывал ей на ухо. А сам, не отрываясь, смотрел в нашу сторону. Заметив, я улыбнулась. Отвернувшись, приняла участие в разговоре своей милой компании.
– Хватит дышать свежим воздухом. Пойдемте, потолкаемся под музыку, – предложила Клава, поправляя растрепавшиеся пышные темно-русые волосы, перетягивая поверх белым ободком. Проходя мимо Лыскова, подруга поздоровалась. Он ответил тем же. Кивнул ему и Просмицкий.
– Ты его знаешь? – с удивлением спросила я Леонида.
– Да. Лысков иногда обслуживает на своей машине нашу бригаду. Отличный парень.
– Ну-ну, – подумала я про себя: – Теперь и с тобой после этого вечера он составит внушительную беседу, чтобы оставил меня в покое. И ты продашься ему за рюмку водки. А впрочем... возможно, и нет. Он же с девушкой. Наверное, образумился, – решила я.
В полутемном зале вальсировало уже несколько пар. Остальные разместились на стульях, расставленных вдоль' стенок. На маленькой сцене в углу сидел угрюмый Шатилов Саша, из-под лобья поглядывая на присутствующих. Увидев меня, не отрываясь, стал преследовать нас взглядом.
 – Целый букет: Шахов, Шатилов и Шарунов...- с тоской подумала я: – И все уставились на нас. Чего им надо? Хоть уходи. На зло не уйду.
Оставив, почти у порога, нового поклонника, пригласила Клаву на танец. Она с удовольствием согласилась. После вальса вернулись на прежнее место. Леня был бесконечно, рад нашему возвращению. Продолжал весело болтать с подругой.
– А я не умею танцевать, – смеясь, сообщил он.
– Ничего. Мы тебя научим, – как бы шутя, сообщила Клава.
– Не говори, мы. Вот ты и учи, – прошипела ей на ухо.
На следующем вальсе ко мне подскочил мой бывший компаньон по танцам, умеющий превосходно, легко, как пушок, вальсировать. С этим человеком было одно удовольствие плавно вращаться вокруг его стройной оси. Не раздумывая, ускользнула с ним на средину зала.
Клаве пришлось, сдержать свое слово, мучиться с Леонидом, который безжалостно оттоптал ей ноги.
 – Мягче двигайся, – проносясь мимо, услышала я раздражительный голос подруги.
Пока она мучилась с моим поклонником, я продолжала легко кружиться под звуки вальса «Дунайские волны».
Танцы подходили к концу. На последнем, танго, воспользовавшись мимолетным отсутствием нашего молодого огромного парня, мы с Клавой сбежали домой.
Оставшись одни, медленно пошагали сначала через главный поселок, называемый станционным, потом прошли чеченский, и вышли на степную дорогу. Некоторое время шли молча. Мы прислушивались к легкому шуршанию сухой травы и степного ковыля. Где-то, совсем рядом, выводила тоненьким голоском лучшая певунья пустыни. Она то заливалась  трелью,
то с присвистом пела так тонко, словно кто-то нечаянно смычком тронул струну скрипки.
– Разбудили, – тихо проговорила я, что бы ни потревожить остальных пернатых.
– Кого разбудили?
– Разве не слышишь?
– Слышу. Это птичка- свистунок.
–Нет же, – возразила я: – Это певунья–савка.
– Пусть будет так, – согласилась, подруга: – Хочу тебя спросить. Зачем убежали от Просмицкого?
– Сама не знаю. В душу вселился не понятный страх. Не понимаю. В то же время меня держит какая-то блаженная к нему нить. Хочу воспротивиться судьбе, но ничего не получается. Словно душа попала в какой-то неудержимый водоворот. Подхватил вихрь и несет неведомо куда. Что это? Клавушка, объясни. И сны страшные сняться. Будто лежу на кровати, а вокруг одни собаки. Самая  большая сидит рядом у постели. Пришел охотник и перестрелял всех. А та, что рядом, сунула в свою пасть мою руку и, вырвала из нее кусок мяса. От кошмара проснулась и не могла уснуть до утра. Чушь, какая-то.
– Не верь снам, – успокоила  подруга.
И опять шли молча. Всю длинную дорогу сопровождала пустынная певунья - савка. Там далеко у реки проснулись пеганки, заголосил гарь, залился чирок - свистунок. Голоса, разбуженных птиц, заставили встрепенуться всю приречную долину. Входя в наш заводской поселок, послышались перекаты воды. Где-то там неспокойно засуетились и загалдели чайки над рекой. Из камышей подала свой знак кряква. Тяжело захлопали крыльями по воде серые гуси и утки, которые властвуют в природе, когда на землю, опускается ночная тишина.
Прислушиваясь к разнообразию звуков, я продолжала размышлять над сновидением.
– Вспомнила. Сон не весь рассказала. Слушай дальше. Собака, которая выплюнула мясо, превратилась в человека, в черном. Руки в крови... Я показываю ему, что бы бежал, спасался. Он упал. Потом поднялся. Кровавыми руками цеплялся за мою серую постель. Почему-то серую. Испачкал одеяло и мои руки. И шатаясь, ушел.
– Целые страсти мордасти, – и подруга брезгливо передернулась:  – Действительно, сон страшный. Будто что-то предвещает. Но что? А лучше всего не верь снам.
Я пожала плечами. Немного подумала, и решение произнесла вслух:
– «Чему бывать, того не миновать», – и свернула к своему дому. Оглянувшись, крикнула: – Пока Клавушка!

4 сентября 1957 г.

В камераловке,  так мы называли   небольшую, с одним окном, комнату, где работали с бумагами и чертежами техники-геодезисты, было тихо. За длинным столом, сгорбившись, сидел Феликс. При скрипе двери, он поднял, светлую голову, с белыми бровями и ресницами, и вопросительно посмотрел на меня.
– Хочу спросить, – смутилась я, чувствуя, что оторвала его от дела: – Почему наша партия называется Таукумская?
Отложив карандаш в сторону, сцепив тонкие пальцы замком, поглядывая на них, после некоторого размышления как старательный учитель медленно и внушительно приступил к объяснению:
– Северо-западнее поселка "Или" лежит обширная равнина, состоявшая из нескольких частей, отличающихся по обводненности и рельефу. В центре ее преобладают бугристо-грядовые пески Сары-Ишикотрау, чередующиеся с типичными барханами. К северо-западу от них расположена глинистая такыровидная пустыня, пересеченная многочисленными
сухими логами – прежними руслами реки - "Или" «баканасами» (Шетбаканас, Ортабаканас и Нарынбаканас). В левобережье этой реки лежат пески Таукум. Равнина покрыта полынно-солянковой, реже полынно-злаковой или кустарниковой растительностью и представляет собой преимущественно
зимние пастбища для овец, коз, лошадей и верблюдов. Зимой здесь содержится почти 90% поголовья скота колхозов и совхозов Алма-атинской и Талы-Курганской областей. Крупными отгонными пастбищами служат пески
Сары-Ишикотрау и Таукум. Их можно использовать весь год, если выкопать в этих местах колодцы, построить помещения для скота и создать запас страховых кормов.
Наш объект для бурения колодцев является Таукум. Какой вывод? – задал Феликс вопрос и с улыбкой глянул на меня.
– Поняла. Наша партия, поэтому называется Таукумской. – весело подхватила я.
– Умница, Альбинчик.
Засмеявшись, я поднялась со стула.
– Спасибо за толковое объяснение.
– Посиди со мной. Спроси еще, что-нибудь?
– Что я могу спросить? Я плохо знаю вашу работу и затрудняюсь ...что спросить.
– Хочешь? расскажу о странностях, которые встречаются, в песках? – и он блеснул озорными серыми глазами.
– Давай. Все равно у меня передышка. Много печатала. Устали руки.  Завалили работой.
 – Перед тем как начать рассказывать разреши задать нескромный вопрос?
– Пожалуйста.
– Тот «тяжеловес», которого я когда-то поселял в наше общежитие, так и продолжает торчать в твоем кабинете?
–  Он и сейчас там сидит.  Он тебе нужен? Если нужен, я его пришлю.
– Нет. Что ты? Зачем он мне?  Пусть караулит кабинет.
Феликс замялся, потер хрупкие руки, словно они замерзли. Поднял круглые ясные глаза на меня и начал рассказ:
– В окрестностях, на правом берегу реки - "Или", тянутся сыпучие пески. Это, к востоку от поселка "Или", у подножья горы Большой Калкан, находится интересная примечательность. Так называемый известный» поющий» бархан. Это огромная песчаная гряда, вытянутая более чем на километр с северо-запада, на юго-восток. В ветреную и сухую погоду ее песчинки трутся друг о друга, электризуются и заставляют вибрировать воздух, а благоприятные условия резонанса создают звуковые волны, большой силы. Вот как описывает это один из путешественников… – Феликс вскочил со стула, и кинулся к облупленной тумбочке, напичканной бумагами. Сунул руку  и в спешке принялся, что-то искать. И найдя какую-то книгу, быстро листая, остановился на странице: – Слушай. Я сейчас прочту. «Предстаньте, кругом пески, и вдруг музыка, подобная
 мощному органу. Звуки то усиливаются, то затихают. Кажется, что поют горячие недра земли. Это необычайное явление природы запоминается на всю жизнь».
Как только Феликс закончил читать, неожиданно резко отворилась дверь, и мы оба вздрогнули. В кабинет просунулась прилизанная женская голова.
– Вот ты где? Альбина, тебя кто-то срочно  завет, –  и голова   исчезла.
– Феликс, извини. Было все интересно, но нужно идти работать.         
 В моем кабинете, кроме Просмицкого никого не было.
        – Кто звал? – спросила я здорового парня, который с самого утра торчал возле  моего стола.
– Я послал за тобой, – пробасил он, обнажая желтоватые зубы.
– Леня, мы же с тобой уже обо всем договорились. Мог бы  уйти и без меня.
– Хорошо. Я пошел. Вечером подойду к вашему дому?
– К дому подходить не нужно.  Я сама приду к клубу.
– Э-э-э нет... Лучше уж сам. На тебя нет надежды. Улизнешь, – и, его смуглое лицо залилось краской, став еще привлекательней.
После работы, возвращаясь, домой, не переставала, думать о человеке, с которым предстояла встреча. Еще недавно, мне казалось, что разница в годах станет помехой, но сегодня  зажженная искорка разгорелась с большей силой.  В моей груди красиво и сладостно полыхал огонек любви. Его молодость больше меня не пугала. Какая-то не поддельная чистота и искренность этого парня заставила отбросить все сомнения. Взглянуть на происходящее другими глазами, переоценить все по-новому. Рысцой, труся к своему дому, я считала себя счастливым человеком. От этих чувств распирало грудь. Хотелось петь и, обнять необъятное. Образ этого парня неотступно следовал перед глазами.
На крыльце нашего дома меня встретил сероглазый Шурик. Молча протянул голубоватую бумажку с печатным шрифтом. Прочитав, от радости завертелась на месте.
– Ура! Телеграмма! Наконец-то, приезжает моя любимая подруга. Моя Капуля. Надо срочно, бежать встречать.
– Не торопись. Успеешь еще покушать. Поезд придет через полтора часа.
– А Клавушке сообщил?
–  Сказал, кого видел.
Не успел договорить Шурик, как у калитки показалась,  тонкая длинная и прямая, как жердина, Клава, в школьном темно-синем платье, с большим белым воротником. Она подняла тяжелый взгляд и, улыбаясь, спросила:
– Друг милый, ты уже идешь встречать?
– Да, мадам... А ваше величество уже собралось? Мне бы хотелось перекусить. Я без обеда. Жрать хочется до умопомрачения.
– Давай. Беги. Да долго не рассиживайся. Я подожду на улице. Хорошо?
– Клавушка, я сейчас. В один миг появлюсь, – и я скрылась за дверью.
Захватив, клетчатый шерстяной жакет, я выскочила на улицу. Через полчаса мы были на вокзале. Скоро подбежали и остальные две девушки. Шумно болтали, смеялись, радовались приезду подруги.
И только сейчас, я вспомнила, что предстояла встреча с Просмицким. До приезда подруги, казалось, что  был нужен, как воздух. Но  в данную минуту, кроме Капы, не горела желанием с ним увидеться.
 Мы гуляли по перрону, поджидая поезд. И продолжали бесконечно говорить и рассуждать на всевозможные темы, что придет в голову.
– У меня сердце прыгает от радости, – хватаясь за левый бок, шутила я.
– А у меня, наверное, повысилось давление, – добавил кто-то из подруг за спиной.
И только Клавушка, улыбаясь, была величаво спокойная.
– Светофор открыли! – крикнули мы хором.
И все устремили взгляд на железную дорогу, которая уходила куда-то за поворот высокой насыпи, где торчала высохшая трава, как волосы на нечесаной голове.
        Наконец, послышался громыхающий перестук колес и вынырнул паровоз, тяжело раздувая парами. Пыхтя, он быстро приближался к маленькой станции.
 – Девчата, смотрите десятый вагон! – крикнула я, убегая навстречу черному чудовищу.
Паровоз, пыхтя,  пролетел мимо, и замелькали, вагоны. Я мчалась первой, отсчитывая номера, сталкиваясь с прохожими, извиняясь на ходу. Поезд, остановился, и мы уже стояли у нужного вагона.
В тамбуре появилась моя дорогая подруга, в красной вязанной теплой кофточке и черной прямой юбке. Она легко спрыгнула со ступень и, не говоря ни слова, смеясь со слезами, кинулась к нам.
– Капуля, милая... Друг мой дорогой, наконец, приехала,– обнимая и целуя, твердила я.
Кто-то вцепился вместе со мной позади и больно сжал мою голову. Другой тянулся через меня, чтобы чмокнуть в щечку подруги.
– Девочки, а мне. Дайте мне поставить отметку на прелестном личике! – кричал кто-то.
Маленькая, как колобок, Капуля скрылась в куче пляшущих подруг.
– Хватит! Обалдели что ли? Задавили и меня, вместе с ней, – смеясь и расталкивая, шутя, кричала я: – В очередь! В очередь! – и взяв в обе руки  милую взлохмаченную мордашку Капы, снова осыпала поцелуями, передавая другому. Она не сопротивлялась. Улыбаясь, повиновалась всем причудам друзей.
– Что они делают над девчонкой?! – проходя мимо, злобно проговорила грузная посторонняя женщина.
– Встречаем! Разве невидно? – ответила я, радостно прыгая вокруг.
Закончив шуметь, подхватили Капины сумки и чемодан, мы  отправились в обратный путь. Идя по пыльной улице,  не переставали расспрашивать подругу о её поездке. Одним словом, засыпали  вопросами.
– Капуля, ты будешь увольняться?
– Нет! Девочки, нет. Остаюсь с вами, – улыбаясь и плача от радости, отвесила она.               
– Капка милая! Я бесконечно счастлива! Опять вместе. Если бы ты знала, как я скучала по тебе, – и сдавила ее полноватые плечики.
– Ой! Раздавишь! – шутя, завопила она.
А вечером, на скорую руку приготовив ужин, мы довольные сидели за столом в тесной комнатке, где кроме стола и кровати, был самодельный плательный шкаф и две табуретки.
– Братцы, привезла одну только  бутылочку вина. Ничего а? – виновато проговорила Капа.
– Молодчина. Главное, что ты с нами, а остальное неважно, – успокоила Клавушка.
– Мы снова вместе. «Друзья мои, прекрасен, наш союз»! – восторженно произнесла я из Пушкинских строк, поднимая стакан с рубиновым вином.
От моих слов, а может быть, просто от теплой встречи, черные миндалевидные глаза Капы снова заблестели. И по  мраморным щекам побежали прозрачные струйки.
– Чего плакать, милая моя. Мы должны смеяться, – подавая ей кухонное полотенце, ласково проговаривала я.
– От счастья плачу.  Опять с вами, – и мило улыбнулась.
        В этот вечер говорили обо всем, только никто не напомнил ей о брате, которого она ездила хоронить. Каждый понимал, что эту боль нельзя было трогать. Мы на перебой докладывали об изменениях в поселке, клубе и о разных- разных событиях.
 По домам разошлись поздно ночью. Не успела я появиться на пороге комнаты, где спали дети, самый младший брат сообщил:
 – К тебе несколько раз  приходил какой-то парень. Искал тебя.
 – Спросил, как звать?
 – Он назвался Лешей. Фамилию не запомнил. Не русская.
Промолчав, я легла спать.

18 сентября 1957 г.

В течение многих веков человечество изучало свою планету, солнечную систему, ближайшие звезды. Галактику. Но только нашему поколению, видимо, представиться возможность приступить к познанию вселенной в целом.
После благополучного августовского испытания, первого сентября центральное радио объявило о скором запуске искусственного спутника. Теперь об этом, интересном событии, говорила вся наша контора. Толпясь у крыльца, рассуждали и разводили руками даже рабочие. Хотя они и не до конца осознавали, что же это за штуковина, которая полетит в Космос.  Они что-то придумывали от себя и спорили.
Зато в камераловке, где собрались техники и инженера,  дискуссия проходила  грамотнее и на понятном языке. Страсти и споры кипели, и бушевали. Каждый стремился высказаться первым.
 – Лезем в Космос, а собственной земли не знаем, – высказывался один.
  – Ты не прогрессивный человек. Мы должны попутно изучать и Вселенную, – доказывал второй.
 – Вы правы друзья. Земля изучалась  с древних времен. Возьмем ближайший факт. В 1912 году немецкий ученый Вегенер «сдвинул» с места материки, которые испокон веков считались неподвижными, – высказался техник. Его  серые глаза на остром лице стали ещё круглее и бесцветнее.
  – «Феликс, у тебя, кажись, заскок не в ту степь, – остановил долговязый Иван, с круглым украинским лицом, который сидел на широком подоконнике.
 – Если говорю, значит читал. Да. Да. Материки плывут. Это движение началось, давным-давно. И это продолжается, по сей день. Оно вечно. Гипотеза Вегенера вызвала ожесточенные споры ученых. Острые дискуссии продолжаются и сегодня. У теории, есть защитники и противники. Так, лично мое  мнение, нужно изучать как Землю так же и Космос, – закончив,  его тонкое лицо  вытянулось и застыло.
  – Вот ты геофизик. И как же ты думаешь? Почему происходит смещение? – продолжал допытывать Иван.
   – Ученый доказывает, что мантия Земли нагрета до высокой температуры. Она пластична, вязкая. В ней постоянно происходят перемещения. Материковые глыбы движутся, подобно льдинам  в половодье. И я с ним согласен.
   – Ну-у-у! Даешь, «великий маг», – посмеялся Иван.
   – Не веришь? Черт с тобой, – шутя, отговорился Феликс.
– А я бы лучше изучала самого человека. Лучше добивалась бы, чтобы человек мог жить дольше, – перебила парней молодая пышногрудая женщина – техник. Всё это время она внимательно следила за тонкими губами Феликса, который больше всех говорил. Её белое полное лицо залилось краской, а маленькие бантиком губы стали алыми. Было видно, что смутилось от своего вмешательства. Однако свою речь продолжила: – Каждому из нас хочется жить дольше. Думаю, что даже глубокие старики не хотят умирать. Человек ни разумом, ни телом не приемлет смерть. И это не зависит от количества прожитых лет.
– Ты Верочка, права, – согласился Феликс. Поспешил опередить насмешку мужа за её женскую логику. И глянул на Ивана, у которого круглое лицо расплылось в ехидной усмешке. Продолжая свою речь, Феликс не переставал смотреть на него: – Древние люди обладали весьма небольшими знаниями. И, разумеется, не могли продлить человеческую жизнь. Однако они понимали, что человек живет слишком мало. На помощь эти люди призывали бессмертных Богов.
– Позволь продолжить твою мысль? – остановила я философа, которого уважала за его последовательное рассуждение: – Могу предположить, что скажешь дальше. Что, вроде, наша наука шагнула далеко вперед. И мы найдем, очень скоро, эликсир долголетия. Или уже нашли? Только, позволь сразу не согласиться. У нас большая смертность. И очень плохое, медицинское обслуживание.
 – Ну-у-у, это слишком, Альбина. Разве нет больниц?
    –  Есть. Но только в больших пунктах. Ты бродишь по степям. Скажи, часто пользуются медицинским обслуживанием чабаны, которых встречаешь в полуразрушенных хижинах?
Толи мой резкий тон, или встретив правду, все умолкли. Смутилась и я. Немного постояв, направилась к выходу.
–  Стой! Я хочу переубедить тебя. В некоторой степени с тобой согласен. Но скажу... смерть существует до тех пор, пока процесс старения неизбежен и неотвратим. Но как только мы познаем его, в нас окрепнет уверенность, что её сможем победить. Лично я уверен в том, что патологическое явление, называемое старением, преодолимо. И человек будет жить ни 120 лет, а больше. Ученые найдут выход.
         – Найдут? Может быть. Когда не будет нас с тобой. А сейчас они будут изучать Космос, – и вышла из  кабинета.
В коридоре столкнулась со злым орлиным лицом начальника. Увидев меня, он мимоходом спросил:
         – Вы не видели Просмицкого?
– Говорили, что отправился в отряд. А что?
– Хотел всыпать. Нужно работать, а он болтается. – Сказано было так грубо, будто всю жизнь ненавидел этого человека.
        Зато я, жалела, что не смогла с ним объясниться за свое отвратительное поведение, вызванное по воле сложившихся обстоятельств.

Октябрь 1957 г.

Наша станция и поселок стоит на берегу реки - Или. Немного расскажу о нашей судоходной степной красавице.
Реки южной половины бассейна /Семиречья/, которые берут свои воды из ледников и горных сносов Джунгарского и Заилийского Алатау, более значительны. Основных рек здесь семь. Самая большая, из них - Или. В основном именно ее водами и питается озеро Балхаш.
Река – «Или» образуется от слияния рек Кунгеса, целиком лежащего в Китае и Текеса, принадлежащего Китаю лишь частично. «Или» питают 700 ледников Джунгарского Алатау и Тянь-Шаня и свыше 800 речек. Самые крупны её притоки - Шарын, Шилик, и Каскелен. «Или» имеет смешанное питание. Половодье  продолжается с апреля до августа. Река богата гидроэнергией. В Капчагайском ущелье, в 70 км. от Алма-
аты планируется строительство мошной ГЭС с огромным водохранилищем, от которого будут выведены каналы для орошения сотен тысяч гектаров пустынных земель. Под водохранилище попадает и наш поселок, который, как и река, носит имя «Или».
Каждый вечер, чтобы отдохнуть от рабочего дня мы с подругами отправлялись на берег реки – Каскеленки. Густой лес, который мы называли парком, благотворно действовал на нервы. Здесь мы находили полное успокоение души и тела.
 – Девочки, как представлю, что наш прекрасный уголок юности погрузится в пучину, так сердце кровью обливается, –  проговорила я, поглядывая на луну, которая отражалась в стальных водах.
– Конечно, жаль. И разбросает нас жизнь по разным концам света, – добавила Капа и тяжело вздохнула.
И только Клава молчала. Хмуро, с отсутствующим тяжёлым взглядом, уставилась в глубину реки, словно видела в ней, что-то необыкновенное и завораживающее.
– А Каскеленка-то сильно обмелела, – наконец, проронила и она.
В вечерней округе стояла тишина. И только изредка напуганные птицы вспорхнут, погалдят... И опять все замирает.
Вдруг, налетел холодный ветерок. Тихо заговорили верхушки высоких деревьев. Зашепталась уставшая осенняя листва. Её говор подхватила  потемневшая вечерняя река.
В кустах, под сухими настилами, пробежал к воде какой-то зверок. Видимо, ондатра, которая водится в этих краях. И, через мгновенье вновь восторжествовало спокойствие.
– Говорят, жителей переселят в новый поселок, который планируют построить у Капчагайского водохранилища... неподалеку от Алма - аты, – сообщила я, нарушая тишину.
– Отлично. Переселимся на новое место, – быстро согласилась Клава.
– А ты, Капуля? – спросила я, вглядываясь в ее задумчивое личико еле заметное из-под шали.
– Пока не знаю.
На звездном небе ярко поглядывала луна. Мимо проплывали, причудливые серые облака, гонимые северным воздушным потоком.
Подперев ствол дерева спиной и, задрав голову, я искала «Большую медведицу». И найдя, перевела взгляд на подруг. Небрежно, по-бабски повязанные шерстяными, объемными шалями и в длинных пальто, при слабом свете, они казались на много лет старше и серьезнее, чем в действительности. Девочки спокойно стояли у самой реки, поглядывая на игру и перекаты сверкающей поверхности. Они еле слышно беседовали:
– Капа, у меня такое предчувствие, что Альбинин избранник очень плохой человек. Зачем ей этот бугай? Почему бы ни выйти замуж за Лыскова? Он так её любит. Опять не дает прохода на танцах. Видимо, чувствует, что теряет подругу навсегда. 
Клава не скрывала своего отношения и недоверия к Просмицкому. И меня это очень обижало.
– Ты несправедлива к нему. Он тоже, как и я пишет стихи. Я верю. Он не такой плохой, как представляешь ты.
– Это он тебе сказал, что сочиняет? Не могу согласиться, поверить... Такой «чугунный» человек не способен иметь душу похожую на твою. Ты фантазируешь. Любовь затмила твой разум. Если не опомнишься, ты погибнешь. У него нет ничего святого. Он сломаем любого, как ветку и выбросит вон, – с раздражением добавила она.
– Успокойся, Клавдия, – остановила Капа: – Ты не права. Она любит его. Я ее понимаю. Не с любимым человеком жить невозможно. Есть русская поговорка: «С милым и в шалаше - рай»
– Вы обе глупые девчонки. Пойми, Капа, она не будет с ним счастлива.
– Ну, что ты преувеличиваешь? Может быть, у нее очередное увлечение. И дело до замужества не дойдет. Конечно, если не учитывать сон, который видела  под Новый год, и который ей предсказывал, что он является её избранником.
– Хватит меня жалеть. Посмотрите лучше на небо. Смотрите! Смотрите! Звездочка падает! Загадывайте желание!
        Но светящаяся точка быстро перемещалась по вечернему небосклону и не собиралась с блестящим хвостом направляться к земле.
– Странно. Не похожа на комету, – заметила Клава.
 И когда «Звезда»,  очутившись  над нашими головами, до нас долетели слабые далекие звуки «Пи-пи, пи-пи». Мы замерли.
– Не понимаю... У меня, что-то в ушах..., – и Капа принялась давить через шаль, то на одно, то на другое ухо.
– Девочки! Это же сигналы спутника! Первого в мире искусственного спутника Земли! Наконец, дождались! – закричала я, хлопая в ладоши.
– Ура! – завопили мы хором.
Мы прыгали, радовались, обнимались, целовали друг друга. Берег огласился таким шумом, как будто нас было не три человека, а целая толпа.
– Ура! Наша страна открыла дорогу в Космос! Ну, Луна...! Берегись! Мы теперь разгадаем, кто ты? – размахивая руками, я волчком крутилась на месте.
– «Кто Луна, сестра или дочь нашей Земли?» Вот уже несколько столетий задают вопрос себе великие умы. Но пока никто не мог ответить. В начале 1745 года французский ученый Бюффон высказал предположение, что Земля и  другие планеты, и их спутники возникли из солнечного вещества, выброшенного в пространство при ударе кометы
о Солнце. В XIX веке Лаплас выдвинул гипотезу, по которой Солнце и планеты образовались, из раскаленной, вращающейся газопылевой туманности. Сплющенная наподобие диска, она, постепенно охлаждаясь, приобретала все большее сжатие. Но во второй половине XIX века новые открытия в области теории газов пошатнули гипотезу Лапласа. Стало ясно, что газопылевые кольца не смогли бы сконцентрироваться в планеты, а должны были рассеяться в пространство, – задрав, голову, рассуждала Клавушка: – Английский астроном Джеймс Дарвин, сын знаменитого естествоиспытателя Чарлза Дарвина, утверждал, что от Земли, в то время, когда она еще была в разогретом состоянии, под воздействием центробежной силы сначала вспучилась, а потом оторвалась громадная капля, образовавшая Луну.
– Откуда это ты всё знаешь? – продолжая смотреть на небо, спросила Капа.
– Вы в любовь играете, а мне некого любить, я читаю, – шутила Клава: – Если хотите слушать, не задавайте глупых вопросов.
– Говори наша великая учительница. Говори, – смеялась Капа.
– Хорошо. Слушайте невежды. В настоящее время популярна гипотеза известного советского ученого
и полярного исследователя академика Отто Юльевича Шмидта. Он начал ее разрабатывать в 1943 году, а доложил Академии наук в 1951 году. По этой гипотезе, все планеты солнечной системы, а также их спутники образовались из холодного газопылевого вещества, захваченного Солнцем в межзвездном пространстве. Есть и другие гипотезы. Но из всех вытекает вопрос:  «Так что же Луна - планета или спутник Земли?
– Быть может, ученым поможет, разгадать загадку она? –  провожая взглядом блестящую удаляющуюся точку на небе, спросила я: – Но все же можно теперь сказать, что человечество вступило в космическую эру.
– Как интересно! – и Капа всплеснула руками, словно собралась взлететь.
– Это только начало. Интересное должно быть впереди, – уже спокойнее проговорила Клава.

Ноябрь 1957 г.

На работе я с самого утра  разобрала бумаги. Привела в порядок документы. Перебрала и разложила корреспонденцию. Пересмотрела первостепенную работу для размножения на машинке. И совершив ещё некоторые малые дела,  отправилась в камераловку к техникам.
За рабочим столом сидел один техник - Джунус. Уткнувшись в бумаги, он что-то сосредоточенно рассматривал. При моем неожиданном появлении,
его смуглое лицо вспыхнуло краской.  С припухлыми веками, узкие черные глаза блеснули лукавым огоньком. Откинув смоляные волосы назад, которые успели, за короткое время отрасти, шмыгнул маленьким носом. Его круглое лицо  расплылся в улыбке.
– Алла, привет.
– Привет, – ответила я и присела напротив.
        Он с удивлением ласково смотрел на меня, ожидая вопроса.
– Джунусик, помоги. Я должна провести  агитацию  среди бухгалтерских работников, что бы они согласились поехать в театр на балет.  Не составишь мне компанию?
–  Непременно, – и он вышел из-за стола: – Пойдем.
Войдя, в светлую комнату бухгалтерии, чтобы привлечь внимание он громко хлопнул в ладоши.  Разговор  начала я первой:
– Женщины! Все смотрят на нас! – обратилась я к ним.
– А что? Мы должны определить, подходите вы друг к другу? Вы смотритесь, –  улыбаясь,  шутила одна из работниц.
– Вам бы только насмехаться. Не совсем так.
– Что лекция будет? – добавила другая, грузная женщина.
–  Если пожелаете, можно и лекцию прочитать, – и я посмотрела на своего напарника, который, опершись спиной о стену, стоял позади меня.
– А что!? Я лично, согласен. Речь пойдет о театрах. В Казахстане национальные театры появились лишь в 30-е годы. Сейчас их уже около 20...
Но тут кто-то вмешался:
– С чего это вы про театр заговорили?
– Прошу не перебивать. Человек закончит... Вот тогда и узнаете весь секрет, – смеясь, как бы в шутку, остановила я.
Джунус обаятельно улыбаясь,  продолжил своё повествование:
– Наиболее крупные среди театров... это: Казахский государственный ордена Ленина академический театр оперы и балета имени Абая с казахской и русской труппами. Есть ещё Казахский государственный академический театр драмы имени М.О. Ауэзова.
– Знаем! Знаем! Есть ещё и республиканский русский театр драмы имени М.Ю. Лермонтова, – запротестовала молодая кассирша.
– Джунус, ты проверяешь наши знания? – недовольным тоном спросила главный бухгалтер, русская женщина средних лет: – Я тоже могу добавить о театрах. Я недавно возила своего сына в «Республиканский театр для детей и юношества».
– Зато вы не знаете, кто был первым исполнителем в театре оперы и балета.
– Смотри-ка, знаток нашёлся, – вмешалась другая работница, которая продолжала молчать: – Ты думаешь, что один такой умник.
– Если знаешь, ответь?
– Отвечу. Это Куляш Байсеитова, и сам Байсеитов, забыла его имя. Ещё был Жандарбеков.
– А то, что Куляш Байсеитову называли первым казахским соловьем, вы не знали. И что родилась она в 1912 году, тоже не знали. И умерла она в 45 лет. А вот причину смерти не знаю, – понизив голос, напарник умолк.
Некоторое время стояла тишина. Однако  разговор продолжился на веселой ноте. Я стояла  у стены и внимательно слушала перебранки.
– Наша начатая дискуссия ведется к тому, чтобы спросить вас.  Часто мы посещаем театры? – и я обвела, всех четырех дам, взглядом.
Они молча переглянулись. И снова в недоумении обратили взоры в нашу сторону.
– Не крути, Альбина. Чего от нас нужно? – послышалась реплика.
– Предлагается поездка в город Алма-Ата, в театр оперы и балета имени Абая. Путешествие предстоит в автобусе туда и обратно. Кто согласен, прошу поднять руку.
– А программа?
– «Лебединое озеро» Чайковского.
– Ура! – завопили они, как дети.
И только одна, пухленькая, курносая, с бульдожьим лицом пренебрежительно фыркнула и кокетливо заявила:
– Вот еще. Не смотрела, как они голыми ногами дрыгают.  Услышав такое заявление, комната огласилась смехом.
– Кто не желает, неволить не станем, – серьезным голосом заявила главный бухгалтер: – А остальные, думаю, поедут с огромным удовольствием. Сборы где?
– Карета, господа, будет ждать, у конторы, – и, развернувшись к Джунусу, улыбаясь, проговорила: – Спасибо. Из тебя получился отличный агитатор.
Смеясь, женщины зааплодировали. Выйдя, из кабинета, я снова обратилась к своему спасителю:
– Спасибо, Джунус. Выручил. Без тебя бы наших женщин не сдвинула бы с места. А так хочется поехать в театр.
– Да чего уж там. Откровенно говоря, я  тоже не против культурно отдохнуть.
Идя по пустому коридору, спросила:               
– Можно задать один вопрос?
– Пожалуйста.
– Идем в мой кабинет.
Джунус прошел первым и сел на стул. Опершись локтями на крышку стола, наклонив плотное тело вперед, вопросительно смотрел на меня:
– Что интересует?
– Хочу разобраться в одних слухах. Хотя об этом нельзя и не принято у нас говорить...
– Что? Государственная тайна?
– Не знаю. Возможно и так. Но меня мучает любопытство. Одна разобраться не смогу. Но для этого ответь на предварительный вопрос. Есть ли у нас атомная бомба?
– Кто его знает... Все как-то засекречено. Думаю, что есть. А что? Зачем тебе? Не шпионка ли ты? – и хитро улыбнулся.
– Шпионы у таких, как ты... не спрашивают. Слышала, что испытания надземные и подземные проводятся в Семипалатинской области. И якобы это может повлиять на жизнестойкость наших озер. Особенно на Аральское море. Вот только не могу понять, почему на него, а не на Балхаш? Он же ближе.
– Я не ученый и могу ошибиться. Но мое мнение следующее. С севера к Балхашу вплотную подходят холмы мелкосопочника. Это значит, твердый грунт, который от сотрясения менее податлив. Конечно, с юга подступают пески Сары-Ишикотрау. Арал находится вообще среди песчаника. Он не защищенный. От подземных толчков может произойти движение пластов, и вода уйдет в пески. Вероятно, это имели ввиду. Но пока Арал без изменения. Будем, надеется на лучшее, –  закончив, он поднялся с места: – Больше не у кого не спрашивай. А то... Ты же понимаешь, что о таких вещах говорить опасно. И сделают тебе... – скривив рожицу, показал клеточку из пальцев.
– Ясненько. Спасибо за предупреждение, – ответила я шутя: – Ты, что серьезно?
– Шучу. Но все-таки… Легче жить, когда меньше знаешь, – и опять так же улыбнулся.
Он ушел. А у меня на душе  стало паршиво, словно по ней пробежали грязными ногами. Тяжелые мысли покинули, и потянулись размышления, скорее какие-то бредни. Меня не покидало предположение... Если толчки от Семипалатинской области, могут достичь до Арала, не получится ли с нашей планетой то, что произошло не в столь уж далекие времена?
Что-то странное случилось с Землей 150-180 миллионов лет  назад. Как я читала, что расплавленная магма залила, огромные территории планеты. Глыба первичного супер континента раскололась на части, образовались нынешние материки, которые стремительно / по геологической шкале времени/ разошлись друг от друга. Скачком изменился климат. Загадочное прошлое бросает нам вызов. Происходит внезапное исчезновение огромного количества крупных млекопитающих.
  – Так какая же катастрофа постигла нашу планету? – размышляла я: – Тогда зачем нам разрушительная бомба? Своей смертельной  силой, она может нарушить систему жизни планеты. Привести к гибели не только животных, но даже и всего человечества. А, возможно, и всей планеты. Одного мне не понять. Почему в нашей стране всё засекречено? Ведь все равно всем известно, что создатели этой бомбы, поняв всю серьезность  изобретения, начали борьбу против  испытания. Почему? – мучил меня один и тот же вопрос: – Если бы не было секрета, то к голосам ученых, присоединились бы миллионы простых людей.
Неожиданно на пороге появился человек: среднего роста. Не крупного, но плотного телосложения, с орлиным носом на матовом волевом лице, бесцветными губами и красивой клинообразной посеребренной бородкой. На круглой бритой голове была одета тюбетейка. Он был весь какой-то особенный. Даже простая одежда: штанины брюк, заправленные в начищенные хромовые сапоги, серая рубашка без галстука, теплая  душегрейка на плечах, подчеркивали подтянутость и строгость его настроения. Чеканя шаг, он молча прошел к столу, вырастая столбом.  Суровым взглядом он посмотрел  на меня, и мои мысли моментально стерлись. Этот человек излучал какую-то силу, которая заставляла присутствующего видеть себя маленькой букашкой,  не имеющий права трепыхаться без его разрешения.
Безропотно снизу, я поглядывала на своего начальника. Разглядывая, думала:
– Некоторых людей очень трудно рисовать. Не уловимые черты, характера. Но этот человек, независимо от своей суровости, всегда одинаков.    Портрет прост и однообразен. Вот такие бы властелины могли встать на защиту планеты. Но, увы... Он способен, только командовать.
– Почему так странно смотрите на меня? – спросил он сквозь кривую усмешку.
Опомнившись от своих мыслей, как бы удивленно проговорила:
–  Жду вашего вопроса.
– А-а-а – протянул он: – Мне была сегодня корреспонденция?
– Нет, Дмитрий Николаевича. Если бы получила, то положила бы с утра  на ваш стол.
Лениво перебирая в жилистых руках связку ключей, он в раздумье, постояв, безразлично поглядывая в окно, медленно ушел.
– Странно. И у «гигантов» есть свои проблемы? – подумала я.
Оставшись одна, попыталась вернуться к прерванным размышлениям, но...
– Что думать о глобальных вопросах, когда в своем собственном доме трудно навести порядок.
По сей день полуголодное существование. Натянутое отношение с отцом.  Бесконечная подделка, что ничего особенного не произошло. Жалость к отцу, который чувствует себя, как уничтоженное существо, виновато заставляя меня по воскресеньям отчищать закопченные за неделю кастрюли. Скоблить и вымывать в квартире. Начался учебный год, и мать опять не притрагивалась пальцем, ни к чему, кроме ученических тетрадей и планов. В семейном котле крутился один отец. И, когда я заменяла его, он довольный уходил на рыбалку.
Может быть, в этом и есть корень зла? Жизненные трудности захлестывают наше поколение. Быть может, сытость подтолкнула бы волной против непорядков в стране? Но когда это будет? Когда  мы на кормимся, обуемся и оденемся. А, может быть, нашему мужику надоело
воевать с «ветряной мельницей»? Теперь выжидает светлое будущее, которое обещали нам всю жизнь. Должно же оно, наконец,  когда-то придти.

Декабрь 1957 г.

Мне идти на работу, а погода с утра изменилась. Налетел резкий холодный антициклон. Ветер достиг ураганной силы, закручивая тяжелый земной заснеженный покров, превращая в сизую мглу. Идти было невозможно. Казалось, вот-вот неведомая злая сила подхватит, и, срывая одежду, унесет в кромешное пространство. Крупный жгучий песок больно бил в лицо, не давая возможность приоткрыть на секунду глаза. Шла на ощупь по памяти, спотыкаясь о замершие бугры и кочки.
Наткнувшись на что-то высокое деревянное, почувствовала, что первый дом поселка достигнут. Это было  здание нашей конторы.
С большим усилием доплелась до крыльца, взялась за дверную ручку. Сила ветра была настолько велика, что просто пригвоздила дверь, которую невозможно было открыть, а меня сдувало назад. Царапаясь, как кошка, почувствовала, что кто-то помогает открыть с внутренней стороны. И как только появилась щель, я втиснулась в неё.
– Фу-у-у! Еле-еле добралась, – отряхивая с лица пыль, проговорила я, ощущая песчинки на зубах.
В коридоре стояло несколько, мужчин. Увидев меня взлохмаченную и серую,  некоторые из них улыбнулись:
– Ну и как? Искупалась в Илийской буре? – пошутил один из рабочих.
– Не говори... Искупалась, так искупалась, – и, прошла в свой кабинет.
Из толпы отделился человек в старой короткой куртке и пошел следом. И только в комнате я оглянулась. Передо мной стоял Лысков. Смутившись, я тут же отвернулась, к окну.
 –  Снимай пальто, – и он принялся помогать.

– Пыльное, – чувствуя какую-то неловкость, процедила я.
        Забрав моё пальто с собой, он ушел. Вскоре вернулся. Аккуратно повесил его в шкаф.
– Я его вытряс.
Прошел почти год, как мы с ним расстались. На танцах подходил очень редко. Молча следил издали. И только однажды, когда весело я философствовала с подругами, кто-то подошел сзади и нежно, с любовью развернул меня. Не сразу поняв, невольно повинуясь, приняла его приглашение. Коснувшись сильного знакомого тела, поняла, что оказалась в тех руках, которые привыкла ощущать много лет. В один миг охватило трепетное состояние, понимая, что соскучилась, по этому человеку. Невольно, в каком-то глубоком подсознании утвердительно доказывало, что дума моя с огромным желанием приемлет это любящее существо. За эти годы, особенно когда становилось тоскливо и грустно, любила возвращаться к его безупречной любви. С ним было легко, надежно и уютно.
Он волновался, и дрожь его рук передавалась в мои ладони. Молча, он смотрел широко открытыми доверчивыми голубыми глазами, словно пытался найти изменение в моем вспыхнувшем лице. Движением, я дала понять, чтобы не разглядывал так пристально. В ответ, он скривил тонкие губы в улыбке.
– Не нравиться? Опять не нравиться. Сколько лет и все одно и тоже.
– Тише. Зачем так громко?
– Пусть знают все! – заявил он в полный голос, привлекая внимание вальсирующих пар.
– Зато ты не взрослеешь, – глядя в сторону, недовольно прошептала я.
– Алька милая, почему? Почему тебе всегда и все во мне не нравиться? – продолжал он на высокой ноте.
Уловив  запах спиртного, я резко выдернула руку, маневрируя между парами, пошла прочь. Капа уступила свое место, прикрывая меня от Лыскова. Он подошел тут же, громко повторяя одно и тоже. Потом попросил незнакомого парня, сидящего возле меня, чтобы тот уступил место. От растерянности, я в испуге смотрела на подругу.
– Капочка, что делать? Уйти из клуба?
Лысков, прикрыв ладонями, с обрубленными пальцам на одной руке, плакал.
– Успокойся. Зачем же, так? Не позорься. Идем. Проводи меня домой.
Услышав мою просьбу, он как будто очнулся. Быстро вскочил, второпях натянул своё пальто и поспешил помочь одеть мне.
Бледные редкие огни поселка, покачиваясь на ветру, угрюмо провожали нас в одинокой тихой ночи. Некоторое время шли молча. Перестав шмыгать носом, Лысков попытался взять меня под руку, но я отмахнулась.
– Уйди.
– Опять не нравиться! Опять, – отставая на шаг, завопил он.
       Шагая позади, он вылил бурный поток слов в мой адрес, вспоминая всё, что только мог чувствовать за все многолетние годы нашего знакомства.
– Я убью тебя! А потом уеду отсюда! Наконец, осуществлю свою мечту. Задушу! – и, шагнув вперед, схватил меня в охапку, сжимая   в сильных  объятьях.
Болтая в воздухе ногами, я громко рассмеялась:
– Ты меня душишь, как в анекдоте.
Опустив на землю, он удивленно спросил:
– В каком еще анекдоте?
 –Однажды еврей решил покончить жизнь самоубийством. Подвесился на веревке за талию. А сосед, проходя мимо, увидел и говорит: «Что делаешь, Абрам?» «Не видишь разве? Душусь», - ответил он. «Но кто же так душится?» «А как? - спросил еврей. «За шею».... - ответил сосед. «Э-э-э... нет. За шею будет больно».
После анекдота, реакции, с его стороны не последовало. И опять шли молча. Он медленно шагал позади, словно о чем-то раздумывая и взвешивая. Я тоже не спешила.
Дойдя до нашего дома, он дернул меня к себе.
– Ты что! Обалдел? – возмутилась я.
– Семь лет знаю тебя и не могу понять. Что ты за человек? За  что меня не наведешь? – уткнувшись в мое плечо, снова заплакал.
– Перестань. Иди домой. Не ты плачешь. Плачет твоя водка.
– Нет! Нет! Она мне только помогает. Это измученная моя душа плачет.
– Эх ты! Пьешь? – и, освободившись от него, отошла к веранде: – Хочешь, что-то скажу по поводу спиртного?
– Какое мне дело до твоих наставлений. Я пью потому, что ты избегаешь. Да и что ты можешь сказать полезного, когда сама не употребляешь?          
– И все-таки послушай высказывания древних мыслителей. Древнегреческий философ и математик Пифагор сказал о вине так: «Пьянство есть упражнение в безумстве». А другой скифский мудрец. Анахарсис объяснил: «Первый бокал пьют за здоровье, второй - ради удовольствия, третий - ради наглости, последний - ради безумия».
– Тебе только анекдоты, да побасенки, а мне?... Семь лет под хвост кобыле?
– Ну-у-у... это, друг мой, твоя беда. Я не заставляла тебя...
Мог бы давно жениться.
– Но ты за меня не идешь!
–  Об этом мы уже с тобой вели разговор.
– И все же я убью тебя.
– Превосходно. Только прошу впредь, не попадайся мне на глаза.
Прошёл год, как мы стали вновь чужими. Он украдкой следил за мной на танцах, но не подходил. Но сегодня, когда увидел меня измученную запыленную, насмелился помочь снять пальто. Повесив его, сел напротив, преданно заглядывая в глаза.
– Что, скажем? – спросила я, причесывая и переплетая взъерошенные волосы.
– Так... Просто так. Ты не заметила?... Больше с тех пор я не пил.
– Молодец. Большое достижение. Надолго ли? – с иронией в голосе спросила  я.
– Дурак был. Дурак. Извини меня.
Он ушел. А я долго перебирала семилетние встречи с человеком, которого любила, как брата. Перед глазами промелькнули знакомые парни. Перелистала их чувства, но никого не нашла с такой огромной любовью, как у него. От чего-то сердце больно заныло.
– Почему бы, не любить и мне?  Что останавливает выйти за него замуж? Неужели колдовские силы Лили так сильны? Она  когда-то предупредила меня, что нам не быть вместе с Лысковым. А быть может, на меня воздействует сон, который видела под Рождество, где приснился Просмицкий, как «суженный»? И я внушила себе любовь к нему? Но за что любить Просмицкого, которого почти не знаю? Что делать? Почему так происходит? Быть может,  подруги правы, что я его придумала? А он в действительности в жизни не такой.

Январь 1958 год.

Под влиянием воздушных масс из Сибири, январь, отличился резкими колебаниями температуры. А влажный атлантический морской воздух принес обильные осадки, со жгучими морозами. Они достигали, до -30 градусов мороза с ветром. В такие дни не хотелось высовывать нос на улицу. И дни тянулись грустной чередой, не отличаясь один от другого. Работа и дом, дом и работа. Редко, по субботам и воскресеньям на танцы или в кино.
Просмицкий всё это время находился далеко в степи на буровой. Рабочих редко отпускали в поселок. А если и отпускали, то только в контору по делам. Теперь постоянным сопровождающим был Лысков. Украшением скучной однообразной жизни, оставалась Капуля, которая, как истинный друг, не покидала меня. Однако я чувствовала, что  присутствие Лыскова раздражало ее. Он же, как мальчик, на побегушках, старался угодить нам обеим. Да и не только нам. Всеми силами стремился понравиться остальным моим подругам. Они же в ответ воспринимали его не как парня, а что-то вроде девчонки в штанах. Особенно
бесцеремонность проявляла Печугина. Ее расхлябанность так и выплескивалась наружу.
В один из вечеров, когда мы с подругами решили посетить клуб, она окончательно перешла все границы приличия:
– Толик, как насчет ресторана? Сообразим? Кушать хочу.
Нервно подергивая ногой, он смущенно поглядывал на меня, ожидая решения.
– Валентина, ты прекратила свою фантазию? – защитила я своего друга.
– Да ладно. Если все,  я не против, – соглашался он.
– Толя, сбегай лучше в буфет и принеси, нашей голодной, что-нибудь пожевать: – успела на выручку Капа.
И когда, оставшись одни, она с яростью набрасывалась на своевольную подругу:
– Валентина, ты что...? Он миллионер? Откуда у него столько денег, чтобы вести в ресторан такую ораву? Думать надо, прежде чем говорить.
– Парня пожалели? Вместо того, что бы из них выжимать все соки, меня ругаете.
– Прекрати! Ты и так крутишь им, как хочешь. Я на Альбинином месте, поругалась бы с тобой, – вступилась Клава.
– Вот еще. Чего  она будет из-за него ругаться. Она не шевельнет пальцем, если я его вообще уведу, – огрызнулась Валентина, громко смеясь и превращая все в шутку. Однако в ее голосе звучала скорее, какая-то злость, а смех  скорее был саркастическим.
– Что за дьявол руководит ею изнутри?  Может быть,  она влюблена в Лыскова? – мелькнуло в моем мозгу.
– Это не твое дело, шевельнет она пальцем или нет. А тебе бы следовало быть скромнее. Ты просто не даешь ему, своей неудержимой энергией, покоя. То виснешь на нем, как маленькая девочка, то требуешь невозможное, – продолжала по-дружески, отчитывать Клавушка.
– Девочки, успокойтесь, – вмешалась я.
– Чего ты меня успокаиваешь? Я не могу смотреть, когда ты ему все запрещаешь. Выпить нельзя, туда не ходи, это не делай. Как орлица над ним.
– Валя, ты о чем? Я же не командую твоим другом. И даже не слежу, как ты с ним обращаешься, – с обидой в голосе, ответила я.
– Фу! Я, лично, люблю, когда парень слегка навеселе, – кривляясь, продолжала Валентина.
– Можешь любить, что угодно, – недовольно возразила я.
– Да! Да! Буду любить. Буду. Но не хочу быть такой, как ты.
        Её поведение было вызывающее. Словно крик души, протестующий против моего несправедливого отношения и человеку, который был, вероятно, для нее не пустым местом.
– Люди не могут быть одинаковыми, – не гладя в ее сторону, тихо проговорила я.
Как бы не были жгучими слова занозливой подруги, я не сердилась на нее. Может быть, в некоторой степени, она была права. Питая какие-то чувства, она жалела его больше, чем я.
 – Что-то Лыскова долго нет. Ушёл в буфет и пропал, – перебила Капа, перетаптываясь на месте, как уточка.
– Ах! Очень хочется, чтобы он назло выпил или присоединился  к пьяной компании, – не останавливалась Валентина, все так же хохоча.
– Ну и злая же ты, оказывается, – упрекнула ее Клавушка: – Слава Богу. Идет. Не сбылось твое «варварское» желание.
Легко, в вприпрыжку Лысков  бежал к нам. И не успел отдышаться, как Печугина запустила в его карман руку.
– Показывай! Что купил? – и  достала пряники, и кулек с шоколадными конфетами: – Здорово! Это, по-моему. Угощайтесь, девчонки, –  жуя пряник, предложила она.
Прозвенел последний звонок, и мы отправились в кинозал. Погасли огни.  Успокоились неугомонные подруги. На белом огромном полотне экрана замелькали сюжеты фильма. Я почувствовала, что из - под локтя пробирается рука Лыскова. Нежно сжимая в большой ладони мой кулак, следил за моим выражением.
Мне хотелось ощутить в этом пожатии, что-то приятное, заставляющее  встрепенуться сердцу, как после долгой разлуки. Но взамен проявилась неприязнь и отвращение к себе за ложь, и обман его и себя. Освободившись от прикосновения, я подумала:
– Нет! Видно, ни какие молитвы не помогут изменить чувства к этому доброму человеку, который готов, стоять день и ночь на голове, чтобы только его любили.
Каждый раз убеждалась, что он был удобен и нужен только в присутствии посторонних. Во мне, словно, жили два противоречащих существа, которых звали «Мысль» и «Сердце». И как бы не убеждали двойники друг друга, один был непоколебимым. Я любила друга, когда он находился на короткой дистанции. Порой хотелось встать и уйти, не оглядываясь и не сожалея ни о чем. Но всё же жалость удерживала порывы. Хотя видела, что своим холодным присутствием наносила ему мучительную боль.
Весь фильм Лысков смотрел на мой профиль, словно читал мысли.
– Я же не картина, – стараясь, как можно мягче упрекнуть его.
       Отвернувшись на мгновенье, он снова, поворачивал курносое лицо с большим, светлым лбом и круглыми с поволокой глазами.
Больше всего мне нравилось оставаться, втроем. Тихо разместившись в маленькой уютной комнатке Капы, просиживали допоздна. Обычно были слышны только женские голоса. Мужской - терпеливо молчал. В разговорах, я уплывала в другой чудесный мир общения. Любила слушать интересные новинки, которыми была напичкана милая
головка подруги:
– Читала, что один профессор, еще до войны, стал подумывать о пересадке сердца. Наверное, уже осуществил свой опыт, – сообщила она и умолкла.
– Случайно не профессор - Демихов?
– Кажется он. Тоже читала?
– Читала, но только, вероятно, другую статью. В ней рассказывается, что сотрудникам лаборатории, спустя лет шесть, удалось завершить эксперимент по замене сердца и даже легких у собаки. Затем последовали многие другие эксперименты по пересадке брюшной полости тела, пытались соединять разные части тела. А совсем недавно, где-то в 53 году, совершили пересадку головы собаки. Пересаженная голова нормально реагировала на окружающее,
пила воду, с аппетитом ела колбасу, ласкалась, злилась, лаяла.
– Удивила. Колбасу учуяла бы и без головы, – с иронией в голосе вставил Лысков.
Мы о Капой громко засмеялись, а он, смутившись, заерзался на стуле.
– Ладно тебе, Анатолий. Не смеши. Вы только вдумайтесь. Какое огромное достижение в науке! Чудо! Представляете? Предположим, не понравилась мне моя физиономия, пошла к косметологу и он подобрал другую,  красивую и умную голову, – и подруга изобразила звуки скрипа, словно усердно отвинчивала свою, показывая руками.
Представив, я долго смеялась. Только невозмутимым сидел наш мужчина.
– Я не согласен, –  возразил он: – Другую голову на твоей фигуре, не хочу.
– А тебя бы никто и не спросил. Нравится, не нравится не
смотри, – кокетливо, смеясь, ответила она: – Еще бы хотела удлинить ноги, – и вытянула короткую полноватую ножку в коричневом чулке.
– К черту, Капуля! Давай останемся прежними, какими нас придумала природа-мать. А то по злости или не опытности подсунут что-нибудь не то.
– Хорошо, – шутя, согласилась она, пряча под одеяло ноги, выше мостясь спиной к стене.
Мы же с Лысковым сидели, как всегда, за столом напротив друг друга и наблюдали, как она тепло устроилась на кровати.
– Капа, может быть, ты спать хочешь?
– Ты что? Сидите. Мне веселее. Сегодня, что - то Николай не пришел.
– Наверное, на дежурстве, – успокоила  её. – Ой! Еще вспомнила одного смешного ученого. Только теперь… бразильского. В 1956 году энтомолог (не помню его имени)  задумал с благими намерениями провести эксперимент над пчелами. Он привез в свою страну 48 агрессивных африканских маток, которые способные уничтожать все живое, каравшееся им опасностью. Правда, из них выжило только 26 маток. Их решил скрестить с кроткой итальянской пчелой. Поселил в улей с перегородкой. Держал вместе целый год. Но случайно, оказавшийся здесь, пчеловод по ошибке убрал перегородку. И на волю вырвались 26 африканских маток и гибриды. Все тут же разлетелись в разные стороны.
Гибриды покончили с итальянскими пчелами в Бразилии, захватив их ульи. Расчеты ученого не оправдались. Гибриды, последующие поколения, устремившиеся на север, сохранили отвратительный нрав своих прародителей. Любопытно отметить, что гибриды, мигрировавшие к югу, оказались менее свирепыми. Бразильцы, предпринимали  попытки, с тем, чтобы поставить под контроль свирепых, однако пчелы размножались быстрее, чем их уничтожали. Вот такие дела, – закончила я. И помолчав, добавила: – Недавно прочитала в журнале.
– Да-а-а. Не повезло ученому, – протянула подруга: – Бедный хотел помочь стране. А выходит, навредил.
         Подперев, волевой квадратный подбородок двумя кулаками, Лысков  молча поглядывал то на меня, то на Капу, и когда я закончила, встал:
– Альчик, пойдем?
–Да. Вероятно, уже пора, – согласилась я.
Выйдя из теплой квартиры, поежившись, от холода, взяла прямой курс к своему дому.
– Чего торопишься? Постоим? – умоляющим голосом пропел он. Ссылаясь на поздний час, я вбежала на  крыльцо.– Стоп! – и он поймал за руку.
– Ну что еще?
– Алька милая, когда будем навсегда вместе? – прижимая меня к себе, ласково спросил Анатолий.
– Ну, что ты зарядил одно и тоже. Подумай только. Ты же парень, и все куда-то торопишься. Я девчонка и то не спешу с замужеством. А ты... как только остаемся одни... будто
говорить, больше не о чем.
– Я бы не твердил. Но мне надоело приходить и уходить. Если бы вдвоем...? Ты все еще чего-то боишься? Можешь не отвечать... Боишься.
– Опять. Поехали. Остановитесь, дорогой синьор, – шутила я.
А сама понимала, что нервы с каждым днем натягивались все туже. Казалось, вот-вот и лопнут. И мы разбежимся навсегда.
Подняв, мое настроение, он выпустил меня из объятий:
– Иди. Ты устала.
Я хлопнула дверью, а он остался стоять на крыльце.

Январь 1958 г.

    – Сегодня пойдем с тобой к Шавриным, – сообщила мама: – Тамара вернулась с Камчатки.
– Хорошо. Я буду, готова в один миг, – согласилась я.
Покрутившись перед круглым старинным зеркалом, что висело над комодом, я заметила, что «кубанку» из черного кроличьего меха одела немного криво. Я поправила. Так же, разгладила у бежевого пальто оторочку из такого же меха, как на шляпке. Забрасывая длинную русую косу за спину, крикнула маме, которая одевалась в кухне:
– Можно идти! Я готова!
Холодный бодрящий воздух вмиг освежил и влил хорошее настроение. Несмотря, что шли медленно, мамино лицо раскраснелось. На щеках играл яркий румянец. В глубоко посаженных серых глазах струился огонек блаженства. Некоторое время шли молча.  И только хруст свежего снежка под ногами звонко раздавался по безлюдной степи.
Заметив хорошее настроение родительницы, я подхватила её под руку и постаралась идти в ногу.
        – Мам, можно спросить?
– О чем? – не поворачивая головы, спросила она, продолжая широко отмерять дорогу.
– Почему, ты никогда не рассказываешь о моем отце?
– А разве этот... к тебе плохо относиться?  «Не та мать, которая родила, а та, которая воспитала».
– Это уже слышала от тебя. Я взрослая и хочу знать о
своем отце. Просто... ради любопытства.
– Я же уже рассказывала, что он поляк. Родители, были польскими поданными. У них в Новосибирске были свои магазины и поэтому жили в нашей стране. В тридцатые годы началась чистка нашего  общества. Тогда многих забирали. Говорят, что их выводили ночью на обрыв реки и расстреливали. Твоего отца и его старшую сестру часто прятали у себя продавцы этих магазинов. Потом Иосифу и его сестре помогла няня, которая  жила у них много лет. Он уехал работать на Алтайские золотые прииски... . Там мы и поженились. Вскоре его  стали преследовать власти. Он бежал. Звал меня. А зачем мне-то...? У меня родители рабочие. Я уехала в город Белово к своим родителям. Там  родила
тебя. Вот и все.
– Больше его не встреча?
– Нет.
– А сестру?
– Тоже нет.
Выслушав печальную историю, я тяжело вздохнула:
– Как все просто. Встретились. Расстались. Жаль.
– Что жаль? Этот отец... разве не заменил тебе твоего?
– В детстве...? Да.
– Давай не будем говорить на эту тему, – грубо возразила мать, нахмурив прямые, стрелкой, низкие брови.
       Освободившись от её локтя, я опустила руку. Весь оставшийся путь мы шли молча. Мое сердце было переполнено обидой. Я не могла смериться, что она не желает меня понять. Ей всегда казалось, и была уверена сейчас, что дала мне счастье, предоставив другого отца. Обиднее всего, что полностью вычеркнула из своей памяти человека, который был моим настоящим отцом. Каждый раз, когда я пыталась вытянуть из нее, что-нибудь новое, ничего не получалось. Она, словно, похоронила  прошлое. Но каково мне-то? Я-то здесь. И теперь не убежать от себя. Прошлое идет нога в ногу рядом.
Продолжали идти  молча, прислушиваясь к мелодичному скрипу под ногами. Мама была в валенках, и голос  снега был кротким. Под моими сапогами звук громко разносился по солнечной округе.
– Он меня сильно любил. Бывало, с работы встречает у крыльца, схватит на руки и несет на виду у всех через длинный коридор общежития. У меня была подруга-красавица. Она всегда с завистью говорила: «За что он тебя любит?» А я, счастливая, отвечала: «Не знаю», – не глядя на меня, вдруг заговорила она.
    И опять шли молча. Я думала о моих родителях. В матери словно проснулось, что-то живое. После некоторого раздумья, она снова начала говорить:
 – Любить-то любил, но и в карты тоже любил играть. Проиграет свою зарплату, и еще в долг залезет. Приходит домой, упадет на колени передо мной, и просит прощение, чтобы я заплатила за него. Может быть, был бы другим, я и поехала за ним. Но меня бесило. Пройдет немного времени и вновь то же самое делает. – Она хотела еще, что-то
добавить, но вместо голоса, произнесла  вздох.
Я молчала. Не стала больше ворошить. Была довольна и маленьким рассказом, хотя его уже слышала. Была счастлива. Он вносил мизерную ясность моего происхождения.
В гостях у тетки мы были до вечера. Выйдя от них, мама отправилась в обратный путь домой, а я решила пойти на новый фильм, который демонстрировался в клубе «Речников».
Вечерние сумерки быстро сгущались. Пустая улица смотрела на меня, раскачивая  фонарями. Хлопья пушистого снега полосами проносились мимо горстки бледного света и исчезали,  стелясь по земле. Стояла сонная тишина. И только редкие прохожие напоминали о раннем  вечернем часе, и пропадали в темноте. И снова всё замирало.
На душе пусто и спокойно, так же как эта одинокая улица в снежную крапинку. Порой приходили мысли о Лыскове. Почему-то возникло решение, что необходимо навсегда с ним расстаться.  С той поры, когда мы встретились подростками,  прошло много лет. Мы взрослые, и пора определять свою жизнь.
С этими мыслями, я незаметно подошла к клубу. Возле него, было много народа. Среди толпы  заметила  знакомых  из нашей гидрогеологической партии, где работала. Они стояли обособленной кучкой. Здесь же выделялся своим высоким ростом парень в полупальто, в елочку. Сердце моё ёкнуло. Не было сомнения, это был Просмицкий. Пройдя мимо, я старалась сделать вид, что их не увидела. Но не успела проскользнуть, как окрикнул знакомый бас:
– Альбина! Ты?
– Кажется..., – и я развернулась к нему лицом.
Он тут  же подскочил, протягивая обе крупные руки.
– Искал тебя. К вам бегал. Сказали, что ушла с матерью к тетке. А где живет... не спросил. Бродил по поселку, думал встречу, – выпалил он, как из пулемета, на одном вздохе: –  Стой! Сейчас тебе  куплю билет.
С билетом возвратился очень быстро. Задыхаясь от какого-то восторга, с довольной улыбкой, произнес:
– Вот, ... и хорошо. Наконец-то тебя нашёл. Теперь вместе... Наконец, нашел тебя, –  радостно повторял он.
        Не отпуская мою руку, он принялся рассказывать, как добирался с буровой 25 километров. Я внимательно слушала.  Рассказывал так забавно, пересыпая разговор прибаутками. Я смеялась.
К разговору подключились остальные наши знакомые ребята. Каждый вставлял свой юмор к сказанному Просмицким. Все весело смеялись. Только Леонид больше не стал вставлять свои реплики.  Скоро совсем умолк. Он, только улыбаясь и поблескивая серыми, почти белыми, глазами, поддакивал и подтверждал их слова.
При входе в зал, как и в первую, встречу, я почувствовала сильные его руки, сохраняющие меня от постороннего натиска. Влившись с толпой в фойе, он продолжал держать в мягкой теплой огромной ладони мою руку. Не отпускал, пока не сели на предназначенные места.
И когда погас свет, моя озябшая рука снова была в его горячих ладонях. Он прижал её к  влажным пухлым губам, осыпая поцелуями.
Улыбаясь от счастья, я глянула в его сторону. Почти нос в нос,  увидела перед собой его юное лицо с неподдельной искренней нежностью. Почувствовав мое внимание, он прижал мою руку к своей горячей щеке. Лицо его расплылось в наивной блаженной улыбке,  излучающее доброту.
– Неужели, и мне улыбнулось счастье? – со страхам подумала я.
Фильм оказался  интересным и веселым. Я от души, хотя старалась сдерживать, но смеялась со всем залом. По-детски, хохотал и он. Иногда бурно делилась впечатлениями, нашептывая ему на ухо. И когда, забывшись, хотела выдернуть руку, он с силой её удержал.
Свободной рукой он извлек из своего кармана, что-то прямоугольное и подал мне.
– Что это? –  удивилась я.
– Кушай. Специально купил для тебя.
– Шоколадка? Спасибо.
Ломая плитку кусочками, я отправляла себе в рот и кормила его. Довольный, он улыбался. И когда мы съедали, он доставал другую, третью.
– Прошу... больше не разворачивай.
– Почему?
– Не хочу.
Но он упорно настаивал на своем. Чтобы не пачкать руки, приходилось съедать. Только теперь, себе брала мизерный кусочек, а ему отламывала как можно больше.
После окончания фильма, идя впереди, я спешила на свежий воздух. Просмицкий не отставал. Почувствовав, что могу уйти, резко остановил:
– Альбин, я пойду провожать?
– Мне далеко.
– Ну и что же.
– Идем, если не боишься в темноте заблудиться.
Он захихикал сквозь зубы.
– Ты что? Маленьким меня считаешь?
В ответ я пожала плечами. Подумав, добавила:
– Коль так... В путь.
Всю длинную лунную дорогу слушала веселую болтовню человека, который был мил моему сердцу. Он с азартом рассказывал о жизни и быте на буровой, друзьях и похождениях в степных просторах. И каждый раз извлекал из кармана шоколадку.
         – У тебя, что? Магазин там? – смеялась я, до приторности, наевшись сладкого.
– Да. А что?
– Умоляю. Кушай один.
– Хорошо. Больше не буду предлагать, – согласился он,  продолжая  бубнить тяжелым басом.
Шли медленно, словно оттягивали расставание.
У нашей калитки стояли недолго. Однако было уже далеко за полночь. Задыхаясь от восторга, возвратилась я в спящий дом. Не зажигая света, разделась. И счастливая  упала на постель. Долго не могла заснуть. В голове путались разные мысли. Сердце жгло огнем. Воспоминания хаотично кидались от одного момента к другому.
Моя кровать теперь стояла в кухне, первой комнате и я не мешала домочадцам своими восторженными вздохами. Яркий лунный свет падал через окно. Светил почти над головой. Достав, из-под подушки дневник, где был написан стих трехлетней давности, перечитала:

Любовь моя, приветствую тебя!
Ты подарила страх и вдохновенье,
Душевное безумство и волненье.
За все! За все, благодарю тебя!
Познав тебя, я розой расцвела,
И возродилась изумрудным небом,
Румяным караваем, вкусным хлебом.
Тебе любовь, себя я отдала.
Отбросила печаль, развеяла сомненья.
Зажгла огни, подкрасила, зарю,
Я для тебя стихами говорю,
Найдя, наверно, в них успокоенье.
С тобой опять поэзия пришла
И стих проснулся сладко усыпленный,
В ночи, воскреснув, факелом зажженным,
На пьедестал любовный возвела.
Любовь моя, приветствую тебя!
Ты подарила страх и вдохновенье,
Душевное безумство и волненье.
За все! За все, благодарю тебя!
                Январь 1950 г.
Закончив читать, подумала:
– Издадут ли когда-нибудь? Как хотелось бы, чтобы, все узнала о моей любви. Весь мир. Не напечатают. Оно плохое. Другие пишут лучше и то не публикуют.
С этим сознанием, измученная воображениями, уснула. И сниться мне светлое поле. Подхожу к редким кустарникам, между которыми разбросаны холмики. Будто бы могилы, и непонятные низкие сооружения. Среди спокойствия и тишины заметила деревянную скамеечку, на которой сидят несколько мужчин. Подхожу ближе... и вижу великих поэтов: Пушкина, Некрасова и других. Хотела присесть рядом. Но, один из них, ласково с сожалением говорит, скорее просит:
– Уходи. Тебе с нами не сидеть. Иди своей дорогой.
Отойдя, еще раз внимательно посмотрела на них и осталась одиноко стоять  невдалеке.
       Проснувшись, от странного не пугающего сна, задумалась:
– Что бы это могло значить? Предсказание? Не быть в рядах поэтических братьев? Время рассудит, – решила  я с легкостью и отбросила пугающие мысли.

20 января 1958 г.

Северный ветер сменился южным, и в наших краях наступило потепление. Воздушные тропические массы из Ирана подняли показатель температуры на термометре до нулевой отметки и выше. Январь месяц, а на дворе, стало, как весной.
 Контора кипела обычной неизменной размеренной жизнью. Сновали челноками по кабинетам люди. Рядовые работники получали задания, распоряжения, вернее команду верхнего  эшелона. Кто-то из них говорил спокойно, другие на высокой административной ноте, а некоторые резко распоряжались.
За приоткрытой дверью моего кабинета доносились обрывки речи и шушуканье.
– Сегодня такая теплынь, не знаешь, во что одеться.
– С утра тепло, а к вечеру может грянуть мороз, – соглашался писклявый женский голос.
– Ты не знаешь, какой  демонстрируется фильм? – послышался молодой мужской голос, а женский с задоринкой и усмешкой ответил:
– «Амангельды», студии «Ленфильм». Кинокартина тридцать восьмого года, старая.
– Я видел. Пройденный этап.
Вслушиваясь в разнообразный разговор за дверью, молча, не прекращая, я перебирала на столе рабочие бумаги. Дверь шире приоткрылась и на пороге выросла высокая крупная фигура Просмицкого.
– Почему не ходил на обед? –  спросила я, не дав ему раскрыть рот.
– Не хочу кушать.  Тебя ждал.
– Куда бы я делась? Все равно пришла бы.
– Знаю. Но чего-то боялся.
– Чего?
– Вдруг, прикажут вернуться на буровую... и тебя не увижу.
– Сходи, покушай. Подойдешь к концу рабочего дня. К шести.
– Можно к пяти?
– Нет. К шести.
Он надул по-детски пухлые яркие губы. В недовольстве сморщил прямой острый нос, с широкими ноздрями.  И с упорным видом, выставил вперед огромную мясистую ладонь с длинными, как сосиски, пальцами. При том настойчиво заявил:
– В пять!
– В шесть.
– В пять! Пять! Пять! – негромко твердил он.
– Хорошо. Хорошо. А сейчас иди. Мне надо работать.
Домой из конторы пришлось уходить, даже не в шесть, а позже. Было профсоюзное собрание, которое затянулось до восьми часов.
На дворе   уже стояла густая темнота. Выйдя за ворота конторы, я быстрыми шагами направилась на дорогу, ведущую через степь,  предоставленную бродячим ветрам. Тропический воздух сменился арктическим, и наступало резкое похолодание. 
– Быть циклону со снегопадами. Видимо встретились два потока, – размышляла я, ежась от холода.
Не успела пройти деревянный забор, как навстречу из-за угла выскочила массивная мужская фигура. Опустив голову, он лавиной двигался на меня. В страхе,
неожиданно взвизгнув, я отскочила. Попятилась левее, посчитав, что надо уступить дорогу, что бы прошел мимо. Но человек сделав гигантский шаг, снова вырос передо мной.
– Чего надо?! Ну!? – выкрикнула я, принимая садозащитную позу.
– А-а-а... струсила?
Услышав знакомый бас, сжатое внутреннее состояние, обмякло.
– Леонид!? Ты меня напугал до смерти.
– Я думал, что ты уже дома. Ходил к вам. Постоял у калитки, обошел вокруг, но зайти не посмел.
– Почему?
– Ну что ты... В таком виде...? Когда привезу чистую одежду... тогда... А сейчас... появиться в первый раз, и вот так...?
– Дорогой мой человек. Твое лицо - лучшее зеркало души... А одежда... Оболочку можно приобрести любую, самую изысканную. Но она не заменит твоего лица. Хороший костюм может оказаться лживой ширмой, приманкой для дураков.
        – Но все-таки..., – попытался он переубедить меня.
       Шагая не спеша, мы говорили в полный голос. Разговор быстро менялся, то веселый с шутками, то серьезный деловой.
– Знаешь, как я торопился к тебе? И, вдруг, не встретил. Подумал, опять сбежала. И где теперь искать? И, потом... ты одна не ходи. Здесь много чеченцев. Я уже повстречал одного. Прикурить просил.
– Да ну-у-у. Неужели, правда? Чеченца видел? – шутила я. – Хорошо, что ты меня встретил, а то, как бы до дома добралась? Украл бы  кто-нибудь.
– Не смейся. Не смейся. Все-таки опасайся.
– Милый мой. Я с ними выросла. Они, наоборот меня охраняют. И не дадут в обиду.
– За что же?  Такое внимание? – с ехидством спросил он.
– За что? За то, что к ним отношусь по-людски. Не ставлю, их ниже себя, как некоторые. Ты не был под комендатурой? Не считал себя вторым сортом? Тебе понять трудно. А эти люди обиженные… и не за что.
– Так уж и не за что. А русских убивать можно?
– Убивали не такие, как они. Эти простые неграмотные труженики.
– Почему неграмотные?
– Конечно... читать и писать умеют, по разве грамотность только в этом?
– Выходит, ты никого не боишься?
– Зачем, так говорить? – и мелькнула мысль о Лыскове, который обещал убить. Но тут же отогнала подозрения: – Он не способен. Скорее убьет себя, чем меня.
Короткое размышление перебил внезапный крик. Не поняв, я кинулась в сторону Просмицкого и тут же утонула в огромных объятьях. Прижимая, он громко расхохотался.
– Ага! Струсила? А говорила, что не боюсь.
– Ну, зачем же так утрировать? – освобождаясь из его рук, с обидой упрекнула я.
– Думал, что ты кинешься бежать.
– Почему? С таким сильным человеком... Инстинктивно ищешь защиту у него.
И опять продолжали весело шутить и смеяться. В увлекательной форме, он рассказывал о своем трудном военном детстве, когда семья жила в оккупированной немцами Белоруссии.
        – Я был маленьким. Лет пяти. Большие мальчишки у  немецких мотоциклов отвинчивали детали, чтобы вывести их из строя. И я туда же... Однажды мальчишки убежали, а я не успел. Так мне фашист, как дал пинком под зад, что я летел метра три, а потом пахал землю брюхом. Пацаны подхватили меня, и дальше деру. Когда вспоминаю, смех разбирает.
– Чего ж тут смешного? Скажи спасибо, что фашист не раздавил. А ты смеешься.
– Неужто, теперь плакать? Все прошло. Давно было. Пора и  забыть.
– Э-э-э нет. Такое не забывается.
        Я умолкла. Продолжать  больную тему посчитала излишне. Понимала, что он, как все мы,  досыта нахлебавшись военного лихолетья, в смехе и шуте скрывал свою боль. 
Скоро мы вышли на возвышенное место, откуда, как с наблюдательного пункта, были видны бледные электрические огоньки уличных фонарей, освещающие лесозаводской крошечный поселок, из длинных серых старых бараков и трех новых коттеджей. Возле одного из них, мы остановились. Из окон, которые выходили во двор, в темноту падал  яркий свет.
– Вот я и дома.
– Ты уже уходишь? – с испугом спросил мой провожающий.
– Подожди меня. Сейчас доложусь и выйду.
– Не задерживайся.
– Хорошо! – крикнула я на ходу.
Возвратилась я быстро. Взявшись  за руки, бесцельно мы бродили, то между притихшими домами, то по берегу реки.  Рассказывая, друг другу о себе, мы как бы знакомились.
От переполненных чувств, мне казалось, что знала этого мешковатого, очень юного человека, целую вечность. И ждала  всю жизнь только его одного. Словно, невидимой магнит притягивал меня без единой задоринки и малейшей шероховатости. Мое сердце оказалось в счастливом плену, из которого не было малейшего желания выбраться.
Незаметно вышли на неосвещенную, безлюдную дорогу, ведущую к поселку «строй-участка». Шагая с ним, рядом не замечала ни темноты, ни ухабистости, ни пронизывающего ветра. С трепетом ощущала через руку только тепло его огромной ладони.
Пройдя поселок, где искоса проводили: двухэтажное здание, барак и одноэтажная  семилетняя школа, где работала мама и подруга, мы углубились через черноту леса к деревянному мосту, откуда начиналась моя юность.
Мой милый спутник не закрывал рта. Не забывал, и предупреждать, что по дороге существуют  ямки и бугорки.   Одурманенная, я шла и шла вперед без страха в ночную темноту.
Вдоль дороги с обеих сторон расступался таинственный корявый  заснеженный лес. В вышине над головами умиротворенно на бархатном темном небе сверкали крупные звезды, словно рассыпанные драгоценные камни.
Наконец, вышли на мост. Река - Каскеленка, с белыми замершими краями, журчала внизу. Поблескивая тонкой полосой, уходила за лесной поворот. В ее темных водах отражались небесные мигающие звездные огоньки.
– Интересно, замерзли речные водоросли? – заговорила я как бы сама с собой.
– Они, наверное, в зарослях. Почему река не замерзла?
– Да. Действительно. Почему? – удивилась я: – Наверное, морозов было мало. Не успела.
– А вообще-то замерзает?
– Конечно. И очень мелеет.               
– Почему заговорила о водорослях? – смотря вниз, спросил Леонид.
– В реке рыба водится. Недавно прочитала статью одного ученого, который рассказывает, что объектом пристального внимания биологов в последние годы стали микроводоросли. Их в природе насчитывается почти двести видов. В основном они разделяются на три группы - холодолюбивые /диатомовые/, теплолюбивые /зеленые/, жарколюбивые /сине-зеленые/. Последние, полагают специалисты, можно отнести к самым древним обитателям Земли. Водоросли являются санитарами рек. Так же служат для рыбы кормом. Если они погибнут, то чем будет  питаться рыба?
– Личинками. И всякой всячиной, – ответил он.
Под мостом, дробно с переливами пела вода. Ветер, пробегая по обнаженным ветвям,  подсвистывал. Где-то далеко в лесу, что-то потрескивало и подвывало. От высокой заводской трубы доносилось пыхтящее шипение.
Через осеннее пальто, которое, как показалось мне с утра, было по погоде, сейчас пробирал знобящий холод. По телу пробегали мурашки. От холода я передернулась.
– Замерзла?
– Да. Очень. Пойдем домой?
– Погреемся? – и он сделал неожиданное движение, как бы пытаясь столкнуть меня с моста. Испугавшись, я взвизгнула, но тут же очутилась в его больших теплых объятьях: – Ну что? Тепло? – прижимая со   спины, спросил он.
– Ну и шуточки у тебя. Как у медведя.
– Мы с ребятами так греемся, – капризно отговорился Леонид.  В голосе уловила нотку оскорбленности.
– Не обижайся. Но... ты меня заикой сделаешь.
– Тебе тепло?
–Тепло. Но все-таки, пойдем домой?
– Не хочется. Так бы и стоял всю ночь.
Обратный путь лежал по берегу обмелевшей полузамершей реки. Занесенная и под таянная тропинка днем, теперь превратилась в бугристый каток. Что бы легче было идти, я крепко держалась под руку друга. Дойдя до развесистого дерева, в котором прятала беды юности, остановилась.
– Хочешь? Покажу тебе любимое местечко, где встречала восходы и закаты Солнца?         
– Покажи. Конечно, покажи.
Цепляясь за колючие ветви, раздвигая и царапаясь заросшими кустами, с силой разрывая высокую, высохшую траву, я пролезла к дереву с согнутым стволом, что свисал над водой. Присаживаясь, добавила:
– Вот здесь моё любимое место.
– Что так печально? – спросил Леонид.
– Замерзло мое «кресло». Спит. Холодно ему.
Просмицкий поднял голову, и восторженно вскрикнул:
– Чудо! На верху дерева не пробовала, сидеть?
– Как не пробовала. Там, как в гнезде. Только оттуда вода далеко. А здесь, почти рядом. Под ногами.
– Не сиди долго в своем «кресле». Дерево замершее, может отломиться. И не миновать холодного купания.
– Семь лет знаю это местечко. Дерево неизменно стоит в одной и той же причудливой форме.  Может быть, только потолстело, и кора стала грубее. Беда, что вода подходит к корням все ближе и ближе. Словно пытается победить моего старца. Смыть. Видно, не поделили что-то за свои немалые годы.
– Ты, оказывается, фантазерка.
Выбравшись из кустов, мы снова отправились в путь.
– Альбин, хочу поделиться. Почему-то всегда вижу тебя во сне, – сообщил Леонид.
– Скажи...  какого цвета твои сны?
– Как у всех, черно-белые. А что есть другие?
– Конечно. Одни люди могут  видеть цветные, другие - как ты. «Красочные» сны свидетельствуют, как правило, о художественном, образном складе мышления аллегорическом видении мира. Черно-белые более свойственны рациональным людям.
– Выходит, я человек рациональный?
– Видимо так.
– А ты какие?
– Я вижу разные. Но больше цветные.
– Тебе повезло. Ты разнообразная.
– Ну, уж... повезло. Неизвестно кому повезло больше.
Где-то над рекой с шумом пролетела птица. В кустах, совсем рядом, запел снегирь и тут же умолк. Зычно прокричала ворона, протрещала сорока. И опять наступила тишина.
– Мы разбудили, – проговорил Леонид и, помолчав, добавил: – А я знаю о поведении, чаек.
– Что же интересного ты знаешь?
– Среди моряков бытует утверждение; если чайки садятся на воду, погода будет хорошей, а если бродят по берегу- испортится. Если птицы летают над водой, то будет ветрено. С приближением шторма, рыба уходит на глубины и чайки выпущены искать пищу на берегу.
– А я знаю другое. Если вороны садятся, как попало, день будет безветренным. И еще. Некоторые животные «предчувствуют», будет ли зима длительной и холодной или нет. Белки, ондатры, бобры усиленно утепляются и делают большие запасы. Вот так обстоят дела с живыми «барометрами» в природе.
– А я еще знаю! – с задором выкрикнул мой юный друг: – Перед сильным ненастьем, циклоном - в водоемах /колодцах, прудах, ключах/ повышается уровень воды: в канавах, на болотах появляются пузыри, слышно «бульканье», начинает острее ощущаться запах там, где гниют залежавшиеся листья, трава или водоросли. Зная эти, приметы, угадаешь, когда будет сильное ненастье или циклон, – и он торжественно поднял свой сосискообразный палец.
– Молодец! Тебе пять... А теперь пойдем домой. У меня окончательно замерзли ноги.
– Хорошо. Пошли. Больше останавливаться не будем. От реки сильно дует.
Мой друг шел впереди и отгибал каждый кустик, чтобы он не зацепил, не ударил меня. Ощупывал тропу и сообщал о кочках и ямках.  А, встретив лужу, затянутую тонким льдом, хватал на  руки и нес как можно дольше и дальше.
– Сильный ты. И замечу очень прыткий, – с иронией упрекнула я: – Уже поселок. Опусти. И лужа давно кончилась.
– Альбина, я буду тебе писать? – осторожно ставя на землю,  – спросил он
– Письма пересылаются  с мастером. Мне ужасно неудобно. Вдруг, он знает, что я старше тебя, смеяться над тобой будет.
– Ну что ты! Он понимающий человек. Не позволит.
– Хорошо, – согласилась я: – Пиши.
Остановив меня, он крепко прижал мою голову к своей широкой груди.
– Спасибо. Холодная, какая. Замерзла?
– Немного.
– Бежим. Согреешься.
Запыхавшись, у дома он снова прильнул ко мне, поглаживая, как ребенка по голове.
– Я  пошла, – и освободилась от его рук.
– До свидания. Беги. А то ругать будут. Задержалась, – и чмокнул в мою щеку.
– Пока! – счастливая, я крикнула с крыльца: – Иди! Чего стоишь?
– Заходи в дверь! Уйду после тебя.

5 февраля 1958 г.

Пролетел, как парусный кораблик под сильным ветром, январь со своими морозами, снегопадами,  оттепелями и гололедами. Из-за горизонта выплывает февраль. Последний месяц  матушки - зимы.
Жизнь продолжается размеренно, и привычно отталкиваясь от одного дня к другому.
Просмицкий чаще всего находится на буровой. Посылает в неделю по три - четыре письма, в которых подробно, излагает о своей жизни, и о том, что снова и снова жаждет видеть меня.
Беспредельная любовь Лыскова давно стала для меня критерием для сравнения с чувствами других. Теперь сравнивая эти две любви, я видела, через письма второго,   что он скорее был влюблен в себя. Скользила какая-то сухость и  любование своими красивыми поступками.
Его отсутствия, давали возможность лучше разобраться во всем, взвесить и оценить. Но, что-то колдовское, непонятное кружило голову, притягивало душу, отгоняло подозрение и догадки.
В отсутствие моего юного друга, я вновь возвращалась к подругам. И как всегда, все, обычно собирались у Капы. Но сегодня мы были с ней вдвоём.
– Когда  приезжает Ленька, ты не показываешь носа. Совсем забываешь, что я существую. Боюсь, если будет           появляться еще реже, ты вовсе испаришься из вида.
– Ну-у-у, не сердись дорогая. Если бы ты знала, как я его люблю.
        – Как Шахова? Кстати. Он вернулся.
– Да ну? Чего это, вдруг? – И какое-то волнение, пробежало в груди. Сердце нежно забилась. Кровь застучала в висках. Всколыхнувшее чувство скоро остановилось и замерло: – Неужто, остатки любви отголоском звучат в моем уже занятом сердце? – подумала я: – Нет! Не хочу! Я должна любить своего суженного,  что пришел ко мне из сна?  А, если... ошибаюсь?
Я мысленно продолжала размышлять, а подруга, не обращая на меня внимания и  не останавливаясь, говорила:
– Все ребята, нашего поселка, рассказывают, что  возвратился из-за тебя. Питает надежду, что все-таки воскресит твое угасшее  сердце.
– Э-э-э нет! Если костер погас, то погас. Другой разжег и другой принес  дрова. Ему и греться, – смеялась я.
– У огня могут греться все, – шутила подруга.
– Могут, но только друзья. А враги вряд ли сядут за один костер.
– А знаешь, что про него сказали?
– Нет.         
– Оказывался, когда ты к нему горела, он тоже тебя любил.
– Трудно поверить. Если так. Что же не подходил? Авось бы, слились два сердца, – продолжала смеяться я. И вытирая, слезы от смеха, добавила: – Когда-то было не до смеха. Если ребята говорят правду, тем более не прощу за свою мучительную боль, которую в одиночестве, без взаимности выплакала слезами, – уже серьезно проговорила я.
– Помню. Ты героически выдержала. Даже видом не показала, что любишь, – и Капа перестала ходить по комнате. Она опустилась на табуретку, положила пухлые локти на стол и долго молчала, потом тихо произнесла: – Я не такая сильная, как ты.
– Интересно, кто из девчонок меня предал? Кто мог рассказать о моей любви?
        – Я, думаю… кроме Пичугиной некому. Только у неё ничего не держится.
Капа поднялась с места и снова, как пава, принялась ходить по маленькой комнате.  Изредка, кокетливо, с улыбкой поглядывала в мою сторону. Что-то перекладывала, бросала на пол какие-то кофточки, платья и грязное постельное белье.
– Ты, что стирать собираешься?       
– Сегодня лень было. Завтра воскресенье. Приготовлю. И с утра начну. Ты всё достирала?
– Да. Мы в этот раз вдвоем с мамой, в два корыта.
– У вас и белья больше. На целое семейство.
– Одно название выходной день. Крутишься, как белка в колесе. Драишь кастрюли, моешь, холишь. И день пролетел. Уматываешься хуже, чем на работе. Отец еще рыбы целую кучу притащил. Пока её перечистила. Маринку люблю чистить, но окуня… одна беда. Все руки исколола.
– Куда вечером пойдем? – спросила подруга, заглядывая в окно: – Тепло будет или опять стукнет? Осеннее или зимнее одевать пальто?
– Лучше теплое. Жар костей не ломит.
– И то, правда.
Танцы были обычными. Та же музыка. Те же лица. Много смеха, шуток.
– Всё, как всегда. Только почему-то нет Лыскова, – тихо шепнула мне на ухо Капа: – Зато есть Шахов, который, не отрываясь, круглыми черными глазами, следит за тобой.
– Пусть смотрит. Меня больше не колышет. Окончен бал, погасли свечи, – пошутила я.
После окончания танцев, наша большая компания вывалила на улицу. Через бледный лунный свет валил крупный пушистый снег.
– Красиво. Снег, как слепой дождь. Сказка, – держась под руку, восхищалась Капа.
Вдруг позади нас загромыхал тяжелый транспорт, мы сошли с дороги. Но грузовая машина остановилась. Кто-то из девочек завопил:
– Наша! Ура! Лесозаводская! - и все кинулись к кузову.
– Альбина, стой! Идем в кабину!– позвал мужской голос.
Не раздумывая, с удовольствием, согласилась. В одно мгновенье нырнула на мягкое сиденье, где сидел уже какой-то парень. Я пригляделась. Это был Шахов. Почувствовав рядом тепло его бока, во мне, что-то приятное пробежало и больно защемило сердце. Многолетнее ожидание этого прикосновения, пронзило иглами.
 – Ну, всё. Попалась птичка в клетку. Теперь не выпустим, – захлопывая через меня дверь кабины, мягко заговорил он.
– Попалась. Теперь мы тебя женим. Елки палки, когда выйдешь замуж? Хватит парням голову морочить, – подхватил водитель, улыбаясь и поглядывая на меня.
        – Ты лучше на дорогу смотри. А то увезешь нас ни в ту степь.
– Не волнуйся. И не увиливай от ответа.
– Я - то причем? Никто замуж не берет.
– Не сочиняй басни. Сама не хочешь. Ждешь, когда кто-нибудь вот так… увезет и женит тебя, – балогуристый водитель, помолчав, снова завел свой разговор: – Ну что, пойдешь замуж?
– Всю жизнь только и думала. Подайте мне жениха…. Где он? А-а-а, нет. Зачем тогда и спрашивать.
– Женихов-то много. Мы оба холостые.
– А возьмешь меня? – громко смеясь, шутила я над водителем.
– Взял  бы. Только Шахов меня убьет. Лучше мы за него тебя  просватаем. Согласна?
– Конечно всегда, пожалуйста.
– Да ты не шути. Скажи когда сватов прислать?
– Хоть сейчас.
– Опять смеешься? А ты чего молчишь? – строго обратился он к Шахову.
Тот развернул ко мне серьезное лицо и глубоко вздохнул. Потом, отвернувшись, с обидой проговорил:
– Ты не видишь, что она издевается? –
Острым светом из круглых фар, машина пробивала себе дорогу. Ехали медленно. Когда въехали в  поселок, перестал уже валить снег.  В кузове визжали и шумели девушки и парни. Только в кабине стояла тишина.
Когда машина остановилась, Шахов снова заговорил:
– А он сказал тебе правду, –  смотря вперед, ели слышно, промямлил он.
Я искоса поглядывала на его красивый, когда-то любимый профиль, с прямым острым носом и нежно вычерченными губами. В сердце, что-то аккордно заныло.
– Правильно ли делаю? – подумала я: – Пять лет, в тайности сгорая и томясь, ждала любви от этого человека, теперь от него отрекаюсь. Ухожу тогда, когда получила взаимность.
 Бурным потоком нахлынула обида и жалость к себе. Хотелось выскочить из кабины, убежать в одинокую степь и выплакать до краев накопленную боль.
Тем временем веселая братва спрыгивали с кузова. Подойдя к кабине, Капа спросила:
 – Мне тебя ждать?
 – Иду, дорогая, – и я спрыгнула с высокой подножки.
У конторы мы с ней, распрощавшись, пошли по домам. Шахов шел следом. У калитки я остановилась. С жалостью посмотрела ему в лицо. Опустив глаза, он еле слышно проговори:
– Я... понимаю. Опоздал. Почему раньше баялся к тебе подойти?
– Не знаю, – ответила я так же тихо.
– А я знаю. Около тебя было много ребят, которые во много раз лучше меня.
– Но, из них… ты один был мне нужен.
–  Может быть, что-то можно изменить?  А?   
– Нет. Теперь уже поздно. Прощай. Не сердись. У тебя тоже всё пройдет. Будь счастлив. – Не оглядываясь, я удалилась.
 Лежа в постели долго размышляла над своей судьбой. Творила, не ведая и не понимая сама себя. Ждала Просмицкого. Но почему? Что за новождение? Он же ничего не обещал. Мне двадцать четыре, а ему двадцать. Почему хочу жить только для этого человека? А что дальше? Почему-то мне было все равно.
 
20 февраля 1958 год.
 
Валя Пичугина первая из нас, выскочила замуж. Мы с Каппой были на её свадьбе и были посаженными подругами. Её жених оказался не высокого росточка. Ниже невесты почти на голову. Но кто он? Этот маленький человечек, на вид совсем, почти мальчик. Станет ли ей защитой и опорой?  Тайна, покрытая мраком. И будет ли лучшим мужем из мужей. В душе немного жалела подругу. Но, как бы не было печально, желала паре прекрасной жизни.
Из нашего девичьего строя уходит одна из нас. Как будто, потянулась ниточка, которую  придется постепенно отрезать метр за метром. 

2 марта 1958 год.

Наступил март месяц. Начало весеннего периода. Весна пришла в Казахстан с резкими колебаниями температуры воздуха и быстрыми таянием снега. А когда умеренные воздушные массы соприкасаются с тропическими, часто образуются циклоны и идут дожди. Почти всегда весной здесь выпадает наибольшее за год количество осадков.
Южные пустыни преображаются; цветут эфемеры и эфемероиды - растения с коротким периодом вегетации. Среди них  однолетние костры, некоторые крестоцветные, лютиковые, маковые, гусиные луки, тюльпаны. Природа пробуждается в полную силу. Зацветают сады.
– Садоводы настороже. В это время возможны заморозки, – через открытую дверь доносился до меня мужской разговор из кабинета начальника.
– Может быть, все обойдётся. И заморозки пройдут стороной, – пробасил начальник: – А весна-то в этом году пышная. В степях тюльпанов море. По истине, как «красное море».
Выполнив работы на печатаной машинке, которая стояла в приемной комнате, я перешла в свой маленький кабинет, где занималась кадровыми документами. Время приближалось к обеденному периоду. Конторские рабочие постепенно разбирались по домам. Я сегодня, как и всё последнее время на обед не ходила. Устав печатать, расслабившись, свободно рассевшись на стуле, уставилась в окно, за которым играло яркое солнце. Мысли унеслись в степь. Пожалела, что в стенах конторы не видать ни тюльпанов, ни «красного  моря» из этих цветов.  Представляя красивую картину, показалось, что настоящая жизнь проходит где-то там за воротами, в цветущей степи, среди открытого весеннего мягкого  ветра, а не здесь, где все серо и мрачно.
Хотя, в душном помещении своя живая струнка, которая радует или огорчает. Что, касаясь меня, в этом узком мире,  особых волнений не предвиделось. Строгий начальник относился ко мне по-отечески. Не слышала ни повышенного тона, не замечала ни доверительного взгляда. Если совершала ошибки с документами, то вместо выговора, он давал тихое осторожное наставление.
А сегодня, зайдя в бухгалтерию, я столкнулась с ним. Улыбаясь, он с юмором напомнил:
 – Не забудьте начислить премию и нашей красавице, и бросил лукавый взгляд в мою сторону.
– Спасибо Дмитрий Николаевич, – в свою очередь ответила я.
– Как забыть. Это наша любимица, – добавила главный бухгалтер: – Вот только не могу сосватать за своего брата. Он из Армии возвратился. Пора женить парня. Хороша бы была пара.
        – Я тоже намекаю по поводу своего сына. Но она только улыбается. И молчит. А мой сын институт заканчивает. Поедет отрабатывать. Надо было бы ехать вдвоем. Сын видел нашу красавицу. Но сам подойти стесняется.
– Он, в каком институте?
– В гидрогеологическом. Пошёл по моим стопам.
– Хватит подшучивать надо мной. Смейтесь без меня. Я пошла в свой кабинет, – хлопая дверью, выпалила я.
Мне, по паспорту, было 23 года, а в действительности уже 24. И все подобные разговоры я воспринимала за насмешку.
Однако порой не могла понять окружающих  людей. Они, почему-то, относились ко мне очень деликатно. Боялись обидеть, даже тогда когда я заслуживала.
Однажды я спросила одного из мужчин, который был нейтрален.
– Почему он не выругал меня?
– В тебе есть, что-то такое, которое не позволяет тебя обижать.
Я долго раздумывала над этими словами, но ответа не находила. Может быть из-за моей юной внешности? Я не была похожая на настоящую девушку. До сих пор выглядела  подростком. Не все же знали мой настоящий возраст. Как говориться в русской пословице: «маленькая собачка до старости щенок». Маленькой, конечно, меня назвать нельзя. Мой рост метр шестьдесят пять.
Возвратившись из  бухгалтерии, я опустилась на стул и снова посмотрела в окно. В голове вертелось бесконечное множество мыслей. Но стоило только  вспомнить о доме, на глаза наворачивались слезы.  Один печальный случай заставил меня больше не ходить на обед. Хотя кушать хотелось до тошноты. На одном стакане молока, который выпивала по утрам, трудно продержаться до вечера. А денег у меня не было, чтобы сходить в магазин, который находился неподалеку.
 Чем становилась старше, тем отчетливее я понимала, что была не нужным человеком в этой семье. Меня не замечали и не ждали. Когда приходила, куда уходила,
никого не интересовало. Вспоминали только тогда, когда необходимо было, что-то     сделать по дому. Но я продолжала любить каждого из членов семьи так же искренно, как и раньше. У меня никого, кроме них не было. Я, как виноградная лоза, переплетенная ветвями, не пыталась  разорвать эти семейные узы.  Прощала все обиды, которые получала от матери. Хорошо, что браться всего этого не замечали. Они продолжали жить своей беспечной жизнью, в дружбе и  в родительской любви.
Очень больно было вспоминать ядовитые слова от единственного для меня человека.  Совсем, недавно вспыхнул скандал между мной и матерью. Это произошло перед днем Советской Армии. Мама дала текст, который я должна была отпечатать на машинке, но не предупредила, что работа срочная. Я решила оставить на завтра. К моему несчастью на работе в этот день  было очень много срочного материала для печатанья. Даже не было времени  сходить домой на обед. К вечеру от голода  внутри всё сжималось.  И я поспешила домой.
– Отпечатала? – спросила она, как только я появилась на пороге.
Не успев ответить, она поняла, что нет. Не дожидаясь объяснения, на мою голову посыпались страшные слова,  что было и не было. Она громко и истерически кричала. Ее крупное, круглое лицо налилось кровью.  Из маленьких  серых  глаз летели искры ненависти.
– Уходи! Уходи! Прочь с моих глаз! Ненавижу тебя. Прочь! Развяжи мне руки, тварь. Видеть тебя больше не могу. Сохнешь. И высохнуть бы тебе до конца! Желаю тебе вечно мотаться, как твоя подруга. Вон! Проклятая, гадина!– задыхаясь от ярости, орала она.
Через её истерический крик, я пыталась объясниться, но она не давала,  вставит слово. Её истерика перешла в рыдание. В злости продолжала посылать чудовищные и не человеческие проклятия. Закрыв, лицо руками, я тоже плакала.
На пороге появился отец.  Увидев плачущую жену, он тут же облил меня непристойными словами. Больно ударив кулаком в плечо, вытолкнул в дверь. Его смуглое, со  злыми круглыми глазами, лицо дышала так же  злостью. Словно, давно ждал этого момента, что бы выдворить меня на улицу. Я перестала быть ему прежним помощником и вся работа без меня и Арнольда легла на его плечи. Понимая его рабского положения, на него у меня не было обиды.
– Вы с сынами, никогда так не расправлялись. Ты не мать, а мачеха! Хуже мачехи. Обращаешься со мной всю жизнь, как с собакой. Ты мне желаешь то, что не пожелала бы ни одна чужая женщина. Бог даст, посмотрю, как к тебе будут относиться твои любимые сыночки.
        Первый раз в жизни я насмелилась сказать всё, что думала.
         – Убирайся из нашего дома! И никогда не появляйся на пороге! – кричал отец вслед.
– Радуйтесь! Я ухожу!
– Буду радоваться! Буду! Уходи! Чтобы глаза мои больше тебя не видели! – услышала я голос матери за закрытой дверью. 
          Заливаясь слезами, я кинулась к Капе. Рассказала всё, что произошло. При разговоре винила только себя.
         – Капечка, что мне делать? Куда идти? Кому, что сказать?
 –Может быть, ты переедешь ко мне жить?
 – Что ты? Как на это посмотрят люди? Они же не поймут. Осудят же меня и ее. Она же учительница. И семья опозорится. Да и тебе не будет житья из-за меня. Чтобы снять с себя вину, мама обвинит во всем тебя.
  И я продолжала ругать себя, что не могла раньше развязать им руки своим замужеством. Оно теперь стало моим твердым решением, чтобы выйти из этого положения.
 – Что же делать? – плача, продолжала твердить я.
 – Не знаю, – и подруга качала головой.
 – Я виновата сама. Терпела же голод целый день, могла бы потерпеть ещё и полчаса.
Мы сидели с подругой на крыльце ее барака. Землю давно окутала густая темнота. Царствовала божественная ночь, рассыпав по весеннему  небу мерцающие звезды. Стояла необыкновенная тишина. Казалось, даже ветерок притаился за углом, боясь нарушить покой вселенной. И только одинокие гудки паровозов изредка доносились от станции, да редкий лай собак. В эту ночь я осталась ночевать у подруги.
Теперь, сидя в своем кабинете, я заранее страдала, что жалость к семье снова и снова заставит меня идти домой.

5 марта 1958 г.
 
Десятки тысячелетий люди стремились понять звездное небо. Около двухсот лет назад с изобретением телескопов они изучали, и исследовали нашу Галактику. Давали большие вклады в науку астрономы: В.Гершель, Н. Коперник и Г.Галилей, И.Кеплер и И.Ньютон. Путь к пониманию строения солнечной системы был долгим.
 Великие мыслители Аристотель и впоследствии подкрепил Птолемей, утверждали, что Земля является центром Вселенной. Были и другие суждения. Аристарх Самосский - греческий математик после смерти Аристотеля выдвинул предположение о том, что центр Вселенной является Солнце.
Вселенную человек всегда стремился познать. Но кто сможет объяснить, что такое человеческая душа, и какие взаимосвязи  между настоящим и будущим? Где границы воздействия внешнего  мира?  Какие невидимые нити биотоков, существующие в природе, воздействуют на человеческое состояние, преобразуя в предчувствие? Под влиянием, каких законов живет наша душа? Бесконечное число вопросов. Где найти ответ? Одни вопросы.
Не видимые глазом живые антенны работают автоматически. Мозг, в этой отлаженной структуре, является котлом, который переваривает восприятие. И все-таки это не ответ. Вернее, не полный ответ.
Что же такое человек? Кто и когда разгадает? Структуру человеческого тела изучили. Как понять  человеческую душу? Да, душу? Именно, душу? Может быть, существует еще одна индивидуальная живая антенна, называемая предчувствием, которая улавливает предельную боль другого человека?
Вот уже две недели у меня странное предчувствие, что у тетки, маминой сестры, должно, что-то произойти. Я специально ходила в гости. У них всё по-прежнему. Все живы и здоровы. Но чувство не покидало.
Сегодня 5 марта. День начался как обычно. Я на работе. Сидела в приемной, где в очереди толпились рабочие на прием к начальнику. Было одиннадцать утра.
Один из рабочих, смотря в окно, спросил:
– Альбина, на улице, это не вас кричат: хромой мужчина и женщина?
Посмотрев в окно, увидела своих родителей. Они маячили,   чтобы я вышла к ним. Меня насторожил, их не обычный вид. Лица выражали какою-то тревогу, скорее печаль.
– Что случилось? – подходя ближе, спросила я.
– В десять утра скончался Филимон Григорьевич. Умер на работе, – сообщила мама. В её голосе звучала трагическая нотка.
– Как умер? – переспросила я. И поняв всю суть трагедии, добавила: – Бедный Филимон Григорьевич. Только вчера с ним разговаривала, а сегодня его уже нет. Печально. Бедный, бедный. Почил, а пенсии так и не добился. Всю жизнь проработал на одном месте, а ему из области приходил один и тот же ответ, что не хватает стажа. Пятьдесят лет «оттрубил». Вот и всё, – продолжала я.
– Чего ты вспомнила, про пенсию? – и мама с удивлением посмотрела на меня.
– Когда ходила к Шавриным, он бесконечно только об этом и говорил.
– Теперь ему пенсия не нужна, – вздыхая, добавил отец.
– Теперь не нужна. Но мне жалко его, как человека. Почему в жизни такая не справедливость?
        Не буду описывать боль семьи.   Трагедия у всех одинаковая. 
  Хоронили Филимона Григорьевича на третий день. При выносе гроба, кроме родни и соседей, никого не было.  Истерически плакала старшая дочь, подвывала её мать, и всхлипывали остальные.
А на улице за калиткой стояла толпа незнакомых людей. Пока грузовая машина с прахом покойного черепашьим шагом двигалась по улице, собралась огромная масса провожающих.  Шествие превратилось в траурную процессию. Казалось, весь поселок вышел проводить покойного в последний путь.  За многолетнюю работу его знали все  жители от малого до великого. Здесь были люди разных профессий. Его знали, когда был железнодорожным мастером, потом начальником путей сообщения и в заключении простым стрелочником. Все видели и понимали, что этот человек отдал себя до капли, работая на железной дороге. Жил в нищете и  землянке. Но никто не помог ему изменить жизнь к лучшему. Теперь они провожали его в последний путь. В последний путь, этого тихого и спокойного человека, который верил в какую-то человеческую справедливость. И лишь потому, что был сам всегда справедлив к людям.
К вечеру этого дня разъехались все. Остались: мать, её сын - Вена с женой и их малыш. Вот и всё. Этим людям предстоит продолжить свой жизненный путь в убогой землянке.

6 марта 1958 г.

– Альбин, пока начальника нет, ... забегай к нам,  высунув из двери черную ершистую голову, крикнул Джунус.
– Зайду через минут десять.
       Срочно разбросав, по папкам рабочую корреспонденцию, побежала в «камераловку».
За длинным столом, как всегда, главенствующее положение занимал белобрысый Феликс. Расставив по столу костлявые локти, он нервно перебирал чистый листок бумаги, складывая её  гармошкой, то вновь разглаживал.
Иван, спустив длинные ноги, сидел  на любимом месте,  широком подоконнике, и как с наблюдательного пункта, поглядывал на присутствующих и изредка заглядывал в окно, которое выходило во двор. Из окна виднелась дорожка от калитки, и хорошо было видно заходящих и выходящих людей. Так он караулил начальника, чтобы тот не застал молодежь за болтовней.      
 Верочка, его жена, не по возрасту располневшая, почти полулежала на столе, упершись закругленным красивым подбородком в пухлые кулачки, внимательно вслушивалась в мужской разговор.
Джунус непринужденно, откинувшись на спинку стула
и свесив, с длинными пальцами руку, задумчиво поглядывал через окно на небо.
Войдя в кабинет, я бесшумно опустилась на стул рядом с Верочкой, и постаралась вникнуть в начатый до меня разговор. Техники, что-то упоминали о двадцатом съезде пятьдесят шестого года.
– Что вы... повернуть вспять движение рек,  не удастся, – сообщил Феликс.
– Почему так решил? – спросил Джунус, переведя взгляд на тщедушного сослуживца.
– Кому-то из ученых пришла бредовая идея, и вы думаете, правительство согласится?
– А что ему останется делать? Он не выдержит нажима внутри руководства. И даст согласие, – уверенно заявил Джунус.
– Плохо. Реки должны держать свой путь, как им предписала природа. Как говориться: «Не искушай мать-природу». Иначе, за это насилие, она приведет к неизбежному, к разрушению. Любое насилие не заканчивается бесследно. Вспомните, когда  в пятьдесят шестом году стали отпускать из лагерей политических заключенных? Какими  вышли узники на свободу? От насилия, эти люди, которые когда-то были энергичными политиками, превратились  ни во что.
– Ну, ты Феликс, сравнил человека с рекой.
– А почему бы нет. Мы все дети природы. Любая травинка и та погибает от насилия.
– Джунус, я с Феликсом согласен, – возразил Иван, который до сего времени отмалчивался: – У меня есть дядя. Он бывший партийный работник. Когда его реабилитировали и предложили вернуться на работу в горком, он отказался. А дома сказал: «Ничего от этой жизни не хочу и людей видеть тоже не желаю. Я счастлив уже потому, что получил свободу. Жаль, что мои сокамерники не дожили до этого дня». Дядя устроился простым  лесником.
– Сколько он отсидел?
– Он-то мало. Всего десять. А другие по 25-30 лет. У этих людей отобрали не только волю, но и здоровье, – и Иван вновь заглянул в окно, проверяя, не появился ли на горизонте начальник.
– Узников отпустили из лагерей и тюрем. Рушатся стены Гулага на Колыме, в Воркуте, в Карелии, Сибири, на Урале, в Мордовии и у нас в Казахстане. Реабилитировали погибших в 1937-1955 гг. Только им-то, что от этого? Жизнь не вернуть. А ты, Джунус говоришь «насилие ничего не значит».
– Я говорил, про реки. Иван рассказывал о своем дяде, я тоже встречал похожую историю.  Лесником пошел работать и бывший первый секретарь одного из обкомов в Казахстане Кузнецов. Он тоже не хочет видеть людей, – мягким голосом согласился Джунус.
– Я бы, на их месте, начала бы писать мемуары или воспоминания о лагерях, – вставила я, когда тот умолк.
– Люди, прожившие ни один год под страшным прессом, бояться. Не могут поверить, что на свободе. Мой дядя первое время каждый день купался в ванной. Как ребенок восхищался, что может ходить свободно по улице. Где встречал лотки с мороженым, не проходил мимо. Ест и балдеет, как маленький. Всю пенсию, которую ему дали по состоянию здоровья, проедал на конфетах и фруктах. Ходил почти каждый день в кино или театр. И каждый раз, и до сих пор, повторяет: «Друзья, я снова живу!» А как вспомнит, что его друг по камере не дожил до свободы, начинает плакать. Вы не поверите... мама говорила, что это был великой силы человек. Институт закончил на отлично. Умница. К цели шел смело и без остановки. А теперь превратился в человечка.
– А мстить не пытается? – и Джунус посмотрел на Ивана.
– С кем бороться? С теми, кто  упрятал его, как «врага народа» за решетку? Ты не в своем уме, – вмешался Феликс, скривив тонкие губы в ухмылке: –  0 какой борьбе ты ведешь речь? В этих людях, все уничтожено. Их превратили в послушных животных, которые могут довольствоваться тем, что им  позволено. Хотя, можно радоваться. Некоторые получили по заслугам. Сталин умер 5 марта 1953 года. Самых злостных врагов народа: Берия и группу его ближайших сподвижников арестовали, судили и были расстреляны по приговору Военной коллегии Верховного Суда. После этого было пересмотрено не только «дело врачей», но и так называемое «ленинградское дело». И все последующие годы продолжает идти реабилитация, начавшаяся еще в 1953 году. Но дела об освобождении заключенных и расследовании двигаются злоумышленно очень медленно. Зато вспыхнувшие восстания и волнения в тюрьмах подавлялись самым жесточайшим образом, – говорил Феликс тихим голосом, опасаясь, что под дверью может кто-нибудь подслушать.
– А где происходили волнения в лагерях? – спросила я.
– Ты что не слышала, Альбина?
– Нет. Может быть, не интересовалась.
– Еще в 53-54 годах проходили на Воркуте. Вскоре и в Норильске на шахте «Капитальная»,  часть которых сумела вооружиться. Более крупное восстание произошло в Менгире, и у нас в Казахстане. Оно так же было подавлено с использованием танковых частей, – и Феликс замолчал.
– Но я слышал, что некоторые из реабилитированных, пытаются добиться наказание активным участникам репрессий,– сурово заявил Джунус.
– Может быть. Только мой дядя конченый человек. Он даже боится рассказывать о своих страданиях в лагере. Ему, кажется, что если узнают и опять посадят, – заявил Иван: – А как не боятся? Много освободили, но, однако, вся страна еще покрыта густой сетью лагерей и тюрем для политических заключенных. Далеко от родных мест живут согнанные Сталиным народы: немцы, калмыки, чеченцы, ингуши, крымские татары и другие народы. Да, что далеко ходить! Мы с вами через какой поселок ходим каждый день? Через чеченский, – ответил он сам и продолжил: –  Они до сих пор живут ни в Чечне, а в Казахстане.
– А где живет твой дядя? – спросил Феликс.
– Сейчас, на Украине. Есть, конечно, разные люди. Например, он рассказывал, что один реабилитированный офицер, встретив,  садиста заключения,  застрелил его. Говорят,  выслеживал  несколько дней.      
– Иван, ты сказал, что дядя получает пенсию. Зачем пошёл работать?
– Пенсия очень маленькая. На нее можно только мороженое купить, – и Иван снова заглянул в окно: –  Братцы! Гуков на горизонте!
  И мы кинулись в рассыпную, по своим рабочим местам.
Каждый день после работы я уходила навещать Шавриных и сидела у них допоздна.
В комнатках полуземлянки рано наступила темнота, и тетя Клава включила электрический свет. Седоволосая, бледная, по-простому одетая, она безразлично медленно копошилась у плиты.  Работу выполняла по необходимости. Возрастом эта женщина не была еще стара. Ей было пятьдесят. А, может быть, чуточку старше, но внешностью тянула на все семьдесят, как было её мужу. Бродя по комнатке,  часто вздыхала и  вяло разговаривала, то с малолетним сыном, то со мной. Я сидела за столом напротив двоюродного брата
и следила, как он нехотя выполнял домашнее школьное задание.
– День-то еще не закончился, а он  уже клюет, – ворчала беззлобно мать, мямля слова беззубым ртом.
– Время-то еще мало. Нет десяти. Спать-то рано, – поддержала я тётю Клаву.
Витька хмурил редкие белые брови и с хитринкой улыбался:
– А, могет быть, хочу спать,– и сверкнул серыми глазами.
– Сиди, давай. Я тебе по хочу, – и она заглянула в тетрадь с корявым почерком сына: – Лентяй! – и треснула по затылку.
Подперев бородок кулаком, я внимательно  следила за нерадивым учеником.
В маленьком коридорчике, за входной дверью кто-то царапался и шуршал. Я прислушалась. Дверь неожиданно отворилась, и на пороге появился меньший мой брат, раскрасневшийся, с блестящими круглыми глазами и с распахнутыми полами фуфайки. 
– Толя, ты за мной? – обрадовалась я: – Ты с Капой? Она обещала зайти, после танцев.
– Нет. Я с Лешкой.
– Каким Лешкой? – не придав вопросу особого значения.
– Да с тем, высоким, что фотокарточка на комоде стоит. Помнишь?
– Боже! Не правда! Просмицкий Леша? Нет, нет! Не может быть. Не может быть! – и я выбежала в темноту улицы, чтобы скорее убедиться и поверить в свое счастье.
        В густой мгле никого не было видно. Опасаясь ошибиться, я крикнула, как можно громче:
– Леша!
Из мглы отозвался милый сердцу бас. Это был он. Человек, который в один миг превратил мою жизнь в распустившийся цветок. После нескольких трагических дней стал просветом и яркой радугой в ночи. Сердце радостно билось. Опьяненная счастьем, я бежала на родной звук, забыв о девичьей годности. Впервые в жизни, я не шла, а летела,  отбросив все законы приличия.
– Алла! – крикнул он еще раз. Звуки оборвались  рядом.
        Я вмиг прильнула к его богатырской груди. Но тут же, опомнившись, отпрянула, боясь неправильного истолкования, превратив свой порыв в шутку. Громко засмеялась, упрекая его за то, что не сообщил о прибытии.
– Подожди. Сейчас позову Толика, – и  снова скрылась в гуще темного дворика.
Скоро мы, втроем, весело шагали по неосвещенным улицам, наперебой рассказывая о мелких событиях пройденного дня.
Зайдя за переезд, из ночи, на дороге появилась худенькая фигурка мальчишки. Она мелькала через свет, падающий от  окон.
– Кто бы мог быть? – удивилась я смелости маленького героя.
– Шурка бежит. Нас встречает! – радостно воскликнул Толик и,  оторвавшись от нас, бросился к нему навстречу.
Пошептавшись, они взялись за руки, и пошли позади нас.
Мы же с Лешей, увлеченные своим разговором, были счастливы. Потеряв самообладание, мне казалось, что я вся ушла под власть друга, который так же, как дети, держал меня за руку и, размахивая, о чем-то говорил, а я бессознательно поддакивала, задыхаясь от переполненных чувств. Какой-то опиум влился в мою душу, кружа и захлестывая через край. И когда от переезда послышались шумные голоса молодежи, которые вероятно возвращались из танцев, я вспомнила о подруге. Толпа, не заметив нас, быстро удалилась по дороге по направлению к нашему «лесозаводскому» поселку.
– Леша, Лысков у вас в отряде работает?
– У нас. Чудной он. Целый день трудится, как пчелка, а вечером, сядет на пол и молчит, как немой. А то пьяный приедет. И опять молчит.
Я понимала и находила объяснение угрюмого поведения своего старинного друга. Он мучился, что снова теряет того, кого любил больше жизни.
– А над тобой подучивают при нем по поводу меня?
– Конечно. И при нем, – с гордостью ответил он.
–  А Лысков разговаривал с тобой обо мне?
– Да.
– О чем?
– Просто поговорили по-свойски.
– Понимаю. Понимаю, о чем можно говорить, – с волнением в голосе, произнесла я.
– Да не беспокойся... Мы не ругались.
– Не желаешь сказать правду?
– Ну что ты... не веришь?
Проводив братьев до дверей дома, мы свернули к реке.
Взбешенная многоводная весенняя река со зловещим воем несла свои серые воды. С диким ревом ударялась о крутые берега, подмывая и заглатывая огромные глыбы земли.
– Какая страшная «Или» весной, – прошептала я, прижимаясь к руке друга. Довольный, он обнял меня за талию.
– Не бойся. Я с тобой.
        – Ты не поверишь... на этом обрыве стоял домик, который унесла вода. А дерево, что над водой, росло у заборчика при входе, – и, высвободившись из  рук друга, заглянула вниз, где подмылись корни.
– Тише! Осторожнее! Не подходи! – и схватил за плечи: – А люди в доме были?
– Нет. Их заранее переселили.
Успокоенный ответом, он улыбнулся.
Некоторое время  стояли молча. Прислушивались к зловещим бурлениям реки и к тонким звукам  ночи. Где-то прокричала обыкновенная горлица, пропел черный стриж. Из леса послышалась, с переливами, нежная песня восточного соловья и ему откликнулся другой голос.
– Слушай! Это наша пугливая, но задорная красавица иволга вторит. Прилетели пернатые, – мечтательным голосом сообщила я.
По темному небу мазками  разбежались черные облака. Скоро фонарем явилась  круглая луна, освещая располневшую реку и её приток, который, поблескивая атласной лентой,  выворачивался из-за леса
Я посмотрела на Просмицкого, ожидая восхищенный, он почти шепотом опросил:
– Тебе страшно со мной?
– Нет, – уверенно ответила я.
     За свои юные годы я не испытывала со стороны поклонников посягание на девичью честь и поэтому, почему-то была уверена, что и этот человек не осмелиться причинить мне неприятность. И подобного вопроса не ожидала.
Просмицкий сильной рукой приблизил меня к себе и опять еле слышно спросил:
– Ты скучала обо мне? 
– Да. А ты?
– Я очень. Очень, – и нежно прижал.
        – Почему ты уехал в первый день, когда побыли из отряда?
        – Знаешь Алла. Наш буровой мастер - дядя Витя напился... Сильно опьянел, попросил отвести его домой. Он живет в городе.
– Ты тоже был пьяный?
– Нет. Я теперь не пью. Не веришь? Спроси. Надо мной даже все смеются в отряде. Говорят, что ты мне запретила.
– А ты им?
– А я говорю, отстаньте от меня. –  Услышав, капризный детский лепит, на вид грубого взрослого человека, я засмеялась. – Не веришь?
 – Что ты! Верю. Наоборот верю.
 – Однажды наши рабочие поехали за водкой... Ты же знаешь, в воскресенье, живя в палатке, просто скучно. А кругом одна степь... Я их попросил привести бутылочку красного. Они опять смеялись. Только теперь, по другой причине. Говорят: «Правильно. А то вкусовые качества водкой испортишь». Я же у них заменяю повара. А знаешь... Я отлично научился готовить. Даже хлеб пеку. Всем нравится. Съедают всё. И добавку просят. Едят с аппетитом и смеются надо мной.
 – Почему? – внимательно слушая, улыбалась я.
 – Говорят: «Лучше готовь, а то Альбине скажем».
 – Ты сердишься на них?
 – Нет. Мне даже приятно. Вот знаешь, Алла, раньше я мог спорить, ругаться с кем-нибудь, а сейчас боюсь. Стараюсь делать только хорошее, чтобы тебе про меня ничего плохого не сказали. Не веришь? Сам не знаю почему. И водку белую бросил пить из-за тебя. Что хочешь, то и сделаю, – и, выпустив меня из объятий, достал из кармана пачку сигарет.
– Если ты такой примерный, то могу тебя попросить?
– Конечно. Все для тебя сделаю.
– Хочу, чтобы бросил курить, ... – нараспев проговорила я, весело размахивая руками.
 – Правда? Ты действительно желаешь? – и, схватив в охапку, принялся кружить на месте.
– Хо-чу! – снова пропела я, и тонкие звуки разлетелись, над рекой.
– Брошу! Честное слово брошу! – кричал и он во весь тяжелый бас, и эхо далеко отозвалось из-за, леса: – Вот, посмотришь, приеду через месяц и ни разу не закурю.
Его быстрое соглашательство совершенно одурманило мою голову. Теперь, казалось, что встретила человека сродни с любимым братом - Арнольдом, который не переставал восхищать меня своей бесхитростной  чистой, доверчивой душой. 
     Леонид без устали говорил и говорил. Рассказывал о жизни в отряде. Как проводит день в беготне, и уставший поздно ложится спать, с мыслями обо мне.
– Засыпаю однажды и, вдруг, чудится, что около меня кто-то сидит и целует в шею.  Мелькнула мысль, что ты. Мгновенно оборачиваюсь, что бы поймать... Ты не можешь представить?
– Твой друг сидит на кровати? – перебила я.
– Нет же. Кошка! Кошка лизала мне шею. Темно. Хотел ее сбросить, но... не пойму... Куда она делась? Расстроившись, долго не мог заснуть.
– Что ж тут думать. Кошка-то была?
– Кто ее знает? То ли была,  или нет, – и капризно надул пухлые губы.
Меня смешило его детское, наивное выражение лица и я улыбалась.
– Не смейся. Правда. Так и было.
– Верю. Верю, – и отчего-то засмеялась еще громче.
       Чтобы заглушить мой нелепый смех, он прильнул горячими губами к моим холодным губам.
Долго мы бродили по берегу, убаюкивая время рассказами, веселыми шутками и смешными анекдотами.
– Мне хорошо и интересно с тобой, но все же домой-то нужно идти. Уже поздно, – предложила  ему.
Возвращались с другой стороны лесозавода, мимо лесхозовской конторы, не доходя до нашего дома, заметила посреди двора, у столба,  где горела под козырьком электрическая лампочка, маячил чей-то невысокий коренастый мужской силуэт. Пригляделась. Испугавшись, остановилась.
– Что случилось? – почувствовал мой друг.
– Леша... понимаешь? Пойми меня... Только, хорошо пойми. Я никого не хочу, кроме тебя... Ты веришь мне?
– В чем дело? – удивился он.
– Недалеко от нас, на берегу, где мы были первоначально, живет паренек. Он иногда заходит за нами, с Капой, на танцы. Чтобы нам не было страшно. Мы простые друзья. Ну, как тебе объяснить? Товарищи. И отношения у нас самые обыкновенные, товарищеские. А сейчас... он, почему-то стоит в нашем дворе.
Сердце мое нервно билось ото лжи и оттого, что нелепо получилось. Боясь, что мой друг меня не поймет, я волновалась. Впервые в жизни,  подбирала нужные слова,
раскаиваясь в своем поступке. Мне стало противно за себя.
– Не волнуйся. Ты не виновата. Мы редко видимся. Пошли не бойся. Я сумею тебя защитить.
– Лешинька, я не боюсь его. Он хороший человек и меня ни тронет. Только, хочу, что бы ты плохо не подумал обо мне. Дай слово, что чаще будешь писать, что бы я ни потеряла веру в твои чувства. Я никогда не буду ни с кем разговаривать,– нелепо оправдывалась я.
– Что ты, Алла, что ты! Ну, зачем так говоришь? Мне, главное, что я тебе нужен... На остальное, ... наплевать. Идем, не бойся. Я ничего не подумаю. Честное слово ничего. Ты не виновата. И не ругай себя.
Пока мы вели догматы, глянув на освещенную площадку, уже никого не было. Призрак растаял, как дымка. В темноте звуки разносятся на большее пространство и вспугнули Шахова.
Поспешив распрощаться с Просмицким, я скрылась за дверью своего дома.

7  марта 1958 г.

С каждым днем весна смелее брала правление погодой. Из глубины прозрачного неба уже веселее поглядывало яркое оранжевое солнце. Даже в утренние часы, через   прохладу щедро тянулись его теплые лучи, растапливая  образовавшиеся за ночь сосульки, которые свисали острыми копьями вниз у самой кромки жестяных крыш. Было приятно смотреть, как они плакали хрустальными слезами и со звоном падали в сверкающие лужицы, разбрасывая серебристые искорки в разные стороны. Братья, сбросив фуфайки и кепки,  оставшись в стареньких вязаных кофтах, сидели на крыльце дома и любовались окружающим миром. Больше всего их внимание привлекли птицы, которые носились над покосившимся скворечников, что висел на столбе.
– Птицы уже прилетели, а мы так и не отремонтировали им домик, – ворчал старший из братьев, разглядывая почерневший скворечник, с оторванной дощечкой    с тыльной стороны.
– Давай. Я его сниму. Потом мы его отремонтируем, – предложил младший крепыш: – Успеем. Еще птенцов не выводили, – беря в руки молоток, деловито заявил он.
– Думаешь, если отремонтируем, поселятся? – спросил белобрысый старший брат.
– Наверное, – не совсем уверенно ответил  Толик.
 Голосистые птицы, задорно продолжали сновать в перламутровой лазури, распевая переливами на разные голоса.
Подняв высоко беловолосую голову, и щурясь от ослепительного солнца, Шурик следил за суетливым полетом  долгожданных гостей.
– Ишь, ... как щебечут, словно разговаривают между собой.
– Чего рот раскрыл? Гвозди тащи! – скомандовал младший брат. Он чувствовал себя, как всегда, главным в таких сложных делах. И каждый раз стремился подчеркнуть старшему, что руками работать не книги читать.
 Выполнив волю младшего, Шурик, принеся в коробке гвозди, снова уставился в небо.
– Толька, смотри, как кружатся и все парами, – потом, помолчав, спросил: – Как скворечник доставать-то  будем?
– Молча. Сейчас лестницу принесем.
– Может  быть, папу подождем?
– Да ну... мы сами, – возразил младший.
Скоро лестница стояла у столба. Толик мгновенно взобрался по тонким ступеням наверх, примерился, достанет ли рука. Постояв некоторое время на верху, он решил спуститься назад. Потом, вновь быстро взобрался наверх. Было видно, что ему понравилось проделывать одно и то же, так как получалось очень  легко.
– Хватит бегать туда и обратно! Попробуй!
– Смотри! А ты так не умеешь.
     Спускаясь, каждый шаг проделывал с достоинством, восхищаясь своим умением быстро двигаться. И все поглядывал, на Шурика, который не любил, когда он хвалился.  Однако в эту минуту тот с завистью смотрел на его ловкость и улыбался. Толику было приятно, что брат наблюдает, и изощрялся на всевозможные выкрутасы. Теперь он бегал по лестнице все быстрее и быстрее. Затем начал спрыгивать сначала с нижней подножки, потом со второй.
– Слабо махнуть с четвертой? – и развернувшись спиной к лестнице, уселся на перекладину: – Внимание! Акробатический трюк! Смертельный номер под куполом цирка!
– Может... не надо? – боязливо спросил старший: – Упадешь.
– Не дрейф! Всё будет лады! – и, поплевав на ладони, деловито растер. Потом с мастерским видом взмахнул руками. Рванулся вперед, но... но вместо, красивого прыжка, повис вниз головой, больно ударившись лбом о нижнюю ступеньку. Толька не сразу понял, что с ним произошло. Некоторое время замер. Потом сделал рывок, где-то сзади, что-то держало и с шипением трещало.  Ржавый огромный гвоздь стал гнуться под тяжестью. Что бы ни быть побежденным, превозмогая боль, он старался висеть вниз головой, с каким-то фарсом.
– Не трепыхайся! Я сейчас! – крикнул Шурка, и кинулся к кухонному окну, где хлопотала мать у стола.
На зов сына она вышла на крыльцо. И увидев младшего вниз головой, властно скомандовала:
– Слезай! Чего опять придумал?
– Я не придумал. Я повис.
– Что за  ребенок. Так и норовит на безобразие. Уже десять лет, а все ведет себя, как маленький. От Шурика бы поучился, противный мальчишка. Он старше тебя на год восемь месяцев, а умнее в десять раз, – ворчала мать, помогая слезть сыну: – Опять штаны разодрал. Не успеваю чинить. За каким, чертом приволокли лестницу! Немедленно тащите назад! –  ругаясь, она  дала  Тольке подзатыльник.
А когда мать скрылась за дверью, старший усаживаясь на крыльцо, пробормотал:
– Не придумывал бы что попало, скворечник бы повесили. Вечно ты так.
– А-а-а, ладно, – не огорчаясь, он махнул рукой: – Папа прибьет, –  и уселся рядом, потирая, вспухший покрасневший лоб.
Вечером, после работы, когда я вернулась домой, мальчишки на перебой рассказывали о случившимся.
– Не волнуйтесь. Сейчас подойдет Просмицкий  и поможет.
– Ура! К нам придет Леша! – в два голоса закричали братья.
– Чего радуетесь? – удивилась я.
– Он нам снова принесет шоколадные конфеты.
– А, может быть, нет.
– Принесёт! Мы знаем! – прыгали и радовались они.
        На шум из передней комнаты вышла мама и присоединилась к нашему разговору:
–Хороший парень. Я его первый раз увидела в поселке, в магазине. Мы с отцом были. Смотрим не наш человек. Красивый, высокий. Сразу поняла, что это и есть Просмицкий. Красивый молодой человек. Вот такого бы зятя иметь... И отцу понравился. Отец прямо таки и заявил: «Он стоит нашей Альки. Не то, что разная шантрапа».
– Ну... вы даете. Все, по-вашему, шантрапа, а этот хорош? Еще не известно кто, есть кто, – возразила я, а сама была безгранично счастлива, что мой юный друг понравился родителям и конечно братьям.

10 марта 1958 г.

Приоткрыв в приемную дверь, заглянуло худощавое, остроносое лицо Феликса.
– Альбина, ты не появишься, в «камераловке»? – но, увидев  напротив меня сидящего Просмицкого, смутился. Некоторое время, поколебавшись, шире распахнув, подошёл к столу:   – Привет, друг! Что-то ты бес конца торчишь около... К чему бы это? – обратился он к Леониду с какой-то ревностной издевкой.            
– А ты, что-то часто в дверь заглядываешь, – не остался в долгу Леонид.
– Мне положено. Мы работаем вместе в конторе. А ты должен быть на буровой. Ваш ставший мастер - Саблин уже грузится на машину.
– Не сочиняй.
Я смотрела, то на того, то на другого. Феликс показался маленьким, щуплым, с тонкими интеллигентными руками, наглаженной, холеный, несмотря на то, что жил без родителей, в общежитии. Этот невысокого роста юноша, совершенно противоположный мешковатому и крупному, как штангисту, Просмицкому.
– Тихо. Не шумите, – вмешалась я: – Иди, посмотри. Может быть, Феликс правду говорит. А то, просидишь... и Саблин без тебя  уедет.
Леонид удалился. Феликс сел на его стул, уставившись круглыми, с поволокой  серо-зелеными глазами.
– Что случилось? – спросила я.
– Альбин, спор у нас произошел. Ты не в курсе, когда к власти пришел Булганин?
– Точно не помню... но, кажется, в феврале пятьдесят пятого.
– Правильно. Я им говорю... 8 февраля. Я выиграл. Пойдем к нам. Подтверди.
– Не могу. Сейчас с печатной машинкой уезжаю на избирательный участок. Гуков выделил меня от организации.
– Несчастная. Мне тебя жаль, – пошутил он, смешно морща маленький прямой нос: – Ну... тогда пока, – и развернулся уходить, но вдруг, резко остановился: – Да, кстати,  забыл спросить. Кого будем избирать главой правительства?
– Ты о чем? Меня экзаменуешь?
– Что ты... Просто забыл. Ах, да. Вспомнил. Хрущева Никиту Сергеевича.
– Ну и хитрец ты. Поговорить не о чем? Решил поболтать? Грамотей. Мне-то, лично всё едино, кто будет у власти.  Бог с ними... Нам-то, что за радость... Кто будет тот и будет. И что от этого измениться?
– Не скажи... – и,  подумав, загадочно улыбнувшись, добавил: – Н-у-у, теперь пока,- и скрылся за дверью.
Весь оставшийся день я работала на избирательном участке. Печатала списки, успевала пробежать несколько квартир с пригласительными билетами.
Леонид не уехал, и всюду сопровождал меня. Его присутствие радовало, но и сковывало при работе:
– Отец звал тебя на рыбалку. Надо было бы  согласиться. Вы в прошлый раз много рыбы наловили. Может быть, и сегодня повезло бы. А то сейчас без дела путаешься под ногами.
Последние  слова, видимо, оскорбили его, и он вскоре ушел к друзьям.
Вечером, возвратившись уставшая, и разбитая домой, решила рано лечь спать.
– Сегодня никуда не пойду.
– А если прейдет твой благоверный? – с удивлением и какой-то насмешкой, спросила мама, не отрывая головы от тетрадей, которые проверяла уже вторую стопку.
– Может быть... не придет.
– Он? Сейчас прилетит.
– Вполне возможно, но раздеваться не буду... Только прилягу, – и с размаху  кинулась на кровать. Панцирная сетка недовольно скрипела и подбросила назад, как на батуде.
Не успела улечься, как дверь на кухне распахнулась, и послышался  любимый бас. Сердце радостно затрепыхалось.
 –Альбина в той комнате, – ответила мама.
Закрыв глаза, создавая вид, что давно сплю, я чувствовала, как он  крадется  на цыпочках. Вот уже стоит возле кровати, наклонился надо мной. Ниже. Ещё ниже.
 – Спишь?
Я молчала. Он сел рядом, приблизился лицом. У самого носа слышала      его знакомое прерывистое дыхание.
Чтобы его напугать, я неожиданно вскрикнула. Но вместо того,  чтобы отпрянуть, он прильнул к моим губам.
– С ума сошел?!- вывернувшись в страхе, чуть слышно прошептала я и вскочила на ноги.
–Что боишься?
– Мама же дом. Увидит.
Вдруг, неожиданно погас свет. Схватив за руку, он дернул меня к себе.
– Ты что? Обалдел?
К счастью, вновь вспыхнула электрическая лампочка, и мы  разбежались.
Скоро с улицы возвратились все домочадцы, и мы, отправились с Леонидом на своё любимое местечко, на крыльцо дома.
Сумерки быстро окутывали окрестность. Прохлада опускалась на сырую землю. Облокотившись на деревянную стену дома, Леонид расправил свои огромные руки, приглашая меня прильнуть к его широкой груди. Развернувшись спиной, я очутилась в его объятьях.
– Так теплее?
– Конечно.
Не успела я произнести, как за калиткой послышались чьи-то шаркающие шаги. Приглядевшись через темноту, мы увидели высокую тонкую фигуру, в фуфайке и длинной широкой черной юбке. Я тут же отпрянула от Леонида.
– Кого я вижу... Жирафу, – в шутку обратился мой друг.
– Уж если я Жирафа, а ты танкер,– отшутилась Клавушка, весело хихикая.
Они еще несколько раз перебросились подобными «любезностями» и перешли на серьезный разговор о житие, бытие и  о фильмах, которые демонстрируются в клубах поселка. Они говорили и говорили. Я чаще слушала и только изредка вставляла своё мнение.
Через некоторое время, когда подул холодный ветер, Клавушка поднялась со ступеньки:
– Пора отправляться. У меня что-то сильно замерзло.
– Скажи прямо. Попа.
– Ну, ты, Просмицкий порядочный нахал. Девчонки наши давно тебя раскусили. Поэтому тебе и лягушку в карман подложили, когда там не осталось конфет.
– Да. Я такой. Не скрою. А лягушка? Чепуха.
– Дети! Хватит. С таким разговором недолго и до оскорблений дойти, – как бы в шутку, остановила я.
Подруга ушла. Некоторое время мы сидели молча. Леонид снова распахнул свое осеннее полупальто в елочку, приглашая меня погреться.
– Спасибо. Извини меня. Я сегодня очень устала. Давай разбежимся по домам?
 
27 марта. 1958 г.

Избирательный участок, с красными плюшевыми кабинами и длинными столами под пурпурными скатертями, расположился в небольшом кинозале лесозаводского клуба, что находился в нескольких метрах от нашего дома.
С пяти часов утра через усилитель, уже гремела праздничная патриотическая музыка. В маленькой прихожей буфетчицы, как белые накрахмаленные бабочки, аккуратно со вкусом раскладывали на высокие стойки сдобные различные сладости и выставляя, напоказ бутылки с пивом, лимонадом и газированной водой.
Ответственные работники сонно суетились в последних приготовлениях по залу. Молодежь крутилась у зеркала во весь человеческий рост, наводя остаточный марафет своего
туалета.
– Девочки! Торопитесь. Скоро на голосование повалит народ. Рассаживайтесь на «буквы», – подгоняла секретарь избирательной комиссии.
Я глянула на её высокую и стройную фигуру, с пышными волосами, в строгом темном платье, с белим оформлением на воротничке и рукавах; и белых, на высоком каблучке,
туфлях,  не могла не выразить восхищения:
– Фаина, ты сегодня, как королева.
Подруга улыбнулась и, не оставаясь, в долгу от похвалы сказала:
– Зато вы, с Капулей, как две строгие гимназистки. Только одна с косой, а другая с пучком на затылке. Тебе очень идет белая кофточка. Особенно это  нежное круженное жабо, – и подойдя,  взрыхлила его, аккуратно укладывая воланы на моей не высокой груди: – Кажется и юбочка новая? Только у Капы прямого покроя, а у тебя четырехклинка.
– Спасибо. Я рада, что тебе сегодня нравлюсь.
– Ты мне всегда нравишься, – шутила подруга: – Милый наш Штепсель. А где твой, Тарапунька?
     Я перевела взгляд на Капулю, которая старательно раскладывала на столе  списочные листы по алфавиту. И только сейчас обратила внимание, что мы действительно вырядились  совершенно одинаково. Только на ее нежной белой шифоновой кофточке свисал крупный аккуратно
отглаженный  бант. Строгая черная шерстяная юбка четко вырисовывала ее слегка округленные бедра. Выглядела она сегодня, как красивая «отшлифованная» учительница. Приглаженные темные волосы назад и закрученные на затылке, резко оттеняли ее бледное, без единой кровинки, милое мраморное личико, подобное мадонне.
Почувствовав мой взгляд, она вскинула с поволокой карие глаза, сверкнув хитроватой улыбкой.
– Ты около меня сидишь?   Занимай свое место, – и показала на стул.
– Я рада, что мы рядом. Так давно тебя не видела. Соскучилась.
– Ты меня, из-за своего дружка, совсем забросила. Мне так плохо без тебя. Не нахожу места. Если так будет продолжаться и в дальнейшем, я уеду домой, – и скривила пухлые бесцветные губы.
– Милая моя, не выдумывай. Обещаю, я буду к тебе забегать.
– Буду... буду. Ты говоришь уже не в первый раз, – и глаза ее стали влажными.
Она вытащила из модной сумочки, что висела сзади на спинке стула, белоснежный платочек и осторожно промокнула крашенные короткие реснички.
– Из-за тебя сейчас тушь потечет, – и она засмеялась.
– А ты не мочи их, – шутила я. И взяв из ее руки платок, осторожно подтерла испачканное тело под глазами.
– С тобой не заплачешь, –  продолжая улыбаться, говорила подруга: – Наверное, и сегодня из-за него меня покинешь? Он здесь, в поселке?
 – Да-а-а, – промычала я, боясь ее обидеть: – Но он сегодня должен быть у друзей.   Может быть, не придет.
– Может быть... – кокетливо передразнила подруга: – Ты что? К Клавушке  на застолье  не пойдешь?
– Как не пойду? Пойдём, дорогая моя. Пойдем: – и нежно провела  по её круглому покатому  плечику: – Сегодня большой праздник. Выборы. Как не отметить.
В избирательный участок начал стекаться народ. Сначала в одиночку, потом группами. К восьми часам утра их стало целое множество. Они шли один за другим. Некогда было поднять, головы.
В небольшом фойе уже весело и задорно играла гармошка, и кто-то    ритмично отплясывал русскую чечетку. Женский голос пронзительно взвизгивал. Празднество шло полным ходом.
    Когда голосование завалило за полдень, к нашему столу подошел председатель комиссии.  Гуков, как всегда, выглядел в казахском стиле. Наглаженные стрелкой темные брюки, заправленные в храмовые, до блеска начищенные, сапоги. Из-под серой телогрейки, с меховой опушкой, выгладывала белая рубашка с расстегнутым воротом. На бритой голове
новая  тюбетейка, с красивым казахским орнаментом.
– Альбин, Гуков казах? – шепотом спросила Капа.
– Что ты... У него жена казашка.
Мой начальник, заметив наш взгляд, вероятно, догадался, о чем шла речь, расплылся в улыбке.  Приглаживая острую бородку,  загадочно улыбаясь, спросил: 
– Ну... что красавицы, устали? – и, не дождавшись ответа, добавил: – И, конечно, порядком проголодались. Сейчас вас заменят. А вы пойдете с секретарем комиссии, она вас
накормит, – и бросил взгляд на Фаину, которая собиралась, что-то сказать, но застыла с распростертыми руками: – Видите, как она вас любезно  приглашает.
Все засмеялись и разом, как по команде поднялись, шумно двигая стульями.
В уютной квартире, соседнего дома, нас ждали уже накрытые столы.
– Класс! Вот это... я понимаю! – с восхищением воскликнула Капуля: – Даже жигулевское пиво есть.
– Когда Фаиночка  успела наготовить? – поинтересовался
кто-то из присутствующих.
– Ну что вы, девочки. Всё привезли из поселковой столовой. Налетайте. Все свежее, горячее и вкусное.
Гости некоторое время жевали молча, а, насытившись, и слегка охмелев от пива, заговорили.
– Извините, девочки, но  торопитесь. Не забывайте, вас заменяют  посторонние люди. Напутают, что потом  сами не разберетесь в списках.
– Ой, Альбинка, я совсем захмелела.  Хорошо, ты не любишь пиво, а я «нализалась», – с заплетающимся языком бормотала подруга, держась под руку.
– Не волнуйся. Сейчас пройдемся по холодному воздуху... все из головы выветриться.
– Что-то очень пасмурно. Наверное, дождь будет.
– Кажись… да, – ответила я, а сама подумала о Леониде: – Где он? А вдруг, в честь праздника напьется? – но тут же отбросила подозрительные мысли.
В клубе, где проходило голосование, постоянно менялась музыка. От патриотической, переходили на плясовую.  У буфетной стойки несколько мужиков смешно пританцовывали. Скорее топтались на месте. Однако мы заметили, что людей намного поубавилось.
     И уже в четвертом часу, объехав последние квартиры на машине с урном, избирательная компания закончила свою работу. Комиссия осталась на своих местах, а нас, кто сидел за алфавитными листами, отпустили по домам.
Выборы прошли, но «лесозаводской» поселок не затихал. Он просто гудел в своем веселье. Мероприятие превратилось в праздник. Со всех концов доносились пьяные песни под гармошку, другие пели без аккомпанемента. Народ веселился.
    Мы с Каппой отправились к Клавушке. Подходя к дому, услышали мелодичные звуки вальса «Дунайские волны».
–  Наверное, мы опоздали? – с сожалением проговорила подруга.
– Не может  быть. Она обещала ждать.
– Слышишь...? Через музыку прослушивается  какой-то, скрип, шипение и стук. Пластинка старая? – и Капа прислушалась.
– Да нет. Патефон задрипанный. Хромает на обе ноги. На покой пора. Отработал. Но играть то не на чем... Вот и крутят его.
– Думаю, есть вторая причина... Игла тупая, отработалась. Одним словом,  старушка, – добавила Капа.
– Ясненько. Где Клавушка  эту бандуру раскопала?
– У одной учительницы, которая тоже должна быть у нее в гостях, – и подруга умолкла.
Она часто семенила короткими ножками. Я старалась идти медленно, чтобы она не спешила. Помолчав, Капа спросила:
– Альбина, у тебя с Леонидом серьезно?
– Кто его знает. У меня такое чувство, что он послан небесами. Иногда кажется, что отдала бы золотые горы, лишь бы слышать и видеть его. В моей груди море любви. Слишком много и всю хочу отдать ему. Капочка, он, словно поселился в моем сердце. Постоянно незримо присутствует  рядом.
– Выходит… серьезно. Ты влюбилась, как в первый раз. А впрочем, сколько тебя знаю, ты не имеешь середину. У тебя… или напиться досыта, или выплеснуть вон.
Незаметно с разговорами мы приблизились к дому Клавы.
В просторной светлой комнате на скамьях и стульях, что стояли  вдоль стен, сидели знакомые и неизвестные мне молодые симпатичные, опрятно одетые девушки. С некоторыми из них Клава работала в школе.
 – Настоящий девичник, – шепнула на ухо Капа
 Навстречу из маленькой комнатки выскочила Клавушка, длинноногая, немного неказистая, с втянутым от худобы животом и плоской грудью. И только темное пышное платье скрывало её недостаток. А белый воротничок и такие же нарукавники отвлекали внимание от нескладной внешности. Накрученные темно-русые волосы, волнами  спадали на костлявые узкие плечи и прикрывали скуластое бледное лицо. И только тяжелый взгляд, из-под  припухших век, излучал доброту и нежность.
– Ой, девочки! Проходите, – увидев нас, подруга кинулась навстречу. Она быстро перезнакомила  присутствующих и, добавила: – Теперь можно накрывать на стол.
    Все забегали, засуетились. Мигом составили два стола вместе.  Придвинули скамьи, расставили разной масти тарелки. Поставили на стол огромную кастрюлю с горячей, еще дымящейся, картошкой, где реденько виднелись кусочки мяса.  Нарезали хлеб. Тут же появилась квашеная капуста, соленые огурцы и помидоры. Для деликатеса, подрумяненные   пирожки и ватрушки.  Стол был готов.
– Порядок, – произнес кто-то.
– А где вино и пиво? Девчонки, тащите из моей комнаты, – скомандовала хозяйка, снимая фартук из ситцевой цветной материи: – Ну вот... теперь, все. Господа! Прошу к столу, – и  она  широко улыбнулась.
Комната наполнилась шутками, репликами, анекдотами, смехом. Старый патефон молчал. Сейчас говорила молодежь.    Молодые учительницы оказались начитанными интересными людьми. И каждая, из них, старалась блеснуть своими знаниями.
– Хватит греметь ложками. Знаете ли вы, что переедание ведет к заболеванию рака. «Ешьте меньше». Доказывают ученые. В доказательство  они приводят результаты своих наблюдений. В одном из экспериментов две дюжины подопытных мышей, обильно кормили в течение месяца, после чего им ввели канцерогенное вещество. У нескольких из них начал развиваться рак. Контрольная же группа была ограничена в еде на 40 процентов, и введение того же препарата не вызвал рака ни у одного из животных, – закончила пухленькая, сероглазая девушка и обвела всех любопытным взглядом.
– Конечно. Тебе можно вовсе не есть. Твой вес не такой, как мой. Я тонкая, звонкая и прозрачная, – заметила Клава, продолжая жевать капустный пирожок.
Все засмеялись. Но тут веселье остановила  вторая, что сидела на противоположной стороне от меня:
– Послушайте, что я вам сообщу. Если хотите укрепить свое здоровье и продлить жизнь, больше пойте. Эта рекомендация людям всех возрастов. Было проведено обследование певцов оперной труппы. Несмотря на то, что некоторые из них не слишком заботились о своем здоровье. У всех, слово у тренированных атлетов, были здоровые, с большим объемом легкие. Выяснилось: пение не только развивает грудную мускулатуру, но и укрепляет сердечную мышцу. Вот поэтому певцы живут долго.
– Эх! Девчонки! Давайте сразу и сейчас начнем укреплять своё здоровье. Продлять свою жизнь. Споём нашу любимую песню. 
 Не ожидая, что кто-то первый начнет, Клава прикрыла глаза и мелодично затянула: «Кто-то с горочки спустился». Её подхватили другие. Они пели   задушевно, с огромным чувством   выводя каждую нотку. Я молча следила за их  грустными лицами. Каждая из них, отражала истинную душу человека, пережившего тяжкую жизнь нашего времени.
Как только прозвучала последняя «ля», тут же посыпались реплики, кто действительно  пел, а кто только подвывал. И опять все смеялись. Смеялись по поводу
и без повода. Одним словом было весело. Затем вернулись  к забытому старое патефону. И долго танцевали, мусоля одну и ту же пластинку, переворачивая то на одну, то на другую, сторону.
– Пора бы и чай попить! – перекричав всех, предложила хозяйка.
– Можно и чай,  – смеясь, согласились гости и отправились  за стол.
–Внимание! Внимание! Я что-то интересное хочу сказать, – громко хлопая в ладоши, визжала, худенькая, большеглазая, блондинка с короткой стрижкой. И дождавшись, когда подруги угомонятся, тихо сообщала: – Хотите знать, как можно по настоящёму распробовать чай?
– Как?               
 – Набрать в рот крепкой заварки, подержать ее минуту во рту, но ни в коем случае не глотать, иначе вы не запомните аромата. Тем самым вы узнаете, какой чай... «Цейлонский» или «Грузинский»...
 И не дав договорить, перебила другая девушка, придавая своим  словам юмор и насмешку:
– Или привезли из Англии, где не выращивают чай.      
– Стойте, не перебивайте Верочку.
– Я в принципе всё сказала.
– Я не дегустатор чая, но знаю, как вкуснее заварить.  Есть хороший способ... Пустой чайник просушить на медленном огне, засыпать туда чай из расчета одна ложка на человека. Залив полчайника кипятком, накройте его полотенцем и дайте чаю отстояться, загустеть, – добавила следующая из девушек.
–Я пользуюсь  самым популярным способом. Независимо от сорта и вида чая, промываю чайник крутым кипятком и он готов, – разливая чай по стаканам, говорила Клава: – Но! Не забывайте, что отнестись к атому нужно творчески.
– Да! Да! Творчески. Сказала сама хозяйка.  Сейчас проверим и посмотрим, на какую оценку тянет её творчество, – шутили на перебой захмелевшие подруги.
Еще долго мы болтали, смеялись, шутили. Домой возвратилась часов в одиннадцать.
– Леонид не приходил? – спросила я, когда мама уже ложилась спать.
– Нет, – ответила она, но тут кто-то постучал в коридорную  дверь. Я пошла, узнать, кто пришел.
Услышав знакомый любимый голос, сердце мое вновь учащенно забилось. С каждым его приходом, считала себя счастливой и всегда думала:
– Как бы  хотелось,  чтобы это ощущение никогда не покидало меня. И тянулось бы всю жизнь до последней минуты, до единственной березы.

30 марта 1958 г.

 – Альбина! Принимай корреспонденцию, – послышался мужской голос из приемной, и я мгновенно выскочила из своего кабинета.
         – Откуда письма?
– Из отрядов, – ответил мужчина в грязной рабочей спецодежде и в потемневшей от солнца соломенной шляпе.
Четвертый день, как Леонид, уехал на буровую. Письма присылал с каждой машиной. Перебросив конверты, я нашла дорогое послание.  Душа трепетала от волнения. Кровь хлынула к вискам и стучала, как бой часов. Читая, знакомые дорогие и любимые строки, казалось, что он рядом. Его слова полные любви охватывали пламенем душу, и сердце
жгло огнем. Каждая его нотка звучала о том, что не может без меня жить и ежесекундно хранит в памяти мой образ.
Прочитав, хотелось плакать от радости. Прижав к груди письмо, молча улыбалась от переполненных чувств.
Вечером, возвращаясь с работы, у калитки встретила Клавушку.    Опустошенным взглядом она смотрела на меня.
– Что-то случилось? – и я вопросительно посмотрела на неё.          
– Нет. Все нормально. Просто, что-то устала, – ответила
подруга и тяжело вздохнула.
– Но тебя, что-то мучает, – не успокаивалась я.
– Одним словом все не расскажешь. Заходи в дом. Я печь буду топить, а ты посидишь. Зайдешь?
        Одиноко встретила просторная предвечерняя комната с бедной утварью. Братьев, как всегда не было дома.
– Где твои парни?
– Один еще с работы не пришел. А младшие к друзьям умотались.
– Выкладывай, что тебя тревожит? – проходя в передний угол, к столу, спросила ее.
      Подруга долго рассказывала о своей нелегкой жизни, о том, что устала от бесконечных неудач. Но главная её беда была в том, что повстречала парня и его  полюбила, на взаимность которого не может и мечтать:
– Он красивый. А я..., – закончила она, вздыхая.
– Зато, ты учительница, а он рабочий.
– Не в специальности дело. Я же чувствую, что он даже боится ко мне прикоснуться. Противная ему.
– Не выдумывай. Он стесняется.
– Нет. Не то говоришь, – и, помолчав, спросила: – А как у тебя? С Леонидом?
И я прочитала подруге все письма, какие он прислал  за этот короткий период.
– Видно любит. Ой! Боюсь не выкрутиться теперь тебе. Быть его  женой. Не вздумай и этого бросить. А то у тебя хватит духу.
– Что ты, Клавушка, я люблю его больше жизни. Никогда первая не покину. И в мыслях не содержу. Стих ему посвятила. Прочесть?
– Давай, – и она уселась удобнее, широко, расставив локти по столу и положив квадратную бороду на кулак.
Читая стихотворение, я в каждое слово вкладывала душу, произносила медленно и трепетно. Клава, затаив дыхание, и уставившись в  пространство через окно, молча слушала. В её глазах видела, что чувствует каждую мою строку, обращенную к любимому человеку. И когда я умолкла, она стукнула ладонью по столу.
– Хочешь, верь, хочешь, нет, но считаю его замечательным. Хорошее. Отличное! Душу разбередила. Ну, что ты... не отдашь в печать?
– Мы с тобой уже, на эту тему говорили. Там такую чепуху не принимают. Им нужна лирика, пересыпанная с политикой.
– Напиши, какие требуют они.
– Э-э-э, нет. Я свободный человек, а не телка, которую можно тянуть за уздечку. Пусть не принимают. Пишу для друзей. И если вам нравятся, уже счастлива. Не могу и не буду писать о том, чего не чувствую и чего не вижу. Это одинаково, если слепого убеждать, что вокруг прекрасная и цветущая жизнь. В слепую писать о красивом мире не могу и не хочу. Пусть не издаются, – повторила я слабым голосом.
– Нужно ехать в Москву, – с жаром заявила подруга.
– Ты смеешься надо мной? Ты же грамотный человек и хорошо понимаешь, что и там то же самое. Везде одни требования.
– Но что-то делать нужно?
– Не только я живу, как микроб, в этом огромном хаосе нашей «прекрасной» жизни, где все уничтожается и затаптывается в грязь большими сильными сапогами.Такие, как мы с тобой, не сможем сдвинуть тяжелую махину нашего строя, где выживает самый сильный из сильнейших. И не рви душу похвалой и жалостью. Так больнее, – и я отвернулась к окну.
– Хорошо, хорошо..., не буду. Но мне действительно обидно за тебя.
– Знаю. Спасибо за сочувствие.
Клава перевела разговор  на другую тему, весело рассказывала, сипло смеясь. Ее юмор и прибаутки полностью отвлекли меня от тяжелых мыслей, и я вместе с ней громко хохотала.
В печи искрились и потрескивали сухие паленья. Хозяйка гремела чугунками и кастрюлями. За окном надвигалась ночная мгла.  Мы долго еще вели беседу, перебирая интересные моменты жизни. Старались рассказывать с юмором. И сами же над ними смеялись.

Апрель 1958 г.

      В мире все течет и изменяется. На казахских просторах весна превратилась в бурное цветение. Фруктовые сады оделись в пышный белый наряд. На обширных полях продолжается активная пахота земель и посев зерновых. Март приносил много теплых дождей, но ближе к апрелю погода стала теплее.  Стихли сильные ветры. Степные просторы и леса наполнились пением  жаворонков и перепелов. Вблизи садов и домов вьют гнезда: ласточки-касатки, обыкновенный или черный стриж, обыкновенная горлица, обыкновенный козодой, черный дрозд, восточный соловей, белая туркестанская трясогузка, пугливая, но  задорная красавица иволга, нарядные удоды - истребители множества вредных насекомых. Все они стремятся продолжить свой род. В степях обосновался  стервятник. А в песчаных пустынях змееед.
   От обильных дождей и таянья горных снегов, реки переполнились бурными темными водами. По судоходной реке - Или  стали курсировать грузовые пароходы. Усиленно готовится промышленное рыболовство к началу своего сезона. К аборигенам, рыбы - Маринки и окуня, исконным рыбам этих рек, добавили сазан, аральский усач, судак и пелядь. Частные рыбаки уже успели отпробывать вновь внедренную рыбу.
Кроме изменения природного разнообразия на смену постепенно приходит иное осмысление общества, особенно в политической жизни.
Путь открыт. 27 марса 1958 года мы узнаем, что главой правительства становиться Н.С.Хрущев.
– Ну что ж! Все течет и все изменяется. Ничто вечного не бывает в этом смутном и непонятном мире. Зато ясно и наглядно, что вокруг меня, мои друзья и подруги становятся старше. Вместе с ними взрослею и я.
 Однажды, после длительного перерыва, придя, на танцы в поселковый клуб, я увидела  молодые незнакомые  лица.
– Что осталось здесь от прошлого? – спросила себя: – Один танцевальный зал, где прошла моя бурная молодость, не знающая соперниц, да воспоминание  о круге  влюбленных, среди которых не имела поражения.  Напоминанием успеха остались три человека. Два из них, вертелись около: голубоглазый Лысков – преданный друг юности, да Шахов, случайно попавший в сердце при возрасте любви. Есть еще и последний, мой избранник, ставший любимым человеком, прозябавший где-то в степи.
– На кого упадет козырная карта судьбы? С кем шагать до жизни? И удачен, ли будет мой выбор?
     Большие изменения произошли и в дружбе  с любимой подругой. Она не могла простить моей измены. Я редко к ней забегала, а когда она приходила в наш дом, то не застав меня, уходила обиженная. К другим подругам Капа не ходила, так как по натуре была однолюбка. И сблизиться ни с кем не могла и не хотела.
     Часто я слышала от девочек и от работников лесозаводской конторы, что серьезно и с полной уверенностью Капа заявила руководству, что скоро будет увольняться и уедет к родителям, в Узбекистан. Сердце мое разрывалось на части. Я очень любила свою подругу и страшно переживала наступающую потерю. Но как решить вопрос и как спасти двух мне любимых людей. Она категорически отрицала присутствие Леонида, словно не желала делиться ни с кем, кого любила. Мой друг, в свою очередь, тоже настаивал, чтобы, она не присутствовала, когда мы с ним были вдвоем. Я металась между двух огней. Кого выбрать? Но любовь к другу побеждала, и я вновь и вновь покидала Капу. Однако, Леонид, почем-то  не протестовал, когда были рядом другие мои подруги. Часто возвращались с танцев  впятером. Но мне всегда не хватало присутствия Капы.
Видя, как она, все дальше и дальше от мена удалялась, сердце мое было переполнено отчаяньем.  Наши редкие встречи становились холодными и отчужденными. Она больше меня не упрекала и не плакала, стараясь казаться спокойной и безразличной. Но я-то, за два года дружбы, отлично изучила ее характер, и знала, чувствовала, что после  каждого нашего расставания, она горько плакала у себя дома, в одиночестве.
 – Ах, Капа, Капуля, дорогая, любимая моя, – повторяла я часто, когда ее не было рядом. Никто меня никогда не понимал так остро, как понимала она. И я безвозвратно теряла дорогого мне человека.

11 мая 1958 г.

     Леонид уехал на буровую. От него шли любовные каждодневные послания, где сообщалось, что не может без меня жить. Я же, в период одиночества, переосмысливала происходящее,  оценивала и взвешивала за и против. И каждый раз не находила полного разумного ответа.  В душе какое-то смятение и противоречие.
    Суматошность конторской жизни заглушала душевные ощущения. Присутствуя в приемной комнате, я наблюдала за посетителями,  выслушивала интересные всевозможные сообщения, словно попадала в энциклопедическую книгу. Приема ждали люди разной категории: рабочие, технические работники и с высшим образованием. При появлении новичка безошибочно угадывала его происхождение и занимаемую должность. На уровне нашей жизни, распределяла всех по ступеням. Люди с высшим образованием большую часть напыжившись, молчали. Со средним много и интересно болтали. А остальные,  обычно, выражали свое недовольство, роптали на руководство и выдвигали какие-нибудь требования.  Но строило, Гукову появится на пороге, как все умолкали. Я бы сказала, молчали, как рыбы. Хотя рыбы, как доказано, не молчат.

31 мая 1958 г.

    Быстро ускользает время, улетают месяц за месяцем, день за днем. Мой друг уезжал на буровую и снова возвращался через неделю. Время, проведенное без него, было скучным, однообразным и невыносимым испытанием. По вечерам оставалась дома. Верность любимому человеку была искренней. Ждала, как может ждать самая верная подруга. На протяжении всего ожидания, вспоминала каждое его слово, малейшее движение.      
    С его появлением на моем жизненном пути, я чувствовала, что постепенно теряла окружающих вокруг меня многочисленных друзей. Меня, словно обволакивает пелена одиночества, опускает в какой-то вакуум, из которого я не пытаюсь выбраться. Я даже не раз не задала себе вопрос: «Зачем мне это надо?» Мне было хорошо одной и  ничего не волновало. В упоенной душе жила какая-то твердая уверенность, что этот человек избранник судьбы, а от нее никуда не уйти.
    Опомнившись, только иногда, спрашивала себя: «откуда такая уверенность?» О женитьбе разговор не велся. Хотя, он вслух часто мечтал о нашей совместной жизни. И, тем не менее, твердая уверенность жила. Она присутствовала рядом, словно качающаяся лодка на волнам, и почти прибилась к берегу, где было её спасение. 
–Но почему он?- спрашивала себя:– Почему не другой? Ведь были куда лучше парни. И старше и надежнее. У Леонида нет здесь родителей. И кто он такой? Приехал невесть откуда? Среди старшего поколения, где он работает, его не любят. Начальник - Гуков просто не терпит.
– Опять расселся! – заявил он грубо, как-то, проходя мимо. А когда отсутствовал Леонид, Гуков спросил: – Неужели твой избранник? – и с отвращением добавил:– Грубиян, мужлан, «олух царя небесного», – взглянув в мою сторону, брезгливо сморщился.
Его  нелесное высказывание показалось мне ревностью, за своего сына, за которого сватал.
     Леонида не любили и смеялись над ним все мои подруги. Он же, чтобы склонить их на свою сторону, щедро угощал шоколадными конфетами. Однажды, возвращаясь с танцев, они вытаскали сладости из кармана, а ему взамен сунули лягушонка.
     Перебирая случайности в памяти, опять задавала себе вопрос:
– Почему и за что его не любят?
Зато моим крылатым чувствам не было конца. Опиум любви переполнял, дурманил и опьянял голову. Сердце от любви горело пламенем. А его отсутствие еще больше жгло душу в ожиданиях. Без него жизнь становилась неполноценная и пустая.
     Часто возвращаясь, домой через пустырь, если раньше в мае месяце, любовалась красотой ковыльной степи, белые султаны, которые серебрили ее, то теперь не видела этой весенней прелести. Всё тускнело и угасало. Природа, со своими алеющими маками и тюльпанами, казалась обыкновенная, а порой и не заметная глазу.
     Но появлялся он на пороге, огромный, улыбающийся и жизнь возвращалась в голубых и изумрудных красках.
Вот и сегодня, Леонид пришел к нам в дом, когда никого не было. Утонув  в мягких теплых объятьях, забыла обиды за время отсутствия, млея от его нежных слов.
– Милая, любимая. Когда бежал к тебе, сколько хотелось сказать. Но вот с тобой и все забыл. Только и помню, что очень люблю тебя. Алька, я весь твой. Твой. Слышишь! Весь твой. Если бы ты меня гнала палкой, я все равно кричал бы, «Я твой!» – осыпая лицо и шею поцелуями.
– Хватит. Ты меня совсем измял, – и я  попыталась освободиться из его мощных рук.
– Ты устаешь со мной?
– Нет. 
– Не соскучилась?
– Ну что ты. Я так тебя ждала, что словами не опишешь.
– Так почему отталкиваешь?
– Боюсь. Кто-нибудь нечаянно войдет.
– Зато я не боюсь. Пусть смотрит весь мир. И не тверди: «Хватит». Я долго тебя не видел, – продолжая сжимать в своих тяжелых объятьях.
– Подожди! Хвалит! Воспользовался, что сильнее?  – и, зная  его  «больное» место, принялась щекотать по бокам.
Он закрутился всем телом и громко рассмеялся
– Хитрая, ... вспомнила, что боюсь щекотки.
Усевшись на стул у стола, Леонид поднял с пола на колени маленький
баульчик и извлек из него три небольшие вещички, изготовленные из панциря черепахи.
– Рамочки. Сам сделал для тебя.
    Я с нежностью ваяла из его рук самую большую с его фотографией, под которой светились слова: «Память обо мне».
– А эта не светится. Не хватило фосфора, – объяснил он.
       Ниже овального круга красивым подчерком было выведено «Любимой подруге».
– В эту рамочку кого вставим? – спросила я, продолжая рассматривать вторую работу.
– Любимую подругу. Тебя, конечно, - и, приподнявшись, поцеловал руку.
– А в третью, я вставлю Арнольда. Он сегодня именинник. Ему исполнилось 19 лет. Когда приедет домой, мы ему подарим?
– Конечно, – нехотя согласился друг.
– И все три фотографии поставлю на комод.
Я еще долго молча разглядывала, любовалась  работой, скрупулезно отшлифованной и аккуратно покрытая лаком
– Превосходно. Ты хороший мастер. Чем выделывал?
– А чем придется. И ножом и пилочкой. Плохо получилось. Старался.
– Не говори глупости. Отлично.
– Знаешь. Я все могу. Вплоть до терки, которую сделал для вас в прошлый раз.
– Ты молодец. И терка получилась, как заводская.
        И чем больше его хвалила, тем азартнее начинал мечтать в том, как он собирается своими руками создавать благополучие нашей совместной жизни.
– Как было бы хорошо, если бы мои родители жили здесь. Мы бы были давно с тобой вместе. А то у меня «ни кола, ни двора» Стыдно такую жизнь предлагать кому-то.
  Он говорил и говорил, словно взбирался на самую высоченную гору и, взобравшись, довольный победой, светился, как «ясное солнышко». А я следила за ним и думала о том, кто же он? Флегматик или меланхолик?
Флегматик - человек, отличающийся уравновешенностью, спокойствием движений, слабым внешним проявлением чувств.
– Эти качества в нем все есть, – думала я.
Меланхолик - люди, с разлитой черной желчью, душевной угнетенности, отличающиеся незначительным внешним выражением чувств, обладающие склонностью к грустным переживаниям, к мрачному настроению.
– Этого у него, кажется, нет. Так, кто же он? – размышляла я.
А Леонид издавал бесчувственные звуки о будущем, как будто о красивом, однако сквозило холодом, обыденностью, какой-то запрограммированной речью.               
– Готовить мы будем по очереди. Ты согласна?
–  Да, конечно, – вдруг, очнувшись от размышлений, ответила ему: – Только об этом... давай не будем.
– Почему?
– Оставим на потом.
– Я не хочу «на потом». Когда мы будем вместе? – и он поднялся с места, вновь прильнув ко мне, осыпал поцелуями.
–Успокойся. Сядь, пожалуйста.
Чтобы отвлечь от любовного бурного порыва принялась шутить, смеяться и рассказывать все, что попадалось  на ум:
–  Хочешь,  расскажу о свадебных обычаях.
–Зачем? 
– Ну, как зачем. Ты же все твердишь: «когда мы будем вместе?»  Как ты представляешь, быть вместе?   
– Не знаю, – ответил он удивленно, широко раскрыв серые, почти белые миндалевидные глаза, с короткими темными ресницами.
        Расхаживая из комнаты в комнату, примеряя, подрезая, подгоняя свою и Арнольдову фотографии к новым рамкам, я громко рассказывала. Мой друг помогал вставлять и слушал. А может быть, делал вид, что слушал. Я продолжала:
– В прошлом веке, когда молодые покидали церковь после венчания, им на головы обрушивался рисовый «дождь».  Это чтобы у них родились хорошие, здоровые дети. Когда затем, во время свадебного обеда, все гости старательно подъедали до последней крошки пирог из пшеничной
муки - это тоже, чтобы у этой пары обязательно было потомство. Когда к машинам свадебного кортежа привязывали разные жестяные банки и старые башмаки - это чтобы отогнать от молодоженов злых духов. А когда они после венчания впервые переступали порог своего дома, муж должен был непременно взять жену на руки - чтобы уберечь ее от дурной, напасти.
 – Откуда ты все это знаешь? - копаясь с рамкой, перебил
Леонид.
– Читать надо. И так слушай дальше. Много, очень много существуют разных знаков и символов, связанных с женитьбой. Но самый главный из них все-таки, кольца, которыми обмениваются сочетающиеся браком - залог верности и любви, нерушимости союза. Происхождение свое обручальное кольцо ведет от тех времен, когда у некоторых кочевых народов существовал такой обычай: мужчина, дабы не дать своей возлюбленной сбежать от него, связывал ей ноги, у щиколоток обручами из душистой соломы. Впоследствии ненадежные соломенные «кандалы» были заменены на кожаные, а затем и на тяжеленные каменные. Цивилизованные римляне придали обычаю чисто условный характер: стали «метить» своих избранных, надевая им на палец кольцо сначала сделанное из железа, потом из золота. Христианская религия подхватила и канонизировала традицию. И о тех пор обмен кольцами составляет основу церемонии бракосочетания. Что же касается формы обручального кольца и используемых для его создания материалов, то практически каждая эпоха вносила свои изменения. Например. В ХУ веке в Европе, при дворах, распространение получают алмазы, привозимые из Индии. Кольца украшают алмазам.
     Одной на первых получила такую драгоценность Мария Бургундская, дочь Карла Смелого, во время своей помолвки. Но уже к концу ХУ века ювелиры постигают секрет того, как, растирая грани камня с помощью алмазной крошки, можно добиться его сияния. Поэтому и появляется слово бриллиант - то есть сверкающий, блестящий.
За время моего рассказа мой друг молчал, как будто ждал передышку. Потом поднял  темную голову с редкими мягкими волосами и, сверкнув недружелюбно глазами, тихо проговорил:
– Ты что мне лекцию читаешь?
– Почему лекцию? Не интересно? Я не буду...
– Нет почему... Говори. Я ребятам да буровой расскажу, пусть посмеются.
– Как посмеются? Разве что-то знать... смешно? – обидевшись, я из кухни прошла в переднюю и встала у окна.
– Ты что...? Не сердись. Я шучу, – обняв со спины, поцеловал в шею: – Очень интересно, рассказывай дальше. А в 16 веке, что носили?         
– Действительно интересно? – развернувшись, поцеловала его в щеку: – Слушай дальше. В этом веке в моду входит двойное обручальное кольцо. На нем обычно бывало, выгравировано какое-то изречение по поводу нерасторжимости брачных уз. Например: «Соединенные Богом  не могут быть разъединены человеком». Однако в 1554 году эта традиция ослабевает. Мария Тюдор, выходя замуж за будущего короля Испании Филиппа П, решает надеть на палец очень простое золотое кольцо, заявив, что роскошные и громоздкие кольца нелепы. 17 век рождает новую обручальную символику - кольцо в форме двух сплетенных рук: одна /бриллиантовая/означает верность, другая /рубиновая/ любовь. 18 век отмечен изобретением ювелиров все новыми узорами из бриллиантов: тут и сердечки, и бантики, и короны. Иногда же камешки складывались в имя или клятву верности. Потеря такого кольца сулила несчастье. Королева Шарлота на всякий случай надевала «поверх
такого обручального перстня еще один, который не имел для нее символического значения. 19 век - ювелиры изощряются во все более необычных формах, создавая часто подлинные шедевры. В 20 веке возникает обычай «дополнять» обручальные кольца по мере того, как в супружеской жизни происходят важные, этапные события. Рождения сына, дочери, серебреная свадьба.  Кольца также украшается бриллиантами,– я умолкла. Некоторое время молча смотрела через окно на улицу, где играли братья в догонялки.
– А в наше время, какие дарят кольца?
– В наше время не все имеют возможность подарить даже самое дешевое золотое кольца. В наше время свадьбу-то играть не на что. Беднее этого столетия история человечества еще не знала. Я имею в виду нашу страну.
– Ну, уж... не преувеличивай. Что хуже всех живете?
– Мы живем, как все. Ничего не имеем и ни к чему те стремимся. Как подучится, так и существуем. Привыкли. Смерились. Считаем так и нужно, так и положено.
 – Вот во время войны жили плохо... то да, – возразил он.
 – Война не в счет. Она во все периоды являлась разрушением и уничтожением всего и всех. Послушай! Пойдем лучше купаться? Сегодня так жарко было.
– Согласен, – и он бережно поставил рамки с фотографиями на комод. Примерил взглядом в правильности их расположения, отошел, потом снова приблизился. Потрогал. И только, убедившись в чем-то оглядываясь, вышел в кухню.
Майское солнце раскаленным диском висело над потемневшим лесом, что  тянулся вдоль реки. Еще издали были слышны визгливые голоса купальщиков.
        Пробираясь через заросшие тропинки, мы двигались медленно. Я шагала, как всегда впереди, весело болтая, и позади басом бубнил мой друг.
– Слышал по радию? Опять на орбиту выведен третий спутник Земли.
– Нет. Не слышал, – ответил Леонид так, словно его вовсе не интересовало, что твориться в мире.
– О чем ты думаешь?
– Я думаю, о том, что лето только началось, а уже стоит жара. Сегодня днем было под 30 градусов. При такой температуре песок в степи накаляется до пятидесяти. Что же будет в средине лета? Здесь у вас хорошо. Есть река. И зелень еще не сгорела. А нельзя тебе сюда перейти на работу?
– И что ж буду  делать? Я же только бурильщик. Да и с Гуковым я  не в ладах.
– Ну, что же делать?
– Ничего. Работать, как работал.
– Хочешь знать, как переводится твое имя? – уйдя от бесполезного разговора, спросила я.
–Как?
– Леонид- «Сын льва, льваподобный».
– А Владимир?
– «Владеющий миром».
– А Альбина?
– «Светлая»
– Интересно... Придумают же всякую чепуху.
–Ты какой-то странный... ни во что не веришь, ничего особенного знать не желаешь.
– Я знаю одно.  Вот этими руками, можно что-то делать, – сказал от громовым голосом. И, вытянул вперед огромные  пухлые руки.
– Но кроме физического, существует еще духовное.
– Духовным не наешься.
– Разве в жизни требуется пища только для желудка?
– А еще для чего? Все это выдумки. Сказки.
       Я почувствовала, что дальнейший спор продолжать бессмысленно. Оставшуюся дорогу шла молча. Что-то нестерпимо жгло внутри. Нелепый разговор крутился в мозгу вихрем.
– Подобное суждение, я уже слышала. Лысков мне то же самое говорил. Быть может, хорошо... он материалист, а я противоположная ему. Будем дополнять друг друга, – решила про себя, зацепившись за ниточку для успокоения.
Наконец   перед нами засверкала в предзакатном пафосе не широкая река - Каскеленка, отражая  в своих серых водах богрянцевое небо. От крутого берега до полого кишело резвящейся детворой. Среди них я разглядела и своих братьев.
– Алька! Плыви! –  кричали оба на перебой: – Плыви к нам!
Я мгновенно сбросила легкое ситцевое платье, швырнула с ног босоножки и кинулась в прохладную, бурлящую воду.
– А я? – услышала позади голос друга.
 Оглянувшись, увидела, как он медленно расстегивал ремень от брюк, не спеша, снял белую рубашку и повесил на куст. Раздевался вяло и осторожно, словно боясь запачкаться о песок.
– Лешка! К нам, сюда! – теперь шумели братья уже ему.
Скоро за спиной кто-то, тяжело отдуваясь, зафыркал, потом поднырнул под мое тело, и я плавно пошла ко дну. Но большие сильные руки легко подхватили и подняли над водой.
– Ты меня напугал, – капризно заявила я.
– Держись за спину, поплывем к вашим мальчишкам.
Черные спины братьев на ярком золотистом песке казались негритянскими. И только светилась белым пятном  голова Шурика.
– Как сильно они уже загорели, – остановившись над ними, проговорил Леонид.
– Ещё только май месяц. А они уже чернее ночи.  Их кожа не успевает побелеть за зиму, как снова под солнцем, – и я  упала рядом с братьями.
– Дай ты тоже смуглая.
– Точно заметил. Одним солнцем мазанные. Только мы с Шуриком белокожие. А теперь сравнялись с Толиком.
– Нет. Он темнее. Прямо шоколадный, – дополнил Леонид.
– Леша, ты тоже загорел, особенно до пояса, – заметил Шурик, когда тот растянулся рядом со мной.
–Я на буровой хожу без рубашки. А вообще-то... у меня кожа смуглая.
Толик быстро оседлал спину Леонида и, нагнувшись к уху, прошептал:
– Покрути.
– Как?
– Как в прошлый раз. На руках... как пропеллер.
– Ну, чего пристал. Дай человеку погреться, – заворчала я на брата.
– Не ругайся. Я сейчас..., – и он ловко вскочил с песка, широко расставив ноги и разбросив руки, как крылья.
– Ура! Шурка, хватайся! – кричал Толик.
Братья, как два мешка, повисли на мускулистых руках Леонида.
– Держитесь крепко. Пропеллер запускается,– медленно вращаясь на месте, предупредил Леонид.
Мальчишки визжали, хохотали, а огромный, человек крутился уже волчком. Но вот, братья не выдержав, оторвались и попадали в рыхлый песок. Уставший Леонид подкошенный повалился  около.
На берегу стоял такой шум, словно их было, не трои, а целый десяток.
– Расшумелись-то, прямо, как на ярмарке, – смеялась я вместе с ними.
Некоторое время, отдышавшись, Леонид вскочил и с криком умчался к воде. Окунувшись и набрав в пригоршни, как ковшом, охапку води, бегом вернулся назад.
– Это тебе! – и принялся поливать на мою согревшуюся спину. С визгом я каталась по песку, дрыгая ногами.
А он, хохоча,  приговаривал: – Прохладись!
        Чтобы избавиться от медленной холодной процедуры, решила найти спасение в реке.
– А-а-а!  Все же загнал тебя в воду.
        Братья, весело прыгая, победоносно громко смеялись. Еще долго на берегу стоял шум. Вчетвером то догоняли друг друга, то кидались в речку. А потом, наплававшись, опять грелись, зарывшись в теплый песок.
Наконец, солнечный свет растворился, и прохлада поползла по воспаленной земле. Проводив беспечный последний крик детворы, берег притих. Мы, уже одетые, собирались покинуть, шумное местечко, но с разговорами что-то медлили. Леонид сидел на  обрывчике, свесив босые ноги в воду. Я поодаль примостилась на толстом сучке дерева, ветви которого смотрели в журчащую реку.   Переливаясь, вода, то нежно звенела, как тысяча крохотных колокольчиков, то, ударяясь о берег, недовольно клокотала. Тонкие мелодии
сливались в хрустальную единую песню. Блестящая искристая поверхность, отражая в себе последние отблески заката, вторила одухотворенному     напеву.
Молча, мы продолжали слушать, как из лесной таинственной темноты доносились редкие, с переборами голоса птиц. Где-то рядом, от легкого  дуновения налетевшего
ветерка, шептала листва. Через лохматые ветви, с багровыми мазками, поглядывала серое вечернее небо. Все здесь дышало свежестью.  Тело отдыхало от утомительной дневной жары. Темнота быстро окутывала успокоенную округу, превращая, её     в таинственную сказку.
– Пойдем на мост, встречать луну?  – предложил  Леонид.
– Хорошо идем, – согласилась я и медленно поднялась с места, отряхивая подол легкого ситцевого платья, голубое поле, которого стадо черным, а мелкий горошек превратился в белые звездочки.
Мы шли по узкой лесой тропке сквозь высокие причудливые кусты. Казалось, страшное чудовище, с кривыми руками, двигалось навстречу и вот- вот схватит и закружит в своих колючих объятьях. Наконец мы вышли на открытое место.
– Ура! Мост!
– Ура! – подхватил и он, размахивая в воздухе руками, словно пытался, взлететь: – Бежим на мост!
 Взявшись за руки, мы вбежали на средину деревянного сооружения. Над нами раскрылось темное небо, усеянное крупными яркими звездами.
– Ты знаешь, как переводится слово «галактика»?
– Не интересовался, – ответил он кратко, продолжая смотреть по сторонам, словно чего-то высматривая.
– Это слово по-гречески означает «молочная». Ведь и по-русски самое большое скопление видимых с Земли звезд называется Млечным Путем. Правда, Млечный Путь похож на пролитое, на небе молоко?
– Что-то есть, – и он тоже теперь смотрел вверх.
– Интересно. Названия дают по внешнему сходству. И Большую Медведицу, и Малую Медведицу назвали, видимо потому, что тем, кто их называл, они показались чем-то похожими на медведиц.
– Ясное дело, – согласился Леонид, подняв еще выше голову и крепко сжимая мою руку.
– Как ты думаешь, сколько на небе звезд? - не глядя на него, спросила я.
– Да кто их знает. Много.
– Ты не прав. Звезды на небе астрономами уже сосчитаны. Правда, лишь те, которые видны с Земли. И звездная карта составлена.      
– Но об этом-то я знаю. Изучали  еще в школе
– А ты никогда не мечтал быть астрономом?
– Нет. Я  реальным  интересуюсь. Живу земным.
– Лень, а ты веришь, что где-то там существуют живые планеты?
– Нет. Не верю.
– А я твердо убеждена. И запомни мои слава, они когда-нибудь прилетят к нам.
– Фантазерка ты моя –  и ласково посмотрел на меня.
        – Пусть будет по-твоему. Я не перестану верить в их прибытие на планету Земля. Сейчас ведется ажиотаж, вокруг Тунгусского метеорита, который упал в июне 1908 года. Доказывают, что наша планета столкнулась с Кометой. Но эта гипотеза - плод умозаключения. До сих пор же найдено ни одного грамма космического вещества, о котором можно было бы с уверенностью сказать о метеорите. Тогда, в 1908 году никто не пострадал: кочующие в относительной близости от места катастрофы эвенки отделались испугом. А ведь все могло окончиться печальнее. Над тайгой произошло несколько взрывов чудовищной силой - лес был     поражен на площадях в тысячи квадратных километров, возник гигантский пожар. И, приземлись космический «путешественник» не в безлюдной тайге, а где-нибудь в Европе, землянам пришлось бы худо. Что ты на это скажешь? – и глянула в спокойное бледное лицо друга, освещенное лунным светом.
– Ничего. Просто плод твоей фантазии.
– А я лично убеждена, что был космический корабль. И чувствуя свою гибель, разумные существа, спасая землян, направили его в тайгу.
– Спустись на землю, дорогая моя, - и, схватив в охапку,  неловко чмокнул в губы.
– Хорошо. Хорошо. Пошли дальше, –  смеясь, отстранила его от себя: – Не интересно о Космосе, расскажи, как ты жил все это время в отряде?
– Отлично. Я уже рассказывал, что ребятам нравится, как я готовлю  обеды. И они меня просят каждый раз дежурить. Однажды вечером, после работы, мы устроили пельменный конкурс.
– Как это?
– Кто больше себе наляпает пельменей.
– И кто победил?
– Я перехитрил их. Они делали маленькие. А их, как ты знаешь, чем мельче, тем труднее делать. И при том долго. Я же тесто раскатал, как на пирожки.
– А конкурс на штуки или на вес? – перебила я.
– На вес, конечно.
– А-а-а. Тогда действительно ты их обманул. А ели каждый свое?
– Да. Вот именно. Я тогда один наелся до «потери пульса», – и он громко рассмеялся.
– А ты... оказывается, по-настоящему «молодчина», _ сказала я с иронией, но мой друг не заметил тона, весело продолжал рассказывать всевозможные истории своих хитрых проделок.
Расставшись, далеко за полночь у дома, я долго не могла заснуть. Не покидала мысль какого-то не доверия к другу. Что-то мучило меня. Но огромная любовь отбрасывала всевозможные подозрения

25 июля 1958 г.

Конец июля. В этот нестерпимый, жаркий месяц вся растительность выгорает, и степь приобретает бурую скучную, окраску. Песок накаляется до  +60+70 градусов. Все живое прячется от солнца. Приезжая с буровых, рабочие жалуются, что условия проживания в палатках, становятся невыносимые.
– Даже черепахи прячутся в норы. В дневное время глубже закапываются такие ядовитые твари, как тарантулы, каракурты, скорпионы, фаланги. Куда деваться бедному человеку? Он работает.
– Что я могу сделать? – с сожалением отговаривается начальник экспедиции: – Устраиваясь на работу, вы знали, на что шли.
       – Почему нам не доплачивают за вредность? – допытывались они.
– Не положено. Нет такого закона. Вы и так получаете больше тех, кто работает в поселке.
 Как-то я спросила одного бурового мастера:
– Правда, что каракурт самый опасный из ядовитых?
– Да. От его укуса гибнет даже лошадь, верблюд и корова.
– Как же вы...не боитесь жить среди такой страсти? Ночью же они выползают  из своих укрытий и, могут навестить вашу палатку?
– Они боятся шерсти. И поэтому мы на землю  расстилаем кошмы из верблюжий и овечьей шерсти. Вокруг бегают, а не заползают.
– А почему боятся шерсти?
– Эти твари опасные при укусе. Но бывает так, что вместе с колючей степной травой животные поедают их.
– Вокруг вас очень много и степных змей, таких как удав, стрела,  гадюка. Они же не боятся ваших кошм? Как от них-то спастись?
– Каждое живое существо понимает, что хуже врага, как человек, не бывает. Вот и стараются обходить его. Кусают при безвыходном положении, когда грозит гибель.  Пока, что судьба нас миловала,– и, ответив, буровой мастер сплюнул через левое плечо: – Для нас страшнее, если наш палаточный городок стоит где-то у озерка. Вот тогда: мошка, комары, слепни, оводы, мухи и еще клещи донимают сильнее всего. Вот уж, поистине надоедливые твари. Мы от них избавляемся под марлевыми пологами, а вечерами у больших костров, – закончил он и вздохнул.
 Лето, лето - трудная пора. Солнце печет и сушит все живое. В  продолжительное дневное время редко встретишь на улице прохожих. А если и появляются, то шагают вяло, словно карабкаются по безводной раскаленной пустыне, с изможденными, дряблыми сморщенными лицами, словно  выжитый лимон. Женщины под зонтиками, мужчины прикрываются   газетой.
          В такое время года люди  заклеивают стекла окон плотной бумагой, чтобы солнечные   палящие лучи не проникали в дома и не согревали, без того душный воздух.
Детвора и взрослые, в свободное от работы время, спасаются в прохладных водах реки. И после купания  греются на песочке, или скрываются, где только можно найти хоть малейшую тень.
Вечером, свою подругу я нашла на лесной поляне в окружении знакомых и мало знакомых мне людей. Растянувшись, на одеяле, под ветвистыми зелеными деревьями, они о чем-то тихо секретничали. Увидев меня, Клава плотнее придвинулась к остальным, давая возможность прилечь рядом.
–Ты откуда? – спросила она почти под самое ухо.
– С работы. Заходила к тебе, братья оказали, что на речку ушла.
Некоторое мгновение я прислушивалась к шепоту молодых учителей, потом вопросительно глянула на Капу.
–Тише,  – предупредила Клава: – Мы говорим о проводимых  испытаниях ядерного оружия на Семипалатинском полигоне.  Узнали от знакомых врачей, что мы, живущие по близости, оказывается,  получаем хронически облучение в различных дозах. И что все это влечет к низкому жизненному уровню и влиянию психоэмоциональному воздействию. Испытания начались с 1949 года. Сейчас уже 1958 год. Девять лет на нас воздействуют ионизирующие излучения.
– А я, все это время, думала, что только запускались спутники, – прошептала ей в ответ.
– Как бы не так.
Прислушиваясь к девушкам, я вспомнила, что несколько раз в вечернее время, вдали, на фоне неба, отчетливо видела огненное изображение в вице гриба и, потом с ветром доносился тяжелый металлический  запах химического вещества.
– Что ж теперь с нами будет? – с тревогой спросила одна из девушек, что лежала с противоположной стороны от меня.
–  Что? Мы будем преждевременно больны, и многие вряд ли увидят себя в старости, – ответила другая, с короткой кудрявой стрижкой, что лежала  в середине.
– Девочки, может быть, мы получали слабое облучение? Все-таки испытание проводилось на очень дальнем расстоянии,  – вмешалась Клава.
– Дай Бог, чтобы было так, – согласилась все та же с кудрявой стрижкой: – Нам пора. Подъем. А вы, наверное, еще останетесь? Альбина только что пришла, и будет купаться?
– Да. Конечно. Я не пойду с вами. Не сердитесь на меня, – и Капа приподнялась с места.
– Долго не купайтесь, водяной утащит,  – пошутила одна их трех  представительных девиц.               
– Постараемся, – отшутилась Клава, поправляя худой белой рукой тяжелые темно-русые волосы, спадающие на костлявые плечи.
Мне иногда казалось, что солнечные жгучие лучи вовсе не касаются ее тела. Или, быть может, наоборот  тело не воспринимало солнечные лучи. В сравнении с крепкими коренастыми загорелыми девушками, она удивительно с белой кожей, обтягивающая одни кости с ярковыраженными крупными суставами. Видя ее обнаженной, я всегда  жалела этого несчастного человека, в котором вмещалась большая доброжелательная душа. И сейчас услышав об опасности облучения, подумала:
– Может быть, в её организме началась лучевая болезнь?
Наконец, учительницы скрылись за высокими кустами, и мы остались одни, продолжая лежать на животе, подперев кулаками головы.
– Что новенького у тебя? –  заговорила первая Клава: – Слышала, что Лешка в больницу попал?
– Он уже четвертый день лежит.
        – Что с ним? 
– Сама не знаю. Он что-то сказал о какой-то «водяной малярии». Но здесь, что-то не то. Какая-то непонятная ложь.
– Почему?
– Где он находится, палата туберкулезников.
– Зачем же он скрывает?
– Не пойму. Видимо... боится, разлюблю? Так думать...? Смешно.  Привезли его, с очень высокой температурой. Сорок. Доставили в больницу ночью. Утром я уже была у него. Он метался, нервничал, злился на всё и всех. Говорят, что обзывал врачей дураками, за то, что не могут сбить температуру. Когда пришла, обрадовался, потом стал гнать. Всё ругал жесткую подушку из ваты, что якобы и голова из-за нее болит. После работы я из дома принесла ему пуховую, свою. И передачу тоже. Только он ничего не ест. Обычно к вечеру температура повышается, а у него немного снизилась. Принялся меня упрекать, что пришла с опозданием. Он посчитал все до минуты, сколько я должна была затратить от работы до дома, и прийти к нею. Говорил со злостью. А потом стал снова прогонять. А, когда поднялась уходить, начал упрекать, что я только и жду, чтобы «дать деру». Не
пойму я, Клава.
–  Что же тут непонятного. Он болен и мечется.
– Слушайте дальше. Спустя  три дня, когда ему стало легче, он лежал на улице, на раскладушке,  у него была какая-то девица. Она сидела рядом на постели. Мое появление смутило их. При моем появлении даже сел. Был холоден со мной. Я молчала, и не знала, что делать. И нужно ли здесь мое присутствие. Она тоже не уходила. Чтобы разрядить
обстановку, я придумала, что хочу сходить в кино и поэтому тороплюсь. Знаете, что он мне ответил?
        – Что?               
– Провожая до калитки, заявил: «Вали ко всем чертям. Я выздоровею и тоже посмотрю этот фильм».
– Ну и скотина. А ты? – почти хором спросили подруги.
– Я ему ответила: «Оставайся с ними сам». И не оглядываясь, ушла. Ой! Девчонки, если бы вы знали... Я ничего не видела  перед собой.    Слезы застилали дорогу. Шла и все думала: За что? За то, что, узнав, о его болезни плакала, как за родным? За то, что бегала с передачей утром и вечером. – В душе что-то клокотало от обиды. К горлу подступил
ком, сдавило, и я тихо заплакала.
– Успокойся. Он просто болен и бесится. А ты тоже хороша. Зачем-то себя изводишь? Странная! у тебя натура. Если любишь, то любишь до конца, без остатка. А так нельзя. Нужно и себя немного любить, – упрекнула Клава.
 – Ты, дорогая, права. Я плохой человек. Но иначе... не умею. Не получается. Но обещаю, что больше не сделаю к нему и ни шага.
– Вот тут ты не права. Пока он болен, не бросай. А выздоровит,… пожалуйста.
– Но с какими глазами я пойду. Мне никогда никто так не говорил.
– Другие тебе бы ноги  целовали, если бы уделила столько внимания, как ему, – вмешалась Капа.
– Но, уж... Ты преувеличиваешь, – и я засмеялась сквозь слезы.
– Тоже мне... нашла красавца... буйвола, – с иронией произнесла Клава: – Сама придумала себе любовь. Придумала какого-то «принца» и влюбилась. А подумала ли ты? Стоит ли он того, чтобы его любили?
– Я с тобой согласна, Клавушка. Сама полюбила. Сама и разлюблю.
– Вот это верно! Лучше сходи, искупайся. Водица сегодня прелесть... Как парное молоко. Окунешься, и вылизать не хочется, – поправляя поблекший купальник,  предложила Капа.

26 июля 1958 г.

Воскресный день, как всегда, начался с домашней работы. За неделю нужно вывести квартирную грязь из комнаты и кухни, где проживало шесть человек. И при том одни мужчины, не считая мать, которой постоянно было некогда.  У нее каникулы и она пользовалась ими сполна. Лежа на боку, насыщалась книгами. Мужчины же, кроме Арнольда, в уборке ничего не смыслили. Им было все едино. Чисто в доме или по уши в грязи. Их внимание приковано главным образом к еде. Если есть что-то на столе, значит в доме порядок. А приготовлением пищи руководил отец. Вот только кастрюли... За неделю были чернее ночи. Чтобы их отчистить, я уходила в общую - летнюю кухню. И там, вместе с посудой превращалась в чумазого поросенка. Замечу... ненадолго. Обычно в этот день дом был пуст. Дети на реке, отец и Арнольд на рыбалке, мать исчезала тоже в неизвестном направлении. Однако я  была благодарна этому одиночеству. Мне никто не мешал работать, и напевать под нос.
Осилив кухонную работу, и приготовив обед, я переходила к стирке. Но уж мытье полов завершала, когда солнце устало,  опускалось почти над горизонтом грешной Земли.
– Дела сделаны, можно и в баньку сходить. Волосы-то как прутья торчат, – разговаривала я вслух, глядя, через круглое зеркало на своё раскрасневшееся лицо.         
Через час, другой, я снова стояла у зеркала. Расчесывая шелковистые, душистые от земляничного мыла, длинные рассыпающиеся волосы, которые спадали далеко ниже попы и прикрывали меня, словно густым покрывалом, подумала о Леониде, который любил их трогать. И снова сердце защемило и сжалось. В комнату неожиданно вошел Арнольд, и мысли мои разбились в дребезги.
– Ты на танцы пойдешь? – не оглядываясь, обратилась я к брату.
– Не знаю. Пойти или нет. А ты? – помолчав, он сухо произнес: – Твои волосы стали ещё длиннее. Ты вся утопаешь в волосах.
– Ничего не подросли. Просто ты давно не видел распущенными.
– Каждый день вижу, как ты расчесываешь.
–   Можно видеть, но не замечать.
На мой упрек, он ничего не ответил, и тихо вышел из комнаты.
– Мам, когда будем кушать? – послышался его возмужавший голос из кухни.
– Куда спешите? – поинтересовалась мать у старшего сына.
– На танцы. Да и кушать хочется. Целый день на хлебе и помидорах. Утром только, кружка молока.
После скорого ужина, мы с Арнольдом шагали по направлению к железнодорожному клубу.
Несмотря на дневную духоту, к вечеру  воздух  дышал свежестью и нес на землю прохладу. Словно воскресшее от жары тело, с жадностью впитывало легкий холодок. Стало легко дышать, словно душа парила над землей, уносясь к далеким звездам и философским размышлениям. Вспомнила статью ученых, которые исследовали связь между мете-
оологическими явлениями природы и настроением людей. Результаты показали, что на настроение человека могут влиять следующие факторы: Влажность воздуха, температура и продолжительность светового дня. Повышение температуры, например, способствует появлению у человека чувства тревоги и подавленности. В свою очередь высокая влажность
воздуха резко увеличивает сонливость.
– У меня сегодня хорошее настроение. Вероятно, все перечисленные факторы благоприятно влияют на мой организм, – подумала я и бабочкой полетела в сторону
клуба, куда стекалась молодежь.

         29 июля 1958 г.

Запрокинув голову, я безразлично смотрела на белый потолок, по которому расплывались от солнца играющие блики. В комнате стояла тишина. Я лежала на кровати, и никто не мешал  перебирать в памяти прошедшие последние дни.
С Леонидом мы давно померились. Он просил прощение за свою грубость и так же дать ему последний шанс, чтобы смог показать себя с хорошей стороны. И чем больше мы с ним находились, тем реальнее я теряла любимую подругу. Она не могла мне простить, что я очень часто её покидала. В результате наступил для меня  тяжелый момент, когда случайно узнала, что Капа уволившись, ушла на вокзал, чтобы ехать  к родителям.
– Она плакала, – сообщила  женщина, которую случайно повстречала на дороге.
Я кинулась к вокзалу. Сердце и мысли летели быстрее, чем могли двигаться ноги. Падала, спотыкаясь о какие-то, кочки на дороге. Не замечала ссадин, поднималась и вновь отмеряла метр за метром. Слезы мочили лицо и шею. Не вытирая, неслась вперед. Я, словно, догоняла улетающий ветер, свою ускользающую юность, привязанность к чистому, беспечному и прекрасному. Но я опоздала. Поезд ушел. Уставшая и уничтоженная, я опустилась на рельсы, и громко всхлипывая, повторяла:
– Кала, Капочка, прости. Прости за измену. Я дрянь. Прости.
       Но, вдруг, почувствовала теплое прикосновение чьей-то руки, подняла голову. Передо мной стояла крупная женщина, с добрым русским лицом, в ярком оранжевом жилете и засаленных брюках. В руках ее был тяжелый железнодорожный металлический инструмент.
– Девушка, здесь сидеть нельзя, – сказала она мягко и, с каким-то сожалением. Заглянув в лицо, дружески спросила: – Что-то случилось?
– Случилось. Даже очень случилось. Уехала моя любимая подруга. Уехала, не простившись.
– Ну-у-у, – протянула она уже веселее: – Я думала жених,
– Жених-то остался. Я потеряла большее. Настоящего человека. Дружбу и любовь, которую предала. И у которого не успела попросить прощение, – и, закрыв, руками лицо, горько заплакала.
– Ну, что ты? Это же не беда. Подруг еще много будет, – улыбаясь, успокаивала женщина, провожая меня за полотно железной дороги.
Теперь, глядя в потолок, я видела мраморное Капино лицо с высоким красивым лбом. Черные с поволокой хитроватые глаза смотрели через пелену минувших дней. Мысленно разговаривала с ней, рассказывая и делясь последними впечатлениями. И не переставала повторять:
– Где ты? Милая моя, Капуля? –  и обреченно вздыхала: – Сколько еще недосказанного осталось.
И я вспомнила случайный, никому не нужный разговор, который мучил только нас обеих.
       – Почему круглый лес везли из Сибири к нам сюда, в Казахстан, и, распилив на доски, через тысяча километров, отправляли обратно?
        Узнала Капа в конторе? Или нет? Так и осталось для меня тайной.
        Ах! Как легко было с ней общаться. Мы могли говорить на всевозможные темы, интересные и увлекательные. Жажда познания уводила нас в удивительные дебри. Заставляла окунуться в тайный мир, находя, ответы в различной корреспонденции. И так, вдвоем могли просиживать по целым вечерам до полуночи.
– Неужто, все кончено? – проговорила вслух, подложив руки под голову, продолжая размышлять: – К Клаве я испытываю уважение, но Капу любила, как можно любить человека, с которым единое неразделимое биополе. Словно два дерева, по воле природы, срослись корнями и питались единой влагой. Но теперь разорвана связующая нить. Осталась
 одна боль. Залечит ли время? И больнее всего сознавать, что расставание произошло по вине другого любимого человека. Сможет ли он, душевно, заменить ее? Быть маяком как была она? Печально и другое. Без Капы почувствовала себя совершенно одинокой и никому не нужной. Она мне была и матерью и сестрой, на плече, которой могла выплакаться.
Как не странно, моя мать для меня, является какой-то огромной давящей глыбой, воздействуя своей уничтожающей энергией на каждую клетку существования, убивая любую живую самостоятельность, хотя, как будто предоставляя свободу. Под ее влиянием душа становится рабом, низким и жалким.
Бесконечная привязанность и любовь к домочадцам сглаживали все шероховатости жизни. Особенно, когда царили мир и спокойствие. Но с наступлением черных минут мать становилась невыносимой. Особенно это чувствовалось, когда возникали конфликты между матерью и отцом. Она глубоко переживала, когда он являлся пьяным. В доме  поднималась «пыль до потолка». Разгневанная мать в яром исступлении кидалась на него. Он отбивался, и конечно, по-мужски. И получив сдачу, мать, вытянув, раскрасневшееся, суровое лицо, властно заявляла:
– Это на меня? И ты еще посмел протягивать руки?
Я носилась между ними. Хватала озлобленную, плачущую мать и уводила в другую комнату. Мне было жаль ее. В семье она занимала место хозяина, а отец хозяйки. И поэтому требовала беспрекословного повиновения. Но, встретив не послушание от человека, который не выполнял своей функции,  она свирепела вдвойне.
После таких «картин», оставшись на крыльце одна, плача, я молила Бога, чтобы Господь помог им найти мир и спокойствие.
И сейчас, лежа в постели, лезло в голову все, что нужно и чего не следовало бы вспоминать. Но главная теперь печаль, что у меня не осталось  той дорогой, светлой отдушины, где  было хорошо и просто. У Капы я находила истинное успокоение.  Хорошее исчезло, как тень.  Встретится ли подобный огонек на моем жизненном пути, который я не смогла сберечь подольше?

4 августа 1958 год.

Наступил август месяц. Золотистая степь по-прежнему накаляется до +30+35 градусов. Чаще, чем в июле, появляются сильные ураганные ветры, срывая остатки высохшей поблекшей травы, с огромной силой перекатывая ее по голой равнине.  Спасение наступает, когда раскаленный закат угасает и землю обволакивает вечерняя прохлада. Но в любое время и при любых обстоятельствах жизнь продолжается.   
Леонид после больницы живет в общежитии. Переболев, он сильно изменился. Желтое лицо стало худое и вытянутое; прямой нос острый, с  широкими крыльями; серые глаза провалились, с темными кругами. И только на бледных впалых щеках играет легкий румянец, да горят пухлые губы, которые пытаются постоянно улыбаться, поражая своей миловидностью.
После больницы, мы каждый вечер посещаем клубы. Смотрим все, без разбора фильмы.
Обняв меня за плечи, мы медленно, шагая в ногу, отправлялись к «лесозаводскому» поселку, откуда с бугра  стелился электрический свет.
– Хорошо идем. Я бы хотел с тобой прошагать всю жизнь. А ты? –  неожиданно спросил друг.
На заданный вопрос, я промолчала. Не услышав ответа, он, как бы не заметив, продолжил мечтательно философствовать о нашей совместной жизни. И упоенный своими мыслями, не почувствовал, что говорил один, и сам же радовался, как ребенок. Я же не верила его словам, воспринимая сказанное за фантазию легкомысленного мальчишки.
– А я в отпуск собираюсь, – вдруг, вставила я свою фразу, перебив  его размышление о прекрасном будущем «на белом блюдечке, с золотыми каемочками и волшебным яблочком».
– Как? И куда поедешь?
– К отцовой матери в деревню.
– А почему туда?
– Мне больше некуда.
– Где бабушка живет?
– В Бугурусланском районе.
– Город - Бугуруслан, большой?
– Наверное...большой.
– Почему, наверное?
– Потому что города-то растут.
– Алька, а я к тебе приеду?
– Зачем?
– Ну... как зачем? посмотреть город. Если понравится..., останемся там. Я устроюсь на работу.
–Ты что...? Правда, что ли?
–  Конечно.
– Нет. Это слишком далеко. И ты меня не найдешь, – возразила я, заглядывая снизу вверх на его сияющее уверенное лицо, на которое падал лунный свет.
– Я тебя где угодно найду. Куда бы ты ни уехала. Вот увидишь.
        – Молодец, – пошутила я от растерянности. Мысли запрыгали, ища варианты как развеять серьезный разговор, и подыгрывая, смеясь, ударилась в иронические размышления: –  Давай останемся у бабушки в деревне? Ты устроишься пастухом. Будешь бродить по полям с длинным кнутом. А я буду свинарка. «Свинарка и пастух», как в фильме. А вечером, чтобы не было скучно, станем ходить на деревенские посиделки. Представляешь... как интересно! Играет гармошка и, ты будешь первым парнем на деревне». А вокруг...
крепкие, краснощекие русские красавицы будут влюбляться в тебя, – я говорила, размахивая руками, демонстрируя, персонажи в смешной форме: –  Ну что? Согласен? –
и снова заглянула ему в лицо, которое теперь было надутым и недовольным.
– Нет. Не согласен. Лучше жить в городе. У нас будет маленькая квартирка. По хозяйству буду делать все сам. Я все могу, все умею. Так, что деньги не нужны.
– Ну вот... У нас уже разногласие. Давай выберем средний вариант. Ты никуда не едешь, а ждешь меня здесь. Если, дождешься, то будем вместе... Нет! знать такова судьба. Ну, как?
        – Ты не желаешь, чтобы я приехал к тебе?
– Нет! Не надо, дорогой ты мой, – на распев протянула я улыбаясь. И надавив ему на острый кончик носа, снова пропела: –  Пип-п-п.
– Не дави, у меня насморк.
–Хорошо не буду. Но ты-то меня понял?
– Понял, понял, –  недовольно ответил Леонид.
Я скрыла, что уезд мой вынужденный, что не была уверена в нем. Колебалась в искренности его чувств. Он молод и мог просто увлечься. Своим временным исчезновением давала ему полную свободу, осознать всё происходящее, проверить любовь, разобраться действительно ли нужна ему. Разлука должна расставить все на свои места.
Мне было странно и самой. За что и почему? Но я любила этого самоуверенного человека. И, казалось, легче перенесу потерю, чем ошибку. Временной разлукой я должна проверить и себя.
Подойдя к дому, я распахнула скрипучую калитку. Мы вошли во двор. Сели на высокое крылечко, которое освещал электрический фонарь, что под абажуром висел на столбе.
 – На какой фильм пойдем завтра? – и обнял за талию: – Ты такая тонкая, что можно обнять таких три,  – иронически заметил он, прижимая ближе к себе.
– Тише! Ты меня раздавишь, медведь, – пропищала я.
–  Не раздавлю, ты мне еще нужна.
– Лучше смотри на небо! Большая медведица появилась. Твоя сестра?
– Моя. Моя. Как ты думаешь, звезды «неподвижные»?
– Как сказать?  Во Франции на стене одной из пещер, где некогда жили первобытные люди, археологи нашли странный рисунок. Долго они ломали головы, но что именно хотели изобразить древние люди, осталось загадкой. Рисунок был опубликован и случайно попался на глаза астроному. «Подождите,- сказал он, - да ведь это изображение созвездия Большой медведицы, сделанное рукой первобытного человека». Наскальный рисунок был сделан несколько десятков тысяч лет тому назад. А за это время некоторые звезды, которые мы считаем «неподвижными», успели заметно сместиться по отношению к своим соседям. Дело в том, что «неподвижные» звезды перемещаются в пространстве со скоростями, доходящими до сотен километров в секунду. Но звезды так далеки от нас, что заметно изменяют свое положение среди других звезд неба  лишь за тысячи лет.
– Выходит..., наскальный рисунок не был схож с Большой Медведицей?
– Напротив. Звезды были немного смещены, очень незначительно. Ученые вычислили положение звезд Большой медведицы,  сравнили с наскальным рисунком. Обнаружилось большое сходство. Древний художник мало, в чем ошибся. Вот такие «пироги» творятся во вселенной, – закончила я, разглядывая звездное небесное полотно.
– А я думал, что они находятся в неизменном положении.
– Это еще не все. Подобных открытий много. И все интересные. В 1931 г. американский инженер Карл Янский обнаружил радиоизлучение Млечного Пути. Долгое время и сам он, и его последователи пытались найти радиоизлучение Солнца, но безуспешно. Лишь в 1942 г. во время войны, работники английских радиолокационных станций подметили, что невозможно обнаружить отражения радиоимпульсов от самолетов противника, летящих на фоне заходящего Солнца, так как мешают сильные помехи. Причиной этих помех оказалось радиоизлучение солнца. После войны ученые начали исследовать более глубокий всесторонне, и предположения подтвердились.
– Милая моя грамотейка, хватит «сказок», давай поговорим о нас. Когда не будем прятаться по углам? Когда будем вместе? – поглаживая по волосам и перебирая в руке косу, шептал он.
–  Зачем повторять одно и тоже каждую минуту? Зачем? Я же ясно ответила, – проговорила мягко с чувством наполненным любовью: – Ну..., пора по домам, – и, отведя его руки, поднялась с крыльца.
– Так рано? – спросил он и обиженно надул по-детски губы.
– Разве это рано. Завтра на работу.

20 августа 1958 г.

Больше двух недель начальник не подписывал заявление на отпуск. Наконец, завтра уезжаю. Мой друг приехал проводить. Весело разговаривая, я ходила из комнаты в комнату, аккуратно складывая необходимые вещи в чемодан. И когда было всё готово, я вопросительно смотрела на коробку с яблоками, которые так же должна уложить в чемодан для гостинцев.
– А ты завертывай каждое яблоко вот в эту папиросную бумагу. Говорят... так лучше не портятся, – предложил Леонид, который грустно следил за каждым моим шагом.
– Ты молодец. Так и сделаю.
– Рад стараться, – улыбнулся он.
– Чего так скучно говоришь? Чего нос повесил? – пыталась  его подбодрить.
– А чему радоваться? Я знаю, почему уезжаешь? Я тебе надоел, – и принялся сам обворачивать  яблоки.
        – Не говори глупости.
Он долго молчал. В пустой комнате слышался тонкий хруст бумажных листов, да его сопение от усердия.
От сочного крупного апорта,  распространялся душистый аромат, перенося мысли в благоуханный сад.
 – Как бы я хотела жить где-нибудь в горах среди цветущей зелени, – проговорила я, вдыхая прелести яблочного запаха.
– А я бы нет.
– Почему? – и, остановившись, вопросительно посмотрела на него.
– Хочу жить в Бугуруслане.
– Не смеши.
– Может быть, тебе и смешно, но мне нет, – и он поднял глаза полные грусти и отчаянья: – Алька, останься там. Устраивайся на работу. А я к тебе приеду. Мы будем жить вместе, –  и, отложив работу, поймал меня за руку. Притянув к себе, усадил на колено.
Колорит моих чувств, всегда переполнял сердце при прикосновении к человеку, которого безгранично любила и, с трудом могла скрывать трепет. Но, однако, и в таком звучании любви, мое самообладание не покидало меня, не позволяло расслабиться и потерять голову. Не забывала ни на секунду, что старше его, относилась с видимой холодностью. Хотя, порой и возникало огромное желание, в присутствии сильного человека чувствовать себя ребенком. Уткнувшись, в его мягкое большое плечо, я молчала. В мыслях снова и снова рождалось подозрение. Почему он твердит, что будем вместе, но ни разу не заикнулся, что должны вначале пойти в ЗАГС? Почему? Боится запачкать паспорт? Желание воспользоваться моей огромной любовью и заполучить меня, как любовницу? Неужели он не чувствует, что из меня нельзя сделать тряпку, об которую можно вытереть ноги. И потом, если надоест, можно было бы выбросить. Я слишком самолюбивая, чтобы допустить себя измять, искалечить, оплевать и оставить. Меня сумеет победить только злой рок судьбы, но и с ним попытаюсь бороться.
Не трудно догадаться, что мой друг заманивая в сети, пытается отправить подальше от дома, где можно остаться один на один.
– Ты слишком молод, чтобы провести меня. Мои прежние «старички» даже, и не пытались сбить меня с толка. Тебе, тем более, не удастся, – улыбаясь, думала я про себя.
– Что молчишь? – допытывался он, заглядывая в лицо. В ответ я только пожала плечами: – От чего смеешься?
        – Видишь ли... ты не поймешь меня.
– Пойму, –  и с удивлением заглянул  в глаза.
– Нет-нет. Ты не поймешь. Моя юность прошла здесь. Я люблю своих    родителей и всю свою семью. Люблю подруг.  И воровски выходить замуж, где-то, на стороне, не хочу, – и, помолчав, добавила: – Если тебе не удобно жениться честно, то воля твоя... Мне не семнадцать лет, чтобы скрываться от людей, – и я поднялась с его колена.
– 0 чем ты говоришь?! Чего ты придумала?! Я ничего не боюсь! И перестань напоминать, что ты старше! – говорил он громко и зло, жестикулируя сильными руками, и быстро шагая по комнате.
– Успокойся, я не хотела тебя обидеть, сказала, что думала. Ты сам просил.
Когда бунт души его остыл, он снова уселся на стул у стола и продолжил свою работу, а я принялась  обернутые яблоки складывать в чемодан, который был пуст наполовину от вещей.
 И вновь в моей душе нахлынула волна отрицания всех подозрений, оправдывая и защищая его.
– Хорошо. Если надумаю...останусь в Бугуруслане. Тебе дам телеграмму, – сообщила я, хотя, совершенно не верила в сказанное. Будто обещал кто-то, но глаголали мои уста.
– Правда?! – воскликнул он, радуясь, как ребенок, которому пообещали сладкую конфету: – И я приеду к тебе! – запел он, раскачиваясь на стуле и взмахивая, как в пляске, руками: – Ты не бойся. Я тебя никогда не обижу.
Мой компромисс не давал успокоения. Я не боялась трудности жизни, но что-то тревожило и настораживало. Всю жизнь, обладая большой интуицией, помогающая угадывать мысли и чувства человека, сейчас, что-то пугало и мешало. Где просчет и недомолвка? Куда ведет судьба? Знаю и понимаю, что у жизни много дорог, но поймает тебя одна из них.
Кто-то сказал: « что бы до конца понять все, нужно быть отличным инженером жизни». Видимо, я еще не усовершенствовала эту профессию.
       – Ах! Будь, что будет. Даже первоклассный боксер, не может уйти от удара. Но ушибы забываются, и он вновь выходит на ринг.

21 августа 1958 г.

Наступил день, когда я уезжаю в отпуск. И вот я уже  в вагоне. В ярких огнях, вокзальный  перрон, на котором остались мои провожающие друзья, постепенно уплывал куда-то назад. В ушах еще звучали шутки и смех. В глазах стояло сумрачное лицо Леонида. Рядом отец с Арнольдом. Тут же тетка Клава в рабочей одежде и  оранжевом жилете. Она сегодня дежурила обходчицей на железнодорожных путях. Следом, под окнами вагона, широкими шагами отмеряли улыбающиеся лица моих подруг. Они размахивали руками,
посылая воздушные поцелуи. Клавушка на прощанье, что-то кричала, но уже непонятно о чем. Поезд набирал скорость. И друзья исчезали из вида.
Потянулись одноэтажные, окрашенные в желтый цвет, бараки. За ними выплыли низкорослые, темные в ночи, кустарники.
Постояв короткое время у открытого окна, на прохладном ветерке, я отошла, где было мое купейное место. Скоро принесли пастельное белье, и я залезла на вторую полку. Был первый час ночи. Долго еще в памяти пробегали веселые лица подруг, перетасовывая их разговоры. Постепенно, под мелодичное покачивание вагона, перевернувшись на живот, заснула.

26 августа 1958 г.

Мое путешествие на поезде, вместе с пересадками, длилось около пяти суток. И чем ближе приближалась к городу, где прошло моё военное детство, тем сердце стучало сильнее.  В сознании роем ютились воспоминания голодной, разутой и раздетой жизни. Печальные похороны милого родного дедушки. Проплывали лица юных друзей,
дорогих подруг. Где они сейчас? Что с ними? Какими стали? Вспомнилась и радость Победы 45 года. Радость и слезы взрослых людей. От счастья они, встречая каждого, целовали. Пришло время  ожидать лучшую жизнь. И все это  каруселью проносилось перед глазами.
Через километры показались первые очертания города. Близкие сердцу. Город заметно вырос, раскинулся на огромное пространство.  Хотелось обнять взором необъятное.    В душе творилось непонятное клокочущее чувство. От волнения хотелось плакать.
Город приближался неспешна. Наконец, показались дымящиеся, как свечи, высокие газовые факелы. Тут я вспомнила, что в детстве слышала, что где-то далеко за городом они горели, но видеть так и не пришлось. А теперь факелы светились в черте города, среди высотных многоэтажен.
Наконец, поезд высадил своих пассажиров, и я со всеми вместе направилась искать автобус, чтобы добраться до райцентра и оттуда в деревню к бабушке, которую с детских лет считала родной.
И вот я в автобусе. Удобно усевшись на мягком, старом сидении, я уставилась в лобовое окно. Сначала мелькали многоэтажки, потом, вырулив за околицу, потянулась иная панорама. Перед взором расстилались роскошные поля. Хотя подернутые осенними красками, но все же еще стелились зеленым ковром. Кое - где мелькали и с цветочными украшениями. Поля сменялись островками молодых лесных саженцев. Но и здесь вкрались осенние мазки, подсвечивая легким золотом и гроздями кроваво-красных рябин. Т опять, бесконечные поля с большими и малыми стогами скошенного сена.
Августовское солнце уже опустилось  над горизонтом, как огромный оранжевый шар. Ясное нежное небо смотрело своей голубизной через широкое лобовое стекло. Цветное сочетание зеленого и голубого наполняло душу необыкновенной жизненной силой, заставляя пульсировать и пробуждать вдохновение.
– Моя Россия. Дорогая моя Россия, – звучало, в моем сознании.
Душа пела и ликовала от радости. Наплывала знакомая мелодия  со словами из какой-то песни: «Россия, Россия, родная моя». С приподнятым настроением, любуясь, великолепием природы, я не заметила, как через несколько часов, перевалив последний холм, спустились в
низину, где на дне ютилось маленькое, как высохшее сжатое гнездышко, называемое райцентром - "Похостнево". От жалкого вида,   в душе угасло  все, что было соткано  природой.
Машина резко остановилась. И народ молча высыпал на пыльную площадку. Какой-то парень помог донести чемодан до лужайки, поставив на траву, ушел в сторону домишек. Люди быстро разбрелись, и я осталась одна.
Водитель, лет пятидесяти, копался в моторе, и не обращал на меня никакого внимания.
– Подскажите, пожалуйста, автобус в деревню Скобелева  пойдёт? – робко обратилась к нему.
Он развернул ко мне худое, длинное, запачканное лицо, с минуту молчал и  потом не то с юмором, не то серьезно ответил:
– Нет, родненькая, не пойдет. Семь километров придется пешочком топать, – и вновь повернулся машине.  Потом, как будто, вспомнив, добавил: – Выходи, вон на ту дорогу. Может быть, кто и подберет.
Приняв, во внимание слава, я отправилась туда, куда указал мужчина. Усевшись на край чемодана, всем своим существом высматривала, не движется ли где-нибудь, что-нибудь. Но кругом стояла тишина. И только в прозрачной глубине неба беспечно, распевали многоголосые степные птицы; в мураве травы звонко стрекотали кузнечики, перекликаясь с тонкой свирелью каких-то насекомых. Душистый ветерок, что тянулся с полей, шелестел высокой жухлой травой. Солнце опускалось все ниже и ниже, пугая оставить меня на ночлег в незнакомом месте, около забытой Богами, деревушки.
Часа через полтора, перекатываясь по кочкам дороги, показалась повозка. Упитанная, но старая кобыла, опустив морду, вяло тянула скрипучую телегу. Когда «такси» сравнялось, я увидела молодого белобрысого паренька в старой выгоревшей  кепке. Он  смущенно глянул в мою сторону, уверенно  скомандовал  лошади остановиться. И та послушно «затормозила».
 – Вам куда? – спросил он мягким застенчивым голосам.
 – В Скобелева. Подвезите, пожалуйста, если можете, – взмолилась я.
Худощавый паренек ловко спрыгнул с телеги, погрузил чемодан, поправил солому и указал, что можно садиться. Сам разместился ближе к лошади, дернул вожжами. И кобыла тяжело затрусила по дороге, раскачивая нашу «карету», как на волнах.
Я сидела за спиной кучера и улыбалась. Было смешно. Если в начале пути считала себя героиней какого-нибудь романа, Тургеневских времен, то теперь напрочь исчезла какая-либо иллюзия. Но потянулись  зеленые пашни озимых, переплетаясь мягкими коврами лугов, я забыла о своем скромном транспорте. Слегка развалившись на душистом сене, вдыхая, полной грудью чистый до опьянения воздух, возвратило меня к красотам божественного пейзажа. И снова хотелось кричать от восторга:
– Здравствуй, красавица!– но я молчала, боясь проронить хотя бы один звук, чтобы не напугать спутника, который не то дремал, не то о чем-то думал: – Господи! Как давно я здесь не была. Как дороги и любимы эти места. Край моего детства, взрастивший меня! – продолжала размышлять, про себя: – Россия моя, родная моя сторона!
 Хотелось упасть на траву и выплакаться до боли, до изнеможения. Слезы набежали на глаза, и я украдкой вытерла углом косынки, что висела, слабым узлом, на шее.
Сидя спиной, я не заметила, что подъехали к деревне. Мой молчаливый спутник пришпорил сивую клячу, и та с грохотом въехала на деревенскую пыльную улицу, разгоняя гогочущих гусей. Следом за телегой увязалось несколько грязных босоногих ребятишек, но, пробежав немного, отстали. Возле старых низеньких домиков копошились серые бабы. Услышав шум, они подняли головы и, разинув рты, смотрели вслед с любопытством. С фарсом мы неслись по единственной улице отмирающей деревни.
– Вам куда? К бабке Анне? – неожиданно выкрикнул паренек.
 Ухватившись крепко за края телеги, которая рьяно прыгала по ухабам, утвердительно промычала в ответ. Оправившись от тряски, громко спросила:
– А вы откуда знаете, что к ней?
– Вычислил. Мы здесь всех знаем, кто к кому приезжает
       Бабушкин дом ютился на другом конце улицы. Подъехав, лошадь остановилась. Мой спаситель спрыгнул с телеги. Я подала чемодан, и он перенес его прямо к дверям. Потом, вскочив, на прежнее место, стремительно удалился дальше по дороге.
Я стояла перед закрытой  дверью, где вместо замка был пучок  полевых цветов. Неприветливо смотрел потемневший от времени, покосившийся и вросший до самых окон, старенький дом. Проржавевшая солома клочьями свисала с краев крыши, и дом был похож на взлохмаченную древнюю старуху. Кривые окна, черными дырами, с насмешкой, смотрели на меня, словно спрашивали:
–Чего приехала? Кто тебя здесь ждет?
        И действительно. Кто мог меня ждать? О приезде не сообщала, да и ждать-то некому. Кому нужна? Быть может, сострадание..., и только. Да любопытства ради. Кем стала и какая выросла. Ну, еще весточку получить от «пропавшего» сына, и «заблудшего» брата. Размышляя, я неподвижно смотрела на закрытую просевшую дверь. Но, вдруг, она неожиданно, протяжно скрипнув, отворилась. Я вздрогнула.
На пороге появился худенький, беловолосый мальчик лет восьми. Мгновенно перебирая в памяти множество приемных племянников, безошибочно назвала:               
– Сережа? Ты? Это ты, Сережа?
–Я, – с удивлением ответил мальчуган, сверкнув черными глазенками.
– Здравствуй, я твоя тетя Аля, – и чмокнула его в щечку: – Ты меня не помнишь? – Он, все так же, широко раскрыв глаза, ничего не понимая, смотрел на меня. Вспомнив, что этого малыша в последний раз видела, когда он был еще в пеленках, я рассеялась: – Где же тебе помнить? – и заключила хрупкое тельце в своих объятьях: – Бабушка где?
– Ушла
        – А тетя Валя?  А мама твоя скоро приедет?
– Нет.
При встрече с ребенком, тут же убежала нахлынувшая, непрошенная грусть. Душа наполнилась неудержимой радостью, что вновь увижу дорогих мне людей, ставшими за много лет родными. Я весело вбежала в дом. Проскочив крохотную кухню, с русской печью, и единственным самодельным столом, остановилась. В следующей небольшой полутемной комнате, с низким, давящим потолком, заскрипели при ходьбе, деревянные полы.
На табурете, у маленького окна, стаял очень красивый, с благородной осанкой мальчик, лет трех. Круглые спокойные  черные, как две смородинки, с бархатными ресницами, глаза, непонимающе, не мигая, смотрели мне в лицо. Потом, еле слышно шмыгнул прямым острым носиком и отчего-то сморщился. Его умное нежное личико изменилось в печальной гримасе.
– Женечка! Ну-у-у. Не пугайся. И плакать не будем, хорошо? Я тетя Аля. Приехала к вам в гости. Ты мой заочный крестник, – и обняв его, несколько раз поцеловала в мягкие белые щечки: – А я тебе сейчас гостинец дам. Ты любишь яблочки?
– Нет. Я их не ем, – категорично ответил малыш, но уже бесстраха и с доверием.
– А конфетки?
– Да.
Открывая чемодан, я ласково приговаривала, сообщая, кто прислал угощения.  Достала яблоко и протянула Сереже.
– Какое большое, не укушу, – и с жадностью он всосался в яркий красный сочный бок апорта. Захлебываясь слюной, проговорил: – Вкусно.
– А тебе конфетку.
Малыш нехотя взял. Все так же, не мигая, следил за каждым моим движением. Потом медленно перевел взгляд на гостинец и медленно принялся кушать.
В сенях кто-то щелкнул щеколдой, и послышались шаги по стонущим и скрипучим доскам пола.
– Сережа... тише. Не говори, кто приехал, – и, я нырнула за цветастую занавеску, которая разделяла комнату на две части,  где стояла железная облезшая кровать.
Из кухни выглянула седоволосая маленькая старушка, с добрым морщинистым лицом. На голове  серый выгоревший платок.    Увидев на поду раскрытый чемодан, обвела комнату удивленным старческим взглядом. В догадке, чему-то улыбнулась и, скороговоркой спросила старшего внука:
– Кто приехал? – и заглянула туда, где стояла я.
        Мгновенно выскочив, из укрытия, я кинулась на старушку с поцелуями. Бабушка заволновалась. Ответно целуя, уже скороговоркой рассказывала, что предчувствовала встречу. И не переставала повторять:
– Ба-а-а, Альбинка! Большая какая. Невеста уже. Совсем взрослая. Я сейчас сбегаю, позвоню Вале. Она в соседней деревне, в Жукове, библиотекаршей работает, – суетилась маленькая живая женщина. Но сама оставалась на месте, одним дыханием выпалила, что в школе нет места, что учителя старые, но не желают уступать молодым. А дочери далеко ходить на работу. Летом на велосипеде, а зимой, по пояс вязнет в снегу. Жаловалась и про Жениного отца, что три года будет сидеть за воровство в тюрьме: – Валя у меня хорошая, добрая. А вот... не везет в жизни. Ошиблась. Могла бы снова выйти, а куда денешь... этого плаксу, – и она махнула головой в сторону внука, который медленно, с закрытым ртом, жевал конфету.
– А внук-то ваш красавец.
– Да-а-а. Весь в отца. Он красивый и умный, но жил в детстве в плохих руках. Мать пила, гуляла. Он беспризорничал. Воровал. Женился и, опять за свое, – пулеметной очередью сообщала бабушка.
Она рассказала обо всех своих трудностях деревенской жизни, что совсем   мало получает  пайка на трудодни, так как стара и не может работать в коллективе. Что семья живет за счет коровы, курей, огорода и на зарплату дочери, деньги которые хватают только на хлеб, сахар и крупу.
В свою очередь, я тоже, как и она взахлеб, выложила о нашем бытие. Слушала или нет бабушка, но, перебив меня, изливалась о бедах снова и снова. Вдруг, спохватившись, что заболталась, побежала звонить по телефону. А когда возвратилась, продолжили разговор обо всем,    что было накоплено за восемь лет разлуки.
Через некоторое время на пороге появилась Валя, кругленькая, низкорослая женщина, с маленькими черными, глубоко посаженными глазами, слегка крупным носом, пухлыми мешковатыми смуглыми щеками и низким лбом. Увидев меня, она неистово от радости завизжала, топотясь на месте, кинулась мне на шею. Обнявшись, мы расцеловались. Потом, обхватив меня за талию, она то прижималась к моей груди, то, отстранившись, снизу
заглядывала в лицо.
В комнате от смеха и гама стоял такой шум, словно нас было, ни троя, а целый десяток. Как и ее мать, она быстро и сбивчиво рассказывала об одинокой, молодой загубленной жизни.
– Мне уже 30 лет. А что я видела? Что? Ничего, – закончила разочарованным голосом и, отойдя, от меня, всплакнула. Но тут же осушив слезы, принялась смеяться и громко говорить: – Я старше тебя на шесть лет?
– Да.
Слушая ее, не переставала наблюдать, за Женечкой. И уловив момент, что бы сделать приятное собеседнице, что не зря прозябает в этой глуши, я воскликнула:
– Валя! Посмотри на своего сына! Он необыкновенной красоты. Будущий покоритель женских сердец. Ни я буду, если не угадаю..., что в школе он будет отличником. Его ждет большое предназначение. Ты запомни мать, мои слова, – шутила я. И любуясь ребенком, продолжала: – Заметь, сколько в нем благородства и величавости, хоть скульптуру ваяй.
– Да брось ты. Как узнала, что это Женька? Он родился без тебя.
– Интуиция, дорогая.
Валя снова подошла ко мне, обняв, сложила голову на мою грудь.
– У него-то, может быть и будет счастье, а вот у меня и его отца... нет, – и, отойдя, продолжила свой рассказ, как муж стал наркоманом и лентяем: – А письма пишет из тюрьмы, что диву даешься. Умные, как профессорские, – и, улыбаясь,  вздохнула.
Пока мы болтали, бабушка гремела посудой на кухне. Я выложила яблоки на стол. Услышав шуршание бумагой, она вернулась обратно в комнату. И увидев, что снимаю обертку с яблок, заявила:
– Ты все-то не разворачивай, я несколько оставлю на «черный день». А то мои-то зараз схрумкают. Да два отнесу соседке. У неё два малых внука.               
– Бабушка, на «черный день» оставлять нельзя. Сгниют.
– Не сгниют, ты почти неделю ехала... и ничего. Я их в сундук припрячу, – убедительно говорила она, открывая кованный тяжелый старый сундук, расположенный в переднем углу под образами, и который являлся украшением в этом убогом  доме. Он же заменял и стул. Рядом с ним, вторым значимым предметом был стол, прикрытый  выбитой белой льняной скатертью. По другую сторону от сундука, вдоль стенки, слева тянулась, до желта выскобленная, скамейка. На ней часто спал муж Вали, когда становился невменяемым от наркотиков.
На улице еще не совсем сгустились сумерки, а в доме было уже темно. Бабушка из сеней принесла  керосиновую лампу, старательно до блеска, протерла «пузырь», подрезала фитиль и зажгла огонь. Кухня осветилась мерцающим светом, бросая тени по сторонам.
– Садись сюда, Альбинка, а то там табуретка уже расшаталась, – хлопотала Валя, не зная, куда меня посадить, чтобы было удобнее.
Бабушка сунула ухват в русскую печь и извлекла чугун со щами. Потом еще раз «рогатка» нырнула в черную дыру, и появился другой, меньшего размера, чугунок.
– У нас нынче добрая тыква уродилась. С пшеном спарила. Ребятишки, суп-то будете? Или кашу?
– Кашу! – пропищали дети.
Тем временем пока бабушка готовила на стол, мы продолжали с Валей говорить о жизни. Она поведала о своих братьях и сестрах, которые разлетелись по стране и в гости мало кто приезжает.
– Валька, а сметаны-то не достала из погреба? Надо накормить Альбинку хорошей сметаной.
– Как не достала... Я еще в обед лазила. Крынка в сенках на полке стоит.
– Ну-ка принесь её. Спички прихвати, а то побьешь всё, – не успокаивалась бабушка, накладывая кашу в железные тарелки.
– Баб, а что? Электричества у вас нет? – поглядывая на лампочку, висевшую над столом, спросила я.
– Наши трактористы позже дадут. Еще рано
        –  Какие тебе трактористы, – заметила дочь, возвращаясь с крынкой в руках: – Электромеханики.
– Какая там разница. Он и тракторист и... как его там... не выговоришь, – и бабушка хихикнула.
После плотного ужина, на покой отправились глубокой ночью. Дети давно уже безмятежно спали. Сережа на сундуке, а Женечка на кровати, за шториной.
– Ложись с ним, а я к маме полезу на печь, – предложила Валя.
– Нет уж, ты сама спи с сыном. А я с бабушкой..., как прежде, в детстве, – отговорилась я, и полезла на шкуры, набросанные  по теплой печи.
– Залазь. А я еще должна зашить юбку. Давеча где-то зацепилась, – сбрасывая с себя широкую поблекшую серую юбку, сообщила старая женщина.               
Еще долго в темноте слышался быстрый захлебывающий говор Валентины. Он, то возникал ясно в моем сознании, то где-то пропадал в какой-то глубине.  Мое молчание, видимо, насторожило, и она громко спросила:
– Ты не спишь?
– Нет. Нет. Говори. Слушаю, – лгала я. Но сама трудно понимала,   о чем идет речь.
– Аль, загадай! «Ложусь на новом месте, приснись жених невесте». Ты меня поняла?
– Хорошо, загадаю.
Постепенно все звуки, шедшие из глубины комнаты, исчезли, и, я растворилась в небытие.

27 августа 1958 г.

Открыв глаза, через слабый свет, увидела перед собой потолок. После некоторого размышления поняла, что лежу на печи. Свесила голову. Осмотрев комнату, и окликнув кого-нибудь, догадалась, что уже никого нет. Вероятно, много времени. Тишина позволила проанализировать сон, который загадывала еще с вечера.
Ученые доказывают, что мозг во сне не отдыхает полностью, а ведет поисковоохранительную работу и за счет сновидений поддерживает жизнедеятельность против «самовымирания». До открытия 1953 года полагали, что состояние мозга, при котором возникают сновидения,  «считалось, что сны - это эфемерные вещи, а не
что-то солидное, на чем можно основывать науку». Но с открытием нашли другие пути к пониманию сновидений. Для психотерапевтов этот ночной театр сознания, является одним из главных источников состояния человека. Не может нам сниться «Все - что - угодно!» Мир сонных грез отнюдь не летуч, а очень даже устойчив и порой столь же однозначен, как и дневная явь. И в той же мере, как отражен человек в своих жизненных поступках, он отражается во снах.
Однако ученые еще недостаточно уделяют внимание на объяснение и разгадывания снов. Оно, пока еще, принадлежит бабушкам, которые пользуются сонниками, составленными людьми в течение тысячелетий по всему миру. Толкование (как одно из знаний по В.Далю – «выводить догадки и заключения свои»),  снов всегда и везде считалось, искусством, творчеством, которое необъяснимо.
Разумеется, сны бывают разными. Есть, такие, над которыми и размышлять нечего. Другие же, редкие, правда, на всю жизнь в памяти врезаются.
Существуют толкователи, которым расскажи свои сны и он скажет  кто ты. Другое дело, что Бог сна Гипнос пользуется в своем царстве иным языком образов. И разгадать не очень-то просто в этом зеркальном отражении причудливых сплетений.
А вот отцы церкви Священное Писание толковали, как лаосские монахи расшифровывали пять тысяч иероглифов Лао ЦЗЫ: неспешна с вдохновением, откровением, неожиданным осинением. Всякий человек, когда он толкует свой сон, совершает ту же работу, что поэт или писатель, которые мучаются над своими произведениями, еще неражденными. Пока вдруг не осенит. Так и всякая настоящая разгадка сна – событие творческое. Разгадывая сны, мы разгадываем себя. Те, кто возьмутся за свои сны и будут их толковать, какое-то время, тем самым обучаются судьбинской грамоте, на языке которой в сонном царстве нам рассказывают правду про нас и про нашу жизнь.
– Но зачем «ломать» голову? Когда есть - сонники. Они-то и разгадают всю суть увиденного, – проговорила я вслух.
Но мысли вернулись к размышлению, вспоминая, что встречала несколько сонников, начиная с Артемидора, но толкования не везде одинаковые.
Вот несколько примеров, чтобы стало ясней. У китайцев, если во сне видишь, как гроб вносят в дом, получишь место и жалование чиновника. В старом Китае большое дело было место получить, то есть сон этот - к обеспеченной жизни, к благополучию.
Известный русский востоковед И.Г. Баранов в небольшой книге  «китайские Сонники», изданной в Харбине в 1825 году, так объясняет подобнее толкование. Гроб по-китайски Гуань-цай. Чиновник - Гуань. А богатство - Цай. хотя иероглифы разные, а произносятся одинаково. Так что сон тут использует сходство звучаний.
Но вот что удивительно, в русских сонниках - гроб – это успех в делах, если видишь, во сне пустой. Сам в гробу - завершение дел... Никаких обходных звучаний и словесной игры тут нет. Сонников существует около 15 различных: китайские, английские, французские, русские. И все с немалыми расхождениями. Видимо, зависят от национальной принадлежности.
– Интересно, как растолкует мой сон бабушка?
К моему счастью в комнату кто-то вошел и стал шариться по столу.
– Кто пришел?
– Я. Ты проснулась? – спросила бабушка.
– Да. А сколько времени? А то ставни закрыты и, трудно понять, утро или уже  обед...
– Двенадцатый час.
– Вот это здорово! – воскликнула я. И вскочив, больно ударилась затылком о потолок. Потирая больное место и охая, добавила: – А чего вы меня не будили?
– Зачем? Спи. Я и детей выгнала на улицу, чтобы не шумели.
– Баб, ты умеешь разгадывать сны?
– Немного. Где-то сонник был. Но Валька кому-то давала читать. Принесли или нет? Что-то давно не видела его. А что приснилось-то?
– Будто я в положении от парня, с которым дружу.
– А не помнишь... девочкой или мальчиком забрюхатела?
– Помню. Вроде... даже и знаю, что должен родиться мальчик.
– Ты за него скоро выйдешь замуж. Но жизнь будет обманутая, – ответила она, звеня крынками: – Вставай, молочко еще теплое. Попей.
– Ты, бабуля, как Иосиф или пророк Даниил, которые фараону Египта сразу же растолковывали сны.
– Кто такие? – спросила она, продолжая с посудой возиться на кухонном столе.
– Библейские пророки. Халдеи славились  умением толковать чужие грезы. Так и ты... Раз... И ответ готов. И разгадывать не надо, – спускаясь с печи, говорила я: – Только насколько твое пророчество правдивое? Поживем, увидим.
Надев  платье, я вышла на улицу.  Прозрачное, как горный хрусталь, небо смотрело по-летнему приветливо. По незагороженному двору,  бродили куры, разгребая лапами мусор. У соседнего дома возились на траве чьи-то дети. По одинокой улице степенно вышагивала пегая корова.
Остаток дня я провела в игре с племянниками. Ходила с ними к маленькому пруду, что остался от высохшей реки. Бродили вместе за околицей по лугам. И даже набрали грибов – опят. А потом бабушка сварила грибной суп.
Вечером вернулась с работы Валя.
С приходом вечерней темноты под окнами нашего дома послышалась мелодия гармошки.
– Глянь-ка, Альбинка, кажись, обе деревни сбежались. На тебя посмотреть. Ух! Потанцуем же сегодня, – радовалась Валентина, заглядывая в окно.
Она тут же принялась сбрасывать с себя старую одежду. Достала из сундука льняную с кружевами сорочку и праздничное цветастое шифоновое платье. Быстро переодевшись в  дорогой наряд, посмотрела на меня:
– Нравиться? Посмотри... когда кружусь, видны кружева? – и тут же юлой завертелась на месте. Любуясь собой через небольшое зеркало, что висело на стене между двух окон, не переставала повторять: – Правда, красиво? А кружева видны?
– А зачем они должны быть видны? –  недоумевала я.
– Как зачем? Кружева же красивые. Знаешь, какие они дорогие? А рубашку сама шила, – и продолжила  вертеться у зеркала: – А ты что не собираешься? Тебя же смотреть пришли.
– Чего меня смотреть. Я же не кукла, – пожимая плечами, возмущалась я.
– Не противься. Переодевайся.
– Мне не хочется идти. Ты иди, а я посижу у окна. Буду тобой любоваться.
Тут в комнату ворвалась веселая раскрасневшаяся, плотная коренастая девушка, и, увидев, меня резко остановилась:
– Неродная Шуркина дочь в гости приехала? Красивая.
– Чего прискакала? Не моли чепуху. Вали отсюда! – забранилась Валентина.
Все знали моё происхождение, но никогда вслух не произносили этого слова. И когда девица ушла, мы не перемолвились.  Словно ничего не было сказано.
Уличное веселье длилось долго. За полночь, молодежь, голося частушки, разошлась по своим домам, в окнах, которых торчала уже темнота.

3 сентября 1958 г.

Целую неделю я отгостила у бабушки в деревне. Днем помогала ей по дому, а вечерами с Валентиной выходили на «посиделки»,  которые продолжали собираться у нашего дома.
Но сегодня едим в город. Валя по делам, а я навестить друзей.
Сборы были недолгими, но транспорт не спешил.
– Баб, все хочу спросить. Почему люди в деревне материально страшно бедно живут?
– А как ему жить-то, богато? Колхозник все отдает государству: и мясо, и яйца, масло, молоко, шерсть. Себе ничего не оставляет. Чтобы с налогом расплатиться, мы масло покупаем в городе, на рынке. А если теленок падет... и мясо тоже приходится покупать. На эти деньги можно было бы одежду, какую-нибудь купить... так нет... не получается. Вот мне, где взять шерсть? Овец-то не держим. Выходит... купи.
– А раньше? При царе? Ведь тоже налоги платили? – напомнила я.
– Платили. Но то другое дело. У меня детей было много. Приезжает сборщик налога, упаду ему в ноги... он и простит. А нынче? Перед кем падать-то? Плати! И разговор короткий.
Слушая нас, Валя чему-то, хихикнула.
– Ты чего? – и  я с удивлением посмотрела на неё.
– Анекдот вспомнила.
– Какой?
– Идет скелет по деревне, гремит костями. А навстречу два мужика. Один, что из другой деревни спрашивает: «это кто идет»? «Да ты что кум? Не узнаешь соседа?- отвечает второй.
 «А почто он такой-то?»  «Как почто? Все государству сдал». И принялся перечислять всё, что в налог пошло: мясо сдал, шкуру сдал, шерсть, и яйца тоже сдал», – закончила Валя и   громко расхохоталась.
– Придумала… богохульница, – заворчала старая мать, не скрывая строгой закалки: – Болтаешь... при девчонке, что в голову прейдет.
 Последний раз, посидев за столом, мы с Валентиной засобирались поджидать транспорт на улице.
– Давай, бабуля, простимся. Теперь не знаю, когда свидимся. Из города, я поеду навестить дядьку и тетку. Посмотрю на двоюродных братьев. И от них отправлюсь восвояси.
– Ты права. Вряд ли свидимся. Я стара. Да и вы не богатеи, чтобы разъезжать.
Мы расцеловались с ней. Я попрощалась с детьми и  вышла на улицу, где Валентина высматривала телегу. Крестьянская «карета» прибыли через часа два.      
– Поздновато выезжаем, – шепнула Валентина, удобно усаживаюсь на душистом сене возле меня.
– Что-то нас сегодня многовато. Аж, пять человек. Тяжело лошади-то, –  заметила я в свою очередь.
– Ничего. Она привычная. Довезет.
В город приехали, когда улицы окутали сумерки. На ночлег отправились к  двоюродной татке, у которой некогда жили в военные годы, мы с мамой и Арнольдом.
С трепетом я нырнула в знакомую потемневшую пристройку из досок, которая служила коридором, чтобы в зимнее время не задувало в квартирную дверь. Валя шла первой. Идя за ней, сердце мое взволнованно колотилось. Войдя в комнату, в первую очередь бросила взгляд на старую женщину. Это была тетя Надя. Она сильно изменилась не в лучшую сторону. Седые волосы, зачесанные  на прямой ряд, туго стянуты на затылке пучком. Грузное тело, с большим животом, расплылось на табурете. Она сидела, как показалось, за тем же столом, что был и в дни войны. В просторной комнате, справа, где стояла когда-то наша железная кровать,  так же разместилась койка, но только с никелированными высокими спинками. А где был наш сундук для картошки, теперь поглядывало трюмо.
       Тетка медленно, как будто с неохотой, слегка развернулась
и холодно ответила на приветствие. Было ясно, что наш приезд вовсе не обрадовал «родню».
– Тетя Надя, посмотри на эту симпатичную девушку. Не узнаешь?
– Небось, учительница из вашей деревни, – лениво ответила она,  без особого любопытства.
– Да ты что? Не узнаешь? Это же Альбинка!
– Какая Альбинка? Что-то не припомню.
– Да Шуркина дочь! – с восторгом воскликнула Валентина, ожидая ответной реакции.
– А-а-а. Большая, – сухо протянула она, продолжая теребить пухлыми пальцами шерсть, что лежала воздушной охапкой на столе: – А я,  и не узнала.
Почувствовав холодность тетки, Валентина, присев на другую строну стола, перевела разговор:
– Переночевать-то пустишь?
– Ночуйте. Васька, мой младшенький, сегодня на дежурстве. На его постели переспите.
А когда легли спать, я шепнула под ухо Валентине:
– Спроси ее, где живет Люба Вайдонова. Может быть, она знает?
Тетка неспешна, ходила по комнате, шаркая большими мужскими тапочками.
– Адреса не знаю. Помню расположение. Когда идешь на базар, встречается переулок, который упирается в главную улицу. Вот на этом-то переулке и живет. А номер дома тоже не знаю, – нехотя ответила она.
– На улице есть левая и правая стороны. Спроси, с какой... дом? –   уточнила я.
Валя перевела мой вопрос. И та вяло ответила:
– Кажись справой, – и потом, что-то промычала и уже внятно добавила: – Да.  Справа, когда туда идешь.
Долго я не могла заснуть в эту ночь. Перед глазами пробежал весь тяжелый, голодный отрезок военной жизни. Смерть дедушки, рядом в маленькой квартирке, что когда-то до войны был валяльным цехом. Длинные бесконечные очереди у магазинов за тристограммовым пайком хлеба. И все трудности нелегкого детства. Посуди и, не имея этого детства вовсе. Слезы беззвучно стекали ручьем на подушку.
Валентина,  отвернувшись, крепко уже спала. Я старалась лежать неподвижно, чтобы не потревожить ее безмятежного спокойствия.

4 сентября 1958 г.

Утром я уже, почти бегом, спешила по знакомой с детства широкой улице. И вот... тот заветный переулок. Свернула. Еще быстрее зашагала вдоль, по правой стороне, где тянулась дорога в гору. Заглядывая в каждый двор, пыталась определить его по характеру подруги.
– Нет! Не этот. Не тот.
В некоторых дворах встречались маленькие дети. Приглядевшись, старалась определить, что-то похожее на неё.
– Не он. Любиному мальчику года три. Так сказала тетя Надя. Черты не те.
Отмеряю, метр за метром еще быстрее, словно хочу успеть, не упустить нахлынувших интуитивных непонятных чувств, которые ведут меня, словно, за руку и диктуют, где остановиться. Уже бегу. И торможу только тогда, когда нужно заглянуть в щель высокого забора. Но, как назло, все они сплошные. Выискиваю глазок. Опять двор не тот. Увеличиваю скорость,  тело и душа сливаются в единое целое и сила притяжения ведет все ближе к цели.  Без сомнения, огромная вера, что найду, не покидает. Мое состояние превращается в ищейку с отличным нюхом, в лозоходца, ищущего воду.
– Стоп! – кто-то командует мне.
Через открытую калитку, на высоком крыльце вижу трехлетнего малыша. Вглядываюсь. Выискиваю, хотя бы тоненькую ниточку знакомых черт.
– Он! Он! – кричит мое сердце: – Нашла! – тот же курносый носик, как бы вдавленный между пухлыми бледными щеками. Серые на выкате глаза. Но тут вкралось, сомнение. Забыла цвет Любиных глаз. Но разрез, её разрез! Осторожно, вхожу во двор хирургической чистоты и, тихо окликаю:
– Малыш! – Он настороженно и с любопытством поглядывает: – Позови маму.
Услышав мою просьбу, он, улыбнувшись, скрылся в открытой настежь двери. Кричу:
– Люба!
На крыльцо выходит средней комплекции молодая женщина. Моя дорогая подруга детства. Мгновенье, мы вглядываемся в повзрослевшие черты.
– Альбина! Откуда? Как нашла?
– Не спрашивай. Сама не знаю. Кто-то помогал. Наверное, Ангел-хранитель,–  и мчимся  друг к другу в объятья. Обе плачем от радости.
– Мам, мам, – теребил малыш за подол, что-то требуя.
– Подожди, сынок,- отговаривалась она: – Ну, что стоим на улице? Пойдем в дом.
Мы вошли в квартиру из двух просторных комнат, обставленных необходимой новой мебелью.
– Любочка милая, если бы ты знала, как я рада, что снова вижу тебя.
– Я тоже. Садись, мы, как раз, собрались завтракать.
        За столом подруга, одним махом, выложила всё о своей жизни. О том, как умерла мать, и после этого,   Люба вышла замуж. Старый дом продала.
– Я, Альбина, больная. У меня  открытый туберкулёз легких. Лежала в больнице, лечилась. Теперь хожу на поддувание. Сейчас уже легче.
О том, что она будет больной, я знала еще в детстве. У неё была большая мать и отец, который умер совсем молодым. Слышала от взрослых, что после родов  человек от больных родителей,  сможет заболеть наследственной болезнью. Однако, я не хотела верить, надеясь в совершенство нашей медицины. С огромным вниманием слушала ее трогательное повествование и сочувствовала от всего сердца.
– Милая моя, не переживай, теперь уже все позади и ты здоровая. Нужно только беречься, не простывать. Сейчас врачи мудрее, спасут, – успокаивала я подругу, которая вытирала струйки слез с бледных щек.
После продолжительного разговора, она, наконец, спросила:
– А ты замужем?
– Нет.
– Почему? Ты же симпатичная.
– Как тебе сказать? Почему, даже не могу объяснить... Кажется, и были предложения, но что-то страшит меня. Чего боюсь? Сама не ведаю, – и, подняв на нее глаза, спросила: – А ты счастлива с мужем?
– Да. Он любит и жалеет меня
– Я очень рада за тебя.
Мы долго еще говорили обо всем и всех. Люба подробно останавливалась на каждой из наших подруга. И оказалось, что все уже семейные, и даже, некоторые имеют детей.
– Вот только Витька Рыжов один. Еще бобылем ходит. Помнишь его-то? – спросила подруга уже повеселевшим голосом
– А как же! Конечно, помню.
– Не забыла, как мальчишкой был в тебя влюблен?
– Еще бы... забыть. Хорошее, никогда не забывается. Хотя... с моей стороны было противоположное чувство.
– Слушай! Может быть, он до сих пор тебя любит? И поэтому не женится?
– Кто его знаете. Только мало в это вериться. Много лет прошло. Да и у  меня есть парень, и мы..., думаю..., будем вместе.
– Аль, давай сегодня сбегаем на танцы? Наши девчонки, у кого нет ребятишек, похаживают с мужьями.
– А на кого оставишь сына?
        – С отцом. Я ему все объясню, и он  отпустит.
        – С удовольствием, – согласилась я.
– Вот и отлично.
Разговорам не было конца. Из них узнала все, словно, прожила вторую жизнь в родном и любимом городе.
Муж подруги не захотел отстать от нас.  Оставил сына у своей сестры, что жила в одном доме. Скоро, мы, весело болтая,  шли на танцы. Высокий, худощавый, с тонким продолговатым лицом, чувством внимательного джентльмена, он нежно держал нас под руки, не мешая нам переговариваться. И иногда вставлял свою реплику в затянувшуюся  паузу.
– Девчонки, рассказать, антисоветский анекдот? Но, чур, тихо, и без разглашения.
– Хорошо, давай, – согласилась жена, навострив внимание.
       Оглядевшись по сторонам и слегка пригнувшись, он в полголоса принялся рассказывать:
– Анекдот родился, где-то в двадцатые годы.   «Может ли змея сломать себе хребет»? – вопрос, как будто бы был, адресовал нам, и мы с Любой, в недоумении переглянулись. Не дожидаясь нашей реакции, ответил сам:  – «Да, если она будет ползти, следуя генеральной линии партии».
       Не сразу поняв смысла анекдота, мы молчали.  Он улыбнулся. И тряхнув пышным чубом, упрекнул:
– Тоже мне политики. Ладно. Слушайте второй. Может быть, он на вас подействует. «Что означает «РКП (б)»? Отвечаю. «Россия Кончит Погром».
– А «ВКП /б/»? – спросила жена серьезным тоном.
– Всё Кончится Погромом.
– Но там есть еще в скобках «б»?
– Значит большим погромом, – с раздражением ответил муж.
Некоторое время шли молча. Не услышав смеха, мужчина вопросительно посмотрел в обе стороны.
– Что же здесь смешного? – спросила Люба, глядя на удивленное лицо мужа.
– Д-а-а-а, – многозначно протянул он: –  Эти вещи ни для вас.
        – Твой муж прав. Мы плохие политики. Каждый понимает в меру своей эрудиции. Лучше послушайте мой анекдот. «Главный врач, окинув взглядом больничную палату, говорит заведующему отделением: «Послушайте, вы уверяли, что здесь все в порядке!» «Да. Нам впервые удалось добиться столь высоких показателей. Средняя температура больных - тридцать шесть и шесть».  «Но почему у них такой странный вид?» «Потому, что у одного под сорок, а у другого - под тридцать пять».
Услышав, мои спутники долго и от всей души хохотали.
– Вот  этот анекдот по мне, – вытирая слезы, проговорила подруга
        Пройдя через зелень парка, мы прошли туда, откуда доносилась танцевальная музыка. На открытой площадке, окруженной ярким светом за ажурной металлической оградой, уже танцевала молодежь. Юные незнакомые лица сияли от улыбок и беспечного счастья. Только в этой огромной толпе не было ни одного знакомого лица. Долго задерживаться
не было смысла, и мы покинули этот шумный уголок.
С утра следующего дня, лил проливной дождь. Хмурое серое небо не обещало погожей погоды.
– Что будем делать? – спросила я, поглядывая на обильные водяные струйки на оконном стекле.
        – Сейчас сына отведу в детский сад, и пойдем к девчонкам.
– А дождь?
– Что дождь-то? А для чего зонты?  У нас их два. Тебе и мне.
– Ну..., если так... Я-то согласна идти даже без зонта, – и начала собираться.
Не хочется рассказывать о трогательных встречах с одноклассницами, которые были подругами и не совсем. Но все они встречали, угощали, вспоминали минувшие годы военного детства, плакали и смеялись. Это были уже взрослые добрые люди, с различными профессиями, и не одинакового благосостояния. Кто как мог, приспособился в наше трудное время.
Большим отпечатком в намеченном посещении было другое. К великому счастью день прояснился, и на чистом прозрачном небе заблестело ясное солнышко. Пройдя вдоль узкой улочки, мы вышли к небольшой, с несколькими поблекшими куполами, церкви. Возле неё  стояло человек, пять старых, истрепанных жизнью, женщин. Они проводили нас любопытным взглядом, пока мы не свернули влево на тропу, ведущую в глубь кладбищенского царства.
– Люба, как мы найдем могилу дедушки? Я была маленькая и совсем не помню, где его схоронили.
– Неважно. Главное, побываем на земле, где он покоится.
Ее слова почти успокоили. Но, все же, шагая между памятников и крестов, я выискивала серую прямоугольную мраморную плиту, возле которой, как помнилось, он был захоронен.
– Кажется, вот эта, – с волнением проговорила я.
– А может бить эта? – переспросила подруга, указывая на подобную.
– Нет. Она не так лежала. Эта вдоль, а та, по-моему, поперек. 
Оглядываясь по сторонам, поняла, что найти точного места  захоронения невозможно. В полном отчаянье, усевшись на одну из плит, прикрыв ладонями  лицо, я тихо заплакала.
– Не плачь. Не плачь, – утешала дрожащим голосом  Люба.
– Господи! Какими жестокими и бедными сделала нас война. Не только памятник, мы даже крест не поставили на него могиле. И это называются люди? – и я всхлипнула, вытирая платком слезы.
Некоторое время мы сидели молча, думая, каждая о своем горе. В моей памяти мгновенно листались страницы далекого детства. Ясно заново слышала голос родного человека, когда-то уговоривший есть пареную свеклу, которую, очень не любила:
– Кушай, дочка. Скоро и её не будет. Ругать себя будешь, что не ела.
И действительно, в последствии сбылись его слова. Голод научил любить всё, что могло насытить пустой желудок.
Разбитые и опустошенные возвращались мы назад. По дороге больше молчали. Но, когда свернули в переулок знакомой улицы, задала ей мучающий меня вопрос:
– Хочется спросить. Понимаю, что разглашению не подлежит... Но все же ответь. Твой муж диссидент?
– А что обозначает это слово? – и она внимательно посмотрела мне в лицо.
– Это есть такое общество, или по-другому объединение людей, которые не согласные с политикой правительства, инакомыслящие. Их мало. Но они есть.
– Враги народа? – с испугом произнесла она.
        – Ну..., что ты, так грубо? Совсем не то. Хотя их власти не любят. Устраивают на них гонение. Но диссиденты замечательные люди. Они умны и умеют различать, где черное и белое, – поспешила я.
– А-а-а, – протянула она уже спокойнее: – А с чего ты сделала вывод?
– Со вчерашнего анекдота. А хочешь? Расскажу совсем свежий? Сегодня вспомнила, –  начала я, чтобы совсем успокоить подругу. Выступает Хрущев перед колхозниками: «Мы одной ногой твердо стоим в социализме, а другой шагнули в коммунизм!» Голос: «И долго нам так стоять раскорякой?» –  И когда я закончила, она рассмеялась.
 – А ты, что диссидентка?
 – Нет. Я одиночка. Сочувствующая. Я тоже во многом не согласна с режимом. Слушай ещё маленький стишок: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о центральном комитете», –  и я с облегчением вздохнула.
– Ты сочинил?
– Что ты. Я до такого не додую. Слаба, в политике.
– А стихи - то до сих пор пишешь?
– Конечно. Они для меня, как воздух.
– Много уже?
– Не считала. Пишу и складываю. А сколько накопилось, Бог знает.
– Прочти что-нибудь.
– Прости меня. Но в мою голову сейчас ни чего не идет.
– Я верю, что они у тебя гениальные.
– Спасибо за высокую оценку, но ко мне, надеюсь, это не  относится. Я нигде не печатаюсь. И меня никто не знает, как автора. Я безымянная любительница марать бумагу.
– Я не верю тебе.
– А знаешь, что такое, Гений? – как бы в шутку, воскликнула я.
– Знаю. Люди особые. Создают то, что не умеют другие.
– Верно. Но разница в том, что Гении, почти все, рождались в год «Змеи». Это раз. Второе,… они рождаются в единственном числе, через 17 веков. Вот, например Юлий Цезарь и, через века, появляется Петр Первый. Все в мире повторяется. Эти два двойника на Земле принесли для народа одинаковые новшества. Они гении своей эпохи. В-третьих, я родилась в год «Собаки». Не тяну на «гения», – и громко рассмеялась.
– Хорошо. Хорошо. Убедила. Смотри! Мы уже дома! С разговором не заметили, как дошли.
И войдя в комнату, подруга принялась по-свойски жаловаться, что «убийственно» умоталась, что срочно необходимо разогреть обед и  сбегать ребенком в детский сад.
– Садик далеко? Может быть, я сбегаю? – предложила я свои услуги, чувствуя вину за отобранное время.
– Ты так жалобно говоришь, словно в чем-то виновата. Милая моя, я так рада, что навестила меня, что согласна, ещё тысячу раз уставать, лишь бы чаще тебя видеть, – весело проговорила она: –  Вот, что мы сделаем! Я сбегаю за сыном, а ты разогревай и приготавливай на стол. Хорошо? Я мигом. Не скучай, –  и она скрылась за дверью.
Вечером, когда все легли спать, мы с подругой вышли на крыльцо. Небо, усеянное яркими звездами, мирно посматривало с таинственной темноты. Сидя на ступеньках, прижавшись, плечом друг к другу, как в детстве, я попросили спеть нашу любимую песню  «Голуби». Не дожидаясь повторной просьбы, подруга  в полуголос гортанно запела. Тонкие звуки во влажном воздухе разлились звонко и ясно, словно прохлада вторила, повторяя трагические слова из песни. Слушая её с детства, вспомнилась зеленая лужайка перед старым домом Любы. Когда мы, девчонки и мальчишки, усевшись вокруг певицы, прислушивались к её тоненькому голосочку и переживали за мальчика, который имел голубей и был сбит фашистом с крыши. И когда наш «соловей» умолкал, молча расходились по домам. И сейчас, как и тогда, Люба пела с чувством, из сердца, выводя каждую нотку. И как только голос ее стих, мы долго молчали. Наши души были где-то там далеко, в тяжелом военном детстве.
– Хорошо. Как хорошо ты поёшь. Всю свою жизнь я помнила твой голос и эту трогательную песню. Она всегда возвращала меня в прошлое.
– Я больше не пою. Даже забыла, когда пела в последний раз. Твое появлению напомнило мне детство, моё горькое и радостное воспоминание. Почему люди расстаются?  Что мешает жить рядом? А я так хотела бы видеть тебя каждый день. Рассказывать, а своих бедах, как раньше. Помнишь? Как нам было с тобой хорошо?
– Помню, Любушка, помню. Я так тебя любила, что объяснить не могу. Ты была моим утешением. С тобой забывала обо всем, что мучило и тяготило меня. Жизнь жестокая и не считается с нашими желаниями.
Еще долго в ночи был слышен наш шепот, вздохи и всхлипывания. Переговорено было, кажется, все и обо всем. Однако чтобы рассказать до конца, нужно прожить еще одну жизнь.

4 сентября 1958 г.

Гостить у желаемых людей всегда приятно, но «пора и честь знать».
– Вот и все, – молвила Люба, когда подошли к поезду.
Я молча обняла подругу, поглаживая по шелковистой голове:
– Почему всё? Может быть, Бог даст, и снова свидимся.
– Не думаю. Писать не требую. Отвечать не обещаю, – добавила она грустным голосом: – Знаю. Жизнь засосет снова и снова.
– Любушка… Любушка…, – твердила я, не находя нужных слов.
– Ты сейчас куда? – наконец, спросила она.
– Заеду к тетке и дядьке. Посмотрю на двоюродных братьев. Навещу их, и отправлюсь домой, – сообщила я, вскакивая на ступеньки вагона, где в дверях толпилось много пассажиров.
Поезд тронулся. Люба еще что-то кричала, семеня рядом с подножкой. Но голос уносил ветер, разметая слова. Скоро она исчезла из вида. Замелькали дома, пристройки и кустарники. Снова в пути, оставляя город детства позади, а в них моих дорогих людей.
Поездка к родным была очень не удачной. Меня никто не ждал, и  не были рады моему появлению. Для них я была просто неродная дочь Шурки. Какие были у меня деньги, а их было очень мало, я истратила на подарки детям. Надеялась, что эти люди дадут мне, хотя бы продуктов на дорогу, но я ошиблась. Теперь, все пять суток, я ехала на хлебе и воде. Под конец, за два дня до приезда домой, хлеб покрылся плесенью, и мне предстояло пить только воду. Спасибо одной бабушке, которая подкармливала меня.

22 сентября 1958 г.

Сойдя с поезда на своей станции, я домой не шла, а летела. Дома никого не было. Даже не застала Арнольда, который снова уехал в железнодорожное училище, чтобы продолжить учебу. Не с кем было даже поделиться о своей поездке.
В дальнейшем дни потянулись своим чередом. Уже прошла неделя моего прибытия, но Леониду не сообщила о своем приезде. Да и, на буровой авария и рабочих, все равно, не отпускают в поселок.
Отвыкнув от друга, во мне теперь боролись два человека. Один желал  видеть, другой  доказывал, что надо бы, порвать какую-либо с ним связь.
Мысли полностью заняты размышлениями. Много читаю философской литературы. Тысяча сомнений. Ищу выход из лабиринта жизни. Но где найти ответ. Мучает  вопрос. Что ждет впереди?
       Объективно мыслящая сторона, выдвигает главные аргументы не возможности соединения меня с Леонидом. Вторая же обращается к гороскопу. Он рожден под зодиакальным знаком «Рыба». Нет сомнения, он благоприятен моему союзу. Но есть странное обстоятельство. На пути встречается такой казус... Впоследствии портятся взаимоотношения в семье после рождения ребенка / в худшую сторону/. Изменения в характере присущи людям, рожденным под сильным влиянием знаков «Вода».  У Леонида и у меня этот знак. «Вода», особенно при  скоплении планет « Рака» и  «Рыбы»,  ведет к отрицательной связи. Вот тебе, и первый минус над загадкой будущего. Но в то  же время есть плюс. Мое рождение выпало в год «Собаки». А этот, 1958  год,  по гороскопу, благоприятен для этого знака.
«Мы  все родились под своим определенным числом: от 1 до 9, говорит известный итальянский нумеролог Сильвия Дипьетро. Зная свое число, а также число интересующего вас человека плюс характеристики, присущие той или иной цифре, можно найти партнера, который подойдет вам во всех отношениях».
Жизнь каждого человека состоит из циклов (по 9 лет в каждом). Года каждого цикла – это своеобразные ритмы в развитии человека. Если человек соотносит свои действия и поступки с этими ритмами, то их результаты оказываются более продуктивными. Кроме того, у каждого человека есть свой ритм развития, который выражается числовым значением его дня рождения (день + месяц + год).
Число является не как абстрактное количество, но и как существенное и деятельное качество верховной Единицы, Бога, источника мировой гармонии. Наука чисел была наукой живых сил, божественных качеств в действии, как в мирах, так и в человеке, как в макрокосмосе, так и в микрокосмосе. Наука о Боге. В жизни ничего случайного не бывает.
Перебирая в памяти  любые числовые совпадения, я натолкнулась на две даты. Из уст в уста ходило имя, неизвестное для моего круга, поэта - вольнодумца Осипа Мандельштама, которого власти причислили к «врагам народа». За вольнодумные стихи он оказался в колючей проволокой. Первый раз он был арестован в 1934, (год моего рождения) и второй в 1938 году (год рождения Леонида). Поэт умер в тюремных застенках. То ли его трагическая смерть взволновала меня, и заставила обратить внимание на даты ареста. Но эти даты жили во мне и занозой болели в душе. Я всем существом отбрасывала это совпадение, но мне казалось,   предзнаменованием. Убеждала, что нынешний год - «Собаки», принадлежал моему знаку и ничего плохого в мой адрес не сулил. Для Леонида, рожденного в год «Тигра», наоборот.
«Физическая и психическая деятельность человека не ограничивается периферией его тела» - писал, философ А.И.Аксаков. Если так. Наступило бы озарение или прозрение и, прикоснувшись к этим таинствам, можно было бы познать свое будущее.
Или научиться спиритизму, о котором писал Ф.Энгельс: «Пока не разъяснено до конца любое отдельно мнимое чудо, у спиритов еще достаточно почвы под ногами».
Хорошо бы обладать телепатией, передавать, а лучше принимать мысли людей. Я бы прочла, что думает обо мне Леонид.
Ах! Если бы появился на моем пути ясновидящий чародей подобно Нострадамусу, жившему в ХУ1 веке и обладавший многовековой дальнозоркостью. Я непременно бы обратилась к нему.
Сомнения жгли и мучили мою душу. На чьей стороне будет перевес. Победит моя страстная любовь или холодный рассудок?

23 сентября 1958 г.

Сегодня на работе было много дел и я, порядком устав, придя, домой решила слегка отдохнуть.  Не раздеваясь, легла поверх одеяла на постель. Дома никого не было и хотелось уснуть. Но, обещала забежать Клава, и я боролась со сном.
Вот уже через полусумрачные окна в комнаты медленно вползала вечерняя серость. Скоро, на открытой эстакаде «лесозавода» вспыхнули огни и, отразились световыми зайчиками на потолке. А подруги все не было.
Тем временем, мысли мои полностью принадлежали человеку, которым  была больна любовью  почти год, и которого ждала каждый день и час.  Он так же ко мне не торопился.
Как-то  в журнале встретила статью философа, который утверждал, что между людьми существует биорадиосвязь. Радиоволны одного человека принимаются другим через волосы, которые якобы служат антенной. Возможно и так. Но не совсем уверена. А если человек лысый? Тогда как? О том, что  присутствует невидимая, неуловимая взаимосвязь, вполне согласна и неоднократно мной проверенная. Думаю, что есть «нечто», которое сообщает другому о том, что его ждут. И тот является. Интересно, произойдет ли чудо и в этот раз. Я сильно жду Леонида, который до сих пор не знает о моем приезде.
Неожиданно в дверь кто-то робко постучал. Я вздрогнула. Из передней комнаты, как можно громче, крикнула:
– Да! Да! – Кухонная дверь отворилась, и послышались тяжелые воровские шаги: – Клавушка, это ты? Проходи! Я здесь!
Человек приближался к комнате, где отдыхала я. Затем остановился и послышался мужской бас:
– Здравие желаю.
В испуге я вскочила.  Леонид стоял в проходе двух комнат, огромный, сильный в темно-синем костюме. Из-под пиджака выглядывала, с разворотами, белая рубашка. Черные мягкие редкие волосы аккуратно лежали набок. Бледное смуглое лицо светилось детской улыбкой. Серые, почти бесцветные, глаза смотрели в упор.
– Господи! Как ты меня напугал.
– Алька, милая! – и кинулся ко мне. Но, опомнившись, оглядываясь по сторонам, спросил: – Дома никого?       
– Никого.
– Алька, милая, сколько лет и зим не виделись. Прошла целая вечность, – осыпая поцелуями, шептал он: – Почему молчала? Я ждал весточку. Думал, что позовешь... Но ты молчала. А я так ждал. Вспоминал тебя дни и ночи. Я весь твой. Но ты не слышишь меня. Алька, почему?
– Слышу. И как стучит твое сердце, тоже слышу, – смеясь, говорила я.
– Все шутишь. А я не хочу шутить. Устал думать и ждать. Я сильно на тебя сержусь.
– За что?
– За то, что  не сделала так, как договаривались.
– 0 чем?
– Что ты устроишься там, в Бугуруслане.
– Ну-у-у. Это же несерьезно. Мы же на эту тему всё сказали. А на счет письма? – и я, освободившись из объятий, отошла к комоду и достала конверт: – Вот возьми, доказательство, что написала, но ответа не получила. Письмо нашла в конторе. Оно было кем-то вскрыто и снова запечатано. Даже марку другую прилепили.
– Я не получал его. Кто же это мог сделать? Интересно. Кто же? Вот бы узнать. Я бы... Не сдобровать ему. Не уже ли наши ребята? Не может быть, – и он вертел конверт в руках, словно хотел понять, разгадать чью- то подлость.
– Теперь твоя душенька довольна?
– А ты веришь, что я его не получал? – и чмокнул меня в щеку.
– Возможно.
– Что значит, «возможно»?
– Шучу.
– А-а-а, – согласившись с ответом, снова прильнул мягкими горячими губами.
– Хватит. Посиди. Отдохни, – вырвавшись, проговорила я, усаживая его на стул.
– Ты  не соскучилась?
– Почему же? Одни любят внешне, а другие… – и, улыбаясь, показала  на себя.
Леонид чему-то задумался. Тяжело вздохнул. Подняв глаза,  промолвил с какой-то грустью:
– Алька, я, понимаешь, удрал.  Авария. А мастер сбежал. Правда, смешно? Пора возвращаться. Как не хочется ехать назад в степь. Только что добирался на попутных машинах. Где пешком, а где  как. Вышел из отряда очень рано утром. А пришел к тебе... как понимаешь... вечером. Правда, затратил немного времени на столовую. Страсть проголодался. Теперь до утра нужно добраться обратно. Иначе... мне кранты. Выгонят в один счет. – Он подошел, где я сидела, присел на пол  и  уткнулся головой в мои колени: – Ой! Алька, как я устал. Но это ничего. Лишь бы увидеть  тебя. Тебя, Алька моя. Моя? – и вопросительно посмотрел, в мои глаза.
Гладя по шелковистым, воздушным волосам, я ели слышно прошептала:
– Конечно, твоя.
– Повтори, ты не так уверенно произнесла.
–Твоя-я-я! – уже громче, почти пропели я.
 Слова прозвучали из сердца. Я действительно желала принадлежать только одному ему. И от этого, никуда не денешься. В этом единственном слове заключалась вся моя жизнь. Большего я ничего не желала. Любовь, как транс, теряя голову, брал верх над моим рассудком.
– Моя! –  с облегчением воскликнул он, словно всю жизнь ждал этот звук: – Наконец-то сказано искренне, без обмана. Алька, а когда? Я тебе давно сказал, что твой. А ты говоришь «твоя», а не говоришь когда.
– Не знаю. Ты сам скажи. Как скажешь, так и будет. Хочешь через год, хочешь - через два.
– Через десять! – передразнил он и поднялся с пола: – Опять за свое. Опять шуточки.
– Ну, чего злишься? Ты же не служил еще в Армии. А твои сверстники уже приходят со службы.
– Я не пойду в Армию.
– Почему?
– Не хочу. Ясно! – в голосе звучало нежелание трогать «больное место»
– Так не бывает. Призывники не могут сами решать. Хотят или не хотят. Есть слово «положено».
– А я не хочу. И не пойду.
– Если не пойдешь, значит, есть на то причина.
– Давай не будем говорить на эту тему.
– Хорошо. Не будем, так не будем. Не волнуйся. И не нервничай. А по поводу, когда нам быть вместе, решай сам. Я же нахожусь дома. А ты в отряде. Когда тебе удобнее?
Успокоившись, он присел на кровать, и показал, чтобы я села рядом.  Обняв  за плечи, уже дружелюбно спросил:
– Давай на седьмое? А-а-а?
– На седьмое? – переспросила я, и задумалась.
– Да, – повторил он ласковым голосом.
– Ну что ж, договорились, – было сказано просто,  словно не меня касалась эта дата.
– Числа 15 октября зарегистрируемся...хорошо? – вставая с постели, проговорил он: – Алька, милая, мне пора. Иначе к утру не успею. Проводи до калитки. Я пошел, – и,  обняв, осыпал поцелуями.
– Ну,ну! Давай! Пошли! – в шутку хлопала я его по широкой  спине.      
 Леонид ушел. Мое сердце неистово колотилось, то ли любовь переполняла, то ли счастье било ключом. Чаша была переполнена и выливалась наружу. Безграничная радость твердила:
– Он мой! Мой, навеки! Неужели это правда? Неужели улыбнулось счастье?
От переполненных чувств, кружилась голова. Весь мир казался «голубым и зеленым». Комната превратилась в воздушный замок. А я  самая счастливая и самая богатая принцесса. У меня бесценное богатство - человек, которого безумно люблю и награждена взаимностью. Я юлой вертелась вокруг круглого стола. Потом упала на постель, кровать  скрипнула под тяжестью и стихла. Раскинув широко руки, я слышала частое биение своего сердца и, упрекая себя, думала:
– Почему решила, что годы наших рождений подали под неудачные созвездья?  Почему я должна считать, что над тридцать четвертым годом висит какое-то проклятье? Только лишь потому,  что в этом году убили Кирова? Равносильно можно утверждать и другие даты. Например: двадцать третий год. Страшнее этого злополучного года не найти.
Был открыт лагерь заключения особого назначения, где гибли тысячи людей. Господи! Что в голову опять лезет всякая белиберда? К безумной моей радости примешивается какая-то далекая боль. Где найти панацею?
Но тут рассеиваются страшные мысли.  Меня вновь заполняет дурманящее чувство любви. Я мысленно уношусь вслед за любимым человеком. Касаюсь его руки. Продолжаю с ним путь по степи. Постепенно покинув друга, вновь оказываюсь в размышлениях о грядущем, стараюсь проникнуть в дебри прошлого, что бы предугадать значимость будущего.
 Опять мысли заполнились какой-то дрянью. Начала беспокоиться о брате, которого очень любила. Что ждет Арнольда? Его год рождения  1939. Каково прошлое этого периода? И вспомнила прочитанное в журнале, где сообщалось, что намечается разработка знаменитым ученым Альбертом Эйнштейном сверхбомба.  Узнав об открытии ядерного распада в сентябре этого года, он написал президенту США  Франклину Д.Рузвельту письмо, в котором рекомендовал начать разработку смертоносного оружия.
Как узнать каков жребий от настоящего к будущему? А, вдруг, окажется и год Арнольда находится на вершине катаклизмы и несет с собой в жизнь свое зарождение?
Может быть, я что-то не так расцениваю? Чего-то недопонимаю. Но мне, кажется, существует все же связь, как и в народных  приметах. Например. Снег в Рождество - к урожайному году. От Рождества до Крещения охотится на зверей и птиц  нельзя – грех. С охотником несчастье случится.
На Рождество метель - пчелы будут хорошо, роиться. Если Рождество на новом месяце, то год будет неурожайный. На Рождество иней - урожай на хлеб, небо звездистое - урожай в горах
Да разве мало подобных примет? Посмотришь на них и невольно задумаешься. Вспомнишь и припишешь себе все события своего года рождения. А как не вспомнить? Когда  90 процентов членов Союза писателей, принятых в 1934 году были репрессированы. И почти все бесследно исчезли в дебрях Гулага.
         Забудем на время приметы. Оставим нумерологию и всевозможные  совпадения. Сейчас я люблю и счастлива. И не желаю верить в приметы.

 26 сентября 1958 г.

Как всегда с самого утра в конторе было очень много народа. Каждый за чем-то пришел, каждому, что-то нужно.
Зарывшись  в бумаги, я не поднимал головы. К вечеру стало спокойнее. Заканчивая перебирать последние документы, я почувствовала, что перед столам кто-то стоит. Я подняла голову и увидела старшую сестру Анатолия Лыскова. Вот уже несколько дней подряд она настойчиво посещает меня, приглашая, то на ужин по поводу какой-то даты, то настряпала что-то вкусненькое. Опять и опять.... лишь бы найти какой-то повод.
Улыбаясь, я смотрела на ее красивое смуглое лицо, с тонкими правильными чертами,  большими карими глазами, которые утопали в длинных черных ресницах.
 – Что-то случилось?
 Глаза ее заискрились.  В ответ тоже улыбнулась, блеснув ровным рядом жемчужных зубов:
– Привет, – и села, напротив, по другую сторону стола.
– Пришла  о брате  спросить? Он где-то на буровой. На одной скважине авария и их домой не отпускают. – Мне хотелось добавить, что авария, у мастера Просмицкого, но я
промолчала.
– Да нет. Я к тебе.
– Ко мне? – удивилась я: – Только вчера была у вас в гостях, – а про себя подумала: –  Что сегодня, преподнесет?
– Мама рыбу купила. Пирог печет. Пойдем?
– Маша, я понимаю, ... я всё понимаю. Вы стараетесь для брата. Может быть, не надо?
– А что не надо? Просто покушаем и все. Что тут особенного? Мы же бывшие добрые соседи.
– Вчера мы ели пельмени, а сегодня пирог. Меня дома ждут, – придумала я, для отговорки.
– Мы недолго. Пирог уже почти испекся. Сейчас мама вынимать из печи будет.
Мне стыдно было сказать правду этой доброй молодой женщине. Несмотря на то, что мы с Анатолием давно не встречались, они по-прежнему считают меня своей. И, как кажется, верят, что мы все равно будем вместе.  Как разубедить это милое семейство? Осторожно, не причиняя боли. Но как?
– Маша,… – и я посмотрела в ее наивные умоляющие глаза.
– Ну, хорошо... проводи меня, – наконец, поняв мои мысли, согласилась она.
Уложив последнюю документацию в шкаф, я последовала к выходу.
– Только проводить…–  радостно проговорила я, и закрыв дверь кабинета, пошла следом за ней.
Маша весело болтала, вспоминая, как жили. По-соседству, стараясь делать упор, что вся их семья всегда радовалась, когда видела нас с Анатолием вместе.
– Маша, остановись. Вы не учли одного... мы были тогда  почти дети. Нам было всего по пятнадцать или шестнадцать лет.
– Но разве можно вычеркнуть из жизни восемь лет дружбы?
– Разве мы дружим? Мы с ним хорошие товарищи. Я скорее его считаю братом, чем другом?
– Аля, чего ты мудришь? Я не верю, что мой брат будет ходить с тобой только для провождения времени. Он любит тебя. И только о тебе говорит. Мы все считаем тебя своей. Ты будешь нашей снохой. Стыд и страм, если не поженитесь. Все в «Или» смеяться будут. Давайте на седьмое ноября сыграем свадьбу?
– Почему нам будет стыдно? Сколько угодно встречаются пары, даже любят друг друга, и разбегаются.
С бурным разговором я не заметила, как прошли улицу, и через два дома показалась их калитка.
– Маша, извини, я совсем увлеклась и проводила тебя почти до дома.
– Ой! Ну, чего уж там. Давай зайдем к нам. Пожалей ты хоть нашу мать. Она так старалась с пирогом. А ты не хочешь зайти. Пожалуйста. Покушаешь и уйдешь. Не съедим же мы тебя. Мы же старые знакомые, – умоляла она, держа меня за руку.
Я смотрела на ее, с жалким выражением, лицо, поколебавшись, сделала шаг, другой. Моя душа протестовала, двигались только ноги.
– Что я делаю? – спрашивала себя, а ноги нехотя медленно, заплетаясь, шли все ближе и ближе к дому, в который не хотелось больше заходить: – Я сейчас насмелюсь и все им скажу. Хватит меня тиранить! – кричало во мне.
На пороге, встретила, маленькая, плотного телосложения, женщина, с простым сельским лицом. Она гостеприимно пригласила меня через кухню в большую комнату, с бедной утварью. На столе дымился аппетитный рыбный пирог. Стаканы наполнены, горячим чаем. На старом, высветившим диване, в ожидании,  сидел младший брат Анатолия – Борис.
– 0! Наконец-то. А то мы заждались. Пирог стынет. Ну! Все в сборе.  Пора и за стол, – и он подставил мне стул, указывая, что я могу садиться.
Какое-то неловкое чувство охватило меня. Казалось, что окунули сначала в горячую, а потом в холодную воду. Тело сковано невидимыми тисками. Мысли хаотично бегали.
– Как же мне теперь сказать всю правду? – мучилась я. Но вслух почему-то, заикаясь, спросила:  – Где можно помыть руки?
Борис выхватил чистое полотенце из  шифоньера и кинулся за мной. Подождав, когда я помою, подал белоснежный ручник.
–Ну,… Теперь всё? Можно садиться? – проговори он угодническим  голосом.
Неловкость меня не покидала. Я ругала себя в душе, как только могла, называя и «трусливым зайцем» и «бесстыжим человеком». И Бог знает еще как. Успокаивая и убеждая себя, что нужно, наконец, покончить с этим «гостеприимством». Иначе, не замечу, как окажусь женой человека, который мне давно надоел, и которого больше не желаю видеть.
Кусок пирога лежал передо мной на тарелке. Не притрагиваясь, я виновато смотрели на довольных хозяев, которые о чем-то весело говорили, смеялись, что-то спрашивали. От волнения я отвечала не впопад.  У меня сверлила одна мысль:
– С чего начать?
– Альбина, ты чего не ешь? Пирог удался на славу, –  облизывая пальцы, обратился Борис: – На вашу свадьбу мама испечет такой же.
– На чью ... «вашу»?  – осторожно переспросила я.
– На вашу, с Толиком.
Начатый разговор оказался кстати.  Я даже обрадовалась, словно выскочила и душного колодца.
– Свадьба наша никогда не состоится, – уже смелее заявила я.
– Это почему? – и  Борис, прекратив жевать, удивленно  посмотрел на меня.
– Как почему? А ты разве не знаешь, что мы давно с ним не встречаемся.
– Не понял. Ну и что? Подумаешь... напугала. Главное.... он тебя любит.
– А почему не спрашиваешь о моих чувствах?
– А зачем?
– Ну, как, зачем? Мои чувства не в счет?
– Если столько лет с ним дружила, то и, ...  наверное.
–  В этом я виновата. Нужно было расстаться один раз и навсегда. Но  я чего-то жалела? Зачем? Тебе не  понять, – говорила я тихим тоном, пытаясь мягче объяснить всю ситуацию.
– Брось ты, Аля. В жизни бывает всё. Поругаешься и подружишься, – вмешалась Маша, махнув по-свойски рукой.
– Милые мои, причем тут «поругались, подружились» Вопрос стоит о жизни. Я не могу выйти замуж за вашего брата, – уже смелее проронила  я.
– Почему? – спросила мать, которая молча смотрела на присутствующих.
        – Прошу вас не сердиться. Но должна сказать вам правду. Я Толика  уважаю, как человека, но не виновата, что к нему в 16 лет пришла  любовь, а ко мне позже... И не к нему. Со мной он счастлив, не будет.
Видимо, мое признание показалось убедительным и заставило задуматься присутствующих. Борис молча ковырял вилкой недоеденный пирог. Мать грустно смотрела куда-то через окно. Маша медленно дожевывала  кусок.
– Аль, ты не торопись. Хорошо еще раз взвесь, обдумай. Если не любишь, то беда не большая. Поженитесь,… любовь придет. Поверь моему горькому опыту. Я хоть младше Тольки, но уже семейную чашу испила.
– И чем же она закончилась? Вы разошлись. Вот и весь твой  горький опыт, – ответила я и поднялась с места.
– Ты куда? А пирог? – спохватилась мать, выскакивая из-за стола: –  Нет! Садись! Поешь, а потом... как знаешь.
– Спасибо. Я, правда, не голодна. А пришла, чтобы сказать... Я вас уважаю и не хочу, чтобы  сердились на  меня. Понимаю и жалею, что Толику сделаю больно своим отказом. Но так будет лучше для нас обоих. Он хороший человек. И, Бог даст, встретит еще на своем пути добрую настоящую девушку. Я верю в это. И желаю ему огромного счастья. А теперь... не держите меня. Мне нужно удалиться, –  резко развернувшись,  я быстро выскочила  на улицу.
Свежий осенний ветер пахнул в мое раскрасневшееся лицо. Я слышала, как в щеках пульсировала кровь. С легкостью, словно,  причастившись перед алтарем, направилась в сторону своего поселка.

15 октября 1958 г.

Из-за аварии на буровой, Леонид приезжал очень редко. Наш план зарегистрироваться 15 октября рухнул. Видимо, в этот день не мог выехать.
Его отсутствие давало пищу для шуток со стороны родителей:
– Где-то задерживается твой Просмицкий, –  и отец старался делать с насмешкой ударение на слово «задерживается».
Я  отвечала в унисон:
 – Не говори. Приедет, на колени поставлю.
Мать с отцом не знали о нашей договоренности пожениться, но, видимо, догадывались. Как бы не задевали за душу их слова, в моём сердце звучало одно и тоже четверостишье:
Я люблю и любимому верю,
Все тревоги и думы развею.
Он по-прежнему любит меня,
Неизменную верность храня.
Иногда становилось тоскливо и, я, занимаясь уборкой квартиры, тихо напевала себе под нос. Словно хотела этим пением заглушить свое волнение,  убедить себя в чем-то, во что и сама с трудом понимала. А наступал вечер, мы, с Клавушкой, усаживались на нашем крыльце, или на крыльце её дома. Долго разговаривали, перебирая, минувшие дни,  вспоминая  подруг и друзей.
Вот и сегодня, мы  сидели на крыльце её дома. Напротив чернел досчатый сарай и, слева поленница дров. Клавушка, укутавшись в фуфайку, прижавшись спиной о косяк, подняв высоко тупой подбородок, рассматривала потемневшее небо, откуда мигая огоньками, глядели звезды и, из-за облаков выглядывала круглая яркая луна. Она висела как фонарь, то ныряла в пенистые серые облака, то совсем исчезала.  Я изредка бросала взгляд на её, почти квадратное лицо и вспоминала любимую Капулю, которая, уехав, так и не написала письма. Ее не ругала, ибо считала себя полностью виновной и, поэтому в душе не хранила обиду.
Подруга перевела припухшие узкие глаза на меня, вглядываясь, вдруг, спросила:
– Ты, что уши проколола? – трогая шелковые ниточки, что висели из мочек моих ушей.
– Да ты что? Только увидела? Мы вместе с Капулей прокалывали. Уши уже поджили.
– А я, что-то не замечала, и, помолчав, добавила: – А серьги-то купила?
– Да. Золотые. Но тяжеловатые. Решила пока не надевать.
– С каким камнем?
– Точного названия не знаю. Но красивый. Смотришь, он ...черный,  на свету фиолетовый.
– Обычно черный бывает: гагат, магнетит, оникс – цвет ночи и ада, меланхолии и грусти. Только в юго-восточной Азии считается черный, наоборот, цветом радости, – пояснила Клава.
– Говорят у каждого человека, есть свой камень. Вот только не пойму кому верить. Одни пишут, например, что
если человек родился в июле, в жаркий месяц, то его камень   огненный рубин и желтовато-красный сердолик. А другие доказывают, что «Раку» принадлежит изумруд, а металлы – золото и серебро.
– Странные женщины. Зачем-то безделушки навешивают на себя, – и Клавушка пренебрежительно сморщила прямой нос.
– Чему удивляться. Во многих странах «наш брат» любят носить серьги. Порой  они стоят целое состояние: бриллианты,  алмазы, золото... А вот, пожалуй, самые дешевые, но зато и самые хрупкие серьги в мире, носят индианки из племени хиварос в Эквадоре. Их украшения изготавливаются из крыльев жуков скарабеев, которые за день рассыпаются.         
– Да ну? – и подруга хрипло рассмеялась: – Представляю тебя  в таких смешных сережках.
– Ах! Если бы камни могли изменять человеческую судьбу, наверное,   все старались приобрести каждый свой, – проговорила я и тяжело вздохнула: – знаешь, Клава, старые поверья утверждают, что и растения защищают, предсказывают и предупреждают человека. Особенно эффективными на выздоровление и на заряд энергии являются дуб и сосна - священные деревья. Дуб дерево магнетическое и притягательное. В Древней Греции покровителем дуба считался сам Зевс-Громовержец. У римлян – Юпитер. У славян-Перун. У древних литовцев - Перкунас. Дуб с древности был оракулом - по шороху листьев и звукам ветвей предсказывали судьбу. Как и любой гороскоп, гороскоп деревьев, составленный друидами весьма условен. Однако каждое дерево точно соотносит черты присущие
тому или иному человеку. Сходен с его характером. И ему покровительствует. Например: мое дерево – яблоня. Люди под покровительством этого дерева, очень сентиментальные и чувствительные. Но зачастую решаются на замужество наобум. Нерасчетливые, но не простушки, а скорее философы с фантазиями. И еще хочу добавить, как помню, покровительствует и дерево - лавр. Яблоня и лавр - громоотводы, то есть имеющие свойства «отстранять молнии». Создают вокруг себя поля и заряды с помощью эфирных масел, которые, выделяясь, поляризуют воздух и создают заряды электричества. Древнегреческие гадатели и жрецы носили на себе венки из лавра и жевали его листья. Могли предсказывать и врачевать.
– Где ты всю эту муть выкопала?
– Женщина  приносила в контору книгу прочитать.
– Интересно, а какое дерево мое? Может быть, вылечило бы меня.
– Чтобы найти свое дерево, нужно обнять ствол и если почувствуешь, закрыв глаза его корни, движение соков из-под земли по стволу  вверх и растекание их по кроне - оно твое. Дерево даст тебе энергию. Им можно лечиться, получать внутреннюю чистоту и покой. Уходя надо поблагодарить его и погладить рукой, проявить, к нему нежность, как к ребенку. У деревьев есть своя нервная система. Твое дерева может тебе не помочь. Ты не веришь.
– Я бы верила, если бы нас не пичкали, что все это «бабушкины сказки».
– Вот ты говоришь «бабушкины сказки». А задумывалась ли ты, чему учили нас в школе?  А тебя еще и в педучилище? Все ли, правда, что нам говорили? Атеисты говорят, что не было, и нет Бога.
– А ты хочешь сказать есть? – и она внимательно посмотрела на меня.
– Хочу сказать...да. Ведь «что-то», сверхъестественное существует рядом с нами?
 И я вспомнила книгу «Неведомое»-Камиля Фламмари. Одного /1842-1925гг/ французского астронома, исследователя Марса, Луны, двойных звезд. Автор известных научно-популярных статей. Он в своих работах писал: «Никто не вправе утверждать, что мысль не может существовать помимо мозга». Или: «В Космосе существует динамическое начало невидимое… разлитое по всей Вселенной, не зависящее от видимой и весомой материи, и действующее на нее. И в этом динамическом... зиждется разум выше нашего».
 Некоторое время я молчала, наблюдая за спокойно плывущими облаками. Клава тоже о чем-то думала.
– Я почему-то...не интересовалась подобной темой. В душе, конечно, во что-то верю. Но только во что?... Сама не знаю, – наконец, призналась она: – Правда… читала однажды брошюру одного атеиста, который с иронией пересказывал текст из старославянской книги, что «якобы» Иисус Христос родился в 25 году новой эры. В день рождения на небе появилась яркая звезда, приведшая волхвов к его дому. Вышла на крыльцо дева Мария с младенцем. Волхвы предсказали, что родился сын Божий и будет нам Богом.
– Я тоже, где-то об этом читала. Но в отличие от скептиков, я восприняла, как за реальность. Неужели в прошлом, люди, писавшие эту книгу, были дурнее нас? Не может такого быть. Земля существует миллиарды лет. Развивалась культура. По вот наступил век социализма, и мы перечеркнули все. Решили, что умнее нас никого не было, и нет.
– Но-о-о, – попыталась, что-то возразить Клавушка
– Что но?... Мой дорогой учитель, нужно смотреть правде в глаза. О рождении Иисуса Христа подтверждает, ... но уже астролог. Свое размышление преподносит с научной окаймовкой. Называет его человеком «несущий космическую силу». Рождение Иисуса произошло в момент соединения планет Марса - Юпитера и Сатурна. Такое происходит через два тысячелетия. Юпитер -дает политических ученых. Сатурн- религиозных. Этими космическими данными обладал и Иисус Христос. Свои аномальные силы передавал 12 своим ученикам /апостолам/ по числу знаков Зодиака. Иисус родился в эру «Рыба», которая длится две тысячи лет. В двухтысячном году наступит эра «Водолея».
– И тогда родится другой учитель, как Иисус? – неожиданно спросила подруга.
– Об этом  никто не знает. А известно ли тебе, Клавушка, что такое, «асбестовые ткани»?
– Нет, – и она снова с любопытством посмотрела на меня.
– Мы считаем, что  наше поколение самое умное?  А «асбестовые ткани» создали  люди древнего Рима. Понимаешь...древнего, – нараспев протянула я последнее слово.
 – Хватит тянуть кота за хвост. Рассказывай. Согласна с тобой. Сдаюсь. Что за материю они сплели? –  и  подруга немного поежившись от вечерней прохлады, позевнула.
– Ты спать уже хочешь. Может быть, пойдем по домам?
– Ну, что ты. Я просто, немного замерзла. Рассказывай. Очень интересно.
– Раз так. Слушай. В Риме в гробнице, сохранившейся от древнего храма Венеры, еще в прошлом веке находился несгораемый саван. Он не горел в огне,    не подвергался воздействию влаги. Чем еще, кроме чуда, можно было объяснить подобные свойства? Секрет реликвии оказался несложным. Древние римляне делали его из асбестовых волокон, смешанных со льном. Полученную ткань бросали в огонь. Лен сгорал, а асбестовая ткань, прокаленная в огне, использовалась для  изготовления «священных»  саванов.
–И что... больше подобную материю никто не изготовлял?
        – Мы же, пришедшие на смену поколения, считаем себя умнее предков..., – и я скептически состроила гримасу: – Были ткани, но уже другие. В 1899 году в поисках для покрытия дирижабля был изготовлен превосходный образец паутинной материи длиной в 5 метров. Эта ткань была представлена на Всемирной выставке в Париже в 1900 году. Сейчас ткани из паутины изготавливают жители Мадагаскара. Но только опять не  в нашей стране.
– Почему паутинная?
– Нити для ткани «поставляли» крупные пауки нефилы. Впервые из такой материи получил в подарок перчатки и чулки французский король Людовик Х1У.
– Нам бы такие чулки. А то капроновые моментально приходят в негодность, – смеясь, говорила подруга: – А ты права, Альбина. У нас в стране, как придумают что-нибудь для человека... так диву даешься. Ничего до ума не доводят.
– Слушай, Клавушка. Что в Индии-то  создали... В городе Калькутте разработана технология получения тканей из листьев банана и волокна ананаса. Вот ведь... по истине мудрецы.
– Да-а-а, дела, – согласилась она.
 Мы долго еще философствовали на разные темы. Но подул холодный ночной ветер и, заставил нас уйти по домам.   Клава проводила меня до калитки:
– Сейчас немного поработаю с ученическими тетрадями и лягу спать.
– А план уже написала?
– Рабочий план я набросала. Надо немного доработать.
– Чего же ты раньше не сказала? Я бы помогла  проверить тетради.
– А-а-а! Не волнуйся. Сама управлюсь, – и она махнула рукой.

        16 октября 1958 г.

Контора давно включилась в трудовой ритм. Бухгалтерия
щелкала на счетам. В «камераловке» толпились геодезисты., оформляя документы, обсуждали сделанную работу, получали рекомендацию к следующему заданию. Начальник в своем кабинете с утра кого-то прорабатывал. Через приемную бес конца бегал главный инженер /кореец по национальности/, проносясь, на ходу спрашивал:
– Альбина, скоро отпечатаете?
– Последний лист.
В приемную заходили и выходили какие-то посетители. Один из них остановился возле стола, протягивая мне почти под нос небольшие серые бумажки. Подняла голову. Передо мной стоял узкоплечий, худой, длинный радист.
– Что? – спросила его, не отрываясь от работы.
        – Прими радиограммы из отрядов. Сам не хочу заходить к начальнику.
        – Что-то случилось?
– Из «Саблинского» отряда сбежали два рабочих и сменный мастер. А у них еще авария не ликвидирована, вот будет шума...
– Хорошо, положи. Потом отнесу. Там у него кто-то. Слышь, как громко разговаривают? – и я показала на приоткрытую дверь кабинета начальника, откуда доносился его властный голос.
– От греха подальше. Я ушел, – и радист осторожно прикрыл за собой дверь.
После обеденного перерыва в маленький кабинет, где  хранились личные дела, заглянула женщина из  бухгалтерии. Ее остроносое лицо еще больше вытянулось. По лукавому выражению поняла, что произошло что-то интересное.
– Иди! Иди в приемную! Послушай. Гуков кипит в ярости.
– А в чем дело? – продолжая перекладывать «кадровые» бумажки, спросила возбужденную женщину.
– Из трех сбежавших и твой Просмицкий. Начальник грозит выгнать.
– Не пойму. Что за радость слушать?... Я не люблю, когда кто-то кричит, – и, отмахнувшись, уставилась через окно на дорогу: – А что говорят виновники?
–  Причину выставляют, что не желают за бесплатно работать.       
– Выгонят,  выгонят. «Что не делается, то к лучшему», – не глядя на женщину, проговорила я.
        – Плакать будешь, жениха потеряешь, – процедила она сквозь зубы, с какой-то издевкой и бледное хитрое лицо улыбнулось, собрав морщины у щек.
На последнюю фразу я промолчала. Глядя вслед, вспомнила слова из Евангелия от Матфея: «Если душа бывает объята завистью, то и на тело разливает бледность и томление». Золотые слова. Я бы еще добавила: «Не радуйся чужому горю, сам получишь вдвойне».
 Через некоторое время вбежал в кабинет Леонид. Он тяжело плюхнулся на стул. Опершись локтями о крышку стола, обхватив руками голову, долго молчал.
Я не тревожили своими вопросами, выжидая его самостоятельного объяснения. Открыв рот, он глубоко с шумом втянул в легкие воздух и, с силой выдохнул, словно хотел освободиться от душевной травмы. И только потом, выдавливая из себя слова, упавшим голосом произнес:
– Меня увольняют, как быть?
 – Не волнуйся, ничего страшного не произошло. Устроишься в поселке. Стоит из-за этого убиваться
 – Но, ведь мы хотели,... – и, не досказав, опустил голову.
 –Наш договор в силе. Ты думаешь, что я теперь откажусь от тебя? Ничего подобного, – и я улыбнулась: – Ну-у-у. Посмотри на меня. Все нормуль?
 – Мне очень стыдна. Не удобно будет от твоих родителей. У меня кроме сменного белья ничего нет. Всё мое богатство вмещается в баульчик.
– А мы им не будем сообщать. Да ... они и сами ни о чем не спросят. Хорошо?
Он кивком головы согласился, но продолжал молчать. Я наблюдала, как постепенно его желтоватое лицо розовело. На щеках заиграл румянец.  Заблестели глаза, и появилась милая улыбка.
        – Наконец, – подумала я: – отходит.
– Обидно. Живешь среди сусликов в пустыне по целому месяцу, а получаешь в результате «шиш с маслом». Да одни неприятности. Авария три месяца, а никто не чухается. Нет запчастей. Где хочешь, там и бери. Да за такие гроши мы подобную парашу найдем где угодно, – зло изливался он от всей души: – Я боялся одного... что ты меня покинешь. А теперь плевать мне на эту проклятую работу. Пусть увольняют, – успокоившись, тихо добавил: – Нам будет тяжело с тобой, вернее тебе со мной.
 – Забудь. Не бери в голову, все образуется. Вечером, у нас дома, Леонид повторил свое предложение. Но каждое слово проговаривал с каким-то неудобством и стыдом:
– Ты не раздумала?
– Нет.

17 октября 1958 год.

«Любовный дух горит внутри человека, как воск, тающий от лица огня. Любовь не умеет соблюдать  меры, но выше всех светил небесных. Она имеет широкие и длинные крылья. Воспаряет выше Херувимов, и ваше всех хоров ангельских». («О похвале любви и плодах её» - Санктпетербургъ 1819 г.)
Любовь можно воспевать сколько угодно. Она прекрасна во все времена и для всех народов одинакова. Любовь помогает  человеку расцветать красивым бутоном, но беда тому, кто, любя не заметит около себя лжеца, из корыстных целей, претворившись любящим.
Я не ведаю, насколько сильна любовь Леонида, но мои чувства переполнены именно так, как сказано в священной книге, написанной более ста лет назад.
Некоторые философы утверждают, чтобы быть любимым и любить, необходима отвага. Отвага считать определенные ценности достойными высшего внимания. А также отвага ради этих ценностей ставить на карту всё. Сегодня решается моя судьба. Мы. идем в ЗАГС.
Если бы наши милые родители знали и признавали учение Св. Иоанна Златоуста, то, как старшие и имевшие опыт, выбирали бы для невесты жениха ни по внешнему виду, а  по душевным его качествам, из которых главным должно бить благочестие. И здесь Св. Златоуст советует родителям невесты все дело избрания жениха предавать Богу и от него просить доброго мужа для своей  дочери.
«Ищи», говорит он, «для своей дочери мужа, который бы поистине был  ее защитником и хранителем; ищи с намерением дать телу главу».
Но мать мая глубокая атеистка. Такой же не верующий и мой жених. Что же будет с нами? Что предписано судьбой, то и сбудется. Зачем преждевременно разжигать костер догадок? А пока? Мы отправились в ЗАГС.
– Быстрее, опоздаем. ЗАГС работает до шести. А уже пятый час. Придется бежать. Путь длинный, – торопил Леонид, держа меня за руку.
Я еле-еле поспевала. Осеннее солнце ласково сопровождало нас. Да свежий  охлаждающий ветерок помогал легче преодолевать пыльную дорогу. Когда я замедляла шаг от усталости,  Леонид напоминал:
– Не гулять же идем. Спеши.
– Не напоминай. До меня еще не дошло. Я не могу поверить, что все кончено, – запыхавшись, говорила я.
– Что? - спросил он нетерпеливо.
– Подожди! Отдышусь. Хочу что-то сказать. Обещай мне, что никогда не будешь больше пить. Поклянись.
– Сказал, не буду... значит сдержу. Конечно совсем... нельзя.  А, вдруг, компания?
– Я тебе не об этом.
Хотелось бы взять клятву верности, но промолчала.  Разве сердцу можно приказать?  Любовь - природный дар и нам он не под властен.
– Идем! Опоздаем, – повторял бес конца мой друг, увлекая меня с высокой пыльной насыпи железнодорожного переезда.
Подойдя к невысокому саманному дому, с надписью: «Поселковый Совет», я вновь остановилась.
         – Чего  ты?
         – Не знаю. Боюсь.
– Брось ты, дурочка моя, – и он потянул за руку.
Полутемный, безлюдный коридор встретил нас скучно и холодно. Осторожно заглянули в кабинет, где была распахнута дверь.  За столом сидела немолодая, но симпатичная женщина. Она подняла голову, увидев Леонида, улыбнулась.
– Здравствуйте. Вот... мы и пришли. Не опоздали? – пробасил он: – Помните? Я вам заявление приносил.
– Нет, не опоздали. Проходите, раздевайтесь. Садитесь,– приветливо пригласила она, показывая на два стула возле ее стола:  – Я помню даже, на какое число вам назначила. Думала, что сегодня уже не прейдете.
– Ну… что вы. Я же твердо обещал. Дела были. Задержались немного.
– Ничего. Бывает, – мягким голосом успокоила женщина и приняла из рук Леонида наши документы.
Она, что-то долго записывали, заполняла, перелистывала «амбарную» книгу. Я внимательно молча следила за ее работой. А Леонид не переставал подбрасывать шутку за шуткой, заставляя женщину улыбаться. И когда она закончила писать, поднявшись,  протянула мне небольшой лощеный листок, с гербовой печатью.
– Вот вам «Свидетельство о браке». Теперь вы законные супруги, – и широко улыбнулась.
Не успела я взять, как Леонид перехватил. Я немного смутилась. Пожав плечами, с юмором проговорила:
 – «Конец - сказал скворец». Власть перешла в мужские руки, – и, улыбаясь, посмотрела на женщину.  Повернувшись к Леониду,  добавила: – Дай, хотя бы, взглянуть, что за приговор нам вынесли.
– Нормально. Ты теперь тоже Просмицкая. И не  отвертишься.
Вечером в семейном кругу и нескольких подруг скромно отметили нашу регистрацию.


                Вторая  часть.


7 ноября 1958 г.

Подготовка к свадебному застолью отняла много сил и потрепала нервы. Из денег, приходилось пользоваться только нашими зарплатами. Их оказалось  настолько, незначительно, что гостей пришлось приглашать ограниченное количество. За приглашение взяла ответственность на себя мама. И поэтому на свадьбе оказались одни учителя, в число, которых попала и Клава. С детских лет я считалась с мнениями своей матери и сейчас не посмела ей возразить.
Слово «свадьба» - громко сказанное. Я бы назвала простым выражением «приготовили свадебный обед». И даже это торжество выглядело бедно. Вместо «заморских» вин, был самогон, подкрашенный дешевым вином.
Из музыки, был патефон. Гости быстро захмелели и не выпазили из-за стола. Никто не танцевал. Иногда мне казалось, если бы мы с Леонидом ушли, вряд ли кто заметил.
По-моему все присутствующие скорее отмечали привычный праздник «День 7 ноября». Об этом напоминали кумачовые  транспаранты, которые украшали наш маленький поселок. Другим утешением этого дня была погода. Надоедавшие последнее время дожди, прекратились. Утихли даже сильные ветры, что перегоняли по выцветавшему полю сухую траву - «перекати поле».
Несмотря на то, что остальные подруги не были приглашены, от их имени Клава подарила нам настенные часы с боем и гравировкой.
Так как мне пришлось просить трехдневный отпуск на работе, то начальник узнал, что я выхожу замуж. Он прислал с посыльным электрический самовар. В этот период – это был богатый подарок. Такой самовар вряд ли кто имел в моем окружении.
И так, свадебный обед закончился. Его не хотелось больше вспоминать.
Так как мы зарегистрировались 17 октября, то замужество началось с этого дня. С первых дней... мой брак не принес мне радости. Леонид с трудом адаптировался, в нашей шумней семье. Супружество и тяжелые перемены я переносила болезненно. Вся эта обстановка состарила меня на десять лет, превратив благоухающий цветок, которому все завидовали, в измятую угаснув розу. Не хотелось смотреться в зеркало. Настрое¬ние, как осенний, пасмурный день.
Как-то меня спросила подруга:
– Как привыкаете к совместной жизни?
– Как тебе сказать, Клавушка? Я представляла нашу жизнь в других красках. Понимаешь, во мне что-то обрывается... прекрасное и солнечное. Я словно, погружаюсь в какую-то непонятную массу. Приходится думать, а чем-то и о ком-то. Приспосабливаться к другому человеку.
–  А как Леонид?
– Он неузнаваемый. Совершенно не тот, каким его знала. Что-то  нервничает, излишне раздражителен, капризный, как ребенок. За короткое время я устала до бесконечности. И зачем только девки торопятся замуж?
– Может быть, ты не так разговариваешь?
– Наоборот. Стараюсь еще больше, чем прежде, шутить. Он напрочь отказывается слышать меня. Словно растерял чувство юмора.
– А когда-то понимал. Ты что? Уже разлюбила? – и, подруга под¬няла тяжелый взгляд из-под припухших век, излучающий доброе сочувствие.
– Нет! Что ты! Но, однако, любовь не мешает замечать изме¬нения в любимом человеке.
 – Привыкай, притирайся, – и она резким движением головы отбросила с бледного лица пышные темно-русые волосы.
 – Придется, – согласилась я с ней.
 – Может быть, лучше было бы выйти замуж за Лыскова? Вы с ним одногодки. И он тебя то безумно любит.
 – А я? Как же  жить, когда любишь другого?
 – Не донимают больше... его родные-то?
 – Приходила на днях мать в контору. Она тоже заметила в моем лице изменения. Спросила, не больна ли я? Я ей ответила, что вышла замуж. Если бы ты видела лицо этой женщины. Она просто обалдела. Говорит, что не может поверить. Даже поперхнулась. Потом, выдохнув, начала причитать: «Как же теперь будет жить Толька? Он не переживет этого сообщения. Как ты смогла? Какой ужас! Скажи правду? Может быть, ты посмеялась над старухой?» 
– Нет, тетя Груня. Я действительно вышла замуж, – ответила я матери.
Рассказывая подруге, я вновь представила её испуганное лицо, и слышала её причитания до самой двери.
– Знаешь, Клава, что она мне сказала на прощанье?
– Что?
– «Не быть тебе счастливой без Тольки. Будешь век его помнить!» И она вышла из кабинета.
 – Мне, кажется, ... ты... где-то, в уголочке души, уже жалеешь, что избрала ни Лыскова.
 – Пока, что Клавушка, не сожалею. А что будет в дальнейшем...? Неизвестно. Зато в другом твердо уверена. Лысков постоянно последнее время грозился, что отомстит мне. Признаться... не верила, ... но и немного побаивалась. Конечно, ... ты понимаешь, как может парень отом¬стить...? Лично я его так поняла. Но теперь, ... когда я стала женщи¬ной, он мне не страшен. А когда узнает о замужестве... отпадет жела¬ние мстить, – и я хихикнула.
– Мне, кажется, он только пугал. Этот человек слишком тебя любит, и не смог бы причинить зла.
– Может быть. Все может быть.

21 ноября 1958 г.

Вторая половина ноября. На пороге зима. Дуют сильные ветры. Нередко достигают ураганной силы. Скорость их увеличивается до 25-35 м/сек. Но много и штилевых дней.
С наступлением холодов собираются огромные перелетные стаи. Над рекой все время стоит разноголосый гомон. Куда ни посмотришь - всюду птицы. Они с оглушительным шумом проносятся в воздухе, плавают на воде, бегают и стоят на отмелях, островках, илистом побережье. В сумерках многие из птиц летят в степь, на кормушку. А потом на рассвете возвращаются обратно, словно тучи, закрывая утреннюю зарю и тускнеющие звезды. Даже среди ночи слышится порой свист крыльев,  гортан¬ный гомон. А то, вдруг, в туманной дали, озаренной голубовато-призрачным светом месяца, начнется шумный переполох, как будто там на реке разыгралась буря. Пройдет немало времени, пока начнет затихать этот гул. И только отдельные тревожные голоса указывают, что готовятся к отлету в теплые края. Одни летят днем, другие ночью. Стаей и поодиночке.
Я любила смотреть на пернатых, следить за их поведением. Подняв голову к небу, где алел багровый закат, и кружили кругами мои любимцы, вспомнила Капулю. Мы любили с ней у реки до рассвета следить за их неугомонностью. И сейчас провожая взглядом, думала:
– Почему я не птица? И не могу улететь вместе с ними в неведомые страны, чтобы окунуться в новый мир. Там разыскала бы свою любимую подругу и поделилась бы с ней о своих трудностях. Правильно говорят в народе: "Жизнь прожить - не поле перейти".
 Опустившись с небес на землю, представила, что ждет меня сейчас дома.
Леонид, не работает уже больше месяца. Пройдя в поселке все организации, не смог остановиться ни на одной из них. И сегодня возвра¬тился разбитый и разочарованный.
– Все надоело. Мне стыдно жить на вашей шее, – уставшим голосам проговорил он: – Когда имел деньги, тратил налево и направо. Вот ду¬рак-то был.
– Ты не переживай сильно, все уладится. И ты найдешь свой путь, – в сотый раз успокаивала я. Только мои уговоры еще больше раздражали его.
– Алька, ты ничего не понимаешь. Если бы ты знала, как стыдно от родителей. Только женился и дармоедом живу. Умереть, что ли? – и тяжело вздохнул.
– Лучшего, придумать не мог? – ласково упрекнула я: – Может быть, ты все же разрешишь мне поговорить с Гуковым? Вернешься в свой отряд.
– Только не в свой. Там бесконечно авария за аварией.
 За всё прожитое с ним время, Леонид  впервые по-настоящему согла¬сился, хотя и не открыто, но не прочь воспользоваться моей помощью. Его переменившееся решение немного дало надежду на мирную жизнь. Мне иногда казалось, что мы оба не выдержим, друг друга и разбежимся по разным углам.
Обычно, с работы я возвращалась порой уставшая и опустошенная, а он встречал меня с какими-то невыносимыми капризами. Подобное повторялось и по ночам.
– Алька, почему ты отвернулась от меня? Я боюсь, ... ты меня раз¬любила.
– Спи, дорогой. Я так устала. Сегодня был трудный день. А я "нос к носу", ... долго не могу заснуть. Не сердись на меня. И не сочиняй глупости. Я по-прежнему люблю тебя. Разве ты не видеть? ... Прихожу с работы и, вдруг, тебя нет, ...кидаюсь искать. Даже на речку бегу, когда ты с отцом на рыбалке,  – сонным голосом шептала я.
– Het. Нет, Алька. Я чувствую, ты не та. Я не работаю и, ты в душе ругаешь меня, – твердил он  под ухо, чтобы не слышали мои братья, которые спали в одной  комнате.
– Да не ругаю. И ничего не думаю. Я даже рада, что ты всегда рядом. И мне не нужно тебя поджидать, когда появишься на горизонте, – не поворачиваясь, сквозь сон, отговаривалась я. Сказав фразу, тут же проваливалась в небытие.
Неожиданно, в очередной раз, проснувшись, почувствовала, что Леонида нет рядом. Развернувшись, увидела стоявшую почти обнаженную фигуру возле кровати.
– Ты что? Почему стоишь?
– Ни лягу, пока не повернешься ко мне лицом.
Приподнявшись, я протянули руку:
– Иди сюда. Ты, наверное, замерз. Хорошо. Лягу так, как просишь.
 Он медленно, послушно, полез под одеяло.
– Какой холодный. Давно стоишь? – ласково прошептала я.
– Да, – ответил он по-детски, греясь, моим горячим телом.
– Глупенький. Я никогда не разлюблю тебя первой. И не надо беспокоиться.  На работу ты скоро пойдешь, – поглаживая по голове, продолжала уговаривать я.
– Правда? Не разлюбишь? Для меня самое страшное в жизни, ... если ты меня разлюбишь. А на работу пойду, куда ты захочешь. Все сделаю, лишь бы тебе было хорошо. Спи. Я тоже буду спать.

23 ноября 1958 г.

Наконец, Леонид возвратился на свою работу. Провожая его, после нескольких  упреков с подозрениями, я ответила из своего стихотворения, строки которые были написаны ранее:

– Где нет тебя
   Там нет и жизни,
   Там нет ни света, ни огня,
   Туда не манит и  меня.
  – Я твоё письмо, с этим стихом,  храню в левом кармана, у сердца. Оно всегда будет со мной.
  – Ну! ... Бежим! – и я первая выскочила из дома.
Войдя в контору, работа развела нас по разным сторонам. Леонид отправился знакомиться с новым мастером, а я занялась кадровой "текучкой". И только перед отъездом, он забежал ко мне в кабинет, проститься.
– Я уезжаю. Уже погрузились на машину. Дай губки, пока никого нет, – и, поцеловав, добавил: – Знай и помни, ... я люблю тебя. Пиши письма. Мне будет скучно. Они будут согревать меня.
Сунув в его руки пачку конвертов, я молча смотрела на Леонида и думала:
 – Что сказать? Просить, не покидай меня ни на секунду. Носи меня  в своем сердце, как ношу я тебя? – решив, что слова передадутся  телепатически. Вслух пожелала:  –  Счастливо доехать.
– Ну, я пошёл, – пятясь задом, проговорил он. Но, вдруг, отпрыг¬нув от двери, вновь прильнул ко мне:  До свидания.
– Спеши.
Провожать на крыльцо не вышла. Не люблю расставаться. Могу заплакать. Не желаю, чтобы видели  мои слезы другие.
Он удалился. Через несколько минут машина с шумом пролетела мимо моего окна.. Первый раз проводила в дорогу не просто друга, а уже мужа. Человека, с которым предстоит целая  жизнь,  с радостями, обидами и тревогами. Чувствуется, что будет много, даже очень много разлук. Смогу ли я, отпуская от себя, верить человеку в его непогрешимость?
Английский философ Эрих Фромм сказал: "Чтобы верить, нужна отвага, способность идти на риск, готовность принять даже муки и разочарования. Любовь - это акт веры, и кто имеет мало веры, тот имеет и мало любви".

13 декабря 1958 г.

Уже двадцать дней мы с Леонидом не видимся.  Я только получаю  письма, где он не перестает напоминать о своей большой любви.
Вот и сегодня я ждала, когда вернется техник из буровых отрядов. Наконец, в дверь  заглянула сероглазая, светловолосая голова Феликса.
– Ты одна? – спросил он и, нырнул в мой маленький кабинет.
– Одна. Заходи. В каком отряде побывал? – загадочно улыбаясь, спро¬сила я, ожидая, что протянет письмо от Просмицкого.
 – У Саблина,  – ответил он смущенно: – Не жди от меня, что ждешь. Я не был в отряде, где работает Ленька.
Перестав улыбаться, я пристально смотрела на геодезиста. В его поведении было что-то особенное, необычное, словно в душе нес какую-то хрустальную ношу. Хранил осторожно, боясь разбить.  Глаза блуждали, избегали, словно чего-то скрывали и стыдились.
Как-то я упоминала, что при пристальном наблюдении, чувствую человеческую душу, будто прикасаюсь к ней. Слишком явно ощущаю ложь и искренность. В данной душе сквозила чистота и порядочность, но и скрытность.
– Выкладывай, что случилось? – и я попыталась заглянуть в глубину его  серых круглых глаз, но они ловко виновато ускользали: – Не валяй дурака, говори.
– Видишь ли, Альбина, моя речь пойдет тонкая, может быть, не требующая вмешательства. Тем более с моей стороны, при моей к тебе симпатии... Я рискую, ты сможешь не поверить, осудить, возненавидеть. Но, ... одна¬ко, чтобы дать возможность хорошо взвесить, ... если поверишь. А, может быть, я совершаю страшную глупость, жертвуя твоим дружеским отношением ко мне. Но у меня есть один запасной вариант. Предположим, ты возненавидишь меня. Я переведусь в другую "партию". И сумею пережить, не видя и не слыша больше о тебе.
– Феликс, дорогой, к чему такое длинное мучительное красноречие. Короче нельзя? И, ... пожалуйста, не в окно смотри, а сядь напротив и выкладывай. Я все пойму. Не беспокойся. К тебе претензий не будет, как бы мне не было больно.
– Я могу, и сесть, и могу говорить короче. И поверь мне, вовсе не хочу в чем-то, или в ком-то разочаровать. Для убеждения моих правдивых слов, спросишь еще у кого-нибудь из "Саблинского" отряда. Тебе мои слова все  подтвердят.
Предчувствуя, что-то неладное, я громко рассмеялась. Феликс смутился и удивленно посмотрел на меня.
– Не обращай внимания на истерический смех. Не мучай. Говори. Обещаю, что ты ни в чем не пострадаешь.
– И так... Ты, конечно, не знаешь, почему Просмицкий не вернулся в «Саблинский» отряд? Зато я сейчас тебе расскажу. Истинную правду я услышал в отряде. Она меня покоробила. Ты зна¬ешь, как мы все к тебе относимся, и уважаем. Я, как честный человек, не мог "переварить" подобную подлость.
– Феликс, не увлекайся. Короче.
– Сидим мы в отряде за столом. Один рабочий ляпнул. Сам сокру¬шался, что Просмицкий не взял от него "должок".
– Какой? – торопила я. Во мне начинало, что-то нервно содрогаться.
– За выигрыш. Просмицкий выиграл тебя. Давно поспорил о тебе, что не пройдет и полгода, как будешь ему принадлежать. Но ребята его предупреждали, что Лысков уже семь лет старается и ничего не выходит. А тебе, мол, и нечего соваться. Но Просмицкий бился об заклад.
– И какай, был "куш"? – стараясь, ни единым мускулом не выдать, своих расстроенных чувств.
– Об этом рабочий не сказал. Знаю одно, что Просмицкий от выигрыша отказался. Заявил, что произошло не так как хотелось.
– Лысков знал?
– Его в этот день в отряде не было. Но когда появился, ему никто, ничего не говорил. Просмицкий сам похвалился ему. И просил его не мешать за тобой «волочиться».
– А Лысков?
– Они при разговоре с ним чуть не подрались.
И тут я вспомнила. Вот почему родные Лыскова так упорно настаива¬ли, чтобы я стала их снохой. Он спасал меня от позора.
Я чувствовала, что голос сел, в горле от сухости першило. Опустошенным взглядом, смотрела через окно на пустынную улицу. Душа как грузило, опускалась на морское дно.
– Что с тобой? Тебе плохо? – спросил Феликс.
– С чего ты взял, что мне плохо? Все нормально. Если ты гово¬ришь правду, ... то, ... Здорово "мой друг"  сыграл роль влюбленного. Хвала и честь ему. Жаль...
– Что жаль?
– Его жаль. Не уложился за полгода. Пришлось потрудиться... Поработать десять месяцев. Длинная роль артиста. Но, если ты разыграл меня... Бог с тобой, я не сержусь. Каждый развлекается, кто как может.
Феликс слушал, раскрыв рот, словно хотел остановить мои слова:
– Я предполагал. Боялся говорить. Для доказательства преподнесу еще факт.
– Больше фактов не нужно. Я верю тебе, – остановила я, продолжая безразлично смотреть в окно.
– Извини меня, пожалуйста. Извини, если тебя огорчил.
– Не извиняйся. Ты не в чем не виноват, – сказала я вслух. А про себя подумала: – Это  подвела моя  слепая любовь. Не разглядела, где черное, а где белое. Как же жить-то дальше?

17 декабря 1958 год.

Колесо жизни вращается по особым законам природы. С каждым  витком наматываются годы. Жизнь ускользает, а память  остается. Стоит  чуть-чуть расшевелить ее и окажется, что и ней храниться поразитель¬но много факторов, связанных с окружающими нас людьми. Порой житейские будни растворяют нашу память, и мы на некоторое время забываем о дорогих и близких людях. Как бы не перетирала нас жизнь, нам приятно, и надолго запоминается, когда вспоминают о нас, особенно в торжественный день.
В нашей семье зачастую забывали, кто, когда родился. И тем белее  праздновать день рождения. Хотя мы относились к интеллигентной кате¬гории. Бедность, словно, вросла в нас,  и, напрочь вычеркнула стороны, присущие когда-то интеллигенции. Такой недостаток присутствовал, не только в на¬шей семье. Хотя я считаю, что в день рождения ребенка, можно поздравить его поцелуем. Теплота и ласка - лучший подарок для меленького человечка. Мои братья, и в особенности я, были лишены, подобного внимания со стороны нашей мате¬ри. У нее было свое понимание жизни. Она всегда говорила: "Люби, но не балуй своего ребенка. Не показывай свою любовь". Я полностью отрицаю подобное представление.
В младенческом возрасте, я как могла, старалась братьям заменить материнскую ласку. И окончательно привыкнув в своей роли, казалось, превратилась преждевремен¬но в мать. Поэтому братья больше и чаще обращались ко мне, чем к настоящей родительнице.
Шли годы. Дети вырастали, по-своему мужали и, уже не нуждались «в телячьих нежностях». А я не навязывала им свою заботу.  Однако продолжала не забывать их день рождения.
– Мам! Забыла? Сегодня кто у нас именинник? –  возвратившись с работы, переодеваясь в передней комнате, крикнула я.
– Какое сегодня число? – и мать, оторвавшись от проверки тетрадей, постукивая тыльной стороной красного карандаша, задумалась.
– Семнадцатое!
– Семнадцатое? Именинник - Толик. А я ведь совсем забыла. Ему исполнилось десять лет. Как быстро бежит время,– ответила она: – С такой жизнью забудешь все. Даже свой день рождения.  Я и не помню его никогда.
– А что случилось на работе? – выходя из комнаты в кухню, спросила ее.
– После того скандала с директором школы, он отбирает у меня другой класс. У меня остается один.  Как мы будем жить на одну ставку? Отец не работает, а на деньги... какие буду получать... не прожить, – говорила она без вздохов и сожаления, будто шла речь о ком-то, но не о ней. Мать не любила себя жалеть.
– Что же делать?
– Поеду в облОНО и, буду просить перевод на другое место. Пусть даже в другой город. Там, может быть, и отец устроится на работу. А здесь его начальник "Лесозавода" не берет. Все уже знают, как начинает работать, так начинает и пить. Кому нужен такой работник?
– Ты пробовала жаловаться на своего директора?
– А что толку. В районо сидит его друг. Учителя все за меня. А когда коснулось подписать жалобу, все отказались. Лучше уехать в другую школу. Мне осталось работать-то года три, а там пенсия. Вот уж походим с отцом,  по кино и театрам! – воскликнула она от радости, будто, наступил тот желанный момент.
– Походите, ... если будут деньги... На пенсию не походишь. На хлеб не хватит.
– У нас будет две пенсии. Еще отцовская, – продолжала радоваться мать.
– А где братва?
– Где-то носятся. А зачем они тебе?
– Я Толику обещала подарить на день рождения свой фотоаппарат «Любитель». И обещала научить фотографировать и, печатать фотографии.
– Скоро придут, – ответила мама и снова наклонилась над тетрадями.

18 декабря 1958 год.

Приезд Леонида встретила, как и раньше, с  любовью и искренними чувствами. Поставила перед собой цель, не выдавать рассказ Феликса. Однако теперь не верила  его пылким словам.  Близко не принимала к сердцу любые объяснения.  Внимательно прислушивалась к речи, пытаясь разгадать, где правда и где ложь. С большим вниманием наблюдала за каждым его движением. Но моя несчастная любовь все путала в моей голове. И я утопала в каких-то непонятных дебрях.
Однако, старалась соединить, ранее не совместимое. Перед женитьбой, он говорил, что написал родителям о нашей свадьбе. Но прошло уже два месяца  совместной жизни, а они даже не прислали поздравительную телеграмму. Почему?
 – Леня, ты переписываешься с родителями? – как-то спросила его.
– Да. Я получаю письма, – ответил он, как - будто убедительно.
– Где же? Вся корреспонденция идет через мои руки.
После длинной паузы,  уверенным голосом он заявил:
– До востребования. Там в селе, около которого стоит наш отряд… –  но, вдруг, неожиданно умолк. Видимо вспомнил, что я осведомлена, что отряд стоит около глухого аула, где нет ни почты, и даже маленького магазинчика. И он начал говорить сбивчиво и растерянно.
– Покажи, хотя бы одно письмо.
– Не могу. Я их, прочтя, сразу рву.
– Чушь. Ты ничего не получаешь.
– Ты что мне не веришь? –  возмутился он. Словно гневом прикрывал свою ложь. Ясно было видно, что, не из-за того, что я впервые позволила себе его разоблачить.
– Почему же? Верю. Но все же ... хотелось бы прочесть, хотя бы строчку обо мне, – старалась я говорить, как можно мягче.
 – Да, что читать? Нет ничего в них интересного. Родители, как родители. Мама домохозяйка, а отец капитан. Я тебе уже говорил. Отец сейчас в плаванье, – уже спокойнее заявил Леонид.
Почувствовав его неловкость, я прекратила свою настойчивость. К чему мне? Зачем заставлять человека выкручиваться?  Мои чувства и вера в него, вновь взяли верх над любопытством. Я скорее боялась разоблачить любимого, чем узнать  правду. Возникла какая-то жалость к этому несчастному человеку, который запутался сам в себе. Поживем, увидим, решила я.
 
27 декабря 1958 год.

Конец года. Пролетел еще год жизни на нашей великой планете. Что-то  проскользнуло незаметно, что-то осталось в нашей памяти. Как остаются, например, письмена гениальных творцов, таких как:  Гомера, Шекспира, Гете,  Пушкина, и многих других. В ярких солнечных лучах, как вершина айсбергов, живут творчества: Баха, Бетховена, Чайковского, Шостаковича. Радуют глаз и воображения замечательные творения: Микеланджело, Рембрандта, Сурикова, Пикассо. И каждый из этих гениальностей, провожая своё прошлое, задавал себе неисчерпаемый,  во все времена, вопрос.
Гете, который   был не только великим художником, но и выдающимся естествоиспытателем, сказал о себе: «Что такое я сам? Что я сделал? Я собрал и использовал все, что я видел, слышал, наблюдал. Мои произведения вскормлены тыся¬чами различных индивидов, невеждами  и мудрецами. Детство, зрелый воз¬раст, старость - все принесло мне свои мысли, свои способности, свои надежды, свою манеру жить. Я часто снимал жатву, посеянную другими, мой труд- труд коллективного существа, и носит он имя Гёте». Высочайший дар поэта никогда не изменял Гёте. Благодарное человечество будет вечно помнить, и восторгаться гением, открывшего единственно, истинную теорию света, опровергающую учение самого Ньютона.
В истории естествознания украшают имена: Коперника и Галилея, Ньютона и Лавуазье, Ломоносова и Менделеева. Десятилетия конца XlХ - начала ХХ века В.И.Ленин назвал началом новейшей революции в естест¬вознании. Знамена этой революции несли: Рентген, открывший  Х-лучи, названные впоследствии его именем. Беккерель, через год открывший явление радиоактивности. Томсон, который открыл электрон. Планк, заложивший основы квантовой теории и Эйнштейн, создавший специальную теорию относительности, которая заставила коренным образом изменить привычные взгляды на пространство и время, массу и энергию.
Размышляя об искусстве, науке, ее жгучих современных проблемах, осмысливая её путь от Фалеса до наших дней, когда наука стала непос¬редственной производительной силой общества,- невозможно пройти мимо таких ученых, как Нилье Бор, который создал квантовую теорию атома. Вместе с другими учеными разработал основы квантовой механики и теорию ядерных реакций.
На арену истории выходят новые признанные корифеи: главные ракетные   конструкторы. Гениальный С.П.Королев и М.К.Янгель. Внезапно  ворвется, словно метеор, в космонавтику другой конструктор В.Н.Челомей, долгое время находившийся в тени.
Космонавтика для Советов ста¬новится жизненной первостепенной необходимостью. Н.С.Хрущев требует от ракетостроителей все новые и новые проекты, один рискованнее дру¬гого. Цель перегнать Америку. В мае 1958 г. выведен уже на орбиту    третий спутник.
На предприятии Челомея стал работать и сын Хрущева. Занимался он системами управления. Проблема детей высокопоставленных отцов стара как мир. И никого не удивили тайные слухи о пребывании на прилич¬ной должности так же и сына Берия.
Время справедливо. Оно когда-нибудь всех поставит на место. Кому быть в истерии, а кому пятном.
Подводя итоги прожитого года, стыдно причислять себя и своих собратьев в один ряд со звездами. Мы не годимся даже в подметки «папенькиных сынков». Возможно, только лишь…с родни с героями Горьковского романа "На дне". Да-да. Почти так. Может быть, чуточку приличнее. Но жизнь остается жизнью. И каждый проживает, как уготовлено ему судьбой.
Время остановить невозможно. Как и во все столетия, оно летит, кружась пушистым снегом и стелясь ослепительным ковром по серой земле.

28 декабря 1958 год.

Настоящая зима пришла и в наши края. Серебристые снежинки, то посыпают мелкой крупой, словно из дырявого сита. То легкими хлопьями плавно парят, очаровывая и завораживая. То, вихрясь, подгоняемые ветром, снежинки торопливо прижимаются к изгороди. От снега побелела округа: небо, крыши домов, прохожие, бегущие дети по дороге, играя и кувыркаясь в лебяжьем пуху. Пронеслись первые сани, запряженные резвой лошадкой, утопая в рыхлом морозном снегу.
– Думали, Новый год будет без снега. А он... навалил-то... Смотрите сколько! – заглядывая в окно, через мою голову, восхищались конторские работники.
Снег волнует и будоражит. Ибо в каждом из нас  есть поэти¬ческий уголок в душе. И белое обновление земли приносит чистоту и восхищение.
Сегодня, как никогда, я с нетерпением ждала конец рабочего дня. И как только пробило шесть часов, выскочила из душного помещения. Свежесть охватила душу и тело. Глубоко, полной грудью вдыхая морозный воздух, напоенный арбузным ароматом, я пустилась домой. Под каблуками весело и звонко захрустел свежий снежок, словно идя по спелым капустным листьям.
Скоро легкие снежинки украсили мою черную шляпку, укрыли плечи белой кисейной косынкой и стали слепить глаза. Душа наполнилась чудесной мелодией. Я не шла, а летела.
И только, подходя к дому, сбавила шаг. Еще издали я заметила на веранде мужскую статную фигуру.  Он стоял без пальто, в вязанной теплой коричневой кофте. Улыбаясь, человек смотрел в мою сторону. Остановившись у крыльца, я увидела огромные цыганские глаза. Его тонкие интеллигентные черти, напоминали, что-то родное. Но путали мысли темные, как легкий пушок, усики над красивой верхней губой. Он грациозно повернул голову, ветер растрепал его, густую капну черных волнистых волос, и я увидела знакомый профиль, с острым прямым носом.
– Арнолька, здравствуй! Как ты возмужал, изменился, похорошел. Я даже не сразу тебя узнала. На каникулы? – выпалила я и кинулась навстречу к брату: – Ты стал выше, – и, пристроившись рядом, добавила: – На целую почти голову.
– Тебе кажется, – пробасил он.
– Нет! нет! Не кажется. И кто бы мог подумать, что когда-то  носила тебя на горбушке. Не скрою и не лицемерю, как перед братом... ты расцвел, как самый прекрасный цветок.
– Ну-у-у, ... скажешь, – застенчиво улыбаясь, возразил он.
Весь последующий вечер, я не переставала любоваться братом. Я искренне любила его за  бесхитростность, не умеющего красоваться и лгать. Словно природа подарила этому милому созданию гордо переносить тяготы жизни,  не ропща и не жалуясь, и всегда быть всем довольным. Но главное из главных, он в свои 19 лет не растерял чистоту души. Он не курил и не научился пить спиртное. Смотрела на него и думала, как он похож на Мышкина их произведения Достоевского «Идиот». Разница только в том, что полученная пощечина, принесла герою трагедию, а Арнольд бы воспринял хладнокровно, как от скверного невоспитанного человека.
В этот вечер семья долго говорила о прошлом, строили планы, как удачнее осуществить переезд на другое место жительство. Они уедут, а я вынуждена буду остаться одна. Конечно не беря во внимание моего молодого супруга, с которым у меня небыли надежды на опору и поддержку.
Спать легли поздно. Ночью проснулась, от дробного постукивая в оконное стекло. Лениво поднявшись с кровати, подошла к окну и заглянула на ночную улицу. Через густую серую пелену не было видно даже заводских огней. Снег, перемешенный с песком, закручивался в клубок, образуя непроглядную темноту.
Зимой часто бывает, когда ветры нередко достигают ураганной силы и местами скорость их 40-45 м/сек. т.е. почти в 10 раз больше средней. Температура воз¬духа колеблется. Морозы достигают до - 30 градусов.
– Хотя бы к утру стихло, – подумала я, и вернулась в постель, которая еще не успела остыть. Вспомнила, что вчера из отрядов пришли радиограммы. Отпускают рабочих на праздничные дни. Значит и Леонид дол¬жен приехать.
Я очень скучала о человеке, которого бесконечно любила, и кото¬рому, где-то в душе не могла простить за жестокий обман. Но чувство любви всегда оказывалось выше обиды, и каждый раз трепетно его ждала.
Теперь, глядя в серое окно, где шуршал и злобно завывал ураган, в голове тоже бурлило смятение.
– Быть может, Феликс подшутил надо мной? – успокаивала себя.
Уткнувшись в подушку и всплакнув, я заснула.

29 декабря 1958 год.

Утром погода изменила свое настроение. Выглянуло солнышко и все посветлело. Трудно было поверить, что ночью мела песчаная со снегом метель.
После обеда приехал Леонид. Братья, которые были на крыльце, говорили, что он не шел, а бежал домой.
Вечером, за обеденным столом было шумно и весело. Особенно, чему-то,  радовались младшие братья. Они на перебой старались рассказать, что с ними происходило за тот промежуток времени, пока отсутствовал Леонид. Он для них был каким-то эталоном и авторитетом. И каждый член семьи стремился высказаться  о своих новшествах.  В свою очередь Леонид тоже рассказывал о жизни на буровой. Мало говорили только я и Арнольд.
После ужина все  семейство отправилось в наш «Лесозаводской» клуб, который находился через дом.  Там демонстрировался новый художественный фильм. Мы с Леонидом остались одни.
– Меня так тепло встречают твои родичи, что мне иногда становиться стыдно за себя. Когда уезжал из отряд, долго думал о нас с тобой. Я решил, что многое делаю не так, как надо бы... Стыдно. Но обещаю исправиться, – целуя мои руки, страстно говорил он.
–"Чувство, вины - благородное чувство воспитанного человека. Не переживает вины только дурак и дремучий нравственный невежа", – вспомнила я про себя слова B.A. Сухомлинского.
Раскаянье Леонида радовало. И я решила признаться, что без его согласия поздравила с Новым Годом его родных.
– Отлично. Мне все равно неоткуда было бы послать телеграмму, – согласился он.
 У Леонида было хорошее настроение, и он весь вечер рассказывал о своем младшем брате и трех сестрах, которые так же были  младше его.
Наш разговор перебила подруга. Клавушка громогласно, словно на колеснице, ворвалась в дом и  вихрем всё спутала и разогнала. Понеслись общине байки, смех и спор.
– Чего сидим? В клубе «Речников» демонстрируется новый художественный фильм. Рванем?
– Рванем! – воскликнул Леонид, и мы быстро собрались.      

  4 января 1959 год.

Новогодние праздники пролетели, как один миг. И снова потекли каждодневные, ничем не выделяющиеся, будни.
С наступлением каникул весь световой день дети бегали с друзьями по улице. Отца, как всегда, не было дома. Он  пропадал на рыбалке. Сегодня изъявили желание помочь ему и Арнольд с Леонидом.
В комнате стояла тишина. И лишь из кухни доносилось легкое тиканье настенных часов. Возвратившись с работы, я  перекусила. Не разбирая постели,  прилегла отдохнуть на кровати. Неожиданно, в кухне хлопнула дверь. На мой вопрос:
– Кто пришел?
Отозвался мамин голос. Она прошла в комнату и уселась, на детскую кровать. Сложив белые руки, с тонкими длинными пальцами,  на колени, некоторое время молчала:
– Завтра еду в город Аягуз. Меня направляют в русскую начальную школу. Заведующий облОНО обещал квартиру и "телячий" вагон для перевозки вещей. Я уже больше сюда не вернусь. Останусь там. А вы здесь сами погрузите вещи без меня. Леонид-то, когда возвращается в отряд?
– Числа пятого. Это уже завтра.
– Кто же будет помогать? Арнольд тоже завтра уезжает.
– Не волнуйся. Все будет нормально. Мы с отцом управимся. Время не торопит. Не торопясь, соберемся. Телку будете продавать?
– Конечно, – ответила она и хотела подняться, но задержалась: – Хочу спросить... Что Леонид всё так же психует? Даже отец заметил. Говорит, что когда вас пригласили в гости, ты была веселая, а потом, вдруг, увидел тебя в слезах. Отец сказал, что тебя жалко. Мы не ожидали от него такого. Представляли его другим.
– Что поделаешь. Леонид молод и много не понимает. Может быть, когда-нибудь поймет. Да ладно, о нем..., – и я махнула рукой.
         Мама ходила по комнате, собираясь в дорогу, о чем-то говорила и говорила. Слушая ее, я думала про другое. Мои мысли были заняты о том, что остаюсь одна. Одиночество не пугало. Единственная жалость, расставание с семьей. И молила Бога, чтобы как можно легче порвались узы связи с родным очагом, где плохо или хорошо жила и росла. Особенно жалела, что не смогу слышать веселый смех и шаловливые голоса мальчишек, которых считала своими детьми. Я понимала, что  разрыв неизбежен. Обра¬зуется новая моя семья.  И я должна сама строить свою жизнь. Но как? Любовь не радовала. Она ярмом висела в душе. Уже сейчас понимала, что попала в водоворот обмана своих иллюзий, глупой придуманной фантазии. Проведенный вечер в новогоднюю ночь в гостах, и поругавшись с Леонидом, вновь подтвердился мой ошибочный выбор.
– Если бы я знал, что Ленька испортит еще до праздника тебе и мне настроение, то лучше бы ушел в клуб «Речников» на Новогодний бал. Я пожалел тебя. Подумал... не был на  твоей свадьбе, так хоть на вечере будем вместе, – с обидой высказался Арнольд, когда возвратились из гостей: – Я не понял, что он от тебя хотел? Из-за чего был весь этот сыр-бор?
– Он не разрешал мне надевать панбархатное платье и замшевые, на каблучке туфли. Сказал, что я теперь замужняя и должна одеваться очень скромно. Обиднее всего, что все высказывания,  выражал в грубой и вульгарной  форме. Настоящий мужлан.
– Он, что дурак что ли? Надо гордиться, что жена красивая и хорошо одетая.
– Этого я не могу тоже понять.
Зато хорошо начала сознавать слова великих мыслителей: "Существует очень много людей, которые ни разу в жизни, не испы¬тывали счастья, но нет таких, кто бы ни разу не страдал" /Э.Фромм/. Ложное счастье я испытывала. В основном отношусь к первой категории. И должна с этим смериться.

16 января 1959 год.

Леонид давно уехал на буровую. В скучные вечерние часы я отправлялась к подругам. Обычно наши сборы проходили у Клавушке в квартире. Её братья разбегались по друзьям, и она оставалась одна дома.
– Девочки! Как чувствовала, что все в сборе. Так и тянуло. Так и бежала к вам, – смеясь, говорила я, проходя, к столу, где сидели вокруг три девушки. Одна из них была мне не знакомая.  Они о чем-то интересном болтали. Смеялись так, что слышно было в сенях.
– Привет милая!  Как вышла замуж и откололась от нас, – с упре¬ком проговорила Фаина, продолжая улыбаться.
– Садись за компанию, – и Клавушка подставила к столу табуретку.
– Чего в темноте-то сидите?
– Откуда ты взяла, что темно? Луна-то смотри... как в окно заглядывает. Ты с улицы... там, на столбах свет... Да и что нам рас¬сматривать? Мы  ворожбой занимаемся. Может быть, и нам достанется такой же болван, как тебе, – продолжала в шутку говорить Фаина, поправляя пышные темно-русые волосы, которые и без того были аккуратно уложены.
– Девчонки, ворожить-то опоздали.
– Ничего, не опоздали. Известно ли вам девочки, что гадают не только под Новый Год или Рождество? Существуют гадания семицкие, русальские, на Благовещенье / 25 марта - старый стиль/,   и на Ивана Купала /24 июня/,  на Покров /1 октября/ и на день Параскевы - Пятницы /28 октября/. И на другие праздники народного календаря. Самыми "пригодными" днями для гаданий в народе считались пятница и понедельник. Четверг слыл днем шабаша всей нечисти. По поверью в черный четверг бесовский  совет решил изничтожить Христа. А у колдунов и ведьм ночь "великого четверга" отводится на свидания с нечистой силой... Но особенно  правильное гадание в святки. 19 января открывается канал энергии, заряжая все пространство Земли. И длится две недели. Заряженная вода хранится очень долго.  Издавна существовало поверье, что лучше креститься в крещение. Человек будет счастливым, – и Клава обвела всех  своим хмурым взглядом, словно искала согласия.
 – Вот... видишь, Альбина, а ты говоришь, опоздали, – упрекнула Фаина.
– Энергетический канал откроется на Рождество, 19 января, а сегодня только 16-ое.  Давайте лучше погадаем на картах. На них легче ворожить. Разбросишь, и все перед глазами. Каждая карта сама за себя говорит.  Черви - о чувствах, браке, любви, дружбе, доме. Буби - означают перемены, новости, известия, путешествия, мысли. Трефи - относятся к деньгам, работе, имуществу и вообще материальным вещам. Пики - власть, честолюбие и сила, –  перечислив, Клава обрати¬лась ко мне: – Альбин, у тебя хорошо получается. На-ка разбрось нам карты.
– Ну-у-у! Даешь! Нашла цыганку, – запротестовала я.
– Не прибедняйся. Давай! Давай! Все говорят, что ты хорошо воро¬жишь. Все сбывается, – шутила Фаина, подсовывая в мои  руки колоду: – Клава... свет! Зажги свет.
– Если бы я действительно знала значение каждой карты, то заранее  суме¬ла бы  оградить себя от всех бед и неприятностей. Разгадала бы свое буду¬щее, – раскладывая  карты по столу, ворчала я в шутку.
Мне было хорошо среди друзей. Я с ними отдыхала. Забывала  неудачи и огорчения. Они много смеялись и шутили. Каждый рассказывал какую-нибудь веселую байку, и все громко хохотали. Время бежало незаметно.
– H-y-y! Хватит! Братцы, мне пора,- и я встала из-за стола.
– Нам всем пора по домам! – на перебой загалдели гости.

17 января 1959 год.

Что такое жизнь? Не раз задавала себе вопрос. Ответ искала в других умах, запечатленных на бумаге. Обратилась к немецкому философу - Эйген Финку, который выражал свою мысль в своеобразной форме: "Игра¬ем ли мы потому, что у нас есть свободное время, или же у нас есть свободное время, как раз, потому что мы играем?" Его вопрос, заданный себе о жизни и времени звучит выводом, что наша жизнь - игра. И изобра-жая деятельность, игра присутствует в жизни человека почти повсеместно. Каждому отпущена своя роль в жизни. Об этом достаточно хорошо и увлека¬тельно изложено и в книге Э.Берна "Игры, в которые играют люди".
Что же происходит? Игра связывает воедино внутренние хронологии событий, подобно тому, как происходит в шекспировской трагедии "Гамлет". Играют не только актеры, но и зрители, особенно когда они захвачены спектаклем.
Учитывая рассуждения, приходится признать, что жизнь - игра. Какая, роль отпущена мне? Трагическая, комическая, сентиментальная, лирическая? Выходит, промелькнувшие перед нами лица, участники нашего спектакля? И кончается он, с уходом данных артистов? В таком случае, куда приписать чувства, страдания, слезы и любовь? К трагедии?
Что за чушь? Какой-то бред. В моем сознании не живет игра. Я просто живу. И ведет меня по дороге жизни судьба. Жизнь я свою не выстраиваю, как шахматист на шахматной доске. Быть может, мой мозг не на столько математический? А следовало бы "выстраивать". Быть генералом своей жизни, а не солдатом, подчиняющимся другим командам? Где найти, ответ? Если жизнь - игра... я в ней плохой игрок. Живу чувствами, эмоциями, без оглядки назад, не заглядывая вперед. За прошлое... сказала бы словами, древнеримского философа Сенека: "То время, что прошло, наше, что было-то теперь в самом надежном месте".
Итак... кончается неудачная картина моей юности. Постепенно, не сразу, с арены исчезают действующие лица. Сегодня, когда пошла  на работе, встретила человека, который играл не значительную роль в этом спектакле.
         Любуясь заснеженной природой, ко¬торая редко балует  зимой благодатью в этих краях, я почувствовала, что не просто так, рядом, на дороге остано¬вилась грузовая машина. Из кабины послышался мягкий ласкающий мужской тембр.
– Аля!
Повернув голову в сторону, откуда послышался голос, увидела Бориса, брата Лыскова. С нежностью смотрели на меня черные большие бархатные глаза. Улыбаясь, он спросил:
– Куда? Садись, подвезу.
– Ты напугал меня. Мимо проносятся машины, я не обращаю внимание. И, вдруг, кто-то произносит моё имя, – задыхаясь от испуга, прогово¬рила я: – Спасибо.  Но я почти пришла.
– Садись. Хоть два шага провезу, и то будет легче.
– Хорошо, – залезая в кабину, виновато поглядывая на него. И почувствовав спиртной запах, добавила:– Боря, ты, как всегда, чуточку выпивши.
– Что ж..., Аля... Что поделаешь... Брата женю, – и он тяжело вздохнул: – Ты, наверное, знаешь?
– Знаю, Боря. Знаю. Как будто все понимаю, – ответила я вслух, а про себя подумала: – Но кто-то руководит мной. Ведет меня своей тро¬пой. Чувствую, что путь предстоит трудный, но не сворачиваю. Почему?
– Не пожелала выйти замуж за нашего Толика. Посчитала его не парой. Что ж! Теперь ничего не поделаешь. Видно такова ваша судьба, жить врозь. Но душой вам не разойтись. Попомни мои слова, – говорил он с обидой, часто вздыхая.
   Подвезя к организации, остановил машину.
– Спасибо, Боря. Мне очень жаль, что мы не породнились. Не сердись на меня. Ты прав, это судьба. Она сама распорядилась  нами, – и, не оглядываясь, я ушла прочь.

21 января 1959 год.

Работа поглощала меня без остатка, полностью отключая от личной жизни. Но когда появлялась свободная минутка, шутила с присутствующими, и они от души смеялись. Мне нравилось, когда всем было весело. И чем больше улыбались люди, тем изощреннее звучал мой юмор. Словно его нанизывала на острее копья. Порой удавалось ловко разрубить даже узел зла непримиримого врага, заставляя хохотать, не замечая, что смеется над своими пороками. Плохое настроение, всеми силами, скрывала от посторонних глаз. Считала, что боль души - моя боль. И навязывать её никому не должна. Я считала, что нет человека, который бы не имел своих неприятностей. И нельзя ему при¬чинять дополнительное переживание.
Вчера я проводила свое любимое семейство в город Аягуз. Они уехали в «телячьем» вагоне. Я переживала в двойне. Боялась за мальчишек. Как бы не простыли.
Уезд семьи охладил мое юмористическое настроение. На работе я больше молчала. Ни с кем не вступала в разговор, хотя чувствовала их огромное желание отдохнуть возле меня.
– Ты нынче, как солнышко, которое спряталось за тучку, – заметила бухгалтер, женщина средних лет,  проходя мимо: – Что-то случилось?
– Ничего... работы многовато. Мозги отупели.
– А-а-а, – и улыбаясь, скрылась в своем кабинете.
Наконец, рабочий день подошел к концу. Скорее на улицу! Морозный воздух должен погасить пожар  души. Она горела от жалости к себе, за свое одиночество. Сердце сжималось. Охватывало ощущение, словно ушел поезд, прошлой жизни. Никогда мне не было так грустно и одиноко.
И сейчас, выскочив из конторы, я кинулась в припрыжку, рысцой по снежной дороге домой, но, пробежав несколько метров, остановилась.
– Куда спешу? Меня никто нигде не ждет.
Прислушиваясь, к звонкому снежному скрипу шагов, медленно поплелась к маленькому поселку, где вспыхнули бледные огни, хотя вечерние сумерки не опустились на грешную землю. В тяжелых раздумьях незаметно дошла до родного крыльца. Извлекла из почтового ящика газету - "Комсомольская правда". Лениво отперла ключом дверь и вошла в холодную пустую квартиру.
На кухне теперь стоял небольшой стол, принесенный из коридора, и два кривых табурета. На плите маленькая, до блеска выскобленная, много¬летнего пользования кастрюля. Здесь же стояли две алюминиевые кружки. На двоих тарелки, и ложки. Рядом, с куском засохшего хлеба, перочинный нож. В двух пол-литровых банках соль и сахар. Украшением малочисленной посуды возвышался блестящий электрический самовар.
Посидев на табурете у порога, нехотя поднялась и прошла во вторую комнату. Посредине валялся чемодан с бельем. Кровать осталась со вчерашнего дня в разобранном виде. Всюду по полу разбросан оставший¬ся мусор, напоминавший об отъезде семьи. В этой комнате было холоднее и  веяло грустью.
Сбросив пальто и шляпку, переодевшись в домашнее платье, я принялась за уборку. Заканчивая мыть полы, в дверь кто-то робко постучал.
– Входите. Открыто.
На пороге, улыбаясь, появилась Клавушка.
– Привет, хозяюшка.
– Привет! Как хорошо, что ты пришла! – обрадовалась я: – Думала... меня  одну тоска задавит. Ты мое спасение. Сейчас из самовара будем пить чай. Жрать хочу... страсть. С утра ничего не ела. Можно сказать... со вчерашнего вечера. Ночевала у тетки. А утром ушла рано. Все еще спали. Сейчас бы быка жареного съела. Но... увы! Шаром покати... пусто.
– Может быть, что-нибудь принести? – предложила Клавушка.
– Нет! Нет. Не стоит. Мы с хлебом. Хорошо? А завтра пойду на "промыслы" в магазин. Сегодня уже всё закрыто.
Пройдясь по пустым комнатам, причмокивая, подруга спросила:
– Где будешь спать-то... в этой или той?
–Хочу кровать перетащить на кухню. Здесь теплее. Дров оставили мало. Буду использовать только для приготовления пищи. Да цветы, чтобы не "простыли". А то... чего доброго "чихать "начнут. По ночам не дадут спать. И нарушится мой «комфорт».
– Не смеши.
– А что тут смешного? В этом доме живыми остались: мое «величество», да они,– шутила я.
Клава помогла перенести кровать, и мы сели пить чай.
– Заварка-то есть? – спросила подруга, поглядывая на пустой стол.
– Сейчас поищем коробочку. Там, как будто, немного оставалось, – и, найдя, остатки высыпала в кружку. Налив кипятка, добавила: –  В Китае обнаружены три уникальных чайных куста, которые правильнее было бы назвать, деревь¬ями. "Возраст" их 500 лет. Самый большой из кустов имеет высоту 15,3 метра, диаметр его огромной кроны -18 метров. Нам бы сюда хотя бы веточку. Надолго бы хватило заварки.
– А знаешь, откуда родом помидора? – спросила подруга в свою очередь.
– Нет. Вернее сказать... относительно.
– Учение установили, что родиной помидора является Перу, где он рос когда-то как дикое растение, – и Клава подсела к столу:- Ацтеки называли его томотле /отсюда, вероятно, общеизвестное название "томат"/ В Европу помидор попал только в середине шестнадцатого века, но быстро завоевал популярность и расселился по всему континенту.
– Ой! Клавушка, лучше не вспоминай о вкуснятинах. Я голодна. С огромным удовольствием съела бы, хотя бы, одну маленькую помидору.
– А кислых, хочешь? Принесу.
–Нет. Кислые не люблю. А что? Ты бы могла предложить?
– Есть одна баночка. Храню на день рождение брата.
– Вот и сохрани. А то на стол нечего будет поставить.
Неожиданно в коридоре резко хлопнула дверь. Переглянувшись, мы прислушались. Кто-то нащупывал в темноте ручку второй двери.
– Дергайте смелее! –  крикнула Клавушка.
Дверь широко распахнулась и на пороге, появилась высокая, складная молодая женщина.
– Привет! Вот вы где прячетесь! – и тут же без приглашения сбросила длинное зимнее пальто с искусственным, но красивым серым воротом. Сняла пуховую серую шаль, и всё небрежно кинула на разобранную постель. Встрях¬нув пышными темно-русыми волосами, придвинула свободный табурет к столу: – Всех  оббежала. Вас искала.
– А мы тебя ждали. Думаем... чего это задерживается наша Фаиночка, – с шуткой в голосе и, улыбаясь, заявила Клава, подставляя, кружку с чаем.
– Сама-то чего не пьешь? – заметила Фаина.
– Я уже напилась. Теперь в гости, нужно ходить со своей посудой.
– Чего это вы так громко ржали?
– А чего нам не ржать. Я лично помидор объелась, – шутя, дразнила я подругу.
– Да ну-у-у! Где же вы раздобыли?
– Слушай ее... Она насочиняет, –  Клава сипло хихикнула.
– А-а-а. А я чуть было не поверила. Не отказалась бы от сорта - "Кронпринц".
– Батюшки. Где ты название-то такое красивое выкопала? – с удивлением  спросила Клава.
– Ну, ты даешь! Всю жизнь садишь, и сама не знаешь, что выращиваешь. Томаты бывают разных сортов... И по вкусу отличаются друг от друга.
– Да ну-у-у. А я и не знала. Ну-ка расскажи нам, – и  Клавино круглое лицо с низким лбом и суровым взглядом ещё больше насупилось.
– Томаты бывают высокорослые. К ним относятся "Кронпринц", "Яблонька России", "черный эфиоп", "Де барао", "Болгарский жемчуг", "Петто". Есть низкорослые. Это: "Ленивец", "Факел", "Зарево". Но самые интересные томаты, комнатные. Называются "Пламя Арктики". И последний сорт декоративный - "Смородинка", самый любимый сорт у детей. Да ещё, «Аурич»
– Ты Фаина – гений, – заметила я и развела руки.
– Почему гений?
– Запомнить все названия… просто гениально. Ты великий ботаник.
–Не говори, стараюсь. Предвидела, что перед такими олухами придется хвалиться знаниями, – и она громко рассмеялась.
– Про огурцы... знала, что делятся на сорта. А вот..., что столь¬ко разновидностей у помидор... не предполагала,– восхищалась и Клава.
– Какие твои годы. Еще успеешь... узнаешь, – шутила Фаина.
          – Девочки, как мне с вами хорошо. Но вспомню, что останусь ночевать одна... жуть берет.
– Боишься? – и Клавушка с жалостью посмотрела на меня.
– Не то, что боюсь, как-то, не привычно. Одиноко.
– Пошли ко мне, – хором заявили подруги, и, поглядев друг на друга, расхохотались.
– Спасибо, девочки…Я должна сама приспосабливаться.
– Деньги-то есть?
– Конечно. Сегодня получила впервые зарплату и за Леонида.
Наше застолье длилось уже несколько часов. От анекдотов и смешных историй переходили на различные темы. Если бы любопытный подслушал бы нашу "бредовую" философию, то смеялся бы над нами до упада.
      
28 апреля. 1959 год.

Все последующие месяцы жизнь моя шла наперекосяк. Леонид приезжал редко. Из квартиры мне предложили выехать. Да и дрова заканчивались. Я для обогрева почти не топила. Цветы от холода погибли. Большую часть я ночевать уходила к Клаве.
Но однажды печь в квартире вообще прекратила топиться. Чтобы меня выжать из дома, видимо перекрыли трубу, и дым валил в квартиру.
Я начала жаловаться своему начальнику, что из-за отсутствия жилья, нам с Леонидом придется увольняться. Начальник дал жилье в одноэтажном саманном доме, где жили наши сотрудники конторы. Квартира была очень, даже очень маленькая. Две комнатки. Одна являлась кухней, с печкой, а другая,  являлась «большой» комнатой. Но не, потому что она действительно была большая. Туда входила  только одна кровать и стол. Дом находился за забором нашей конторы. Близко к работе, но далеко от реки и подруг.
С Леонидом отношения не налаживались. Он по-прежнему вел себя как капризный ребенок, плюс, упрекал меня во всех грехах, которые придумывал сам. Любой разговор заканчивался скандалом и оскорблением в мой адрес. Потом он хлопал дверью, а я оставалась плакать. Моему разочарованию не было конца.
Зато радовал апрель месяц. На дворе жара набирала силу. Несмотря на весенний месяц, солнце палило  по-летнему.
Леонид, после месячного труда на базе, снова переведен в отряд, и одиночество томи-ло меня вдвойне.
Зато, оставшись одна, обычно, не мучилась, с приготовлением пищи. Посе¬щала нашу дешевую столовую, что была неподалеку между домом и конто¬рой. И сегодня, с утра забежала выпить стакан чая, со свежей, пышной булочкой. Кушала медленно, обратила внимание, что зал отчего-то быстро опустел. Глянула на ручные часы. Стрелки показывали без пяти девять. Пулей, выскочив из столовой "рванула" к зданию конторы, в воро¬тах чуть не столкнулась с Гуковым. Я затормозила.
– Опаздываем, Альбина Александровна, – сквозь улыбку сделал заме¬чание начальник.
– Не может быть... Ничего подобного, Дмитрий Николаевич.
 Он, вытянув из кармашка брюк круглые старинные часы на золотой цепочке, многозначительно  заметил:
– Аккуратная, ни секунды, ни раньше, ни позже,– и хитро улыбнулся.
– Стараюсь, – шагая с ним в ногу, шутила я, хотя в душе чувствова¬ла себя виноватой, но взаимно улыбалась.
– Отправила своего муженька в отряд?
– Так точно... отправила, – ответила по-военному  опять с шуткой в голосе.
– Хулиганка, – и начальник  засмеялся: – Как устроились родители на новом месте?
– Пишут… хорошо. Но... как в действительности... не знаю. Если бы съездить, ... то точно бы... доложила, – и лукаво глянула ему в лицо.
– Хитрая, – и он хихикнул: – отпрашиваешься на праздники?
– Я всегда верила в вашу высочайшую чувствительность.
– Льстишь? Вынуждаешь?
– Ну что вы? Как можно? Говорю истину. Но отпустите... отказываться, не смею, – отговорилась я, стараясь вложить в каждое слово, как можно больше юмористического смысла.
– Ну-у-у, бестия. Так и вынуждаешь отпустить тебя к родителям, – медленно поднимаясь  по ступеням крыльца и, прищурив серые с хитринкой глаза, не прекращал улыбаться. Потом, серьезным тоном добавил: – Бог с то¬бой. Езжай. С 1 по 9 мая... Но десятого, как штык, на работе.
– Спасибо!!! – взвизгнула я и, хлопая в ладоши, через коридор "пустилась" в свой кабинет.
 Начальник остался на крыльце около рабочих, которые тут же "атаковали" его вопросами.
– А Леонида берешь с собой? – спросила женщина-бухгалтер. Но, заглянув в мое лицо, поняла, что я об этом не подумала. Она же не знала, что перед его отъездом, мы сильно поругались: – Ты неправа. Не должна его оставлять. Пойди к Гукову и отпроси его. Езжайте вместе.
– Вы так думаете? – и посмотрела на её уставшее немолодое, умудрен¬ное годами, лицо.
– Не, думаю, ... а твердо знаю, – убедительно настаивала она.
– Сделаю так, как советуете, –  выйдя из бухгалтерии, не откладывая, направилась в кабинет начальника.
Гуков сидел за столом.  Макушка  бритой головы,  была прикрыта темной тюбетейкой. При моем появлении, оторвавшись от бумаг, он поднял глаза. Поглаживая острую посеребренную бородку, отвлечено куда-то смотрел через окно. Некоторое время молчал, словно мысли его летали где-то в облаках. Потом спросил:
 – Что случилось?
 – Я оторвала вас от дела? Извините, – и развернулась, что бы удалиться.
– Говори, говори... Чувствую, за чем пришла. Хочешь Просмицкого с собой взять?
– A вы откуда знаете? – и я от удивления широко раскрыла глаза.
– Мне слишком много лет, что бы ни догадаться... Умею мысли читать, – и  засмеялся.
– Опять шутите?
– Ни чуть. Хорошо. Забирай своего разлюбезного. Но без опоздания.
К вечеру к Леониду уже летела радиограмма о выезде.
Оставаясь наедине с собой, я часто задавала один и тот же больной для меня вопрос:
– Почему мы не умеем мирно жить?
Искала ответ в записях великих умов: " В нашей жизни существуют явления, на которые мы в суете тяжелых повседневных забот почти не обращаем внимания. Если же мы внимательно приглядимся к себе и окружающим нас людям, то обнаружим, что все мы связаны друг с другом не только родственными и рабочими, творческими и дружескими отношениями, но и общей энергетикой. Мы все как бы нахо¬димся в огромном энергетическом поле, которое во многом определяет наше бытие. Издревле ученые делили людей, в соответствии с их темпе¬раментом, на холериков, сангвиников, флегматиков и меланхоликов. Позже психологи разделили всех людей по их реакции на окружающий мир /на интровертов - замкнутых на себя/ и /экстравертов - открытых во вне/. Понятно, что процесс познания бесконечен и впереди нас ожидают новые открытия в науке о человеке. Однако уже сегодня существуют теории и гипотезы, объясняющие природу нашего поведения.
Способность  отдавать свою энергию, воспринимать, чужую, а также подпитывать себя энергией вселенной была присуща человеку. Мы ведь обычно чувствуем, с кем нам хорошо, к кому равнодушны, а с кем нам становится не "по себе".
Наши далекие предки, были менее образованны, чем мы, но окружаю¬щий мир чувствовали тоньше. Опыт многих поколений  позволил им выра¬ботать оптимальные правила общения, как между собой, так и с природой. Когда же человек пренебрегает своими "обязанностями" перед природой и самим собой, то его организм "загрязняется" и хуже работает. А сам он осознанно или нет, переходит на "вампиризм"- подсасывание биоэнергию у окружающих его людей. Кроме "вампиров" существуют "доноры, отдающие свою энергию. Донорство или вампирство человека /в его энергетическом проявлении/ вовсе не следствие неправильного образа жизни, утверждают другие. Оно заложено в ребенке уже при рождении и является проявлением индивидуальной системы удовольствий человека" /В.Космынин/
Как же распознать, кто есть кто? Интроверты "вампиры"- /люди, замкнутые на себя/, получают удовольствие, когда за ними ухаживают, предупреждают их желания. Экстраверты "доноры" - /люди, открытые вовне/ счастливы, когда есть люди, нуждающееся в их помощи, в их энергии. И, напротив, они быстро устают от людей, которые обладают тем же набором качеств, что и они. Правда, встреча с такими людьми им приятна, если она непродолжительна и носит характер либо совместной деятельности, либо обмена информацией.
Браки, вероятнее всего, нестабильны, если оба супруга являются донорами энергии. Мотивировка распада брака обычно такая: "Он /она/ не нуждается в моей любви". Оба супруга "вампиры" также не уживаются. Они расстаются с претензией: "Он /она/ не проявляет ко мне достаточного внимания". Самые устойчивые семейные пары -  мужчина - "донор", а жена - «вампир»
Замечено, что наиболее же сложны судьбы женщин- "доноров". Естественно, что никаким лечением, постами и молитвами нельзя изменить эту природу, энергетическую сбалансированность. Да и не надо менять. Надо быть элементарно грамотным в этом вопросе: знать, кто ты - "донор" или "вампир", кем является твой партнер, чтобы жизнь была полнокровной и разнообразной.
Прочитав, я спрашивала себя:
– Кто же, мы с Леонидом? Кто есть кто?
 
30 апреля 1959 год.

Чем ближе приближался поезд к месту назначения, тем серее становилось раннее утреннее небо. Свинцовые облака грозно смотрели с хмурой высоты. Погода явно не благоприятствовала нашему приезду.
Наконец, поезд остановился у провинциальной станции, с небольшим вокзальным помещением, на котором крупными буквами выведено название города:  "АЯГУЗ"
 Из всего состава вышли человек де¬сять и горохом рассыпались в разные стороны.
Мы прошли, на другую сторону вокзала, где тянулась, прямая улица. Сонная тишина давила на душу. Словно, город вымер.
– И спросить-то не у кого, – проворчал Леонид, закуривая сигарету.
Пройдя вдоль по улице, мы увидели молодую женщину, которая растолковала, где находится дом, который мы искали.
Входная дверь, двухэтажного старого здания была крепко заперта. Постучав, мы не получили ответа. Леонид заглянул во все окна первого этажа, там явно никто не жил.
– Что делать? ждать, когда кто-нибудь проснется? – и я вопросительно посмотрела на Леонида.
– Надо "пулять" камешки, в любое окно второго этажа. Кто-нибудь услышит.
– Осторожно, не разбей.
– Постараюсь.
В окне "замаячила" незнакомая женская взлохмаченная голова. Леонид поспешил объяснить причину беспокойства. Через несколько минут по сту¬пеням  скрипучей лестницы кто-то, захромал. Подойдя к двери, мужской голос спросил:
– Кто там?
– Мы! – отозвалась я.
– Приехали? Это вы приехали. Мы с вечера вспоминали вас. Как чувствовали, что появитесь, –  вытаскивая дверной засов, уже тарахтел отец.
Поприветствуя поцелуями друг друга, поднимаясь вверх по скрипучей лестнице, отец не перес¬тавал рассказывать, что с балкона будем смотреть демонстрацию, что рядом клуб, недалеко, через улицу, базар и все магазины. И что здесь, в городе, можно купить дешевые,  красивые вещи. И когда перевел взгляд на нас, дополнил:
– Хорошо, что одели пальто. У нас по утрам прохладно. Даже замерзают лужи.
– Это! Что? Ваша общая кухня? – спросила я, входя в просторный коридор.
– Да. Мы здесь готовим. У каждой семьи свой стол. Готовим на электрических плитках. Это здание принадлежало школе. Здесь был интернат для приезжих детей. Теперь живут семьи учителей. Каждой семье отведено по комнате. Нас пятеро. Все в одной. Как общежитие. Проходите и открытую дверь.
 Mы вошли в комнату, с высоким потолком. В проеме между двух больших окон громоздился знакомый комод. Над ним висело  старинное круглое зеркало, в массивной деревянной резной оправе. Вдоль стен выстроились двуспальные  кровати. Ближе к двери стоял шифоньер. Круглый стол, на точеных объемных ножках, торжественно смотрелся посредине крупной тяжелой мебели. 
– Хорошо, что все вошло, – заметила я, присаживаясь к столу: – Не раскаиваетесь, что переехали? – обратилась я к маме, которая протирала сонные глаза.
– Нет! Зачем? – заговорили на перебой родители: – Мы довольны всем.
– Здесь нет такой жары, как там.  Да и  все же город. Дом в самом центре. Все рядом. Были бы деньги... можно все купить, – перехватила разговор мама.
Пока отец хлопотал на кухне, она и братья продолжали рассказывать о новинках своей жизни. Братья о новых друзьях и здешних развлечениях. А мама о соседях по коридору. И о том, что на работе тоже все отлично. Скоро устроиться на работу и отец.
Я слушала и радовалась, что вновь видела дорогих и близких мне людей.
Время шло быстро. Не стану описывать обо всех днях пребывания. Теплый прием принесли мне полное спокойствие. Я чувствовала, что семья меня не отвергала.   Душой приняли и моего спутника.  Но каждый день проносился, как миг. Хотя за этот миг, мы сумели познакомиться с новой обстановкой небольшого городка, который утопал уже в молодой зелени.
Быстро приблизилось время расставания:
– Мне кажется, ты беременная? – спросила мама, когда мы остались одни.
– Да.
– Когда пойдешь в декретный отпуск, приезжай к нам.
А может быть, и совсем переедите. Сначала поживете у нас, потом найдете квартиру.
– Зачем? У нас там квартира и работа, – вмешался Леонид, входя в комнату.
          Он нехотя, как бы согласился, но я-то видела, что у него не было огромного желания переезжать сюда.
– Время покажет. До декретного отпуска еще далеко, остановила я разговор.
Вот и всё. Не успели понять и насладиться встречей, как наступила пора прощания. Праздничные дни пролетели, как одно мгновенье. Подошло время возвращаться назад. А мне не хотелось уезжать.

12 мая 1959 год.

– Всё! Наконец, дома. В гостях хорошо, а дома лучше, – и Леонид упал на кровать, распластавшись по всей постели.
– Конечно, тебе хорошо. Ты целыми неделями в отряде, а я здесь одна. Выжидаю тебя, как в клетке, воробей. Когда же заявиться мой дорогой муженек? Моё солнышко? Ты не представляешь, как жить одной, в этой угрюмой коморке.
– Зато мы не зависим ни от кого. Сами хозяева своей судьбы. Не знаю, как ты, а мне не хочется  уезжать.
– Я понимаю. Тебя устраивает эта жизнь, – с обидой в голосе, произнесла я: – Ты прав. Тебе очень удобно. Приезжаешь на день, два... и есть куда. А обо мне ты подумал?  Ты можешь меня понять? Или ты считаешь, что так и должно быть?  Довольный, что есть работа и крыша над головой.
Слово за словом, постепенно мирный разговор перерос в шумок. Каждую фразу, будто подхватывал вихрь, и носил под самым потолком, закручивая, раздувая и поджигая. Незаметно спор и перебранки пере¬росли в пламя.
Вскочив с кровати, Леонид широко распахнул дверь.
– Зачем? – не понимая, я смотрела на него.
– Пусть все слышат, что мы приехали. Дура! – завопил он.
Казалось, стены содрогнулись от могучего баса. Закрыв глаза, я тихо произнесла:
–  Ты правильно заметил. Очень точно выразил свою мысль. Нако¬нец-то сказал все, что думал, только дверь-то открывать не к чему. Не все считают так, как ты. И могут понять по-другому.
Некоторое время стояла мертвая тишина, потом, ... я опустилась на табурет и принялась обувать босоножки.
– Ты куда? Не сердись. Я нетайно, – и  прикрыл  дверь:  – Не уходи. Не ты дура, а я дурак. Смотри... я храню все твои письма, которые посы¬лала мне в отряд. Я же люблю тебя, – скороговоркой лепетал он, выбра¬сывая из баульчика на стол конверт за конвертом.
Стоя у стола, я рвала их на мелкие клочки, и только на одном задержалась. Письмо, написанное в стихах, и принадлежало тому человеку, который не был еще моим мужем. Быстро пробежала, по строчкам пожел¬тевшего тетрадного листка:
" Здравствуй милый!
С обидой называю тебя Лешкой. Тысячу раз Лешка за то, что долго нет тебя.
Нет! Ты не представляешь как мне скучно... даже очень... без тебя. Ожидаю вторую неделю, я считаю дни, когда, наступит суббота. И вновь встретимся. Ты не можешь предположить, как я обленилась. Даже танцы не посещаю. Да и зачем? Там нет тебя.
Где нет тебя
Там нет и жизни,
Там нет любимого огня,
Туда не манит и меня.

Ты для меня и смех, и радость,
Струя жемчужины-любви.
Упоенье жизни. Сладость.
Рожденье утренней зари.

Ты изумруд моей страницы,
Тебе венуется перо.
Ты будто свет моей темницы,
Где было душно и темно.

Но только вот одна досада.
Ты отобрал, мой весь покой.
Но... беспокоиться не надо.
Я всем довольная тобой.

И то, что ты бываешь редко.
И редко говоришь со мной.
Дни пролетают незаметно,
         Лишь потому, что я с тобой.

Не наяву, я дни и ночи
Брожу по нашим берегам.
И закрывая свои очи,
Опять прижмусь к твоим устам.

Ты в сновиденьях, словно птица,
Крылом, взмахнув, летишь ко мне.
Нет для любви моей границы,
И снова я прижмусь к тебе.

А днем, когда кипит работа,
Имя я шепчу любя.
Не растворяет и забота,
Страдать и думать про тебя.

Ты, как сокровище большое,
В моей душе ты рядом бродишь.
И манишь сердце молодое,
А появляться сам не хочешь.

Скорее покажись мой милый,
Ты для меня необходимый.
Я взглядом нежным обогрею,
И вновь мечту свою взлелею.

Скоро? А? Покажешься? Как тебе мое сочинение? Дрянь?
До свидания, целую - 10000000 раз. Всё. Письмо готово. Пара спать. Беру тебя с собой.
Жду, жду, жду. Твоя Алька.      11/У1-58г.»

Прочитав, письмо и аккуратно сложив, сунула в свой карман сарафана:
– Ты правильно сказал "дура!" – и стремглав вылетела из комнаты, быстрыми шагами направившись в сторону «лесозаводского» поселка.
 Как только из вида скрылись дома, а впереди растелилась ковыльная, притом¬ленная солнцем майская степь, я дала  свободу своим чувствам, выплакивая всю боль, накопленную за время нескладного ошибочного  замужества.
 Не останавливаясь, все, шла, брела вперед. Незаметно вышла к "заветному" месту, куда часто приходила в горькие минуты. Здесь, под стальным, с багровыми мазками, небом, в свежей прохладе зелени, вслушиваясь в хрустальную музыку воды, душа освободилась от отрицательного заря¬да. И все, что казалось трагическим, выглядело теперь обыденным, житейским. Простила нанесенную обиду. Терзала себя  за несдержанность. Мучительно, ища варианты освобождения от паутины непредсказуемого обстоятельства. Окружение благодатной природы окончательно излечило мое невыносимое воображение. Мысли переключились на апельсиновый диск солнца, который быстро утопал за лесным горизонтом. Измеряла взглядом вытянутые длинные тени на зеленей лужай¬ке от пышных деревьев. Следила за жизнью насекомых под ногами.
– У них, вероятно, тоже есть свои проблемы, – думала я.
Потянул влажный вечерний ветерок, тихо шелестя кронами, над головой. Поежившись, приподнялась с изогнутого ствола. Дерево тяжело скрипну¬ло и слегка выпрямилось. Домой возвращаться, не было желания, и я направилась к подруге.
Клавушка, в легком высветившем халате, стояла на пороге дома. Увидев меня, ее грустные глаза повеселели.
–Ну-у-у ... даешь. Где тебя носило? Тут, твой взмыленный уже несколько раз прибегал. Говорит: "Альбина пропала"
– А ты что...?
– Что могу ответить. Что ваш концерт "беготни" вижу не первый раз, – и она, громко смеясь, поспешила напомнить, как часто, идя на танцы втроем, оставалась одна. – Вы разбегались в разные стороны. Потом, он тебя искал, а ты пряталась у меня дома. Или еще у кого-нибудь.
 Клава в рассказ вкладывала столько юмора, что невольно заставляла собеседника смеяться до слез.
– Так что же ты ему все же ответила? – переспросила я снова.
– Сказала, чтобы не волновался. Никуда не денешься.
– Молодец. Куда я от него денусь. Может быть, когда-нибудь брошу. Но только не сейчас.
 И Клава, присаживаясь на ступеньку крыльца, выслушала мою беду.
– Замужем недавно, ...но устала. И нет больше сил, терпеть.
– Мы тебя предупреждали. Говорили не выходить за него? Говорили. Ты не послушалась, теперь не "плачь", терпи.
– Терплю, Клавушка, терплю. Надолго ли хватит. Не ужели  будет  продолжаться вечно?
– Насколько хватит... столько, и жить будешь, – и подруга погладила по моему  плечу, как бы уговаривая, не мучить себя: – В афоризмах и советах Вальтасара Грасиана, знаменитого испанского писателя /три с лишнем века назад/ сказано: «Среди людей великаны ростом - обычно карлики умом» И еще: «Понимать жизнь и разбираться в людях - далеко не одно и тоже. Великая премудрость - постигать характеры и улавливать настроения». Уяснила? Вот и "радуйся" своим великанов. И улавливай его настроение, – продолжала она с доброжелательной насмешкой.
– Радуюсь. Только не очень. Улавливаю. Но не совсем. Учусь.
 От моих оханьях и аханьях, Клава перешла к разговору о своей жизни.
Неожиданно острой яркой стрелой по темному небу прочертилась полоса.
– Звезда падает! Загадывай! – переключилась она на небо: – Только я мало верю в исполнение.
– Я тоже. Сколько раз загадывала…, но, увы. В единственном только убеждена, что мы во Вселенной не одни.
Посмотри на бездонное небо,  с бесконечным множеством "звезд". Это же планеты. Ближние и дальние.
– Фантазия, лично твоя.
– Нет. Клавушка, я чувствую, словно, ощущаю Космос. Мы не одни. Там..., среди других планет есть живая… подобно нашей. А знаешь ли ты, что наша планета очень молодая. Одни ученые утверждают - три миллиарда лет. Другие - пять. Немногие - предполагают - двенадцать. Однако точного возраста Земли исследователям не удалось установить. Но это не главное... Не могу поверить, что наша планета зародилась первой. Должны существовать старшие, которые, вероятно, заселили нашу планету живы¬ми организмами.
– Не сочиняй, ты, что Дарвина не читала? Не философствуй.
– Пусть так. Я слегка с тобой согласна. Но... почему-то твердо убеждена, что наступит время, когда люди начнут поиск разумных существ. Братьев по разуму, – и помолчав, добавила: – Некоторые ученые считают, что Луна относится к планетам, потерявшим внут-реннюю свою жизненную эволюцию. И вдруг профессор Пулковской обсерва¬тории, доктор физико-математических наук Н.Козырев заявляет: на Луне возможна вулканическая деятельность. Ох, и досталось же ему от скептиков! А он ночь за ночью смотрел в телескоп. И высмотрел- таки. В прошлом /1958/ году обнаружил вулканическое извержение в кратере Альфонс и получил его спектрограмму. Сам он в одной из своих статей писал: "Есть в природе тайны на пороге, которых останавливаются в недоумении не первое поколение ученых". Человечество волнуют тайны уже многие тысячи лет.
– Что-то сомнительно всё это, – не согласилась подруга.
– Ну почему ты такая? "Фома неверующий".
– Да Козырей еще в 1953 году пришел к выводу, что в звездах вообще нет никакого источника энергии, как доказывали некоторые ученые. Звезды просто живут, излучая тепло и свет не за счет своих запасов, а за счет прихода энергии извне.
– Ты Клавушка права. Лучше изучать земные проблемы. А мы лезем не в свои дела. Пусть ученые разбираются сами в своих Космических делах.
В густых сумерках, вдруг, скрипнула калитка. Мы насторожились. На сером фоне нарисовалась крупная высокая фигура Леонида.
–Заявился, не запылился, – тихо, с насмешкой, прошептала подруга: – Сейчас начнет расписывать, как он искал и переживал. Артист. Ошибка природы.
Предположение Клавы подтвердилось, словно смотрела в  зеркало. Кипел и возмущался, мой друг, недолго. Скоро, успокоившись, влился в нашу беседу. Только его речь состояла из земных побасенков. О Космосе он вообще ничего не смыслил. Этот человек был полностью земного происхождения.
– От чего бежала, к тому и прискакала, – с горечью думала я о своем избраннике.
 Еще несколько часов в ночной темноте  округа оглашалась  могучим его басом и нашим визгливым смехом.
 Покинули Клавушку,  когда время перевалило за полночь.

6 июня 1959 год.

Несносная июньская жара угнетает  днем и ночью. Кажется, горячий воздух замер на месте. На сонных деревьях не колышется лист, спрятались  птицы, и только изредка переговариваются  кузнечики в высохшей пожелтевшей траве. Зной проникает через заклеенные газетой окна. Духота в кабинетах, усыпляет даже мух.
– Буду просить очередной трудовой отпуск. А там... следом и декретный подойдет, – и я посмотрела на молодую симпатичную женщину, лет тридцати, но совершенно седоволосую.
– Правильно сделаешь. Дома жара легче переносится.
– Я к маме уеду. Она в Аягузе живет. Город расположен севернее. Прохладнее. Там много зелени. Дышится легче.
 –  Уже спросилась у Гукова?
 – Да. Не отпускает. Уговаривает. Думаю, согласится. Но с условием, чтобы нашла себе замену.
– Ты уже подыскала?
– Проблем нет.
 У меня знакомых... хоть пруд пруди. И все с удовольст¬вием пойдут сюда работать, – убирая со стола в шкаф деловые бумаги, я снова остановила взгляд на её седых волосах: – Извини, пожалуйста. Но каждый раз намереваюсь спросить...
 – Могу сразу ответить – перебила она: – Интересуешься... почему седые?
– Именно.
– Очень просто. Занималась парашютным спортом. Однажды парашют долго не раскрывался.  А земля приближалась мгновенно. Думала конец. Раскрылся перед самой площадкой. Когда приземлилась... По лицам друзей поняла, что что-то со мной произошло. Вот так и подкрасилась в старческий цвет, – улыбнув¬шись, она встряхнула рукой пышную охапку серебристых стриженых волос.
– Ничего. Тебе идут и такие. Красивые. Густые, – и я перевела разговор на другую тему: – Что геодезисты в "камераловке" спорят? Шум стоит до «потол¬ка».
– Из-за ерунды. Спорят, кто отдал Крым Украине? Маленков или Булганин?
– Вот уж поистине смешно. Чего спорить? Конечно при Маленкове. Он у власти был с 53 по 55 год. А Крым, по-моему, к Украине присоединили, кажется, в феврале 1954 гада.
– Правильно...! Правильно. Вспомнила. 19 февраля, – подхватила моя собеседница.
– Чего спорить? И какая разница? Как не перекраивай - все едино. Советский Союз. Вероятно, отдали по той причине, что  Крым территориаль¬но рядом и близки в хозяйственных и культурных отношениях.
– Так-то оно так. Но думаю, не следовало бы разбазаривать россий¬скую землю, – шепотом промолвила она, оглядываясь на запертую дверь кабинета начальника.
– Думаю ничего страшного. Наш Союз слишком силен, чтобы в нем сом¬неваться.
– Как знать. Время покажет. В исторической жизни было всякое, – и она направилась к выходу.
Не успела седоволосая выйти, как из двери высунулась молоденькая женская головка:
– Альбина, Гуков завет.
–  Иду.
Входя, в кабинет я бросила взгляд на начальника, который сидел за однотумбовым столом, что стоял в углу  между двух окон.  Первым делом я старалась угадать его настроение. Eго продолговатое, с острой бородкой, лицо, улыбалось.
– Ну... как решила? – не глядя, спросил он.
– Что именно?
– Не идти в отпуск?
– Напротив.
– Не ожидал, что столько в тебе упрямства. В таком случае ..., ставлю тебе условие. Найди мне такую, как ты. Умела бы молчать, когда я рычу, как волк.  Каким я бываю злым, ты знаешь. Не оговаривалась бы, и понимала бы меня с полуслова. Да пусть приготовит большую бочку, – и он поднял хмурый взгляд на меня.
– Зачем?
– Что бы слезы собирать, – саркастически улыбаясь, ответил шеф.
– Не к чему. Мне же  не понадобилась.
– Не все же такие терпеливые, как ты. Героиня.
–Вы, что-то Дмитрий Николаевич, на себя чересчур  наговариваете, – и я улыбнулась.
– Если бы был добрым, не уезжала бы, не спешила бы в отпуск, – и он погладил аккуратную бородку, прищурив хитрые улыбающееся серые глаза.
– Дмитрий Николаевич, какая разница? Все равно в июле ухожу в декретный.
– Бессовестная. Не могла подождать года три. Сразу лялькой обзаво¬дитесь. А, вдруг, не проживется?
         – Вольному, водя, спасенному рай. В наше время цепей нет, – и я, сбросив улыбку с лица, лукаво вздохнула.
– Тогда зачем ...? – не договорив, он умолк. Но я поняла. Он имел в виду ребенка.
– Природа. И года. Мне уже двадцать пять. Ничего не поделаешь.
На мой ответ, он смешно сморщил орлиный нос в какой-то насмешке. Скорее в недоумении. Скривил тонкие бледные губы, как бы подтверждая, что можно было бы избежать подобного бремени.         
 – Но жизнь у вас не совсем ладно складывается.
– В свое время  Эсхил сказал: "Хоть плохо мне, но это не причина, чтоб доставлять страдания другим".
– Каналья дочь. И придумает же. Ты чертовка, заставишь,  кого угодно улыбаться. Отговорилась. От тебя со смеху умрешь, – улыбаясь, шутил он.
– Зачем умирать? Жизнь и так коротка.
– Каналья дочь. Не дам отпуск. Вот и будешь прыгать.
– Дадите. Куда вы денетесь, – мягко проговорила я, раскладывая принесенную корреспонденцию на его столе.
– Чертовка, знает, что говорить.

7 июня 1959 год.

С самого утра, не умолкая, я  говорила о родительском доме. Вспоминала  юмористические истории. Соседка, моя одногодка, обычно, пока спал её годовалый малыш, для разрядки прибегала ко мне. И сейчас, слушая мою болтовню, громко смеялась. Рот женщины не закрывался от смеха, а влаж¬ные глаза прищурились, и теперь  походила на казашку. И лишь голубые глаза напоминали о  происхождении. Перестав смеяться, вновь становилась русской красавицей.
– Альбина, а муж твой молодец. Ты еще нежишься в постели, а он и воды принес. Керосинку разжег. И варить поставил, – заметила она, перево¬дя дух.
– У нее сегодня выходной. Пусть отдыхает, она каждый день этим занимается. А я что...? У себя в отряде редко помогаю поварихе. Сегодня решил сам готовить суп, – с гордостью сообщил Леонид, ползая по полу на четвереньках.
 Как бы не обращая на нас внимания, продолжал возиться с какими-то железными инструментами, небрежно разбрасывая вокруг. В приоткрытую коридорную дверь глухо постучали, и Леонид, переключившись, ответил:
– Да-а-а! Открыто! Входите!
На пороге послышался женский знакомый дорогой голос:
– Сюда? Или не сюда попали?
– Сюда! Сюда! Mама! – и я кинулась к дорогим гостям, обнимая и целуя: – И Толянчик приехал. А где Шурик?
– Он  с отцом остался.
Радости моей не было конца.
– Я как будто чувствовала о вашем приезде. Все утро говорила только о вас.
Мама в свою очередь сообщила, что находится в отпуске, и не знала куда съездить. Решила навестить старые места.  Посмотреть, как устроились мы. От великой радости  я окончательно потеряла себя. Не заметила, как исчезла соседка. Леонид что-то суетился, басил, но я не слышала и его.  В  поле внимания присутствовали  только два любимых человека, которых не знала, как ублажить. С нежностью смотрела на самого младшего брата. Загорелый крепкий, коре¬настый, он сильно вытянулся.
– Скоро ростом догонит нас с тобой, – говорила я маме, обняв брата за плечи. Тот смущенно, улыбался: – Как жаль, что нет второго "друга".
– Зато он по-прежнему худой. Плохо жрет. Противный мальчишка. Не знаю, что с ним делать? – жаловалась мама.
– Шурка на два года меня старше, а мы с ним ростом почти одинаковые, – хвалился Толик, сверкая круглыми черными глазами.
– Ты молодец. Здоровяк, – и я прижалась щекой к его мягким вьющимся темным волосам.
После скромного обычного обеда, мама снова принялась рассказывать о жизни в Аягузе, и каждый раз останавливалась на том, что следовало бы переехать туда и нам. Я соглашалась с удовольствием, но зато Леонид явно лицемерил.
На следующий день Леонид уехал в свою "степь" на   буровую, а мы остались втроем. Эта компания меня устраивала больше. Толик целыми днями «пропадал» с друзьями на реке. А вечером, не зажигая  керосиновой лампы, мы подолгу беседовали втроем. Конечно, брат быстро умолкал, и ровное посапывание подтверждало, что уже спит.
– Пока я была на работе, ты ходила навестить  тетю Клаву? – спросила я, бросив взгляд на её круглое лицо, освещенное лунным светом, который падал через окно.
– Да.
– Как она живет?
– Как всегда. Без изменения. Не лучше, не хуже.
Обычно мама в ответах была лаконичной. Разговор поддерживала в основном я. Рассказывала, обо всем, что приходило на ум. Если я умела своим юмором рассмешить слушателей, то мама могла только скупо улыбнуться. Я никогда не слышала её смеха. Её даже не рассмешил мой рассказ, когда Леонид выбросил всю мою парфюмерию в печку. А на следующий день, накупив, я вновь поставила на столик столько же, сколько было сожжено. Выбрасывал молча несколько раз и, наконец, я ему заявила:
– Если тебе не жалко денег, я буду покупать до тех пор, пока не прекратишь.
– Он прекратил?
– Конечно.
– И все же вы должны переехать к нам в Аягуз, – в заключении сказала она.
– Я так и сделаю… С ним или без него.

19 июня 1959 год.

В отпуске уже четыре дня. На радиограммы Леонид телеграфирует о скором приезде. На записку ответил письмом,  где так же дает согласие  ехать со мной в отпуск к родителям. Но все сообщения оставались на словах. Моему терпению пришел конец, и я решила написать последнее откровение:
              «Здравствуй мой дорогой!
Хочу напомнить, что взяла тебе отпуск. Отпускные получены. Сейчас собираю вещи. Но не  знаю, ... стоит ли собирать и твои? Быть может, ты раздумал ехать? Принуждать не могу и не хочу, хотя ты уже муж. Мы здравомыслящие взрослые люди и  должны строить жизнь на добровольных началах. Возможно, у тебя есть какая-то уважительная причина остаться. Препятствовать не имею права. Решай  сам.
Со своей стороны напомню, что жить одна, в четырех стенах больше не хочу. Я  уже много раз говорила, но ты меня не слышал. В Аягузе тоже  без тебя, но там, рядом будут мои родные люди.
Раньше страшно боялась лжи. Мало кому верила. Но почему-то доверилась тебе и считала, что это взаимно.  Оказалось ... я обманулась на своем воображении.  Возможно, обманываюсь и в другом. Начинаю осознавать, что тобой овладевал только соблазн. Он разжигал тебя. Теперь, получив желаемое, ты охладел. Я прощаю. Но не думай, что я подобная тебе. Видно мои чувства чище, чем ты оценил. Что ж! Твоя воля. Своих убеждений и любовь насильно вложить в другое сердце невозможно. 
 Радируй свое решение. Очень буду ждать. Только прошу, не задерживай. Не сердись за откровенное признание. Но знай и помни, мой друг, что человек шутит и смеется до тех пор, пока ему не делают больно.
Целую. Остаюсь по-прежнему - твоя жена Альбина.
                До свидания».
Отправляя письмо, я подумала:
– Если бы ни ребенок, то  не получил бы и этого письма. Только во спасение отца будущего создания, я могу унижаться, хотя чувствую, что  этого не достоин.
Тем более, мне передали, что у Леонида,  в деревне, где находилась буровая, появилась какая-то женщина, к которой он, якобы, похаживал. Только я почему-то не верила. Но, возможно,   стоит  задуматься.

20 июня 1959 год.

После письма, на следующий день, рассерженный Леонид был дома. Злости не было конца. На каждое мое спокойное слово, отвечал грубостью. Я устала от его раздражительности. Порой сожалела, что не уехала одна. Молча, размышляя о нашей жизни, я сравнивала того застенчивого скромного юношу, с пылкой любовью, с этим грубым нервозным парнем, огромным  и неуклюжим. Какая страшная противоположность. Теперь он не скрывал своих пороков, и выглядел обыкновенным "мужланом". Несколько раз я пыталась вызвать на откровение, но  был, как стена, не преступен. Если, еще вчера, всеми любящими, чувствами стремилась сохранить для ребенка отца, теперь всем сердцем желала развода. Я мучилась,  считая себя виновной в поспешной  женитьбе. И была согласна остаться одна с ребенком на руках, лишь бы не слышать его грубость и обидные слова. Твердо решила, что малыш будет моим утешеньем и целью в жизни, спасением  от одиночества. Убеждая себя, что я не первая и не последняя женщина, попавшая в такое обстоятельство.
О разводе Леонид слушать не желал. И каждый раз приходил в ярость, обвиняя меня в легкомыслии. После всего, я отказывалась понимать этого человека.

23 июня 1959 год.

Через три дня,  ранним утром, когда еще стояла свежесть, и не палило солнце, мы покидали, угрюмый поселок, затерянный среди песчаной степи, с низенькими саманными домишками, где прошла моя беспечная юность до знакомства с человеком, который пришелся по сердцу, но оказался таким ничтожным и жалким. Все кончено, поезд уносил меня в неизвестность. Я мысленно прощалась с дорогими мне людьми и всем, что связано с ними.  Здесь были радости и огорчения.  О том, что сюда больше никогда не вернусь, была убеждена. А когда замелькали ажурные сплетения огромного металлического железнодорожного моста, поняла, что юность уплывала навсегда.  Словно прозрачное воздушное облако, остается позади. И в нем мой верный друг - Лысков, прошедший от начала до конца, хранитель моей юной чистоты, умеющий ценить и искренно любить. Там, по ту сторону моста, осталась Клавушка, больная и несчастная девушка. Сможет ли она найти своё счастье? Где-то здесь парил святой дух Капули, с которой мыслен¬но не расставалась ни день, ни ночь. И сейчас, с исчезновением этого маленького, пыльного поселка, уходили в прошлое все, кого я любила, и кто  был дорог. Встречу ли когда- нибудь, кого-нибудь?  Что ждет впереди? Какова будет новая жизнь?


                Третья  часть.          


16 августа 1959 год.

Вот уже почти два месяца мы проживаем с моими родными. В просторной единственной  комнате ютимся две семьи. Спасение, что отец  еще не вернулся из деревни, куда уехал к своей матери, да Арнольд продолжал    учебу в другом городе. И без них нас было пять человек.
Леонид давно устроился работать в ДЕПО слесарем-станочником. Выкроив, немного из декретных денег, мы купили старую ручную швейную машинку, и Леонид решил из неё сделать ножную. Под этим предлогом находился на работе до позднего часа. А когда выпадала ночная смена, то вместо того, чтобы являться домой в два ночи, приходил утром. Упав  на  постель, тут же заснул.
Отпускные деньги быстро кончились, и жить стало труднее. Леонид получал очень мало. Мама тоже не имела столько денег, что можно было бы содержать такую ораву. И она, всё чаще стала напоминать, чтобы мы искали квартиру.
– Тебе скоро рожать. Будет маленький ребенок. Сейчас вы спите на балконе, а когда родится, где будете спать? Да и холод надви¬гается. Как же жить-то будете?
– Рожу... и через полгода пойду работать?
– Ерунду городишь. А ребенка с кем? На меня не надейся. Я к нему не прикоснусь.
– Что ты. Я и не надеюсь, – с комом в горле, ответила я.
После нескольких неприятных фраз в комнате водворилась тишина. Мама лежала на диване, обняв рыжего огромного кота, который, положив лапу на ее руку, громко мурлыкал.
Я стояла у окна. Под балконом раскачивались пышные деревья, шелестя своей еще зеленой листвой. Через открытую дверь доносились визгливые крики детворы и шум проезжающих машин по центральной дороге. Следя, за медленно проплывающими облаками, которые вырисовывались на краю прозрачного неба, я не переставала с обидой думать. Как быстро стерлась из памяти боль прошлых лет, забыла, кем была в этой семье. Последняя фраза напомнила и дала понять, как мало хватило материнской доброты. За два месяца вернулось ко мне клеймо служанки. И опять я занималась тем, чем занималась раньше. Вся домашняя работа была на моих плечах. Моя благодетельница, возвратившись с работы, как и раньше  удобно устроившись, отдыхала. Я бесконечно только и слышала команду  "принеси, подай". Мать по-прежнему не видела во мне человека. Почему? Быть может, моя излишняя доброта заставляла людей вытирать об меня ноги? Как исправить ошибку природы? Как научиться жить так же, как живут они? Вот и Леонид пользуется любовью, но ничего  не давая взамен. Берет всё,  спoлнa, будто все обязаны ему, но только ни он.
Чтобы заглушить тяжелые думы, я в свободные минуты вышивала гладью  наволочку для маленькой подушечки, которая будет предназначена будущему малышу. Или выбивала, утолок простынки. Сосредоточенность на рисунке успокаи¬вала и давала мне равновесие. За работой не оставалось времени на  раздумья. Этим самым, не давая возможность о чем-либо беспокоиться.
Именно об этом когда-то говорил Уинстон Черчилль, когда работая восемнадцать часов в сутки, в самый разгар воины. Когда его спросили, беспокоился ли он из-за огромной ответственности, возложенной на него, он ответил: "Я слишком  занят, чтобы иметь время для беспокойства". Когда-то про¬читанные эти строки мозолили память, но в некоторой степени и помогали жить.
Почему такая простая вещь, как занятость помогает вытеснить беспокойство? Бытует мнение «ученые редко испытывают нервные срывы. У них нет времени на такую роскошь». "Трудотерапия" – термин, используемый в психиатрии, когда в качестве лекарства назначается работа. Это не ново. Древнегреческие врачи назначали трудотерапию за пятьсот лет до нашей эры.
Большинству из нас нетрудно «потерять себя в деятельности». Ведь мы каждый день работаем без отдыха на службе и крутимся как белки в колесе. Но у нас остаются часы после работы, а они самые опаснее. Именно когда мы наслаждаемся отдыхом и, кажется, должны чувствовать себя самыми счастливыми, нас подстерегает дьявол беспокойства. Ведь как раз в эти минуты мы задумываемся о том, что в жизни ничего не достигнуто, что мы топчемся на месте.
Когда мы не заняты, наш мозг имеет тенденцию приближаться к состоянию вакуума. Каждый студент-физик знает, что "природа не терпит пустоты". Она поспешно стремится заполнить праздный мозг. Чем? Как правило, эмоциями. Беспокойство, страх, ненависть, ревность и зависть
вытесняют из нашей души все спокойные, счастливые мысли и чувства. Не нужно быть профессором, чтобы осознать эту истину и применять ее на практике.
Я следовала этому простому закону. Старалась жизнь заполнить работой до краев. Даже вечерами, в оставшееся время, писала дневник. Но ekeли была не занята, сидела и грустила.  Меня посещали  сонмы существ, которых Чарлз Дарвин обычно называл "духи уныния".     Эти духи - не что иное, как давно известные злые гномы, опустошающие нашу душу и уничтожающие нашу способность действовать и силу воли.

18 августа 1959 год.

Последнюю неделю мама не переставала говорить о сыне, которого любила  сердечнее, чем всех остальных.   Кроме как "сыночка" она Арнольда не называла. Отец не скрывал своей ревности к старшему и всегда    передразнивал жену, произнося это слово, как-то с иронией и подтруниванием. Но сейчас отца не было дома, и мама от всей души выплескивала ласковые слова своему любимцу. За что была такая бесконечная любовь к сыну? Быть может, за то, что он никогда не отговаривался и выполнял беспрекословно все ее уместные и глупые требования. Но и не любить этого, человека было невозможно. Душой он был чист и прозрачен, как родник, искренен, как младенец. Безупречен во всех отношениях. Спокоен, мягок, как в движениях, так и в характере. До недавнего времени мне казалось, что в Леониде я нашла подобие. Но позднее поняла, что эти, два человека, как небо и земля, ничего общего. Разница в возрас¬те один год, но какие противоположные эти люди. Арнольд обладал душой ангела, Леонид - Демона. Брат не научился лгать, в то время как второй заврался до корней  волос. Я даже, порой не могла различить, где у него правда и, где ложь. Однако каждого из них я продолжала любить по-особому. Брата за добрые человеческие качества,  Леонида..., не знала по какой  причине и  за что? Слепо  прощала его недостатки.
Наконец, приехал мой, старший из братьев, Арнольд. Он окончил железнодорожное училище.
– Ну, рассказывай, где будешь  трудиться?
– В ДЕПО.  Конечно сначала  помощником машиниста.  А может быть, и не дадут паровоз. Заставят слесарем работать. Там будет видно.
Мама челноком носилась с приготов¬лением обеда. Забегая очередной раз в комнату, не скупилась на любезные
реплики в адрес сына. Глаза ее горели. Лицо светилось  радостью. Такой довольной она бывает очень редко, и я не переставала любоваться ее бесконечным счастьем. Казалось, душа этой женщины светилась на солнце, высвечивая беспредельную любовь к этому, уже взрослому, ребенку. Почему? Быть может потому, что сын был копией отца, человека, которого когда-то, возможно, любила. Но в последствии, превратив мужа в раба, разочаровалась. Иног¬да, казалось, что мать любит только сына и себя. Несмотря на однобокое материнское чувство, она для нас  была авторитетом, символом подражания, богиней. Какая-то внутренняя энергетическая  сила, излучаясь изнутри, клубком сплетала нас вокруг матери.
Я же, как одинокая птица, с подбитым крылом, боялась остаться без стаи. Ибо "птица, отбившись от стаи, оказавшись одна, обычно не может найти нужного направления среди чужого населения и нередко в непривычных биотипах, блуждает и... в конце концов, погибает"...- пишет Советский исследователь А.Я.Тугаринов. Вот, и я, как заблудшая птица, продолжала следовать за первоначальной стаей.  До каких пор будет моя привязанность? Не ведаю и не знаю.
И сейчас, когда, оказавшись вместе в этой нечеловеческой тесноте, я все равно ощущала уют и блаженство. За обеденным столом семья много шутила, шумно говорила, спорила, смеялась. Нам было хорошо. Особенно мне. 

19 августа 1959 год.

Вместе с государственными делами в мире творились  непонятные  явления, будоражившие умы интеллигенции и ученых, заставляющие отри¬цать скептиков. Откуда? Что за загадки природы посещают нашу планету? Еще 30 июня  1908 году в атмосферу Земли вторглось с огромной скоростью неизвестное тело. Но до ее поверхности дошла лишь ударная волна, подобно волне от высотного взрыва. По современным оценкам ученых, энергия взрыва была равна 20 мегатоннам, что во много раз превосходит энергию атомного взрыва в Хиросиме. Естественно, что вначале никто не сомневался: это упал метеорит. Сотрясение почвы, зву¬ковые явления, рассказы очевидцев, наконец, сейсмические показания - все говорило в пользу этой версии. Начались долгие и тяжкие годы поиска. Одна за другой снаряжались экспедиции на берега далекой, затерянной в тайге Подкаменной Тунгуски. Но ни одна группа исследователей не обнаружила ни кратера, ни каких-либо остатков метеоритного вещества в количествах, соизмеримых с возможной массой внедрившегося тела. Для объяснения Тунгусского "чуда" предположено свыше 100 гипотез. Так что же это такое?
Вторая загадка началась еще с момента появления первых радиолока¬торов. Время от времени на экранах радаров неожиданно фиксировались неопознанные летающие объекты, имеющие вполне "осязаемые" контуры и местонахождения. Они ставили в тупик конструкторов радаров, беспокоили и заставляли ошибаться дежурных операторов. Как только специалисты ни называли эти загадочные объекты: и радиолокационными "призраками", и летающими радиолокационными тарелками, и даже "ангелами".
Порой загадочные явления вызывали настоящую панику.  В июле 1952 года американские газеты сообщили, что над Вашингтоном радары зафиксировали армаду летающих тарелок. Небо с ревом прочесывали реактивные истребители, однако ничего они не обнаружили. Но радары    по - прежнему подтверждали присутствие непрошенных гостей. Им предлагали совершить посадку. Но пришельцы упорно молчали, а вскоре и исчезли.
Пришельцы появлялись и в годы второй мировой войны над Средиземным морем. И были замечены командиром крейсера, который приказал открыть огонь. Но все безуспешно.
Удивительно то, что наши ученые придумывали что угодно, но реальность совершенно отрицали.   Американцы  же даже построили полигон для исследования "призраков" на пустынном засушливом юго-западе США.
– Нет ли связи между первой и второй загадкой?- думала я.

20 августа 1959 год.

Наша кровать по-прежнему стояла на балконе под открытым небом. И все, что творилось в часы покоя, особенно когда мне не спалось, я продолжала наблюдать и думать, что твориться там далеко, в Космическом пространстве. Ночью мне никто не мешал думать. Даже Леонид, что спал под боком, не мог нарушить мои мысли, которые роем, носились в голове.
Чистое ночное небо, утыканное яркими звездами, казалось, смотрело в упор. И только мимолетные кисейные проплывающие серые облака, островками скрывали звезды, но, вынырнув, они подмигивали лукаво с высоты.
Вдруг упала звезда, прочертив сонное небо. По преданию некоторых народом говорится, что чья-то душа уходит в другое измерение, в косми¬ческое пространство в котором, когда-нибудь, мы окажемся все без исключения. Как странно устроен мир. Живое, сотворенное из плоти  и крови, исчезает с лица земли. Ученые оставляют потомкам свои мысли в изобретениях и статьях, художники на холстах, композиторы в музыке, писатели и поэты свои произведения на бумаге. Сколько их? Огромное множество, во все времена и всех народов. Там Чайковский и Джузеппе Верди, русский Пушкин и Данте - флорентийский средневековый поэт, ушедший, когда Солнце находилось в знаке Тельца. Да какая разница, какая планета, в каком знаке? Главное то, что земная звезда падая, не погасает. Она продолжает жить среди потомков и, будет светить, пока живет человечество.
Леонид пробурчал что-то во сне и выбросил голую руку из-под одеяла. Осторожно, чтобы не разбудить, я вновь ее укрыла. Эта ночь была влажной и прохладной. Подумалось, что он может простудиться.
И вновь наступила тишина. Вглядываясь в умиротворенное небо, фантазия моего воображения уплывала куда-то далеко в необъятное. Вопрос один за другим будоражили, голову и, ни одного правильного ответа.
В учении Св.Иоанна Златоуста сказано: "Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком,- канат над пропастью... Я люблю того, кто живет  для  познания и кто хочет познать для того, чтобы некогда жил сверхчеловек..."
Меня более всего влечет астрология и астрономия. Приблизиться бы по крупицам к знаниям предшественников. Мне уже 25 лет. А как мало еще знаю. Где взять силы и времени, чтобы познать хоть каплю того, что знает этот мир? Разве не интересно?... Узнать про комету, которую ученые назы¬вают "хвостовой звездой". Сообщают, что космические гости различные по величине. Одна, из знаменитых комет, комета Галлея, появившаяся на горизонте еще в 1682 г. И через 76 лет повторила свой путь.
Страшнее всего оказался метеорит, упавший на Землю 5 июня 8498 го¬ду до новой эры. Сверхгигантский метеорит, масса которого в 2 миллиона раз превышала массу  известного нашумевшего  тунгусского "собрата". Сверхгигант приближался к земле со скоростью 15-20 километров в секунду. Пропорол земную атмосферу и взорвался в океанской толще где-то, в районе юго-западной части Атлантики. Волна, вызванная этим взрывом, поднялась на десятикилометровую высоту и с огромной скоростью обрушилась на близлежащие острова и Североамериканское побережье, сметая в слепой ярости все живое на своем пути. Последовавший затем взрыв остатков метеорита разорвал морское дно и вызвал заметное его смещение. Морская пучина бесследно поглотила многочисленные прибреж¬ные города, гавани, суда. Только верхушки высоких гор, образующих ныне цепь Азорских островов, остались печальным напоминанием минувшей катас¬трофы.
Столь точную дату гибели отсчитал западногерманский ученый физик О.Мук. Отсчет вел от древнего календаря древних жителей Америки - майя, мифология которых, по его мнению, отражала религиозные представления атлантов.
Леонид снова заворошился во сне. Что-то "промычал" и перевернулся на спину, придавив мою длинную косу. Я попыталась вытянуть ... и  он проснулся.
– Вечно, распустишь ... и будишь меня, – проворчал он глухо.
– Ты же знаешь, что с заколотыми волосами плохо спать. А что... если ее отрезать? – шепнула ему под ухо.
– Мне-то что... как знаешь. Она мне порядком надоела. Вечно из-за нее просыпаюсь.          
– Отлично. Завтра же..."плакала" моя коса.
– Спи. Не мешай…, – промямлил он хриплым голосом, и, отвернувшись на правый бок, уснул.
Долго еще звезды не давали мне покоя, пока не одолел сон.

21 августа 1959 год.

Утром, когда все домочадцы разбежались по своим делам, я стояла у круглого старинного зеркала, что висел над комодом, и думала:
– Отрезать волосы или нет?
Вспомнила, как несколько раз пыталась осуществить задумку, но каждый раз женщины - парикмахеры, после того как я распускала и утопала  в волосах от головы до колен, они по-доброму ругались: «Такую красоту решаешься отрезать, глупая девчонка...? У меня, лично, не подымится рука». И  они выгоняли меня из парикмахерской. Возвращаясь, домой, в душе радовалась, но продолжала мечтать и представлять себя с пышной кудрявой прической, как у всех. Теперь представилась возможность осуществить свою мечту. Но отчего же мучают раздумья?
– Не робей, воспользуйся  моментом, – успокаи¬вала я себя.
Погожий день приближался к полудню. Август радовал своим теплом. Солнечный свет щедро окрасил улицы в сочные  мягкие тона и, выманивал к себе людей из полутемных комнат.
         Переодевшись в легкое, свободного покроя, платье, я вышла из дома и направилась дорогой, ведущей к железнодорож¬ному вокзалу, где находилась ближайшая парикмахерская. Слева шумел, тронутый легкой позолотой, парк. Доносилось разноголосое щебетанье птиц.
 Но вот, вдали показалось небольшое здание вокзала. И чем ближе  приближалась к заветному месту, тем медленнее и неувереннее стано¬вился шаг. Где-то в душе убеждало повернуть назад, но что-то, или  кто-то назло толкал вперед.
Пройдя через небольшой зал ожидания, с малочисленным людом, вошла в дверь с бледной надписью "Парикмахерская". В крохотной комнатке, за перегородкой из простыней, находилось два человека. В старом обшарпанном кожаном кресле, перед зеркалом, сидела немолодая клиент¬ка. Парикмахер бегал вокруг нее. Завитые реденькие русые, с пепельным отливом, волосы женщины торчали пушком и не укладывались в при-ческу. Мастер, с искусственной терпеливой улыбкой мучительно пытался придать им какую-либо форму, но они продолжали непослушно дыбиться.
Заметив меня через зеркало, парикмахер внимательно  оглядел  с головы до ног, и некоторое время задержался на выпятившимся  животе. Сконфузившись, я прикрыла его хозяйственной сумкой.
– Вам что? – спросил он заискивающим голосом.
– Стрижку и завивку, – ели слышно проговорила я и поспешила присесть на стул, что стоял  у двери.
– Коса своя?
– Да. Конечно.
На мой ответ женщина резко развернулась.  Не первой свежести её лицо выразило  удивление.
– Вы решились? – спросила она. Я промолчала. – Продайте мне свою косу. Дам вам, сколько запросите.
– Продать? Что вы. Я отрезаю для того, чтобы сохранить. С беременностью, волосы стали очень сильно выпадать.
– Вы напрасно беспокоитесь. После родов все восстановиться.
– Гражданка, зачем отговариваете? Если она желает отрезать, то это её личное дело, – недовольным голосом вмешался парикмахер.
– Я вовсе не отговариваю. Наоборот, предлагаю продать, цвет ее волос подходит к моим.
– Мадам, с вами все. Вы свободны, не забудьте заплатить, – заторопил мастер клиентку, отряхивая с её плеч  волосы и убирая простынь.
Она недовольно поднялась с места, но уходить не спешила. Наступила моя очередь. Я села в кресло. Укрыв мои плечи той же простынею, не распле¬тая, парикмахер тут же взял в руки большие ножницы. Потом, вдруг, их отложил.  Взяв шнурок со столика, туго перевязал мою косу почти у самой головы. Через круглое зеркало, я видела, как глаза женщины широко расширились и застыли.
Тут я почувствовала, как коса задергалась, и за спиной заскрипе¬ли в натуге ножницы.
– Что вы делаете? – задыхаясь в испуге, спросила незнакомка.
– Режу. Разве не видите? Не мешайте работать. Мне и без вас трудно. Мозоли будут на пальцах. Приходят с косами, а мы мучаемся.  Нам за мозоли не платят.
Туго заплетенная коса не поддавалась, и инструмент не стриг, а пилил. Моя голова нервно дергалась и  опрокидывалась назад. И только после некоторых усилий дело было сделано. Мастер с облегчением вздохнул. Коса безжизненно висела в  мужском кулаке. Приподняв, как бы измеряя взглядом длину, он, связав ее узлом, бросил в распахнутый шкаф.
– Зачем? Верните мне косу, – заявила я.
–Не положено. Не гигиенично. У нас не разрешают отдавать.
– Что вы говорите? Вы серьезно? Я лет пятнадцать носила ее на голове... было гигиенично..., – не скрывала я свое возмущение.
Парикмахер, молча уже выравнивал "стрижку". Не прошло и нескольких минут, как на голове торчали продолговатые, с химическим составом, металлические бигуди. Потом  подключил какие-то трубочки, которые тянулись к аппарату. На голове, что-то защелкало и зашумело.
Женщина ушла, а я одна сидела с кислой физиономией у зеркала. Парикмахер скрылся за занавесом и принялся стричь мужчину, которого мне не было видно. Через некоторое время парикмахер появился снова. Отключил аппарат, снял трубочки и приказал мне сидеть еще несколько минут. Но тут, его окликнули, и он  удалился.
         Не теряя времени, на цыпочках, я подошла к шкафу и забрала свою косу. Вернувшись, положила на сидение и села на нее. Мастер вернулся быстро и занялся моей головой. Долго укладывать волосы не пришлось. Они  громоздились бараньей шапкой, и расчесываться не желали.
– Ну вот, и все. Смотрите как красиво, – заявил он. Увидев недоволь¬ное мое лицо, продолжал прихлопывать и приглаживать волосы.
Я медленно поднялась и вышла из-за кресла. Но, вдруг,  осенила мысль:
– Коса!
В одно мгновенье мы оба бросились к ней. Я же успела первой. Прижи¬мая к груди свои  волосы, не мигая, смотрела на него.
– Ваша взяла. Так тому и быть. Платите за завивку, – и отвел недружелюбный, иронический взгляд.
И только на улице, когда, встретив  солнечный свет, и косну¬вшись свежести ветерка, мое сердце успокоилось.
Возвращаясь, домой,  случилось непредвиденное. Навстречу по улице, на велосипеде, с устремленным злым видом, мчался Леонид. Увидев меня, он резко затормо¬зил и сбросил ногу с педали.
– Не успел! Ты что? С ума сошла? Зачем отрезала?
– Но...но... ты же сам сказал, – заикаясь, проговорила я.
– Когда?
– Сегодня ночью.
– Вот сумасшедшая. Я же не думал, что ты такая "круглая" дура, – завопил он басом.
– Ну, чего ты кричишь? Волосы-то отрастут.
– Пока отрастут, ... на кого ты похожа? На макаку.
– Тоже мне, красавец!... "Не лучше б на  себя оборотиться", – огрызнувшись, я прошла мимо него.
Он медленно ехал рядом и обливал самыми нелестными словами.
– Нет уж! … Ты послушай, я же женился на тебе из-за косы. Ты же с ней... на человека была похожа. А сейчас...на кого? – и сплюнул в сторону.
– Уезжай! Перестань меня расстраивать. Мне и без тебя тошно.  Хватит! Уезжай! – и я заплакала.
– Плачь, тебе полезно. Может быть, умнее станешь.
– Oтвяжиcь! Разведись! Никто не держит. Можно подумать... из-за косы сделал меня счастливой.
– Рано домой не жди! Приеду поздно, – крикнул Леонид, с силой надавливая на педали.
– Валяй! Ты и так приходишь, когда тебе вздумается. Торчишь неизвестно где. Только ни дома, – буркнула я себе под нос.
Оставшийся путь, брела медленно. Домой возвращаться, не было  желания. Чем дальше духовно отдалялся человек, которого продолжала любить, тем чаще мысленно возвращалась к "старым" друзьям. Ярко и отчетливо возникал улыбающийся лик Лыскова. И всегда, когда получала в жизни "оплеуху", он, словно, спрашивал меня:
– Ну, как? Заработала? Отвергнув меня, что подучила в замен?
– Прости… Это кара за тебя. Ты можешь торжествовать. Судьба наказала, по заслугам. Как бы я хотела, чтобы ты обладал ясно¬видением. И не роптала бы, если громко надо мной посмеялся. Но зато, ... ты не сможешь ответить: как и почему у человека возника¬ет желание искалечить жизнь другого и себе? А вот немецко-американский психолог и социолог Эрих Фромм предлагает искать ответ в том, что "еще и поныне сохраняется проблема каннибализма. С психически неполноценным легче справиться, чем с сильным и здоровым. Сильный может дать сдачи, а слабый - нет: он оказывается беспомощным перед злой волей властвующего. И чем сильнее группа управляющих калечит /психически/ управляемых, тем проще их эксплуатировать, то есть использовать, как средство для достижения поставленных целей". В некоторой степени, психолог оказался прав. Я считала себя сильным человеком, но на деле оказалась наоборот. Я словно потеряла себя в этой жизни.

26 августа 1959 год.

Какое-то странное беспокойство не покидало меня уже несколько дней. В душе жило ощущение, словно, иду по лезвию бритвы. Душа ныла зубной болью, оголенным нервом. Внутреннее состояние натянуто, как струны скрипки. Стоит прикоснуться смычком, и прольются звуки накопленных переживаний. Откуда и с какой стороны ждать превратности безжалостной судьбы?
Стены комнаты давили одинокой холодностью. Я задыхалась. Меня куда-то влекло. Необходимо развеяться. Сбросить усталость с души. Решила отправиться в гости к женщине, с которой недавно познакомил Леонид.
Он работал в одной мастерской, с ее долговязым мужем. Казалось, толь¬ко она, со своей легкой общительностью, искренним отношением, сумеет развеять сомнения и тревоги. Она превратилась отдушиной в моей жизни.
После короткого звонка, дверь распахнулась и на пороге появилась рыжеволосая молодая женщина. Как всегда ее толстые косы аккуратным венком уложены вокруг головы. Увидев меня, ее маленький бантиком рот, расплылся в милой улыбке. Голубые на выкате глаза искрились радостью. А веснущатый, с горбинкой, острый нос, при виде меня, сморщился. Её любезности не было конца.
Усадив меня на диван, она  говорила и говорила. Рассказывала о трехлетнем сыночке. Потом перешла на мужа:
– Мой, как и твой, третий год получает оторочку от военной службы.
– Почему. Твой-то? – поинтересовалась я, хотя о Леониде, не знала по какой причине, не забирали его в Армию.
– Моего-то забраковали из-за плоскостопия. А твоего Леньку знаешь почему? – и, остановившись посреди комнаты, посмотрела  в лицо.
– Нет ... не знаю. Почему? – и сердце, вдруг, тревожно заколосилось, будто сейчас откроют передо мной, что-то невероятное.
– Альбина, – и она опустилась рядом на диван: – Ты же в курсе, что я работаю в военкомате? И связана со всеми документами призывников. Что я тебе скажу, ... ты только не пугайся. Мне бы следовало тебя пощадить, но я все же твердо решила. Лучше все знать, чем жить в неведенье. У тебя будет ребенок, а его необходимо оберегать.
– От кого? – насторожилась я.  Чувствовала, что  горло перехватило и, трудно было дышать.
– Только не пугайся. Очень прошу. Услышав, с горяча, не натвори, бед. Не вздумай разводиться.
– Господи! Катя, твоя загадочность пугает меня больше. Говори же. Не бойся. Что-то с Леонидом?
– Да. У него чахотка.
– Что? – задыхаясь, переспросила я. Чувствуя, как по телу пробежали мурашки.
– Да, да. Он болен с пятьдесят шестого года. Заболел в Мозыре, у себя на родине. Военкомат прислал документы. В Армию его никогда не заберут. Его заставляют лечиться. Он отлынивает. Перед всеми скрывает.  Мы-то с мужем тоже  не знали. Часто кушали из одной тарелки. Он играл с нашим ребенком.  И даже кормил его из своей ложки. Люди больные этой страшной болезнью обычно вредные. Они живут по принципу: "болею я, болей и ты".
Услышав, я заплакала. Мысли мгновенно перенеслись к малолетним братьям, перед которыми он так же был виновен. Не берег и меня.
– Жестокий. Как не справедливо.
– Ты что? ... Действительно не знала?
– Конечно, нет. Откуда?
– Женясь на тебе, не поставил в известность? Не предупредил? Вот уж не думала, что такой парень, как он, и такой бессовестный. А  если бы узнала, ... не вышла бы замуж?
–Я слишком его любила. Наверное,  не удержала бы  и эта болезнь. Обиднее всего, что обманул. Как жестоко, – не переставала, в слезах, повторять я.
– Успокойся. Сейчас немедленно заставь его лечиться.  У вас же будет ребенок, а это опасно.
– Вот почему, где мы с ним познакомились, он лежал в тубдиспансере, – проговорила я, а про себя подумала: – А мне сочинял "сказки" о какой-то  лихорадке. Ленька, Ленька, как ты не справедлив ко мне.
Домой ушла с тяжелым сердцем, с разбитой душой. Единственное облегчение, что наконец-то нашлась разгадка мучительного предчувствия. И раскрылась причина наших взаимоотношений, таких трудных и непред¬сказуемых. Шаг за шагом вспоминала его незаслуженные оскорбления при родителях. Он, словно, хотел подчеркнуть свое превосходство надо мной. Будто я, выходя замуж, чем-то перед ним провинилась. И они должны быть благодарны, что он женился на мне.
И сейчас я начинала сознавать, что он под маской обвинителя, скрывал свою вину перед нашей семьей.
Скоро исполняется год невыносимой жизни с человеком, который был, как наваждение. Выход из тупика не предвиделся. Что делать? Что делать? И ко всему этому прибавилась и его опасная болезнь, трудно излечимая в наше время.

3 октября 1959 год.

С третьего, на четвертое октября, когда палаты замерли в ночном сне, и вкралась тишина в длинном коридоре, в родильной комнате, при ярком свете, в час ночи, раздался трепещущий вибрирующий, пронзительный крик новорожденного. Он оповестил Вселенную о своем появлении на Божий свет. Уставшая, я лежала с закрытыми глазами.
– Почему не спрашиваешь, кто родился? – спросила акушерка довольным голосом.
– Какая разница. Родился мой ребенок. И, слава Богу, что родился.
– Девочка! Девочка родилась! – с восторгом воскликнула женщина.
– Девочка? – с удивлением переспросила я. И вмиг, сработало в мозгу: – Неужели повторяется судьба? Бедненькая, – а вслух добавила: – Хо-ро-шо!
– Мамаша, ты, словно, недовольная, что дочь.
         Что вы.... Просто мне пророчили мальчика. Мне все равно кто родился.
– Мать, смотри и запомни своего ребенка.
 Я открыла уставшие глаза. Надо мной, с вытянутыми худенькими ножками, свесив беспомощно головку, в женских руках, находился крохотный человечек. На морщинистом маленьком личике, широко открытые темные глазенки, словно, с обидой спрашивали:
– Tы, не довольна?
– Моя девочка, – проговорила я, и от усталости веки мои сомкнулись.
Акушерка без умолку болтала. Задавала также-то глупые вопросы. Я без участия, что-то отвечала. Но когда  она спросила:
– Каким именем нарекли дочь?    
Я бойко и уверенно ответила, что Нелличка.
– Ваша Нелличка весит 3 кг. 300 гр.
Женщина отчего-то подхватила это, английское имя и теперь постоянно его повторяла. А я лежала и думала:
– У меня дочь. Собственный родной человечек. Какое счастье. Я теперь ни одинока.
После определенного времени, перейдя в палату, я долго не могла заснуть. В голове было пусто, и только жила одна мысль:
– Загадаю. Если утро будет солнечным, то моя дочь родилась счаст¬ливой. Если нет? Выходит судьбе угодно повторить мою жизнь. Но я не допущу, чтобы она была одинокой. Если утро дождливое, то будет плакса. Ветреное, ...вырастит легкомысленным человеком.

4 октября 1959 год.

Проснулась от легкого шушуканья и шарканья больничными тапоч¬ками по палате. За огромными окнами разгоралось золотое утро. Наша комната расположена с северной стороны, и различить до точности характер наступающего дня было трудно. Я воспользовалась "бродячей" родихой, которая, уткнувшись в стекло окна, что-то высматривала.
– Скажи, пожалуйста! – окликнула я: – Какой сегодня день?
На мой вопрос, она повернула смуглое казахское лицо и спокойно ответила на чистом русском языке:
– Воскресенье.
– Я не то спрашиваю.
– А-а-а, – протянула она, поняв  меня: – Будет очень хорошей. Солнце выплывает, как летом. Так и хочется вбежать в эту свежесть.
–Ишь ты. Очухалась... Зафилософствовала. Небось, и к мужу бы рва¬нула? – посмеялась самая смелая из родих.
– Нужен он мне. Особенно сейчас. Детей высматриваю. Они забегают перед школой... Демонстрируют, как оделись.
– Сколько их? – спросила я, любуясь не поддельной красотой этой женщины.
–  Не поверишь. Мне тридцать три, а детей уже девять. И все джигиты.
– Молодая замуж вышла?
– Конечно. У нас рано отдают. Жили в ауле. Сейчас переехали в город.
– Извини... Можно узнать, где научилась так чисто говорить по-русски?
– Заочно учусь в пединституте, на филологическом отделении.
– Когда же ты успеваешь... и рожать и учиться?
– У меня муж хороший. И его родители тоже. Мое дело рожать, а их воспитывать.
– Тебе повезло. А сейчас кого родила?
– Слава Аллаху. Наконец-то кызымку (девочку). А то муж заявил: «Пока не при¬несешь дочь, не отстану. Будешь рожать хоть тридцать».
– О-го-го. Вот это да... Муженек достался, – вмешалась миленькая кореянка.
– Не говори. Он у меня такой, – и она умолкла.
После длительной паузы,   я вновь обратилась к казашке.
– Послушай, посмотри на деревья. Есть ветер?
– Ветра нет. Тишь и благодать. Даже желтый лист не шелохнется. А зачем тебе?
– Надо.
– Загадала, небось?
– Да.
– И что же...если не секрет?
– Если погода будет прекрасная, то у меня родился замечательный человек.
– Профессор? – вставила родиха, лежавшая на койке ближе к окну.
– Вроде этого, – мечтательно согласилась я.
– Зачем "профессор"? Мой сын будет шопер. Дед-трактор. Отец - шопер и сын тоже, – возразила другая родиха, казахской национальности, которая плохо говорила на русском языке.
От ее непонятных, смешно сказанных, слов, та, что стояла у окна,  во весь голос разразилась смехом:
– Сама ты, "шопер", – смеясь, передразнила женщина.
 Та, что лежала на постели, пытаясь сообразить, в чем дело, удивленно смотрела на смеющуюся.
– Я русский плохо понимай. Из аула, – оправдываясь, и смущаясь, проговорила казашка.
– Да ладно. Извини. Не сердись. Я не могу привыкнуть к твоему разговору. И все простите, Не смотрите на меня с укором. Виновата я. Слово "шопер"...чуть ли не "жопер", – продолжала смеяться родиха у окна. Перестав, добавила: – А моя дочь будет врачом. Сплю и жижу ее в белом халате.
Подброшенная тема "Будущее наших детей" была подхвачена женщинами. Они перебивали друг друга,  фантазируя, громко сообщали о своих предположе¬ниях. Тут же посыпались анекдоты. И палата превратилась в галдеж.
Но внезапно распахнулась дверь, и все замерли. В проеме стояла на высоких ножках каталка, где коконами в рядок лежали ново¬рожденные.
Я внимательно следила, как нянечка проворно и с некоторой хладнокровностью разносила по матерям живые, туго спеленатые куклы. Но когда все дети были разнесены, она направилась уходить. Я заволновалась, что моего ребенка не было. Но спросить  не спешила, словно боясь услышать, что-то страшное. Сердце мое нервно билось. Мое волнение заметила молчаливая, немолодая русоволосая соседка:
 Не беспокойся. Твой малыш еще спит. И может проспать даже двое суток.

5 октября 1959 год.
 
Человеческая жизнь, как неугомонная река. Вода в ее крутых берегах течет, т медленно и благородно, то бурно и неудержимо, совершая ошибку за ошибкой. Мимо проносятся красочные пейзажи, порой высветившие, жухлые откосы, непроходимые загадочные, заросли и всякая чертовщина.
Находясь в родильной палате, я словно отключила себя от земного бытия, прибившись к заводи и спокойствию. Меня больше не волновали "банальные" темы.  Меня ничего не волновало. Я замкнулась в маленьком узком мерочке, где присутствовали вместе со мной, несколько женщин, являющихся носителями продолжения человеческого  рода. Они кормили своих новорожденных и их мысли, как и мои, были направлены на сохранение своего потомства живыми и здоровыми.
Наконец, и мне принесли мое милое дорогое создание.
– Ну и засоня она у вас. Спит и спит. Перепеленаем и опять спит. Маленькая, а какая-то умная. Заворачиваешь ее, а она вытягивает сразу и ножки и ручки, как солдатик. Но она у вас, самая длинная из детей. Все какие-то коротышки, а она, как струнка худая и длинная. В кого такая?
– В отца, наверное. Он у нас, выше меня на целую голову, – принимая ребенка трепетно и осторожно из рук няни, говорила я: – Батюшки, какая крошечная, моя красавица.  Скажите, пожалуйста, что мне делать, если заплачет?
 Нянечка вопросительно посмотрела и, улыбнувшись, спросила:
– Первый? Не бойтесь, сердце матери подскажет.
– Девочки, смотрите,  она уже губенки кривит, – капризно жаловалась я, внимательно разглядывая темные волосики и мелкое личико с оловянными темными больши¬ми миндалевидными глазенками, которые смотрели в упор, словно, изучая и запоминая, материнские черты.
Обработав грудь, я принялась неумело кормить. Но сжатый бантиком ротик не раскрывался. И сколько я не старалась, она только брезгли¬во морщилась.
–Девочки, почему-то не берет грудь, – испуганно беспокоилась я.
– Захочет...возьмет, – смеясь, шутили женщины.
– Ты ей на губки молочком нацеди, – посоветовала соседка.
 Но к моему удивлению в грудях молока не оказалось:
– Что делать?– расстроилась я окончательно.
– Не волнуйся. Скоро все придет в норму. И молоко будет и грязные пеленки тоже. Всё будет в своё время.
Как бы меня не пугали женщины, я была все равно счастлива. Уже сейчас я любила свою малышку. И всю, не растраченную любовь, я перенесу на неё и в будущем.

28 октября 1959 год.
 
Наступили пасмурные ноябрьские дни. Часта, идут дожди. Погода неустойчивая, то воздушные тропические массы, а с Севера-запада несется холодный поток и арктический воздух. Почти для всей территории Казах¬стана характерны сильные ветры. А осенью они нередко достигают ураганной силы. Воздушный смерч подхватывает с земли огромную массу песка и стеной движет вперед, обрушивая лавиной на городские улицы, останавливая все на своем пути. Природа словно выдви¬гает свой протест против человеческого отношения к окружающей среде. Какая-то непонятная невидимая  сверхъестественная сила приводит в круго¬ворот не только природу. Она будоражит умы, уставшие от тяжкого  существования.
В ходе "строительства социализма" социальное положение людей ухудшается самым драматическим образом, а потому пропагандистские тезисы о светлом социалистическом будущем воспринимаются многими как насмешка. Появились сомнения о реальной угрозе войны и вытекавшей отсюда необходимости наращивания обороны страны. Неулудшающий уровень жизни, рост политического, идеологического и морального давления и даже репрессий в отношении тех слоев населения, которые не вписывались в
сталинскую модель социализма - частных собственников или религиозно настроенных людей - привели к тому, что в народе начинается брожение.
Оставим сталинскую модель, хотя она живет и по ныне. Одним из самых ярких событий произошло недалеко от Караганды в Темертау. О нем умалчивала печать, но народная молва пронеслась ураганом по всему Казахстану. Это случилось в один из сентябрьских   дней этого, 1959 года. Началом вспышки послужило недовольство бытовыми условиями.
Добровольцы, приехавшие по комсомольским путевкам, голодные, холод¬ные, что называется, голые были. Поселены они были в палаточном городке, где на территории размещалась единственная столовая на 7 тысяч проживающих. И, где кроме каши ничего не было. Люди не имели простого элементар¬ного - чистой питьевой воды, которую  доставляли на водовозке.
К сентябрю обещанных общежитий не появилось, вместо них выдали одеяла. Hо, главным толчком, к бунту послужил такой факт. Дневальные хотели вскипятить чай, а в той воде копошились разные ползучие и плавающие обитатели. Если раньше ребята жаловались на плохие бытовые условия, то теперь явились к руководству с требованием. Вместо помощи, их арестовали. И тут протест вылился в 25 тысяч человек, который сокрушил "дорогой"  базар. Когда базар разбежался, открыли магазины и подожгли столовую. Но ни одного убийства и насилия тогда не было. На митинге "авторитет¬ные ребята" разъяснили, что так эмоционально поступать нельзя. Это хули¬ганство, а надо по закону. И все утихомирились. Люди разошлись спать. А в три часа ночи на палаточный городок был сброшен десант. Командир десанта, когда подняли все палатки, расспросил, что произошло. После объяснений увел десант за город, заявив, что солдаты в такой авантюре участвовать не будут. Пусть разбирается тот, кто довел ребят до бунта.
Снова все легли сдать. А в шесть часов утра со стороны Караганды началась пальба. Оказалось, что со всех зон Карагандинской области были собраны охранники лагерей, в основном нерусской национальности, которых и бросили на Темиртау, на "палаточников". Они с автоматами   начали "прочесывать» город. Погибали женщины и дети, которые шли утром в детские сады и школы. Многие из бунтовщиков ушли на рабочие места. К стройке подогнали автобусы, и представители власти, с красными повязками на рукавах,- пригласили людей на митинг, объявив, что с  ними будет разговаривать сам тов. Брежнев. Все приехали на площадь, но Брежнева не оказалось, а встретила пулеметная очередь. Народу было тысяч 30-40. Навстречу охранникам пошли девушки-комсомолки из Комсомольского городка. Сумевшие дойти,  срывали у стрелявших комсомольские значки. Это придало смелость парням. Они ломали заборы, ковыряли кирпичи, искали железки и т.д. Началось сражение. А невдалеке находилась грузовая автобаза. Парни сели за рули... Охранники кинулись бежать. Бой был выигран. Сражение длилось до трех часов дня. Собрав убитых и раненых, ребята вернулись к своим палаткам.
К уголовному делу привлекли пять человек, которые случайно оказались в Темиртау и не были даже прописаны: трое взрослых и двое малолетних. Их судили закрытым судом.
Эта трагедия передавалась из уст в уста. Весь Казахстан знал сразу же на следующий день.
– Бедная мая Родина, что с тобой происходит? Куда мчишься? Что ждет тебя впереди? – думала я, тронутая  до глубины души.
 
30 ноября 1959 год.

Мы продолжали жить в одной комнате две семьи. Их пятеро и нас трои.  За помощью я решила обратиться в тубдиспансер.
Врачу убедительно изложила суть обстановки в нашей многолюдной семье. Доходчиво пояснила причину не возможного  совместного проживания, где есть дети.
Врач, среднего возраста человек, казахской национальности, молча выслушал моё повествование. Проверил свою документацию на лиц, с подобным заболеванием, как у Леонида. Извлек его карточку из общих документов и внимательно посмотрел на меня:
– Мне необходимо самому проверить условия вашего проживания.
– Если у вас есть время, то  могли бы сразу прийти к нам, – предложила я.
Всю дорогу мы весело болтали. Я не замечала  разницы в возрасте. Но, однако, не пыталась переходить грань приличия. В его же тоне скорее звучало отеческое внимание, чем равное.
Дома оказались все кроме Леонида и Арнольда. Братья сидели за круглым столом, делая уроки. Мама в коридоре готовила ужин, а отец забавлял игрушкой мою маленькую дочурку, которой пошел уже второй месяц. И она уже сознательно следила за цветным шариком – погремушкой. Врач раздеться отказался, пригласив меня, его проводить. Мы вышли на улицу.
– Пройдемте в соседний дом. Здесь есть одна комната, с одним соседом. Общая кухня. Посмотрим. Должны были освободить. Я обещаю вам эту квартиру.
– Извините меня, пожалуйста. Но разрешите попросить об одном одолжении.
– Каком? – и он не поворачивая головы, продолжал широко шагать.
– Не говорите мужу, что я вас посещала. Пусть  думает, что  вы приходили сами по собственному желанию.
– Хорошо. Вам с ним трудно? Не удивительно. Больные люди зачастую под грубостью скрывают свой комплекс не полноценности. Я сделаю так, как вы просите.
После просмотра квартиры, расставаясь, врач предложил мне пройти обследование на выявление туберкулеза. Я согласилась проверить не только себя, но и братьев.

20 декабря 1959 год.

Заканчивался 1959 год. На нашу долю выпало счастье.  Нам дали квартиру. Врач сдержал свое обещание. Несмотря на то, что квартира неблагоустроенная, состояла из одной комнаты, общей кухни на две семьи, радостям не было конца.
Втаскивая скудный скарб через маленький коридорчик, я не переставала с восторгом воспевать хвалу в адрес Леонида, приписывая ему все заслуги нашего нового счастья. Он же...до корней волос...был убежден, что именно, так оно и есть. Широко расправив, покатые плечи, довольный собой, он чему-то загадочно улыбался. По-хозяйски, твердой рукой, уверенно орудовал железной детской кроваткой. И собрав ее, деловито спросил:
– Куда ставить-то?
Совет давали все члены, прибывшие посмотреть на квартиру. Все   чего-то шумело. Излишне суетилось. И только мать, расхаживалась без дела из угла в угол:
– А ваша комната в точности, как наша, – и остановившись, заглянула через окно на улицу, где плавно пари¬ли пушинки снега: – Самая главное превосходство этой квартиры..., первый этаж и есть застекленный балкон. Есть где сушить пеленки. И колонка недалеко, через дорогу. Воду носить близко. Да и легче,  на первой этаж. 
– Ты права. Для пеленок и купания  много уходит воды, – поддержала  я.
Наконец, перестав маячить, мама уселась на табурет, закинув ногу на ногу, раскачивая ею, спросила:
– А они как?   Ваши новые соседи?
Перехватив эстафету разговора, Леонид, оглядываясь на дверь, шепо¬там ответил:
– Нормальные. По-моему дед разговорчивее, чем бабка. Она немного хмурая. Смахивает на бабу-ягу из сказки, – и, ухмыльнувшись, продолжал устанавливать старенький стол, который раскачивался, как пьяный теле¬нок на четырех тонких ногах.
– У них есть еще дочь. Моего возраста, – добавила я, примеряя   гобеленовый коврик к детской койке.
– Соседская дочка, вылетая, мамочка, – прошипел Леонид.
– Ну, хватит...критик, помоги лучше прибить коврик, и подала ему молоток: – Только тише бей. Не разбуди Нельчика.
– Попробую.
Скоро, коврики были прибиты. Из ванночки ребенка перенесли в кроватку. Освободившуюся посудину и тазики вынесли на веранду. Другая мелкая посуда аккуратно расставлена на самодельной деревянной полке. Леонид с облегчением вздохнул.
– Ну... кажется всё, – отряхиваясь и заправляя рубашку в брюки, он добавил: – Я больше не нужен?
– Нет. А ты, ...уже куда-то «намылился»? – и я посмотрела на его бегающие глаза.
– Мне нужно в одно месте сбегать. Обещал, – и тут же, накинув серое в елочку осеннее полупальто, нахлобучив, черную кроличью ушанку, выско¬чил из двери.
– Опять! Я думала, что у нас было тесно. Много народа... А сейчас, что бежит? – впервые заметила вслух мама.
Обычно, видя наши недоброжелатель¬ные взаимоотношения, стремилась молчать. Словно ее не касалось и не интересовало вовсе.
– Как волка ни корми, он все в лес смотрит, – и, помолчав, я с грустью добавила:  – Насильно мил не будешь.
– Да. Да. Не родись красивым, а родись счастливым, – и мама подня¬лась с места: – И мы тоже пошли.
Вот и всё. Мы с малышкой остались одни. Посапывая, дочка ангельски спала. Сидя на кровати, сложа руки между колен, я погрузилась в молчание. Не мигая, поглядывала, через запыленное оконное стекло, на серое зимнее небо. С улицы доносились редкие шумы, проносившихся машин. Снег пере¬стал валить. Заиндевавшиеся белыми кружевами деревья с сочувствием   кивали за холодным окном. В голову лезли печальные думы. Они переплетались, прыгали. То кидались в воспоминания недалекого счаст¬ливого прошлого. То вновь тучнели от гнетущего замужества. И между этими извилистыми строками жизни спрашивала себя:
– За что? Что за злой рек превратил меня безжалостно в рабыню? Незримо втаптывает в грязь. Устала. Устала от унизительной боли. Как освободиться? Где выход? Мне досталась тяжелая ноша не по моим  плечам.

29 декабря 1959 год.

Вот и пронесся еще год жизни для меня и подобных, мне. Каждый прожил по-своему и все сообща. Страна в целом по-прежнему бредит призраками Коммунизма. Везде и всюду декларируют об огромных достижениях. О каких? Непонятно. Как всегда на переднем плане Коммунистическая партия - "Наш рулевой'.
На арену партийной жизни выплывают новые знаменитости. В этом году впервые в новом учебнике по истории партии сообщили о Л.И.Брежневе. О нем писали много и разное. Создатели учебника так же уделя¬ют особое значение о роли партии в Великой Отечественной войне. О том, что на руководящую работу в армии были направлены видные деятели партии: К.Е.Ворошилов, А.А.Жданов, Д.З. Мануильский, Н.С.Хрущев, А.С. Щербаков. Созданы были советы фронтов и армий. И другие советы. Из ряда фамилий самое видное место принадлежит Л.И.Брежневу.
Другим большим событием года является декабрьский Пленум ЦК КПСС, на котором прозвучали строки "С именем товарища Хрущева связаны ко¬ренные преобразования во всех отраслях народного хозяйства. Мудрости, смелости и принципиальности Никиты Сергеевича, его постоянной заботе о Советском народе". Не скупятся на хвалебные оды наши историки.
Оторвемся от политической жизни. Что же нового произошло в космонавтике? 14 сентября 1959 года "Луна-2" опустилась на лунную поверхность, а через три недели "Луна-3" передала первые снимки обратной стороны Луны.
Итак. Событий - бесконечное множество, но стоит ли все перечислять? Для этого существуют специальные темы и другие книги. Одно хочу ска¬зать…,  Год Кабана завершается. На пороге год Крысы. Откуда родились столь причудливые названия?
Древнее предание гласит: пригласил как-то Будда на Новый год живот¬ных со всего мира, пообещав им редкие подарки. Но явились только  12 животных - крыса, бык, тигр, кролик, дракон, змея, лошадь, овца, обе¬зьяна, петух, собака и кабан. Отпраздновали они Новый год, и Будда выполнил свое обещание - каждому гостю подарил по одному созвездию на небесной сфере и по одному году.
Это, конечно, легенда. Но в странах Востока - Китае, Индии, Япо¬нии и других до сих пор принята система летосчисления с небесной символикой так называемого животного цикла. Исчисляя время по движению Юпитера и Сатурна вокруг Солнца, уже в 4 веке до нашей эры был создан лунно-солнечно-юпитерный календарь. В основу календарного цикла было положено время, равное 60 годам /за это время Сатурн совершает 2, а Юпитер - 5 оборотов/. Число 5 является символом пяти элементов природы, каждому из которых соответствует свое цветовое обозначение /синий или зеленый, красный, желтый, белый, черный/. Каждое название животного в 60-летнем цикле встречается 5 раз, то есть каждые 12 лет. И обозначается оно одним из этих цветов. Повторений цвета не бывает.
В лунно-солнечно-юпитерном календаре количество дней в году непостоянно.
С давних времен люди верили в приметы. Но сейчас все утрачено, назвав их сказками и предрассудками. Существовали прекрасные традиции. Считалось, как встретишь Новый год, так eго и. проведешь. Поэтому наши предки к Новому году готовились со всей серьезностью. Шили новые наряды или вязали красивые пуловеры. В торжественный день накрывали праздничный стол, приготовив блюда "с сюрпризами на счастье". И люби¬ли дарить подарки. Особенно их получать.
Мы же живем так бедно, что лишены этого маленького удовольствия.
Чтобы не поддаваться унынию от безысходности подобной ситуации, и обрести самообладание, обратимся к советам А.П.Челова.
"Жизнь прекрасная штука, но сделать ее прекрасней очень нетрудно. Для этого нужно:
а/ уметь довольствоваться настоящим и
б/радоваться сознанию, что "могло бы быть и хуже".
Когда в твой палец попадает заноза, радуйся.   "Хорош, что не в глаз!"  Радуйся, что ты не хромой, не слепой, не немой, не холерный... Если у тебя болит один зуб, то ликуй, что болят не все зубы. Если жена тебе изменила, то радуйся, что изменила тебе, а не отечеству".  Эти слова можно перефразировать и о муже.
В любом случае нужно  помнить золотое правило: "Если не можешь изменить обстоятельства, измени отношение к ним. "Зачем биться "головой об стенку"? Посмотри на нее с другой стороны.

30 января 1960 год.

Месяц январь - зимы государь, году начало, зиме середина. Сух январь - крестьянин богат, серый январь - хлебам беда.
         – Сегодня морозно на улице.  Весь январь холодный, июль будет сухой и жаркий, – сообщила я женщине, которая держала на своих руках моего ребенка: – Спасибо, что забежала ко мне в гости. Я хоть за водой успела сбегать. Нельчик моя сегодня, что-то не спит. А мне её купать, – ставя ведра с водой на скамейку и потирая озябшие руки, рассказывала я. И сняв черную кроличью шубку, с    облезшими  локтями, спросила: – Как? Не куксилась моя крошечка?
Катя, прижав мою дочку к груди, пискляво по-детски, ответила:
– Нет! Мы держимся молодцом. Правда, кроха? – и пересадив, ребенка на другую руку, добавила: – Разве это морозы? Вот мы... ездили в Кузбасс. Там морозы, как морозы.
– С ними, конечно, ни сравнишь. Как нельзя сравнивать с морозами, которые были под Алма-Атами. Мы  там жили. Таких морозов там нет, как здесь.
–  У нас тоже зима короткая. Не за горами, и забарабанят
капели.
– Не устала нянчиться- то? Спасибо, что помогла.
– Ты еще каждый день купаешь?
– Конечно.
– А где воду греешь?
– На кухонной плите.    
– Пока я здесь, иди, затопи.
– Спасибо, дорогая. Я сейчас..., – и взяв ведро с водой, вышла из комнаты.
Через открытую дверь доносилось ласковое сюсюканье и радостное детское взвизгивание ребенка. Скоро в печи затрещали сухие дрова, и, я вернулась в комнату.
– Твоей крохе уже сколько? – тиская и прижимая, спросила Катя, смеясь вместе с ребенком.
– Четвертый месяц, – ответила я, складывая  в стопку наглаженные белоснежные пеленки.
– Ну и здоровущая она. Прямо-таки, как мой сын, когда ему был годик.
– Да как ей не быть большой, родилась 62 см. А сейчас уже 67.
– А вес?
         – Недавно взвешивались. Уже 6 кг. 800 гр. Врачи все удивляются ее сверх нормы.
–Чудо, а не ребенок. Пухленькая, как колбочек, – и Катя, то прижима¬ла, то ставила ее на худые колени.  Нельчик прыгала и крутилась вол¬чком: – Ну, живая. Просто огонь.
– Она у меня не только в росте обогнала своих сверстников, но и в развитии. В два месяца стала улыбаться, а на третьем, под новый Год, громко засмеялась. Леонид играл с ней. Своими волосами возил по ее личику. Схватив, его за чуб,  с визгом захихикала. Уже сама игрушки в руки берет. Попробуй, дай, –  хвасталась я своей дочерью.
Женщина подала ребенку погремушку и та схватила.
– Молодец, кроха. Хватит...тяжеловес. Ты мне все руки отпрыгала. Иди к мамуле. Альбина, мне пара. Скоро твой на обед придет.  Не хочу с ним встречаться. Я к тебе не просто пришла. К нам в военкомат пришла интересная весть о твоем Леньке. Как хорошая знакомая, я не могла сохранить в тайне. Конечно, ты сильно не расстраивайся. А то молоко в грудях пропадет. Как у тебя с молоком-то? – и гостья посмотрела на меня, поправляя косы на голове, которые и без того лежали аккуратно.
– Всё хорошо. Молока в избытке. Она не успевает все высасывать. Приходится сдаивать.
– Очень прошу, ... не говори Леньке, что я про него  сплетничаю. В разговоре будь осторожной. А то... сама знаешь, ... на что он способен.
– Катя, говори. Как нибудь выкручусь. Тебя не выдам, можешь быть уверена.
После ухода гостьи, я не переставала думать над ее словами. Леонид пришел вовремя. Сняв засаленную фуфайку у порога, он тут же подошел к кроватке, где дрыгала ножками дочурка. При виде его, она тон¬ко   гукала, темные глазки блестели.
– На ручки хочешь, моя маленькая. Папа не может тебя взять. Одеж¬да грязная. Я тебя выпачкаю, – уговаривал он, подставляя голову к ее ручонкам, ожидая, когда та вцепится: – Смотри, Альбина! Смотри, как дочь отца таскает за волосы! – шумел ой.
– Тише. Ты ее напугаешь.
– Кого? Ее? Она отлично знает своего папочку. И привыкла к моему басу. Правда, доча?
После обеда Леонид, любил растянуться на голом полу. Подложив руки под голову, закрыв глаза, он лежал на спине.
– Лень, я слышала, что ты после работы ходишь провожать какую-то женщину. Говорят, она замужем, и муж часто уезжает в командировку. Если эта, правда, я думаю, что ты прекратишь. Иначе... я буду вынуж¬дена сходить к вашему начальнику. Он у вас, с  этой женщиной, единый. Думай сам. Мое дело... предупредить. А ты... как знаешь. Буду надеяться, что поймешь, – убирая посуду cо стола, заявила я. Старалась говорить предельно сдержано, чтобы не вызвать бурного возмущения.
– Вранье! Неправда! – и он вскочил с пола, быстро оделся и ушел.
О том, что пойду к начальнику, я преувеличила. Страсть не люблю выносить "грязь на показ", а еще больше "копаться в "чужом грязном белье".
Что же произойдет дальше? Bо что выльется реакция моего "благоверного"?
Результат ждать пришлось недолго. Как мне стало потом известно, в этот же день, Леонид подошел к секретарше начальника. К женщине, которая была совсем не при чем, и при том недавно вышла замуж. Плача, она кинулась к начальнику и пожаловалась на оскорбительную незаслуженную сплетню. При разговоре с секретаршей, Леонид подбросил свою догадку, что сплетня может исходить из военкомата, так как жена из дома не выходит и ни с кем не знакома.
Начальник, чтобы пресечь безобразие, позвонил в военкомат. Катя была раскрыта и, ей досталось, как шведу под Полтавой.

31 января 1959 год.

На следующий день Катя была у меня дома.
– Альбина, ты, что раскрыла нашу тайну?
– Нет, конечно. Как ты могла, так подумать?
– Видимо, он догадался. Ты же ни с кем не знакома, кроме, как со мной. Чтобы прикрыть свою ****ь, очернил безвинную жен¬щину. Он трепится не с секретаршей, а машинисткой. Там две. Но с какой, я точно не знаю, – и от злости,  она залилась багровым румянцем.
– Что же теперь делать? – и я в недоумении смотрела на нее.
– Думаю. Теперь, когда он полностью себя раскрыл, необходимо довести  дело до конца.
– Как?
– Надо идти туда, на его работу. И, разобраться кто, именно, его любовница.
В душе я не желала возиться с этой грязью, но была  обязана выручать Катерину. После некоторого молчания, я согласилась.
Мы отправились к концу рабочего дня. В приемной за письменным столом сидела симпатичная блондинка. При нашем появлении, она вопросительно посмотрела. И, когда узнала кто мы, опустив глаза, нелюбезно заявила:
– Начальника нет.  И сегодня не будет.
– Мы пришли ни к нему.
– А к кому?
– К вам, – мягко ответила я, вкладывая в интонацию всю доброту, чтобы покорить сердце непоколебимого "врага".
Она подняла голубые глаза и, остановилась на моем лице,  словно, стре¬милась понять суть сказанного.
– Да. Да. К вам. Мы пришли развеять ваши тревоги и объяснить суть  "ошибки" моего мужа.
–Просмицкий специально нанес удар вам, чтобы прикрыть истинную виновницу, – перебила Катя.
Секретарша повеселела, голос подобрел и изменился:
– Почему же вы сразу не пришли ко мне? – уже дружелюбно спросила  она.
– Я вовсе и не собиралась идти  к начальнику жаловаться.  Моя  цель была  припугнуть мужа.  И только.
– Видно, ... на eго голове сильно горела шапка, – заявила она, уже улы¬баясь.
–  Похоже, – поддержала я.
Но тут, снова перехватила разговор Катя:
–  Мы заявились  за тем, чтобы найти ту, которая с ним связалась. Я твердо убеждена, что она машинистка. Но у вас две.
И секретарша сообщила, что машинистки уже ушли домой. И что она предполагает, кто является любовницей Просмицкого. Он постоянно торчит около нее и все время «подкармливает»  конфетами.
– Если бы вы знали, какую гадость ваш муж говорил о вас. И что женился случайно. И когда вы родите, он непременно с вами разведется. Ну и болтун. Таких трепанов я еще в жизни не встречала, – она покачала белой головой: – Если бы слышали, какую гадость о вас говорил? Что вы страшная, старая, рябая и косая. Мы даже пожалели его. Сейчас я увидела вас, меня смех над ним разбирает. Сволочь, расскажу завтра девчонкам. Они eго в доску просмеют. Я начальнику все объясню. Ну, подлец, ... –  не переставала возмущаться женщина: – Как только вы, с таким дураком живете? Слава Богу, что у меня не такой.
Случая ее,  я смущенно улыбалась. Мне действительно было стыдно в за Леонида  и  себя.

13 февраля I960 год.

Вечерние сумерки быстро сгущались. Не торопясь, я брела через двор к своему крыльцу. Легкий морозец студил лицо, пробирался через расстегнутый ворот старой шубки к открытой шее. Плавно летящие, словно  пух, хлопья снега ложились на ресницы, мостились на нос и тут же превра¬щались в капельки воды. Подставляя горячую ладонь, я ловила белые снежинки, торопясь разглядеть их причудливую форму. В дом заходить не хотелось.
Прошло несколько дней после случившегося разговора, жизнь с Леонидом стано-вилась невыносимой. В душе, что-то оборвалось. И я возненавидела чело¬века, которого безгранично любила. Последние дни он вовремя приходил с работы, и мы молчали. Мое внимание было полностью приковано к малышке. Заботилась о ней, отдавая всю любовь, какой, может обладать мать. Он же перес¬тал для меня существовать. И если бы Богу было угодно, навсегда удалить его из моей жизни, в душе ни родилось бы, ни сострадания к себе, ни сожаления этой потери. Пустота окутала с ног до головы. Жизнь теплилась только для дочери, которую любила больше жизни.
Некоторое время постояла у заснеженного крыльца. Медленно, похрустывая скрипучим снегом, поднялась по ступеням.
Еще в коридоре почувствовала, что Леонид в доме не один. Входя в комнату, мой взгляд упал на Катю, которая сидела за столом. Посреди комнаты стояла молодая незнакомка в пальто и мохеровой шапке. Окинув её взглядом, словно, сфотографировав, я уловила очень юные черты. Её лицо дышало легкомыслием, без единой черточки на глубокий ум и проницательность. Весь объект, будто, сплетен из летних трав и степного ветра. По-детски припухшие щеки были густо припудре¬ны. Яркость помады на тонких губах, делали ее старше годами. От нее не исходило высокомерное превосходство над окружающими. Возможно, не потому, что по природе была таковой, просто еще не умела. Назвать ее красавицей нельзя. Но не была противна. В одежде не чувствовалось крикливости, а не опрятность присутствовала.
Она бойко, без стеснения скороговоркой, что-то рассказывала и с любопытством разглядывала нашу скромно обставленную комнату. При разговоре часто, без дела, возможно, от излишней кокетливости вертела головой и энергично жестикулировала руками, с короткими, словно, обруб¬ленными пальцами. Во всем поведении этой молодой особы было, что-то хулиганское и бесцеремонное.
При моем появлении она остановилась на полуслове, и как завороженная смотрела на меня.
– А ты говорил, что жена ушла далеко и не скоро вернется, – и, в растерянности опустилась на табурет: – Леня, почему ты опять обманул?
Леонид сидел на корточках у печки. Его полуголое тело было  вздыбленное и напряженное.  Явно было видно, что красовался и хотел показать свою мощь перед посторонними женщинами. В эту минуту он был похож на того человека, которого я знала в первые дни знакомства. Давно не видела его таким красивым, как сейчас. Невольно мелькнула мысль, что этот «подонок» похож на хамелеона. Душу охватило полное отвращение к этому лживому ничтожеству.
– Альбина пришла. Теперь я могу уйти. Я привела Шуру познакомиться со «страшной» женой. Как характеризовал тебя твой муж, – сообщила Катя и поднялась с места.
– Не уходи. Останься. Мне очень хочется, чтобы ты соприсутствовала на этой комедии.
– Альбиночка, извини. Но у меня действительно нет времени. Надо готовить ужин. Скоро муж придет с работы. Надеюсь теперь, вы сами разберетесь без меня. И еще надеюсь, что твой муж больше к нам  ходить не станет.
На эту реплику Леонид промолчал. Незнакомка молчала тоже. После ухода Кати, она поднялась и подошла к коечке, где спала моя дочь:
– Девочка похожа на тебя, Леня. Вот ты какая, хорошенькая. Я так хочу ребенка, а у меня нет. Уже два года замужем, – проговорила она с каким-то сожалением.
– Детей иметь хорошо, когда между супругами мир и согласие, – добавила я.
Постепенно, затянувшийся разговор перешел в дружескую беседу. Я всеми силами сдерживала свои  тяжелые чувства. И ни одним движением не показала своего неуважения к любопытной женщине, являющейся любовницей моего мужа.
– Мне пора, –  вдруг, заявила Шура.
– Куда торопитесь? Сидите. Сейчас  будем пить чай, – гостеприим¬ным голосом предложила я.
– Больше ничего не придумала? – резко заявил Леонид.
 Почувствовав мирную беседу с гостьей, он давно понял, что полностью проиграл. Его глаза нервно блуждали. Тело уже не красовалось, обмякло и потеряло прежнюю привлекательность.
– Спасибо за чай. Я пошла. Альбина, проводи меня,– и женщина направилась к выходу.
– Не пойдешь! – грубо заявил Леонид и встал на моем пути: –  Не  зови её. Иди одна.  Я знаю, для чего ты пришла.
– Не хорошо. Опомнись. Пропусти! – не теряя равновесия, просила я.
– Нечего провожать. Её никто сюда не приглашал! – срываю¬щимся баритоном трубил он, продолжая закрывать мне дорогу.
– Ты что? С сума сошел? Разве так гостей провожают?
– Провожают! В следующий раз этим гостям поверну голову задом наперед, – в ярости чеканил он слова.
На мое счастье, отворилась дверь и на пороге появилась моя родитель¬ница.
– Мама! Скажи ему! Пусть пропустит.
Леонид опустил руки, нехотя посторонился, давая возможность мне пройти. Мы тут же нырнули в дверь. Оказавшись на улице, я громко рассмеялась. Смеялась и женщина:
– Здорово мы его допекли. Ну и муженек вам достался. Мой плохой, а ваш еще «лучше». Мне предлагал выйти  замуж. Говорил, что при разводе с вами, заберет дочь себе. Я-то, дура, подумала, что он идеальный человек.
Она говорила  быстро, будто боялась не успеть. Выкладывала обо всем подетально. Рассказала про все эпизоды нашей, с Леонидом, жизни. Часть было действительностью, а много придуманного. Конечно, исходило всё с его стороны.
– Боже! Какой ужас! Какой позор.
– Не расстраивайся. Позор не тебе. Позор ему. Я теперь в его сторону даже не буду смотреть. И другим закажу, чтобы бежали от него десятой дорогой.
Слушая, я  хохотала. … Только  мой смех показался рассказчице подкупом. Восприняла, как комплимент в свой адрес. Ее исповедь полилась еще гущи и задорнее. Теперь мы смеялись обе. Это выглядело, действительно забавно.
– Я-то сочувствовала ему. Жалела, что ему  попалась «гадкая» жена. Такому хорошему человеку. Всё ДЕПО ему сочувствовало. Однажды, ты пришла в наш рабочий душ с какой-то женщиной.
– Это была моя мама, – смеясь, перебила я.
– Он посылал нас, всех, смотреть... Как оказалось... не тебя, а ту женщину. Заявил, что якобы она его жена. А на тебя сказал, что ты её сестра. После этого просмотра все еще больше его жалели и сочувствовали. Какай же сволочной! Негодяй он! А я так была им очарована! Всем говорила, если бы он был моим мужем, то я бы мыла ему ноги, а воду пила. Когда я узнала, что ты приходила в контору с Катей, я не поверила, что наши планы рухнули. Я очень захотела с тобой познакомиться. И увидела тебя совсем не похожей на ту, что  рисовал он. Я просто обалдела, – говорила она, продолжая смеяться.
Мы смеялись. Только мой смех был истерическим. И если можно было разрыдаться, я бы сделала. Под  веселой маской я скрывала боль души. Разочарование и обиду за свою непростительную ошибку в жизни.
– Не смейся, Альбина, я говорю правду.
– Не волнуйся, Щура. Я не над тобой. Я смеюсь над собой.
– А ты не переживай. Хочешь? Приведу своего мужа, и все при нем расскажу о твоем хлюсте. Он же болтун, как паршивая баба. Не переживай. Вот бы eго на комсомольское открытое собрание вытащить, что бы все видели, и знали, с кем работают. Показать бы всю его "прелесть". Мой муж - не конфетка, но на твоего, я никогда не променяю.
По городским улицам давно зажглись огни, а мы продолжали стоять. Неожиданно передо мной появился брат- Шурик. Он был спокоен и без особого волнения  сообщил:
– Иди быстрей домой. С Нелькой плохо. У нее глаза под лоб закатываются, – и усмехнулся.
– Это... у ее отца, от бесстыдства глаза под лоб лезут, – посмеялась Шура.
После нескольких любезностей, мы дружески разошлись.
В комнату я вошла спокойно. Леонид держал на руках дочь и нежно прижимал к широкой груди. Таким любящим он никогда не был. Было явно заметно, что всем видом хотел подчеркнуть, что он отец и не спеши, мол, выносить приговор.
– Все кончено. Моему терпению пришел конец. Мы должны расстаться.
– И не подумаю, – заявил он мягким обидчивым голосом.

20  февраля I960 год.

После знакомства с любовницей мужа, в семье произошел сильнейший скандал. На мои требования,  оставить меня и дочь в покое,  уйти из семьи, не увенчались успехом. Даже не помогли  мольба и преподнесенные оплеухи по лицу. Он доказывал только одно:
– Ты что!? Хочешь ребенка оставить без отца? Повторить свою судьбу?
После жизненных скандальных многодневных противоречий, вспыхнувшие чувства стали угасать, и душа погрузилась в антипатию ко всему окружающему. Жила молча, не трепыхаясь и ни к чему не стремясь.
Дни перелистываются, как книжные страницы, которые необходимо прочесть не потому, что они интересные, а по причине закона природы. И в этой жизненной книге отведена определенная роль, порой безропотной, моей особе, плывущей с миром в сердце по суровым волнам судьбы, ничего не требуя и ничего не изменяя. Встре¬чая покорно резкие повороты и крутые пороги. Куда вынесут меня быстро несущие воды, и к каким берегам?
 А сейчас жизнь потекла умеренной чередой. После школы прибегали мои шумные младшие братья, чтобы дать пере¬дышку от ребенка, который своим появлением принес в семью какое-то приятное разнообразие и скоро превратился в любимую забавную игрушку. Я старалась успеть, за небольшой промежуток свободного времени: постирать пеленки, натаскать воды, сбегать в магазин за продуктами. Исполняла каждую работу быстро и все бегом. Однако выпадали моменты, когда приходилось и задержаться.
– Чего долго-то? – хором возмутились мальчишки, когда я вошла в комнату с авоськой.
– Плакала? – ставя на стол, ношу, беспокоилась я.
– Ты же знаешь, она с нами никогда не плачет. Но мне написила прямо в рот, – с обижен¬ным лицом сообщил Шурик.
– Да ну? Как это случилось? – и от удивления я развернулась.
Братья, перебивая друг друга, принялись объяснять. Каждый стремился рассказать по-своему. Из всего сказанного уловила немного.
– Шурка с ней играл. Подкидывал вверх, а она громко смеялась.
– Потом ... я ее поднял над головой. А она взяла и пустила струю прямо в рот, – взволнованно перебил старший из братьев.
– Как не набуздырить, если ты рот раскрыл, как ворона, –  и Толик залился смехом.
– Аха! Тебе смешно. А у меня был полон рот.
– И ты проглотил? –  шутя, спросила я брата, который брезгливо скривил рожицу.
– Нет, конечно. Выплюнул, – и снова  сморщился.
– Шурочка, ничего страшного. Моча не яд. В старые времена ей ле¬чились. Особенно пили мочу младенцев. Она самая чистая.
– Фу-у-у! Какая гадость. И её пили? – и он еще больше скривился, прищурив от неприязни серые глаза.
– Непременно. И компрессы мочевые делали при вывихе суставов.
– И что? ...  Помогало?
– Конечно.
– Видишь? А ты ржешь, – упрекнул Шурик, косясь на младшего, который, рьяно ударяя ладонями по острым коленям, продолжал  издевательски хихикать.
–Теперь, может, хватит? – остановила я развеселившегося брата. И чтобы сменить разговор, принялась рассказывать, почему задержалась:  – Какая очередь сегодня за хлебом. Километровая. Если бы пришлось стоять... я бы еще не пришла. Спасибо вашей соседке-учительнице. Она поставила меня к себе в очередь. А хлеб опять поклеванный, – и вытащила из сетки поджаренную белую булку: – Отрезать? Свежий. Больше нечего предложить.
– Мне... да, – согласился черноглазый, а старший категорически закачал  головой.
– Я не люблю кукурузный хлеб.
– А я все люблю, – аппетитно  хрустя корочкой  хлеба, бормотал Толик.
– Ешь на здоровье. Поэтому, и крепким растешь. Не то, что этот "дохода-мимохода", – любовно  отозвалась я о Шурике: – Картофель-то  начистили?
– Я чистил. А Шурка с Нелькой нянчился. Она с ним лучше играет, чем со мной. Он умеет разговаривать, как девчонка, – быстро работая челюстями.   Передразнил брата, который продолжал держать племянницу на руках, нежно прижимая к груди.
– Толька плохой? Да, Нальчик? – и Шурик поцеловал ее в пухлую нежную щечку: – Алька, ты скоро? Нам надо идти.
– Посади ее в коечку. Мне еще картофель жарить. Скоро Ленька на обед прибежит, – орудуя чашками и не обращая особого внимания на братьев, сообщила я: – Ай, бай! Забыла забежать в овощной за луком. Хорошо, что есть одна головка. А чеснока совсем нет.
– А чеснок-то зачем? –  усаживая  ребенка в подушки и, забрасывая  игруш¬ками, спросил Шурик.
– Чеснок - не только приправа, но и домашнее лечебное средство. У многих народов мира считается, что он обладает антисептическим действием, а также облегчает головную боль, устраняет бессонницу, стимулирует работу мозга, сердца и некоторых желез. Испокон веков в народной медицине применялись чесночные настойки, и для лечения рев¬матизма. Свежий чесночный экстракт затормаживает рост опухолевых клеток, – продолжая работать руками, говорила я. Сбегав в кухню, добавила: – А у меня ревматизм. А Леньке необходим чеснок для стимуляции мозгов. Его изви¬лины не в ту сторону работают.
Услышав последние слова, братья весело засмеялась.
– А лук? – допытывался Шурик, заползая под кровать за погремушкой.
– От лука можно поплакать горючими слезами.
– Ты, Шурка, и без него хорошо плачешь каждый день, – вмешался Толик, продолжая возиться с какой-то металлической безделушкой, найденной в сумке с инструментами.
– От лука слезы не такие. А вот в Египте лук " символ радостного весеннего праздника "Шамм Ан-Насим", что в переводе означает - "аромат легкого ветерка". Ежегодно в начале мая почти у каждого дома вывешивают пучки лука, а наиболее суеверные всю ночь держат eго под подушкой. Луковица, раздавленная у порога жилища, считают египтяне, несомненно, убережет обитателей от злых духов. А ранним утром в "Шамм Ан-Насим" дети просыпаются от запаха поднесенного к их носам лука, смоченного в уксусе. Согласно поверьям, это должно на целый год защитить их от болезней.
– А-а-а! – протянули братья хором.
– Я люблю сырой лук. Могу целую головку съесть.
– Молодец, Толянчик. И Шурику бы стоило взять  пример от брата.
– Да-ну eго, oн горький.
– Не кушаешь, ... поэтому часто болеешь.
Мальчишки ушли. В общей кухне шипел и потрескивал на сковороде картофель. Я бегала, то к плите помешать, чтобы не пригорело, то к кроват¬ке, где начинала кукситься дочь.  Пора спать, а укладывать некогда.
Скоро появился Леонид. Он гремел уже за дверью посудой. Через некоторое время зашел в комнату, оделся и снова удалился.
 Дочка, насосавшись, облизывая бантиком алые губки, откинулась от теплой груди и уснула. Осторожно переложив ее в кроватку, я подумала:
– Теперь  можно спокойно покушать.
И только сейчас ощутила страшный голод. В животе урчало.  И я поспешила в кухню. Подняла крышку и увидела, к своему удивлению, пустую сковородку.
– Да-а-а, – протянула я: – Аппетитом он не страдает.
Из чайника налила кипятка в эмалированную кружку, отрезала ломоть  хлеба, посыпала солью, из-за неимения сахара, и принялась обедать.
Один из философов сказал: "Жизнь слишком коротка, чтобы растра¬чивать ее на пустяки". Эта мудрая фраза помогает мне преодолевать многие неприятности. Часто мы невольно позволяем себе расстраиваться из-за пустяков, которые следует презирать и забыть. Порой мы не заду¬мываемся, что жизнь, действительно коротка. Не размышляем и над тем,  что неприятные  ситуации, посланы свыше, и необходимо их воспринимать, как неизбежность. Мое примирение с тем, что уже случилось - первый шаг к преодолению. И теперь остается ждать, что впереди наступит лучший поворот.
Человек способен пережить несчастье и трагедию и одержать победу над ними. К этому вынуждает жизнь.
Второй способ борьбы с самим собой..., научиться отключаться от  стресса при помощи сна. Я мастерски овладела этим ритуалом. Ложась, струной на спину, расслабившись несколько раз повторяя:
– У меня все отлично. Ничего не мучает. Спи, – и засыпаю по задан¬ной программе на определенное время. Проснувшись, здраво осмысливаю происходящее.
И последняя форма спасения: дневник или рождение нового стиха, который  со временем уничтожаю, так как создан  ненавистью к данной ситуации.
Все было бы хорошо, если бы жизнь не подбрасывала одну неприятность за другой. Или, хотя бы никто, не напоминал о прошедшем. Но так не бывает. В жизни обычно властвует закон подлости.

2 марта 1960 год.

На дворе уже месяц - март. Солнце играет по весеннему, но зима позиции отдавать не слишком торопится. Как бы  ни морозились дороги и скверы, во второй половине дня от теплых лучей за окнами повисали тонкие хрустальные капели. Они переливались радугой  и отражались зайчиками через окно на комнатной стене.
Читая очередное письмо от Клавушки, я в тоже время забавляла дочь игрушками, которых у нее множество подаренных и купленных. Нельчик превратилась для всех нас, забавой, всеобщей любимицей. Ей пять месяцев, а она уже самостоятельно сидит, хотя для перестраховки обкла¬дываю ее подушками.   
Оторвавшись от письма, я заметила в ребенке  новое поведение. Перестав шуметь погремушкой, она широко раскрыв темные глазки, не отрываясь, следила за вздрагивающими бликами на стене. За её поведением  можно следить сколько угодно и все будет интересно.
Но содержание письма в данный момент не  менее привлекало меня, и я уткнулась в прямые красивые строки. Клавушка сообщала, что все подруги, и она в там числе, разъехались. Станция-«Или» опустела. Словно, с моим уездом рухнул наш девичий союз. Вот и все. Юность треснула и разлетелась на множество осколков. Нет eго.  И съездить-то теперь некуда и не к кому.
Мое занятие перебила соседка. Ее седая взлохмаченная голова появилась неожиданно.   Оглянувшись, я вздрогнула.
– Напугалась? – и, не дожидаясь ответа, спросила: – Читала мест¬ную газету "Новая жизнь"за второе число?
– Нет еще. Письма читаю от подруги и родителей Леонида.
– Брось письма, прочитай газету, – настаивала старая женщина.
– А что там?
– Статья твоя.
– Да?! – с удивлением и каким-то восторгом выкрикнула я. И тут же кинулась за газетным листом, что лежал на столе: – Развернув двойной разворот, пробежала глазами.
– Где ищешь? Смотри на первой странице.
И действительно, на лицевой стороне, большими буквами, черным жирным шрифтом, сиял заголовок "СВИНАЯ  ГОЛОВА". И ниже подпись – А.Белова. Моя критическая статья в три  столбца, занимала четвертую часть листа. Мгновенно пробежала глазами по строкам. Напечатано было слово в слово. Ничего ни добавлено и ни выброшено.
– Замечательно! Это самое главное.
Меня не волновал текст, который знала почти наизусть. Беспокоило отношение издателей к автору за правильность изложения. И если напе¬чатали без изменения, выходит, статья получилась.
Сердце мое от радости стучало, как звон колоколов. Охватило огромное желание поделиться радостью с родными. Быстро собрав дочь, я пустилась к родительскому дому.
Статью принялась вслух читать мама, но отчего-то заикалась.
– Дайте мне! Я лучше прочту, – и Шурик почти выхватил газету из её рук.
Брат торжественно читал стоя. Мама и отец сидели на диване. Затаив дыхание, я с дочерью примостилась на кровати. Младший брат, с любопытством заг¬лядывал через плечо старшего, следя за его чтением. Все улыбались. То ли по поводу статьи, то ли  были горды за меня. Только мне  было хорошо. И не важно, почему с их лиц не сходила улыбка.
И когда статья была прочитана, отец деловито заметил:
– Рассказ-то запоздал. Там ты пишешь о морозах, а сейчас уже с крыш капает.
– Ничего страшного. Главное статья выпущена, –радовалась я.

21 июня 1960 год.

Наконец, мы дождались лета. Теплые дни радуют меня и малышку.
Но в моей жизни наступает изменения. Оставить Просмицкого не покидало меня ни на минуту. И теперь представилась возможность осуществить. От горОНО меня посылают в Институт усовершенствования учителей на ускоренные курсы, которые будут проводиться в городе Семипалатинске. После окончания,  должны  направить работать учителем в сельскую школу. Я дала согласие.
Теперь передо мной стоял серьезный вопрос. С кем и где оставить малышку?   Плюс ко всему,  ещё  кормила   грудью. Необходимо  отнимать от груди и переводить на искусственное питание. Сердце разрывалось и ныло заранее. До отъезда оставалась только  неделя.  Иногда отчаявшись, хотела отказаться от задуманного решения. Но, натолкнувшись на остроугольные камни жизни, все же мама уговорила меня ехать. Моя дочура остается на родительском попечении.
Железнодорожный билет на поезд уже в кармане. Его вручили в кабинете горОНО. При напутствии выдали и небольшой аванс для существо¬вания. Эта помочь, хотя и в дальнейшем должна ее выплатить, очень была кстати. Иначе ехать было бы не на что. Поезд отправляется в ранние утренние часы. Приготовления, начались с вечера.
– Оставайся ночевать сегодня у нас. Леониду не говори об отъезде.  Иначе завтра он тебя не выпустит. И ты опоздаешь, – предложила мама. Но, увидев на моих глазах слезы, добавила: – Чего  ревешь-то? –  разозлилась она.
– Нельчика жалко. Как она будет без меня?
– Как все дети. Не до пяти же лет  сосать. Хватит. Уже скоро десять месяцев.
– Все равно жалко, – всхлипывая, говорила я.
– Хорошо, что уезжаешь. Если бы была рядом, труднее отнимать от груди. Кушать она уже научилась. Все будет хорошо, – убеждала мама.
Итак. Я отправилась в путь.

7 июля 1960 год.

   Просторный холл пединститута вместил в себя множество народа. Съехалась молодежь из разных уголков области. Из них, после экзаменов, одни останутся учителями, другие по своим возможностям получат документ о допуске быть заведующим в начальной школе. Но на директоров, главным образом, набирали тех, которые уже работали учителями.
Скоро нас разбили по группам. Студенты нашего курса, почему-то выбрали меня старостой. Вернее лидером, который должен отвечать за учебную и моральную часть однокурсников. Жизнь моя превратилась в бурный водопад. Студенты за каждым пустяком обращались ко мне.  Что бы ни обидеть, я же старалась удовлетворить их просьбы, и по возмож¬ности выполнить, как можно, скрупулезнее. Приходилось отправляться за ответами в деканат. Скоро я совсем освоилась. И была в центре внимания. Однако с моим телом творилось не совсем благополучно. Хотя груди были туго перетянуты, все же их распирало до боли, до повышения температуры.
– Альбина, тебе надо бы сходить в баню. Хорошо пропариться и потом сцедить, – предложила одна студентка, у которой ребенок был уже большим.
Я приняла её предложение. Она же меня сопроводила и в баню. После этого мероприятия, жизнь моя наладилась. Дни летели быстро и насыщено. Плакать и переживать, совершенно не было времени. Днем занятие, вечерами, до поздней ночи подготовка заданий.

10 августа 1960 год.

    Не успев, привыкнуть к одному преподавателю, как появлялся новый предмет, и необходимо было,  освоить за короткий срок. По предметам шагами семимильными шагами. И после каждого окончания, надо  сдавать экзамен. Начиналась ночная горячка. Спать никто не ложился. Готовились сообща и по одиночке.
В деканате объявили, что опять новый предмет. В класс вошел педагог, и студенты замерли. Некоторое время, при¬щурившись, приятной внешности мужчина, лет сорока, обвел всех взглядом. Потом, широкой   ладонью провел по лысине подобной ''ленинской'', улыбнувшись, мягко заговорил:
– Я, – методист по рисованию в начальных классах. А вообще-то художник.
Группа молчала. Постояв, еще мгновение, он развернулся к доске, повесил на гвоздик для наглядности плакат и приступил к объяснению. 
На перемене моя соседка с горечью сообщила:
– Я боялась, что будет практическая работа. Откровенно признаюсь, совер¬шенно не умею рисовать. Не дай Бог, если будет зачет по этому пред¬мету. Пропала. А как ты...? – и она посмотрела на меня.
– Я рисовать в детстве любила. У нас по наследству. Когда-то мама хорошо рисовала.
– Счастливчики. А у нас никто не увлекался. А в школе, по рисова¬нию и черчению выручали одноклассники.
– Не волнуйся, Зося. Смотря, какая тема будет. Если успею  себе нарисовать и тебе помогу.
– Спасибо, – поблагодарила она, нежно прижавшись щекой к моему плечу.

15 августа 1960 год.

     Класс кипел бурной жизнью. Девчонки, как дети. Кто сидел на парте и бесцеремонно рассматривал в маленькое круглое зеркальце свое отражение, раскрас¬невшееся от духоты   блестящее лицо, подпудривая и подкрашивая помадой губы. Другие парочками о чем-то шушукались. Некоторые хвалились какими-то покупками. Кто-то  перечитывал конспект. Большая часть  ничем не занимались. Болтались без дела по классу и коридору.
Прозвенел звонок, рассевшись по партам,  аудитория замерла. Художник повесил на доску репродукцию. Дежурный раздам по партам акварельные краски и кисточки.
– Сегодня выполняем работу на зачет. Задание будет на всех одно. На репродукции вы видите пейзаж. Необходимо перенести его на свой ватман. Ваши работы должны быть не меньше альбомного листа. Лучшие будут отобраны на выставку. Так же как прошлый раз были взяты  из пластилина. Из вашей группы на выставку попала скульптура «Собачка» курсантки Беловой. Я бы ей посоветовал заняться этим искусством и в дальнейшем.
На лестное предложение художника, я улыбнулась.
– Господи! Я пропала, – дрожащим голосом прошептала моя соседка.
– Не волнуйся. Я же тебе сказала, что помогу.
Но тут, в мою спину кто-то ткнул острым концом. Я оглянулась. Позади меня  сидела другая девушка, которая так же нуждалась в моей помощи.
 – Что же делать? Девочки, на троих,…я не успею за сорок пять минут.
– Альбиночка, ты сделай мне набросок. А остальное я сама, – слышался писклявый голос соседки, что сидела позади.
– Ну, хорошо. Давай лист.
Я спешила. Набросав ей, принялась работать с листом той, что сидела рядом.
– Если ты сделаешь просто набросок, я не доведу его до ума. Тебе придется нарисовать  полностью.
– Господи! – шептала я, рисуя сначала карандашом, потом заканчивая красками: – У меня остается мало времени для своей работы.
Время летело очень быстро. На своем листе, мне не приходилось слишком стараться. Когда закончила свою работу, Зося заглянула в рисунок.
– Альбина, мне кажется,  у тебя получилось хуже. Давай поменяемся?
– Не стоит. Что будет, то и будет, – ответила я, хотя чувствовала, что на рисунке есть недоработка. Но отступать было неудобно.
Наконец, прозвенел звонок. Преподаватель предложил всем сдать работы.

16 августа 1960 год.

    На следующий день, я как староста группы, пошла в деканат, что бы узнать оценки по рисованию. Художник  вынес работы в коридор.
– Белова, не думал, что с рисованием у тебя хуже, чем с лепкой. Ты получила четыре. Мне, кажется, ты не весь использовала свой потенциал. У тебя есть все предпосылки работать на отлично. Не ожидал. Меня больше удивила твоя соседка. Её работу взяли на выставку.
    Возвратившись в группу, я обо всем рассказала девочкам.
– Тебе обидно. Мы получили по пятерке, а тебе в зачет поставят четверку, – сожалела Зося. Но вторая молчала.
– На переживай. Ну что? Не взяли твою работу на выставку. Ничего  страшного. Руки, голова  остались с тобой. А остальное, не беда,  – наконец, проговорила девушка, которой я делала только набросок.
– Кто тебе сказал, что я переживаю?– ответила я спокойно.
– Тебе хорошо говорить. Ты не за что получила, пять, – вмешалась Зося, бросая укоризненный взгляд. И её  полное тело от неприятного разговора передернулось.
– Не скажи. Я доводила до ума лично сама.
– Тоже мне…сама. Нашлась художница.
– Не спорте, девочки. Она заслужила пятерку.
– Мне лично стыдно. Лучше бы поставили троечку. Я и на три не нарисую, – продолжала переживать моя соседка по парте.
    Уроки закончились, и мы всей группой направились в общежитие, которое нам служило «Школа интернат» для глухих детей. Подойдя ближе,  увидели, что из здания вынесены все койки. Нам некуда было возвращаться. И все в один голос завопили.
– Не возникайте. Спокойно. Не нам пищать. Мы здесь на птичьих правах, – шутила я: – Мы сейчас с Зосей сходим к директрисе и все уладим. А вы… не вздумайте ругаться с рабочими. Иначе нас вышвырнут. Вы же видите, у них идет ремонт. Готовятся к началу учебного года.
    Директора интерната нашли без труда. Она находилась в своем кабинете. При нашем появлении женщина, лет тридцати пяти, подняла круглые карие глаза и доброжелательно уставилась в мое лицо. Убрав, прядь кудрявых черных волос с высокого лба, шмыгнула курносым  носом и, улыбнувшись, предложила нам сесть.
– Что-то случилось? – и ее упорный взгляд продолжал сверлить мое лицо.
Мягким тоном, я  попыталась изложить суть нашего прихода. Она, молча внимательно слушала. Потом вышла из-за стола и, направляясь, к выходу сказала:
– Пойдемте. На месте разберемся.
    Мы шли следом за стройной женщиной, через большой двор и поочередно жаловались о наших трудностях. Директор, на всем протяжении пути, молчала. И только когда стали входить в здание, развернувшись, спросила:
–Вы, наверное, что-то говорили мне? – и опять этот странный настойчивый взгляд следил за моими губами.
– Да-а-а, – в растерянности ответила я, удивившись, что мы  взволнованно с ней делились, а она спокойно интересуется только сейчас.
– Извините меня. Но я совершенно глухая. А если и разговариваю и отвечаю, то только тогда, когда вижу ваши губы, – и, перешагнув, через порот добавила: – Я тоже выросла в этом интернате. Потом окончила пединститут для обычных людей.
– Простите нас. Мы не знали, – улыбаясь, извинялись мы на перебой.
На её красивом лице тоже скользнула  улыбка.
     Вопрос наш был решен. Нам дали, свежую пахнущую красками огромную комнату, в которой вместились все тридцать  шесть коек.
Приведя в порядок  свои постели, мы уставшие, легли спать. Скоро в комнате наступила тишина. Через открытые окна врывался свежий летний ветерок, и доносились разнообразные ночные звуки.
      В дневные переполненные часы не хватало времени думать о чем-либо. И только перед сном я всегда вспоминала свою крошку:
– Как ты там одна без меня, моя любимая? Спокойной тебе ночи.
Подумала и о Леониде. В учении Св.Иоанна Златоуста сказано: «Красота телесная через привычку становится обыкновенной, а красота души на каждый день. Обновляется и больший возжигает к себе пламень». Леонид красив, но своей ядовитой душой убивает во мне прекрасные чувства. Как жаль. … Я его любила.

17 августа 1960 г.

   Прошло почти два месяца. Учеба приближалась к концу. По многим предметам сдали экзамены  зачеты. Но что осталось в нашей голове? Один Бог знает. "Лучше знать немного, но верно, чем воображать, что знаешь, многое, и пробавляться химерами."/Бертло/. Шаг за шагом мы постигали, скудную истину. Возможно так, как говорил В.Г.Белинский: "Кто не идет вперед, тот идет назад: стоячего положения нет".
Когда обуревало отчаянье некоторых однокурсников, что за такой короткий период невозможно познать, чтобы быть полноценным работником, нас успокаивали преподаватели:
– Жизнь - хороший университет. "Как бы мало не было достигнутое - это приобретение",- сказал Пьер Кюри. Упорный дальнейший труд и на¬битые не по заслугам шишки доведут вас до ума.
Я вполне соглашалась с наставниками, но, как и всех, будущее волно¬вало не в меньшей степени.
     Нас мучила не только сжатая программа, угнетала и бесконечная жара и духота аудитории, в которой мы занимались.  Но, наконец, беспощадное июльское солнце, в августе сменилось более мягкой обста¬новкой. Теперь иногда выпадали прохладные дни. В распахнутые окна, особенно во второй половине дня, залетал свежий ветерок, и душа словно просыпалась. Но и это не было абсолютным спасением. Сидя за партой, я не переставала  пов¬торять:
– Господи! И когда же закончится эта каторга?
Если первоначально группа кипела полноценной энергией, то к концу учебы превратилась в безразличное уставшее сборище. С потухшими взглядами, они смотрели на своих старших наставников, и вряд ли, что существенного оставалось в мозгу. Да и педагоги сами уставали от этой изнурительной жары. Совершенно не обращали внимания на  раскисших студентов.
– Поговаривают, что нас распустят по домам не 25 августа, а где-то числа 20, – на перемене, развернувшись к классу, сообщила прекрасную новость  моя соседка по парте.
– Ура!!! – послышалось радостное восклицание из разных уголков аудитории.
Девушки повеселели, засуетились, весело заговорили о предстоящем отъезде.
– Альбина, скоро распрощаемся и вряд ли когда встретимся. Хочу признаться. Я очень довольна, что твою лепку взяли на выставку. Все последние дни мучает совесть за рисунок, – садясь рядом, проговорила Зося.
Прядь русых волос скрывала её курносое лицо, и я не могла прочесть искренности  ее раскаянья. Но в голосе звучала нотка чистоты.
– Да брось ты. Стоит ли вспоминать?  Я все эти дни из пластилина лепила твой бюст. Возьми на память от меня. Лепка будет напоминать и нашу трудную учебу.
Она бережно взяла работу, повертела в руках. Потом поставила на край парты и крикнула девочек, которые оказались рядом. Все молча сравнивали черты своей однокурсницы с бюстом из пластилина.
– Зося! Вылетая, ты. Даже ямочки на щеках, как у тебя. Как похожа. Точь в точь, как статуэтка.
Слушая лестные слова, я думала:
– Как жаль. Но эта работа, вероятно, будет последней. Дома на пластилин не будет денег, да и времени тем более.
Девочки постепенно разошлись по своим местам, и Зося одна продолжала любоваться собой.
– Что же мне, подарить тебе? Фотки нет. А то бы подарила на память.
– Зачем? Ты же есть на общей фотографии.
– Ах! Да! Забыла! – и она всплеснула руками. Потом, переведя взгляд на газету, спросила: – Чего хорошего вычитала?
– Хочешь? Я могу прочесть вслух, – и я уткнулась в газетный лист.
– Альбина, читай громче, я тоже хочу послушать, – попросила девушка, что сидела позади нас.
– Хорошо, слушайте: "учебный год в школе начинается, первого сентября...– начала я, но тут перебила одна из слушательниц с соседней парты, что стояла справа.
– Ну и что же здесь интересного? Мы что в школе не учились? И  знаем когда начало учебного года?
– Помолчи! Не нравиться, не слушай. Ты, как всегда, всем не довольна. Больше всех знаешь. Вначале дослушай, а потом возникай. Не интересно?... Проваливай! Не мешай слушать остальным, – оборвала рядом стоявшая, высокая девушка с короткой стрижкой.    
Блондинка, которая только что протестовала, с недовольным видом, поднялась с места, стукнув дверью, удалилась.
– Вот так-то лучше, – успокоилась высокая.
Все притихли, и я продолжила чтение: " То же самое в ГДР, Англии и ряде других стран. А вот в Болга¬рии, Франции учебный год начинается в середине сентября. В Японии - 1 апреля. В Австралии - в феврале. В Аргентине - в марте. Длительность урока тоже не стандартизирована. В СССР, ГДР, Чехословакии, Норвегии, США, ФРГ - 45 минут. В Бельгии и Голландии - 50 минут. А во Франции перемена длиться один час. Время большой перемены тоже везде своё. Во Франции она продолжается два часа, в Бельгии и Голландии - полтора часа. В Англии и Китае – час. В СССР, Болгарии, США, Норвегии, и многих других странах от 45 до 20 ми¬нут."
– Самые щедрые и умные французы. За два часа...действительно можно отдохнуть.
С  решением Зоси согласились и остальные девушки. К нашему коллективному чтению присоединилась курсантка, которая сидела за последней партой. Она держала в руках журнал, с красочной обложкой.
–  Девчонки! Прослушайте, что я выписала. Все вы знаете из¬вестного художника Пабло Пикассо. Так вот он никогда не подписывал свои картины полным именем и фамилией. Судите сами, ведь этого человека звали: «Пабло Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан Непомесено Мария де лос Ромедиос Сиприано де ла Сантисима Тринидад Руис Пикассо». Пока прочитаешь...язык сломаешь.
– Ты права. В дудочку свернется, – подхватил голос, где-то за спиной.  Все засмеялись.
– Но эта еще не всё. Есть слово, из 53 букв. В Новой Зеландии один из городов называется, послушайте как:  «Тауматафакатангихангакоауатаматеапаканфенуакитанатаху» В переводе с языка маори эта означает: "Тот край ropы, откуда Тамаме, человек с большим коленом, который открывал земли, сдвигал горы и глотал их, играл на флейте тем, кто его любил". Вот yж поистине не выговоришь этот город.
– Д-а-а, – пропели на перебой девушки.
Но тут прозвенел звонок на урок, и курсантки разошлись по своим местам.

27 августа 1960 года.

    Наконец, наши студенческие мучения были закончены. Получив на руки документы, распрощавшись, мы, разъехались по своим городам и деревням.
Ранним утром и  я уже сидела в поезде. Душа моя радовалась. Я скоро увижу свою маленькую любимую дочурку. Её маленькое дорогое личико стояло перед глазами.
Стоя у вагонного открытого окна, я следила, как августовское горячее обеденное солнце катилось рядом. Мимо мелькали одинокие чахлые кусты и бесконечные  выжженные степи. Горячий ветер бил в лицо, разметая мои кудрявые русые волосы.
Вдали показался силуэт небольшого нашего городка. И чем ближе прибли¬жался поезд, тем сильнее колотилось  сердце. Трепетно представляла  встречу с милым и родным существом, единственным самым дорогим человечком. Близость с ней, я несла через весь путь.  Чувствовала, как ее пухлые ручонки тянутся к моему лицу и, наглаживая, нараспев повторяют слова:
– Ма-ма. Ма-моч-ка  мо-я.
– Твоя. Конечно твоя. И только твоя, "ла-поч-ка"  маленькая моя, – мысленно говорила я с ней.
Но как только всплыло крупное безразличное лицо Леонида, вмиг щемило сердце. Душа покрылась черной вуалью. Вновь водворялся страх  от нежданной встречи. Как  хотелось, пролететь над городом. Выхватить из пучины многолюдья свою единственную любимую крошку и пролететь дальше, туда, где он никогда не увидит, не узнает и не найдет.
      Наконец, поезд остановился. Выскочив из вагона, я не шла, а бежа¬ла.   Жажда скорейшей встречи жгло душу. Подлетев к дому, я увидела маму. Она была в батистовом,  цветастом домашнем халате.  Прямые темно-русые волосы уложены, как всегда, в аккуратную прическу. От жары, ее лицо играло легким румянцем. И, как обычно, подкрашены губы алой помадой.
На руках она держала мою дочь. В белой, кружевной распашонке и ситцевых трусиках, в голубой горошек, ребенок казался ангелочком. Её темную головку прикрывала легкая белая косынка, стянутая узлом под острым подбород¬кам. С круглым, легкого загара, личиком, она напоминала милую матрешку. Я заметила на ней обнову. На босых ногах сияли, новые голубые кожаные пинетки. В первый момент, мне показалось, что ребенок слегка похудел. Вероятно, повлия¬ло отлучение от грудного молока.
– Кроха! Неличка! – крикнула я и кинулась к ней. Но напуганный ребенок, резко отвернулся и прижался к бабушке: – Доченька, ты забыла меня. Маленькая моя, я мама твоя, – и вновь протянула к ней руки, но она упорно отворачивала голову.  Мама, она забыла меня, – и я заплакала.
– Нелька, ты что? Это же мама твоя, – проговорила бабушка, отталки¬вая её от себя и наклоняя в мою сторону.
Ребенок повернул маленькую голову, всматриваясь, словно, поверяя сказанные слова.  Мы встретились глазами. И она, улыбаясь, потянула свои маленькие ручонки:
– Ма-ма. Ма-ма. Мо-я, – сказав нараспев,  принялась пальчиком размазывать мои слезы по щекам.
– Доченька, крошечка моя, узнала меня, –  прижимая и приговаривая, продолжала я плакать и осыпать бледное личико поцелуями: – Я соскучилась по тебе, родная моя.
Мы поднялись в квартиру. Дома меня встретили с шумом. Отец и братья поздравляли о окончанием и приобретением новой специальности.
– Твой-то... каждый вечер приходит к Нельке. Приносил ей какой-нибудь гостинец и забирал гулять на улицу. Все грозился уехать домой, в Белоруссию. Но что-то тянет. Не насмелиться, – рассказывал отец, готовя на стол  обед.
–Он очень хороший стал, – дополнил Шурик, поглядывая на меня круглыми серыми глазами.
– А однажды, обняв Нельку, даже заплакал, – и Толик надавив на пипку курносого носика племянницы, добавил: – Правда, кукуха?
– Уйди! Толька! – и Нельчик оттолкнула дядькину руку.
– Смотрите! Она, так чисто уже ругается?– удивилась я.
– Конечно. И даже ходит хорошо. Опусти на пол? 
Я поставила её возле дивана. Не задерживаясь, ребенок бегом пустился к кровати, где лежали разноцветные игрушки. Схватив одну, принесла мне:
– Мама на. Играй.
– Маленькая моя. Крошка моя. Она маме игрушку принесла! – и я от радости  подняла дочь над головой. Потом, тиская, продолжала осыпать поцелуями. Но видно, мои нежности порядком надоели, и она попросилась вновь на пол.
Пока я забавлялась с дочерью, отец не переставал рассказывать о моем муже:
– Как-то, встречал деда, вашего соседа. Так он рассказывал, что Ленька, когда узнал, что  уехала, говорил всем, что ты спуталась с каким-то офицером. Бросила ребенка и удрала с ним.
– Ну, подлец, не может жить без пошлости, – ворчала я, беря на руки дочь: – Лапочка, иди ко мне, покормлю.
Братья делились впечатлениями от летних каникулах. И каждый раз сворачивали на племянницу.
– Ох! И надоела же она нам. Как привязанные сидели. Мама заставляла нянчиться. И нас никуда не отпускала, – жаловался Толик, сверкая жгучими черными глазами.
– Ничего не надоела, – заступился старший.
– Всё мальчишки. Отмучились. Мы с ней уезжаем.
– Куда? – завопили они хором.
– В большую столицу, по имени деревня. Только, чур, держите в сек¬рете. Смотрите, не проболтайтесь Леньке. Он ничего не должен знать. Хорошо.?
– Ясно. Мы что? Дураки что ли? Сами не понижаем, – с серьезным видом согласился Толик.
– Вот...и молодцы.
– А как же сегодня? Вдруг Ленька прейдет к Нельке? – с испугом спросил Шурик.
– А вы к вечеру вынесите ее на улицу, чтобы он к нам не заходил. И будете его ждать, пока не принесет её, – подсказал отец: – Да не про¬говоритесь...
– Нет. А вдруг, Нелька скажет? – продолжал старший.
– Шурочка, она еще совсем маленькая и глупенькая, – успокоила я: – А завтра иду в райОНО. Получу назначение, и мы с ней даем деру. Пусть ищет в поле ветер.
В моей душе жило смятение. Я любила Леонида и одновременно  ненавидела. Но все же, наверное, больше любила. И уезжая, жалела его. Где-то в глубине души, даже прощала все обиды.
    В чем же смысл жизни? Сомневаюсь, что кто-то сможет ответить на этот сложный вопрос. Казалось, мы не должны искать абстрактный смысл жизни. У каждого свое собственное призвание. Даже если сузить вопрос и спросить, например, в чем смысл любви? И в этом случае трудно дать одновариантный ответ. Любовь является единственным способом понять другого человека. В духовном акте любви человек становится способным увидеть существенные черты и способности любимого человека и, более того, он видит потенциальное в нем – то, что еще должно быть выявлено. Задумываясь над проблемой любви, в моем сознании возникает борьба двух противоположных чувств – любовь и ненависть. Любовь подсказывает, что Леонид, как будто бы, раскаивается в прежних совершенных поступках. Он плачет. Ненависть убеждает в обратном. Плачет по причине злости, что сумели его разоблачить. Передо мной стоит опасность заблудиться. Не угасшие чувства тянуться к любимому человеку, но воспоминания негативного ставят преграду.
     Еще и еще стремлюсь проверить ситуацию. Вечерами, тайно, я слежу из коридорного окна, второго этажа, как Леонид с нежностью принимает дочь из рук моего брата. Она искренно радуется и обнимает отца за шею. К горлу подступает комок. Хочется плакать. Чтобы не видеть, отхожу от окна. Что делать? Вправе ли  отнимать у дочери отца? Я повторяю свою судьбу. Но тут же всплывает все худшее и заглушает трепетные чувства. Что-то говорит мне. Остановись! Пока не поздно. Не поддавайся на легкую удочку. Уехать – твое спасение. Спастись от унижения и оскорбления. Этот человек не способен  любить.

                ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ.


30 августа I960 год.


     От города до совхоза Мын-Булак пришлось ехать на грузовой машине. Рядом в кабине сидел молоденький симпатичный вихрастый водитель - казах, который не переставал рассказывать побасенки. За 60 километров пути столько наговорил, что устала  смеяться. Вслушиваясь в рассказы, любовалась необъятными широтами светлой  казахстанской степи. Несмотря на выжженное опустение, она не потеряла своей особенной неповторимой прелести и разнообразия. И когда потянулись скалистые повороты, водитель предупредил, что скоро появится его любимый совхоз, где он родился и вырос.
 Наконец, въехали в узкую улочку из частных глинобитных домов, с надворными постройками. Остановились у высокого дома-конторы, с надписью «Поселковый совет». Мой веселый собеседник  закруглил свое повествование:
– Вот и приехали.
От всей души, поблагодарив вихрастого парня и распрощавшись, я направилась к зданию.
 В конторе узнала, что до школы добираться еще двенадцать километров. Остальной путь предстоял на телеге. Моим спутником оказался начальник фермы. Суровый и грузный человек, средних лет, легко взобрался на повозку, запряженную пегой кобылой. Я уселась позади,  утопая в душистом сене.
– Все хорошо. Лишь бы добраться до темноты, – дергая вожжи,  проговорил мужчина казахской национальности.
Мой спутник оказался молчаливым, и я скоро заснула. Проснулась, когда повозка остановилась.
– Что-то случилось?
– Ничего. Мугалим (учитель), приехали. Слезайте, вот ваш дом. Здесь будете жить. Школа недалеко. Вон на бугре.
– Хорошо, – согласилась я.
     Безлюдный поселок, словно вымер. Багровый диск солнца наполовину спрятался за тупыми хребтами. Я медленно зашагала за уходящим светилом, словно пытаясь остановить его исчезновение. На фоне угасающего неба, школа вырисовывалась, как прямоугольная коробка. 
Я домой не пошла, а направилась к школе.   Подойдя  вплотную, остановилась у запертой двери, на которой висел амбарный замок. Наверху светлела вывеска с надписью из крупных ровных букв "ШКОЛА". Ниже мелким шрифтом начертаны слова "начальная... и т.д." Я обошла вокруг одинокого заведения, за которое мне предстоит держать ответ. Вернувшись к двери, остановилась.  С этой возвышенности аул, с плоскими глиняными крышами, виднелся, как на ладони. Особенно хорошо вырисовывались высоченные трубы. Они торчали, как часовые.
Всматриваясь в неизвестную жизнь маленького поселка, задумалась:
– Вот тебе  и Моцарт, Бетховен, Толстой, Досто¬евский, Ньютон, Эйнштейн. Они выстроились в этих трубах.  Сами Боги нарисовали здесь тишину и таинственность на своем печальном холсте, – и, вглядываясь в силуэты труб, добавила: – Вот эта, похожая  на фигуру Рембрандта. А эта на Сурикова.
Посмеявшись над собой некоторое время, я отправилась к дому, где предстояло дальнейшее проживание.
     Коттедж состоял из двух половин. Услышав мои шаги, навстречу вышла молодая казашка. Увидев меня, её широкое желтоватое лицо расплылось в доброжелательной улыбке. Прямые смоляные волосы, зачесанные на прямой ряд и собранные пучком на затылке. Наряд простой, сельский. Синяя длинная широкая юбка. Кофта цветная,  старая, но чисто  простиранная. На босых ногах рванные стоптанные тапочки неопределенного цвета.
     От женщины  узнала, что моими соседями будет семья бригадира.
Когда она услышала, что  имею маленькую дочь, она сразу же предложила свои услуги:
– Будет бегать с моими ребятишками. Старшой, учится в русском классе, – поспешила сообщить она, на слегка ломанном русском языке.
– В субботу и поеду за ней.
– А муж есть?
– Мужа нет, – ответила я и вошла в свою половину неблагоустроенной квартиры, которая была из двух комнат.
В первой комнате стояла старая железная койка, самодельный грубо сколоченный стол и табурет.
– Сегодня пойдемте к нам на ужин. Спать   дам постель. Потом привезете всё своё, – слышался голос позади.
– Большое спасибо. От предложения не откажусь.
Так началась моя новая жизнь.

31 августа 1960 год.

    Встреча  должна состояться перед началом учебного года. О том, что приехала новая заведующая  и учитель начальных классов, знала уже вся школа. При первом моем появлении, я увидела улыбающиеся лица, как со стороны учителей, так и учеников. Все здоровались, и даже заметила какую-то радость с их стороны. Скоро моё волнение исчезло, и я разговаривала со всеми так же доброжелательно. Но поймала себя на том, что с моего лица не сходила улыбка. И только позднее подумала, что она, наверное, выглядела слишком глупой.
С учителями познакомилась в учительской. Встреча с учениками проходила в просторном коридоре. Могу заметить, что всё прошло гладко и отлично. Учителя к выступлению были уже подготовлены. Для моей особы место  оставили очень мало.  Чему я была рада, так как все же волнение присутствовало. Зато увереннее прошло  знакомство с  классом, который   состоял главным образом из казахских и немецких детей. И только несколько русских. Хотя класс назывался русским.
    После короткого знакомства с учениками в своих классах, учителя вернулись в учительскую.
– К нам прибыл новый человек. Мы рады. Надо отметить. Прошу всех ко мне в гости, – заявила одна из коллег, самая старейшая.
    Зная гостеприимный обычай казахского народа, я согласилась сразу. Идя на званный обед, заранее предполагала, что за угощение  ждало, ибо была знакома и с тем, что у них прочно сохраняются национальные особенности и традиции национальной кухни. Основу её издавна составляют продукты животноводства – мясо и молоко. Позже, с развитием земледелия, казахи стали употреблять мучные продукты. Сейчас на их столе обычными стали также овощи и фрукты. Летом почти в каждой семье готовят айран – кислое молоко, разбавленное водой. Его пьют как прохладительный напиток. Им заправляют различные крупяные похлебки. Из айрана делают курт и иримшик. Курт – это творог, скатанный в колобки и высушенный на солнце, иримшик – жирный рассыпчатый творог.
    Казахи любят крепкий чай, который пьют в любое время года. В чай обычно добавляют молоко со сливками. Излюбленный напиток и кумыс – особым способом заквашенное кобылье молоко, известное своими лечебными свойствами. Из верблюжьего молока подобным же образом делают шубат.
Зимой у казахов преобладает мясная пища. Из мясных блюд наиболее распространен бешбармак – сваренные в бульоне баранина и куски раскатанного теста. Бешбармак в переводе означает «пять пальцев». Это кушанье называется потому, что его принято, есть руками. Большое блюдо с бешбармаком ставят на середину стола. Мясо подают с костями. Хозяева тут же мелко разрезают его, и кости с мясом раздают гостям. Голова барана преподносится самому почетному гостю, который отрезает уши и подает их молодым мужчинам, девушкам дают нёбо. После этого уважаемый гость отрезает от головы небольшие кусочки мяса и раздает всем сидящим за столом, а голова переходит от одного гостя к другому. Бешбармак запивают сорпой – крепким бульоном, который подается в больших пиалах.
Кроме бешбармака казахи готовят куырдак – жаркое из печени, мелкого и мяса с картошкой. Как холодная закуска подается нарезанная тонкими ломтями печенка, отваренная с курдючным салом.
Издавна казахи умели заготавливать мясо впрок; они его вялят, коптят, солят. Из конины, например, делают казы и шужук – очень вкусные сырокопченые колбасы.
Они часто готовят баурсаки – кусочки кислого теста, варенные в сале, пекут лепешки из кислого и пресного теста, нередко едят тары (поджаренное пшено) с молоком или чаем.
Во многих казахских семьях гостей угощают на полу. На красочных верблюжьих кошмах стелют скатерть и ставят посуду с пищей.
Когда учителя и я вошли к хозяйке, которая пригласила нас в гости, мы увидели приготовленный для угощения стол. Конечно, пища была в национальном характере, кроме бараньей головы.
Среди женщин я была одна русской национальности, но учителя все говорили  не на казахском языке. За столом началось настоящее знакомство.

1 сентября 1960 год.

   И так. Первый раз я зашла в свой класс. При моем появлении водворилась тишина. Двадцать пар разноцветных детских лучистых глаз смотрели на меня, как на Бога, от которого хотели услышать что-то невероятное. Улыбаясь, я обвела всех взглядом. В ответ их лица засияли, глаза  заискрились радостным настроением.
   После короткого вступления, придвинув стул, села за стол и раскрыла  классный журнал. Так как в классе были две группы, то и журналов оказалось два. Мне предстоит познакомиться с двумя классами сразу. Один ряд ученики первого, а второй – третьего класса.
– Теперь я должна познакомиться с вами. Если  буду неправильно читать фамилию, прошу подниматься с места и  поправлять. Договорились? – и я, называя по алфавиту первую фамилию, подняла голову.
К моему удивлению все ученики продолжали  молча стоять.
– Почему стоите? – спросила мальчика, парта которого упиралась в мой стол.
– Вы нас не посадили, – шепотом ответил белобрысый малыш, с васильковыми  глазами.
И только сейчас я поняла, что совершила огромную оплошность. Волнение напрочь вышибло из памяти весь сценарий урока, который прокручивала целых полдня. Я чувствовала, как в лицо хлынула кровь.
– Извините дети. Можете сесть.
Все  парты в два ряда зашевелились. И как только успокоились, продолжили знакомство.
     Вторую половину урока посвятила беседе, что нас ждет в учеб¬ном году. Старалась говорить медленно, увлеченно, превращая беседу в сказку. Дети, затаив дыхание, не мигая, смотрели мне в рот. Потом позволила им расслабиться. Класс зажужжал, как прелый рой. Из их рассказов, я узнала, что среди учеников первого класса оказался мальчик из Китая, и который совершенно не понимал по-русски.
Я подошла к Тулейке и погладила по черной головке:
– Что же мы с тобой будем делать? Как же освоим программу?
Малыш доверчиво смотрел узкими карими глазами, словно ожидая приговора.
– Передайте ему. Он, видимо, ошибся классом. 
– Нет. Его отправила бабушка, которая работает техничкой в школе. Да и сам он захотел учиться у вас, – ответил мальчик, что сидел рядом с Тулейкой.
– А ты знаешь, казахский язык? – спросила я рыжеволосого и сероглазого соседа.
– Мы все знаем казахский язык. Я ему буду помогать.
– Договорились. Будем обучать его всем классом. А как? Я вам сейчас подскажу, – и я подняла тетрадь: – Что это?
Дети ответили все хором. Такую процедуру проделала и с другими предметами.
– Вот так вы с ним должны играть всем классом. Вы меня поняли?
– Да! – завопили дети.
Однако про себя подумала, что необходимо поговорить с бабушкой. Но тут вспомнила, что и она не владеет русской речью.
– Что же нам с тобой делать?– поглаживая по черной головке, говорила я сама с собой.
Сосед, что-то шепнул малышу, и тот заплакал.
– Спроси его. Почему он плачет?
– Он боится, что вы его пересадите в казахский класс.
– Не плачь, – и, вытащив свой носовой платок, я вытерла малышу глаза: – Передай ему, что я и не собиралась его пересаживать.
Мальчики, что-то шептались. Я продолжала молча за ними следить.
– Что он говорит? – спросила я рыжего соседа.
– Он говорит, что будет очень стараться. Он будет отличником. Так бабушка, наказала.
Приняв услышанное за хвастовство, дети из третьего класса, засмеялись. А малыш, оглядываясь на соседний ряд, смутился и снова скривил губы.
– Хорошо. Хорошо. Поверим ему, – успокоила я и ребенок, словно, поняв меня, не заплакал: – Мы сейчас проверим, как он запомнил вот этот предмет, – и я подняла над головой тетрадь. Посмотрев, на Тулейку спросила: – Назови. Что это?
Ученик, улыбаясь, твердо и чисто назвал предмет на русском языке.
– Молодец! Быть тебе отличником.
Дети радостно засмеялись. И малыш расцвел, преобразился, глаза загорелись уверенностью. Он пов¬торял и повторял это слово несколько раз, как будто доказывая всем, что может запоминать.

10 сентября 1960 год.

     В первую субботу я поехала за своей доченькой, о которой бесконечно скучала и не переставала плакать и жалеть, что она не со мной.
Водитель машины оказался молчаливым человеком, и это меня устраивало.  Всю длинную дорогу я была погружена в раздумья. Меня постоянно мучил один и тот же вопрос: Что за странное чувство называемое любовью? И удивительно в том, что она не в единственном  числе. Любовь к родителям... и то звучит по-разному! К братьям, позднее к мужу и теперь... к ребенку. И вдруг, начинаешь сознавать, что к последнему субъекту, любовь выстраивается в обратном направлении. Первостепенная и наиглавнейшая - только к нему. И не так уже остро и ощутимее к матери и братьям, и совсем выпадает,  улетучивается к человеку, которому принадлежало, еще недавно, первенство. Нанесенные им обиды, как пена из огнетушителя, погасили к нему  любовь.
Немалую роль в человеке играет разум, складывающий сознание.  Возникает другой вопрос. Что такое разум? почему он работает и живет отдельно от души и тела, не советуясь и не прислушиваясь? Такое ощуще¬ние, что человеческий феномен состоит из трех частей: тела, души и разума. Каждые части редко в ладах друг с другом. Какая сила управляет ими в отдельности и в целом? Космос?
В начале ветхого завета описывается, как Бог создал мир словом.  В то время как в более старых вавилонских мифах о сотворении еще говориться, что мир рожден /в прямом смысле этого слова/, и родитель¬ницей является Великая Матерь. Быть может, не зависимо от нас, управ¬ляют и ведут надлежащим путем Мать Вселенная или Бог? Где и как най¬ти разгадку непонятного?
В жизни существуют очевидные компромиссы, требующие так же объяснения. Например. Отчего тяжесть на моей душе? Будто чья-то сверхъестественная сила привязала ее к древу и на нити водит вокруг. И этим стволом является мой прежний друг - Лысков. Образ этого человека возникает в трудную минуту и, улыбаясь, словно задает, почти всегда, один и тот же вопрос:
– Ну... как? Получила, что искала?
–Что это? Колдовство? Философы на протяжении столетий вели споры о зле и добре. Если так. Как освободиться и разорвать нить дьявольского зла? Дать обстоятельный ответ могли бы философы нашего века. Но... русская философия стала первой наукой, подвергшейся идейным и кадро¬вым репрессиям еще в до сталинский период. Философы разделили участь российской интеллигенции. Их общества были распущены, издания закрыты, кафедры разогнаны. На долю многих из них выпало либо изгнание, либо смерть. Преемственность философской культуры была прервана, а сама она отброшена далеко назад.
Один из последних представителей некогда многочисленного племени философских атлантов, создавших грандиозные метафизические системы, и стремившихся детально охватить все отрасли философского знания был Лосский Н.О., который родился 24 ноября 1870 г. и в данное время проживал во Франции.
В нашей стране больше не философствуют, а рубят. Мои вопросы топором не решить.
Пока решала проблемы, ища мучительные ответы, вдали показались огни города. Скоро нарисовался и сам город.
– Слава Аллаху, кажется, приехали, – наконец, заговорил водитель, сворачивая грузовую машину в переулок: – Вас куда подбросить?
– Мне в центр.
– Хорошо. Отвезу в центр. А пшеницу сегодня уже не сдам. Элеватор закрыт.
– Вы так быстро мчались... Зерно-то не растеряли?
– Нет, – протянул он, и засмеялся: – Кузов крепкий.
Машина медленно ныряла из улицы в улицу. Через несколько минут въехали на главную площадь.
– Где встречаемся завтра? – спрыгивая с высокой подножки, спросила я водителя.
– Как где? У вашего дома. Сдам зерно и приеду за вами.
– Отлично. Буду ждать, – и бегом пустилась к родному дому, где ждала меня моя любимая малютка и родительская семья, которую продолжала уважать и, в которой мне было легко и просто.
На второй этаж взлетела пушинкой, подхваченная ветром. Распахну¬ла дверь, и в полуголос, /предполагая, что дочь спит/, воскликнула:
– А вот и я,  – и тут же захлебнулась.
За столом, рядом с братьями, которые делали уроки, сидел Леонид, подперев большим кулаком тупой подбородок. Увидев меня, он побледнел.
 В замешательстве я молча прошла к дивану, где спала Нальчик и поцеловала ее в пухлую щечку.
– Ура! Алька приехала! – радостно воскликнул Толик.
– Что... ура? – возмутился  брат, что был старше.
– Ничего, – и младший наклонился над тетрадью.
  Я уловила тонкие намеки братьев, не желание раскрыться при Леониде. Они ловко скрыли радость от предчувствия скорого освобожде¬ния от племянницы, которая мешала свободно распоряжаться личным време¬нем. Присутствие незваного гостя сковывало всех членов семьи. Родители сделали вид, что ничего не произошло, будто  уехала  я только утром.
Лежа в постели, молча поглядывали из-под одеяла мама. Отец продолжал читать газету.
– Мама, что-нибудь есть пожевать?– проходя мимо Леонида, спросила я, ощущая на себе сверлящий его взгляд.
 Сердце мое колотилось. Если в дороге думала, что прежние обиды исчезли и, казалось, что все про¬щу и возьму его с собой, то сейчас боль души вновь воскресла.
– Посмотри на  столе в коридоре. Там стоит кастрюля. Кажется, немного  супа осталось. Разогрей, – крикнула мама  вдогонку.
Я пошла в коридор. Леонид последовал за мной. И как только затво¬рилась дверь, и мы остались одни, он кинулся ко мне.
–Чего ты? Отойди! – и резко оттолкнула от себя.
– Альбина, я не в силах так жить.
– Ну и что? Причем я?
– Милая, вернись домой. Прошу тебя, вернись, я не могу без вас.
– Отойди! И никогда не прикасайся. Не произноси очередную ложь. Ложь! – зло шептала я: – Не мешай мне поесть. Я голодна.
Выпустив меня из огромных рук, он уселся на подоконник и заплакал:
– Ты жестокая.
– Крокодильи слезы не лей, –  упрекнула я,  ставя кастрюлю на электрическую плитку, которая стояла на столе.
– Вернись. Я все понял. Материться больше не буду,– и шмыгнул носом.
– Продолжай. Чего же не перечисляешь дальше? Скажи, что не станешь распускать вранье, что якобы я с кем-то сбежала. И не будешь говорить обо мне всякую отвратительную глупость,  которую так искусно придумываешь. Чего ж ты забыл добавить, что не станешь волочиться за другими юбками. Коротко твоё обещание. Хватит. Уходи. Не порть мне аппетит. И без тебя... порядком устала.
– Что... мужики за...? – хотел он сказать матом, но, опомнившись, закрыл рот.
– Вон! Вон отсюда! – еле слышно завопила я.
– Не буду. Больше не буду. Вернись. Я никогда тебя ни в чем не упрекну.
– Он меня не упрекнет, – усмехнулась я, не смотря в его сторону: – В чем? Ну, подлец! Ты не исправимый. Уходи!  Видеть тебя не могу.
– Я уйдут. Но ты от меня так просто не отделаешься. Все равно узнаю, где пристроилась. Вот увидишь! Выслежу.
– Пошел вон! –  и, выключив плитку, я вернулась в комнату.  Следом хлопнула, и коридорная дверь.
– Ленька ушел? – уже весело спросила мама.
– Кажется, – и я выглянула в коридор, где было пусто.
  Тут же со всех сторон посыпались вопросы: как? и что? Спрашивали на перебой. Я ели успевала отвечать. Поднялся гам и смех.
– Тише! Девчонку разбудите, – цыкнула мама на сыновей,  когда те, забывшись, говорили в полный голос.
– Пусть проснется. Я соскучилась и хочу ее обнять. Поговорить. Она так быстро изменяется. У нее, наверное, появилось, что-то новень¬кое?
– Ничего особенного. Лучше о себе рассказывай,– допытывалась она.
– По-моему... все уже рассказала. Больше нечем делиться. Завтра мы с дочей уезжаем.

21 сентября 1960 год.

     На дворе конец сентября. Золотая осень. Этот отрезок времена года воспевали: поэты и музыканты из поколения в поколение. Но наш, забытый Богом, уголок не вторит Музе вдохновенья. Здесь, начиная с июля месяца, поля без единого деревца, выжженные палящим солнцем, давно  окунулись в уныние и серость. И сам поселок сродни безжизненной округе, такой же холодный, мрачный и бесцветный.
     Моим вдохновением стала моя маленькая доченька, школа и двадцать пар разноцветных глаз. За месяц учебы я почувствовала их  искреннюю привязанность, которая воодушевляла и поила меня своим  нектаром. А первые достижения в учебе радовали и делали меня счастливой. Особенно окрылял первоклассник - Тулейка, шагающий семимильными шагами к своей цели. За несколько недель общения в классе и с друзьями, он научился по¬нятно изъясняться. После каждодневных дополнительных занятий с этим ребенком появилась надежда  и уверенность, что к концу первого полугодия, он опередит своих сверстников. Ученик оказался с невероятными способностями. Недаром дома ему внушают, что должен стать отличником. Была удивле¬на, когда узнала от его родителей, что мальчик в шесть лет обу¬чался в китайской школе, и первый класс окончил  успешно.
       Тулейка часто приходил после школы к нам в гости и подолгу забавлялся с Нельчиком. Рассыпов по полу игрушки, они что-то говорили друг другу и смеялись. Готовя обед, или проверяя тетради, я прислушивалась  и радовалась, что мальчик являлся частично и моим достижением.
– Альбина Александровна, Нелька играть улицу, – сообщил он, вопросительно тараща карие глаза.
– Скажи правильно. Нелли хочет пойти гулять на улицу.
И мальчик  повторял предложение с такой старательностью, словно воспроизводил услышанную мелодию. И при этом улыбался милой улыбкой, с ямочками на пухлых щеках. Черные волосы, с лоснящим блеском, вырисовывали бледную округлость его лица. Как и все дети, он был милым ребенком. И только глаза... Через продольный разрез, казались по-взрослому  наблюдательными и серьезными. В них струился свет, ум и загадочность.
В отличие от него, личико моей годовалой дочери  было по-детски глупенькое и наивное. Между ними была большая разница в годах, но ростом Тулейка выигрывал не  много. 
– Кроха, пойдешь на улицу? – беря на руки, спросила я.
– На улицу, – повторила она.
– Хорошо. Одевайтесь. Сегодня прохладно. Сильный северный ветер. Сейчас мы с дочей натянем теплый шерстяной костюмчик. Погуляйте, а потам будем ужинать. Договорились? – и посмотрела на "няньку".
– Договорились, – четко повторил Тулейка.
Дети скрылись за дверью, а я продолжала домашнюю работу: писать план и изготавливать наглядное пособие.
На крыльцо  вышла через полчаса. Тулейка, что-то мастерил в руках. А мая дочь бродила по помойке у дома.
– Нальчик, я просила туда не ходить. Там грязно.
– Мама, нога куклы, – подняв над головой, дочь несла оторванную часть от старой игрушки, которую я выбросила на днях.      
Целое предложение, дочь сказала впервые. Видя, мою улыбку радости повторила его несколько раз.
–Умничка моя. А теперь пойдем и выбросим ногу далеко-далеко. Она поганая. Мы купим куклу новую и красивую, – осыпая ребенка поцелуями, приговаривала я.
– Куклу-Катю?
– Да, да. Купим куклу-Катю, –  и, обратившись к мальчику, который с любопытством следил за нами, добавила: – Тулейка, идем в дом. Нельчик, приглашай друга.
– Идем. Идем, – цепляясь за него, просила она.
У каждого народа свои обычаи. Казахи не употребляют в пищу свинину, считая грехом. Я невольно нарушала этот закон, усаживая Тулейку за стол. Он вместе с нами ел борщ с мясом и свиные котлеты. Как-то, однажды, заметила соседка:
– Вы детей угощаете. А мы не кушаем свинину.
– А колбасу употребляете?
– Да, – ответила она, не подозревая подлога.      
– Но в колбасу добавляют свиное сало.
– То колбаса. Её можно.
– Выходит... кушая колбасу, вы не считаете грехом?
– Нет.
Этот ответ вполне успокоил меня. И я продолжала кормить маленьких гостей без угрызения совести.

24 сентября 1960 год.

     Как-то вечером, когда Тулейка ушел домой, а дочь легла спать, я сидела за столом и проверяла тетради. Стол стоял у окна, и я изредка бросала взгляд  на улицу, где быстро  опускался вечер. Мимо пронеслась грузо¬вая машина и, шаркая шинами, затормозила. Из кабины выпрыгнула высокая крупная мужская фигура. Пассажир взобрался на колесо, протянул руку, и из кузова  извлек чемодан.  Машина удалилась, а человек остался на дороге.
Я заметила, как он достал  из кармана пачку и потом сунул сигарету в рот. И когда чиркнул спичкой, увидела лицо незнакомца. Свет от спички отчетливо высветил знакомую бледность, пухлые, ярко выраженные губы, прямой острый широкий нос и  высокий покатый лоб. Это был Леонид.
– Боже! – вырвалось из моих уст: – Что делать? – и в испуге кинулась к двери, запирая её на большой крючок.
По коридорчику послышались тяжелые, но осторожные шаги. В дверь постучали. Я молчала. От биения сердца, казалось, содрогалась стена. Леонид слегка надавил, но дверь не поддалась. И поняв ситуацию, тихо заговорил:
– Альбина, открой. Я знаю... ты здесь. Ты дома.
 Некоторое время стояла тишина. Из-за двери доносилось глубокое  дыхание.
– Зачем приехал? Уезжай.
– Открой. Не заставляй выдавливать дверь.
– Боже мой! Что тебе надо? Зачем  приехал? Кому ты здесь нужен?
– Ты хочешь шума? Открой, – умолял он спокойным басистым голосом: –  Ты же знаешь, что теперь не уеду. Приехал навсегда. С чемоданом. Я уволился. Открой. Я не хочу будоражить соседей.
Почувствовав, безысходность своего положения, всхлипывая, сняла крючок с петли. Леонид вошел в комнату. Оглядевшись, подошел к дочери  и поцеловал в лобик.
–  Ребенок спит, а ты заставляешь шуметь.
– Подумать только. У человека жалость прорезалась. Послушает кто, не поверит что этот «добренький» отец раньше не смотрел на спящего ребенка и орал, что было сил. А теперь стал умным. Что с работы турнули? Бежать некуда? Любовница бросила? Так тебе и надо.
– Не беспокойся... сам уволился. Здесь буду жить. Мне здесь нравиться, – с издевкой, говорил он, оглядывая маленькую комнату.
– Тебе нравиться, а мне с тобой… нет. Видеть тебя не могу, – сквозь слезы, бормотала я.
– Придется смириться. Куда денешься? Здесь мамочки нет рядом. Мне сказали, что здесь, через горы, проходит китайская граница. Не будешь жить, "кокну" и сбегу с Нелькой в Китай.
– Подлец, от тебя другого не дождешься. Ненавижу.
– А я люблю. И ты ничего не сделаешь. Можешь ненавидеть, сколько захочешь, – дразнил он.

27 декабря 1960 года.

      Последние прожитые месяцы семейной жизни поколебали отрицательно настроенные чувства. Леонид по-рабски угождал и всеми средствам стремился исполнить все мои желания. Научился, даже предугадывать причину испорченного моего настроения. Теперь я перед собой видела совершенно иного человека. Однако его чрезмерное угодничество настораживало.
Ощущение подсказывало, что любезность может закончиться, когда устанет играть "в послушного мальчика". Наигранного влюбленного. Но во что выльется, эта комедия?
     Где-то, в подсознании, убеждало  в обратном. Возможно, понял, взвесил, оценил? За и против. И пришел к выводу, что жить честно и мирно гораздо удобнее и легче.
Моя душа раздвоилась. И вторая оценка пересилила, возвращая первоначальные чувства. Порой мне казалось, что вновь люблю этого, на вид грубого, не обтесанного человека.
– В магазине опять нет хлеба, – открывая, дверь, сообщил Леонид, ставя ребенка на пол: – Раздевай. А я пойду к немцам. К бабке Насте. Помнишь, какой пышный и вкусный был хлеб, которым она угощала. Научусь так же печь, – и тут же ушел.
– Крошечка моя, замерзла? – беря на руки, спросила я.
 Неличка передернулась, выражая, что на улице было очень холодно.
– Да, – пропищав, она уткнулась замершим носиком  в мою щеку.
– Сейчас разделимся, умоемся, покушаем и баеньки. Да? Золотце мое, – и чмокнула ее в холодный курносый носик.
Пока  мы проделывали все процедуры, она не переставала рассказывать, где была и что видела. Я слушала и радовалась. Годовалых детей, которых я видела, моя дочь перегнала всех и, ростом и, развитием.
Уложив ребенка спать, я села вновь за стол, где аккуратно лежали школьные принадлежности.
К работе приступила с просмотра газет. Пробежав глазами статьи, остановилась на некрологе, напечатанном в "Правде" от 26 декабря 1960 г., в котором сообщалось:
"От Центрального Комитета КПСС и Совета министров СССР: Центральной Комитет КПСС и Совет Министров Союза ССР с глубоким прискорбием извещает, что 24 октября с.г. при исполнении служебных обязанностей, в результате авиационной катастрофы погиб Главный маршал артиллерии Неделин М.И. - кандидат в члены ЦК КПСС. Депутат Верховного Совета Союза ССР. Герой Советского Союза. Заместитель министра обороны и главнокомандующий ракетными войсками СССР. Один из видных военных деятелей и строителей Вооружен¬ных Сил Советского Союза, прославленный герой Великой Отечественной войны". /"Правда", 26 декабре 1960 года/
Такова была официальная газетная версия. Но народная молва была иной. Об этой катастрофе мы наслышаны из человеческих уст. Действительно катастрофа произошла, но не авиационная. И унесла жизнь не только маршала - многих специалистов – ракетчиков. 24 октября произошел страшнейший взрыв на Байконуре. И погибло более двухсот человек. А причиной послужило следующее. Ракету привезли на космодром Байконур. Началась, как выражались специалисты, ее отработка. Ракета бы¬ла уже установлена в вертикальном положении. Но старт по техническим причинам не состоялся. Решили перенести пуск на сутки. За это время планировали ликвидировать неисправность. Времени было в обрез. Правительство торопило. Ход работ контролировал И.С.Хрущев.
На Байконур прилетел и маршал с другого космодрома, с которого должна была стартовать еще одна ракета разработка днепропетровцев. Но и там произошла задержка. Однако, аварийная ситуация была предотвращена.
Специалисты предлагали отложить пуск на Байконуре до полной ликвидации неисправности, но правительство не дало согласия. В ре¬зультате, произошла сильнейшая трагедия.
      В эти годы страну лихорадило от наращивания вооружения, чтобы защититься от мнимого врага. Мы боялись отстать от США. Она обладала межконтинентальными ракетами. Чем располагали мы? Двухступенчатой ракетой. Для военных целей, говорили специалисты, не совсем подходит.
Правительство принимает решение: разработать новую ракету на более приемлемом топливе. В заключении, неуместная спешка выливается в многочисленные жертвы.
      Меня удивляло,  другое. Почему печать не информировала народ о настоящей катастрофе? Наивно делать  предположение, что все останется в тайне.
    В коридорчике послышались  шаги, и я отложила газету   в сторону. Дверь распахнулась, и он ввалился разгоряченный:
– Радуйся, мать. Рецепт получил. Но где печь хлеб? Наша духовка не приспособлена. Нужна русская печка.         
– Не волнуйся! Нам дают другую квартиру. В двухквартирном доме, что на территории школы. Там, где живет школьная техничка. В этой квартире есть печь. Завтра сходим, посмотрим. Может быть, необходим ремонт? В квартире тоже две комнаты. Жил в ней школьный сторож. Он сейчас выехал. Дом удобен тем, что ходы с разных сторон. Не так как сейчас, имеем общий коридор с соседями. Могу тебя обрадовать и в другом. Тебе дают работу. Берут дизелистом на местную электростанцию.
– Совсем хорошо. Надоело  бездельничать. Наконец-то на твоей шее не буду сидеть.
– Прекрати. Ты другую работу выполняешь, домашнюю.
– Подбадриваешь? – и прошел в кухню.
Пока он гремел посудой, я думала. Мы, как будто живем мирно. Но душевное прикосновение отсутствовало. Нет искреннего тепла. Словно невидимая стена пролегла между нами. Мы тянемся через какую-то пропасть руками, но не душой. И лишь маленьким хрупким узелком связывала дочь, которая сладко сейчас спала в своей коечке. Я по-прежнему одинока. Не с кем поделиться заботами и радостями. Смотря в табель ученика  Тулейки, сердце наполнялось гордостью. Он оказался превосходным бегуном в учебе, вырвавшись, из коллектива своих одногодок. Идет впереди. За полугодие стал отличником. Счастливо улыбаясь, причисляя себя к его достижениям, оглянулась на кухонную дверь. Но она серым пятном смотрела в полумраке электрического света. А как хотелось бы поделиться нахлынувшими впечатлениями.
Конец первого полугодия. Впереди Новый Год и школьные каникулы. В январе, всех заведующих школ, вызывают на совещание в районо.

7 апреля 1961 года.

Весна с  невероятной скоростью входила в свои права. Но жизнь, как всегда, текла без  разнообразия. Дом и школа, и опять дом. С небольшим изменением, когда, раз в месяц, приходилось ездить в город за зарплатой для учителей.
Все было бы хорошо, но я опять беременная. Для меня стало шоком, когда узнала, посетив гинекологический кабинет. Погруженная в работу, я перестала следить за «критическими днями». Как-то Леонид заметил, что я слишком располнела, я посчитала, что от спокойной жизни.
Однако я продолжала ездить в город за зарплатой. Только теперь, длинную утомительную доро¬гу, из-за беременности переносила все труднее и болезней. Плюс ко всему, за собой таскала и ребенка, который быстро уставал, и приходилось носить  на руках.
         Сообщив Леониду о беременности, беда вернулась в мой дом.
– Теперь ты от меня некуда не денешься. Кому ты будешь, нужна с двумя детьми, – злорадствовал он.
И снова этот «добрейший» человек превратился в того же мужлана,   требовательного и жестокого, устраивая мне скандальные вулканические всплески. Через три месяца появиться малыш. Леонид не щадил моего положения. Не осознавал и был бестолков в женских вопросах. Неумело, без ограничения и осторожности в словах, ломал и коверкал мою жизнь, превращая в кошмарный ад. Порой его глупость, казалось,  приведет меня к преждевременным родам.
Скандалы были даже из-за того, что к нам в гости приходила супружеская бездетная пара. Женщина была по национальности русская. Работала главным бухгалтером в поселковом совете и была  старше своего супруга – альбиноса на пятнадцать лет, и который был к тому же немцем.  Супруги появлялись в нашем доме каждый вечер. Вместе коротали скучные зимние часы. Эта дружелюбная пара с удовольствием забавлялась с нашей дочерью. От души смеялась над детским лепетом и  её  фантазией.
Крупный мужчина, не то в шутку, не то в серьез, собираясь, домой, почти всегда повторял одну и ту же фразу:
– Пойдем, моя квашенная помидорочка.
Жена улыбалась, и её худое лицо становилось еще морщинистее. Она никогда не одергивала мужа за бестактное, но меткое  сравнение.
После ухода гостей,  Леонид устроил концерт ревности. Доказывать и оправдываться было бесполезно. Не могла же я объяснить бестолковому человеку, что тот мужчина не может меня интересовать лишь только по той причине, что слишком похож внешностью на него.  На оскорбления я только плакала.  А ночью начинались страшные боли в спине и животе. Ярко выраженные симптомы схваток. Слушать мои стоны Леонид не желал. Обычно  куда-то уходил и не появлялся до утра.
Моим утешением оставалась маленькая, но смышленая доченька. Сидя, около, она, размазывая пальчиком по моему лицу слезы по щекам, приговаривала:
– Мамочка моя. Вода. Не плачь, мамочка.
– Я не плачу. Водичка сама бежит. Не волнуйся. У нас с тобой все будет хорошо.
Обнявшись, мы с ней засыпали.      
       
 20 июня 1961 года.

Старые люди считают, что хорошо рожать в удачный день. Я тоже читала об удачных и неудачных днях. Еще Гиппократ говорил, что при лечении нужно высчитывать "удачные" и "неудачные" дни.
Да и русский физиолог Пэрна Н.Н., который вел наблюдение над собой,  говорил, что биоритмы влияют на общее состояние человеческого организма. Он строил свою жизнь из "удачных" и "неудачных" дней. Делал подсчет, когда можно принимать серьезные решения, когда нет.
Вот только при родах, как уложиться в "удачный" день? Приспичит...  и все подсчеты пойдут кувырком. А мне скоро рожать. Я заранее приехала с дочуркой в город.
Теперь мои родные жили в нашей квартире на первом этаже. И была рада, что не взбираться на второй.
– Хорошо придумали, что отделились от соседей. Вам достался часть коридора. Теперь здесь кухня. Получилось две комнаты. Да и выход прямо на улицу. За водой в колонку, наверное, легче бегать. Не вокруг дома, – стоя на веранде, и поглядывая в окно, за которым шумел маленький садик, рассуждала я: – А мы с Леонидом не догадались сделать выход с веранды.
– Вам некогда было думать. Вы не переставали ругаться. Вот только, где будете теперь жить, когда вернетесь назад в город, – и мама уселась на ступеньки крылечка: – Хорошо здесь. Зелень прямо над головой.
– Да. Хорошо, – согласилась я: – Ты говоришь, где будем жить по возвращению? Да где - нибудь. Пока неизвестно, когда меня переведут в городскую школу, и я со ступень спустилась в садик.
– Чего торопишься? В районо сейчас полно народа. Успеешь с отчетом. Настоишься в очереди. Тебе когда рожать-то? – и, она показала на мой живот, который уже опустился.
– Наверное, завтра или послезавтра, – выходя за калитку, ответила я и, взяла курс к зданию районо, которое находилось через дорогу, почти напротив нашего двухэтажного дома.
В одноэтажном кирпичном здании действительно было очень много народа.
По узкому темному коридору, мимо ожидающих  кораблем проплыла коренастая квадратная фигура заведующего районо. Выпятив массивный живот, он стремительно двигался к дверям кабинета, где черным крупным шрифтом напечатано его имя.
– Товарищ Тулендин! – кричала вслед молоденькая девушка.
Не останавливаясь,  заведующий на ходу выпалил бегущей:
– Мне некогда. Видите... меня ждут люди с отчетом, – и, приблизившись к двери своего кабинета, широко распахнул. Глядя на меня, заявил: – Белова входите!
    В небольшой, но светлый кабинет, я вошла, не спеша и, тут же тяжело опустилась на стул, что стоял у приставки стола.
– На улице сегодня очень жарко, – и я тяжело вздохнула.
– Жарко, – согласился грузный мужчина: – Я родился здесь. Сам казах – степной человек, а жару переношу с трудом, – и вытер пот с мясистого лица носовым большим платком:  – Вы что, Белова? Так в декрет и не пошли?
– Некогда было. Ремонт школы делала. Теперь пойду.
– А когда рожать? – и вопросительно бросил уставший взгляд на мой круглый живот.
– Завтра, наверное, – и я усмехнулась.
– Как завтра?
– Очень просто. Может быть, послезавтра.
– Шутишь, Альбина Александровна?
– Нет.      
– В патриотку играешь?
– Почему... в патриотку? А кто же ремонт стал бы делать? Вы же приказом никого не назначили. А добровольно... Увы. Таких не нашлось.
– Как не назначил? Не может быть, – удивился он. И взяв, книгу приказов, принялся, нервно листал страницы: – Точно, нет. Как же это я? – взволновавшись, почесал лысый затылок: – Извини меня, старого дурака. Извини, Альбина Александровна, дорогая ты наша, труженица, – и сокрушенно покачал головой.
– Ничего страшного, все уже позади.
Сдав отчет, я возвратилась домой.

23 июня 1961 года.

    Мои предположения о том, что рожу завтра, сбылись. Еще с вечера, мама проводила меня в роддом. А утром, в 8 часов 30 минут 23 июня акушерка, сообщила:
– У вас родился мальчик.
– Как мальчик? Мы ждали девочку.
– Мало ли кто кого ждет. А первый ребенок... кто?
– Девочка.
– Видишь...?  Как отлично! Первая "нянька", а вторая "лялька".
– Вы правы. Отлично, – согласилась я и вспомнила о своей давней мечте.
     Выйдя замуж за любимого человека, придумала себе детей. Если родится  девочка, пусть будет полностью похожая на Леонида. Но только глаза должны быть моими, темные. А мальчик пусть будет светлым в меня, а глаза серые. Дочь родилась как по заказу. Темнокожая, лицом тоже в отца, но глаза мои. Плюс ко всему, она родилась в знаменательный день и месяц - 4 октября. Начало космической эры. Запущен первый искусственный спутник земли с помощью межконтинентальной ракеты, и лишь спустя два года после запуска, когда страна отмечала знаменательный день, родилась моя дочь. Но в октябре 1959 года /в год ее рождения/ межпланетная автоматическая станция фотографирует невидимую сторону лупы. Весь народ земли становится свидетелем начала новой эпохи - эпохи великих астрогеографических открытий.
     Теперь у меня есть еще сын, сероглазый мальчик - защитник моей нескладной жизни. От мысли, что в будущем, мой сын оградит меня от человека, который уничтожал мое человеческое достоинство, сердце наполнилось счастьем.
Кормя грудью дорогое создание, я изучала его мелкие красивые тонкие черты. Широко раскрыв круглые серые, еще мутные глазенки, он пристально смотрел на меня  в упор.
– Крошечка моя, что ждет тебя впереди? Кем ты будешь? И каким? – думала я, поглаживая кончиком пальца по шелковистым светлым волосикам.
Мои дети родились с началом космической эры.  Если дочь родилась в знамена¬тельный день и месяц, а  сын в знаменательный год.  12 февраля 1961 года была запущена "Венера-1", а в апреле Юрий Гагарин сделал первый виток вокруг земли.
У сына и другая, не менее значимая дата. Конечно, она не совсем совпадает. Он родился 23, а на день раньше, 22 июня, стал страшным днем для истории нашей страны. 22 июня 1941 г. - началась великая Отечественная война Советского Союза против фашистской Германии. Слава Богу! Сын родился ровно через 20 лет после невероятной трагедии для того поколения.
С моими детьми пришла космическая эра. И им,  видимо, придется строить иной мир. Так, дай им Бог, огромного счастья на новом пути.
         
5 августа 1961 г.

    Августовский день разгорался с утра. Под горячим солнцем, в воздухе стояла духота. Сухой прожаренный ветерок дышал зноем, и только комнатная прохлада спасала от несносной жары.
– Видно будет песчаный ураган. Солнце палит, – возвращаясь из магазина, сообщила я свои предположения: – Сашенька не плакал?
– Нет. Спит, как сурок, – не отрываясь от книги, буркнул Шурик.
– А куда Толька-то сбежал?
– Мусор пошел выносить.
– А-а-а, – и я поставила сумку с хлебом на стол.
– Свежий?
– Кажись... да.
 –  Отрешь хрустящую корочку.
Отрезав, я подала брату, который, подняв босые ноги, лежал на диване.
– Шура, натаскали воды? Мне купать ребенка и полоскать целый ворох пеленок. Сын уродился записюхой.
После обеда, не успев дополоскать, как на улице, в палисаднике, раздался веселый детский визг. Мы с братьями выскочили на улицу. Наконец-то наши родители вместе с моей доченькой, вернулись из дальней поездки. Они уезжали навестить родных в Бугуруслане, где жила мать отца. Наша бабушка в деревне.
Я первым делом бросилась к своей дочери. Взяв на руки, обцеловала её пухлое  личико.
– Мамочка моя, – повторяла она, прижимаясь и обнимая меня за шею.
Тем временем родители бурно рассказывали, как добирались туда и ехали обратно. Пройдя, в комнату мама, наклонившись над маленьким внуком:
–  Подрос. Пополнел. Щечки надулись, как у хомяка.
– Конечно, подрос. Ему уже второй месяц пошел.
– Беспокойный? 
– Пака нет. Больше спит, – похвалила я,   второго своего любимца.
– Хорошенький стал. Красавец наш, – и отойдя от спящего малыша, спросила: – Есть молоко-то в грудях?
– С избытком. Мучаюсь. Если не успею сцедить, то всё нижнее белье мокрое. Точно так же, когда Нелиньку кормила.
     Хочу с читателем поделиться своими знаниями, полученные из литературы.  «В глубокой древности, женщины-кормилицы, наделенные избытком молока, считались значительным приобретением для общины, сплачивая род, предотвращая гибель детей и закладывая основы будущего духовного развития ребенка. Такие женщины обожествлялись и несли функцию богинь. Когда дети вырастали, то они любили свою кормилицу так же, как родную мать, а иногда и больше. А "молочное родство" всегда вы¬зывало желание помочь, разделить чужую боль».
Остается только сожалеть, что я родилась не в то далекое время.
Родить и вскармливать ребенка «это действительно профессия, которая требует здоровья, знаний и определенного психологического портрета женщины. Еще великий среднеазиатский врач Абу Али иби Сина в знаменитом "Кононе врачебной  науки" подробно описал наряду с питанием кормящей женщины своего рода душевные требования к ней: "у кормилицы должен быть хороший и добрый характер, то есть она не должна быстро поддаваться душевным бурным реакциям, таким, как гнев, печаль, страх и тому подобное, потому что все это портив натуру ре¬бенка и часто отражается на кормлении".
Жаль. Я быстро поддаюсь душевным бурным реакциям. Гнев отсутствует, но печаль присутствует почти постоянно.
Наука доказывает, что вскармливание ребенка начинается в утробе матери с момента его зачатия. Вес, которого достигает ребенок за 9 месяцев в период беременности, около 3 кг. Мой сын родился 3 кг. 600 грамм. А за 6 месяцев кормления грудью происходит удвоение  веса малыша. В эти два периода закладывается в ребенке будущая устойчивость его иммунной системы к инфекциям и его психики к жизненным невзгодам. Снять врожденный страх ребенка - это означает заложить основы полноценной личности. В противном случае на всю жизнь может возникнуть синдром угнетенного состояния, который сделает невыносимым жизнь даже для физически крепкого и материально благополучного человека.
Покровительницы браков, беременности и родов действительно во всех мифологических пантеонах были самыми почитаемыми богинями: Гера у греков,  Юнона у римлян, Танит у карфагенян, Гуаньинь у китайцев и корейцев, Исэгэй айысыт у якутов, Каннон у японцев, Символ христианства -  Мадона с младенцем...
Ах! Если бы все Богини мира вложили бы в человечество правильное понимание истинных законов природы, то на планете - Земля рождалось бы полноценное поколение. И напрочь бы изжились болезни, зло и страдания.

29 августа 1961 г.

Если в начале августа стояла несносная жара, то в конце погода окончательно изменилась в противоположную сторону. Холодный злой ве¬тер нагонял черные тучи, и дождь поливал, как из ведра.
Вот и сегодня, в день отъезда домой,  с утра моросил дождь. Хмурое серое небо обещало отвратительную погоду до вечера. Настроение было подавленное. Однако, несмотря на отвратительную погоду, приходится  собираться в дорогу. Через три дня начало учебного года. Опаздывать нельзя.
 Наш путь начался в городском автобусе. На одной перевалочной станции пересели на рейсовый, который довезет пассажиров до  второго пункта и потом кто куда.  Автобус попался старый, не утепленный,  с покосившимися сидениями. Пассажиры раскачивались, как на волнах и подпрыгивали, как на телеге. При том, автобус был забит под завязку.
 Старшую доченьку я держала одной рукой сбоку. Наклонив головку, она дремала. Грудной малыш, завернутый кулем в байковое одеяло и множест¬ва теплых пеленок, перетянутый голубой атласной лентой, лежал у меня на коленях. Я периодически заглядывала под выбитый уголок белоснежной простыни. Ребенок крепко спал.
         От напряжения такого окружения руки и ноги отекли. Но стоило пошевелиться, как Нельчик просыпалась. Но, поняв обстановку, тут же её головка, в вязанной розовой шапочке, падала на грудь.
– Спи, кроха. Спи, – шептала я,  двухлетнему ребенку, который и без моих уговоров снова засыпал.
А за окном автобуса дождь то затихал, то вновь усиливался. Через несколько часов машина остановилась. Часть людей высыпало на обочину дороги.
– Что? Мы уже приехали на станцию? – спросила я и разбудила дочь: – Просыпайся, детка. Нам выходить.
– Мы уже приехали, мамочка?
– Приехали, но не совсем.
Пассажиры беспокойно галдели. Выражали недовольство.  После «перекура» водитель отказывается ехать дальше из-за того, что размыло дорогу. Приказал всем выбираться из машины. Взяв объемную сумку  и ребенка, другой рукой я держала шагающую дочь. Последними, мы ели выползли из автобуса. Теперь  оказались под открытым небом. Ранее остановившийся дождь, хлынул  на голову, как из ведра. Толпа рванула к приземистому захудалому саманному домику, одиноко стоявшему в метрах ста от дороги. Я, с детьми, осталась одна.
– Мама, вода, – пролепетала Нелли.
– Дождь. Дождь. Поспешим. Иначе мы промокнем до костей, – и сдунула дождевые капли с носа.
Волосы мои повисли сосульками, и застилали глаза. Мои руки  заняты, и я не в состоянии была убрать. А дождь хлестал как назло. Дочка медленно переставляла ноги в тяжелых ботинках, и часто повторяя:
– Мама, вода.
–Неличка, если ты не прибавишь шаг, мы промокнем, – уговаривала я, хотя отлично понимала, что ребенок слишком мал, чтобы идти быстрее.
Наконец, перед нами распахнулась дверь. Мы вошли в просторную комнату, с крохотными запыленными окнами. В круговую, вдоль стен, стояли деревянные засаленные до черноты,  лавки, на которых сидели женщины. Почти все, в длинных темных юбках и плюшевых полупальто. На головах национальные   уборы. Мужчины в стеганых халатах и подпоя¬санные платками. Свернув ноги калачом, они сидели на полу.
Увидев меня с детьми, девушка - казашка поднялась и уступила место. Я положила сына на скамью и рядом усадила дочь.
–  Мы совершенно промокли. Давай... снимем шапочку. Пусть сохнет, – и повесила    на сумку, что стояла рядом на полу: – Можно и пальто снять. Из красного, оно  превратилось в грязный цвет. Хоть выжимай, – жаловалась я дочке.
– А костюмчик-то сухой? – спросила девушка, которая осталась тут же, прижавшись спиной к стене.
– Сухой. Он плотный шерстяной. Не замерзнешь без пальто? –  обратилась я к дочери.      
– Нет.
– Сами бы сняли плащ. Вымокли.
– Я? – но, вспомнив, что от грудного молока сырое не только нижнее белье, но и платье, я отказалась снимать, ссылаясь, что очень замерзла и не желаю рас¬ставаться с верхней одеждой.
Ожидающие тихо переговаривались между собой. Большая часть присутствующих, казахской национальности и мне непонятно о чем велась беседа. Однако разобралась, что некоторые сидят с самого утра и не могут из-за погоды разъехаться по домам.
– Что же делать? – спросила я девушку.
– Придется ночевать здесь.
– Но как? У меня дети. Малыша необходимо пеленать, а здесь холодно.
Она пожала хрупкими плечами и смущенно, как-то виновато улыбнулась милой улыбкой.
     Дождь приблизил вечерние сумерки за окном. Тревога за детей охватывала все сильнее и настойчивее. Давно минуло время кормления. И необходимо менять, наверняка, пеленку. Но как? Боясь, что сын вот-вот проснется и станет кричать. Заставляло беспокоиться и действовать. Я вновь вынуждена обратиться к любезной молодой соседке:
– Вы одна?
– Да.
– Куда держите путь?
– В гости на "ферму №3"
– Как?! – не скрывая радости, воскликнула я: – Вы наша попутчица? Какое счастье! Помогите мне, пожалуйста.
– Как?
– Давайте... попробуем поискать ночлег в поселке. Может быть, кто-нибудь сделает милость... пустят.
–Хорошо, – согласилась девушка, поправляя сбившуюся на голове коричневую огромную кашемировую шаль, с сочными цветами по углам: – Я понесу сумку и вашу кызымку (девочку) поведу. А вы берите ребенка.
И снова мы в пути. К нашему счастью дождь перестал, но ветер пронизывал насквозь. Тело судорожно сжималось от холода. Мы шли вдоль молчаливого поселка. В некоторых окнах загорелся свет и падал на песчаные тропинки. Темнота подступала со всех сторон, и трудно было двигаться по чужим дорожкам. Неожиданно из-под плетеных ворот с лаем выскакивали собаки, и мы в страхе шарахались в сторону.
– Где есть собаки, там нас не пустят, – сообщила наша спутница.
– Почему?
– Там или богатые казахи или русские живут. Они никогда никого не пускают.
– как же тогда быть? – и я звонко вздохнула.
         Мы прошли почти весь поселок, тянувшийся с единственной  улицей. Подойдя к оному, другому дому, я причала:
– Хозяева! Выйдите, пожалуйста! – но на крик никто не появлялся.
 Осталась последняя надежда на старенький  саманный домик. В окне  слабо тлел огонек. Остановившись, мы безнадежно смотрели на покосившийся забор и деревянную калитку.
– Войдем? Или повернем обратно? – с дрожью в голосе спросила я.
– Попробуем. Может, получится? – и девушка, оставив Нелли у моих ног, вошла в небольшой дворик. Постучала в дверь. Скоро вышла женщина. Она что-то сказала по-казахски и нырнула в темное отверстие, откуда и появилась.
– Заходите! Она нас приглашает! – крикнула девушка и тоже исчезла в темноте.
– Слава Богу. Крошечки мои, нам повезло. Мы спасены, – и поспешила к дверям.
Наша спутница вышла в коридорчик навстречу со свечой, освещая не ровный издолбленный глиняный пол. Её круглое юное лицо, с узкими, как щелочки, черными глазами и маленьким пуговкой носом, излучало успокоение и добродетельность. Ту бескорыстную доброту, которую даруют другим, и от этого сам получает удовлетворение и испытывает счастье.
– Спасибо. Как я вам благодарна. Вы наша спасительница, – от всего сердца проговорила я.
– Осторожно. Наклоняйтесь. Дверь низкая. Апа /старая женщина/ живет одна. Она уже и чай готовит.
    Дом состоял из двух небольших комнат. Одна от другой  отделялись не  стеной, а широкой печкой.   Внутри трещали дрова, и тянуло благодатным  теплом. В первой комнате, слева от плиты, висел высокий медный, начищенный до блеска чайник, с загнутым носом, служивший умывальником. Под ним стоял  старенький эмалированный тазик.
– Проходите. Ребенка положите сюда, на подушку, – предложила девушка: – Хозяйка так велела. Извините. Но она не понимает по-русски.
Уложив, я тут же сбросила влажный плащ и принялась развязывать сына, освобождая от множества пеленок. Малыш сладко потянулся, открыл глаза  и снова заснул.
– Непонятно. В чем дело? Он сухой и притом не собирается просы¬паться. Не заболел ли? – и губами прильнула к розовому лобику: – Как будто не горячий, – и поцеловала.
– Дайте... посмотрю. Я работаю медсестрой в детском отделении, - и  она ощупала малыша: – Он здоров, Сын хороший. Крепкий.
 Услышав о  её специальности, я поняла, почему девушка внешностью отличалась от присутствующих, что находились в «Доме ожидания». Сняв зеленое  осеннее пальто, она осталась в модном черном шерстяном сарафане и белой ситцевой блузке. Длинные черные волосы,  на макушке уложены бубликом.
Прикрыв, простынкой сына, я бросила взгляд на полутемную комнату, которая освещалась  керосиновой лампой, подвешенной в углу к потолку на металлической цепочке. Кроме ватных одеял и кошм, потерявшие былую красоту, в комнате ничего не было.  А поверх стопкой громозди¬лись пуховые подушки в голубых наволочках.
Старая хозяйка одну ногу подложила под себя, а колено другой, почти касалось подбородка. И прикрыв широкой юбкой, молча, сгорбившись, сидела на кошмах. Рядом на полу стоял медный древний, давно потемневший самовар. На серой скатерти набросаны куски белой лепеш¬ки. Обычно лепешку не режут, а рвут руками. Тут же молочник с вареным молоком. Из пузатого фарфорового чайника тянуло свежей заваркой. Казахи знают толк в чае. И этот божественный напиток считают лучшим угощением для гостей. Сидя без движения, седоволосая, сухая женщина безмолвно следила за нами. И только когда, мы, помыв руки, уселись вокруг скатерти, начала разливать чай в мелкие пиалы.
Накормив дочь, которая, разомлев от тепла, уже еле шевелила ртом. И только потом начала сама пить чай.
После ужина я привела в порядок свою испорченную одежду, развесив у горячей плиты.
      Хозяйка постелила на полу  постель, и все улеглись спать. Ложась, я все же сунула в ротик грудь сыну. Он жадно схватил и долго сосал.
В комнате давно уже спали. Притушив лампу, я не переставала думать. Не раз я попадала в степи в подобный дом. И в каждое посещение удивлялась  гостеприимству этого доброжелательного народа. Они не спрашивают, «кто ты и куда держишь путь?» Накормят, напоят и проводят молча.

10 ноября 1961 года.

      Второй день лежу в постели с высокой температурой. Подняться нет сил. Чтобы накормить ребенка Леонид подкладывает его к моей груди. Часы плывут не то во сне, не то в беспамятстве. В комнату входят какие-то люди. О чем-то шепчутся. Иногда до сознания доходят обрывки речи. Воспринимаются с полным безразличием.
– По поселку ходит повальный грипп. Школу закрыли. Все болеют. Как она себя чувствует? – слышу чей-то разговор.
– Все так же. Температура под сорок, – ответил Леонид.
– Управляющий дает лошадь. Везите в больницу.
– Побудьте с ней и детьми. Я сейчас, – и глухо хлопнула дверь.
Знакомый женский голос, с легким казахским акцентом, переключился на дочку, которая тихо сидела у меня в ногах:
– Ты не болеешь?
–Нет, – пропищала она.
– А братик не болеет?
– Нет. Он спит.
– Я вижу.
Приоткрыв глаза, через слабую пелену, я разглядела гостью в плюше¬вом пальто и пуховой серой шали.
– А-а-а-а. Вы. Фатима Кадыровна. Дрова в школу подвезли?
– Да. Да. Дня два тому назад. Все хорошо. Не беспокойтесь. И на улице стоит опять тепло. Снег растаял.
– Меня в больницу?
– Да. Управляющий предложил свою лошадь с повозкой. А сам по отарам поехал на тракторе.
– Передайте... ему... спасибо, – устав от разговора, я вновь  провалилась в забытье.
Очнулась в пальто и укрытая тулупом. Рядом свертком лежал мой малыш. Медленно, раскачиваясь из стороны в сто¬рону, повозка тронулась по бугристой дороге. Заскрипели металлические полозья саней. Но скоро монотонная знобящая песня исчезла. Посетил сон без сновиденья и ощущения реального мира.
Сознание вернулось, когда оказалась в теплой светлой комнате, наполненной лекарственным запахом.
– Кажется, пришла в себя, – проговорила женщина в белом халате, выпуская мою руку: – Раздевайте.
В разговор вмешался чей-то мужской голос. Я поняла, он обращался к Леониду:
– Вы сейчас же возвращаетесь домой?
– Да! У меня дочь осталась у соседей.
– Прихватите меня?
– Хорошо.
До слуха долетели последние слова и вновь забытье. Очнулась от укола. Приоткрыла тяжелые веки. В каком-то тумане поплыла боль¬ничная палата. Незнакомые женские лица в длинных цветастых халатах. Подходят. Что-то говорят. Одна держит моего сына. На его матовых щечках крупные слезинки. И снова веки мои сомкнулись, и, я почувство¬вала чью-то теплую женскую руку, которая достала мою грудь и к ней подложила сына. Малыш с жадностью, теребя ручкой, как бы выжимая жид¬кость, принялся сосать.
– Вероятно, молока нет, – мелькнуло где-то в мозгу.
 Сашеньке уже пятый месяц. Он крупный и упитанный ребенок, с хорошим аппетитом. И, конечно, сейчас голоден. За время  болезни я ничего не пила и не ела.
– От лекарств, ... через молоко, ребенок будет спать,– кто-то сказал из женщин.
– Как хорошо, что будет спать, – подумалось мне: – Только бы не заболел.
Время текло в полусознательном состоянии. И только через сутки, мозг, словно, отрезвел, прояснился. Я с легкостью открыла глаза.
В окно ярко светило осеннее солнце. Неизвестная мне молодая симпатичная русская женщина, в длинном больничном халате, затянутая поясом на талии, держала на руках моего сынишку. Она заметила мое пробуждение, подошла к кровати.
– А вот и мы. Ваш пшенично-молочный малыш гуляет.
–Бедненький мой сыночка. Похудел. Голодный. Моя крошечка. Дайте мне его, – обессилено пролепетала я.
Малыш, услышав родной голос, повернул  белую головку в мою сторону и скривил розовые маленькие губки.  И тут же потянулся пухлыми ручонками.
– Иди к своей мамочке, – и женщина подала ребенка: – Вам бы покушать нужно, чтобы появилось молоко.
–  Скажите. Сколько времени? Когда обед?
– Мы уже завтракали. Я сейчас... сбегаю на кухню. Что-нибудь попрошу, – и она тут же скрылась в коридоре.
Очень скоро я с удовольствием скушала и первое, и второе. Ела, не выпуская малыша из рук, который, прильнув к груди, лениво сосал.
– Почему-то плохо кушает? Не заболел ли? – и губами прикоснулась  к белому лобику: – Кажись, температуры нет. Холодный.
– Не волнуйтесь. Мы недавно прикармливали его козьим молоком. Приносила нянечка. Она дома вскипятила.
– Господи! Большое вам спасибо. Если бы не вы... что бы было? – взволно¬ванно благодарила я, прижимая и гладя по головке сына: – Пшенично - молочный мой. Спасибо хорошим тетям. Они не дали нам погибнуть с голоду. Ну и прозвище тебе дали. Точнее не придумаешь.
– Удивительный ребенок. На альбиноса не похож. Но беленький и сероглазый. Как ангелочек, – заметила все та же молодая особа: – Могу с уверенностью сказать, что похож на вас. Вы такая же красивая.
Я не любила, когда обо мне пели дифирамбы, и тут же перевела разговор:
– У меня дочка темная. Отец чернявый. Вечерами я детям песен¬ку пою: "Жили у бабуси два веселых гуся. Один белый, другой темный, два веселых гуся..." Слышали такую песенку? – и, не дождав¬шись ответа, добавила: – Только правильно поется: "...Один серый, другой белый, два веселых гуся..."
Женщина улыбнулась, но ничего не ответила. После короткого мол¬чания, разговор возобновился. Но только на другую тему. К нам при¬соединились и другие три женщины.  В палате, было, пять коек.
– Слава Богу! Вы, кажется, очухались, – продолжала все та же соседка по койке.
– Если минует  осложнение, ...  то, можно сказать... очухалась, – добавила другая,  старше годами.
На следующую ночь заболел Сашуня. Он отказался от груди. Спал неспокойно. Всхлипывал во сне. Судорожно вздрагивал.
– Ой! Ой! Маленький мой. И тебя не обошла болезнь. Что же де¬лать? – в страхе, шепотом причитала я, поглаживая вспотевшую головку сына.
– Словно поджидал, когда родительница подымится  на ноги, – сонным хриплом голосом проговорила соседка по койке: – Дежурного врача пригласили?
– Я не нашла его, – с горечью ответила я.
– Наверное, где-то спит. Теперь не вылезет, пока кого-нибудь не привезут. А, может быть, домой удрал.
– Если и привезут... куда больных-то девать? Раскладушки стоят по обе стороны коридора. Пройти негде, – и я поправила сбившуюся пеленку: – Красный. Горит весь, –  и я запла¬кала.
– Не расстраивайтесь.
– Лучше бы сама продолжала болеть, – всхлипывая, проговорила я.
– Вы правы. Хуже нет... когда болеют дети, – согласилась  женщина, собирая в пучок, растрепавшиеся волосы.
Из коридора послышался шум. В надежде встретить врача, я поспешила туда. Но вместо нужного человека, увидела Леонида. Гла¬за его болезненно блестели, ввалились. Вокруг выступила чернота. Нос заострился. Желтовато-бледное лицо выражало тяжелое внутреннее состояние. Он с трудом стоял на ногах.
Пробираясь через раскладушки, кинулась принимать из его рук спящую дочь.
– Вот... и мы с ней заболели. Раздевай. Я присяду. А то... упаду.
Из соседней палаты вышла пожилая медсестра и пригласила нас в ординаторскую.
– Вам повезло. Выписался из палаты выздоровевший. Освободилась койка. Девочку положим на раскладушке рядом, – готовясь к уколу, она горестно сокрушалась: – Что твориться...? Что твориться...? Семьями лежат. Вы, ...кажет¬ся, тоже семья.
– Да, – ответила я, раздевая дочь, которая просу¬нулась и, не понимая, где она, с любопытством осматривала комнату. Но... остановившись на мне, болезненно, улыбнулась и пискляво протянула:
– Мама. Мама.
– Маленькая моя. Золотце мое. Лапочка моя. Бедненькая моя и ты заболела, – целуя в щечку, я плакала.
– И папа тоже, – еле шевеля блестящими от жара губами, пролепетала моя маленькая дочка.
– Сегодня у меня и сын заболел. Посмотрите и его.
Всю оставшуюся ночь я бегала от своей палаты к мужской. Прислушивалась, не плачет ли дочь.
Нельзя описать мое состояние последующих дней. Жизнь прев¬ратилась в ад. Я металась без сна и отдыха  от одного ребенка к другому, которые были в тяжелом состоянии. Оба каприз¬ничали и не спали. Леонид помочь не мог. Сам не поднимался и плюс ко всему, был раздражителен и, грубо ворчал, когда в очередной раз ночью появлялась в мужской палате.
– Что бегаешь? По мужикам соскучилась?– шипел он.
– Грубиян. Ребенок плачет, а ты не шевелишься.
– Пусть поплачет. Что ей делать. Не сахарная, не растает от слез.
– Боже!  Заткнись! И без тебя устала, – еле слышно огрызнулась я, вставая на колени перед раскладушкой: – Спи,  маленькая моя. Не плачь. Спи, родненькая, – целуя мокрое личико, шептала я.
 Еще некоторое время, всхлипывая, она уснула. А я на цыпочках удалилась в свою палату, где соседка уже качала на  руках моего сына.
Наконец, прошли мучительные три дня и кошмарные три ночи. Все было бы хорошо, но у сына нежное тельце. На попке, от уколов покраснело и вздулось. Малыш истерически кричал, когда в последующий раз, игла вонзалась в воспаленное место.
– Что-то не то... Может быть, врачу показать? – прижимая и успокаивая ребенка, спросила медсестру, пожилую женщину.
– Все до свадьбы, заживет, – недовольно заявила она, отправляясь к другой "жертве".
– Что же делать? – хаотично размышляла я: – Если обратиться к врачу, ... он непременно её накажет. А она, ...кто знает... на что способна. Лучше... не разрешу делать укол. Не дам и все. Температу¬ра уже спала. И без уколов можно обойтись.
– Она ставит укол неправильно. Колит каждый раз в одно и тоже место. А наша медсестра обкалывает кругом, – заметила соседка по койке.
– Смотрите, ... как воспалилось, – и я приподняла рубашку ребенка, который, прижавшись к моей груди, жалобно рыдал.
– Да-а-а! Действительно... Это же ребенок. Нежное создание.
– Господи! Скорее бы выписали. Дочке с мужем тоже уже лучше.
– Вашей девочке... годика четыре? –  интересовалась женщина.
– Что вы? Она крупная в отца. Но ей недавно исполнилось два года. Маленькая совсем.
– Правда. Еще ... малышка. А на вид большенькая.
– Домой. Надоело все. Я устала, устала. Измоталась.  Да и детей не купала уже почти две недели, – прижимая малыша, я продолжила роптать и плакать.
Через два дня я попросила, чтобы  нас выписали. Врач согласился. Нужны были койки для других больных, которых некуда было уложить. И мы отправились домой.
Возвратившись, домой, я спросила:
– С кем оставил поросят?
– Ни с кем. Запер в сарае. Соседи, ... сама знаешь, казахи. Ухаживать не стали бы, – ответил Леонид, собираясь в сарай.
– Пропали, наверное?
– Не должны. Я им мешок пшеницы оставлял. Мешок наклонил. Если хотели,  есть, то должны залезть в мешок сами. А вместо воды снег. Я в  дверях не заткнул дыру. Снег хорошо задувает. Думаю... выживут. А подохнут... туда им и дорога.
Через некоторое время Леонид вернулся в дом. На его лице была нарисована радость.
– Чего сияешь?
– Не поверишь! За две недели поросята не погибли. Оставили только пустой мешок. Здорово! Правда, здорово?

14 ноября 1961 года.

   Домашняя обстановка не принесла облегчения. Малыш почти не спал ни днем, ни ночью. Обе холки вздулись и покраснели. Пришлось срочно ехать в городскую больницу.
Выслушав мою исповедь, и внимательно осмотрев ребенка, молодой русский врач заявил:
– Имеете право подать в суд на тех медицинских работников, которые допустили такую безграмотность. Большое счастье, что у ребенка не отнялись ноги. А сейчас, ... придется вскрывать нарывы. Вам, мамаша, необходимо удалиться в коридор, операция много времени не займет. Не беспокойтесь, дети боли не чувствуют.
Оглядываясь на заплаканного сына, я оставила его на кушетке. Сердце мое разрывалось.
– Господи! Помоги моему бедному мальчику. Прошу тебя, ... умоляю, ... помоги, пожалуйста, – молилась я про себя, украдкой вытирая слезы: – Почему врач сказал, что дети не чувствуют боли? Если бы он не чувствовал, то не плакал бы день и ночь.
Скоро дверь отворилась, и мужчина крикнул:
– Мамаша! Заходите!
 Влетев в комнату, я бросилась к сыну. Он захлёбывался от плача.
– Золотце, я здесь. Не плачь, моя лапочка.
– Заберите ребенка. Завтра на перевязку.
Только на улице, когда в лицо брызнул солнечный день, сын успо¬коился.
А дома у родителей, Неличка весело носилась по комнате. Визжала вместе с дядькой Шурой, моим братом. Он играл с ней в козу, а она заливалась смехом.
– Братцы, тише. Саша уснул. Пусть, бедненький, поспит.
Малыш не проснулся и вечером. Сонного накормила грудью. Наевшись, он снова уснул. За бесконечно большой промежуток трудного последнего времени всю ночь мы спали всласть. Казалось, первый раз в жизни по-настоящему.

27 декабря 1961 года.

   Стремительно мчится время, и только замедленным ходом листаются страницы общественной жизни из года в год, уходя в истерию. Перешагнул свой рубеж и 1961 год. Богатый событиями в различных областях, но, не задев таких маленьких личностей, как мы, живущие на предпоследней ступени нашего общества. Зато жизнь избранной касты совершенно скрыта от нашего взора. Однако и до нас нелегально доходили различ¬ные слухи, быть может, счастливой, а быть может, подневольной, но пре¬успевающей не только в мечтах, но и в действительности.
     Прикованная каким-то третьим чутьем к Космосу, я следила за космическими достижениями. И как свидетельница истории старалась впитать в себя, хотя бы, некоторые события этого периода. И вместе со всем советским народом радовалась, когда 12 февраля 1961 года была запущена "Венера-1", а в апреле Юрий Гагарин сделал первый виток вокруг Земли. О достижениях трубили повсюду: по радио, в газетах, на митингах и  собраниях. Зато о неудачах молчали и держали в боль¬шой секретности долгие годы последующей жизни. Как бы не была тай¬на за семью печатями, мы, казахстанские жители, частично были осведом¬лены через "тряпочный" телефон. "Так, 23 марта 1961 г., совсем неза¬долго до полета Гагарина, Валентин Бондаренко погиб во время теста в кислородной камере. Корташев А. не прошел тест на восьмикратную перегрузку в центрифуге. Говорили, что были и другие несчастные слу¬чаи".
Подводя черту прошедшего года можно зафиксировать и другое важное событие страны. Осенью этого года прошел ХХП - съезд КПСС, - который принес новый крупный поворот в идеологии и политики партии. Но все же прежние бурные разоблачения Сталина постепенно стихли. И тема его преступлений продолжала оставаться запретной для литературы и искусства.
Нас не касалось, что творилось в верхних эшелонах власти. Мы причислялись к народу. А такая категория принадлежала стране и жила под строгой указкой государственных законов, постановлений и разре¬шений. Как бы то ни было... каламбур жизни продолжался.
    В  школах страны начались зимние каникулы. На улицах мела и кружилась поземкой зима, сметая снег, как пыль, с проезжих дорог. А в нашем поселке с плоских глиняных крыш.
    Наши дети поселка, в больших подшитых валенках, отцовских поношенных фуфай¬ках, затянутые ремнем, наслаждались так же зимними каникулами. Они с веселым воплем мчались с горы. Из-за неимения санок,  пользовались ледяными каталками собственноручного изготовления из старых  худых тазиков, обливая его за ночь водой несколько раз. А утром каталка готова. Такой транспорт несется с горы так стре¬мительно, что вихрем взъерошивает на своем пути снег, закручивая пассажира каруселью. В конце пути трудно разобрать, кто есть кто. Приземляется сплошным снежным комом, с легким очертанием детской фигурки.
    Дети катались с высокой горы, которая находилась рядом со школой. Мы с дочей гуляли на улице.
–Нелька, пошли кататься! – крикнул Тулейка, скатившись, очередной раз с горы и вытирая мокрое от снега лицо замершей варежкой.
– Ей нельзя! – ответила  я, когда Нелли двинулась к другу навстречу: – Она еще очень маленькая, упадет.
– Каталка большая, мы вместе поедим. Я ее буду держать.
– Нет. Нет. Езжай один. Смотри сколько у тебя друзей. А мы ско¬ро в дом пойдем. Саша должен проснуться.
Мальчик оглянулся еще раз и заплетаясь в бабушкиных бурках, под¬шитые телячьей кожей, тяжело зашагал обратно на снежную гору. Старенькая шапка – ушанка, то и дело сползала  на глаза,  и он, не переставая, поп¬равлял, волоча за собой на веревочке широкий тазик. Я глядела вслед и думала, как сильно он подрос за полгода.
Мороз, смешенный со слепящим солнечным светом, искрился цветной мазайкой. Как мил¬лионы дождевых капель - крошечных "оптических призм"- охватывает небо радугой, то же самое происходит и в морозный день. Кристаллики льда, подобно дождевым каплям, окружают Солнце радужными кругами.
Мое любование красотой природного явления прервал, угрожающий стук в оконное стекло. Я оглянулась. Леонид маячил, что проснулся сын, а ему нужно уходить.
– Пойдем, золотце. Ты с  братиком поиграешь, а я пеленки достираю.
– Хочу на улицу! – капризно запротестовала дочь
 Присев перед ней на корточки, с нежностью заглянула в черные глазки. Её смуглые пухлые щечки превратились в два розовых яблочка. Тонкие губки тоже покраснели. Ребенок от мороза превратился в красивую маленькую мотрешечку.
– Ты уже замерзла. И...потом... кто мне будет помогать? Ты же моя помощница.
Но ребенок так ласково и настойчиво просил оставить её на улице, что я не могла отказать.
– Ладно. Только на горку к Тулейке не ходи.
Дома, с радостным агуканьем, встретил полугодовалый сынишка, болтая толстыми белыми ножонками.
– Я не успел, одет ползунки. Одень. Я пошел, – сообщил Леонид в дверях.
Усадив ребенка в подушки, и набросав  игрушки, я подошла к окну, через которое были видны школа и гора, где катались дети. Во дворе, на том месте, где я оставила дочь, её уже не было.
Вдруг из-за школы появился Тулейка. В  обледеневшем тазике были видны высоко поднятые ноги в черных валенках. И ели торчала головка в кроличьей серой шапке. Тело полностью утопало где-то за краями ледяной каталки. Впереди бежал Тулейка, держа за веревочку. Со стороны он был похож  на Филиппка /Л.Толстого/. Даже забавнее. Он старался бежать. Но  подошвы бурок, обшитые телячьей шкурой, скользили, и   мальчуган часто падал. С трудом, поднявшись, снова колесил кругами по утоптанному двору. Но вот... поя¬вилось разрумяненное смуглое личико дочери. По выражению, я не могла понять, то ли она смеялась, то ли недовольно протестовала. Набросив пальто, и сунув ноги в валенки, я выскочила на улицу.
– Тулейка! Вези ее сюда.
 И малыш, развернувшись, по инерции покатил в мою сторону.
– Мама! Хочу встать! – увидев меня, завопила дочь.
Дома Нельчик закончив обед, сама сползла со стула,  и отправилась играть с маленьким братиком. Чтобы забавить его, она принялась прыгать на панцирной сетке. Малыш подпрыгивал  вместе с ней, как мячик. Серые глаза его широко округлились от страха и удивления. Поняв, что только таким способом можно заста¬вить брата замолчать, сестра прыгала все выше и сильнее, как на батуде. Подпрыгивая, в такт напевала какую-то несложную, но очень знакомую мелодию:
 "Пиизда... пиизда...скорые, пассажирские пиизда".
 Первые вульгарные слава заставили насторожиться.
– Где подхватила дочь?
Но тут, за подозрительными словами последовали довольно приличные. И я вспомнила песню, которая звучала по радио, где говорилось о поездах. Я успокоилась.
Занимаясь стиркой, я перестала заглядывать в большую комнату, где шумели дети. Но когда заглянула, ужаснулась. Саша цепко, как котенок, ухватившись за одеяло, почти висел над полом. Подхватив его, объяснила дочери, что так прыгать нельзя.
Закончив работу,  я взяла малыша на руки. Дочь, освободившись от брата, отвернулась к стене и тут же заснула. Насосавшись, уснул и сын. Я с любовью смотрела на безмятежно спящих детей и думала:
– Сможет ли наука когда - нибудь предсказать траекторию жизни человека? Сколько лет отпущено, каждому жить? Кем станут в будущем? Какой процент в их судьбе займет полученный ими от предков генофонд, и какие сюрпризы им преподнесет окружающая среда? Как узнать, кем станут дети? Если бы талант или гениальность были закодированы в генах, то в соответствии со вторым законом Г.Менделя они обязательно должны были бы проявиться у потом¬ков. Но опыт показывает, что они возникают случайно. Фигурально выражаясь, Природа распоряжается сама. Гением можно родиться, но не потому, что выбраны гениальные родители, а в силу удачного стечения обстоятельств. У великого поэта Германии Гёте, сын родился без каких-либо осложнений, но вырос умственно отсталым.
Гениальности способствует то, чтобы родители должны быть генетически здоровыми, обладающими знаниями и понимающими ответственность за судьбу и воспитание ребенка еще до его рождения. Гениаль¬ность - это не норма, а отклонение!
Кем же станут мои дети? Уверена в одном, что приложу всю любовь, силу и знания, чтобы из них выросли умные и талантливые люди.

12 апреля 1962 года.

    Вот и пришла в наши края весна. По-весеннему пригрело солнышко. С утра под окнами стоит ребячий галдешь, словно стая птиц сле¬телась  под крышу. Почувствовав тепло, дети позволили себе снять пальто и стеганые фуфайки. Весело бегали, кувыркались, играли в" кости". Начертив клетки, девчонки прыгали в "классики", а другие просто грелись на весеннем теплом солнышке.
В нашем маленьком поселке сегодня праздник «День чабана», который проводится в животноводческих хозяйствах в период расплодной компании, стрижки овец перед отгоном скота на летние пастбища. Молодые джигиты на лошадях, в лисьих шапках, с развивающимися на ветру хвостами, размахивали кнутами.  Поднимая дорожную пыль из-под копыт, исчезали в степи.
Старые праздники казахов носили в основном религиозный характер. Сейчас о них помнят лишь старики, кое-где 21 марта еще отмечают "науруз" - праздник нового года и весны.
    Но в том или другом случае, в праздничный день варят традиционную коллективную похлебку, угощая  гостей.
Национальных казахских праздников много. И все они, обычно  проходят, с песнями, танцами и спортивными национальными играми. Очень популярны байга - скачки, курес - борьба двух джиги¬тов - силачей, сайыс - поединок двух всадников, пытающихся свалить друг друга с седла, кокпар - тоже поединок всадников, но старающих¬ся вырвать друг у друга убитого козленка. Среди молодежи популярна игра кыз-куу - догони девушку. Если обгонит девушка, она бьет парня камчей /плеткой/, а если парень - он целует её.
Очень любят казахи песни, музыку и танцы. В народных песнях инструментальных произведениях /кюях/ отражена многовековая история народа. Его борьба с завоевателями и местными баями, труд и бытовой уклад, воспевается природа родной страны. Казахская народная песня одноголосна. Хоровое пение появилось лишь после революции.
    Народную казахскую музыку создают акыны - поэты - импровизаторы и певцы. Они не только сочиняют слова и мелодии песни, но и исполня¬ют их. Большой популярностью пользуются айтысы - публичные состязания акынов в импровизации песен. Участники айтыса должны уметь быстро и выразительно с помощью мимики и интонации дать ответ сопернику. Боль¬шим мастером поэтических состязаний был известный казахский акын Джамбул Джабаев /1846-1945/.
Излюбленный музыкальный инструмент – домбра. Выдающийся народный композитор и музыкант середины, прошлого века был Курмангазы Сагырбаев. Под их музыку исполнялись и танцы.
     Конечно, в нашем маленьком отдаленном поселке не будут все виды состязания, которые выше перечисленные. Но пикник, с некоторыми из них, состоится.
Занятия в этот день отменены, но дети в ожидании торжества не расходятся по домам. На аккуратно выметенном школьном дворе появилась Рабига Рахимовна. Постояв посреди двора, она свернула к нашему крыльцу. Увидев, я поспешила распахнуть перед учительницей дверь.
– Здравствуйте, мая дорогая. Пожалуйте в гости.
– Я пришла спросить... Вторая смена будет учиться?
– А вы как думаете?
– Думаю ... не следует. Первая же не училась.
– С утра маюсь... Как решить? В первую смену учатся казахские классы. Но в наших-то русских, классах большая часть немецкой национальности. Что скажут родители? Вы-то как считаете? – и я бросила взгляд на гостью.
– Думаю... нет разницы. Праздник-то чабанов. А чабанами-то работают независимо от национальности.
– Вы правы. Я не подумала об этом. Наверное, нас в районо поймут. В прошлом году подобного праздника не было. И я не проконсультирова¬лась, как поступить в таких ситуациях.
– Не волнуйтесь, ничего страшного не произойдет. Сами-то пойде¬те?
– С большим бы удовольствием, но сын опять приболел. Леонида от¬пущу, а сама с детьми посижу.
– А что с малышом?
– Сыну скоро десять месяцев. Зубы режутся... один за другим. Видимо к зубам.
– Ползает?
– Не только. Хорошо стоит у стены и шагает по полу, когда ведешь за ручку. Думаю... скоро пойдет. Если в сестричку, ...То она пошла в десять месяцев. В одиннадцать... совсем уверенно.
– Хороший мальчик, красивый, полненький. У вас красивые дети. Один белый, другой темный, – и потрепала малыша по пшеничной головке.
– Два веселых гуся, – подхватила Неличка, сидя на широком подоконнике, и глазея на уличную беготню.
– Она знает эту песенку?
– А как же? Укладывая спать, я им каждый вечер напеваю.
– Сколько ей уже?
– Два с половиной года.
– Ну, ладно, Альбина Александровна. С вами хорошо, ... но должна идти, – и она направилась к дверям.
– Присмотрите за моими учениками.
–Хорошо, хорошо. Не волнуйтесь, Альбина Александровна. Все будет жаксы /хорошо/, – и, распростившись, удалилась.

14 апреля 1962 года.

     Моей доченьки уже 2 года 5 месяцев. А сыну десятый месяц. Сравнивая двух детей, могу заметить, что дочь  совершенно отличалась от своего брата. Она была намного спокойнее.  С хорошим аппетитом. Мало болела. Да и по ночам не приносила столько беспокойства, сколько второй ребенок.
Смотрю на сына и беспокоюсь за его здоровье. Он стал худеть. Отказывается от вспомогательной пищи. Держится только на грудном молоке, которого у меня очень много. Ведет себя беспокойно. Часто болеет. По ночам спит беспокойно. Иногда по 15-20 минут. Просыпается и плачет по часу. Что с ним происходит? Не могу понять. От больницы живем далеко и негде получить консультацию. Я в отчаянье.
    Днем работа, а ночью кошмары. Бессонные ночи до конца измотали меня. Я превратилась в ходя¬чую тень. От Леонида помощи нет. Порой, он даже не слышит, что ребенок не спит  и жалобно плачет.
– Лень! Проснись! Встань! Понянчится. Я чуточку вздремну, – умоляющим обессиленным голосом просила его.
 Он в ответ, что-то буркнув сквозь сон,  продолжал не шевелиться. Я сдергивала с него одеяло и только тогда, он в испуге спрашивал:
– А?! Что? Куда? – и полез под кровать.
– Ты куда?
– За игрушкой. Ты же велела достать.
– Что достать? Какую игрушку?! Время уже пятый час утра, а я не вздремнула. Возьми ребенка.
– А-а-а. Так бы и сказала. Иди ко мне, бандит маленький, – принимая на руки сына, в полголос басил он.
Уткнувшись в подушку, я пыталась уснуть. Но Леонид тяжело шагая по маленькой комнатке, так громко напевал, что в подобной обстановке не могло быть и речи о сне.
– Тише можешь? – не выдержала я, глубже зарывалась под одеяло.
– Могу.
Но звуки, его могучего голоса, казалось, проникнут  даже через бетонную стену. Поняв, что мучения мои бесполезные, я вновь поднималась.
– Почему не спишь?
– Не могу. Я так устала, что не могу уснуть. И ты... еще топаешь, как слон. И мычишь громко. Не могу...
– Так, что же делать? – вопрос звучал просьбой взять ребенка назад: – Да! Забыл вечером сказать... На  празднике видел твоих учителей. Они что-то говорили... вроде... Тебе районо предлагают  вступить... в партию?
– Мало ли кому, что предлагают.
– Не вздумай согласиться! Иначе мы отсюда не выбиримся. Мне надоела уже... эта дыра.
– Ты что? Думаешь, я сама не понимаю.  Заведующий районо мягко стелет... доказывая, будто, необходимо потому, что я руководитель школы. А все директора и заведующие партийные...
– И что ты ему ответила?
– Сказала, что до партии ещё не доросла. Это большая честь. Надо заслужить. А я еще ничего не совершила, чтобы вступить в партийные ряды.
– Правильно. Смотри... не ошибись. А то тебя уговорить... дваж¬ды два, – и он снова замычал мелодию из какой-то песни.
Сын не то прислушался к разговору, то ли окончательно устал от самого себя, притих и задремал.
– Что? Все? Уснул? Осторожно положи его в кроватку. Смотри, не разбуди, –  шептала я.
– И так стараюсь. Ну, подлец. Сам измучился и нас измотал, – ласково приговаривал Леонид, укрывая сына байковым одеяльцем.
– Хорошо, что Неличку сегодня не разбудил, – заметила я: – А то бы сейчас её пришлось бы укладывать. Может быть я, хотя бы, чуточку усну.
Медицина доказывает, "что младенцы в материнском лоне и новорожденных нет эмоциональной жизни. Будто они не вздрагивают при каждом громком звуке, не пугаются вместе с матерью, не страдают, когда страдает она... Словно, для них переход в суровый окружающий мир не является мучительной травмой и им не обидно, когда их неожи¬данно переворачивают вверх ногами и сильно и больно шлепают. Будто они не тоскуют, когда их отнимают от материнской груди и уносят невесть куда. Не страдают при хирургическом вмешательстве... А потому даже не применяют анестезии при операциях, которые делают новорожденным".
Даст Бог, когда-нибудь наука разрушит этот бесчеловеческий миф. И найдет способы рождения крепких и спокойных детей, делая счастливыми родителей.

30 мая 1962 года.

Весна, явилась полным цветением. В яркие разноцветные краски оделись возвышенности, которые  растянулись вокруг  поселка. Домики, славно легли, на красное дно глубокой тарелки, с цветочными краями. Сверху прикрывала,  голубая, почти перламутровая пелена неба.
Поселок спал. И только где-то, в правом углу, за плоскими саманными мазанками, о жизни поселка зычно давал   знать единственный трактир. Вдруг к нему присоединился глухой звук машины. Скоро она показалась из-за угла и взяла курс, по блед¬ной серой дороге,  к нашему дому.
Итак. Закончился учебный год. Дела заведующей я временно передала другому учителю. Но причину передачи не объяснила. Коллектив посчитал, что уезжаю в очередной отпуск.
     А мне, наконец,  дали перевод в городскую школу. Моя семья сегодня переезжает в город.
     Об отъезде навсегда мы не распространялись и поэтому проводы не потревожили спящий поселок. Даже соседка, живущая по ту сторону нашего дома, выходя на улицу кормить собаку, не обратила особого внимания на столь раннюю возню.
Без сожаления, я распростилась с добровольной двухгодичной высыпкой. Сжигая позади все мосты, без огорчения и привязанности к чему-либо или кому-нибудь. Словно вычеркнув эти годы из своей однообразной жизни. Впереди тоже не ждала светлого будущего, не бежала  навстречу звездам. Но в душе было спокойно и безразлично. Пустота довольствовалась тем, что имела.
Машина летела навстречу розовым облакам, обгоняя утренний холодок и зеленую майскую степь. Рядом, между мной и водителем, дремала дочь. На руках спал сын. Леонид находился в кузове, чтобы присматривать за огромным кабаном, которого мы вырастили для будущей жизни в городе.
Дочь давно уже спала, где-то за моей спиной. Длинная молчаливая дорога и меня клонила в дремоту. Но, боясь выронить ребен¬ка из рук, я всеми силами боролась с назойливым сном.
В город въехали, когда солнце перевалило далеко за полдень. Родители и брат выбежали навстречу.
– Кукуха приехала! – и Шурик кинулся к племяннице. Но, увидев племянника, который стоял рядом с сестрой, воскликнул: – Смотрите! Солдат-то стоит уже.
– Шурочка, он не только умеет стоять, но уже и ходит. А ты удивляешься, что стоит.
Брат схватил  племянников подмышки и потащил  в дом. Я последовала за ними.
Родители и Леонид остались сгружать в сарай поросенка.
Недавно вышел хрущевский указ, который запрещал содержать животных в городских условиях. Чтобы скрыть своё единственное «богатство», отец заранее приготовил сарай с секретным входом. Помещение  разделил на две части. В одной будет находиться поросенок, а другая часть занятая сеном. Вход во вторую половину засыпался.
– Как кормить-то будем? – спросил Леонид.
– А дыра для чего? – и смуглое лицо отца расплылось в довольной улыбкой, радуясь своей  смекалке: – На днях приходили представители исполкома и штрафанули нашего соседа - пенсионера за то, что тот заимел маленького поросенка. А за вашу громадину, «приляпают» приличный штраф. Они не станут разбираться, что животина рос не в городе, а в селе.
Поселив свинью в укромное убежище, родители и Леонид, распрощавшись с водителем машины, пришли домой.
Закончив обед, мы с мамой остались мыть посуду. Мужчины и дети отправились в зеленый садик, что рос в маленьком дворике, у крыльца.
– В какую школу обещали? – спросила мама, гремя   большой эмалированной кастрюлей.
– Пока  зав. гороно твердо не сказал. Но... как поняла, из его разговора, в казахскую среднюю школу. Что находится за желез¬ной дорогой. Якобы там освободился какой-то русский класс. Мне всё едино...,  в какой, лишь бы жить в городе.
– А Леонид где будет работать?
– С зав. гороно я разговаривала и о нем. Он обещал взять его учителем по труду, в русскую среднюю школу.
– Если возьмут, будет отлично. Может быть, поработает около учителей, дисциплине научиться.
– Хорошо бы, – согласилась я: – Но мне трудно вериться. «Горбатого, только могила исправляет».
– Переехали. А что потом? Где жить-то будете?
– Будем снимать квартиру. Не волнуйся, что-нибудь придумаем. Главное, уже в городе.
– Не надо было бы нам занимать вашу квартиру. Надо было бы остаться в своей.
– Не переживай. На улице не останемся.
– У нас жить негде. Мальчишки уже парни. Совсем взрослые. Тесно. Хорошо, что Арнольда нет. Он отрабатывает диплом в другом городе.
– Какой разговор? Никто не собирается с вами жить. Ты права, что тесно, – продолжая хлопотать по комнате, я некоторое время молчала: – Когда же мы дождемся «светлого будущего» как нам обещали. Как помню все детство, и по сей день, поют об одном и том же. А мы как жили в тесноте и бедности, так и живем, – наконец, вымолвила я, как бы в шутку.
На мою реплику, мама промолчала. Она никогда не вела разговор на подобную тему. Ей было уже 51 год. Верила она в обещания или нет, об этом никто не знал.

                ПЯТАЯ  ЧАСТЬ


15 августа 1962 г.


      Из-за неимения средств, мы поселились в старой части города. Около Элеватора, вдоль серого бетонного забора двухметровой высоты, шла пыльная проезжая дорога. А по другую сторону тянулись кубиками карликовые саманные мазанки, с плоскими крышами. В одном из таких домов, мы сняли мизерную квартирку.
      В комнатку, с низким потолком и крошечными окнами вошла наша малочисленная мебель: двух спальная кровать, две детские, стол, и с двух сторон, влезли две табуретки. Через тонкую стенку, где красовалась дверь,  в хозяйскую половину, мы прик¬рыли ковром.
Прихожая служила кухней. Здесь же вели¬чественно высилась печка с плитой, отделяя комнату от прихожей.
      У единственного крошечного окна кухни примостили столик для приготовления обедов. В углу подвесили алюминиевый умывальник. Вот и вся  убогая обстановка вместилась в наши «хоромы». Так мы начали обживать наше новое пристанище.
      Я согласна жить в любой обстановке, лишь бы в семье царила любовь и взаимоуважение. Но произошло совсем иначе. По возвращению в город, спокойная жизнь и уверенность за будущее, исчезли. Наша жизнь превратилась в ту прежнюю, до отъезда в деревню. Леонид уходил, когда ему было удобно, и пропадал неизвестно где  несколько часов. Возвращался сытый и  хмельной. А когда я спрашивала, где был, отвечал, что не моего ума дело и, что мне не касается. Я же целыми днями крутилась, как «белка в колесе»  с двумя маленькими детьми. И это еще не начался учебный год. Что будет потом? Неизвестно.
     Трехлетняя дочь с первых же дней подружилась с новыми друзьями, такими же по возрасту. Обычно дети приходили играть в наш маленький чистый дворик. Вокруг двора забор и я была спокойна, что дочь никуда не уйдет. Этим временем занималась меньшим малышом, который становился с каждым днем все плаксивее и часто болел. Ему уже год и два месяца. Он хорошо говорит и ходит. Однако из-за отсутствия сил, ногами гуляет мало. Больше лезет на руки. Продолжает сосать грудь. Совершенно отрицает любую постороннюю пищу. По поводу его аппетита, постоянно посещаем больницу. Консультируюсь, как поступить, чтобы ребенок начал кушать. Врачи много советуют, но все результаты безуспешные. Я в отчаянье. Не знаю, что делать. А ребенок худеет с каждым днем. Как-то спросила врача:
– Ничего не ест. Надеется только на грудь. Может быть, его отлучить от груди?
Врачи категорически запретили из-за того, что часто болеет. Решили, что ребенок может погибнуть с голоду.
Хозяйка – казашка предложила поить его кумысом, который придает аппетит и напиток имеет много витаминов. Но сын совершенно отказался даже попробовать. Не поддался ни на какие уговоры. Выплевывает все, что попадает в рот.
– Давай будем кушать с сестричкой. Ложечку каши Неличке, ложечку тебе, – пыталась я обманным путем накормить малыша.
Дочь съедала всю кашу, а он только пищал и плевался. Неличка росла крепкой и упитанной. Иногда люди говорили:
– Они как небо и земля. Отличаются не только по цвету, но и внешностью.
Неличка с первого сентября пойдет в детский садик, который находится возле базара. А это не очень близко. Но куда девать сына? Его даже не берут и в детский сад.

18 августа 1962 года.

      Леонид и дети уже спали. Пока они спали, я спешила доделать домашнюю работу. Прополоскав последние пеленки, бой часов оповестил час ночи. Сын за это время несколько раз просыпался. Сон был беспокойным. Часто вздрагивал и плакал даже во сне.
Но вдруг ребенок открыл глаза, заметался, бросая белую головку по подушке. Потом громко, словно бритвой разрезал тишину. Я подняла его на руки. Качая, принялась успокаивать. Но ребенок закатывался все громче и истеричнее. Я попыталась ему сунуть в рот грудь. Но он вывернулся и продолжал кричать. Тело судорожно вздрагивало. Глаза закатились.
– Что с ним?! – вскочил Леонид.
– Не знаю. Не знаю. Не знаю, – твердила я в испуге, прижимая бьющееся тельце к груди: – Господи! Помоги! Что же делать?
– Может быть, врача?
– Пока до нас доберется «скорая помощь», можно десять раз умереть.
Я смотрела на страдающего сына и плакала. Губы мои беззвучно шептали:
– Не забирай Боже, мою малютку. Я не переживу эту потерю. Если тебе нужна чья-то жизнь, возьми мою.
Сердце мое разрывалось на части. Не возможно передать всех чувств, пережитые в эти минуты.
Наконец, тело ребенка перестало биться. Изо рта пошла пена.
– Что это? – твердил Леонид.
– Господи, помоги! Не дай ему умереть, – шептала я теперь вслух.
Леонид молча смотрел на нас. Не могу знать, что чувствовал  отец в этот страшный момент, только я страдала вместе с сыном. И когда прошел припадок удушья, ребенок успокоился и уснул.
– Возьми полотенце. У тебя кровь у рта и на бороде.
– Откуда? Наверное, я прикусила от страха губу, – ответила я, укрывая малыша и вытирая своё лицо.
– Что же это было? – продолжал спрашивать Леонид.
– Видимо, как называют в народе, "младенческое".
 Некоторое время мы молча смотрели на спящего малыша. Я продолжала плакать.
– А что такое младенческое?
– Как что? Ты же видел только что, – упрекнула я: – Младенческое. По медицине… эпилепсия. Читал Достоевского «Идиот»? Там герой страдал этой болезнью. Неужели младенческое, наследственное? Бабушка говорила, что меня било тоже,  до трех лет.
– А кто вылечил?
– Раньше были знахарки. Они лечили детей. Сейчас, наверное, лечат в больницах. Сразу утром отправлюсь с ним туда.
     Сын молчал, и Леонид быстро тоже умолк. Я не могла заснуть. Прислушивалась к дыханию ребенка и постоянно приподнимала голову, наблюдая за ним. И когда, убедившись, что ничего не предвещает, я лежала с открытыми глазами и думала:
– Наука доказывает, что это заболевание совместимо с гениальностью и неукротимостью воли. Ею болел, кстати, и Гай Юлий Цезарь.  Не надо мне гения. Пусть будет простым, лишь бы не страдал. Я же не гениальная. Выходит не все люди, которые страдают этой ужасной болезнью, гении.
Всю ночь я провела в мучительных размышлениях, ища ответа на забо¬левание сына. Где? В чем? Откуда? Как найти ответ?  Может быть, есть нечто не объяснимое? Траектория, жизни человека от рождения до смерти строго индивидуальна и, вероятно неповторима, как все в человеке. Едва ли это говорит в пользу "гармонизированной общности сознаний" де Шардена. Скорее, крупица в песчаной равнине, чем капля в океане. И эта неповторимость, индивидуальность всего живого на Земле зависит от того обстоятельства, что все живые существа на нашей планете пользуются одинаковым для всех генетическим кодом.

25 августа 1962 года.

     Вот уже несколько дней мы с сыном прибываем в больнице.  В палате четыре детской коечки. По решению, чьей-то "очень умной" головы, было установлено, что дети, достигшие годовалого возраста, обязаны находиться на стационарном лечении без родителей. Меня тоже не клали вместе с сыном. Но я сообщила, что кормлю ребенка грудью.
– Если настаиваете ..."ложитесь" с ребенком... Мы вам место не предоставляем и не включаем в питание.
– Хорошо. Хорошо. Я согласна, – подхалимски ответила я.
– Где же спать, мамаша, будете?
– На полу. Где придется. А кушать буду бегать домой. Все равно у меня старшая дочка осталась дома с отцом. Надо ее проведывать.
– Ну... как хотите.
С этими словами мы поселились в палате. Ночью спать почти не при¬ходилось. Кроме моего капризного сына лежали тяжелобольные два  мальчика и девочка. Всех четверых приходилось нянчить по ночами. Бывали времена, когда металась от одной кроватки к другой. Держала на руках сразу двух детей. За ночь изматывалась так, что под утро голый пол казался мягкой постелью.
– Не слышали? Ночью..., в соседней палате плакала девочка, – сообщила нянечка, войдя в палату.
– Мы с сыном ходили туда. Он требовал, что бы я взяла ее на руки. Никого брать не разрешал, а ее заставлял.
– Влюбился малыш, – решила она и,  помолчав, добавила: – Значит, это вы ее успокоили. А я думала она сама затихла... Не пошла к ней
Пока мы переговаривались с молоденькой нянечкой, я заметила спешившего своего сына:
– Куда от меня сбегаешь? – ласково обратилась я к Сашуне, когда тот неловко переставлял ножку через порожек.
– Мама, ляля, а-а-а. Айда к ляле, – лепетал он, дергая меня за подол юбки, и показывая на дверь.
– Маленький мой, солнышко моё, маме некогда. Сейчас умоемся и, будем кушать. Мне некогда. Я должна бежать к сестричке. Она тоже кушать хочет.
– А дочка-то с кем? – спросила нянечка.
– Ночью с папой, а днем приходят по очереди братья. Или оставляем с хозяйкой, у которой снимаем квартиру.
– Замотались, наверное?
– Не то слово. Мне порой, кажется, упаду где-нибудь на улице и  не захочу встать. Буду спать. Ребенок больной, а тут еще учебный год на носу. Скоро учительская конференция. Голова кругом идет. Что делать? Что делать?
– Проситесь на выписку, – раскладывая лекарства по тумбочкам, продолжала она.
– Я бы с удовольствием. Все равно толку мало.
– А что? Его опять "било"?
– Нет. Обострение происходит один раз в месяц, в Новолуние, – ответила ей, и тут же меня осенило: – Как же я не могла догадаться? В Новолуние организм мужчин находится на самом дне спада жизненной активности. Иммунитет наиболее слаб, возрастает вероятность ошибок и сбоев в поведении. В Новолуние и несколько за ним дней чаще происходят кровоизлияния в мозг, инфаркты, приступы эпилепсии. Мужчины психически напряжены, агрессивны, нервны и мало коммуникабельны. Я же где-то об этом читала. Почему не знают врачи? Болезнь кроется в природе. Природа воздействует на наш организм. И сильнее всего ощущает ее слабый человек. Слава Богу, что дочь родилась с хорошим здоровьем. Не поддается влиянию Полнолуния. Вопреки мужчинам на женский организм влияет не Новолуние, а Полнолуние. Но где спасение? – размышляла я, пока сын большими глотками напивался грудным молоком.
– Вы напрасно с "младенческим" принесли ребенка в больницу, – перебила мои мысли, вошедшая врач: – Мне неудобно вам говорить. Я все же врач. И не пристойно думать о лечении кроме медицинского способа. Но эту болезнь во все времена лечили бабки. А уколы ничего не дадут. Просто советую вам по секрету, как мать матери. Не мучайте себя. Мы вам все равно не поможем.
– Но где найти бабку?
– Спрашивайте людей. Найдете, – ответила она и скрылась за дверью.
     Накормив ребенка, я кинулась бегом домой. Там ждала голодная дочь. Надо сварить, накормить, прибраться в квартире и возвратиться назад в больницу.
Дома, закончив намеченный план, я взялась разыскивать книгу, в которой, возможно, найду ответ заболевания сына.
Тут же  вычислила месяц зачатия сына. По подсчетам оказалось, что до солнечного взрыва, который произошел 12 ноября 1960 года, моей беременности было уже более месяца. Не здесь ли кроется причина? Нарушена нервная система, когда плод находился в утробе матери. Потерян защитный иммунитет. И тем самым малыш не справляется с Новолунием, когда организм находится на самом дне спада жизненной активности. Хорошо. Здесь ясно. Но как лечить? Очевидно и другое. Лекарства не помогут. Космос? Космос нарушил жизненную устойчивость, он же и исправит свою ошибку. Необходимо найти человека, который обладает способностью получать из Космоса энергетическую силу. Через такого донора сын должен получить эту энергию.  Правильно ли мое решение? Возможно, не по этой причине возникла болезнь. Но думаю, я на верном пути. Удивительно только то, что наука молчит. Почему наше поколение не ведает  того, чего знали наши предки? Они умели избавлять больного  от такого недуга, как эпилепсия. Почему мы забыли накоплен¬ные веками знания? Почему? Спасибо врачу. Она не побоялась сообщить мне правду. А для неё, это равносильно потерять диплом врача навсегда.

30 сентября 1962 года.

     С первого сентября работаю в десятилетней Казахской школе №2, в которой несколько русскоязычных начальных классов. У меня четвертый "Г", с интернациональным контингентом. Большая часть, дети казахской и чеченской национальности, желающие учиться в русской школе. Коллектив сборный. Дети неудобные, вернее с отрицательными харак¬терами, отобранные из всех классов, и помещенные в один сборник для нового учителя. Все равно ей деваться некуда и не откажется от класса. Обиднее всего, в основном мальчики. Из тридцати учащихся, семь девочек. Вначале месяца дети вовсе не слышали о чем, говорил учитель. Не первый год, работая в школе, я никогда не повышала голоса. Но при данной ситуации приходилось перекрикивать шумную толпу. На какие только уловки не кидалась, лишь бы удержать за "вожжи" разнузданное молодое «стадо». К концу месяца мои кони устали вставать на дыбы и пошли шагом. Я ликовала в своей победе. За этот промежуток времени нашла контакт с каждым, как бы вошла в их биополе, допуская и в свое. После такого взаимопонимания вряд ли захотелось бы безобразничать, как в первые дни. Командира¬ми выбрала самых отъявленных вожаков, будучи уверена, что под бди¬тельным контролем и положительным направлением, за ним пойдет весь класс. И не ошиблась. Вожаку старалась предоставлять свободу дейст¬вия. И осторожно, не ущемляя его человеческого достоинства, давала свой нужный совет. Жизнь пошла как по маслу. Теперь в классе стояла мертвая тишина.
– Поразительно, – поравнявшись со мной в школьном коридоре, заявил завуч. Мужчина лет сорока, казахской  национальности.
– Что именно?– и я посмотрела на его худощавое лицо, с кривым ртом и узкими черными глазами. Тонкие его губы хитро улыбались.
– Ни один учитель не взялся за этот класс. Все в голос кричали, что дети не управляемые и класс надо расформировать. Не скрою. Первые дни,  проходя по коридору, останавливался у вашей двери. Иногда мне казалось, что они поколотят вас. Но с каждым днем стано¬вилось все тише и тише. И сейчас совсем стихли. Вы их,… что конфетами заманили? – продолжая идти по коридору, он засмеялся, издавая вместо смеха, какое-то хихиканье.
– Почему конфетами? Я их гипнотизирую, – пошутила я.
– Вы, что действительно обладаете гипнозом?
– Что вы? Откуда.  И сама не знаю, как получалось.
– Конечно, понятно. Вы заворожили их своим обаянием. Они вас полюбили.
– Кто их знает. В душу к каждому не заглянешь.
Знал бы завуч, сколько мне приходилось заниматься дома, чтобы уроки были интересными. За подготовкой просиживала до двух, а иногда и до трех ночи. Зато в класс входила с полным багажом, с интересным дополнительным материалом. Слушая интересный урок, ребенку не приходит в голову, чтобы выкинуть какую-нибудь нелепость. Иначе не уловит конца начатой темы. Слушают они обычно с открытым ртом, на одном дыхании.
Прозвенел звонок, и я из учительской вернулась в класс. Дети уже стояли за парками по стойке смирно.
– Садитесь, – и открыла по привычке журнал: – Опрос вчерашнего задания будет в конце урока. А сейчас... откройте учебник и прочтите следующую тему. Кто скажет? Какая?
– Цветы! – ответили они хором на низкой ноте, стараясь как можно тише.
– Обо всех, указанных в учебнике, цветах на уроке говорить не будем. Прочтете дома самостоятельно. Согласны?
Возражения не последовало. Ребята уже привыкли. Если начинается урок с объяснения, значит, жди, что-то интересное. И  терпеливо ожидали. Несколько раз я лишала этого удовольствия, когда кто-то нарушал дисциплину. Наученные горьким опытом, теперь сидели тихо.  Даже было слышно, как жужжала на окне муха.
Из портфеля я вытащила цветок гвоздики. И подняв над головой, спросила:
– Как называемся этот цветок?
Назвав его,  в их глазах было полное недоумение, что, мол, ты нас разыгрываешь? Гвоздику, не знаем что ли? Подумаешь... Цветок, как цветок. Даже растет на уличных клумбах.
– Не торопитесь с выводами, – прочтя в глазах возмущение, остановила я: – На одном этом цветке, мы проследим, какими достоинствами он обладает. Вы узнаете столько, что вам и не снилось, – и внимательно обвела взглядом класс. Дети перестали улыбаться и с полным вниманием, ожидали объяснение.
Медленно, загадочно, артистической интонацией, начала свой рассказ:
– Каждый человек тянется к красоте, как растения к свету. Всем нам хочется сделать свой семейный очаг теплее и уютнее.  Кто-то покупает роскошную мебель. Кто-то  приобретает книги с яркими обложками. А кто-то выращивает комнатные цветы, – продолжала я: – Когда-то, в древние времена некоторые тираны украшали своё жилище отрубленными головами убитых врагов. Дикость? Но  цветы  тоже живые существа. Беззащитные, хрупкие, бессловесные, они тоже хотят жить долго, радуя нас своими удивительными красками и запахами. Гвоздика - одно из прекрасных растений. О гвоздике написано немало стихов, песен.  Цветок включен даже в государственный герб Италии. В Англии королева Елизавета  любила прикалывать гвоздики на платье, перед тем как появиться на придворном балу. Во Франции Наполеон-1 для ордена Почетного ле¬гиона выбрал цвет гвоздики, прославив на века это замечательное растение. Поэтому французские солдаты, отправляясь на фронт, с суе¬верным благоговением принимала от своих любимых девушек букетики гвоздик. Французы до сих пор верят, что гвоздики способны на войне отводить беду от воинов. Можно согласиться что, каждая легенда имеет под собой какие-то определенные реалии. Поэтому уместно привести хотя бы такую фразу из популярного, до сих пор «Лечебного травника», составленного еще в ХУШ веке, где говорится: "Гвоздика укрепляет сердце, голову и желудок. Гоняет слюну, помогает пищеварению сырой и еще не сварившейся пищи в желудке. Ободряет жизненные  силы. Помогает зрению, прогоняет обмороки и кружения головы", – опустив книгу на стол, я глубоко вздохнула. Дети сделали тоже самое: – Это еще не всё. В IX веке отвар гвоздики спас от распространявшейся эпидемии чумы крестоносцев во время осады Туниса. Легенды о необыкновенных целебных свойствах гвоздики быстро разошлись по всей Европе. После этого гвоздику стали завозить с Молуккских островов, – и я подошла к карте, указкой обводя острова: – сначала во Францию, а потом во многие соседние страны. К началу ХУП века насчитывалось уже около пятидесяти сортов и разновидностей этой замечательной культуры. Еще раньше гвоздика распространилась на Востоке. Особой популярностью она пользовалась в Китае, где даже до нашей эры этот цветок считался лучшим дезодоратором /очистителем/, – пояснила я: – Если китайский император приглашал к себе подчиненных, то они во время беседы должны были держать лепестки гвоздики во рту. – Закончив рассказ, присела на стул, который стоял у стола. Дети почувствова¬ли конец беседы, засуетились, зашушукались. По лицам было видно, что обсуждали услышанное: – Из этой беседы мы можем сделать вывод, какую ценность представляет этот или другом цветок. Каждый из них имеет своё достоинство. Задание следующее. Разыщите подобные сведения о каждом цветке по теме.

11 ноября 1962 года.

За окном зима. С утра валит снег. Время от времени ветер бросает колючие льдинки, намерзшие с вечера, в оконное стекло.
В маленькой прихожей, в печурке весело трещали сухие дрова. Огонь жадно подкрадывался к саксаулу. Саксаул в Казахстане заменяет уголь. И когда загораются эти корявые, серые дрова, нагревают чугунную плиту, и в комнате становиться тепло.
Странная штука жизнь. Все течет и изменяется. Не заметила, как братья выросли. Старшему брату - Арнольду уже 23 года. Не очень высокий ростом, но стройный, представительный, подтянутый, слегка смуглым лицом, черными пышными волосами и цыганскими быстрыми глазами.
Второй-Шурик, девятиклассник. Шестнадцатилетний подросток, выше ростом старшего брата. Но такой же стройный, степенный, немного медлительный. Лицо белое, розовощекое, интеллигентное. Русые волосы и серые глаза. Жил в мире книг, которые не выпускал из рук. Можно назвать его книгоголиком. Читал без разбора, что попадалось под руки.
  И третий- восьмиклассник. На год и несколько месяцев младше сероглазого. Коренастый в детстве, подростком вытянулся и стал  вровень с Шуриком. Но с матовой темной кожей, с пышными, почти кудрявыми  волосами. Он похож на Арнольда,  но только красота этого молодого человека несравненная. Тонкие черты смуглого лица, с легким, темным пушком, над ярко вычерченной губой. Искристые черные глаза, явно напоминали лукавость цыганского происхождения.  Однако в нашем доме о далеком прошлом происхождении никогда никто не упоминал. По документам все были давним давно русскими.
Никогда не говорили и о том, что я по отцу братьям не родная. Братья и не предполагали, что я была на половину полька.

8 марта 1963 года.

     Пролетел еще год жизни. Прошла и зима наступившего нового года. На дворе уже оттепель. Март месяц. Этот месяц знаменателен Международным женским днем.
На все торжественные праздники, мы ходим в коллектив средней русской школы. Там, где работает в настоящее время Леонид.
С тех пор, когда обрекла себя на замужество, я перестала любить праздники. Обычно они заканчивались, семейными скандалами. Собираясь на торжество, посвященное дню Восьмого марта, уже сейчас ожидала, что-то  невероятное.
 Леонид - странный человек, хвастливый. Всегда стремиться быть на переднем плане.  В школьном коллективе   чувствует себя второсортным, но не желает уступить своего первенства. Если не может взять верх интеллектом, зато обладал трибунным басом. И своей нахальной мощью перекрикивал всех и во всем.
     В такие моменты я старалась быть незаметной и много молчала, боясь, что привлеку чье-то внимание. Особенно мужского пола. Если это происходило, Леонид был всегда на чеку. И старался при этом человеке меня оскорбить или одарить едкой колкостью.
      Итак. Торжественная часть обычно начиналась при застолье. Все усаживались молча. Переговаривались только с теми, кто находился рядом. Тишина и сдержанность присутствовали до первой рюмки. И как, только слегка охмелев, разговор начинался бойчее и проще. Присутствующие становились самими собой. Они больше смеялись, рассказывали смешные истории и анекдоты.
После нескольких внеурочных рюмок Леонид осмелел окончательно. Стал говорить несносно громко, всех перекрикивал, обрывал на полуслове. Не забывал, и следить за мной:
– Ухаживаешь? Подкармливаешь? Давай! Давай! Она у меня, как ку¬рица. Ее может топтать любой петух, – с иронией выкрикнул он, когда  заметил симпатичного мужчину, сидящего около меня и, который подкладывал в мою тарелку вкусные кусочки.
      Лица присутствующих, которые только, что улыбались, сделались вытянутыми и серьезными. Они притихли. Некоторые перестали даже жевать. От стыда, я не знала, куда себя деть. Не знала, что предпринять. Уйти? Оскорблю себя и гостей. Отдыхающие за столом долго не задержались. Очень скоро отправились в зал, где играла музыка. И наш край стола опустел. Незнакомый представительный мужчина продолжал упорно сидеть возле меня. А когда Леонид удалился, он заговорил:
– Разрешите с вами познакомиться? – не навязчиво, но убедительно заявил он. Продолжая любезно улыбаться, назвал своё имя и отчество. Я лишь невнятно буркнула  и приподнялась с места: – Можно вас пригласить на танец? – и поднялся из-за стола вместе со мной.
В ответ я только улыбнулась и направилась в зал, где вальсировали пары. Леонид уже танцевал с незнакомой мне, молодой женщиной. Оглянувшись, я увидела его захмелевшие белесые глаза, которые  показались, на темном лике, пустыми глазницами. Он бросил, вслед какие-то слова, которые я  не слышала и не желала слушать. Мужчина нежным прикосновением моего локтя, развернул меня к себе, и мы слились с общей толпой танцующих. Он молчал. Словно боялся зат¬ронуть неуместную тему. Молчала и я. И только плавная мелодия вальса "Дунайские волны", заставили забыть неприятную ситуацию.
После окончания танца, извинившись перед мужчиной, я отпра¬вилась в раздевалку, чтобы одеть плащ. При выходе из школы столкнулась с директором школы.
– Куда путь держим? – спросил он слащавым, мягким голосом.
– Туда, – и я  указала на дверь.
– Э-э-э! Нет. Вначале танец, а потом, что хотите..., – и, взяв меня под руку, вернул в зал, где опять звучала другая мелодия. Помогая сбросить плащ, он добавил:– Фокстрот! Повеселимся? – и,  обхватив за талию, пустился подпрыгивать, вертеть меня в своих руках: – Вы легко танцуете, – тяжело дыша, прошептал он почти под ухо. Лет сорока, директор не был высок, и мы порой, оказывались нос к носу: – Ваш муж быстро опьянел. Поэтому в словах не ограничивает себя. Теряет над собой контроль. Вы не должны обращать внимания.    
– Возможно, – ответила я вслух, а про себя подумала: – Он не пьяный. Он в своем репертуаре всегда одинаковый.
– А мы с женой любим "порхать" на танцах. Мне нравиться, когда за моей женой ухаживают другие мужчины. Я от этого… на седьмом небе.
     Директор о чем-то говорил и говорил. Музыка звучала так шумно, что слова его отлетали куда-то и  сливались со звуками фокстрота. И лишь его светлая курчавая голова, мелькала перед моим лицом.  После окончания танца, он остановился около крупной фигуры завуча школы:
– Ваша очередь, – и передал мою руку в его руки.
– Но я..., – попыталась  возразить, но директор перебил:
– Хотела сбежать. Мы ее не отпустим? Правда, Евгений Семенович?
– Ни за что! – воскликнул он и, я оказалась в его объятьях.
Мы приготовились к танцу. Зазвучала новая мелодия, и мы закружили по залу.
 После этого танца я оказалась вновь в руках того мужчины, из-за которого получила «комплемент» от Леонида.
– Люблю танцевать с теми, кто легко двигается. Вы в моих руках, как пушинка. Танец - это удовольствие и танцуя с вами, получаешь его сполна.
Меня явно не хотели отпускать. Я чувствовала какой-то невидимый заговор. А возможно, они хотели меня подбодрить и доказать, что слова Леонида вовсе не относятся в мой адрес. Следующий танец, я вновь вальсировала с директором школы. Как и предыдущие мои партнеры по танцу, он старался меня подбодрить и поднять настроение комплементами.
Но тут откуда-то послышался за спиной грубый знакомый  голос Леонида:
– Танцуете? Танцуйте. Она от удовольствия в штаны пускает. Скоро по ногам потечет.
– Грубо. По-мужицки. Не ожидал от вас, Леонид Владимирович. Как некрасиво, – кружась рядом, выговаривал ему директор.
     Вальсируя, он уводил меня от хамского мужа. Но я, высвободившись из его рук, извинившись, схватила плащ, который лежал на стуле,  кинулась к дверям. Мгновенно очутилась в темноте безлюдной улицы. И только свежая прохлада, и тишина ночи успокоили   скачущее сердце, и освободилась от удушья. И только слезы текли ручьем, которые, к моему счастью, никто не видел.
Дома была благодарна Богу, что Леонид заявился домой только утром.

17 мая 1963 года.

     Заключительный месяц весны влетел в город ярко, празднично, напоенный ароматами диких маков, которыми украсились казахстанские степи. Хочется птицей выпорхнуть из клетки и улететь в бескрайние золотистые дали. Умчаться туда, где когда-то шумела беспечная, напол¬ненная любовью, юность. Вернуться к своим подругам и друзьям, с которыми мне было легко, просто и весело. Где они? Куда разбросала их жизнь?
Окуналась в прошлое,  особенно тогда, когда попадались на глаза любительские фотографии.  Чаще всего, с жалостью смотрела на фото Капули. Ее красивое мраморное лицо, с поднятыми темными бровями и улыбкой Джоконды, неотступно следовали в моем воображении. И каждый раз я спрашивала подругу:
– Милая моя, где ты?
Когда-то, мои поиски, не увенчались успехом, и жалость потери до сих пор перчит сердце. Где бы я ни находилась, в каком бы настроении не была, всюду мысленно говорила с ней.
В моей жизни было два дорогих человека. И обоих променяла на одного непутевого. Неудачный обмен до сих пор больно бьет по моим чувствам. Почему-то слепо показалось, что Леонид заменит верную подругу и любящего друга. Я жестоко обошлась с тем и другим, не поверив в их уговоры, что избранник не тот человек, который по-настоящему мне нужен. Казалось, что окружающие лгут, из-за зависти, а не во благо моего спасения. К сожалению, они были правы. Ошибку поняла слишком поздно. Уже появились дети, заполонившие  мою свободу и желание жить так, как хотелось бы. Ради них я согласилась  терпеть все унижения и обиды, боясь оставить их  без родного отца.
     Очень редко пишу дневник. Совершенно не хватает времени, чтобы поговорить сама с собой. Как не стараюсь уберечь детей от простуды, они часто болеют. Но если удается сесть за писанину и то, только в те минуты, когда они  спят. Только писать-то не о чем. Жизнь течет по-старому: любимые дети, борьба за существование, домашняя работа и школа, где душевно всегда отдыхаю.
       Отложив дневник на край стола, я достала из портфеля ученические тетради и общую тетрадь с планами. Не забыть бы, внести в план дополнительные сведенья об озерах. И развернув журнал, уткнулась в чтение:
"После открытия изотопов ученые смогли определить "возраст" воды. И они определили возраст озера Балхаш, как и другое озеро – Ала-Куль, которые, как, оказалось, родились около сорока  тысяч лет назад".
– Кто бы мог подумать... Такие долгожители нашей матушки-Земли, – удивилась я, и оглянулась на кроватки, где крепко спали дети, разбросав по белой постели ручки и ножки. Очень осторожно, боясь скрипнуть стулом, я поднялась и подошла к спя¬щим. Аккуратно, чтобы не разбудить, укрыла ребятишек, легкими  одеялами, которые были отброшены.
 – Лапочки мои. Зайчики маленькие и любимые, – и поцеловала каждого в теплый лобик: – Милые мои. Хулигашки непоседливые, – шептала я. Любуясь спящими детьми, которых я любила больше жизни, подумала: – Кем вы будете, мои милые? Но верю, станете знаменитостями и будете меня тоже любить.
Лунная ночь лукаво заглядывала в маленькие квадратные окна. Через открытую форточку доносились, ночные звуки. Где-то из кустов тонко высвистывал свою музыку сверчок. Его мелодия навевала колдовской гипноз, неся умиротворение, и клонило ко сну. Но на столе непроверенные ученические  контрольные работы. Спать отправилась далеко за полночь.

29 мая 1963 года.

      Между уроками, на перемене, педагоги постоянно собираются в «учительской». Находясь там, обычно каждый  занят своим делом. Кто-то подбирает географическую карту к уроку, другой роется в журналах или, что-то записывает. Одним словом, все готовятся к следующему уроку. Но порой, когда не присутствуют педагоги-мужчины, женщины рассказывают о своих детях. А в казахских семьях их бывает до десяти и более. Они говорят с юмором, и в комнате стоит смех. При такой обстановке происходит отличная разрядка после напряженного урока.
     Особенно меня забавлял рассказ одной учительницы,  лет сорока.  Она преподавала математику в старших казахских классах:
– Ой! Девочки! На днях я прибежала на работу и забыла надеть юбку, – смеясь, повторялась она. Те кто не был свидетелем  тут же навострили уши. Я же имела удовольствие быть очевидцем этой смешной картинки.
     И  вновь перед глазами возникало, как она появилась в «учительской» почти перед звонком на урок. На ее узком темном лбу бисером блестел пот. Оранжевая косынка на черной голове сбилась набок. В это время в «учительской» весь коллектив был в сборе. Запыхавшись, она проскочила в «закуток», что был за шкафом для переодевания. Там сбросила с себя пальто. Переобулась в туфли на высоком каблуке  и выскочила из укрытия. Неловко ковыляя на  каблуках, поспешила к трюмо, что стояло почти у входа. Учителя, уткнувшись, кто во что, сидели молча. А когда женщина перед ними появилась, в легкой красной кофточке, из-под которой виднелась короткая майка и ниже шли длинные серые женские рейтузы, мужчины в удивлении разинули рты.
–Ой! Бай! Роза Рахимовна! – воскликнула  немолодая учительница и кинулась к ней навстречу.
     От возмущения та, попыталась сопротивляться, и даже выругалась на казахском языке. Но когда поняла, что с ней произошло, завопила и кинулась назад в укрытие. Скоро уже в пальто, пробегая по «учительской», прокричала на ходу:
– Извините! – и выскочила из комнаты.
После этого происшествия много раз возвращались к этой теме, и каждый раз улыбались. Особенно смеялась сама виновница. И как бы оправдываясь, всегда упоминала, что она мать двенадцати детей, которые совсем вскружили  голову. И что скоро сойдет с ними с ума. Шутить шутили, но никто не надсмехался. Все понимали, что значит, для учителя иметь собственных детей, которые по численности составляли почти полкласса. Не так-то просто.
Я не любила рассказывать о своей семье. Больше слушала и улыбалась. После смешных историй учителя перешли к рассказам о нетрадиционной медицине. Но больше всего делилась учительница начального русского класса. Она долгое время проработала в сельских школах, и не совсем владела мнениями городских учителей. А разговор начался с того, что в её классе один ученик болел эпилепсией, и что она посоветовала матери обратиться за помощью к бабке, которая может лечить эту болезнь.
Как только прозвенел звонок на урок, я учительницу догнала в коридоре:
– Мария Петровна, не могли бы дать  адрес бабули, что лечит?
– А вам зачем? – и она пристально посмотрела на меня.
Я поделилась с ней своим горем. Получив, наконец, долгожданный адрес, после окончания уроков, домой не шла, а летела. Хотелось, как можно быстрее, передать свою радость  Леониду, который сидел с ребенком в мое отсутствие.
– Наш мальчик будет здоров!
– Чему радуешься? – грубо осадил он: – Врачи не вылечили, а какая-то старуха вылечит... Чепуха.
– Господи! Что ты за человек? Думала, что будешь радоваться вместе со мной. Все-таки какая-то маленькая ниточка надежды, – нем¬ного помолчав, добавила: – Уверена... она поможет. Вот увидишь... поможет.
Леонид приподнял и без того высокие редкие брови, сморщил покатый лоб и, шмыгнув, широким прямым носом, иронически ухмыльнулся.

29 августа 1963 года.

    Незаметно закончилось знойное лето. И пролетели три месяца, когда мы, с сыном начали ходить к знахарке, очень доброй старой женщине.  Сегодня наш курс лечения закончился.
– Ребеночка окрестила, должен пойти на поправку. За эти три месяца, младенческие "било"? – поглаживая сухой сморщенной рукой по белой головке малыша, который мирно сидел на ее острых коленях, ласково спросила она.
– Нет... Слава Богу, не «било», – робко ответила я.
– Вот и добре. Вот и  ладно. Больше ходить ко мне, нет надобности, – проговорила она, и поставила ребенка на пол:  –  Иди с Богом к матушке.
Поняв, что процедур лечения больше не намечается, Саша с радостью кинулся в мои объятья. Обняв за шею тонкими ручками, прижался к груди и сложил голову на  мое плечо.
      Старушка дала некоторые последние наставления, получив скромную плату за лечения, проводила нас за порог. Еще раз, поцеловав малыша в белый затылочек, она добавила:
– Идите с Богом.       
Подхваченные её добрыми словами, мы не шли, а летели. На душе было хорошо и легко. Мой сынишка теперь был здоров. Ему два года и два месяца. И он уже  здоров. Слава Богу!
          Проходя мимо «Детского сада», мы зашли за Неличкой. Дорогой дети весело болтали. Дочка делилась впечатлениями, которые были, проходили среди сверстников. Время от времени, я тоже вникала в их разговор.
 –Видишь, она и в садике занимается буквами. Скоро  будет читать.
– Конечно. Мне-то скоро четыре года, а Саша еще маленький, – объясняла она, держа брата за руку.
– Я тоже хочу читать! – завопил он. Вероятно, совершенно не понимая смысла оттого слова.
– Будешь! Будешь читать, когда чуточку подрастешь. Вы у меня самые умные дети. И мама приложит все старания, чтобы вы стали особенными.
–  И я буду читать? – спросил Саша, поглядывая серыми круглыми глазками на меня.
– Конечно.
– Зато я уже знаю все буквы. И умею кубиками складывать разные слова, –  хвалилась Нельчик, прыгая вокруг нас.
– Молодец. Солнышко мое, осторожно скачи. Упадешь.
– Мама, мы вечером будем снова играть в кубики с буквами. Я тебе покажу, как я умею складывать даже предложение.
– Обязательно будем.
– И я буду складывать? – запищал Саша.
– Ты сначала выучи буквы, – возразила сестричка, убирая с круглого лица темные редкие волосики, которые разбросал ветер.
– Мама, я буду складывать? – и сын заплакал.
– Зайчик мой, в чем дело? Чего, писчим? Мы все будем складывать, – и, присев, принялась платком вытирать слезки малыша.
Дочка растет умным и добрым ребенком. И если братик плакал, она всеми силами старалась, успокоит его, и со всем соглашалась. Даже если, понимая, что права была она, а не брат.
– Не плачь. Мама нам вечером прочитает твой любимый «Мой додыр».
– Прочитаешь? Мама.
– Всё сделаю, только не куксись.
И снова, дети, взявшись за руки, побежали по тротуару, прыгая и смеясь.
С разговорами мы незаметно приблизились к дому.


4 октября 1963 года.

     Проснулась очень рано. За маленькими окнами только что разгорался рассвет. Всё семейство еще спало. Я лежала и думала, как устроить праздник своей дочурке. Ей исполняется ровно четыре года. Она такая высокая, что, играя с первоклашками, не отличалась от них. Не отличалась не только ростом, но и по уму. Даже превосходила некоторых их них, своим развитием и пониманием.
     И вот сейчас, лежа в постели, я решала проблему, как отметить день рождения. Мы так бедно живем, что справит его приглашением гостей, не имеем такой возможности.  Еще вчера, я купила в магазине маленькую куклу и к ней разные одеяния. Неличка мечтала об этой кукле. Думаю, будет рада. Купила немного шоколадных конфет, чтобы ими выложить её число и месяц рождения. С вечера поставила теста, чтобы испечь картофельных пирожков для угощения друзей, которые приходят играть в наш небольшой дворик. Все друзья  казахские дети. Пригласить домой только на пирожки, как-то не совсем удобно. Дочь вынесет на блюде  на улицу. Она так часто делает, когда я пеку пирожки. Казахские дети живут еще беднее. И угощались всегда с большой радостью.
С этими мыслями  я начала свой день. Скоро проснулись дети. И пробудившись, Леонид вскоре куда-то сбежал из дома. Я осталась одна  с детьми.
Мой намеченный план удался на славу. Все были рады. Особенно радовалась именинница кукле.
– Мамочка, смотри какая она красивая. Ей идут все наряды.
– А мне дашь поиграть? – с завистью поглядывая, спросил брат. Он, было, скривил рот, но я остановила:
– Солнышко моё. Неличка всегда уступает тебе все игрушки. Пощади её хотя бы сегодня. Она у нас именинница. Ты не должен отбирать у неё куклу. Хорошо?
– Сашенька, я поиграю и потом тебе дам, – успокоила сестричка.
Брат согласился и только со стороны наблюдал за ней, как она переодевала в наряды свою куклу.

20 ноября 1963 года.

      Заканчивается 1963 год. Хочется отметить и жизнь общества, которая выглядит, как слоеный пирог.
Что же происходит в этой начинке?
Под руководством наших «великих» руководителей партии и правительства гонка вооружений до сих пор не прекращается. Даже ведется  разработка нового вида оружия. И мир, пожалуй, всегда будет нуждаться в фору¬ме, подобном Пагуошскому, на котором люди, обладающие неоспоримым научным авторитетом, могут, в свободной от риторики атмосфере обсуждать проблемы, от решения которых зависит существо¬вание самой жизни на планете.
Однако некоторых, из научных кругов, больше всего волнует Космос. В наше время самый модный вид науки.
      Хотя на Западе не всегда замечают, но Советский Союз последовательно выполняет свою космическую программу. Несмотря, после успешных полетов на "Востоке" космонавтов Гагарина и Титова, после «дуэта» "Восток-3" и "Восток-4" в 1962 году и старта Валентины Терешковой в 1963 году, Советский Союз вдруг прекратил всю подготовку к полету на Луну космического корабля с человеком на борту. Хотя целью Коро¬лева был "человек, на Луне".
В 1963 г. Хрущев заявил: "В настоящее время Советский Союз не планирует полетов космонавтов на Луну".
Причины такой перемены планов оставались неясными. Вместо этого советские ученые стали разрабатывать программу, которую они настойчиво и последовательно выполняют. Это - направление к близлежащим небесным телам серии зондов и усовершенствование космических станций пригодных для работы человека на околоземной орбите.
С 1959 года уже отправляются к Луне летающие аппараты. С 1961 г. космические зонды к Венере. С 1962 г. "разведчики" к Марсу.
         Для полета, на соседнюю планету с человеком на борту,  На сегодняшний день, космический опыт еще недостаточен. И в 1963 году создается Институт медико-биологических проблем, который планирует заниматься вопросами космической медицины.
О космонавтике можно говорить сколько угодно, столько же и о других достижениях нашей страны. Опустимся лучше на уровень чело¬веческой жизни. И хорошим примером может послужить существование рядового учителя. К плеяде, которой принадлежит семья моей матери и лично моей. Если бы "верха", единожды смогли "сойти" в наши трущобы, то, возможно, поблекли бы яркие транспаранты и лозунги о скором ком¬мунизме. Показные слова "Даёшь стране..." заплакали бы кровавыми слезами. Человек в действительности отдал все, но взамен что полу¬чил он?
     У меня порой рождается странное представление о Родине. Родина, как красивый распустившийся цветок, а вокруг мы, словно муравьи, взбадриваем, облагораживаем, взрыхляем землю. И вовсе, нет надобности Родине, знать,  за счет чего и кого она  крепко стоит на ногах. Благоуханием, которым любуются зарубежные представители.
    В школе я еще думаю о масштабах и значениях Родины. Но, оторвавшись от работы, ухожу в другой мир. Мир не квартиры, а полуземлянки. Родина это моя семья, со своими радостями и неудачами. Я как улитка, живу маленьким мирком в своей ракушке.  Радуюсь, когда не болеют дети. Когда могу их чем-то накормить вкусным. Но светлые дни бывают не всегда, и это меня огорчает.
Родина меня  не спрашивает, чего я хочу в этом мире?

23 ноября 1963 года.

     На днях корью заболела мая дочь. Потянулись бессонные ночи, слезы, страх за осложнение, обида на не компетентность врачей, на их не торопливость к вызовам. Столкнувшись с народным лечением и увидев, положительный результат на сыне, я теперь прислушивалась к советам каждой женщины.
– Корь не любит свет. Если зашторите черным окна, она не будет прогрессировать, – дала совет коллега по работе.
Я согласилась. Сделала так, как предлагала она. Болезнь стала отступать. Сыпь на теле дочери почти исчезла.
Следом за старшим ребенком заболел и младший. Все повторилось то же самое. Только Саша вел себя беспокойнее и часто плакал. Меня не покидал страх, что его "накроет младенческое". После лечения у знахарки, прошло почти полгода, и эта болезнь не возобновлялась.
Однако мое беспокойство  не исчезало. Я просиживала все ночи напролет, не смыкая глаз. Особенно тревожная ночь была, когда у Саши поднялась высокая температура. Поблизости не было телефона, чтобы вызвать врача. Мои силы были на пределе.
     Леонид смог вызвать скорую только утром. Но дежурный детский врач приехал после обеда. В комнату вошла низкорослая, хрупкая девушка казахской национальности.
– Почему у вас так темно? Я ничего не вижу. Откройте окна.
– Можно только часть окна?
– Почему?
– Потому, что у детей корь. У дочки уже проходит. У сына все лицо покрылось сыпью. Я боюсь, что перекинется на глаза.
– Как мне известно, вы педагог? И верите во всякую чушь. Не стыдно? – и сорвала все простыни с окон.
– Может быть стыдно. Может быть нет. Дети дороже стыда.
– Не занимайтесь ерундой. Вы грамотный человек, а верите всяким старухам.
Понадобилось  большое терпение, чтобы не высказать  этой  само¬уверенной нагловатой девице.
Половина дня окна были открытыми. На следующее утро плача, сын заявил:   
– Мама, глазки больно. Они не открываются.
Я плакала вместе с ним и ругала себя за то, что поддалась влиянию бездарного врача.

26 мая 1964 года.

     Время остановить невозможно. Оно быстротечнее, чем нам бы хоте¬лось. Промелькнула ветреная снежная зима. Мои первоклашки повзрос¬лели, научились читать и писать.
     В апреле дирекция совместно с гороно провели контрольные  работы по классам всей школы. Мы-то, учителя, понимали, что такое мероприятие являлось проверкой нашей работы. Все учителя волновались. Контрольные работы составлялись работниками гороно. Как справятся  ученики?
Пусть читатель не посчитает меня хвастливым человеком, но все же хочу сообщить свою радость. Дети моего первого класса выполнили  все контрольные работы на четыре и пять. В классе не оказалось даже ни одной  тройки. Я была бесконечно счастлива.

27 мая 1964 года.

      Мои родные дети так же изменились. Четырехлетняя Неличка свободно читает. Очень много знает наизусть стихов С.Пушкина. Почти дословно пересказывает разные детские произведения из книг, которые есть в нашей  домашней библиотеке, и которые я перечитывала им по вечерам,  перед сном.
Саша выучил все буквы и даже складывает из кубиков длинные слова. И чему удивляться? Через месяц ему три года. Полученное осложнение после кори постепенно проходит. Зрение восстанавливается. Если раньше он не мог находиться на улице без затемненных очков, то теперь иногда их снимает.

28 мая 1964 года.

      Весна - прекрасная пора. Хорошо бы медленно пройти по зеленым улицам, в солнечном свете. Заглянуть в прозрачное бездонное небо, где нет ни единого облачка. Мысленно подняться ввысь и слиться с певчей  стаей. Но в моей жизни, дни вращаются, как в жерновах. Не остается времени на созерцание прекрасного.
      С полным портфелем тетрадей и разными школьными принадлежностями, после обеда я спешу в школу.
Время летит быстрее меня, и догнать невозможно.  Промелькнула одна, другая улицы.  И вот уже железнодорожные линии, где змейкой проползают длинные поезда. Над ними перекинутый железнодорожный пешеходный мост. Только мне уже некогда переходить по мосту на другую сторону. Я опаздываю на уроки. Долго не раздумывая, ищу короткий вариант. Перейти по железнодорожному пути. Жду, когда проскочит один поезд, другой. Есть поезда, которые стоят. Секундное раздумье... Смерив взглядом длину  состава, и рассчитав затраченное время на ожидание, приняла решение не ждать отправления. Чтобы не запачкать спину, чуть ли ни на четвереньках, ныряю под вагон. Но тут послышался грозный стук, тяжелое  громыхание. Состав, под которым я оказалась, тронулся. Мной не пройдено даже половина. Передо мной со скрежетом медленно завертелись огромные чугунные колеса. Они, приближаясь, наводили ужас. Резко, меняю весь энергетический баланс организма. В состоянии сильного эмоционального стресса, говорят, человек буквально способен на чудеса.
– Ты же была спортсменка! – пронзило стрелой: – Ты  должна! Ты можешь! – и я прыжком,  вытолкнула свое тело в промежутке  движущихся колес, распластавшись на просаленной черной земле. 
Рядом,  у рельсов, лежали мои ноги. А, мимо скрипя, стуча,  вертелись страшные, чугунные махины. Я продолжала некоторое время лежать неподвижно. Словно тело  было забито в панцирный мешок. В голове не осталось ни одной мысли, а душу  выпотрошили. Одно мгновенье показалось вечностью. Пришла в себя, когда надо мной склонился человек, в оранжевом жилете. Добродушное казахское немолодое лицо, с испугом смотрело на меня:
– Ушиблась? Вставай. Ничего. Ничего. Слава Аллаху ничего страшного, не произошло, –  и принялся собирать тетради, рассыпанные в разные стороны: – Поднимайся. Поднимайся. Земля грязная. Слава Аллаху, – повторял старый обходчик, помогая мне, и отря¬хивая платье.
Через какое-то время, наконец, до сознания дошло, что со мной произошло. И только, сейчас почувствовала, что колени и ладонь правой руки ободраны, и через черную грязь сочилась кровь.
От предложения обходчика, привести себя в порядок в будке, где обычно собираются рабочие, я любезно отказалась.
– Платье черное. Грязь не видать. Спешу. Спасибо, – сбивчиво говорила я.
– Мугалим. Мугалим /учитель/. Больше под поезд не надо ходить, – качая седой головой, твердил мужчина, направляясь к своему домику.
      Он ушел, а я похромала в школу. Всю оставшуюся дорогу в мозгу сверлили слова обходчика.
      Войдя в здание школы, где беспечно носились по длинному коридору ученики, душа моя совсем успокоилась, и скоро забыла обо всем.
Все последующие уроки из класса не выходила. Здесь же оставалась и на переменах.  На последней перемене в класс вошла молодая учительница казахского класса:
– Альбина Александровна, вас ищет какой-то  симпатичный мужчина, – хитровато прошептала девушка почти под ухо.
– Где он?
– В учительской.
– Странно. Кто же такой? Высокий, крупный? –  спросила я, не переставая удивляться не прошеному визиту.
– Не сказала бы, что "русский богатырь". Обыкновенный. Прилично одет, в сером костюме, молодой красивый, – кокетливо улыбаясь, старательно обрисовывала она гостя, шагая рядом по коридору.
– Сколько осталось минут до звонка на урок? Дома забыла часы.
– Поговорить хватит, – ответила учительница и свернула к своему кабинету.
Я продолжала шагать дальше. Дети, путаясь под ногами, носились по коридору. Стаял гам, сливаясь в единое жужжание, словно кто-то нечаянно растревожил пчелиный улей.
В учительской находились две женщины и третий незнакомец.
– Кто спрашивал Белову? – громко спросила я при входе.
Человек поднялся из-за стола, и слащаво улыбаясь, направился нав¬стречу, глядя в упор серыми с голубизной, слегка выпуклыми глазами. Его лукавый прищур привел меня в смущение.
– Разрешите представиться... Сергей Лещенко. Я из редакции местной городской газеты, – и  протянул обе руки, с длинными тонкими пальцами, с аккуратно обработанными ногтями.
– Кто он? Чистоплюй? Аккуратист? Интеллигент? – подумала я.
– Не смогли бы мы где-нибудь уединиться? – предложил он, вкрадчиво осторожно беря меня под руку.
– Пройдемте в мой класс, – и, опустив руку, направилась первой. Он последовал за мной. Но, притормозив, спросила: – Что вас привело?
– Меня прислал, редактор газеты "Вперед"- "Алга" Вадим Леонидович. 
С появлением незнакомого мужчины, дети, которые оставались в классе, молча удались.
– Присаживайтесь, – и я указала на  единственный стул в кабинете.
Несмотря на мой, двадцати девятилетний возраст, и была тонка, как тростинка, но за парту втиснулась с трудов.
– Садитесь на мое место, а я верхом на парту, – предложил он.
– Сидите, сидите. Мне здесь удобно, – остановила я гостя: – Рассказывайте, что привело вас в наши края?
– Разрешите  сделать маленькое вступление? Вернее выразить свое мнение. Не представлял, что встречу здесь очаровательную... Нет не просто очаровательную, а очень красивую женщину.
 В его голосе было столько чувств, что заставило меня опустить глаза. Но, помолчав, я повторила вопрос. Не получив взаимного внимания, он как бы сбросил напыщенность, и перешел на деловой разговор:
– Я принес вашу заметку "Прозвенел последний звонок", который вы  прислали в редакцию. Мы в ней не могли разобрать одну фамилию, – и протянул исписанный  тетрадный двойной лист со знакомым подчерком.
– Интересно. Какую? Как будто очень ясно пишу. У меня в этом году первый класс и за год выработался подчерк, как у первоклассника. – Пробежав глазами по строчкам, остановилась на том месте, где жирно обведено простым карандашом: – А-а-а! Это  Эйдель Наташа.
– Своим коллегам я тоже доказывал, что  Эйдель, – и он, смеясь, всплеснул  руками.
– Это все? И вы из-за этого проделали длинный путь? Зачем? Могли бы позвонить по телефону.
– Что вы! Как-то неудобно. И потом... не познакомился бы с милой девушкой. И второе... редактор и все мы приглашаем в гости к нам, в редакцию.
За дверями раздался зычный звонок и, из коридора влилась вол¬на  детей, растекаясь по партам.
– Извините, – давая понять гостю, что пора удалиться.
– Альбиночка Александровна, вы не ответили.
– Хорошо, приду. Завтра до обеда буду в редакции.
 Молодой человек, который, как показалось, был моего возраста, широко улыбнулся и, как при встрече, заглянул в глаза.
Признаюсь, обычно, я  не смотрю в глаза собеседника. Но если происходят случайные встречи, то  испытываю странные ощущения, словно проникаю в его душу и читаю его мысли. И если, на подобные прикосновения нет особого желания.   Я стараюсь его избегать.

14 июня 1964 года.
 
В школе начались каникулы. Учителей отправили в отпуск. Отпускных, мы с Леонидом, получили настолько мало, что на проживание всего лета, денег все равно не хватило бы. Необходимо где-то подзаработать. Гороно на летний период предложили мне поехать воспитателем в пионерский лагерь.
После нескольких теплых встреч с редактором и коллективом редакции,  меня и они пригласили на работу корреспондентом школьного отдела.
– Не соглашайся на редакцию, – советовал Леонид: – На работе придеться находиться с утра до вечера. А дети? При том будут и командировки. Ты же знаешь, что меня заставляют поступать в пединститут. Без образования не станут держать в школе.
– Когда  едешь в Семипалатинск?
– Надо ехать в июне.
      Так как все отпускные придется отдать Леониду, мы остаемся без денег. Работа в редакции отпадает. Придется ехать в пионерский лагерь. Неличку заберу с собой. Саша ходит в садик. Если мама согласиться, а остальные члены семьи, уверена, не будут против, то Саша останется с ними. Днем  в садике, а вечером будут забирать.
      После решения поехать в пионерский лагерь, я поставила в известность редактора  о своем выборе. Тот, сожалея, покачал головой. Запустив пятерню в седые волосы, внимательно посмотрел на меня. Худощавое лицо перестало улыбаться. Густые брови отяжелели в озабоченности.
– Мы так на вас надеялись. Радовался зря. Но ничего не поделаешь, жизнь диктует свои законы. Но помните... вакантное место корреспондента остается за вами. Надумаете... возвращайтесь из пионерского лагеря. Но…
Прежде чем уйдете, хочу попросить, остаться хотя бы нештатным. Присылайте заметки и статьи о пионерской жизни. О чем писать, надеюсь, знаете. Пишите обо всем, что мажет вас заинтересовать. Как понимаете, на гонорарах много не заработаете, но все же к заработку прибавок.
Расставаясь, я согласилась сотрудничать. В этот же день мне выписали документ нештатного корреспондента под псевдонимом «А.Незнамова»
Скоро я уже трудилась в пионерском лагере, а в редакцию посылала  рукописи о работе и жизни пионерских отрядах.
– Смотрите! – кричала вожатая соседнего отряда: – Опять о нас кто-то написал. Девочки, кто такая А.Незнамова?
В ответ я выслушивала разные толки. Одни рассказывали, про какую-то подозрительную женщину, которая часто приезжает в лагерь под видом к сыну, а сама вынюхивает всё. Другие предполагали, что кто-то кроется среди нас. Иначе как можно знать о тонких подробностях.
– Хорошо, что не о плохом пишет, – согласилась третья.
Уткнувшись в газету, я молча выслушивала разговоры. Читая свои статьи, душа наполнялась радостью. Редактор  совершенно не накладывал свою корректировку. И это меня вдохновляло.  Вселяло уверенность и самоуважение.
В пионерском лагере мне досталась старшая группа мальчиков. Справиться с таким "энергичным" коллективом надо обладать театральным мастерством. Быть большим психологом и иметь багаж знания. А я лишь учитель начальных классов. А чтобы после обеда уложить парней, в 13-15 лет в час отдыха, то необходимо  вложить все своё искусство уметь убеждать.  Знать, чем заинтересовать, что бы они могли слушать тебя и не дать им "разгуляться".  Их не увлечешь рассказами в пределах школьной программы. Для этого мне необходимо самой готовиться по ночам. Выискивать, что-то интересное в журналах и газетах, что бы на следующий день быть во все оружие. Вот и кручусь с раннего утра до поздней  ночи. Как говориться до сумасшествия.
– Чем раньше угомонитесь, тем больше услышите, – разжигала  их любопытство.
      Дети хотя и большие, но во все времена остаются детьми. Спешат под одеяло как можно быстрее. Встав перед ними, я выжидала полного спокойствия. На меня поглядывали тридцать пар разнообразных глаз.
– Сегодня продолжим разговор о Бермудском треугольнике. Никто точно не знает, сколько случалось катастроф в районе Атлантики между Бермудами, Флоридой и островом Пуэрто-Рико, но известно, что очень много. О "бермудской" загадке ходят различные толкования, но убеди¬тельного ответа никто не дает. События происходят самые невероятные. Один из них, в недалеком прошлом. Это случилось 5 декабря 1945 года. При идеальной погоде с американской базы Форт-Лодердейл в штате Флорида поднялась в небо "Эскадрилья- 19" в составе пяти бомбардировщиков - торпедоносцев. Через 65 минут, диспетчер базы услышал тревож¬ное сообщение: «Мы находимся на грани катастрофы... Кажется, сбились с курса...» Для обнаружения терпящий бедствие в воздух поднялся военный гидросамолет. Но и с ним связь вскоре прервалась. Всего же в Бер¬мудском треугольнике с 1945 года погибло свыше ста больших и малых судов и около 20 самолетов.
После моего сообщения, посыпались вопросы. Нашлись начитанные ребята, которые так же увлекались подобной темой. Начались дополнения. Получилась целая дискуссия. Говорили тихо и интересно.

1 сентября 1964 года.

      С начала нового учебного года при средней русской школе  Алма-атинское педагогическое училище открыло филиал для лиц, имеющих среднее образование, которые будут обучаться по уплотненной годичной программе.
– Здесь, в группе, сидят три человека работающие в городских школах. Они освобождаются от занятий. Но в конце учебного процесса будут обязаны экстерном сдать экзамены, – и завуч, глянув в мою сторону, улыбнулся.
Арнольд, который тоже решил пойти на это обучение, поймал его взгляд, и смуглое красивое лицо расплылось в улыбке.
На перемене в классе продолжала стоять тишина. Почти все оставались на местах. Мы с братом вышли  в коридор. Стоя у окна, Арнольд проговорил:
– Заметила, в группе почти одни девушки. Нас только двоя. Заклюют.
– А ты обратил внимание, какие хорошенькие девушки? Все как на подбор. Арнольд, не теряйся. Где ты сможешь познакомиться. А здесь такой выбор. Не забывай, тебе исполнилось двадцать пять лет. Пора подумать о женитьбе. Пора приобретать свою семью.
– Ты Альбина скажешь, – и брат покраснел.
– Зачем стесняться? Мы уже взрослые люди. И здесь ничего постыдного нет. Жизнь есть жизнь. Ни ты первый, ни тебе быть последним.
– Ты знаешь, я просто не умею разобраться. Может быть, ты мне поможешь? Какая тебе понравиться, на той и женюсь.
– Хорошо. Договорились. Но помни. Я могу выбрать только по внешнему виду. Но, это не совсем верно. А что у нее внутри, надо тебе понять самому. Тебе же не с красивой куклой жить. А с человеком.
Мы вернулись в класс. Обведя взглядом присутствующих, которые разбившись кучками, о чем-то шушукались. Совсем одна за партой сидела симпатичная хрупкая девушка с матовым белым лицом и открытыми красивыми серыми глазами. Она мечтательно смотрела в окно.
– Как тебе вон та, что одна? –  шёпотом спросила я брата.
– Вообще-то ничего. Надо поближе познакомиться. Только как? Ты же знаешь…, у меня не было девушек. Те, кто подходил сам, мне  не нравились.
– Сейчас мы, с тобой сидим за партой. Завтра я уже не приду. Постарайся к ней подсесть. Сначала будешь однокурсником, потом постепенно станешь другом. Старайся с ней вместе делать уроки. Пригласи в кино, на танцы, – советовала я своему, через чур скромному брату, которого я очень любила.
– Мне, что-то не по себе. Получится ли?
– Если захочешь…,  у тебя все получится. Верь мне. И больше смелости. Я уверена, здесь любая захочет с тобой познакомиться поближе. Ты у нас красивый парень.
– Правда?
– Конечно. Разве ты себя не видишь в зеркале? Неужели сам себе не нравишься? Ростом ты выше среднего, статный, хорошо сложен.
– Ну, уж… расхвалила, – и он, краснея, засмеялся.
– Не смейся. Я говорю правду. И не по тому, что ты мой брат. Вот уж мне беда с тобой, да с Шуриком. Хорошо, что Толик на знакомства смотрит проще. Если бы был Просмицкий таким, как мои братья. Я бы была счастлива.
– Хорошо. Уговорила. Я постараюсь, –  садясь за парту, прошептал он.
Прозвенел звонок на урок, и все молча зашуршали по своим местам.

10 сентября 1964 года.

      Сегодня брат- Толик уезжает в областной город Семипалатинск, где будет учиться в музыкальном училище.
– Привет! Собираешься? Я забежала на минутку. Проститься. Не боишься ехать один?
– А чего бояться? Не маленький. Все же через три месяца семнадцать лет исполниться. Я радуюсь. Буду учиться в большом городе. А потом…чего бояться? Ты думаешь легко одержать победу, когда такой большой конкурс? А я одержал! – хвастливо произнес он.
– Да-а-а! Взрослый…. Куда деваться. Ты у нас герой. Вон, какой вымахал. Вот Шурик решил десять закончить. Потом пойдет в институт. А ты… лишь бы от дома подальше.
– То, Шурка, а то я. Пусть себе учиться, – складывая вещи в небольшой чемодан, отговаривался он.
– Общежитие-то дали?
– Конечно. В комнате четыре койки.
– Это уже хорошо, – согласилась я: – А где мама-то?
– Там на кухне.
– Скажи ей. Я сильно спешу. На обед остаться не могу. Ну, брат, поцелуемся. Желаю тебе огромной удачи в  учебе и жизни, – и, чмокнув брата, я убежала.
 
20 декабря 1964 года.

      Середина зимы. На пороге Новый год. Жизнь не стоит на месте. Она, как морская волна, со своими приливами и отливами, штормами и штилями. Всё течет и изменяется.
      15 октября, в этом, уходящем году, в срочном порядке сменилась власть в стране. Народу, как всегда преподнесли ложные сообщения. Н.С.Хрущев ушел в отставку. Только "тряпочный" телефон донес до нас более правдоподобные факты. Председателя Совета Министров вытряхнули из кресла. Кто-то оказался сильнее. С Хрущевым уйдет бурный период шестидесятых годов. Нововведения, принятые при нем уже начали отменяться. Какой курс возьмет страна в последующие годы? Какой бы не оказался, народ, как пешки, приспособится к существованию в любых условиях. Нашей бедности не сможет воспрепятствовать ни одно правитель¬ство. Жизнь к худшему измениться не сможет. Катиться под гору уже некуда.
      Хрущев останется в памяти, как первопроходец в уничтожении крепости, которая создана, была в сталинский период. Железная стена рухнула, разоблачен  "культ личности" "вождя и учителя" всего пролетариата. Но и своим разоблачением Хрущев себе не выковал твердого алиби. Кому-то по сердцу оказалась именно "железная рука", а не эта маленькая  свобода от гипнотических оков.
Бог с ними! Мы не можем ровняться с идолами, на которых молится народ. Мы "маленькие" люди живем иной жизнью. И она подвластная только нам. У нас свой ритм, свои собственные законы выживания. С горем пополам растим детей. Умеем, любить,  ненавидеть, развлекаться, кто как умеет. Живем каждый своей жизнью.

28 декабря 1964 года.

        Мой брат Арнольд стал неразлучным с той миленькой девушкой, которую  ему посоветовала. Даже поговаривают о женитьбе.
– Я билеты взял на фильм, – и он, вытащив из кармана драпового пальто, с черным каракулевым воротом, серые прямоугольные листки. Один билет протянул  мне.
– Какой фильм? – спросила я.
– "Брак по-итальянски".
– А почему три билета?
– Мне, Надюше и тебе. На Леонида не брал. 0н, всё равно не пойдет.
– Спасибо, что пригласил. Пойду с удовольствием, – обрадовалась я: – Только с кем оставлю детей? Уверена. Леонид опять придет очень поздно с работы.
– Попроси отца. Может быть, посидит с детьми. Они же не маленькие, – шагая рядом, Арнольд некоторое время молчал: – Ты откуда идешь?
– Забегала в редакцию. Отнесла статейку «О подготовке школ к Новогоднему празднику».
– Ты продолжаешь сотрудничать с ними?
– Да. Мне интересно этим заниматься, – и опять шли молча: – В фильме, на который идем, главная героиня, кажется, София Лорен?
– Я не знаю. А ты откуда знаешь? – и брат посмотрел на меня круглыми карими глазами.
– Только, что прочла в журнале. В редакции на столе лежал.  В 1964 году актриса удостоена приза "За лучшее исполнение женской роли".
– Повезло ей..., – пробасил Арнольд и поправил на голове зимнюю шапку из черного каракуля, с коротким козырьком.
–  С  этой актрисой  играет Марчелло Мастроянни. Красивый мужчина и талантливый актер.
Вдруг Арнольд остановился. Подумав, спросил:
– Ты сейчас куда?
– Я пойду в «Детский сад» за детьми. А ты?
– Я к Надежде. Встретимся у Дворца, – и он свернул на соседнюю улицу, а я пошла дальше.

12 апреля 1965 года.

       Весна. В светлом классе, где теплое весеннее солнце играло на белых стенах, на перемене два дежурных проводили влажную уборку. Девочка и мальчик мокрыми тряпками протирали парты и подоконники. Они ходили по классной комнате бесшумно. Зато из коридора доносились возня, топот и визгливый смех.
Воспользовавшись свободной минутой, я открыла тетрадь своего дневника и решила записать последние события своей жизни. Последнее время из-за неимения времени, редко делюсь сама с собой.
Учебный год приближается к концу. Ученики мои заметно подросли. Стали мыслить по-другому. На втором году учебы уже ярче  выделились некоторые дети. Другие значительно отстали.
Не успела написать и несколько строк, как дверь внезапно распахнулась, и в ней показалась черная голова с милым казахским личиком пионервожатой.
– Альбина Александровна, вас  к телефону, – почти выкрикнула она.
–Кто? – хотела спросить, но голова исчезла: – Кто же звонит? – думала я, идя по коридору, – Опять, наверное, Лещенко из редакции. Он меня достал. Мне надоели его преследования. Сейчас я ему объясню, что замужем и имею двух детей. И что его звонки меня заколебали. Тоже мне слащавая конфетка. Самоуверенный пройдоха, – ворчала я про себя.
– Вам опять из редакции, – улыбаясь, сообщила молодая казахская чительница.– Белова слушает! Ты меня уже заколебал Лещенко, – выкрикнула я в телефонную трубку: – Сколько можно? Я тебе уже говорила, что не звони в школу. Если, что нужно спросить, то спрашивай когда прихожу в редакцию.
В трубке послышался хриплый смех редактора:
– Кто вас «колеблет»? – продолжая смеяться, говорил мужской бас, – Могу догадаться. Мне уже рассказывали корреспонденты, что вас преследует ухаживанием Лещенко. Я, признаться, не совсем им поверил. Но теперь убедился. Не волнуйтесь, Альбина Александровна, больше домогаться он не будет. Я его отправлю в другой город без возврата.
– Ой! Извините меня, Вадим Леонидович. Я не ожидала вас услышать. Не стоит беспокоиться. Я сама с ним разберусь.
– Нет уж! Я сам обязан давно с ним разобраться. Он не первый раз так себя ведет. Однажды к нам пришла работать корреспондентом одна молодая особа. Так он ей заявил, если она с ним не будет встречаться, то он сделает так, что её выгонят с работы. Девушка уволилась. Я об этом узнал спустя некоторое время. Теперь-то не упущу момента, командировать его в другую редакцию. Так что спокойно с нами сотрудничайте.
– Ну что ж… дело ваше. Хозяйское. Только мне право очень неудобно, что так получилось.
– Вам нечего оправдываться. Вы же не знали, кто на другом конце провода. Не будем больше говорить об этом. Я вам звоню, вот по какому вопросу. Скоро страна и все мы, будем отмечать 20-летие Победы над фашизмом. Нет ли у вас, что-нибудь о войне? Вернее об участниках войны.
– Откровенно… говоря…, –  не дав договорить, редактор перебил.
Я слышала в его голосе смешок. Он продолжал, видимо, улыбаться:
– Конечно, откровенно.
– В наличии такой работы нет. Но если надо, то будет. Можно? Я напишу об отце. Он участник войны, инвалид, имеет орден «Ленина»
– Отлично. Когда «нарисуете»? Рассказ или очерк? Только спешите. Мы уже в газете открыли рубрику «К 20-летию Победы».
–  Я в курсе.  Слежу за печатью.
– Выходит, договорились?
– Так точно. Договорились.
Переговорив, я положила трубку на аппарат и улыбнулась. И только сей¬час бросила взгляд на сидящих женщин, которые, как по указке, все смот¬рели на меня.
– Чем заслужила столь любезного вашего внимания? –  продолжая улыбаться, и немного шутя, спросила своих коллег.
– Поклонники звонят? – обратилась ко мне одна из них.
– Немного ошиблись, – не ожидая такого вопроса, я смутилась и направилась к выходу.
– Куда спешите, Альбина Александровна? Не сердитесь за нетактичную шутку. Мы не это имели ввиду. Грех, если в вас-то не станут влюб¬ляться мужчины. Вы, как мы  решили, самая красивая женщина в нашей школе.
– Да ни только в нашей, – подхватила другая.
– Природа удивительная штука. Кому-то дает всё, другому ничего. Вас она ни в чем не обидела. Всем наградила, без исключения.
– Ох! И ревнует, наверное, вас муж?! –  с каким-то восторгом спросила  женщина средних лет, преподаватель старших казахских классов.
– Стоп! Стоп! Вы шутите? – остановила я коллег, чувствуя, как лицо заливалось краской: – Если вы действительно так решили, хотя мало в это верю, расскажу одну притчу. «Однажды Бог стал делить среди женщин красоту и счастье. Но никто не знал, когда это произойдет. Случилось так, что при дележке красоты одна женщина присутствовала. И ей досталась красота. Но... когда он делил счастье... она уже спала. Счастье досталось другой». Отсюда вывод: «Не родись красивой, а родись счастливой. Красота увянет, а счастье не обманет», – и,  улыбаясь, я развела руки в разные стороны.
– Ваша правда! – проговорила с грустью одна из них.
      Остальные молчали. С их лиц сошли улыбки. Стали, как всегда, серьезными, даже немного суровыми и задумчивыми.
В молчание ворвался пронзительный звонок на урок.  Без слов, как, по-команде, все поднялись с мест, и вышли из учительской.

6 мая 1965 года.

      Не могу, чтобы не поделиться радостью.  4 мая, был опубликован мой рассказ "Герои не умирают". Вдохновляет то, что редактор, как всегда, выпустил текст без единого исправления.
Родилась мысль. Не  написать ли рассказ о матери и послать на конкурс, который объявлен республиканской газетой "Учитель Казахстана". Попытать силы. Если получиться, не пойти ли учиться в Литературный институт? А ранее запланированный  педагогический, отставить.
Как-то на днях состоялась короткая беседа с  редактором  нашей газеты. Я сидела напротив, через стол в его кабинете. Разговор велся о моих творческих работах.
– Я вам благодарна, что не корректируете мои статьи, – заявила я низким голосом.
– Их не возможно исправлять. Ваша мысль тянется, как единая нить. Если вставить что-то своё, образуется узел,  который  четко вырисовывается. Поэтому мы боимся  испортить, – как-то  виновато оправдывался он: – Вы меня спрашивали, идти ли вам в Литературный институт? Мой совет... Обязательно. Зачем вам быть педагогом, если есть возможность стать отличным корреспондентом. Или даже писателем. 0бычно, поэты редко становятся писателями, но вы обладаете и тем и другим.
– Спасибо за высокую оценку. Хотя плохо сознаю, заслуживаю ли её? – скрывая затрудненное дыхание, ответила я. А сама подумала: – Вот уж поистине, "в зобу дыханье сперло".
– 3а что спасибо? Это ни моя, а ваша заслуга. Я лишь конста¬тирую факт? Чуть не забыл. Вам для поступления в Литературный институт потребуется конкурсный материал. Ваш рассказ подписан под псевдонимом. Давайте мы подпишем его настоящей фамилией и заверим печатью? – и достал из стопки, что лежала на краю стола, одну газету.
Я внимательно следила, как редактор старательно ставил свою визу.
–Теперь можете посылать в институт. Желаю успеха. Да. Не спросил. Учеба очная или заочная?
– Заочная. Но есть затруднение. Вступительные экзамены проводятся в Москве. Смогу ли поехать? Как вам известно, у меня двои детей и муж учиться в Семипалатинском инсти-туте. Материально, вероятнее всего, можем не потянуть. Сами понимаете…. Учителя очень мало получают.
Некоторое время, развернувшись полубоком к окну, редактор молчал. Седая прядь волос завитком легла на высокий лоб. Прямой короткий нос чуть вздрагивал. Карие глаза смотрели в какую-то точку через окно.
– А в пединститут... вступительные, где? – продолжая смотреть застывшим взглядом, спросил он.
– Здесь, в Аягузе. На базе средней русской школы.
– Да-а-а. Задача. Жаль... если не удастся осуществить.
– Жаль. Очень бы хотелось, – с горечью повторила я.
– Постарайтесь.
– Поживем, увидим. До вступительных экзаменов почти два месяца, – с этими словами, я удалилась из кабинета.

1 июня 1965 года.

       Через двадцать дней после отправления рассказа на конкурс, объявленный республиканской газетой «Учитель Казахстана», мне позвонил редактор нашей газеты:
– Поздравляю вас с победой. Вы заняли второе место! – с восторгом воскликнул он.
– А кто  первое?
– Республиканская газета не сообщила. Мне кажется, первого места не было вообще.
– Почему так решили?
– Потому что ваш рассказ напечатали  «1 июня – Международный день защиты детей». Если, была бы работа, которая заняла   первое место, то на этой странице был бы не ваш рассказ.
Моей радости не было конца. Возвращаясь с работы, домой, я купила в киоске газету и пустилась к маме, чтобы поделиться своим счастьем.
– Смотри! Вышел мой рассказ!
– Да?! Ну и что? Дай, прочту, – и взяла из моих рук газету. В ее холодном лице я не заметила той радости, какую испытывало мое сердце.  И в голосе звучала обыденность.
Моя душа была переполнена каким-то сладким напитком. Через край плескалось, что-то непонятное, торжествующее. Скорее благоухающее за саму себя. Забрав газету, я кинулась к Леониду.
Мастерская по труду, находилась в маленьком одноэтажном здании во дворе школы. Я вбежала в класс. В левом дальнем углу Леонид, наклонившись над тисками,  что-то колдовал. При моем появлении  разогнул  сутуловатую спину, с опущенными плечами, и, не глядя в мою сторону,  грубо спросил:
– Чего пришла? Следишь? Здесь я! Здесь. Никуда не ушел. Хотя у меня нет двух уроков.
Я давно привыкла к гнилости его души. Но сегодня моя  радость отказывалась понимать все отрицательное.
– О чем ты? Я пришла показать газету, – и притянула ему.
– Что?! Делать мне нечего? Стану читать газету. Еще чего не хватало. Тебе интересно, ты и читай.
– Не злись. В этой газете мой рассказ. Я, думала, тебе будет интересно.
– Ты писала, ты и читай. Мне некогда заниматься ерундой.
– Господи! – взмолилась я: – Что ты за человек? Не холодишь, не греешь. Нет! Ты умеешь только леденить. Человек с металлической душой. Мне жаль тебя. Несчастный человечек.
Убитая радость превратила день в пасмурный. Он не был уже таким ярким и счастливым. И воздух не так уж напоен цветами. Даже птицы в прозрачном голубом небе не пели так весело и красиво. И месяц май  показался не весенним. Человек, которого продолжала любить, погасил в моей душе всё, чем только что восхищалась. Я возненавидела свою любовь.

9 июня 1965 года.

         Успешно сдав экзамены экстерном за последний курс педучилища,  я подала заявление и документы в Семипалатинский педагогический институт имени "Н.К.Крупской". От Литературного института пришлось отказаться. Материальное положение само распоряжалось, как и куда пойти.
Передо мной встал вопрос. Кем быть? Преподавателем истории или русского языка? Если стать историком, отпада¬ют тетради. Предметники филологического, вечно заняты  проверкой тетрадей. Предположим, 6 классов, в которых по 30 учеников.  Ежедневно 180 тетрадей. Мне показалось, что глаза полезут на лоб. Представилось, что после такой каторги, не захочу писать ни какие рассказы и очерки.
       Как выйти из затруднения? Что делать? Мне необходимо знать литературные тонкости. Но я все же выбираю исторический факультет.
Экзамены при поступлении прошли на высоком уровне. Две пятерки и четверка. Даже сдала лишний экзамен по немецкому языку. Если, вдруг, надумаю все же на филологическое отделение.
И так, несмотря на большой конкурс, попадаю на истерическое отделение. И опять сомнения. Что же делаю? 
– Будь, что будет, – решила я.

20 июня 1965 года.

       Жизнь, как извилистая тропа, уходящая в неизвестность. Ты не знаешь, что ждет впереди? Толи  трудные перекрестки, или зеленые сады, с обильными плодами. Судьба преподносит сюрпризы,  которые трудно, порой, понять всю жизнь. Что за сила руководит нашими обстоятельствами? Кто стоит за этим? Почему жизнь делиться на черные и белые полосы? "Не знаешь, где найдешь, где потеряешь".
Этот год для меня, пока что, идет белой полосой. Судьба благоволит в главных жизненных моментах. На днях, она вручила долгожданный подарок. Мы получили благоустроенную двухкомнатную квартиру со всеми  удобствами, на третьем этаже, четырехэтажного дома. В центре города. Недалеко от родительского дома.
– Наши мытарства по частным квартирам окончены, – сидя на диване, с восторгом проговорила я.
       Последние дни мы жили в родительской квартире вместе с ними. В двух комнатах размещались, кто, где мог. Утром, по полу  были видны только ноги и головы. Не разберешь кто где.
– Слава Богу! Теперь я буду спать на диване, – радовался Шурик.
– Леонид сбегай за водой! А Шурик иди в магазин за хлебом! – крикнула мама из кухни.
       Леонид взял два ведра и отправился в колонку через дорогу.  На днях вырыли большой канал, где уже лежали огромного диаметра трубы. Через ров была перекинута доска, чтобы переходить к колонке. Я стояла во дворе и следила как Леонид осторожно, боком проходил по доске. Пройдя, оглянулся, чтобы предупредить сына не спешить. Но тот уже вбежал на мостик и, потеряв равновесие, рухнул в глубокую яму. Отец мгновенно спрыгнул вниз, где на дне сын головой застрял между трубой и землей.
Увидев, что Сашуня исчез из поля зрения, я кинулась к яме. Леонид уже держал бездыханное тело  на руках.
– Солнышко мое! Как же случилось? Вечно ты носишься, а не ходишь. Господи! Живой он? Господи!
– Не причитай. Живой. Потерял сознание. На, прими ребенка. Я с ним не выберусь.
Присев на корточки, и уложив, малыша на колени, я гладила по белой головке и плакала. Леонид побежал звонить по телефону, чтобы вызвать скорую помощь.
Скоро приехала скорая помощь и привела малыша в чувство.
– Хорошо, что упал не на трубу, а в щель, – заметил Леонид: – А то бы не только шишкой отделался.
– Да, – согласилась женщина-врач.
Когда семья, оправившись от шока, и поняв, что страшное позади, начали вспоминать  приключения сына.
– Сашку, у нас, везет, как шведу под Полтавой. Однажды дядька - Арнольд решил его прокатить на гоночном велосипеде. И чуть не столкнулись с машиной. Велосипед в дребезги, а они покалечились. Больше всех пострадал наш герой. Ничего. Все поджило. И опять подживет, – рассказывал дед, сидя в стороне на стуле.
– А в двухлетнем возрасте, чуть не потерялся. Поехал с другом на рыбалку, на трехколесном велосипеде,  – добавила  бабушка, которая все это время молча поглядывала, как женщина-врач ощупывала внука.
– Разве только он терялся. У нас есть еще дочка. Она на год восемь месяцев старше брата. Она так же чуть не заблудилась. Свернула не на ту улицу. Я её уже догнала далеко от дома. Она бежала и плакала. Когда увидела меня, не переставала твердить: «Мамочка, я думала, что  потерялась».  Еле  успокоила. Она так крепко держалась  за шею, что  думала, удушит меня, – добавила я к воспоминанию о детях.
Врач слушала, и улыбалась:
– Ваш ребенок здоров. Ничего не переломано. Забирайте своего сына, – и  передала мне малыша.
– Ты, сын, нас напугал. Получили новую квартиру и думали тебя потеряли, – и, забрав с моих колен, Леонид поднял  Сашуню на руки.

27 октября 1965 года.

Осенняя пора. С вечера лил проливной холодный дождь. К ночи поутих, и время от времени крупой сыпал снег. К утру исчезло то и другое.
На железнодорожном вокзале и перроне очень людно. И большую часть молодежь. Парни идут в Армию, а девушки пришли провожать. Вокруг слышны разговор, смех и песни. Казахская и русская молодежь поют песни на русском языке: "Вы служите, мы вас подождем".
Сегодня мы Шурика провожаем в Армию. Мама и отец с горестью смотрят на сына.
– Зачем? Печалиться зачем? Не на войну отправляете! Успокойтесь. Подумаешь там... какие-то три года. Пролетят незаметно. Зато спокойно будете жить. Не будете волноваться, когда вечерами уходил из дома. Теперь я буду под присмотром надежных военных людей.
Обычно, в минуты расставания я не находила нужных слов. Но все же после глухого молчания на ум пришли слова:
– Шурочка, ты уж, пожалуйста, не научись там пить и курить.
– Как получится. А вообще-то об этом и не думал, – ответил он, продолжая высматривать кого-то в толпе.
Я-то понимала, что глазами искал свою девушку, хотя не желал в этом признаться.
– Сынок, если ты её сильно любишь, может быть забрать её к себе? Приедешь, поженитесь, – предложила мама, когда дали сигнал отправления поезда.
– Какой я жених? Нет ни специальности, ни кола, ни двора. А ей учиться надо. Пусть ждет. Если любит. Лучше бы Тольки разрешила жениться. У него девушка беременная! – крикнул он, когда поезд тронулся.
Мы не сразу поняли это сообщение. Слова пронеслись, как гром  в ясную погоду.
– Не может быть. Неужели с той девкой? Толька глуп. Ему еще и семнадцати лет нет. Она старше его. Пусть и думает, что натворила, – бурдела мама, возвращаясь, домой.

29 октября 1965 года.

     Младший брат Толик продолжал учиться в городе Семипалатинске в музыкальном училище. Там же, когда начались каникулы, остался на лето. Создал из однокурсников ансамбль. Стали играть на танцевальной площадке. Иногда группу приглашали и на различные торжества в рестораны.
На танцах познакомился с хорошенькой чернявой девушкой. Она,  чем-то была похожая на избранника. Волнистый, пышный темный волос. Черноглазая. Прямой аккуратный носик на круглом  белом лице. Толик был смуглее. Однако стройностью девушка не обладала. Была коренастая, с квадратным полноватым телом.
Несмотря на  малый возраст, Толик выглядел взрослым человеком. Слишком рано стремился стать мужчиной. Отпустил бородку, которая делала его старше своего возраста. Борода его была черная и кудрявая, аккуратно подстриженная клином. Отрастил длинные волосы, которые красиво завитками спадали до плеч. Ему льстило, когда прохожие оглядывались, любуясь его красотой. Без ограничения сыпали комплементы знакомые и друзья.
– Ты похож на  Иисуса Христа, – приговаривали богомольные старушки.
И действительно природа одарила этого юнца богоподобным обличием.
– Боялась, что девчонка в подле принесет, а тут парень..., – не успокаивалась мама.
Как-то произошел между мной и Толиком разговор:
– Алька, посоветуй, что мне делать? Я не хочу жениться. Какой я муж? Не хочу и ребенка. Какой я отец? Что же мне делать?
– Милый мой, что же ты думал? Ты, что не знал, что от связи мужчины и женщины могут рождаться дети?
– Я об этом не думал. Но как теперь быть?
Было жаль брата от всего сердца.  Винила ту соблазни¬тельницу. Она старше годами и могла бы подумать, чем все кончится. Но дело сделано.
– Что тебе посоветовать? Если не хочешь жениться, то дай ребенку хотя бы свое имя. Он без вины не может быть виновным.
 И я вспомнила свое рождение. Сколько молча, в тайности перестрадала в детстве.

9 января 1966 года.

     Прошли новогодние праздники. Однако  улицы города  еще выглядели по - новогоднему. На большой площади, возле "Дворца культуры" по-прежнему возвышалась наряженная в разноцветных огнях и игрушках, сверкающая елка. Вокруг из снега слеплены горки и всевозможные сказочные зверята. В школах каникулы и дети целыми днями пропадали на этой снежной площадке.
Для своих детей мы каждый год наряжаем искусственную елку. Только в этом году Леонид устанавливал и украшал без меня. Я поступила на заочное отделение в пединститут и уехала на сессию.  Он для себя  взял академический отпуск. Остался с детьми.
По возвращению домой, подруга, которая жила в соседнем доме, с двумя детьми, поведала мне печальную историю.
– Извини меня, Альбина... Я к вам больше ходить не могу. Несмотря на огромное уважение к тебе.
– Почему?– удивилась я.
– Ты знаешь, как я любила вашу семью. Наши дети дружили. И я была очень рада. Но когда ты уехала перед Новым Годом, на улице встретил меня твой муж. Он, как обычно пригла¬сил меня с детьми к себе в гости. Сказал: "Пусть твои ребятишки посмотрят нашу мигающую и вертящуюся елку". Я без задней мысли сог¬ласилась. Привела детей. Твои и мои весело танцевали, пели и играли. Я приготовила чай. Мы, с Леонидом, накормили детей тортом и разными сладостями. Были всё замечательно. Потом твой Просмицкий предло¬жил танцевать детям в спальной комнате, якобы, чтобы  не меша¬ли нам пить чай. Дети согласились. Я ничего не подозревала. Не могла поверить и подумать о плохом, когда он крепко прикрыл дверь. Но вместо чая твой пройдоха стал приставать ко мне. Мы некоторое время боролись на диване. Наконец, я вырвалась, но он настиг меня среди комнаты. Мы упали и свалили елку. Хрустели игрушки. Я царапала ему морду. Он озверел. Представляешь своего буйвола и меня? – и она со злостью сверкнула голубыми большими глазами, хлопая  длинными ресницами.
С сожалением я посмотрела на мелкую фигурку подруги, с детскими руками, всю воздушную и белую,  и подумала:
– Сколько же ей пришлось потрудиться, чтобы противостоять такому огромному бесчеловечному мужлану, у которого нет ни совести, ни стыда?
– Боже мой. Какой позор я смогла перенести. Если бы, он не был твоим мужем, я бы подала на суд. За кого он меня принял. Думал, если я живу без мужа, то можно смеяться надо мной. Он ошибся. Скотина.
– А дети, что не слышали?
– Я не хотела пугать детей. Боролись молча. А у них громко играла музыка, – и она некоторое время, безразлично смотрела куда-то в пространство. Потом тихо добавила: – Альбиночка милая, ты, с детьми можешь приходить к нам. Но моей ноги в вашей квартире больше никогда не будет. Прости меня.
     Вот и всё. Опять  из-за Просмицкого потеряла единственного друга, с которым делилась своими болями и неудачами.  Осталась вновь в одиночестве сама с собой. Я устала. Если бы ни дети, не жила бы с этим человеком ни единого часа. Зная мою огромную любовь к детям, он всегда напоминал мне, если  подам на развод, то  заберет одного ребенка себе.

25 июня 1966 года.

       С большим трудом достался учебный год. Но все уже позади. Однако в сумме с жизненными неурядицами окончательно подкосили мое сердце. Из-за боли в левой области грудной клетки не сплю по ночам. Иногда душит кашель, и во рту становится солоно. Что происходит со мной? Сердце  или легкие? Но с Леонидом не желаю делиться. Все же моя бессонница стала тревожить и его.
Однажды, при медицинском обследовании, у меня обнаружили заболевание сердца, недостаточность митрального клапана. И теперь, когда наступило ухудшение, я при любом случае рылась в медицинских книгах и журналах, выискивая похожие симптомы.
      "Многие заболевания сердечно-сосудистой системы, особенно при их длительном течении, приводят со временем к тому, что сердце становится неспособным нормально снабжать кровью органы и ткани. Иными словами, развивается сердечная недостаточность. Причиной такого состояния могут стать органические поражения самой мышцы сердца, обусловленные, например, инфарктом миокарда, после которого в ней остаются грубые рубцы, миокардитом,  пороками сердца. Сердечной недостаточностью могут осложниться и поражения сердца, вызванные заболеваниями легких, гипертонической болезнью".
     Читая, я старалась запомнить наизусть. Каждую строчку пере¬читывала по несколько раз. Меня волновал кашель. Симптомы, которые, скорее были похожие, на туберкулез легких. Но вот строки читаю дальше. Они немного успокоили. В них говориться, что... " Кроме того, в легких развивается фиброз. То есть разрастает¬ся, соединительная интерстициальная ткань, за счет чего они теряют эластичность. Функция дыхания нарушается, что еще более снижает насыщение крови кислородом. И вот обнаруживаются явные признаки сердечной недостаточности: одышка, бледность кожи, синюшность губ. Появляются симптомы, обусловленные застоем крови в сосудах печени, ног, - тяжесть в правом подреберье, отеки на ногах".
       Положив журнал на стол, я взяла в руки маленькое зеркальце и принялась выискивать описываемые признаки заболевания. Внешних отклонений не находила. Кроме болей в печени и одышки, все, как обычно. Свежее моложавое лицо, с легким румянцем на щеках. Алые губы.
– Возможно, первоначальная стадия развития? – подумала я. Но все же завтра решила пойти в больницу.
Моя тревога была не за свое здоровье. Я боялась оставить двух малышей, которых любила больше жизни.

26 июня 1966 года.

      Посетив одного врача, которая не дала утешительного ответа, а только еще больше расстроила, я вспомнила родительницу своего ученика. Она была врачом в городской больнице. Не откладывая, направилась к ней.
– Скажите, пожалуйста, как вызвать врача – Маслову?  – спросила я женщину в белом халате, средних лет.
– Врача-Маслову? – переспросила она, глядя в упор.
– Да.
– Подождите в приемных покоях. Я сейчас буду на втором этаже. Вызову. А кто спрашивает?
– Передайте. Учительница ее сына.
Минут через десять на пороге появилась яркая блондинка, с мягкими чертами лица. Поздоровавшись, спросила:
–Что привела вас, в такой ранний час? Мой сын?
– Извините за беспокойство. Я пришла по личному вопросу. А что касается вашего сына? Разговор о нем и не может быть. Вы же в курсе... ваш сын отличник. И при том сейчас каникулы, – как можно вежливее ответила я.
Видимо не ожидая подобного разговора, в каком-то замешатель¬стве она улыбнулась.
– Чем могу помочь, Альбина Александровна?
– Не могли бы поговорить наедине? – и я оглянулась на сидящих посетителей.
– Подымимся на второй этаж, в мой кабинет.
Скоро я сидела за столом напротив милой молодой женщины, которая доброжелательно смотрела голубовато-серыми глазами.
Выслушав мое объяснение по поводу врача, которая дала страшное заключение, она покачала головой.
– Как она могла так сказать? Обычно врач умалчивает о действительности. Стационар предлагала?
– Нет.
– Я не специалист по сердечным болезням. И боюсь дать какое-либо заключение. Вам нужно хорошее обследование, где есть настоящая аппаратура. Вот, что мы придумаем. В городе Алма-Ата при институте, где врачи специализируются   на сердечно-сосудистых заболеваниях, работает мой хороший друг. Мы с ним вместе учились в мединституте. Я напишу ему сопроводительное письмо. Он вас примет. Обязательно примет. В данное время он уже, кажется, является "правой рукой" профессора. Да как не быть. Институт окончил с отличием.
Быстро написав письмо и запечатав в конверт, она протянула мне.
– От него получите грамотный ответ. И узнаете, сколько осталось жить.  Как вам объяснила  та, «мудрая» врач? Год, два? – и белое лицо расплылось в милой улыбке: – Не хорошо обсуждать свою коллегу. Но извините... смеш¬нее не придумаешь за такое заключение.
      С огромной радостью я выскочила на улицу, где ярко светило солнце. По дороге прочла на конверте адрес, написанный ровным подчерком.
Проспект Сталина, д. 45
Госпиталь для инвалидов Отечественной войны.
Кажибаеву Андижану Кажибаевичу.

13 июля 1966 года.

       На сессию не поехала. В институт написала письмо, с просьбой предоставить академический отпуск. Сажусь в поезд и вместо Семипалатинска еду в Алма-Ата.
       Поезд прибыл рано утром. На улицах стояла пустота, и только на перроне толпилось несколько человек. Большая часть приез¬жих двинулись на автобусную остановку. Чтобы добраться до города,  я отправилась к другому транспорту. Скоро громыхая, подкатил трамвай, и я в одиночестве села в вагон.
В утренние часы в этих краях обычно прохладно, так как город расположен в котловине снежных гор. Легкое платье мало согревало, и тело вздрагивало от холода. Прижавшись спиной к деревянному сиденью, я пыталась согреться. В окнах скользили лучи восходящего солнца, которые пока  не несли тепла. Но я-то знала. Как только солнце под-нимется выше, и уже по приезду на второе Алма-Ата, через минут 45, от жары придется искать тень под развесистыми деревьями. Для меня лучшим спутником является прохлада. Жару переношу с огромным трудом.
       До места назначения пришлось сменить еще два транспорта. Зеленый город совсем проснулся. Под палящими лучами солнца люди брели, как вареные. Июль месяц - пик  знойной жары. Пройдя пешком целый квартал  я окончательно разомлела. В висках стучало. Сердце часто колотилось.
Врач - Кажибаев в приемные покои прибыл сразу. Передо мной стоял коренастый молодой человек, с круглым добродушным казахским лицом и пронзительными черными глазами. Прямой черный волос аккуратно подстрижен под "ежик". Прочитав письмо, он пригласил следовать за ним.
– Я вас положу в свою предоперационную палату, – сообщил он, быстро шагая по  длинному, светлому коридору, где гуляли больные.
–Хорошо, – почему-то, согласилась я, хотя почувствовала, что ответ был нелепым. Помолчав, добавила: – Спасибо, Андижан Кажибаевич.
Бросив взгляд, он улыбнулся. Потом резко свернул в одну из комнат, где было четыре больничных места. Остановился. Помолчав, указал на койку, старательно заправленную.
– Это ваша. Отдыхайте. Обследование начнем через часок. Я вас приглашу.
И действительно, через назначенное время за мной пришли. В кабинете врач долго слушал, простукивал и потом сделал заключение:
– Будем делать операцию.
Наступила мертвая пауза. Он ждал ответа. Я не могла осознать всей сути. Где-то в мозгу шевелилось: "Не может быть!". «Эта шутка». Но вслух от чего-то с удивлением, произнесла:– Да-а-а, – и сердце забилось еще сильнее: – Когда?
– С полмесяца понаблюдаю за вами. Пройдем все анализы, всевозможные кардиограммы. У нас есть достаточно аппаратуры, что бы врач ни смог ошибиться. Вообще проведем полное обследование.
– С сердцем очень плохо? – боязливо спросила я, не желая  слышать вторичного подтверждения.
– Хорошего мала.
И только сейчас окончательно согласилась. Другого выхода нет. Жизнь раздвоилась. Повезет или нет? Есть будущее или осталось  мгновенье?
После процедур и хождения по кабинетам, ходячие больные выходили отдыхать  в  парк, который расположился во дворе больничного комплекса, посреди  четырех  больничных комплексов. Из парка на улицу можно выйти только через огромные решетчатые ворота, которые расположены  с Северной и Южной стороны. Но они обычно были на замках, и выйти в город не было возможности. В вечерние часы около ворот толпились люди. Но ко мне никто не приходил.
И тут я вспомнила, что могу позвонить двоюродным братьям и сестрам. Первым делом по телефону сообщила Вене и Тамаре. Радости не было конца, когда в трубке послышался знакомый голос сестры:
– После восьми лет, ты откуда возникла? – был первый ее вопрос.
 На следующий день у ворот появились Тамара и Вена. Из разговора узнала, что сестра продолжает жить с Федей, который старше ее больше десяти лет. Детей совместных не имеют.
Но самая  приятная была новость, что Гуков – начальник гидрогеологической партии, где я работала до переезда в Аягуз, рабочих своих не обманул. В городе Алма-Ата  работники получили благоустроенные квартиры. Получил и брат Вена. У него растут три парня. Сыновья учатся в школе.
Брат и сестра на перебой рассказали, что тетка Клава, их мать, уже умерла. Вместе погоревали. И опять родные   принялись говорить  о своей жизни, и о судьбах других братьев и сестер, которым посчастливилось проживать всем в  столице Казахстана.

14 июля 1966 года.

       На следующий день меня позвали к телефону. Я предполагала, что звонит Вена.
– Белова слушает.
–Алька, здравствуй, – послышался мягкий ласкающий мужской голос.
– Привет, – ответила я. И мелькнула мысль: – Чего это он так, размямлился? – Точно не узнав голос, добавила: – Я сейчас спущусь. Иди к тем же воротам.
– К каким? Северным или Южным? – отчего-то переспросил он.
– Ты... что забыл? К Северным. Всё. Бегу, – и положила трубку.
С легкостью сбежала со ступень и через аллею напрямик пустилась к воротам, в надежде увидеть брата. Не добежав до решетки, заметила одиноко стоявшего высокого мужчину. Лицо повернуто в профиль.
– Боже! – воскликнула я от удивления: – Лысков! – и  тут же нырнула за угол здания.
      Непредвиденная ситуация, в одну секунду выбила меня из равновесия. Тело оцепенело. Не ждала и не предполагала, что когда-нибудь вновь повстречаю этого человека. Верного друга, которому причинила столько страданий и, перед которым была бесконечно виновата.  Наступило душевное раскаянье. Только сейчас остро ощутила  свою непоправимую ошибку в жизни.
– Боже мой! Боже мой! Как быть? Помоги! – шептали, словно  в бреду, мои губы.
Перед глазами исчез весь мир. Какое-то отчаянье охватило душу. Странное непонятное состояние.– Не потерять бы сознание, – напугалась я, прижимаясь спиной к прохладной кирпичной стене.По щекам стекали ручьем слезы. Они жгли вытянутую шею, прокатываясь к грудям. Тело онемело, и я не могла поднять руки, чтобы утереть лицо. Да и стоит ли  скрывать свою боль? Мир больше для меня уже не существовал.
– Алька! Милая! Выйди! Я знаю, ты здесь. Я видел! –  умолял,  знакомый сердцу, голос.
– Нет. Нет. Я не должна, – продолжали шептать мои губы: – Я не должна... Зачем? Почему?
     Никогда в жизни не было пролито столько слез, из глубины души, из обожженного сердца. Наконец, собравшись с силами,  пробираясь по кустам, я  вернулась к крыльцу. Поднялась на второй этаж и вошла в свою палату. Прикрывшись подушкой,  пролежала в слезах неизвестно сколько часов. Почувствовав мою боль, женщины, которые лежали в одной палате, не тревожили меня. Они дали возможность самой очистить душу от страдания.
– Прошло? – спросила одна из них, когда я убрала подушку с головы.
– Кого-то встретила? – ласково спросила другая.
– Друга детства. Перед которым виновата на всю оставшуюся жизнь.
      Женщины умолкли. Каждая погруженная в свои тяжелые думы. Всем им предстояла операция на сердце, и они по-особому чувствовали чужую боль, ощущая её, как свою. Эти женщины не были похожими на тех, которых ты встречаешь на улице. На тех, которые были твоими знакомыми или друзьями. Они по-особому, по-иному ценят жизнь, взвешивая каждый час, каждый миг.
День приближался к концу. После некоторого молчания, гремя круж¬ками и ложками, по одной удалились из палаты.
– Ты пойдешь в столовую? – спросила последняя, запахивая больничный халат.
– Не хочу. И не могу.
– Тебе принести, чего-нибудь перекусить?
– Спасибо. Не надо.
      Женщины ушли, а я отправилась на балкон, чтобы хлебнуть свежего воздуха и окончательно успокоиться. Прозрачное небо мирно смотрело с голубых высот. Деревья своими зелеными ветвями касались второго этажа и  качались почти у носа. Облокотившись на перила локтями, я следила за колыханием уставших от жары листьев. Потом мой взгляд упал на прохожих. И...что это? Внизу, под деревом, обхватив колени, на земле сидел Лысков. Он поднял голову, и мы встретились глазами.
– Не уходи!– крикнул он.
– Зачем пришел? Кто сказал, что я здесь?
– Венку встретил на базаре.
– Ну и зачем пришел?
– Хотел увидеть тебя.
– Ты что не знаешь, что у меня уже двои детей?
– Я все о тебе знаю.
– А у тебя есть?
–У меня нет. Из-за тебя нет. Жду, когда ты вернешься ко мне.
– Это не произойдет. Невозможно.
– Почему?
Но ответить не успела. Со спины кто-то взял меня под локоть и еле слышно сказал:
– Сейчас сон час. Позвольте, я провожу вас до палаты.
Я посмотрела на круглое доброе лицо Андижана, у которого на лоб натянут белоснежный врачебный колпачок, и спросила:
– А можно не спать?
– Нельзя.
Лысков, словно понял происходящее, крикнул:
– Иди! Я подожду!
– Нет. Приходи  завтра,  – и махнула рукой.

3 августа 1966 года.

       На следующий день Лысков явился с большим букетом алых и красных гладиолусов. Он ждал на том же месте под балконом у развесистого зеленого дерева.  За ночь мой приступ горячки  прошел, и я теперь  спокойно направилась к воротам. И как только  приблизилась, он поймал мою руку и сжал вместе с решеткой, словно хотел силой удержать свою беглянку. Убрав цветы, что прикрывали его лицо, я увидела слезы, струившиеся по чисто выбритым щекам, и капали с волевого подбородка. Упершись большим лбом в решетку, дрожащим голосом прошептал:
– Алька, любимая. Сколько лет и зим без тебя. Это невыносимо.
– Не плачь. Люди увидят.
– Люди! Люди! Мне наплевать на этот мир. Что мне люди, – не вытирая  слезы, твердил он.
      Я с нежностью смотрела в его глаза небесного цвета с красными прожилками, обрамленные пушистыми, длинными, загнутыми ресницами, из которых струились слезы. Белые, как у альбиноса, прямые волосы зачесаны назад и только часть челки небрежно падала на открытый высокий лоб. Темные брони раскинутые, как два  крыла, вздрагивали. Маленький прямой нос сморщился. Тонкие бледные губы, что-то шептали.  Этот человек,  с  сильным красивым телом, на длинных ногах, стройный и подтянутый,  был побежден и сломлен.
– Не плачь. Прошу, пожалуйста, – уговаривала я.
     Он не стыдился своих слез. Ему действительно было все равно, что о нем подумают окружающие, которые изредка с любопытством поглядывали на него.
– Алька, ты не изменилась. Только где твоя коса? Моя, любимая коса. Ты потеряла её? – и попытался улыбнуться. Только от улыбки тонкие губы скривились в какой-то ухмылке.
– Я потеряла не только косу. Я потеряла и себя.
– Извини. Забыл. Это тебе, – и протянул цветы через толстые прутья. Потом вытер белым мятым платком слезы, добавил: – Вот и встретились снова. Любимая моя Алька. Как долго я ждал тебя. Целую вечность, – и его глаза вновь наполнились слезами.
– Тихо. Тихо. Спокойно. Не начинай сначала.
– Все. Все. Я уже успокоился.
      Разговаривали не слишком долго. Лысков пришел до обеда, а у меня процедуры и больничный распорядок, за которым строго следили врачи.
– Иди домой. Придешь завтра, – предложила я.
– Как всегда гонишь?
– Что ты! Ради Бога. Вовсе нет – и я объяснила суть ситуации.
– Как освободишься, выходи на балкон. Я буду ждать, – твердо заявил он.
      Целый день до вечера Лысков подпирал спиной ствол дерева. То, обхватив колени, сидел на земле. Я изредка появлялась на горизонте. На мои уговоры уйти, не реагировал.
– Ты же голодный.
– Я сыт. Ты рядом. И мне достаточно.

14 августа 1966 года.

      Дни проходили один за другим. Мой верный друг не покидал меня, вот уже одиннадцать дней. Он просиживал под балконом с утра до позднего вечера.
Однажды одна из женщин, соседка по палате, рассказала, как можно выйти на улицу, минуя ворота:
– По подземному переходу надо идти прямо. Мимо морга и каких-то наглухо запертых железных дверей. Там найдешь выход наверх. Прямо на улицу. Ты отправляйся, а я предупрежу твоего друга, чтобы он встречал.
     Через несколько минут я была уже на людной улице. Вечерело. По городу зажглись яркие огни.
– Алька, милая! Мы вновь вместе, – и  кинулся навстречу с объятьями.
– Толька...! Не надо, – отступив назад, предупредила я: – Не забывайся. У тебя есть жена, а у меня целая семья. Мы чужие.
– Это я тебе  чужой. А ты была и остаешься мне родной, – и вновь заплакал, прикрывая лицо широкими ладонями.
– Не плачь. Прошу тебя. Ты же мужчина.
– Какой я мужчина? – и взмахнул рукой: – Если не умею бороться со своими чувствами.
     Городская улица города быстро заполнилась вечерними красками. Электрический свет на столбах  мягко просачивался через развесистую зелень и сказочными узорами ложился на серые тротуары. Гирлянды разноцветных лампочек уплывали  вдаль по широкой  улице и смыкались где-то на перекрестке.
Взявшись за руки, мы бродили туда и обратно. Говорили, рассказывали, смеялись, как и в прежние времена. И как раньше, мне было и ним легко и просто. Словно попала в родное доброе биополе, которое радужно  обволакивало своим теплом.
– Все хочу спросить. Ты счастлива в замужестве? – и Лысков  внимательно  посмотрел в лицо.
– Сказать честно?
– Конечно.
–Можешь от души посмеяться. И торжествовать. Я самая несчастная женщина на свете. В жизни совершала много ошибок, но подобной... не предполагала. Но у меня есть другое счастье. Мои дети. Я их люблю больше жизни.
– Алька. Алька, то, что сейчас спрошу, не спеши с ответом. Я скажу, что, думаю и чувствую. Прошу... вернись ко мне. Я люблю тебя. Твои дети станут моими. Я полюблю и их. Верю. Полюблю
– А как же твоя жена?
– Жену не обижу. Оставлю ей дом, который построил своими руками. Она еще молода и встретит достойного человека. От меня она не получает то, что заслуживает. Думаешь легко ей? Она же знает, что я кроме тебя, никого не люблю. По-моему, поймет. Не осудит.
– Да-а-а-а. Дела.
– Что дела? Тебя Просмицкий не любит так, как люблю я. Поэтому не умеет понимать тебя. И никогда не сделает счастливой. Пойми же, наконец!
– Детям нужен родной отец, – тихо прошептала я.
– Отец? Но если несчастная мать, вряд ли будут счастливы дети. Для семьи нужен мир и покой. Они подрастут и поймут. И не к чему эта жертва. Кому она нужна?
– Для детей.
– Пройдут годы, и ты поймешь. Но будет поздно. Жизнь повернуть назад… невозможно.
     Мои чувства раздвоились. Я боялась дать согласие. Страх зародился по причине, что мое возвращение, лишь потому, что стала несчастной. Когда была возможность выйти замуж, отвергла. А теперь с двумя детьми. Нечестно. Ищу убежище у человека, которого когда-то сделала очень несчастным.
Меня мучила и другая совесть. Несмотря на все Колизеи жизни, и на доброту этого человека, я все же питала к нему чувства сестры. Он для меня оставался как любящий брат, друг, а не влюбленный мужчина. Он  был и остался, как отличная подруга. Только за это я его любила.
Но страшнее всего, я боялась ошибиться. Сможет ли полюбить Лысков моих детей? И смогут ли они назвать его отцом?

15 августа 1966 года.

      Обследование длилось больше месяца. И с каждым наступающим днем,  врач все больше приходил в замешательство.
– Альбина Александровна, извините, может быть, я никудышный доктор, но не могу понять "ваше сердце". При поступлении в больницу обнаружил его разбитым, как говориться, в дребезги. Ваше состояние на столько было плачевным, что нужно было делать операцию немедленно. Но в данный момент, в полном непонимании. С каждым днем работа сердца улучшается. Словно вы прошли курс лечения. Что за «препарат» вас взбодрил? Я, лично, вам ничего не назначал, – удивлялся врач Андижан, моргая узкими черными казахскими глазами.
      Не могла я признаться, что мое состояние улучшили спокойствие, и возвращение в юность, в которую уходила с Лысковым. Около месяца он не покидал меня с утра до вечера. Мы вспоминали обо всем, будто вновь побывали в нашем беспечном времени, когда ни о чем не думали и ничего особенного не ждали. Мы просто жили настоящим прекрасным.
– Сегодня собираю консилиум врачей. Что они решат, то и будет. Впервые я не доверяю себе, – и врач загадочно улыбнулся. Его матовое смуглое  лицо расплылось, а карие глаза превратились в две щелочки.
После разговора с Андижаном, я вышла на балкон, где под деревом сидел Лысков.
– Толян, иди домой. Мне нельзя отлучаться. Могут вызвать в любую минуту, – крикнула я сверху.
– Что? На операцию? – с тревогой в голосе, спросил  мой друг.
– Похоже, что нет. Думаю... не состоится.
– Хорошо. Я рад. Может быть, подождать до вечера?
– Нет! Нет! Прошу тебя уходи. Придешь завтра после обеда. Если меня здесь не застанешь, найдешь у Тамары.
– Отлично. Ну-у-у? Я пошел? – оглядываясь, спрашивал он, как бы ожидая другого решения.
– Да. Да. Пока! – и я тут же удалилась.
Консилиум, из пяти врачей, состоялся после обеда. В кабинете меня продержали часа три. В заключении сообщили, что можно готовиться на выписку. Операция была отменена.
Я была благодарна и судьбе, и врачу Андижану Кажибаевичу, который помог воскреснуть, хотя бы по той причине, что принял на обследование, где я смогла вернуться к жизни.
Через несколько минут написала для него стихотворение. Старательно выводя каждую букву, как первоклассница, записала эти строки в книгу: «Жалобы и предложения».
             
              Х И Р У Р Г У...

С черными, как смоль волосами,
С черными веселыми глазами.
В белом халате, в белом чепце.
С ясней улыбкой на смуглом лице.
Просто и смело к  больному идет,
В мягкой улыбке здоровье несет.
Твердо стоит хирург на посту,
Трудное дело вручили ему.
Хирург-Андижан у больного в груди
Сердце готовит, что б можно пройти
Целую сотню непрожитых лет,
Дать для больного прекрасный рассвет.
Кто эти люди, чья жизнь спасена?
Люди простые, кем дышит земля:
Домохозяйка, плотник, маляр,
Может учитель, быть может чабан.
Все благодарны от сердца ему,
Андижану- врачу моему.
                15/УШ - 66 г.

     Утром, следующего дня, проходя мимо ординаторской, я услышала знакомые строки из моего стихотворения. Его читала молодая женщина в белом халате. Андижан, подперев спиной стену, улыбался довольной и счастливой улыбкой. Я проскользнула мимо двери, направляясь на балкон.
– Белова!  Вас можно? – остановил мягкий мужской голос. Я оглянулась и увидела своего  доктора: – Нам необходимо  поговорить. Как вам известно,  операции не будет, – улыбаясь, начал свой разговор: – Но… сделаю оговорку. Наблюдение за вами не отменяется. Вы должны являться к нам в клинику, как только почувствуете ухудшение. Мы с вами договорились?
– Договорились. Обязательно приеду. С огромным удовольствием, – и я засмеялась: – Конечно, не подумайте, что горю желанием, что бы вы меня распотрошили.
 – Я тоже не желал бы. Лучше будьте всегда здоровы. Еще хочу предупредить. Никаких лекарств не принимайте. Кроме валидола.
– Почему?
– У сердца множество заболеваний. И без полного обследования трудно определить, что с ним. И какое лекарство необходимо в данный момент. Чтобы себе не навредить, будьте осторожны. И ещё… Мой совет…. Всякие неприятности не принимайте близко к сердцу. Будьте, как можно спокойнее. От стрессов происходят сердечные спазмы. Тем более вы были подвержены ревматизмом. Стенки и сосуды сердца расслаблены. Им трудно выдерживать любые, даже малые нервные перегрузки. Одним словом…будьте крепки, как танк.
Мы ходили по коридору   вперед и назад. Он говорил и говорил. Я старалась внимательно слушать. И лишь иногда кратко отвечала:
– Буду стараться выполнять все ваши советы.
На мое согласие, он снова улыбнулся. Потом, почесав черный затылок, добавил:
–  Еще хочу сказать… Ваше послание,  всем понравилось. Большое спасибо. А теперь… можете собираться домой. Желаю больших  успехов и особенно отличного здоровья, – и протянул руку. Я смутилась.
Распрощавшись, я, как на крыльях, летела по зеленым улицам к  двоюродной сестре.
     Вечером, когда приехал Лысков, мы все вместе: Тамара, Вена и я пошли гулять в парк. Много болтали, вспоминали, смеялись, грустили. Нам было хорошо, как в юные годы.

17 августа 1966 года.

      В гостях не задержалась. Дома ждали дети. Через два дня собралась к отъезду. С Лысковым распрощалась с вечера. Договорились писать друг другу письма. К поезду прийти  он не обещал.
– Странно. По нему не похоже, – оглядываясь по сторонам, заметила я.
– Ничего странного, милая. Если его не выгнали с работы из-за прогулов, то будет очень странно, – ответила Тамара.
– Ты права.
Объявили посадку. Войдя в вагон, я остановилась у раскрытого окна. Скоро поезд тронулся.
– Вот и все. Увидимся ли когда-нибудь? – прошептала сама себе.
Постепенно поезд удалялся все быстрее и быстрее. Но сестра продолжала стоять. Я еще ясно видела её полную квадратную фигуру, с бесформенными круглыми ногами и короткой шеей. Еще были видны реденькие светло-русые волосы, которые развевал ветерок, делая кудрявую прическу в хаотичный беспорядок. Но серых красивых глаз и круглого  милого лица уже не возможно было различить. Скоро исчезла  она вся.
На сердце было тревожно, и жгла непонятная жалость. Однако была благодарна судьбе, что встреча состоялась. Что нас ждет впереди? Возможно, эту встречу придется пронести на всю оставшуюся жизнь.

1 сентября 1966 года.

      Осень прекрасна своим природным концом и жизненным началом. Этот  сентябрь месяц дорог мне вдвойне. Я старшую доченьку 1 сентября отправляю в первый класс. На душе два чувства. Радость, что она выросла, но страх за учебу. Однако успокаивало, что мной было приложено не мало усилия, чтобы дочь научилась читать,  писать и решать. Мне всегда казалось, что мои дети должны быть особенными, гениальными. Чтобы дать хоть какие-нибудь представления об окружающей жизни, я в игровой форме преподносила им понятия, как о жизни насекомых, так и о космических просторах. Читая им детские книги, я объясняла любые непонятные для них моменты. И была рада, что дети быстро схватывали все, чему их учила. Неличка знала наизусть очень много детских произведений из прочитанных мной книг. И это успокаивало и радовало меня.
      Сегодня утро особенное, торжественное. Даже сама природа способствовала этому событию. Начало дня было ярким. Городские улицы словно расцвели от моря цветов, которые несли в руках дети. А когда они слились в один школьный двор, где намечалась линейка, то образовалась огромная яркая клумба.
      Первоклашки, как несмышленыши, толпились около своего учителя. Моя дочь выглядела, как белая бабочка. Кроме коричневого платья в складку и такого же цвета, туфлей, остальное было все белое: и фартучек с крылышками, нарукавники, и воротничок из выбитых кружев, и большие легкие  банты на тоненьких косичках, которые торчали розочками, и  даже гольфы, натянутые до ободранных колен. В руках она держала букет  астр, которые были тоже белыми. Я следила за ней и, мне казалось, что моя дочь самая красивая, самая складная. Любуясь старшим ребенком, сердце переполнялось счастьем.
Наступил ответственный момент в ее начинающей новой жизни. Но в ее маленьком милом личике я не заметила страха. Она с гордостью стояла около учителя, которая держала в руках картонку, где написано 1«А» класс.   Преданно и робко, не мигая, смотрела на неё. А женщина, с волевым русским лицом, строго поглядывала на своих питомцев. Одни дети стояли спокойно, зато мальчишки, освоившись, вертелись по сторонам.
Наконец, на высокое крыльцо школы вышел, с мигофоном в руке, мужчина в спортивной форме. И все повернули головы в его сторону. Раздался твердый уверенный голос. И под его команду началось построение в колонну по классам. Первоклассникам было приказано пройти в первый ряд. Как бестолковые утята, они потянулись за своей учительницей. Она что-то говорила, и дети беспомощно топтались вокруг. Наконец, ей удалось построить в один ряд, и теперь обратилась к взрослым:
– Родители, вы можете встать за спинами наших детей.
Мы тут же двинулись по живому из учеников коридору. Скоро каждый нашел свое место, и все притихли. Со мной рядом стояла родительница моего возраста. Она внимательно следила за своей девочкой, которая очутилась рядом с моей дочерью.
– Какие дети разные, – шепнула она: – Смотрите! Какая большая девочка. Высокая. Она выше моей на целую голову. Наверное, второгодница.
– Это моя дочь. Вашей, наверное, семь лет? А моей дочери только шесть.
Но тут Нельчик оглянулась, и темные глазенки сверкнули в нашу сторону.
– Боже! Мордашка-то, совсем детская. А со спины, большая, – заметила женщина.
– Её не брали в первый класс. Но я уговорила учителя. Пришлось доказывать, что ребенок по развитию не уступает, а превосходит своих сверстников.
– В кого она такая высокая? Вы, как будто, среднего роста.
– В папу.               
– А моя, как кнопка. Как думаете,  учительница строгая?
– В меру. Она хороший человек.
– Тогда детям, и нам с вами, повезло.

10  сентября 1966 года.

        Сентябрь богат не только отправлением детей в школу. Знаменателен и проводами молодых парней в Армию. 10 сентября провожаем последнего солдата из нашего семейства.
– Вот и подошел и твой черед служить, – накрывая на стол для торжест¬венного обеда, подтрунивала я над младшим братом, который вертелся у большого старинного круглого зеркала.
На проводы приехала и молодая его жена, с которой он расписался, но перестал жить, как с женщиной. Её приезд был не по приглашению будущего солдата, а вызвали друзья. И она приехала с ребенком, который успел родиться до отправления отца в Армию. Члены семьи так же не испытывали большого восторга от её появления.
      От кончиков пальцев до корней  пышных волос чувствовалось, что  женщина стремилась понравиться то ли своему малолетнему мужу, то ли еще кому-то. На ней была натянута короткая узкая черная юбочка, ко¬торая выразительно обтягивала пышные бедра, и из-под которой виднелись пухленькие колени. Легкая розовая шелковая кофточка с глубоким вырезом то и дело открывала, то одно, то другое упитанное плечико, на  которое небрежно падали завитки черных волос. Мать и я, привычные к скромному строгому туалету, свободный полет одежды снохи слегка шокировал. В наших глазах она выглядела легкомысленной девицей. Однако ни я, ни мама не делали ей замечания. Мы не любили вмешиваться в чью-либо жизнь.
      Мы так же были не мало обескуражены и от ребенка. Девочка была похожая на мать. Но удивляло то, что у отца и матери были не просто темные глаза, а совершенно черные. Но  ребенок был  сероглазым. Даже с легкой голубизной. Я, возможно, не совсем разбираюсь в генетике, но то, что закралось недоверие к  матери ребенка, не могу отрицать.
– Ты за друзьями-то, во «Дворец культуры», когда пойдешь? – спросила я брата, который  продолжал стоять у зеркала, завязывая галстук.
– Нелик пошел.
– Что-то твоего друга долго нет. Все же ты лучше сам сходи,  – предложила я.
Толик ушел. А мы завершали последние штрихи обеденного приготовления.
– Что-то задерживается Арнольд с Надеждой, – волновалась мама.
– Подойдут сейчас, – успокаивала я.
     Неожиданно, очень громко и нервозно постучали в дверь. Было ясно, что торобанил не член нашего семейства и не друзья брата. Я кинулась открывать, хотя дверь не была защелкнута. Открыв, я увидела взбудораженную соседку, пожилую женщину, которая работала во «Дворце». Захлебываясь, она сообщила, что около здания буйствует молодежь. Из скомканного её объяснения мы поняли, что при входе во «Дворец» в дверях молодежь создала пробку. Когда распахнули дверь, она с силой ввалилась в фойе. Ребята, что стояли в первых рядах упали. Задние парни давили на первых. Образовалась  свалка. В фойе стояли дружинники во главе с секретарем горкома комсомола. Он схватил более слабого парня за ухо и потащил на второй этаж. Этим парнем оказался Нелик, друг вашего сына. В это же время в зал вошел ваш Толик. Когда он увидел, что с его другом так бесцеремонно обращаются, он кинулся разбираться с обидчиком. А секретарь принялся его бить. Дружинники потащили и вашего сына.
– Лидия Константиновна! Скорее! В клуб. Надо выручать мальчишек. Вы же знаете, что вышел строгий указ по поводу хулиганства, – и женщина скрылась за дверью.
Я кинулась за ней. Мама следовала за нами. Вбегая в фойе, я увидела, как секретарь горкома комсомола - Чесноков душил брата.
– Что вы делаете?! – подскочила я.
– Отойди! Чего тебе-то здесь надо? – завопил он, и я почувствовала из его рта спиртной запах.
– Отпустите! Перестаньте! – кричала я.
– Я их сволочей, всех пересажаю. Проклятые пьяницы! – продолжал вопить он, брызгая слюной.
– Если кто пьяный, то только вы! – отрывая его руки от брата, кричала я.
– Я вам покажу, какой я пьяный! И тебе тоже покажу! –  угрожал  мне, размахивая кулаком:  – Чего лезешь баба?!
– Я не баба! Я сестра человека, которого ты душишь.
   Услышав, он отпустил Толика, но продолжал угрожать, напоминая, что вышел указ «о ликвидации преступности в стране»:
– Пересажаем всех!
Наконец, мы уговорили Толика уйти с нами. Нелика забрали дружинники.
– Нашли хулигана? – ворчала я, возвращаясь, домой.
Этот нежный хрупкий мальчик, с мягкими чертами светлого лица, вырос у нас на глазах. Один сын у матери. Они бедненько жили вдвоем. Мать работала техничкой. Постоянно болела. Сын после школы сам по вечерам выполнял её работу. Мыл полы. Меня привлекала его непосредственность.  По причине сильного заикания и  плохого зрения, этот обаятельный молчаливый человек был излишне скромен.  И лишь на бумаге в карандаше, он позволял себе смело высказываться в своих фантастических рисунках. Как-то однажды я спросила это молодое дарование:
– Не пробовал писать картины красками?
Молодой человек промолчал. Я поняла, что задала неуместный вопрос. У подростка не было денег на краски.
Брат рассказывал, что их однокомнатная квартирка вся увешена его пейзажами, портретами друзей и подруг. Часто я видела двух друзей вместе. Они делились мнениями по поводу своих рисунков. Толик так же хорошо рисовал. Только его рисунки в карандаше лежали в альбоме. Он не придавал этому искусству особого значения. Был больше увлечен музыкой.
У Нелика было и другое увлечение. Писал стихи, в которых звучала мечта о прекрасном бедующем. Толик стихами не увлекался.
Наша семья следила, как подрастал друг брата, который обладал  всесторонними дарованиями. Этого не могли не заметить друзья. В честь молодого гения, мои братья прозвали, свою племянницу, мою дочь, Неликом. Позднее мы немного изменили имя, и как девочку, называли Нельчиком.
На двух увлечениях подросток не остановился. Так как Толик, после окончания музыкального училища, руководил во «Дворце» духовым оркестром, Нелик научился отлично играть на тромбоне.
По причине своего здоровья его в Армию не призвали. Зато сегодня  был арестован. Но за что? За то, что попал под руку пьяного секретаря горкома комсомола, который «выполнял» указ «о ликвидации преступности в стране».
– Что же теперь будет? Что станет с матерью?
– Может быть, дадут пятнадцать суток и отпустят? –  гадали мы.

11 сентября 1966 года.

     На следующий день  через военкомат, Толика вызвали как свидетеля по поводу происшествия во «Дворце». Но он назад не вернулся. Его тоже арестовали. В заявлениях двух секретарей: Чеснокова и Маркова указывалось, что все были пьяные, в том числе и Белов А.А.  Но мы-то знали, что ни Нелик, ни  брат не выпили даже пива. И пошли во «Дворец», чтобы только  собрать друзей, которые участвовали в духовом оркестре, где руководил виновник торжества.
     Подождав брата, мы с мамой пошли его разыскивать. Нашли в камере предварительного заключения, где сидел и Нелик. Они были оба сильно избитые. Особенно друг брата. Его бил пьяный майор- Мусин. И бил головой об асфальт. После чего он потерял сознание. Лицо его было, до неузнаваемости распухшим и синим. У Толика был шрам на лбу и опухшая щека.
     Скоро их перебросили в тюрьму. Я не переставала думать о наших мальчишках. Толик сильная волевая натура. Он с детства был лидером. И это свойство характера поможет ему приспособиться в любой обстановке. Но, что станет с его другом? Он был безвольным, застенчивым человеком. Только что окончил среднюю школу. Не вращался в кругу «смелых» парней. Даже не успел научиться курить. Возможно по причине, что мои браться тоже не курили и не увлекались спиртными напитками. Они дружили с детства. Что же с ними будет?

18 октября 1966 года.

     Больше месяца наши парни без суда и следствия просидели в тюремных  застенках.
     От горя заболела мама. Ели-ели она выкарабкалась из болезни. Через знакомых мы узнали, что всех задержанных будут судить по статье «за хулиганство». Назначили день суда, но родителей не оповестили. Суд был закрытым. Видимо те, кто был заинтересован в этом наказании, для птички в отчетах, боялся свидетелей, которые будут доказывать об их невиновности. Когда мы зашли в зал суда, зачитывался уже приговор. Около здания толпилась многочисленная молодежь, которую в зал  не впустили. Но шума они не устраивали. Боялись.
      Впервые в жизни я столкнулась с открытой подлостью. Но помочь ничем не могла. Ни один из членов нашей семьи не знал, что значит блат или знакомство, которое смогло бы нам помочь.
Толика осудили на два года. Нелику дали  три. Обоим отбывание в колонии  строгого режима. Судили еще и других ребят. Их было человек десять, если не больше. И приговор был таким же не справедливым и жестоким.
Когда суд завершил свою преступную деятельность, в зал суда ворвалась молодежь.
– Кто хочет встать рядом с этими «пьяницами»?! – завопил представитель судебной власти.
    Все притихли и только спокойно выказывали свое  несогласие, доказывая, что ребята не были пьяными и они не виновны. Меня удивило, что среди молодежи на скамье подсудимых не оказалось ни одного парня казахской национальности. Зато все обвинители, представители судебной власти, были из этой народности.
– Мама не плачь, – шептала я: – Пусть они не видят наших слез. Не торжествуют над нашей бедой, – и я старалась, как можно крепче держать её под локоть, чтобы она не упала.
Матери Нелика в суде не было. Говорили, что её увезла скорая помощь в больницу.
Так закончилась расправа  суда  над молодежью. Они завершили свою «справедливую» миссию.
Прощаясь со мной, перед посадкой в «черный ворон», Толик шепнул:
– Вернусь из тюрьмы, не жить этому, Чеснокову.
Печальна человеческая участь. Мы не ведаем, что творим. И не знаем, что ждет нас на следующий день. Мы исполнители чьей-то неведомой воли. Идем по жизни или нас ведут, как слепых кутят. Но это жизнь. Наша жизнь. И проживаем каждый по-своему, или как угодно судьбе.

19 октября 1966 года.

      Утром родители получили телеграмму от Шурика, который служил в городе Алма-Ата, в войсках МВД. В телеграмме сообщалось, что будет проездом.
– Возможно командировка? – гадали мы: – А не существует ли какая-то связь? Не везут ли заключенных?
Пока мы рассуждали, в дверь кто-то тихо заскребся.
 – Кто там? – спросила я, распахивая дверь.
На ступеньках стоял мой пятилетний сын, заплаканный и весь в пыли. Увидев меня, он писклявым голоском пропищал:
– Упал. Подул сильный ветер и уронил меня с ног. Я покатился с горки.
Опустившись перед ним на колени, я принялась вытирать его запачканное лицо, и ласково приговаривая:
– Что плачет, мой чумазик?
– Меня уронил, ветер, – всхлипывая, повторял малыш.
– Какой дрянной ветер. Как он посмел ронять моего «богатыря»? –  с серьезным видом и как можно строже бранилась я, прижимая его худенькое тельце к своей груди.
– Я хочу играть на улице! – возразил мой «одуванчик».
Сын умолк. Оставляя его на улице, я вспомнила Толика, который вырос на моих руках, и которого я так же любила.
– Господи! Не дай участи сыну, подобной моему брату.
Кажется, совсем недавно я любовалась братьями. Теперь у каждого их них своя дорога, которую они сами не выбирали.
Поздно вечером, когда по городу зажглись огни, мы с родителями пошли на вокзал, чтобы встретиться с Шурочкой. Ждали недолго. Скоро подошел состав. Остановился. Из вагона выскочил высокий стройный военный человек. Увидев нас, он направился в нашу сторону.
– Это же Шурик! – крикнула я и кинулась к нему.
Расцеловавшись, мама спросила:
– Вы не за заключенными прибыли?
– Не знаю. Нам ничего не говорят.
Поезд долго не отправляли. Мы на перебой рассказали Шурику всю историю ареста Толика. От отчаянья он качал головой.
Через некоторое время из-за киоска вывернула машина «черный ворон». Она двигалась к вагону тыльной стороной.
– Шура! Сынок! Сходи, посмотри, ни привезли ли Толика?
– Сейчас, – и он широкими шагами направился к машине. Возвратился очень быстро. Сообщил: – Толян здесь. Я его видел,–  и он вздохнул дребезжащим голосом: – Вот дела! Странная штука… жизнь. Никогда бы не подумал, что буду конвоем сопровождать родного брата в тюрьму.
На дальнейший разговор время не оставалось. Распростившись, Шурик побежал к вагону. Скоро раздался пронзительный свисток отправления. Состав громыхнул и тронулся. Мы остались стоять, пока не скрылся длинный состав из вида.
Вот и всё. Два брата, два младших сына бедных родителей, отправились в одном вагоне. Что ждет каждого из них?

11 мая 1967 года.
 
      Как бы не была горька человеческая участь, найдутся в ней и согревающие моменты. Человеку свойственно переживание и минуты радости. То и другое судьба преподносит в разных количествах. Кому-то больше черных полос, другим белых. Как у любого человека, меня тоже иногда посещают радости жизни. Одна из  светлых полос в этом году являлись письма Лыскова, которые получала каждый день на протяжении девяти месяцев. В них трелью пелось о бесконечной любви, было море обещаний, если мы окажемся вместе.  Словно звучала молитва перед алтарем, лишь бы я стала его женой. Письма приходили в школу. Если бы я чуточку меньше любила  своих детей, то с огромным удо¬вольствием покинула бы их отца.  Я молила Бога, чтобы Просмицкий сам оставил  нас. В таком случае, совесть моя была бы чиста, перед детьми. И мы бы со спокойной душой,  уехали бы с человеком, который нас любил.  Но, увы!     Поразмыслив,  я села писать письмо Лыскову. В квартире стояла тишина. И только ровно тикали настенные часы, подаренные подругами  в свадебный день. Этот подарок по сей день, был живым примером, напоминанием о прекрасных днях юности. А бой часов возвращал в памяти образы моих подруг. Особенно  становилось больнее в сердце, когда возникал образ Клавушки. Недавно  узнала, что она при родах умерла. Умерла. Не могу представить, что её не стало на земле. Когда знаешь, что человек жив и если далеко, то не чувствуешь такой боли. Но Клавушки больше нет. Почему? Не хочу верить в утрату. Прислушиваясь к ударам, невольно на глаза набегают слезы. Второго человека, которого так же жалела, это образ Капули. Она не простила  моего предательства. Наверное, не всё подлежит прощению. И третий образ, Лыскова. Он последний, который пытается мне простить. Но стоит ли? Связь еще теплится. Но уже, как догорающий костер. Но скоро и он погаснет. И оборвется нить с прошлым.
      Наконец, написано прощальное письмо Лыскову. Этим письмом я подписала себе приговор на одиночество. Никто больше не будет столь страстно меня любить, как мог любить мой дорогой друг, начиная, с подросткового возраста и по сей день. А нам, с ним, в этом году исполняется по 33 года. Ему в феврале, а мне в июле.
    Запечатав письмо в конверт, спрятала в школьный портфель. Все! С прошлым покончено. Мосты сожжены. Впереди неизведанные пути. Какие они будут? Знает только один Бог.
          Чтобы уйти от печальной реальности, я взялась за чтение. Всегда, читая, что-то особенное, меня отвлекало от тяжелых дум. Если мне было интересно, я считала, что заинтересует и учеников. Например, ниже прочитанные данные, я внесла в план урока:
"В 5 веке до нашей эры персидский  царь Кир во время походов употреблял воду, сохраняемую в серебряных "священных сосудах". А в религиозных индусских книгах рассказывается, как обеззараживали воду, погружая в нее раскаленное серебро или опуская на длительное время серебреные предметы. В знаменитой Киево-Печерской лавре бил мощный источник такой воды, и из самых дальних губерний шли сюда паломники "за исцелением". Еще бы! Долго не зажившие раны, свищи, язвы после нескольких "омовений" и примочек затягивались рубцами. Источник приносил "исцеление" и больным со  многими другими болезнями.
       Однажды источник решили углубить, и когда  мастеровые из монахов опустились в него, то увидели огромную чашу на дне. Она была серебряная. Разгадка была раскрыта.
       Первым прикоснулся к проблеме взаимоотношения  между водой, серебром и человеком швейцарский ученый, ботаник Карл Негели в конце XIX века. Он заметил, что если в пресную воду, населенную одноклеточными водорослями, погрузить серебро, растения в ней погибают. Ученый установил, что только в растворенном виде серебро проявляет олигодинамические (т.е. действует) свойства.
      Позднее опыты подтвердили, что в серебреной воде гибнет дифтерийная палочка через три дня, на меди – через шесть дней, на золоте – через восемь. Тифозная палочка погибла на серебре через 18 часов, на золоте – через шесть-семь дней.
Итак. План составлен. Но с проверкой тетрадей пришлось остановиться. Дверь распахнулась, и на пороге появился мой сын. Весь в слезах, которые размазанные по бледным щекам.
– Что случилось, «солнышко»? Кто тебя обидел?
Шестилетний малыш уткнулся в подол халата и громко взвыл.
– Меня не обидели. Мне жалко.
– Кого?
– Моего друга - Габидана мама сильно била. Он плакал. Ему было больно.
– Успокойся, моя «крошечка». Наверное, он провинился. Мама и наказала, – вытирая слезы сына, уговаривала я. Но его худенькое тельце не переставало вздрагивать.
          Я всегда боялась, когда сын  расстраивался. Переживала, что на нервной почве его «накроет  младенческое». Хотя после лечения у знахарки, у него больше не повторялись  приступы. Зато меня не оставлял страх за его здоровье.
– Зачем мама его била? Ему же больно. Мамочка, он так кричал! Так кричал!
– Перестань реветь. Ты плачешь так, словно ни его, а тебя поколотили. Успокойся! Посмотри на себя. Твоя белая рубашка превратилась в серую. Вылезла из шортиков. Вспотел от плача. Слезы опять размазал по щекам. Пойдем, умоемся, – ласково нашептывала я, отправляясь с сыном в умывальную комнату.         
         После прохладной воды, Саша совсем успокоился. Он уселся на широкий подоконник, а я принялась готовить  обед.
          – Мама,  а почему ты меня не бьешь?
          – Не знаю.
          – Ты меня когда-нибудь побей. А то я выросту большой и не буду знать… больно или нет.
          – Больно, мой одуванчик. Больно, – и я вспомнила свое детство. Бесконечные подзатыльники за братьев, и ремень матери.  Тогда я не знала, что больнее, физически или морально. Может быть, по этому  не наказывала своих детей. Старалась воспитывать убеждениями и конечно, иногда переходила на крик: – Не волнуйся. Заслужишь, побью, – добавила я вслух.
         Сын, поняв мою шутку, в ответ улыбнулся. Отвернувшись к окну, тихо произнес:
          – Хорошо, что ты нас не бьешь.
  В дверь позвонили. Направляясь открывать, я проговорила:
          – Доча, наверное, пришла со школы. Наша первоклашка. Наша отличница. Умничка наша, –  увидев, спросила: – Ну, как прошел октябрятский сбор? Что нового читала вожатая?
 – Интересную книгу о пионерском лагере. Мама, я поеду в этом году в лагерь? – и  Нельчик посмотрела светлокарими, с прозеленью глазами.
          – Поехать можно. Но ты еще такая  маленькая.
          – Я большая. Смотри какая! – и она, прижавшись ко мне, спросила: – Большая?
          – Большая. Большая. Вот  только умом не  очень.
          – Очень. У меня  все  пятерки. 
          –  За четверть оценки уже выводили?
          – Я не знаю. Но  учительница сказала, что я молодец,  снимая школьную форму, рассказывала  она. Потом аккуратно повесила на плечики коричневое в складку шерстяное платье и поверх накинула черный фартук.
          – Я тоже предварительно ученикам сообщила кто, как окончил учебный год. Но не забывай. В конце мая начнутся контрольные работы за год. Так что, постарайся.
          – Постараюсь. Если постараюсь, поеду в пионерский лагерь?
          – Вот тогда и будем разговаривать о лагере.
          Я  гордилась дочерью. Она много читала. Всегда была рассудительная и спокойная. Чего нельзя сказать о ее брате. Да и она не мучилась с рождения плохим аппетитом. В то время как брата кормили насильно. Поэтому росла плотной, крепкой и реже болела, чем он. 
         Как только Саша услышал, что пришла сестра, он спрыгнул с подоконника и кинулся встречать. Теперь, усевшись на диване, выжидал, когда Нелли переоденется в домашнее платье. Выждав, увлек в спальную ком¬нату, где лежали игрушки, и где они всегда шумно играли.
          Дети были заняты своими  делами, а я отправилась на кухню. Готовя обед, я не переставала думать о своей семье. Мне иногда казалось, что у детей нет отца вообще. Он приходил и уходил когда дети ещё, или уже спали.
         
 19 июля 1967 года.

          Лето. Давно начались школьные каникулы. Я твердо решила покончить совместную жизнь с Просмицким. Сообщение о разводе не явилось новостью для родителей.
– Пока в отпуске, хочу съездить в Новосибирск. Схожу в гороно и районо. Может быть, предложат работу. Соглашусь в любой район,  где дадут жилье.
– Езжай пока Нелька в пионерском лагере, а Сашка в садике. За ним будут ходить Арнольд с Надей. Надьки надо все равно гулять. Она в положении, а двигается мало.
– Понимаешь. Мне хочется переехать в Россию. В Казахстане стало не безопасно жить.
– Почему? – спросила мама, усаживаясь на диван.
– Я в институте познакомилась с одной студенткой. Она живет тоже в Аягузе. А работает в горкоме партии. Помнишь, писали о "заварухе", на китайской границе? На Дамаске? Так она по секрету сообщила, что этот курьез не будет последним. Появились подпольные казахские группировки, которыми руководят эмигранты, тайно проникшие из Китая. Они ставят цель, освободить Казахстан от русских. Называют нас оккупантами. И при том, Китай сильно перенаселен. Им особенно нужен Аягузский район. Здесь проходит центральная дорога «Москва – Пекин». Освобождение начнут, когда ночью вырежут русские семьи.
– Да ты что!? Неужели, правда? – и она всплеснула руками.
– Кто его знает. Правда или нет. Мне не очень-то вериться. В Казахстане много хороших людей. Думаю, они не допустят. Но зачем рисковать? Все равно у меня есть причина уехать из Казахстана. Я перееду, потом и вы тоже. Вам-то обязательно надо уезжать из Аягуза. Если Толик вернется из тюрьмы, то он может натворить не мало бед. Осуществит обещанное секретарю горкома комсомола, который упрятал незаслуженно его за решетку. Отомстит ему. И будет потенциальным тюремщиком.
– Посмотрим, – и она задумалась: – Ты права. Хорошо. Ты езжай на разведку.
 Потом мама поднялась с дивана, прошла в кухню, где в кастрюле  кипел суп. Помешала ложкой, попробовала и снова вернулась в комнату, где  сидела я за круглым столом, что стоял посреди комнаты.
– Конечно, одной ехать скучно, – тихо проговорила я.
– А давай, поедим вместе?  И я посмотрю, куда будем переезжать.
Наше совместное решение, мы перенесли на  день, когда Просмицкий  будит с друзьями на рыбалку, которая будет длиться  несколько дней. Таким образом, он не будет знать о нашем секрете. Вернемся за время его отсутствия.

22 июля 1967 г.

     Поезд в Новосибирск прибыл рано утром. Огромный вокзал похож на разбуженный муравейник.
– Нам повезло. Целый день в нашем распоряжении. Все равно ночевать негде. Вечером придется возвращаться обратно, – удобно разместившись в кресле «Зала ожидания», размышляла я вслух.
– Успеем ли? –  собирая длинные волосы и укладывая их в пучок, спросила мама: – Не лохматые?
– Нормально. Все хорошо. Пойдем в организацию в восемь? Скорее бы. Жаль времени.
– Они начинают в 9 часов.
– Пока разыщем. Пока доберемся, будет уже девять.
И так. Время быстро промелькнуло. Скоро мы отправились на поиски. В гороно заведующий сообщил, что вакантных мест нет. Зато повезло в районо. Нам предложили несколько сельских школ. В каждом районе учителю сразу же предоставляют и квартиру.
Мы начали знакомство с большого райцентра, который находился недалеко от Новосибирска. Ехали электричкой. Нам повезло. Заведующий был на своем месте. Принял доброжелательно. Сразу же дал согласие обеспечить меня работой и квартирой. Даже отвез сам на газике до двухэтажного дома, который через несколько дней сдается в эксплуатацию. Двухкомнатная квартира со всеми удобствами.
– Ключи вручу по приезду. Хорошо? – и мужчина средних лет улыбнулся. На впалых щеках появились глубокие ямочки: – Вы сейчас куда? – спросил он, после осмотра квартиры.
– На вокзал. Мы сегодня же возвращаемся назад домой, – сообщила я, сидя рядом в машине.
– Если пожелаете, … я могу вас подбросить.
– Мама, как ты считаешь? Удобно ли заведующего обременять?
– Что вы! Я с удовольствием помогу будущему своему педагогу, – вмешался заведующий, продолжая любезно улыбаться.
Когда мы с мамой остались одни на вокзале, она спросила:
– В другие районы поедим?
– А ты, как думаешь?
– Мне понравился поселок. Он городского типа. Весь зеленый. Тихий. Может быть, не стоит ехать по другим местам?
– Хорошо. Не стоит, так не стоит. Значит, не поедим.
– Ты сказала заведующему, что уезжаешь от мужа?
– Нет. Да и зачем ему знать о моей жизни. Я просто сказала, что у меня двои детей и я одна без мужа.
– Вот и хорошо.
На следующий день мы были уже дома. Леонид еще не вернулся с рыбалки.
– Когда собираешься переезжать? – спросила мама, когда проходили мимо моего дома.
– Сразу же начну…, – ответила я, сворачивая в свой переулок, а она последовала дальше.
23 июля 1967 г.

Наконец, заявился "хозяин". Уставший, но чем-то довольный. Войдя в большую комнату, сразу же заметил изменение.
– Что? Шторы собираешься стирать?
– Как видишь.
– Чего-то  в комнате все перевернуто?
– Значит так надо. Я тебя не спрашиваю, где рыба? Мог бы по пути зайти в магазин и  купить. Для приличия. Была бы отговорка, что был на рыбалке, –  проходя мимо с тазиком мокрого белья, без злости, но с издевкой, проронила  я.
Утром следующего дня, когда Саша и Леонид спали, я отправилась на контейнерную станцию. Заказ обещали выполнить через два дня.
– Куда ты, с утра пораньше бегала? – рявкнул Леонид, как только я вступила на порог.
– К маме ходила, – скрывая настоящую истину, ответила я.
– Там тебя не было. Я Сашку посылал.
– Правильно. Я встретила знакомую учительницу и, мы с ней, сидели в парке.
– Ты просила съездить на мотоцикле в пионерский лагерь за Нелькой. Чего это ты её забираешь? Срок путевки еще не окончен. Когда поедим?
– Сегодня же. День-то только начинается. Успеем.
Возвратившись с дочерью из пионерского лагеря, мы с Леонидом сильно поскандалили. Скандал произошел из-за того, что я, встретив в лагере знакомого педагога по физкультуре, зашла в корпус, где жила его группа мальчиков. Немного поговорив, я вышла и направилась, где дочка уже собравшись и распростившись со своими знакомыми девочками, ждала с отцом у мотоцикла.
– Ты, почему с ним была долго? – рявкнул Леонид. Затем,  не ограничился всевозможными оскорблениями.
Дома скандал не прекратился.
– Что тебе от меня надо? Хочешь разойтись?
– С удовольствием.
– Вот и отлично. Если ты не против, я тоже согласна.
Этот скандал мне помог сказать ему правду. Однако я чувствовала, что он не поверил моему сообщению. Такие слова не единожды звучали из моих уст, и теперь  ничего нового не услышал. Поэтому так легко согласился на развод.
Вечером, забрав детей, я ушла ночевать к родителям.

24 июля 1967 г.

     Все бельевые вещи были аккуратно собраны по чемоданам. Леонидовны лежали отдельно. Толи он заметил, что был отделен, но с утра он не выходил из дома.
     Детей я оставила у мамы, а сама понесла коробки, что бы сложить всякую мелочевку. Вещей мы накопили не слишком много, и не составляло труда, чтобы к обеду быть наготове. Я ходила по комнатам, а Леонид сидел на диване и язвил на каждый мой шаг. Я молчала. И когда было все готово, сказала:
– Вот и всё. Кровати я заберу себе, а тебе оставляю диван. Оставляю и кухонный стол и табуретку. Думаю, что разделила все по - совести. Твоя постель и принадлежности в спальне. Мои вещи здесь, в комнате. Тебе остается квартира, мотоцикл и пианино. Женись. И играй новой жене прощальный собачий вальс.  Если что не достает, она тебе принесет.
Мой спокойный тон еще больше раздражал Просмицкого. Он рычал, язвил, саркастически надсмехался надо мной:
– Забери все. Мне ничего не надо. Новая жена  принесет всё! – его серые, почти бесцветные глаза бегали, не находя точку пристального внимания.
Наконец, пришло мое спасение. В дверь позвонили. Открыв, я увидела двух мужчин в рабочей одежде.
– Заказ на контейнер делали?
– Да. Да. Проходите. Вот вещи. Начинайте таскать.
Леонид соскочил с места. Кинулся в спальную комнату и принялся хватать свои.
– Ты что делаешь? Мне не нужны твои вещи! – запротестовала я, когда тот, бегом выскочил из квартиры со своими чемоданами.
– Мне они тоже не нужны. Забери всё. Я оставлю себе только мотоцикл. Я куплю себе новое. Забери всё! – вопил он на ходу, сбегая по лестнице: – Я женюсь на богатой женщине! – доносились слова из глубины лестничной площадки.
В ответ я молчала. Мои мысли хаотично бегали. Я пыталась понять ход поведения человека, с которым прожила девять лет. И не могла понять. Что происходит? Жалость к моей бедности? К детям? Оставил себе только мотоцикл. Не  воспользовался даже тарелкой и ложкой. Приведет женщину? Это же произойдет не сегодня, и не сразу. Как будет жить день, другой? Странно. Поведение шокирует.
Контейнер запечатали. Выдали на руки документы. Машина тронулась. Я взяла в руки чемодан с бельем первой необходимости, и, не оглядываясь на Просмицкого, который остался стоять возле мотоцикла. Напра¬вилась  к родительскому дому, где ждали меня дети.
– Когда пойдешь за билетами? – спросила мама, как только я появилась на пороге.
– Отдохну и пойду.
– А заявление на увольнение отнесла в горОно?
– Нет. Я же в отпуске до 20 августа. Приеду в Сузун и оттуда пошлю.
– А если он не подпишет?
– Куда он денется? Я же уже уехала.
Перебросившись несколькими житейскими фразами, я отправилась на железнодорожный вокзал за билетами. Подойдя к привокзальной площади, заметила мотоцикл Леонида. Его нигде не было видно. Отбросив подозрительные мысли, прошла к билетной кассе, где толпился народ. Через некоторое время подошла моя очередь.
Вот и всё. Билеты в кармане. Как все просто! Опять меня куда-то несет. Бегу от себя самой. Убегу ли?

25 июля 1967 г.

         На следующий день пришла провожать вся наша малочисленная родня. Родители и Арнольд с сынишкой на руках, и его жена Надежда, которая скоро должна родить третьего ребенка. Старшего она держала за ручку.
–  Благополучных тебе родов, – пожелала я, целуя сноху: – Кого бы хотела на этот раз? Мальчика или девочку?
         – Два мальчика уже есть. Хотелось бы девочку. А впрочем, кто родиться тот и родиться, – ответила сноха, поглядывая на пассажиров, которые рассаживались по вагонам.
          Дождавшись, когда мы все перецелуемся, брат спросил:
        – У вас какой вагон? – и передавал жене малыша: – Возьми. Я помогу донести чемодан.
        – Плацкартный, – и я поспешила к своему вагону.
        – На сессию мы, с тобой, опять не поехали. Я тоже взял академический отпуск, – идя рядом, говорил брат.
        – Ну, как ехать? Когда домашний быт не налажен. Ленька сам ни живет по-человечески и мне не дает. Он тоже не ездил на сессию. Повыгонят нас из института.
        – Не выгонят. Мы заочники, – и Арнольд поставил чемодан на подножку: – Влезайте первыми! Я подам  чемодан.
         На свои места мы не пошли. Остановились у раскрытого окна. Скоро поезд тронулся. Мы оставались до тех пор, пока наша маленькая кучка родных не скрылась из вида. Потянулись дома. Город уплывал. Провожая взглядом, жалела ли я? Думаю,…нет. Быть может, сожалела лишь то, что долго не увижу родных.
          – Братцы! Вот наши три места. Две нижние полки и одна верхняя. Располагайтесь. Только ведите себя тихо, – шепотом предупредила детей.
 – Мама, мы полезем на верхнюю? – в один голос спросили они.
Застелив все постели, я разрешила им влезть на вторую полку, а сама удобно усевшись, уставилась в окно. Смотрела и думала:
– Почему в моем сердце тишина?
Не мучили обиды за неудачно сложившуюся жизнь. За потерю человека, которого, где-то в глубине не то любила, не то ненавидела. Мне показалось, что своим неожиданным уездом, я его обманула. Он пугал меня, что при разводе отсудит одного ребенка. Но теперь они со мной оба. И это меня радовало. Не жалость к себе, а какая-то свобода переполняла  сердце.
Круглое оранжевое солнце уже сколь¬зило над горизонтом, изредка ныряя в воздушные серые облака. По багровым краскам неба, чувствовалось приближение вечера. Люди  уже реже бродили по вагону, и я решила накормить детей перед сном.
– Детки! Лапочки! Вы не проголодались?
– Я хочу кушать, – согласилась Нелли, свешивая темную головку вниз.
– Чего молчим Саньчик? Уснул? – и заглянула на полку.
Сын развернул белобрысое круглое личико, с серыми глазками и сморщился.
– Я потом. Покушаю. Хочу смотреть в окно.
– Не пойдет. Спрыгивай. Будем кушать все вместе, – раскладывая на чистое полотенце жареную курицу, хлеб и сладости для чая.
Дети расселись вокруг столика. Жевали и поглядывали в окно. Неожиданно кто-то тихо подошел со спины и присел вплотную возле меня. Испугавшись, я отпрянула и, оглянувшись,  от удивления замерла с раскрытым ртом. И не могла его закрыть некоторое время. Рядом сидел Просмицкий и улыбался во весь рот, ос¬калив кривые желтые зубы.  Дети оглянулись и молча, часто мигая, смотрели на нас:
– Мы думали, что ты отстал от поезда. Ты догнал? – спросил Саша, поглядывая радостными серыми глазами на отца.
– Конечно, догнал. Зря, что ли, у папы длинные ноги.
– Не поняла? – проговорила я каким-то чужим голосом.
– Чего ты не поняла? – словно ничего не произошло, спросил Леонид: – Решил догнать свою семью. Я же беспокоюсь.
– Кто? Ты? Неужели? А я-то гадала... Чего думаю, мой «дорогой», торопиться вещи свои в контейнер побросать? Он, оказывается, играл в догонялки, –  серьезным тоном, говорила я: – Выследил, когда за билетами ходила?
– Вот еще! Не собирался следить. С чего взяла?
– Мотоцикл твой видела. Кстати, ты его в багажном вагоне везешь? – съязвила я.       
– Зачем? Я его продал. Там другой куплю.
– Ну и нахал же ты. Живешь как тебе удобно, – в полуголос вор¬чала я.
Дети были заняты едой и своими разговорами, а мы продолжали перебрасываться  злыми фразами.
– Не мог же я остаться, если мои дети уезжают. Запомни! Еду из-за детей, – ели слышно прошипел он.
          – Спасибо. Ты меня успокоил. Было бы, жаль,…если из-за меня.
         – Ладно, мать, не сердись. Куда я без вас. Переедим на новое место, заживем на славу.
         – Так я тебе, и поверила.
         – Придется. Я все равно не отстану.
– Кому квартиру сдал? Мог бы оставить родителям.
– Я оставил сестре заведующего горОно. За это он меня быстро уволил и сразу документы выдал. А ты забрала трудовую?
– Не твое дело.
Мы перекидывались репликами. Дети о чем-то шумели и продолжали жевать. Я их не ставила в известность по поводу развода. И поняли они или нет  наш разговор? Я не знаю. Они слишком малы, чтобы  понять проблемы взрослых.
Леонид тоже присоединился к ужину. Потом поменялся местами с парнем, который поселился в нашем купе на верхней полке. Хорошо это или нет, но мы были опять все вместе.

                ШЕСТАЯ  ЧАСТЬ.

12 августа 1967 г.
 
     Рабочий поселок, где мы обосновались, растя¬нулся в несколько километров.
         В царские времена поселок славился  "монетным двором". После прихода Советской власти "Двор" был ликвидирован, и появились другие  производства. Население главным образом занималось пошивом на швейной фабрике и изготовлением мебели в столярных мастерских.
         Поселок постепенно разрастался.  Строились дома городского типа. Но не выше трех этажей. Преобладали в основном двухэтажные. Такой как наш, в котором мы поселились. Здание нахо¬дилось у соснового бора, за которым дальше ютилась деревушка. Дом оказался на удачном возвышенном месте, откуда округа обозревалась на большое расстояние. Из трех подъездов, наш был ближе к поселку. И только около нашего подъезда жильцы сами смастерили деревянные лавочки. И каж¬дый вечер сюда, когда наступала вечерняя прохлада, все выходили  подышать свежестью хвойного воздуха.
           – В нашем полку прибыло, – глядя на Сашу, заметил пожилой, с обросшим лицом и бородой, мужчина.
           – Да-а-а! Богатырь прибыл. Второй Иван Поддубный, – подхватил мужчина, моложе первого, и громко расхохотался.
           – Настоящий Иван Поддубный, – значимо повторил бородач.
           Слушая незнакомых соседей, Саша еще ближе прижался ко мне. Он обнял худенькими руками за шею, пряча бледное личико в складках моего голубого домашнего халата.
           – Вы смутили моего «одуванчика», – поглаживая его по белой головке, и подыгрывая мужикам, добавила: – Если бы кушал хорошо, то был бы сильнее Ивана Поддубного.
          Соседи еще некоторое время подбадривали малыша, но, видя, что тот продолжает прятать свое худенькое личико,  перестали подшучивать. Скоро Саша осмелел и принялся играть в песочнике. А взрослые  перекинулись к моей персоне, задавая  вопросы: откуда? И где будем работать? Потом они рассказали, какие в округе красивые и богатые леса, где много грибов, ягод и всякой живности. А в реке Оби много рыбы.
            – Вам можно ездить и на рыбалку, и в лес. Вам хорошо. У вас есть мотоцикл. И при том с люлькой, – с нескрываемой завистью, проговорил мужчина, с небритым лицом, в серых хлопчатобумажных брюках и  старой рубахе такого же цвета.
            Наконец, на крыльце появился Леонид, и я поспешила удалиться от  мужской компании.
 
15 августа 1967 г.
            
     До выхода на работу оставалось меньше половина месяца. Мы торопились, как можно больше набрать грибов. Обычно по возвращению из леса, я сначала замачивала грибы на сутки в воде. А потом, очистив, одни солила, другие отваривала и мариновала. Впервые попав, в злачные места, мы не переставали удивляться такому обилию грибов и ягод в этих лесах. Часто брали с собой и детей. Они, выбрав,  зеленую мягкую поляну, под лучами летнего солнца, играли в мяч. Я возле них, на открытой местности, собирала ягоды, а Леонид бегал за грибами.
         – Сегодня вы останетесь дома, – сообщила я детям.
– Почему?! – взвыли они хором.
– Мы поедим за грибами. И при том, едим очень далеко. Наберем целую люльку. Вас некуда сажать. Я буду сидеть сзади отца.
Дети согласились. И мы отправились в путь навстречу августовскому ветру.
           Зеленой сплошной стеной тайга тянулась по обеим сторонам пыльной дороги. Через часа два  въехали в глухой хвойный массив. И чем дальше углублялись, тем гуще темнело. Тайга словно поглощала своих непрошенных гостей. Прямые хвойные деревья настолько были высоки, что вверху  пышными кронами застилали  ясное небо. Наш мотоцикл продолжал с ревом врезаться в холодную дикую чащобу. Местами облик, действенной природы, от хвойных сменялся лиственными деревьями.
– Заметил? Какой сухой и чистый лес? – стараясь перекричать шум мотора, спросила я.
– Заметил. Грунт отличный. Песочный. Можно ехать, как по дороге. Проедим еще немного и остановимся, – виляя между вековыми деревьями, крикнул он: – А можно и здесь? – и мотор заглох.
Безмолвная тайга моментально окутала нас  тишиной. Посидев некоторое время в люльке, я вылезла, разминая уставшие ноги.
          – Знаю, как ты любишь носиться по лесу, я лучше останусь у мотоцикла. Ты беги один.  Я буду бродить, как на привязи. Думаю, здесь под покровом хвойного настила есть грузди. Может быть, и подосиновики встретятся, – и, оглядевшись по сторонам,  увидела красную ягодную поляну: – Странно. Брусника обычно растет на болотистых местах. А здесь на сухом. Видимо большая влажность позволяет ей поселяться и на этих местах. Смотри! Какая прелесть! Непременно остаюсь. Ты собирай грибы, а я ягоды, – и я кинулась к поляне.               
     Мой спутник тут же исчез, будто сдуло ветром.  Растворился в таинственных дебрях. Оставшись одна и присев на корточки, принялась собирать яркие кисточки на коротких ножках. Высыпая пригоршню в пустой жестяной бидончик, ягоды звучно ударялись о дно. Давящая тишина тайги наполнялась этим живым звоном,  отгоняя набегающие страхи одиночества. Вдруг, где-то далеко раздался оружейный выстрел. Выпрямившись, огляделась, но вокруг ни единой души. Я снова присела, продолжая собирать ягоды.
 Со спины послышалось непонятное осторожное шуршание сухой травы. Я оглянулась. С левой стороны от меня, легкой рысцой, выстроившись в цепочку, бежали пять огромных желтовато-серых волка. Не обращая внимания на человека, они держали целеустремленный путь. Я замерла. Сердце учащенно забилось. Казалось, что стук его смогут услышать звери. И если почуют, мне конец. Я пригнулась еще ниже, делая вид, что не заме¬чаю,  и не представляю для них  особой опасности. Но искоса все же поглядывала на движущуюся цепочку. Первые четыре волка не обратили на меня  внимания, но пятый повернул огромную, желтую голову в мою сторону. Неожиданно мы встретились взглядом. Я тут же опустила голову ниже, будто продолжаю заниматься своим делом. Он замедлил ход. Но, глянув,  на уходящих сородичей, последовал за ними. Еще некоторое время сердце замирало от страха. И как только звери скрылись из вида, от нерв¬ного стресса я упала на землю. В голове ни осталось, ни единой мысли, кроме прошедшего страха, который продолжал сковывать всё тело. Когда возвратился Леонид, с полной корзиной грибов, я уже очнулась от шока и сумела, даже, набрать  ягод.
– Смотри, сколько! Здесь есть даже "белый гриб", – хвалился он, аккуратно перекладывая мясистые большие грибы в люльку.
Впервые в жизни, мы не переставали радоваться  такому изобилию, за которое не надо было платить деньги. Бедно просуществовав много лет в Казахстане, только сейчас почувствовали, что можно жить по-иному, пользуясь  своим желанием брать то, что преподносит природа.
– Мы должны заготовить на зиму много грибов  и наварить варенья! – радовалась я.
         Со мной соглашался и Леонид. Всег¬да угрюмый и не эмоциональный, его бесцветные глаза светились восторгом. Он постоянно приглаживал крупной рукой свой редкий взъерошенный чуб, поддергивал старые спортивные штаны, и не переставал повторять:– Да! Отлично!
         Домой с добычей возвратились поздно вечером. Люлька мотоцикла до краев была наполнена грибами. Ведро ягод стояло в глубине среди больших разноцветных грибных шапок.

15 сентября 1967 г.

     Начался учебный год. Леонид, я и дочь теперь в одной школе.
– Ваша Нелли попала в мой второй класс, – сообщила молодая учительница,  соседка по дому, седовласая, с короткой, но пышной прической, с карими большими глазами и пухлыми губами. Я вопросительно посмотрела на её, не совсем обычные для молодого возраста, волосы. Она заметила мой взгляд. И тут же поспешила ответить: – Вас интересует моя седина? Сама не знаю, почему поседела. Случилось это, когда мне не было ещё и тридцати лет. А сейчас уже 34 года.
– Я рада, что дочь будет учиться у вас. Хорошо, что учительница живет под одной крышей с ученицей. Будет постоянная связь с родителями.
– У меня нет своих детей. Мне трудно понять, что для ребенка лучше. Мой единственный ребенок -  муж. Вот и вся моя семья, – с грустью ответила она.
Мы разошлись по классам. А после уроков, я увидела эту учительницу  при выходе из школы. Она кого-то ждала. И как только я поравнялась с ней, она присоединилась ко мне.
– Домой? – спросила она.
Я кивнула головой. Некоторое время шли молча. Потом я спросила:
         – Когда нет детей, наверное, очень плохо? – продолжила я начатый разговор в школьном коридоре. И тут же задала другой вопрос: – Не пытались взять ребенка из детского приюта?
         – Как-то не думали об этом. Признаться и боюсь. Муж работает водителем, часто приходит под хмельком. Скучно жить, – и она вздохнула: – Нет в жизни никакой цели. Пустота.
         – А вы подумайте, Клавдия Федоровна. И муж пить перестанет. Сейчас ему не о ком заботиться.  Потом... появится ответственность.
         – Заманчиво говорите. Завидую вам. У вас такие хорошие умные дети. Ваша Неличка... просто прелесть. Такая активная, на каждый вопрос  тянет руку. Читает бегло. Я ее выбрала командиром класса. Когда ухожу из класса во время уроков в учительскую, за себя  оставляю её. Понимаете! Она отлично справляется. В классе стоит тишина. Хотела бы я иметь такую дочь.
          – Кто мешает? Имейте. Пусть будет чужая. Воспитайте её на свой лад. Поверьте. Не пожалеете. С детьми забиваешь все жизненные невзгоды. Они согревают душу.
          – Надо подумать, – и женщина улыбнулась. На пухлых щеках появились легкие ямочки:  – Да! Не забыли? Сегодня педсовет.
          – Не забыла.
          – Могу открыть секрет. Учителя наметили выбрать вас руководителем секции начальных классов.
          – Неужели? Вы же не знаете еще меня.
          – Как не знаем? Мы за эти пятнадцать дней к вам присмотрелись, как говориться, со всех сторон.
          – Конечно... льстит. Но коллектив для меня пока что чужой... Побаиваюсь.
          – У нас люди хорошие. Не обидят. Помогут. Справитесь.
          –  Надо подумать.
          – Но и это еще не все. Местком предлагает поставить вас на голосование, чтобы включить в местный комитет, – и она, заметив, мое удивление, громко рассмеялась: – На этих должностях мы все перебывали. Вы новенькая. Хотим запрячь вас в работу.
          – Не слишком ли? У меня двои детей. И потом... четвертый  класс. Большая  подготовка и много тетрадей.
          – 0х! Альбина Александровна! Дополнительная нагрузка не займет много времени. Секция работает один раз в месяц. Столько же заседает и местком.
          – Подумаю.
          Дома вечером я поделилась с Леонидом о моих  новых предстоящих назначениях.
          – Вот ещё! Откажись. У тебя и дома много работы. Вместо себя предложи мою кандидатуру. Скажи, что я справлюсь лучше, чем ты.
          – Хорошо. Если тебе очень хочется. Я откажусь. И внесу свое предложение, – согласилась я. А сама подумала: – Чего он боится? Что меня выдвинули, а не его? Или сработала зависть? Боится, что меня будут в школьном коллективе уважать больше чем его? Боже! Опять будет стараться меня унижать перед  учителями?

17 ноября 1967 г.

      Через два дня  состоялся педсовет, где и было оглашено то, что на днях  сообщила моя соседка по дому, Нелина учительница.
– Возьми самоотвод, – шептал Просмицкий, сидя со мной за одной партой.
Я дала самоотвод всем тем «регалиям», которые были мне предложены. В коллективе началось возмущение. Но слово попросил Просмицкий:
– Если вы считаете, что учительница не будет вести какую-нибудь общественную работу, я предлагаю ей заняться «Кукольным кружком». Это у неё получиться, думаю, не плохо. А все работы, какие вы ей предлагали, я могу взять на себя. У меня это получиться лучше, – говорил он медленно, заикаясь почти после каждого слова. Слушать его было трудно и как-то стыдно за него.
– Ну, спасибо, – шепнула я ему.
Он ткнул мне локтем под бок, и прошипел:
– Соглашайся.
– Да знаешь ли ты, эту работу? Нет. С ней я буду затрачивать времени больше, чем с теми работами, которые мне предлагали. Ты, что специально?
За прожитые годы в этом человеке видела много подлости, но подобного открытого, не соблюдая приличия и не боясь отрицательного мнения, столкнулась впервые. Мой отказ от предыдущих обязанностей вызвал в коллективе шепоток. Я видела их возмущение. Мне пришлось попросить слово.
– Я согласна на «Кукольный кружок»
После коротких, но бурных дебатов, объявили перерыв. Курящие вышли в коридор, некоторые остались в классе. Я вышла со знакомой учительницей присоединилась к тем, кто пошел курить. Разговаривая с ней, я случайно бросила взгляд на Просмицкого. Он подходил то к одному, то к другому. Что-то доказывал. Его лицо превращалось, то злым, то льстивым, порой улыбчивым, но искусственно. Следя за мужем, я в душе хохотала:
– Прорвало-то как! Иж как «хлопочет», – продолжала думать я: – Захочешь власти, всю совесть потеряешь.
Прозвенел звонок, и учителя вошли в классную комнату. Тут же приступили к тайному голосованию. Потом  члены комиссии удалились для подсчета голосов. Тем временем коллектив решал разные школьные вопросы. Наконец, комиссия возвратилась. Положили с результатами листки на стол. Заключение прочел директор школы. Долговязый худощавый молодой мужчина, с пышными темными усами и такой же шевелюрой.
Итак. Я стала руководителем «Кукольного кружка». Просмицкий чинов так и не получил. Видно коллективу не было понраву самовыдвижение. Посчитали не приличным самовосхваление.
– Вы довольны, Альбина Александровна?
– Конечно, – ответила я. Хотя, это была ложь.
Я-то знала, что, значит, научить детей работать с куклами? Не легкая и кропотливая работа. А выступления будут ожидать срочного.
Домой возвращались с учительницей. Леонид остался в школе.
– Обидели вы коллектив. Почему-то на вас возлагали большие надежды. А вы отказались. Подослали мужа, чтобы он уговорил всех вычеркнуть вас из бюллетеня. А себя просил оставить.
– Надо было бы, и оставить его. У него времени на общественную работу больше, чем у меня.
– Вы думаете, с куклами меньше затратите время?
– Нет. Конечно. Но хочу добавить. Я мужа не подсылала. Он действовал от своего имени.
– Да!? Почему так? Вот уж не подумала на него. Против вас настраивал всех. Доказывал, что хорошо знаком с профсоюзной работой. Что он лучше вас справиться. Что? Действительно, правда?
– Не могу сказать. Мы работали в разных школах. Я не интересовалась его деятельностью. Если он говорит, возможно, так и есть.
Скоро мы забросили эту тему, и перешли на школьных детей и в основном на моих. Больше всего говорили о Нелличке. Учительница не переставала восхищаться моей дочерью.

17 декабря 1967 г.       
•          
      Время бежит неуловимо быстро. Отшумела осень золотым листопадом, дождливыми  днями. Наступила зима. Завихрился уже снежный декабрь. Приукрасил улицы, прикрыв человеческие погрешности белым покрывалом. Заморозил с подхрустом песчаные тропы. На солнце все серебрится и сияет. И хвойный лес нарядился тоже в зимний наряд. Низкорослые молодые ели, что на обочине, оделись в белые блестящие сарафаны. Выглядят  русскими невестами, словно вот-вот пустятся в пляс. Настоящая русская зима, с санями и повозками. Радуется душа, когда видишь бегущую рысцой, запряженную лошадку.
          Воздух чист и прозрачен. Дышится легко и весело. В такой день пагода завораживает и не отпускает от себя. Хочется идти медленно, растягивая удовольствие. Но дела не ждут. Отряхнув снег с зимних сапог, я вошла в дом. Сняв искусствен¬ную китайскую шубу, опустилась на диван.
          – Ты зря "нападала" на меня, что я тебя "толкнул" на кукольную работу. Театр процветает. Директор бесконечно хвалиться им перед любой комиссией.               
          – Но ты видишь, сколько времени затрачиваю. Успех достался с огромным трудом. Надо было изготовить ширму, нарисовать декорацию, найти пластинки со сказками. А сколько затратили времени на музыкальное оформление? Сам знаешь.  Спасибо и учителям.
– К  Новому Году, что-нибудь приготовила?
          –Думаю... обойдемся пока сказкой Шуриневой «Дед Мороз». А после зимних каникул поставим «Репку» - Ландау. Вернусь с сессии и приступлю.
          – Ты собираешься ехать в институт? – хмуро, спросил Леонид.
          – Непременно. Не могу же постоянно брать  академический отпуск.
          – А я с институтом завязал. Не поеду. Хватит четыре курса. Останусь преподавателем по трудовому воспитанию.
          – А диплом?
          – Не выпустит меня на госэкзамены преподаватель «по матанализу». Взъелась, – и он поднялся с дивана, взял сигарету и закурил:  – А что если перевестись в другой город?
          – Твое дело. Как хочешь.
          – А вообще-то, мне надоело учиться. Да и ты бы не ездила. У тебя тоже четыре  курса. Останешься учителем начальных классов.
          – Не полных четыре курса. Надо  сдать еще несколько экзаменов. Я все же поеду.
         – Тебе только бы ездить! На черта тебе надо! – убегая в ванную комнату и хлопая дверью, крикнул он.
         – Это мое дело, – буркнула я, переодеваясь в домашний голубой с цветочками байковый халат.
Дети готовились ко сну, а я, перекусив, села за письменный стол проверять тетради. Леонид, продолжая, недовольно бурдет по поводу моего отъезда, пошел тоже спать.

18 мая 1968 г.
       
       Минула первая зима на Новосибирской земле. Сменились месяца один за другим. И вот появился май,   радуя своим ярким разноцветным нарядом. Деревья оделись в пушистую мелкую листву. Земля украсилась мягким зеленым ковром,  с ранними цветами. С каждым  солнечным днем в прозрачном голубом небе все звонче и веселее рас¬певают на разные голоса, возвратившиеся с юга птицы. Весна увереннее набирает бразды правления.
          Если по приезде, мне казалось, что семейные взаимоотношения  должны были бы улучшиться, то после зимы, поняла, что обманулась. Оказалось, невозможно научить человека любить свою семью. Леонид равнодушен к ней. Я не могу понять, почему он каждый раз едет за нами? Почему не оставит в покое? Как и прежде, его  волнует вновь новый объект, который он  присмотрел в школе.  Удивляет то, что без всякого стыда целую зиму приухлястывал за  учительницей, которая была свободного поведения и не очень молодая. Но главное, она отвечала ему взаимно. Мне было стыдно перед коллективом, которые явно видели их взаимоотношения. Я старалась делать вид, что не вижу и ничего не понимаю. Но глупо. Люди же вокруг взрослые и не слепые.
          Меня радовала только школьная жизнь. Класс занял первое место в конкурсе по школе на лучшие поделки и макеты. Получил шесть похвальных грамот за активную пионерскую работу, плюс горн и два  баскетбольных мяча. Но больше всего ученики обрадовались премии, которая состояла из 35 рублей. На эту сумму мы устроили  в классе чаепитие со сладостями. Дети радовались и веселились от души.
Радовало и другое. После смерти матери, переехала к нам из своей деревни, сестра отца - Валентина с сыном. Недавно купила на противоположном конце нашего рабочего поселка – Сузун небольшой домик.  Устроилась на работу в центральную библиотеку в качестве библиотекаря. Её сын Женя вырос. Превратился  в красивейшего подростка, с милыми нежными чертами лица, длинными, как у девочки, загнутыми густыми черными ресницами. Высокий лоб, прямой острый нос,  и выразительней развез  губ, которые ярко выделялись на бледном матовом лице. Особенно удивляли черные глаза, излучающие острый ум. Он был талантлив во всех отношениях. Об учебе говорить не приходилось. Все восемь лет  учился  отлично. Порой, сравнивая мать и сына, казалось, что этот ребенок с другой планеты. Он совершенно отличался от матери, которая была квадратного телосложения, маленького роста, и похожая на  женщину не далекого ума.
Зимой, после переезда Валентины, приехали и мои родители. Они заняли у свояченицы деньги и купили бревенчатый красивый, расположенный на бугре дом. По виду он выделялся от остальных домов, которые тянулись вдоль не широкой улицы. Дом состоял из крытого двора, новой бани, что находилась на задворках, где тянулся земельный участок из семи соток, с ягодными и яблочными деревьями. Рядом с баней был новый сарай, где родители спланировали держать кур. В самом доме было три небольшие светлые комнаты. Две спальни, зал и кухня, с русской маленькой печью. Родители были бесконечно рады и счастливы своему приобретению. Но почему-то удивляло и настораживало то, что все это приличное хозяйство было куплено за небольшую сумму. В этом доме, почему-то хозяева не задерживались  долго. За короткий срок после постройки первым хозяином, дом передавался из рук в руки уже много раз. Что-то неведомое гнало из дома новых покупателей, и они избавлялись от него. Наши родители были атеистами и не верили в разные чудеса. Оттого, возможно,  и были счастливы приобретению.
Меня лично радовало, что их дом находился недалеко от нашего многоквартирного кирпичного дома. И что моим детям будет легко бегать к деду и бабе в гости.

12 сентября 1968 г.

      Пока я была на сессии в Семипалатинске, в наш поселок переехал  на постоянное место жительство брат Арнольд, с тремя маленькими сыновьями и женой. Отслужив армию, вернулся и Шурик. Из нашего семейства не хватало одного Толика. После тюрьмы, его забрали в Армию. Он теперь служил в Москве и руководил духовым оркестром.
 Часто Шурик приходил к нашему дому и по долгу сидел вместе с мужиками на лавочке. Здесь находился и Леонид. Главным образом мужчины говорили больше всего о рыбалке. Каждый хвалился своим уловом. Не первый раз я слышала, как Леонид рассказывал, что они с Шуриком поймали такую большую рыбу, которую пришлось рубить топором. Мужики слушали и восхищались.
 Обняв за худенькие плечи племянника, Шурик спросил Сашуню:
           – Ну что, браток, и ты в школу пошел? Как дела? Много двоек нахватал?
           – Нам оценки еще не ставят. У нас за ответы дают флажки, которые ставят на парту. Если отлично ответил, получишь красный флажок. На хорошо  -  синий. На три - желтый. На два - черный, – застенчиво рассказывал мой сын своему дядьке.
           – Ты у матери учишься? Она тебе, наверное, черные флажки не ставит? – в шутку заметил Шурик.
           – Сына, ответь: мама мне поблажки не дает. Наоборот, больше требует, чем у остальных, – вмешалась я в разговор между дядькой и племянником.
           – Да! Да! – крикнул Саша и убежал к мальчику, который показался на горизонте.
          – Ничего. Я тоже когда-то учился у матери. Тоже отвечал хорошо. Она меня гоняла по предметам больше чем остальных. Мне потом пригодилось. Я учился легко в старших классах. А Нелька уже в третьем классе учится? – спросил он, посмотрев серыми глазами на меня.
          – Да. Её учительница живет в нашем доме. Даже в одном подъезде.
          – Не повезло. Всегда под наблюдением, – и Шурик заулыбался.
– Наоборот хорошо. Меньше будут баловаться.
          – Ну, что? Алька, сегодня пойдем с тобой в кино? Леньку не зову. Он на такие мероприятия не ходит.
          – Я, конечно, пошла бы с удовольствием, но у меня много тетрадей. Надо все проверить и в каждой тетради показать букву, что бы ребенок мог повторить на уроке.
          – Альбин! Не отказывайся. Мне одному скучно, – и брат капризно скривил рожицу.
          – Шурочка! Я придумала! На втором этаже живут две девушки. Они приехали отрабатывать после института. Сейчас работают детскими врачами в нашей больнице. Я тебя познакомлю с ними. Они каждый день бегают в кино. Парней у них нет. Думаю, они тебя с удовольствием примут в свой коллектив.
          Брат согласился. Дело сделано. Теперь он меня больше не будет таскать на киносеансы.

8 октября 1968 г.
         
     Как только закончились уроки, в дверь класса заглянула черноволосая учительница, женщина лет тридцати шести, маленькая пышная, на коротких ножках с улыбающимся смуглым лицом:
          – Не забыли? Сегодня занятие учителей. Ваш доклад "Новости науки" готов? Не забудьте! После уроков собираемся в одном из классов.
          – Конечно, не забыла. Сейчас выпровожу учеников и подойду, – успела выпалить я и дверь закрылась.
          – Мама, мне тебя ждать? –  подойдя ко мне, на ухо шепнул мой сын.
– Нет, Саша. Иди домой. Только будь осторожен, когда пойдешь через дорогу.
– Сам знаю, – деловито заявил первоклассник, поправляя лямки ранца, что висел за спиной и выглядел большой ношей на худенькой фигурке.
– Дети! Не забывайте вещи в парте. Посмотрите  еще раз.
Ученики, готовые к выходу, суетливо заглядывали в парты. И каждый вслух  сообщал о своем результате. Интересно смотреть на этот исполнительный народец. Маленькие, но аккуратные, в школьных формах, с белыми воротничками, коричневыми бантами, и такие на вид самостоятельные и обходительные. Здесь они стараются выглядеть взрослыми,  разговари¬вает ясно и рассудительно. Но я-то знаю по сыну. В школе он ученик, держится наравных со всеми, редко обращается за помощью к учителю, а дома маленький пискля и плакса.
 И как только класс опустел, я с облегчением вдохнула.  В дверях появилась мелкого телосложения, миловидная  вожатая:
– Альбина Александровна, вас ждут.
– Иду! – и следом выскочила за девушкой.
Классная комната, где собрался коллектив начальных классов, ещё хранила запах учеников.  Казалось, они оставили частицу своего биополя. Учителя, в основном до сорока лет, рассевшись за партами, о чем-то тихо шушукались. Так как мне предстояло выступление, я выбрала, первую парту справа от стола.
От коллектива подальше, ... на дистанцию? – пошутила одна из женщин.
– Отсюда ближе бежать к столу, – ответила я подобным тоном.
         Признаюсь откровенно, я не обожаю подобные мероприятия. Устаю слушать переливание одного и того же "из пустого в порожнее". Утомляюсь от бессмыслицы всех этих сборов, «для галочки». Жалею время, впустую затраченное.
Наконец, дошла очередь моего выступления. Я встала. Одер¬нула коричневую кофту от костюма, поправила белый шелковый бант от блузки и выпрямилась у стола.
 – У меня небольшой доклад на тему: «Новости науки». Речь пойдет о достижениях медицинских ученых.
 Ньютон говорил, что он велик потому, что стоит на плечах гигантов - предшественников.   На таких же  гигантах стоит и  будущий наш Советский ученый Володя Демихов, который еще третьекуретником МГУ в 1937 году в лаборатории кафедры физиологии провел фантастический опыт - имплантиревал /пересадил/ созданное им искусственное механическое сердце собакам, и некоторые из них жили более двух с половиной часов. В 1946 году проведена была  первая в мире пересадка дополнительного сердца собаке прямо в грудную полость – рядом с собственным. Дружок прожил пять месяцев.    
     В 1947 году – были первые в мире   пересадки собакам только легкие /без сердца/.  Жили собаки более месяца.
     ... Страна читала фантастическую повестъ А.Беляева "Голова профессора Доуэля". И никто не подозревал, что среди нас, по улицам Москвы ходил человек, в лаборатории которого жила собака с двумя головами. Осуществленная фантастика удивляла даже ученых всего мира. В 1951 г. В.П.Демихов опять осуществляет впервые в истории науки, замену сердца собаки на донорское без использования в ходе операции гипотермии или аппарата искусственного кровообращения.   В 1954 году - новый прорыв в неведомое - В.П. Демихов совместно с дру¬гим ученым впервые в мире осуществил пересадку собаке второй головы с передними лапами /жила до 29 суток/
         И только 12 августа 1958 года "Медицинская газета" помещает на своих страницах статью В.П.Демихова "Пересадка жизненно важных органов", в которой автор подвел некоторые  итоги своей работы. В 1960 году,  в Москве издается монография В.П.Демихова "Пересадка жизненно важных органов в эксперименте". Книга является итогом многолетних трудов автора.
         В 1965 году - в мире было уже сделано 719 операций пересадки человеку почек, взятых через 2 часа после наступления смерти. Но в СССР было запрещено проводить операции на людях.
         Когда южноафриканский хирург Кристиан Барнард провел в 1967 году пересадку человеческого сердца, газеты всего мира, восторгаясь чудом, вспоминали о В.П.Демихове, у которого Барнард в Москве в шестидесятых годах знакомился с техникой уникальных операций.  Случилось так, что слава стала принадлежать ни первооткрывателю.
         В этом, 1968 году, впервые  профессор Вишневский Г.М. решился на пересадку сердца человеку.
         Закончив читать, я подняла голову. Стояло полное молчание. В лицах слушателей, я не заметила особого восторга. Не последовало и обсуждение.
         – У меня всё, – пролепетала я в растерянности, ожидая большего, но в замен услышала только слова благодарности от руководителя секции.
         И только одна учительница, вдруг, добавила:
         – Скоро человеку пришьют к дурной голове, умную.
         В ответ несколько человек иронически заулыбались.
         – Называется... поняли суть, – с огорчением подумала я: – Неужели этих людей не волнует новое? Это же великое открытие века. Сенсация. Не может быть, что не дошло до их сознания? У них, видимо, "позднее зажигание", – решила я, успокаивая себя.
         – Откровенно говоря, нас больше всего должна волновать нестабильность в Чехославацской республике, – сделала вывод ведущая. И она открыла журнал, где была мизерная заметка, из которой вряд ли, что можно было понять.
         – Что-то не пойму. Что там происходит? – задала вопрос одна из присутствующих.
         – Да я и сама твердо не знаю. Кажется, в республике что-то не ладное происходит.
         – Я лично, ночью, слушала по радиоприемнику передачу Би-би-си. Радиоволна сообщала, что туда, для подавления бунта введены наши войска, – добавила одна из учителей.
         – Давайте не будем трогать запретную тему. Это не наше дело. Пусть с этим вопросом разбираются власти, – перебила руководитель секции: – А если слушаете Би-би-си, то не докладывайте всем.
      Возвращаясь, домой, я продолжала думать о Демихове. Странно происходит в жизни. В своей стране человека не ценят за его талант. Подобное произошло и с живописцем 17 века Хусепе Рибера, который написал картину «Кающаяся Магдалина». Когда художника спросили, почему он не вернулся на родину, он ответил: «Испания – добрая мать для иностранцев и жестокая мачеха для своих уроженцев». Всю жизнь он прожил в Италии. Он стал одним из представителей «золотого века».

28  октября 1968 г.

      Однажды Просмицкий, после запоздалого возвращения домой, заявил: «Мы-Просмицкие гуляем, но семью не бросаем». Но недавно пришло письмо от его матери. Она. просила, чтобы сын приехал и помог выдворить отца из дома. Отец привел любовницу с деть¬ми и теперь выгоняет её. Я предлагала Леониду поехать и помочь матери, но он наотрез отказался, заявив: "Я их не женил и не мне разводить. Пусть сами разбираются".
          В другом письме мать сообщила, что приезжала старшая дочь и помогла. Мужу она выплатила деньги за полдома. Он уехал с любовницей.
– Что ждет меня? Как поступить, не дожидаясь такой же участи?
          В жизни, чтобы разойтись испробовала все варианты. Чемодан с вещами уже выбрасывала. От него уезжала.  Мирные переговоры вела. Старалась быть любящей женой. Что же сделать еще. От разгульной жизни он не отказывался.
          Пока размышляла  у окна, поселок вспыхнул множеством мелких огоньков, как будто рассыпались звезды в ночи. Справа доносился шум тайги. Прислонившись головой к окну, я следила за мерцанием звезд на небе. Душу заполняло умиротворение. Вдали послышался рокот мотоцикла. Этот звук изучила и могла узнать его из тысячи. Душевная тишина исчезла в один миг. Приехал Просмицкий с очередной встречи с любовницей. Отойдя от окна, я быстро отправилась в спальню и претворилась спящей.

29 октября 1968 год.
   
       Конец октября. Осенний день на редкость солнечный и теплый. Недавно, отбыв незаслуженное тюремное наказание, Толик возвратился домой. Но свобода   оказалась относительной. С первой минуты появился участковый милиционер и приказал завтра же явиться в отделение, чтобы встать на учет.
         Бледный худой, с большими черными глазами, наполненные грустью и разочарованием. Таким он предстал перед родными. И не было надобности спрашивать, что пережил этот молодой человек за два года лишения свободы. Вернулся, с разбитой униженной, вернее сказать, поруганной и истоптанной душой. Тюрьма уничтожила в нем все живое, любящее, превратив его в пугливое, замученное существо. Она не могла отобрать только  его природные данные. Он по-прежнему оставался, божественно красив. Те же вьющиеся черные волосы, матовое овальное лицо, прямой аккуратный нос, и выразительный разрез добродушных губ. С худым, но стройным пропорциональным телом, он был кипарисом.
          Встречу отмечали  у родителей, в новом доме. Собрались только  родные. Особого веселья за столом не было. Никто из членов семьи не  спрашивал, как там жилось. Боялись и остерегались напоминать о пережитом ни звуком, ни взглядом, ни намеком. Словно ничего не происходило. Было больно смотреть на искалеченную душу человека, который, не начав жизнь, попал в омут.
         Но только для гостя выглядело все по-иному. Выпив рюмку, его ослабленный организм не удержался от нахлынувшей боли. Прикрыв узкими ладонями красивое лицо, Толик  зарыдал, как ребенок. Плача приговаривал:
          – За что? Братцы, за что?! – тяжело вздыхая, вытер обильные слезы с бледных щек.
          – Все позади. Успокойся, – уговаривали все на перебой.
         Поняв, что проявил слабость, Толик окончательно успокоился и стал вымученно улыбаться.
– Он очень плохо спит. Ночью страшно кричит и соскакивает с постели, – рассказывала шепотом мама  на кухне.
         В это же время, в зале, за столом, своим состоянием  делился и сам Толик:
         – Каждую ночь мне снятся кошмарные сны. Будто ведут меня на рас¬стрел. Просыпаюсь от собственного крика. Дома уже три дня, а сны продолжают мучить. Успокаиваюсь когда вижу, что у кровати стоит мама.
         – Держись. Все пройдет. Главное остался жив и здоров, – успокаивал отец, обнимая сына за худые плечи.
         – Я должен начать новую жизнь.
         – Правильно решил, – поддержали родные: – У тебя все получится. Будет всё хорошо.

12 ноября 1968 год.
 
       После приезда младшего брата, мы часто стали выезжать на рыбалку. Не было только Шурика. Он поступил учиться в высшую милицейскую школу и теперь жил в городе Новосибирске. Кроме меня, Леонида и Толика, ездил с нами и отец.         
      Место, где мы расположились на берегу Оби, была ровная площадка, с высокой сухой травой. Напротив тянулся корявый кустарник. За ним низкорослый лесок. И все это превратилось, в ночной мгле, в таинственную черноту. И только около разгорающегося костра было светло и просторно. И чем выше поднимались языки пламени, тем отчетливее виднелись смуглые лица людей в телогрейках и в зимних шапках. Рыбаки, забросив снасти в воду, ожидали, улов только к утру. Сейчас они, рассевшись, у костра  сочиняли "байки", курили, грелись горячим чаем.
          На ночном небе появились блестящие крупные звезды. Нахлобучив ушанку и укутавшись, в длинное   теплое  старенькое пальто Леонида, я лежала на боку и следила за мужчинами. В разговор не вмешивалась. Больше всего любовалась очарованием ночи и вслушивалась в  разнообразные звуки. 
Где-то далеко по воде донесся звук моторной лодки. Рыбаки разом умолкли и насторожились, как охотничьи собаки. Не доезжая до нашего берега мотор, неожиданно заглох, и послышались легкие всплески от весел.
         – Рыбнадзор! "Рыжий"! – крикнул чужой голос из-за кустарника.
          Только сейчас мы поняли, что на берегу каратали ни одни.
         – Альбина! Иди на берег! Задержи "Рыжего", – скомандовал  Леонид, и поволок в темные кусты дополнительные сети и дневной улов крупной рыбы, которую запрещали  вылавливать.
         – О чем с ним говорить? – забеспокоилась я, поднимаясь с нагретого места.
         – 0 чем хочешь. Только не говори об улове. Иначе не миновать штрафа и конфискуют крупную рыбу.
        Спрыгнув с крутого обрыва, я медленным шагом прошла к воде. Река пела извечную свою журчащую песню. Лунный свет скользил по стальной зеркальной глади, освещая вдалеке лодку. Человек в посудине медленно и осторожно опускал в воду весла, которые издавали тихое бульканье. Лодка  крадучись приближалась к месту, где стояла я. Скоро человеческая фигура стала видна отчетливее. Я сделала вид, что бесцельно брожу вдоль берега, хотя тайком следила за реакцией незнакомца. Лодка пришвартовалась к берегу. Я  направилась в противоположную сторону. Но из-под нахлобученной шапки видела, как из нее вышел человек и направился за мной. Я резко оглянулась, и как бы испугавшись, вскрикнула:
– Ой! Вы тихи, как кошка. Напугали....
– Извини. Не хотел, – и громко рассмеялся: – Чего здесь делаешь?
– Гуляю...
–Ты чей, пацан?
– Пацан не чей. Сам по  себе. Гуляю, – теперь засмеялась я.
– Сюда приезжают не гулять, а рыбачить.
– А мы уже нарыбачились. Сейчас отдыхаем.
От моих слов "Рыжий" насторожился. Я чувствовала, что сейчас начнет все выспрашивать у глупого болтливого мальчишки.
– Ты ни един?
– Конечно, нет.
– Где остальные?
– Там. У костра уху варят.
– А ты, почему здесь один бродишь? Кого-то  ждешь?
          – Жду.               
          – Кого? –  с тонким любопытством спросил он. Шагая рядом, заглянул в моё лицо.
– Может быть вас.
–Почему меня? – не ожидая такого ответа, удивился мужчина.
– Так просто. Ни вас, так кого-нибудь другого.
– Зачем? – и он расхохотался так, что смех в ночи звонко прокатился по воде.
– Скучно. Поболтать  хочется.
– Почему скучно? – и он опять пристально посмотрел на меня. Я не отвернулась.
– Надоели мужские  байки.
– Кажись, ты не пацан. Вы женский представитель. Извините, что не сразу понял. Назвал вас на ты, – уже добродушнее и доверчивее заговорил  он, но с тем же скрытым любопытством: – С кем приехали?
– С братом и его друзьями, – улыбаясь, ответила я, плотнее запахивая  длинное пальто, полы которого касались земли.
– Ваш видок окончательно спутал меня, – улыбнувшись, оправдывался мужчина: – И о чем же ваши рыбаки болтают?
– 0 разном. Всякие страсти-мордасти сочиняют.
– Наверное, вспоминают и рыбнадзора?
– А вы, что... его знаете? – с сарказмом спросила я
– Приходилось. Он такой "зануда". У всех сети и рыбу  отбирает, штрафует.
– Зачем? – проявила я интерес, как бы ради любопытства.
– Да говорят, появились браконьеры. Ловят рыбу сетями, а потом продают.
– А что... сетями нельзя? – прикинувшись наивной девчонкой, спросила я, поглядывая на собеседника.
– Вы, что первый раз на реке?
– Да. А что? Мы приезжие.
– Что? Вообще приезжие?
– Мы из Казахстана в Сузун недавно переехали.  У нас там была маленькая речушка. Рыбачить не приходилось. А здесь красивая природа. Хорошо отдыхать. Чистый воздух...–  и я с довольным видом вздохнула, взглядом  обводя окрестность.
– Вы правы. Здесь, как в сказке. Особенно летом. Сейчас немного холодновато.
 В  голосе незнакомца исчезла выпытывающая нотка. Говорил с интересом. Мы бродили вдоль берега, забыв о своей поставленной цели, и не думали, кто кого перехитрит. Из его рассказов узнала бесчисленное множество о жизни фауны и флоры. И когда, как показалось, исчерпались выдающиеся моменты, он вновь вернулся к своему предназначению.
– Так, где же ваш улов?
– Там... у костра, – не соблюдая всякую осторожность, заявила я.
Последнее время мне  везло с ловлей рыбы удочкой. Я налавливала по ведру  маленьких окуньков, которые Леонид использовал для наживки  к сетям.
– Покажите? – с какой-то радостью спросил он.
– Конечно.
– И много наловили?
– Очень.
 И  я почувствовала его интригующий азартный интерес.
– Пойдемте. Не терпеться посмотреть. Порадоваться вместе с вами, – и он направился к тропе, ведущей вверх, ища глазами, где удобнее взобраться: – Не боитесь рыбнадзора?
– «Рыжего»?
Услышав свою кличку, человек опять громко рассмеялся.
– Да. Его.
– А вы? Не боитесь? Вы, вероятно тоже не просто прогуливаетесь по реке? – сделав вид, что мне  не известно, что передо мной сам, «его величество», рыбнадзор.
– Боюсь. – Теперь в его голосе звучала полная уверенность, что встретил наивную девчонку, которая выдала обоих собратьев: – Ну! Дайте вашу руку. Я помогу  взобраться, – и с легкостью  выдернул меня из - под бугра.
Мои рыбаки, спокойно развалившись у догорающего костра, не обращали на нас внимания. Леонид пробовал уху ложкой из ведра, подвешенного над огнем. Толик лениво повернул голову в нашу сторону, словно, не проявляя особого интереса.
– Ты, сестричка, что-то запропастилась? Хотели идти искать. Думали... не уволок ли водяной.
– Кому я нужна? И куда я денусь? Кругом вода. А вот замечательного спутника нашла, – медленно приближаясь, говорила я.
– У вас отличный нюх. На уху приехали? Уха отличная, двойная. Присаживайтесь ближе к костру, – дружелюбно пригласил Леонид гостя.
– Спасибо, – ответил он, продолжая стоять: – Ваша рыбачка хвалилась уловом. Показывайте,  – и, улыбаясь, посмотрел на меня.
– Пойдемте, – и я направилась к ведру, которое стояло поодаль. Мужчина последовал за мной. 
Засучив рукав пальто, я сунула руку в ведро и взрыхлила кипящую рыбную массу. Она' серебром  заблестела на свету.
– Здесь рыбы почти ведро. Воды немного, – и бросила взгляд на человека, который с удивлением смотрел серыми глазами.
И только сейчас я хорошо  разглядела его загорелое симпатичное лицо,  лет тридцати пяти. Из-под шапки-ушанки выбивались кудрявые огненного цвета волосы. Рыбаки рассказывали, что в прошлом году в него стреляли. Ранили. Победив смерть, он вернулся на свою работу.
Рыбнадзор, увидев мой улов, звонко по-мальчишески расхохотался.
– Эх, рыбаки! – Эта разве рыба? А уху-то, из какой варите?
– Из окуней. Мы не чистили. Говорят уха вкуснее, – хвалился Леонид: – Уже готова. Сейчас будем ужинать. У нас и бутылочка есть для согрева.
– Девушка, пойдемте со мной к лодке. Я вас угощу настоящей рыбой.
– Правда? – и я последовала за ним.
Он первым  спрыгнул с обрыва, и с легкостью поймав меня, поставил рядом. Быстро развернулся, и мы очутились у лодки. На дне лежала  много сетей, где  шевелились огромные рыбы. Мужчина в зеленой телогрейке, притянутая широким ремнем и в высоких резиновых сапогах, прыгнул через борт и  извлек со дна самую большую жирную рыбу. Ели, приподняв, на  вытянутой руке, спросил:
– На уху хватит?
– Это нам?! Что вы?! Конечно, хватит... На несколько семей и на несколько дней, – смущаясь, залепетала я. Мне стало не по себе. Стыдно за обман этого добродушного милого человека: – Я не унесу.
– Зачем же. Я помогу, – и вылез из лодки.
За всеми быстрыми действиями мужчины я следила внимательно и не переставала себя ругать за свой обман.
Поднявшись из-за бугра, с достоинством и гордостью, держа на весу рыбу, которая хвостом волочилась по земле, он подошел к костру и бросил её на высохшую  траву. Мои мужички от удивления разинули рты. Рыбнадзор, сдвинув шапку на затылок и обнажив рыжий кудрявый чуб, проговорил:
– Кушайте наздоровье.
          – Спасибо! Спасибо, – почти хором воскликнули  рыбаки, явно  обалдев от щедрого угощения.
          – За такую красавицу стоит выпить, – и Леонид поспешил открывать бутылку.
После ужина, когда рыбнадзор собрался уходить, я остановила:
– Извините меня.
–  За что?
– Я назвала вас "Рыжим".
– Ничего страшного. Я уже привык. Эта кличка стала  вторым именем.
Не подкрепленные страхи прошли. Все закончилось благополучно. Теперь можно готовиться и ко сну. Мужички разгребли костер. Угли загасили водой. Место после костра устелили еловыми и пихтовыми лапками, и всё прикрыли  стареньким одеялом. И только потом натянули палатку. Скоро внутри  стало  очень тепло.
– Снимайте фуфайки. Ими будем укрываться, –  скомандовал Леонид.
– Не замерзнем? – забеспокоилась я.
– Будет жарко до утра. Костер хорошо прогрел землю. Будем  спать, как на печи.
Мужчины в палатку влезли первыми. Я втиснулась, между братом и Леонидом. Надышавшись за день свежим воздухом, и плотно отужинав, мы быстро заснули! Всю ночь я просыпалась оттого, что припекало бок. Перевернувшись, тут же проваливалась в сон.

27 января 1969 год.

      В январе начались трескучие морозы.    Доходили до пятидесяти градусов ниже нуля. В такие дни хорошо сидеть только дома и следить через замерзшее окно за разгулявшейся метелью, которая усердно забрасывала горстями стекла. Любоваться бесконечной пляской и кружением снежинок. Прислушиваться к монотонному пению неудержимой вьюги,  к завыванию и свисту в трубе чего-то незримо-таинственного. Вой, который то затихает, то усиливается. Подобное явление  для меня ново и интересно. Оно вызывает какое-то необычное состояние души. Радует своей новизной, но и наводит на грусть оттого, что находишься в домашнем плену.
Зато после шальной погоды, когда на перламутровое зимнее небо выплываем колючее солнце, хочется бежать куда-нибудь, лишь бы прикоснуться с природой.
В морозные дни начальные классы прекращают свои занятия. Однако учителя все равно посещают школу.
      Перед работой, я решила забежать к родителям. Мой путь проходил через лес, который стеной прилепился справа от нашего дома. Извилистая вытоптанная дорожка тянулась по краю сказочного заснеженного массива.
В морозный день лес окутан молочным туманом. Сквозь густую пелену и снежные одеяния деревьев, что возвышаются, как часовые, пробиваются лучи ослепительного солнца. Острые пучки света тянутся длинными тонкими нитями и прорезают густые развесистые лапки ельника, примостившиеся на среднем этаже лесного дома. Лучи опускаются ниже и пронзают верхушки тех деревьев, что утонули в сверкающем пушистом снегу. Все вокруг играет и переливается. Сверкают воздушные снежные шапки и шубки  маленьких елочек,  что остались на плаву снежного океана.
Узкая тропа выходит из заколдованного леса. Вокруг нее стелется гладкими волнами белый до боли серебристый снег. На его отшлифованность мнимая. Стоить сделать шаг в сторону, как угодишь в плен глубокой рыхлой массы, из которой трудно выбраться.
В родительском доме семейство было всё в сборе. Но каждый занят своим делом. Мама, как всегда гремела посудой в кухне. Толик был занят какой-то работой в одной из спальных комнат. Отец хлопотал на дворе. А Шурик гладил свои брюки. Из семьи, он самый аккуратист. Всегда наглаженный, при галстуке и белоснежной рубашке. Даже дома находился в спортивном костюме, чистом и не с вздутыми на коленях.
– Куда-то собираешься? – спросила я, как только появилась в их доме.
– Готовлюсь к вечеру. Пойду к своей Галочке в гости.
Мы перекинулись еще несколькими фразами, и перешли на разговор о погоде. Услышав нас, в зал вошла мама:
– Просто ужас сколько снега. Ходила в гости к Арнольду, ели дошла. Но смешнее всего, когда я оступилась и упала не  на тропинку, а в сугроб. Угадила на спину. Стала подниматься, но не тут-то было. Упереться -то не во что. Рука проваливается, нет дна. Перевернуться не могу. Барахтаюсь, как жук навозный. Ну, думаю, так и замерзнуть недолго. А вокруг ни души. Потом умудрилась перевернуться на живот. И давай ползти по-пластунски. Ели-ели добралась до тропинки. –
Мама рассказывала и смеялась. Смотря на нее и представив, как представительная дама, с внушительным животиком ползет по снегу, мы хохотали. Она, вытирая от смеха слезы, добавила: – Сейчас смешно. А в тот момент напугалась. И мне было не до смеха. Я рассказала Арнольду, как к ним добиралась. Он говорит: надо возвращаться в Казахстан. Там тепло. Нет таких морозов и такого снега.
         – А ты ему? – хором спросили мы.
– Нет уж! Мне нравиться русская зима.
– Мне тоже нравиться здесь. В прежние края меня не заманишь самым сладким калачом.  Если и придется куда-то ехать, то только вперед, – заявила я.
Мама и Толик вновь ушли по своим делам, а мы остались вдвоём с Шуриком.
– А где этот  перёд? – спросил он, продолжая гладить.
– Дальше на Север! До Обской  губы.
– Там налету замерзают птицы, – возразил брат.
– Мы в шкуры обрядимся, – шутила я.
– Сидите на месте. Куда-то еще засобирались, – заворчала мама из кухни:  – Не хочу представить даже  эти переезды.
– Не волнуйся! Альбина фантазирует, –  успокоил Шурик.
Фантазия моя или нет, но решение зародилось, с того момента, когда Леонид вернулся к своим похождениям разгульной жизни.
– А почему выбрала Обскую губу?
– Хочу пожить у моря.
–Не лучше бы выбрать теплое? – продолжая гладить и изрещко бросая сероглазый взгляд.
– К теплому подобраться труднее. Туда лезут все. А нашему брату и холодное - за счастье. Нам нужны еще и заработки.Там большие деньги платят. Но главное… хочу увидеть своими главами приливы и отливы. Почуветвавать  дыхание холодного моря.
– Подумаемь... приливы и отливы.
– Что ты, Шуречка! Это же так интересно. Кстати. На Баренцевом море, в Кислой губе в декабре прошлого года построели приливную элекстростанцию. Одна умная голова, по фамилии Бернштейн разработал проект использования этой энергии еще до войны, но осуществили только в 1968году, – и я посмотрела на брата, но он не проявил особого интереса:  – Известно ли тебе, что общий энергетичес¬кий потенциал приливов и отливов составляет больше тысячи миллиардов киловатт-часов? Вот почему человек решил использовать этот дар.
В ответ Шурик захихикал:
– Ой! Альбина! Кому надо про твою энергию? Не нужны мне ни приливы, ни отливы. Я на Север не собираюсь.
 – Шурочка, не смеши. Мужчина должен знать всё.
– Не обязательно, – и он мокнул в чашку с водой марливую тряпочку, отжав, встряхнул.
– Я уверена, что ты не знаешь, лунное притяжение вызывает на Земле периодические приливы и отливы в океанах и морях. Этого не знал и Александр Македонский, и римскому историку Курцию Руфу пришлось писать о том, как приливы разбили в устье реки Инда флот полководца. Наибольшие приливы   происходят в дни новолуний и полнолуний, когда Луна, Земля и Солнце находятся примерно на одной прямой линии, а наименьшее - во время первой и последней четверти Луны, – и, закончив, снова посмотрела на брата: – А знаешь, откуда возник отсчет первого года нашей эры?
– Откуда?
– При появлении на небосклоне звезды Сириус - появляется прилив Нила, через 365 дней. Отсюда и возник отсчет одного года. Разве не интересно?
– Как не странно… но мне не интересно.
– А мне всё интересно. Даже интересно знать, почему гробница Тутатхамона несет проклятье.
– Тебе интересно потому, что ты учишься на историческом факультете.
– Может быть, ты прав. Мне было интересно узнать, что июль месяц назван июлью в честь Юлия Цезаря. А август, в честь Актовиана Августа.
– Ну и знай себе на здоровье. А мне-то зачем? Я изучаю судебное право. Это мне интересно.
– Разговор окончен, Шурочка. Я отправляюсь во свояси, – и я направилась к выходу.
– Ты не останешься отбедать с нами? – спросила мама, когда я проходила через кухню.
– Нет. Я приходила попроведывать вас. Мне пора.

1 мая 1969 г.

      Отшумели бурными потоками весенние воды. Песчанные дороги высохли и превратились в пыль. С неба поглядывало яркое солнце, собирая пернатых в своих голубых просторах. Хватило   тепла для природы. Ожила растительность. Земля покрылась всеми оттенками разнообразных ярких  красок. Однако, тепла было не достаточно, чтобы освободить людей от плащей. 
Все же весна во все времена - прекрасная пора жизни. С обновлением природы, душа просит чего-то нового и возвышенного. Возмежно, поэтому в такое время года люди устраивают праздники и свадьбы.
Не миновало влияние весны и нашей семьи.  Шурочка женится на девушке, которая живет в нашем доме. 30 марта зарегистрировали свой брак,  а первого мая "закатили" веселую свадьбу. Большое участие в данном торжестве принял местный комитет районной больницы, где работала невеста детским врачом. И гости, главным образом, были врачи, которые постарались раздобыть цветы, разноцветные ленточки, легковые машины, музы¬ку и создать веселье. На свадье было все, что необходимо для жени¬ха и невесты. Пара из них получилась отменная. Оба высокие стройные, молодые и красивые. Шурочка в черном строгом костюме, Галина в белом воздушном одеянии.
Влюбленные были счастливы. И хотелось, не переставая, смотреть на их сияющие лица.
      Изредка я следила за Толиком. Он всё пытался ухаживать за подругой невесты, с которой она приехала после института. И девушки жили вместе в одной квартире.
Арнольд с Надеждой с завистью поглядывали на молодых. У них такой пышной свадьбы не было.

20 июня 1969 год.

      Закончился учетный год. Получив отпускные деньги, мы с Леонидом раздумывали о переезде на новое местожительство. Выбрали путь, куда заманивала телепередача. На Севере платят большие день¬ги и требуются рабочие руки. Телеагитаторы соблазняли народ рыбалкой и охотой. Люди, уставшие от бедности, конечно, рванули на Север, как за своим спасением.
 Меня шокировало то, что, предложив Леониду переезд, он  сразу же согласился.
– Если не хочешь, можешь остаться. Я одна поеду. Устроюсь и заберу детей.
          – Вот еще! Чего захотела. Не выйдет. Мне здесь одному нечего делать.
          – Но ты свободу любишь, – съязвила я.
          – Не сваливай с больной головы, на здоровую,– огрызнулся он.
          Интуицией я чувствовала, что ему был неприятен скандал в школе, когда был в открытую, разоблачен в любовной связи с замужней мелодой учительницой. И мое предложение о переезде его обрадовало. Он принял его, как спасение утопающего за соломенку.
           Искать работу мы поехали вместе. Путь наш лежал дальше на Север по реке Оби. Добравшись на поезде до Томска, мы пересели на трехэтажный белый теплоход. Из-за неимения больших денег билеты купили в каюту третьего класса, на нижней палубе, с грязными матрасами на жестких полках. Впервые попав на красивый теплоход, я целыми дня  находилась на верхней палубе. Мимо проплывали живописные берега, сменяясь, то ровнинами, то зеленым массивом. И чем дальше плыли, тем пейзаж становился беднее. Голые поваленные деревья, затопленные половодьем. То затонув¬шие деревни, с торчащими трубами, которые смотрели на нас одиноко и угрюма. В  хатах  гуляла  вода. Раскатывались волны от одного дома к другому. Да ветер хозяйничал в полузатопленных окнах. На некоторых крышах верхом сидели мальчишки. Увидев нас, размахивали руками и что-то кричали. Голос не долетал, пропадая в бурлящих водах  за бортом.
             Наше прекрасное путешествие закончилось через несколько суток. Наконец, было объявлено, что достигли конечную остановку. Пассажиры медленно сошли, но не на берег, а на небольшой островок, так как теплоход к берегу причалиться не может. Как только мы покинули наше последнее пристанище, красивая посудина  отчалила.  Мы, человек семь, остались в белой ночи среди набегающих волн и свирепого ледянящего  ветра. Согреваться пришлось огнем от костра. Утром нас подобрали рабочие на лодках, которые перебирались на противоположный берег.
       Вместе со всеми мы направились в новострой. В нескольких километров от берега строился новый город нефтянников, который назывался Стрежевой. Шли болотистой дорогой. Утопали по колена. Буксующие грузовые машины, вернее татры нас не подбирали. Им нельзя было останавливаться, болото маментально засасывало огромные колеса. Умотанные трудной дорогой, наконец, мы добрались до города, так называемого,  который состоял из одной болотистой улицы и нескольких деревянных двухэтажных домов. Дальше тянулись  серые вагончики, установленные на высоких сваях.
         В Стрежевом школы не оказалось. Нам пояснили, что есть в рыбацком поселке. Но там не требовались учителя. Мы отправились в районный поселок Александрова.
         Первым делом разыскали районо, где нам улыбнулась удача.
         Возвратившись из тяжелого путешествия, мы приступили к сборам.  Вся родня не была в восторге от нашего предательства.
         – Только что съехались все к вам, а вы удираете опять куда-то, – ворчал  Арнольд: – Теперь-то мы за вами больше не поедим. Я работаю учителем в школе, Надежда воспитателем в интернате. Квартиру получили. Что нам еще нужно? Да и дети маленькие. Куда нам ехать?
         – А мы с Галиной  согласны, –  заявил Шурик: – Только поедим чуть попозже.
         – Тебе же ехать на сессию. Детей с Леонидом отправишь? – спросила мама и посмотрела на меня.
         – Да. Пусть забирает. Хочу проверить его. Он всю. жизнь твердит, что живет из-за детей. Посмотрю, как его слова не расходятся с делом.
         – А дети соглашаются?
         – Я им объяснила, что никогда их не брошу.Что хочу испытать отца.
         – А как ты сделаешь?
         – После сессии не буду спешить. Поживу у вас. Посмотрю, как запрыгает с детьми. Единственное жалко. Дети не желают ехать с ним. Вчера вечером сидят возле меня, такие обиженные. Самой плакать хочется. Обняли меня и просидели целый вечер,  –  рассказывала я со слезами на глазах.
        – Вещи-то сразу заберете? .
        – Нет. Если можно, часть оставим  у вас. Леонид заберет только  постель и одежду.
        – Давайте устаивайтесь. У меня пенсия очень маленькая. Мы с матерью потом к вам  приедим. Хочу подзаработать, что бы сделали перерасчет пенсии,  –  вмешался отец в разговор.
        – Хорошо, – согласилась я.
Через  несколько дней мы разъехались по разным концам.

6 августа 1969 год.

      И так. Я в институте. Сессия закончилась. Студенты – заочники быстро таяли. Просторное хмурое фойе поредело. Заглянув в методическую комнату и убедившись, что стало  меньше народа, я подошла к столу, где сидела методистка исторического факультета. Располневшая, но элегантная женщина, лет сорока, с красивой высокой  прической, яркими алыми губами, она подняла  серые глаза, излучающие тепло:
– Как дела? – мягко спросила методистка
          – Кажется... хорошо. Все предметы этого семестра сдала  успешно.
          – Я не об учебе интересуюсь. Спрашиваю о твоей реакции по поводу собрания. Слышала? Студенты, не проживающие в Семипалатинской области должны перевестись в институты по месту жительства. Безобразие. У нас учатся большая часть из других областей. Если их отчислим, мы останемся без работы. Кого обучать будем. Невероятно. О чем думает наше руководство?
          – С вами согласна, Александра Дмитриевна. На нашем курсе больше половины приезжих. Хочу вам сказать, и я тоже влилась в их число, – присев напротив, приготовила зачетку.
          – А вы-то когда успели переехать? – и она бросила пристальный взгляд.
          – Уже два года живем в Новосибирской области. И опять собираемся переезжать.
          – Да ты что?! – удивилась она. И куда же теперь?
          – На Север.
          – С ума сошли. Что вы там потеряли?
          – Поедим счастье искать. Длинные рубли зарабатывать, – насмешливо произнесла я, широко разводя руками.
          – Сумашедшие. А как же с институтом? Где будешь учиться?
          – Не знаю. Может быть, брошу. У меня четыре курса. Хватит, чтобы не выгнали с работы.
          – С ума сошла. Даже не думай. Учишься без хвостов и бросить?... Грех. Не смей! Слышешь? Не смей, – настойчиво по-матерински твердила она: – Оставайся в нашем институте. Я в отчете не буду указывать, что ты сменила место жительство.
– Спасибо. Очень вам благодарна. А вдруг, вас поймают? Будут большие неприятности.
– Ерунда. Выкручусь. Надо же как-то тебе помочь. Иначе ты бросишь. Жалко.
– Нас много. Всех не пережилеете.
– Но к этому стремиться надо, – и она улыбнулась: – Когда отъезжаешь домой?
– Завтра после обеда. С библиотекой расчиталась. Оценки сверены. Справку о сдаче эгзаменов получила. Я теперь свободная, можно спокойно ехать домой.
– Запомни. Я тебя из списка не вычеркиваю. Ты остаешься в нашем институте.
– Хорошо. Большое спасибо.
    С успокоенной душой я вышла из прохладного здания института. На улице палило  Казахстанское горячее солнце. Воздух настолько накалился, что обжигал лицо. Медленно шагая  привычной дорогой, я  вспомнила однокурсников. Жаль расставаться с ними. Все взрослые, разных возрастов, а ведут себя, как школьники. Порой веселые и озорные, даже смешные.
Как-то произошел один забавный момент. Однажды на лекцию задерживался преподаватель. Некоторое время студенты дисциплинировано просиживали за партами. Время шло в пустую, и тишина надоела. Сгруппировавшись в кучки, начали болтать.
– Кто-нибудь встаньте на шухоре. Ты сидишь рядом с дверью. Проследи!  – крикнул кто-то лысому студенту.
 Тот молча поднялся с места и направился к распахнутой двери. Заглянув в коридор, улыбаясь, вернулся.
         – Ну! Как? – спросила  студентка, лет сорока пяти.
         – Никак! – кривляясь клоуном, он засмеялся.
         – Чего ты ржешь, как конь ретивый?!
        Смех «лысого» оборвался. Блестящее немолодое лицо сосредоточилось. Смотря в упор, он вдруг, не без ехидства выпалил:
– Я кобылу увидал! – и, сунув руки в брюки, важно прошелся  по классу.
В один миг группа вздрогнула  смехом. Позднее это выражение превратилось в анекдот. И мужчины старались смешить женщин, когда те в слезах, взволнованные выскакивали после экзаменов.
        Подобных историй было много. Но другой сюжет меня развеселил еще больше.
        Обычно лекции длились несколько часов подряд. Хорошо если лектор рассказывал своими словами, мог заинтересовать студента. Но встречались лектора, которые ни на секунду не отрывались от чтения своих докладов. В аудитории в летнее время стояла духота, монотонный голос клонил ко сну. Заочники - люди, которые из-за неимения свободного времени дома, приехав в институт, наверстывали изучение предметов здесь.
         В такой из жарких дней, мне пришлось сидеть рядом с однокурсником, возраст которого давно не студенческий. 
          – Белова, у тебя есть шпилька от волос?
          – Зачем тебе?
          – Надо.
          – Шпильки нет. Есть заколка. Но она в волосах. Сам понимаешь, жарко, а от распущенных волос шея горит. А что? – и я посмотрела на сонное уставшее его лицо.
          – Могу нечаянно храпнуть. Если усну, жена кулаками не в силах меня поднять. Ты  ткнешь меня. Только не  перестарайся.
         – Хорошо. У меня булавка есть.
         – Отлично. Не подведи. Я надеюсь  на тебя.
         В душной аудитории стояла тишина, и только слышался убаюкивающий голос преподавателя. Опершись на руку, приняв, позу думающего человека, мой сосед сонно посапывал. Он то тяжело вздыхал во сне, то вдруг, издал легкий звук храпа. Не раздумывая, я ткнула  его  булавкой. Тот, испугавшись, заорал, как ошалелый и вскочил с места. Студенты в один миг обернулись. Мой сосед, не понимая, что  произошло, обвел всех безумным взглядом. Собравшись с мыслями, произнес:
– Извините. Ничего страшного не произошло. Я сел на кнопку.
          – Вам приснился дурной сон? – съязвил старый лысый педагог:  – Спать надо дома.
          Скоро хихикающие студенты успокоились. И лектор снова "завел свою нудную  шарманку".
– Извини. Я тебе сделала  больно? – шепотом заговорила я.
–   Ерунда. Правильно сделала. Я громко храпел?
         – Не очень. Если бы ты знал... Я тоже хочу спать. Всю ночь гото¬вилась к экзаменам. Вздремнула часа два. К несчастью проштудировала ни все билеты.
          – Когда идем сдавать?
          – В второй половине дня. В четыре часа.
          Вспоминая эти маменты, сейчас, шагая по городу, я улыбалась. Удаляясь все дальше от института, не заметила как вновь погружалась в какие-нибудь странные воспоминания. Некоторые из них приводили и сейчас к неприятным чувствам.
          Как-то однажды на экзаменах  сижу в аудитории, где по одному  сидят за партами студенты. Все сосредоточены над билетами. Время шло. Осталось уже два человека.  Один пухленький черноволосый, с греческим носом паренек и я. Его я плохо знала. Он  к нам в группу  влился в этом семестре.
           –Кто пойдет первым? – спросила педагог. 
           Я вошла позже всех и решила, что должен идти тот, кто дольше готовился. И поэтому уверенно оставалась на  месте. Отвечать нашел паренек. Подойдя к столу, он, что-то долго нашептывал педагогу. Та настойчиво качала  головой. После уговоров студент, вдруг, упал перед  немолодой женщиной на колени, и умоляющим голосом заговорил:
          – Вы должны пощадить меня. Я сегодня именинник. Поставьте мне, хотя бы, удовлетворительно.
– Сколько можно говорить вам? Иет!Нет! Если не готовы отвечать, приходите в другой раз. А сейчас выходите и пригласите следующего студента, – категорически заявила она.
          Студент не поднимаясь с колен, продолжал выпрашивать оценку. Он приблизился  ней так близко, что мне показалось,  он хотел поцеловать ей руку. Та отпрянула.
          – Поставьте! Поставьте! – чуть не плача, твердил он.
          – Встаньте! Не позорьте себя. Прошу вас, встаньте!
          – Не встану, пока не поставите.
          От стыда, я прикрылась рукой, чтобы преподавательница не видела моего красного лица. Мысли мои спутаюсь. Забыла все ответы на  вопросы.
          – Всё! Из-за  этого подонка, я сейчас провалю экзамены, – с горечью думала я.
А студент, изображая  невинного страдальца, продолжал стаять на коленях и вымаливать оценку.
           – Вы, братец, нахал. Давайте зачетку и проваливайте вон, чтобы вашего духа здесь не было! – В ее голосе звучало полное отвращение к этому человеку.
            Я была согласна с её чувствами. Когда вымогатель ушел, она, наклонив голову, некоторое время сидела молча. И только потом начала принимать меня. Я ответила на поставленные вопросы в билете. Дополнительных вопросов не последовало. Экзамен я сдала. Но удовлетворения не почувствовала. На душе было  отвратительно.
           Выйдя в коридор, меня окружили студенты и стали на перебой рассказывать, что  через дверь все видели и слышали. И  когда вышел тот парень, они накинулись на него. А он, размахивая кожаным большим «министерским» портфелем   с достойным видом заявил:
            – Ну  и что? Я институт все равно окончу. А вы… неизвестно.  Я еще вами же,  умниками буду руководить.
            Теперь всё позади. Все хорошие или плохие истории останутся в этом городе, в стенах института. На следующий день я села в поезд и отправилась домой.

14 августа 1969 год.
       
        После трудной изматывающей учебы, решила передохнуть в родительском доме. В августе поселок - Сузут шумит зеленью, неся свежесть и прохладу.
        Своим уездом на Север, я нарушила добрый зародившийся  уклад жизни, жить вместе. Моя семья, бросив благоустроенную квартиру,  кинулась опять в   неизвестность. Почему? Кто движет нашей судьбой, создавая трудности? Но главное, ...  отправляя "на подвиги", исключал из сознания страх и сожаления.
       Живя в Сузуне два года, не было ощущения привязанности к этому месту. Словно жизненные корни не желали приживаться. Почему? Все отрицательные ситуации приводили к тому, чтобы покинуть этот край. Однако, чья-то воля вила  осторожно, оберегая человеческий организм от лишних, резких климатических изменений. В данный момент судьба не толкнула сразу из знойного пекла Казахстана на трескучий Север. Она подготовила трамплин, которым оказался Сузуном, Новосибирской области.
        Отдых в родительском доме длился недолго. На третий день, с утра получали телеграмму. Леонид вызывал на переговоры. Я и без него уже изболелась о детях.
– Алло!– прокричала я в телефонную трубку.
– Альбина, ты? – послышался знакомый бас, но полный раздражения и даже злости.
– Да! Да! – успела я спросить, но он,  перебив, грубо заорал:
– Ты, что!? Бросила нас? Если так, то до свидания. Не приедешь через три дня, больше нас не увидишь. Мы уедим ещё дальше.
В ответ я  могла только, разинуть рот. В трубке послышались длинные гудки.
Но ехать я не спешила. Последовали вызова на переговоры каждый день. Он не разговаривал, а посылал одни маты и угрозы, которые меня смешили.
– Где же твоя радость? Детей, как хотел, получил. Что же ты злишься? – думала я, возвращаясь, домой.
– Как прошли переговоры в этот раз? – спросила мама, встретив  у крыльца.
– Как всегда. Объяснялся в любви. Не может без меня жить. Соскучился, – и я засмеялась.
– Да-а-а. Дождешься от него таких объяснений.
– Надо ехать. Детей жалко. Он, наверное, замордовал их окончательно.
– Альбина, я хочу ехать с тобой. У меня маленькая пенсия. Надо подзаработать, чтобы сделать потом перерасчет.
– Поедим. Вот только будет трудновато. Мы еще не устроенные. Нет квартиры. И с работой не знаю, что будет, – ответила я маме, которая твердо решила ехать.
–  Я хочу взять и внука- Сашку, – и она посмотрела  на меня серыми маленькими глазами.
– А Арнольд с Надей не будут против?
– Они рады будут.  Вадик большенький, а Костя совсем маленький. Им будет без старшего легче. Оба работают. На работу бегают по очереди. Один приходит, другой уходит.
– У Арнольда какой класс в этом году?
– Кажется, второй. А Надежда работает воспитателем в интернате.
– Хорошо. Поедим вместе, – и я направилась домой, а мама вошла в свой дом.


                СЕДЬМАЯ  ЧАСТЬ.               
               

25 августа 1969 год.

      И так. Мы живем в Северной части Томской области. Южнее расположен город Нарым, основанный русскими землепроходцами в 1597 г. Ещё южнее город Томск / в 1604 г./
     Своей известностью первоначально пользовался Нарымский край, занимающий огромную площадь, около 200 000 квадратных верст. Глухая тайга, бесконечные, топкие болота, масса рек и речушек, озер,  нестерпимый гнус летом и лютые сибирские морозы зимой, доходившие до -50 градусов. На десятки и сотни верст, разбросанные друг от друга небольшие населенные  пункты, бездорожье - таким был Нарымский край до революции. "Тюрьма без решеток", такое местное название получило это место.
Местом ссылки эта территория стала с тех пор, когда сюда стали отправлять на поселение участников крестьянских восстаний под руководством Степана Разина и Емельяна  Пугачева, затем участников декабрьского восстания 1825 г. на Сенатской площади в С-Петербурге. Гнали партиям в Сибирь и участников польских восстаний  1830 – 1863 и 1864 гг. Тысячи ссыльных поляков были размещены на территории Томской  губернии.
В конце 70 и 80 гг. XIX в. на каторгу и в ссылку в Сибирь было отправлено большое число людей за принадлежность к Северному и Южному союзам русских рабочих.
      В Сибирской ссылке находились русские революционные демократы 60-х гг., народовольцы, участники социал-демократического движения. В политической ссылке в Сибири в 1897-1900 гг. отбывали В.И.Ленин и его соратники по Петербургскому "Союзу борьбы за освобождение рабочего класса".
В 1912 г. в ссылке побывал и И.В.Джугашвили /Сталин/. Отбывали Я.М.Свердлов, В.В.Куйбышев и многие другие политические деятели. Нарымский край, как и некоторые другие отдаленные районы страны, был использован правительством как место для массовой административной ссылки политических врагов царизма.
Кроме большевиков, в Нарымском крае отбывали ссылку представители других партий: меньшевики,  эсеры, анархисты и др. Большевики вели  с ними острую идейную борьбу.
      Между Томском, и Нарымом курсировали специально пароходы "Колпашевец", "Полезный","Сухотин", "Братья" и др. Иногда на одной барже ссыльных собиралось несколько сотен человек. Нередко ссыльные оказывали сопротивление при оправке, тогда к ним применяли силу, связывали, бросали на подводы и увозили. Зимой ссыльных отправляли в далекий путь в 45-50-градусные морозы. В легкой одежде и обуви их усаживали в короба, в которых возили рыбу, и везли на Север.
Невыносимо тяжелые условия жизни были созданы политическим ссыльным в местах водворения.
      Томский край стал пристанищем для ссыльных и в годы раскулачивания. Сюда везли целые семьи без средств  существования. Высаживали на безлюдные голые побережья. Землянки были их убежищами от замерзания. Так появился поселок  Александрова, который будет для нашей семьи пристанищем.
Сегодня этот край бурно развивается. Даёт стране миллионы  кубометров первоклассного сибирского леса,  который  широко используется у нас на стройках и идет за границу на экспорт. Так же пушнина, ценящаяся на мировом рынке на вес золото. Это рыба и несметные богатства тайги. Ныне открыты громадные запасы нефти и газа. Возникают новые населенные пункты, многочисленные предприятия, строится город нефтяников Стрежевой.
Теперь нам осталось познакомиться с Александровским районом – самым северным и наиболее удаленным Томской области, где нам предстоит жить. Район расположен  между 50 и 61 градусов с.ш. Основная транспортная магистраль - река Обь. Продолжительность навигации невелика. Сухопутных путей нет. Географическое положение – неблагоприятное. Рельеф: равнинный, плоский. Наблюдаются болотообразующие процессы.
Климат. Рельеф не препятствует воздушным массам - ни арктическим, ни тропическим. Отсюда – большая изменчивость погоды. Неустойчивость. Резкие колебания температур даже в течение суток. Зимы суровые. Большие скорости ветра. Первый снег ложиться в конце сентября, и истаивает в первой половине июня.  Зима 150-160 дней, но может быть и до 180 дней. Самый холодный месяц - январь. Температура может понижаться до -54 градусов.               
С капризами июня я уже, имела честь, познакомиться сразу по приезду. А в конце августа мы уже переоделись в теплую одежду.  Скоро начало учебного года, а мы продолжали жить в спальном корпусе интерна¬та "Детей народностей Севера". Заведующий районо в отпуске, а замещающий инспектор не смешил с благоустройством. Он потомок ссыльных родителей и не слишком благосклонен к приезжим. Я не обвиняю его. Кто знает, как бы чувствовала я, если бы случилось с моими предками. Благодарна, хотя бы за то, что не отказал в трудоустройстве. Даже предлагал мне полную нагрузку часов по истории в 5-10 классах. Было и другое предложение. Взяться за воспитательскую работу в интернате в старшей группе и тогда частично вести историю и рисование в школе. Из-за любопытства и желания ближе познакомиться с жизнью и бытом народов Севера, выбрала второй вариант. Решила, что история никуда не уйдет.
Леониду дали уроки труда и немного физики. У него не полное образование физика и математика. И продолжить учёбу не обещал. На меня же возлагали надежду, как на историка, который будет заканчивать институт. Оправдаю ли их ожидания? Даже для меня было не известно. Хотя желание получить диплом не исчезло. Время покажет. Все зависит от обстоятельства и от судьбы. В народное  выражение, что люди сами строят свою судьбу, не верю. На все воля Всевышнего.

30 августа 1969 год.
 
      Интернат состоял из двух одноэтажных отдельных корпусов, барачного типа, расположенных Г-образно. Один предназначался для рабочих целей. Здесь дети готовили уроки, проводили свободное время. Тут же находились: кухня, столовая, кабинет заведующей и комната для воспитателей. Другой корпус служил спальным объектом. Днем сюда никто не входил, кроме тех, кто должен посетить медицинский кабинет, где сидела медсестра. Врач не числился.
Воспитателей было три человека,  и работали посменно. Но дополнительно каждый обязан появляться в своей группе, часа на два-три, чтобы помочь детям приготовить уроки. Остальное время оставался один воспитатель на 120 человек. В его обязанность  входило: с дежурной группой начистить картофель для кухни, накормить детей, убрать и помыть посуду, натаскать дров для печей. В вечерние часы заставить детей умыться. Уложить их спать и только потом передать  ночной няне. Работа воспитателя заключалась в том, чтобы правильно организовать выполнение всех работ.
        Я  получила третью группу, из учеников начиная с 5 по 10 классы. Их возраст немного пугал. Охватывало и беспокойство, понравлюсь ли? И смогу ли их понять я?
Настал день, когда воспитанники начали съезжаться из отдаленных оленеводческих и охотничьих кочевых стойбищ. С волнением встречала детей, которые были с белыми, черными и рыжими волосами. При первом впечатлении, казалось, собрались дети разных национальностей.
– Здесь есть и русские? – спросила заведующую,  высокую, с вьющимися светло-русыми волосами, с лица,  которой не сходила слащавая улыбка.
– Они все считаются хантами и остяками... по национальности с материнской стороны.
– А отец не в счет?
          В ответ она хитро улыбнулась и отправилась в свой кабинет.
– Про вторую половину не спрашивайте, узнаете позже, – вмешалась рядом стоявшая воспитательница, маленькая, напыщенная, со злым немолодым лицом.
Дети, с  небольшими котомками и ученическими портфелями, через полутемный, длинный коридор растекались по своим комнатам, вернее группам, где их встречали воспитатели. Я же продолжала стоять почти у входной двери, провожая каждого любопытным взглядом. Через окно увидела второй подошедший автобус. И вновь повалили дети разных возрастов. Заходя, они здоровались и шли дальше.
          – Все приехали? – спросила всё ту же коренастую  женщину, со злым лицом.
          – Почти все. Остальные подъедут с родителями, на оленях. Чумы стоят далеко. По болотам машина не проходит. Когда приедут родители, вот тогда и познакомитесь с пьяными рожами.
От непочтительных слов в адрес неизвестного мне народа,  в душе возникла неприязнь к этой женщине.
          – С такой ненавистью... зачем здесь работает? – подумала я.
         В своей жизни, встретив и полюбив людей разной национальности, привыкла разделять их по человеческим качествам, но не по национальным признакам. И было дико слышать от русской женщины о детях, которые не виновны в том, что родились не там, где бы хотелось. Родителей не выбирают. Такой возможности нам природа не предоставила.
К моему счастью ко мне подошла  курносая черноглазая девочка. Она была похожа на казашку. Некоторое время мы изучающее смотрели друг на друга.
– Вот она, какая хантыйка, – подумала я. Заметив,  мой настойчивый любопытный взгляд она смутилась.
– Я-я-я за вами, – и развернувшись, отправилась вдоль узкого коридора в свою группу.
      Войдя, я увидела просторную, светлую квадратную комнату.  Посереди стояло, несколько столов, как в столовой. И вокруг  старенькие венские стулья. С левой стороны прижались к стене три самодельных шкафа. Через приоткрытые дверцы виднелись книги и ученические принадлежности. Беленые стены были голые.  Не было стендов, и наглядная ученическая агитация отсутствовала.
Дети  разного возраста сидели, кто за столами, другие на стульях, что были придвинуты просто к стене. На меня смотрели тридцать пар глаз, разные по цвету и разрезу. Внимательно оглядев присутствующих, подойдя к ближнему столу, и  не садясь, я спросила:
– Наши все приехали?
– Ай! – на перебой  заговорили  они. 
– В нашей группе должно быть 29 человек. Меня радует, что  них 14 - старшеклассники. Будете моими помощниками, – и,  посмотрев на больших учеников, улыбнулась. Затем рассказала немного о себе и своей семье. И в заключении попросила поделиться впечатлением о предыдущей воспитательнице. К моему  удивлению услышала очень хорошие отзывы. Положительное сообщение немного успокоило. Значит, дети не были окружены ненавидящим человеком. И не получили разочарование в воспитателях. Еще раз, обведя детей взглядом, я добавила: – Думаю, у нас будет время познакомиться ближе. Я узнаю вас, а вы меня. При том, я буду в школе преподавать историю и вести уроки рисования.
Разговаривая, мы не заметно подошли к вопросу, который больше всего волновал детей. Это «обратная сторона медали» в жизни интерната. Они рассказали понемногу обо всех воспитателях, как бы предостерегая меня от чего-то. Много говорили о воспитательнице, которая  мне показалась отрицательным  человеком.
– Особенно злая Александра Андреевна. Она коренная жительница нашего поселка. В интернате работает около 10 лет и считает себя хозяйкой. Она не наведет хантов. Обзывает нас, бьет маленьких, – рассказывали они на перебой.
         – Будьте с ней осторожны. Она изживает всех новых воспитателей, – почти шепотом сообщила рослая курносенькая белокурая девочка  из старшего класса. И нашу воспитательницу довела, что та ушла в школу вести  уроки.
– Но другая-то, работает. Не уходит, – заметила я.
– Та ей не поддается. Она тоже долго уже работает, но в другой группе. А у нас  бес конца меняются, – доказывали уже    на  перебой девчонки старшеклассницы. Только молчали мальчики. Они с любопытством разглядывали меня.
– Вай! Вай! Как быть? Как остановить детей жаловаться? – подумала я, но вслух спросила: – Братцы! Братцы! Стойте! А не в вас ли причина? – стараясь  мягко и шутя говорить с ними.
– Что вы!! – хором завопили они.
– Давайте договоримся… Мы будем отлично себя вести. Если  будете со мной согласны, вас станут любить все воспитатели. И не будут на вас жаловаться.
– Мы не подводили прежнюю воспитательницу. Но Александра Андреевна все равно на нас жаловалась. Жаловалась, чтобы только навредить ей. Она учила и маленьких детей, чтобы они её не слушались.
– Но вы же взрослые, умные дети... Вы  тоже научите детей, чтобы они не выполняли  эту просьбу.
– Мы так и делали. А она била их, что не выполняли её приказ. А шестилетки и семилетки бояться её, плачут и жалуются нам.
– Даже так?- и я задумалась
– Если кто не послушает вас, вы нам скажите. Мы с ними сами  разберемся, – заявил светло-русый, сероглазый подросток.
– Не надо. Очень вас прошу. Малышата дважды пострадают. От воспитательницы и от вас.
– Не волнуйтесь. Все будет хорошо,  –  успокоил другой черноглазый, крепкого телосложения паренек.
– Ну... Дела, – подумала я со страхом: – Вот уж, не предполагала.
– Верти Рачину. Он драться не будет. Он с ними тихо договориться. Мы же понимаем друг друга. Они его уважают и послушаются. У нас здесь, в интернате старшеклассники являются нашими вожаками. Особенно уважаем Сашу  Сигильетова из десятого класса. Его слово для нас закон, –  дополнила рассказ симпатичная сероглазая девочка. Она выглядела старше своих лет, хотя училась всего в седьмом классе. В её остроносом лице не было признака какой-либо другой национальности, кроме русской: – Сигильетов  брат   ученицы из нашей группы.
– Хорошо. Хорошо. Очень прошу. В будущем обо всем рассказывайте мне. Мы вместе будем стараться договариваться мирным путем.
Затем я разговор перевела на тему, как нам построить свою совместную работу, чтобы интереснее жить. Но главное хорошо учиться. Дети сами вносили предложения. Я внимательно слушала, дополняла,  и приходили к общему знаменателю. На этом мы завершили свое первое  знакомство.
6 сентября 1969 года.
Мама устроилась на работу в тот интернат, где я была воспитателем. Она стала костыляншей. Никогда не отвечала за казенное имущество, она не переставала беспокоиться, что будет недостача.
– И зачем только связалась с материальным складом. Расстраиваюсь, нет сил.  Ночами не сплю. Всё боюсь за недостачу, – ворчала она, пересчитывая белье  несколько раз. Я посмотрела на её белый халат, перевела взгляд на нежные руки, с тонкими длинными прямыми пальцами. Ногти, как всегда были аккуратно обработанные. Со строгой прической, подобранных волос, она не была похожая на костыляншу. Эта женщина за многолетнюю работу выработала в себе вид строгого учителя. Мне было её жалко за её беспомощность. Всю жизнь, кроме ученических тетрадей, она ничего не держала в руках. И когда оказались тряпки, струсила. О своем страхе твердила день и ночь.
– Не волнуйся. Все будет хорошо, – успокаивала я, поглядывая на стопки нового детского белья.
– Я тебе рассказывала, что это новое белье хотят списать и порубить? – с возмущением проговорила она.
– Почему?
         – Потому что белье пришло очень маленькое. Не подходит даже первоклассникам. Но меня удивляет то, что руководство не желает передать его в детский сад. Говорят, не положено. А вот порубить…  положено.
    – Господи! Кругом нищета. Могли бы просто по человечески, раздать людям, у которых маленькие дети, – возмущалась я.
Не могу понять происходящее по стране. Почему народ плохо живет? Много работает, а из нищеты выбраться не может. Не та ли причина, что у власти находятся глупые люди? Законы, кажется, у нас как будто соответствуют нормам. Но  уровень жизни стоит на одной метке.
10 октября 1969 год.
Возвращаясь  с  дежурства из интерната,  я напевала  себе под нос. Впереди тянулась заснеженная,  уезженная, блестящая, под лунным светом, дорога. Пушистый мягкий снег кружился в воздухе и плавно порошил  полосы от полозьев и заметал  человеческие  следы. Сухой морозный снежок, создавая идиллию,  подпевал под моими сапожками:   Хруст! Хруст! Хруст!  Эти звуки приятно сливались с возвышенным настроением, навевали лирическое вдохновение. Нечаянно рождались стихотворные строки, складно рифмуясь. Зима в этих краях приходит очень рано, и хотелось запечатлеть её в спонтанном стихот-ворении.
 Но, вдруг,  исчезла прекрасная зимняя песня. Мысленно возвратилась в интернат к детям. Перед глазами проплыли картинки дня, как вместе со своей группой готовили уроки.  Я помогала разобрать тему  по истории или биологии, то по географии и другим предметам. Но только старалась не касаться математических  заданий.  Этот предмет не любила со школьных лет.
Особенно меня взволновал один момент, который произошел с учеником из чужой группы. Во время дежурства воспитатель руководит не только своей прикрепленной группой, но и всеми, которые существуют в интернате, не включая подготовку к урокам. Здесь каждый воспитатель индивидуально работает со своими подопечными. Во время дежурства, я обязана была распределить детей по разным работам. Кто-то должен  трудится на кухне, другие таскают дрова, третьи моют посуду после ужина, четвертые занимаются уборкой интерната. И так далее. Заметив старшеклассника, который был бригадиром в своей группе, почему-то без дела шатался по коридору. Я остановила высокого худощавого паренька и спросила:
– Петя, твоя бригада работает на кухне?
– Ну! И что? – нагловато  ответил он.
–  Ничего. Дежурить надо.
– Нет желания.
–  Как это нет? – спрашиваю его.
Подняв голову, смотрю в упор и  не отвожу взгляда. Он тоже смотрит. Кто  кого пересмотрит. А сама думаю:
– Что если откажется идти. Что делать? Не поставишь же в угол восемнадцатилетнего  парня.
Продолжаю настойчиво  смотреть. Гляжу... отводит взгляд. Развернулся и вразвалочку отправляется на кухню.
Сейчас, вечером возвращаясь, домой с дежурства, я улыбалась и радовалась этой маленькой победой.
Много раз слышала от работников интерната, что дети привыкли к окрикам и обзыванием.
– Они понимают только «кнут». Только так их можно заставить работать, – убеждали они.
Сегодня я узнала, что не только грубость побеждает. Все же «пряник» сладе «кнута»
– Добром. А не злом. И своим добрым примером. Я не брезгую вытереть нос малышу. Сама их умываю перед сном. Чтобы быстрее уложить детей в постель, я сообщаю им: «чья группа раньше всех ляжет, тем, и буду рассказывать сказку». Но и тут, я хитрю. Сказку заканчиваю на самом интересном, чтобы можно было продолжить на следующий вечер. Вот так и укладываю их спать. И что удивительно. Сказки любят даже большие дети. И они спешат быстрее улечься. Даже заставляют малышню в своей комнате не шуметь. А почему? Потому что рассказываю в той  комнате, где стоит тишина. А вы спрашиваете, чем я их подкупила? – и я посмотрела на женщин, которые внимательно слушали меня.
– Да - а - а! А мы, с воспитателями думали, гадали, почему они вас любят. Оказывается, все просто, – поправив на переносице очки, заметила  старшая годами из нас.
Сейчас шагая, домой, я улыбалась. Лунный вечер с легким морозцем, оказался на редкость пушистым и красивым от снега. На безлюдной улице тишина. И только изредка где-то провоет  собака. В северном поселке почти нет сторожевых собак, а если  они и есть, то служат для упряжки.
         Под моими ногами мелодично продолжает похрустывать свежий снежок. На душе  спокойно и хорошо.

11 декабря 1969 год.
   
    Постепенно семейная жизнь налаживалась. Если первоначально нас приютила семья из коренных жителей, то в настоящее время получили квартиру. Деревянный, двухэтажный дом, с одним подъездом, стоял на последней улице поселка. Квартира без коммунальных услуг. Но кое, что радовало... Была холодная вода. Правда, туалет находился далеко за сараем, на болоте. Зимой попасть туда составляло большого труда. Начались суровые декабрьские морозы, когда люди по улицам не ходили, а бежали рысцой. О болотах думать не приходилось. Они исчезли под метровым  слоем снежного  покрова.             
Двухкомнатную квартиру, кроме кроватей, стола и стульев, ничего не украшало. В нашу семью, из шести человек, прибавился еще отец. Он приехал подзаработать, чтобы иметь возможность пересчитать мизерную военную пенсию на  большую. Одним словом, стало  две семьи. Малогабаритная квартира выглядела общежитием. Днем домочадцы разбегались, кто на работу, дети посменно уходили в школу. Оставался один малолетний племянник - Саша. Зато вечером  было многолюдно. Взрослые со своими проблемными разговорами.  Дети делали уроки. Все шло своим чередом. 
Мои дела в школе проходили успешно. Старалась строить уроки интересно. От проведенных часов истории и рисования были довольны дети и я.
Оставались иногда затруднения в интернате. Обычно, не могла найти контакт с четвертой группой, воспитателем которой была та женщина,  ненавидящая весь мир. Перепробовала все варианты подхода. Но они, как не реагировали на добрые слова, так и до сих пор понимают только окрики. Иногда от досады хотелось кричать, чтобы  содрогнулись стены, опрокинулось небо, расплескалось   море. Но приходилось сдерживать эмоции.
  – Почему? – часто спрашивала я детей: – Почему вы меня не слышите? Не понимаете? Почему другие группы слышат?
           – Альбина Александровна, вы не переживайте за нас. Мария Ефимовна с нами была с первого класса. Кроме крика, обзывания, подзатыльников мы ничего не видели. Мы для нее были всегда  "свиньями, зверями, собаками". По-другому никак не называла. Теперь мы большие. В наше сознание въелось обращение  нашего воспитателя и ваша доброта не приемлема. Кажется шуткой, – признался как-то Сигильетов Саша, высокий стройный десятиклассник, с красивыми русскими чертами лица.
– Я вижу ты умный парень. Неужели ты не пытаешься понять, что люди не все одинаковые. Нельзя же на добро отвечать злом. Глупо. Согласись.
– Поэтому я и не отвечаю вам злом. Но как можно ручаться за тех, кто  грубит? – и он поспешил удалиться.
Он ушел из спального корпуса, а я предупредила дежурную девочку из четвертой группы:
– Сообщи всем,  в чьей комнате лягут первыми, тем сегодня рассказываю сказку.
         – А можно не закрывать дверь в других комнатах?
         – Можно. Если уложитесь быстро, и будете ждать молча.
          К моему удивлению дети из четвертой группы затихли первыми. Пройдясь по всем комнатам, и поправив одеяла у малышей, направилась  к ним.
– Альбина Александровна, расскажите нам не сказку, а что нибудь, такое… очень интересное.
– Ну что ж. Беседа пойдет на особую тему. Недавно прочла в одном журнале, – начала я, как можно громче, чтобы было слышно во всех четырех комнатах: – Антропологами доказано, что по черепу можно воссоздать лица умерших.
– А это не страшно? – послышался голос девочки, которая лежала на кровати в дальнем углу.      
–Конечно, нет! – поспешила я с ответом: –  И так. 0дним, из известных антропологов нашего времени является Герасимов М.М., создавший целую плеяду лиц, ранее умерших и не оставивших подлинную копию своего изображения. Он восстановил лица: Ивана Грозного, Андрея Боголюбского и в том числе Тимура /Тамерлана- завоевателя/. Это имя вы знаете из истории. С этим последним и было сопряжено проявление целого ряда суеверий, связан¬ных с представлениями о загробном влияние душ умерших  на живых, воз¬действие которых на мир сохраняются якобы и после смерти.
– Как это? – послышался в темноте   любопытный голос девочки.
– Герасимов в июне 1941 года, незадолго до начала войны, а она началась когда?
Все молчали. И только ученица из восьмого класса, чья кровать стояла у стола, тихо и не совсем уверенно ответила:– 22 июня 1941 года.
– Совершенно верно. Итак. Герасимов поехал  в Самарканд для того, чтобы извлечь из гробницы череп Тимура. Многие, как он сам рассказывал, отговаривали  его от этого намерения, утверж¬дая, что он "выпустит войну из могилы". И война действительно разразилась через несколько дней.     Чтобы "спасти страну", в последствии, череп был захоронен по всем обрядам шариата. А вскоре произошла Сталинградская битва, повернувшая вспять  вражеские армии, – закончила я свой рассказ.
Дети слушали, затаив дыхание. Даже в комнате, напротив, у парней стояла тишина. И когда переставала говорить, все молчали.
Скоро я почувствовала, что малышня уже  уснула, а большие девочки продолжали задавать вопросы, на которые, я  отвечала коротко. Не могла же рассказать о том, что, касаясь вопроса о взаимовлиянии плоти и души. Им не будет понятно о биоэнергетическом поле каждого живого существа.  Или о том, что в древнеиндийских религиях существует утверждение о наличии частицы Мировой Души не только во всех животных, но и у воды, у расте¬ний и даже камней. Наличие биоэнергетического поля у растений доказано уже многими исследователями, и в частности, так называемый "эффект Кирлиана" - свечение сорванного древесного листа даже после его полного высыхания. Это подтверждает не ограничиваемое во времени только  фазой жизни излучение частиц энергии.
Конечно, я детям в понятной форме преподнесла о том, что минералы излучают энергию. Об этом сказано и написано уже достаточно много. Не случайно врачи применяют многие камни для исцеления ран или переломов.  Рассказав, я умолкла. Но в комнате продолжала стоять мертвая тишина.
– Видно... не поняли,– подумала я и прошлась по ряду между койками.
– Неужели это всё, правда? – вдруг, послышался  голос в темном углу комнаты. Чувствовалось, что спрашивала девочка из старшего класса.
– Правда. Правда. Истинная, правда.
– Как интересно... Расскажите ещё.
– Думаю, на сегодня достаточно. Разве только добавлю о том, что каждый организм живой он или нет, имеет, как говориться, душу. А доктор исторических наук Наталья Гусева утверждает, что душа материализуема.
– Звучит, как фантазия, – прошептал  из-под одеяла другой девичий голос.
– Как фантастика, –  поправила старшеклассница.
– Не спорте!  И то, и другое слово обозначает воображение, – остановила я: – Теперь всем спать. Уходя хочу предупредить. Если  ночная няня, будет жаловаться  на плохое пове-дение в какой-либо комнате … пеняйте на  себя. Рассказов больше не будет. А сейчас, спокойной вам ночи, – и вышла из комнаты в коридор, где  ждала дежурная.
– А вам счастливого пути! – в пол голос на перебой послышалось позади.
– Спасибо, дети. Теперь спите.
–Только в ваше дежурство всегда спокойно, – встретила меня словами женщина средних лет, укутанная  большой серой шалью.
Дорогой я размышляла. Как научить детей мыслить по-иному? Жить не  только материальным, но и духовным миром. Научить мечтать. Раз¬будить, разжечь желание читать, где можно встретить много интересного, необычного.  А потом,  поделиться прочитанным с окружающими. Человек обязан уметь мыслить, стремиться к познанию.
Первоначально интернатовские  дети показались мне, лишенные полноценного развития. Они выглядели роботами, с затерянными озлобленными душами. Через три месяца общения с ними, я поняла, что  их развитие зависит от воспитателя.  Они способны научиться понимать друг друга, любить ближнего, оберегать слабого.
27 декабря 1969 г.
Последний месяц года. Наступила лютая, ветреная  зима. Закостенела земля. Сковалась непокорная судоходная река - Обь. Завихрились метели, залепляя глаза путникам, тут же заметая их  следы. Природа, словно опустела,  притихла. Животные попрятались. В лесу не видно и не слышно ни кедровок, ни поползней, ни синиц. Птицы  затаились в чаще деревьев.  Или в снежных своих квартирах. Тишина. Лишь завыванье сурового ветра слышится по опустевшим улицам поселка.
В морозное утро страшно выбегать за дровишками, которые аккуратно пирамидой выложенные  в сарае. Зато в квартире тепло. Отец топит с вечера до утра.
Отправляя детей в школу, укутываешь, как медвежат. Не ребенок по дороге идет, а колобок катится. Хорошо, что осенью для всей семьи приобрели валенки. В них более, надежнее отправлять ребенка на улицу. На Севере есть преимущество для учеников. В сорокаградусные морозы  начальные классы школу не посещают. Сидят дом.
Зато для взрослого населения снисхождения нет. Теплая обувь спасает от морозов. Но до работы приходится бежать рысцой. Колени коченеют так, что, кажется, стукнешь нечаянно ногу об негу и лопнет за стекленевшая кожа.
Наконец я добралась до интерната. В рабочем  корпусе  тоже стало  прохладно.
– Замерзаете? – спросила детей, как только появилась на пороге  комнаты, где располагалась моя группа.
– Мы не умеем мерзнуть, – пошутила черноглазая воспитанница, с короткой стрижкой смоляных волос, которые прикрывали широкие скулы смуглого лица. Ее квадратная фигура вопросительным знаком наклонилась над большим ватманом, расправленным на столе. Вокруг разбросаны цветные карандаши и краски.
– Почему? – и я заглянула на рисунок, который четко выделялся на  белой бумаге.
– Мы рождаемся в чумах. Там не такой мороз. А когда  появляется ребенок, его сразу же купают в проруби.  Если  он после купания выживет, осунется жить. А выбивает сильный организм, – не поднимая головы, говорила восьмиклассница.
В ответ я только промычала, продолжая рассматривать новогод¬ний рисунок.
– Выходит... будем считать, что вы закаленные.
– Да.
–Думаю, у тебя сказка на бумаге получается  красивая. Остальные  наши художники  разбежались?
– Ушли в школу, – ответила она и подняла голову: – Как вы дума¬ете, кто  подрисовывал Бабу Ягу?
– Кто?
– Саша Сигильетов, – и кивнула  головой в сторону второго стола: – Посмотрите вон на те листы. Это тоже он рисовал. Он всю ночь не спал.
–Да ты что? – удивились я: – Он же из другой группы, а помогает нам? Видимо, из-за сестры, – высказала я свое предположение.
– Нет. Не угадали. Не так. – В этой маленькой фразе звучала какая-то тайна.
– Что она хочет сказать? – подумала я. А в слух спросила: – А что же?
–  Я знаю, но сказать не могу.
– У него, наверное, девушка из нашей группы появилась?
– Была. Но Сашка её бросил. Влюбился в красивую учительницу,  – и она, еще ниже, наклонила голову, пряча лицо в черных волосах.
И тут у меня мелькнуло в голове. Последние дни я заметила огромные перемены в юноше. Он стал  степенным, подтянутым, дисциплинированным, и как показалось, словно повзрослел.
Почувствовала перемены в его поведении и в школе. Обычно учителя выходят из учительской после второго звонка, когда дети рассядутся в классе по своим местам.  В коридоре я, почему-то, стала сталкиваться  с Сигильетовым. Поздоровавшись со мной, он убегал в свой  класс.
Однажды одна из учителей спросила:
– Альбина Александровна, вы не заметили, что наш  десятиклассник при появлении учителей здоровается только с вами? – в её голосе  звучала какая-то издевка. 
– Нет. Не заметила. Другие учителя преподают у него, а меня, как воспитателя, он иногда видит, а порой нет. Здесь нет ничего криминального, – и я свернула в свой восьмой класс.
Однако этот разговор меня насторожил.
 – Что она имела виду? Не про меня ли? Глупость какая-то. Мне 35 лет, а он не бритый юнец, – размышляла я.
          Время шло. Коридорные встречи продолжались. И сегодня моему предположению напомнила воспитанница, которая сейчас колдовала над своим рисунком.
 Неожиданно в комнату вошла директор интерната. Высокая, стройная, но замызганная женщина. Из-под длинного  легкого серого пальто, которое она носила в виде... не то халата,  или чего-то еще... виднелась сбористая юбка неопределенного грязного цвета. Мягкие пушистые, с легкой проседью  волосы,  отчего-то всегда  взъерошенные и небрежно закрученные пучком на затылке. Слащаво улыбаясь, она подошла к столу и спросила:
– Рисуете?
– Кажется... да, – ответила я, поднимая голову:  –Скоро Новый Год. Надо оформлять  группы. Хотя бы на праздник украсим комнаты и коридор. Я не понимаю. Почему в интернате нет стендов? Совершенно отсутствует какая-либо наглядная агитация. Может быть, я чего-то не понимаю? Видимо, у вас так заведено? Я впервые сталкиваюсь с такой холодностью к детям. Не пойму, почему рисует только наша группа? А что делают остальные? Почему бы, не распределить работу поровну. Заняты только мы, да новая воспитательница, которая готовит праздничный  концерт с малышами. Дети рассказывают, что Новогодний праздник проводит всегда одна воспи¬тательница, та, что дежурит. Неужели вы и в этом году позволите такое? – и я в упор посмотрела на директрису, у которой не сходила с уст, странная, не естественная, не то улыбочка, не то ухмылка.
– Надо. Надо. Конечно, должны придти все. Привлечь надо, – невнятно бормотала она. Отчего-то, покрутив головой, она поспешила удалиться.
–Аха. Ждите. Так они и пришли, – съязвила воспитанница: – С первого класса здесь живу, и ни разу не видела, чтобы кто-то приходил. Оформляем праздник впервые. Обычно, поставят елку, как попало, нарядят, и любуемся на нее. Праздника вовсе, и не знаем. Дети в такие дни кто, чем занимается, только ни вокруг ёлки. За все восемь лет, только вам удалось расшевелить интернат. Остальным  мы не нужны. Мы же ханты и остяки, сопливые, – дрожащим голосом проговорила девочка, и еще ниже  наклонилась над рисунком.
– Елку, где будем ставить? – спросила я, отвлекая ее, от печатных мыслей.
Воспитанница оживилась, встряхивая ворохом черных волос. Я  увидела раскрасневшееся  юное лицо с карими узкими глазами.
– А вы, сами-то, как считаете?               
– Нет уж! Пусть дети сами решают. Как  решат... на своем совете... так и будет.
–Если бы. Как решит директриса, так и будет, – возразила молодая художница.
         – В этом году будет все иначе. Это я тебе твердо обещаю,– решительно заявила я.
         Воспитанница вновь опустила голову над рисунком, продолжая, наносить  разноцветные краски на сказочные персонажи. Она молчала. После некоторого раздумья я добавила:
          – А ты отлично рисуешь. Как художница. Тебе бы пойти учиться в художественную школу.
          – Где там! Выросту, отец заставит ухаживать за оленями. Вот и всё моё художество.
Направляясь через двор в спальный корпус, я не переставала думать над словами  воспитанницы. Было приятно сознавать, что в меня может влюбиться такой красивый, молодой человек. Но тут же отбросила нелепые мысли.
В спальном корпусе кипела работа. Праздник будет завтра, а дети наглаживались сегодня. Девочки готовили праздничные платья, а мальчики рубашки и выводили стрелки на брюках. Старшие помогали младшим. И не удивительно. В интернате жили дети по семь, десять из одной семьи.
          После обхода комнат, я вернулась в дневной рабочий корпус. В воспитательской комнате  застала директрису. Она сидела за столом хмурая, напыщенная, как индюшка и злая, как ворона потерявшая сыр.
– Что это вы так стараетесь? Вам это надо? Хотите с ними быть добренькими? –  с упреком встретила она, шмыгая, простуженным, курносым носом.
– Я бы на нашем месте,  лучше  помогла бы, – и посмотрела на смор¬щенное злое лицо женщины.
– Не желаю для них ничего делать. Они того не стоят. Для их умишка и того лишка.  Какая польза от этого народа? Все равно будут все, как их родители. Пьянь проклятая.  Для них лучше было бы жить в юртах и пасти  оленей.
– Да-а-а, – протянула я  от удивления: – Что можно ответить человеку, который напичкан одной желчью? Ей техничкой нельзя работать в этом заведении, – подумала  я и вышла из комнаты
С тяжелым чувством  направилась к своим "художникам". В группе, кроме воспитанницы, над ватманом наклонился и Сигильетов Саша.
– А ты, почему не в школе? – не глядя на парня, спросила я.
– Отпросился. Надо же было дорисовать своих лебедей, – и, почесав затылок, улыбнулся: – Как? Получились?
– Ты молодец. Они получились как живые.
–  И у Лиды тоже красивые животные. Правда, красивые?
– Очень! – восторгалась я воспитанниками, которых так не любит та, которая возможно, сама ничем не увлекается. Она даже одеться не может соответственно  руководителю детского заведения.
– Последние штрихи. Да! Забыл сказать. Наши ребята, мои одноклассники тоже приготовили для интерната рисунки. Они сейчас принесут. Хватит картин на «Комнату сказок» и даже на коридор.
– Как у нас будет хорошо в этом году! – воскликнула Лида, всплеснув над головой руками. Её карие узкие глаза светились радостью.
– Могло бы получиться еще лучше,… если бы взялись все группы. Я знаю многих наших, которые рисуют не хуже, – добавил Саша.
– Надо было бы заставить, – заявила девочка, уже угасшим голосом.
– Да, ладно. Все равно будет красиво. У нас никогда так не было.
Я с болью смотрела на этих подростков, которые в своей жизни были обделены всем. От жалости хотелось заплакать. Бедные. Они даже не представляют, что существуют настоящие праздники. Если бы с другой директрисой и другими воспитателями, можно было бы устроить для детей праздничный обед. Как-то, на той неделе, я намекнула об обеде, но директриса ответила:
– У нас по калькуляции не положено.
Возвращаясь, домой, я не переставала думать об интернате. Боже! Когда же мы научимся жить свободно и решать, и делать все по-совести, по-человечески? Один раз в год разорвать  запрет и дать короткое счастье несчастным детям. Разве это трудно? Все возможно. Нужна только  любовь ко всем людям. Независимо от национальности.

5 января 1970 года.
 
     Начались  школьные январские каникулы. Жизнь в школе для учите¬лей и любителей кружков не остановилась. Продолжалась она и в интернате, хотя большая часть детей разъехалась  по домам. Казалось, все  шло своим чередом. И не было причин для особых волнений. Но это было  не совсём так. Меня по-прежнему волновало поведение Сигильетова. Он продолжал  следить и ловить мой взгляд в школе. И вел себя очень странно, по взрослому.
           Однажды, в интернате, при проверке, я заглянула в их группу. Саша, играя на аккордеоне,  вальсировал по комнате. Но, увидев меня,  густо покраснел и брякнулся на стул. Обычно взрослые ребята не обращали внимания на воспитателя, когда с ними происходило  что-то  подобное.
         Саша  как всегда, оставался моим лучшим помощником. Я привыкла к его опеке и, наверное, слишком использовала его послушание. Но и с моей стороны, встречать его красивое  лицо везде и всюду, превратилось в потребность. И когда, однажды,  не увидев его в школьном коридоре, заволновалась.
         Случайно узнала от одной учительницы, что Сигильетова якобы вызывал директор школы в свой  кабинет для беседы.
– Что такого мог натворить этот  ученик, который изменился в поведении в лучшую сторону до неузнаваемости? – спросила я.
         Учительница пояснила, что с жалобой на него приходила воспитательница Александра Андреевна. Наконец, я поняла, почему Саша исчез из вида. В чем причина?  Я поспешила разобраться. В интернате, от девочек своей группы, узнаю, что до воспитательницы дошел слух, что Сигильетов влюблен в Альбину Александровну. В моей душе кипела злость.
– Чудовище! Как она посмела так наплевать в юную душу? Это дело деликатное… осторожное. Как же можно  ненавидеть  так людей, чтобы не щадить даже возраст?  – ругалась я про себя.
Но тут мне пришла в голову мысль. Возможно, волнения не обоснованные? Может быть, заболел? Или еще что-то? Разыскав, медсестру спросила:
– Сигильетов болен?
          – Да, – с ухмылкой ответила женщина в белом халате, с выпяченным располневшим животом.
          – Что с ним?
          – Просто притворяется. Температуры нет. Говорит, болит грудь.
          После разговора я поспешила в  спальный корпус. Саша  лежал в пастели. Увидев меня, вспыхнул кумачом и отвернулся  к  стене. Не успела я разинуть  рот, как следом вошла медсестра. Откровенного разговора не получилось. Пришлось обойтись воспитательским вниманием.
          – Что болит у тебя, Саша?
– Ничего!– буркнул он, не поворачивая головы.
– Да! Ничего у него не болит. Симулянт! Захотел поваляться! – с иронией вмешалась медсестра, которую, как мне было известно, вовсе  не волновала чья-то болезнь. Иногда я делала вывод, понимает ли она что-либо в медицине? Была не редкой  свидетельницей, когда она даже не пыталась сбить температуру у больного ребенка. Создавалось впечатление, что в интернате растают не люди, а бездушные роботы, которым на все и всех наплевать. Лишь бы их не трогали. Зато испытывают большое наслаждение как бы  раздуть "из мухи слона" по отношению к другим.
Я подошла к постели больного и положила руку на лоб.
– У него температура. Дайте ему таблетку, – попросила я медсестру, с холодным, располневшим лицом. Она молча поморщилась.
Не дождавшись ее отве¬та, Саша грубо заявил:
– Не надо мне таблетку. Я завтра подымусь! – По голосу было ясно, что этому юноше от взрослых людей ничего не нужно. Лишь бы оставили его в покое.
Видно разговор с директорам школы был весьма не приятным, доведший его до температуры. Здорово "потрудилась" в своей  жалобе воспитательница, расписывая взаимоотношения между воспитанником и воспитателем. Только Саша не знал, что этот удар предназначался ни ему, а мне.  Только как теперь можно ему всё объяснить?
Постояв у окна, я развернулась и ушла. Решив, что будет лучшим вариантом  не трогать его. Дать возможность самому разобраться во всем. Расставить всё по своим местам.
         В комнате для отдыха, застала новую воспитательницу, молодую хрупкую симпатичную девушку, модно, но строго одетую.
          – Валентина Никифоровна, вы не в курсе жалобы Александры Андреевны?
          – Как не в курсе? Меня тоже вызывал директор школы. Стыдоба. Я ему сказала: " По поводу любви к этой воспитательнице, вам придется вызвать весь интернат. Всех 120 человек. Не только десятиклассников, но и первачей. Пригласите. Не стесняйтесь!
– А он? – спросила я.
– Он расхохотался. Говорит: "Ну, женщины... придумают... век  не расхлебаешь". И  отпустил.
         – Так и сказал?
         – Да. Так и  сказал.
– Молодец, – и я  с облегчением вздохнула.
         – Что делать, Альбина Александровна? Если на вас такое  придумали, что сочинят на меня? Я молодая. Только что окончила  университет, – в голосе её звучал страх и полное разочарование: – Уйду. Не могу здесь работать. Я педагогическую жизнь представляла по-иному. А увидела, как черное пятно. Воспитатели не работают, только получают деньги. Не жизнь, а болото. Боюсь, и меня затянет трясина.
– Нет! Нет! Дорогая моя! Не паникуйте! Не вздумайте уходить! Прошу вас не уходите. Вы так хорошо взялись. Получился отличный новогодний концерт. А видели, как радовались дети? Глаза горели. Они смеялись. Было видно, что праздник принес им счастье. У вас все хорошо получается. И вас тоже будут любить дети. Их не обманешь. Они умеют различать, кто есть кто. Только, пожалуйста, не уходите. Не оставляйте меня одну. Иначе я тоже не выдержу. А мне очень жалко детей. 
– Вспомните, когда шел утренник. Как вели себя воспитатели? Мы с вами вдвоем прыгали вокруг елки. А они? Они были только наблюдателями. Почему? И директриса  сидела рядом, с насмешливой физиономией. Это же насмешка над нами. Я устала все это видеть. Прошло только полгода моей работы, а я уже устала от такой черствости. Альбина Александровна, устава. Я молодая и хочу жить и трудиться по-настоящему. Хочу в школу. Поймите меня...  Если  я задержусь в интернате, среди бездушного коллектива, при такой же  директрисе, я потеряю веру в настоящих людей. Вы только приглядитесь к ним. Ходячие мумии. Бесчувственные и злые. В их присутствии я ощущаю себя таким же ничтожеством, ... –из ее уст чуть не сорвалось ругательское слово, но она сдержала свои эмоции.
           – Ну, хорошо! Мы с вами уйдем. Но как быть с несчастными детьми? В чем их вина? В том, что родились у кочевого народа, которые находят утешение в водке? Не желая  быть причастными к их судьбе? Я слабый человек. Одна с этой обстановкой не справлюсь.
          – Поймите меня. Я боюсь здесь работать. Если вас смешали с грязью, а мне ещё выходить замуж. Я не хочу дурную славу.
          – Милочка моя! Грязь, к чистому не пристанет. В жизни встретите ни одну такую  Александру Андреевну. Их на вашем пути будет предоста¬точно. А лишь потому, что вы умеете работать. А тем более, если  у вас будет все хорошо получаться. От всех  убежите. Я лично горжусь, что меня любят Сигильетовы, Рачины,  и все, от малого до большого. И пусть она придумывает, что только ей вздумается. Жалко только парня. Он не причем. Он  во мне видел только доброго товарища. Друга,  наконец. Я к нему относилась, как наставница.  У него нет родителей. Братьев и сестер воспитывала старшая сестра. А эта бездушная воспитательница оскорбила его чистые чувства. Наплевала ему в душу. Вот только как теперь ему помочь? Очиститься от этого дерьма?      
– Я сама слышала, что он в вас влюблен, – тихо прошептала девушка.
         – Саша очень молод. Я к нему хорошо относилась. Вот ему и показалось, что он влюбился. Он и сам не понимает, что за чувства в его сердце. А что такое любовь? Она многогранная. Мы любим родителей. Любим братьев и сестер. Наконец. Любим тех, кто к нам хорошо относится. Тем более, вы видите, как поступают с ними воспитатели. Пройдет время, и он сам разберется в своих чувствах. Но взрослым не следовало бы так грубо рубить. Вас послушаешь, начинаешь думать, что все люди, такие как вы. Хочется жить и трудиться.
– Самое главное, не уходите из интерната.
– Хорошо. Время покажет, – согласилась молодая наставница.

 27 февраля 1970 год.

       Мне стыдно говорить, а тем более писать  своих нелепых чувствах. Я по-прежнему  любила  человека, который жил под одной крышей и являлся отцом моих детей. Любила, несмотря на то, что ему вовсе  не была нужна. Его душа  летала где-то вокруг и около, но только не касалась меня. Иногда казалось, она помещена в клетку, через которую мне невозможно про¬никнуть. Его аура затерта, и мы  жили чужими людьми.
             Ощущая это, я боролась со своей никому не нужной любовью. Из изболевшей груди выжималась  капля по капле и сгорала в здравых мыслях. Меня мучила женская гордость, оскорбленная и униженная. Порой хотелось найти достойный объект, на который можно было бы перебросить невостребованную любовь и в нем  найти свое утешение. Но такого объекта не было. Любовь Саши Сигильетова мне льстила. Я даже заставляла себя полюбить того восемнадцати летнего парня лишь бы погасить чувства к человеку, который мной не нуждался.
          С огромным удовольствием шла на работу в интернат, что бы встре¬тить там узкие карие глаза, наполненные  любовью. Мне  было приятно столкнуться с ними и говорить о делах.  Обычно встречи  происходили в присутствии других детей, чтобы не навлекать на него подозрения.
           – Что новенького в твоей жизни? – спросила как-то его.
           – Все по-старому. В этом году заканчиваю десятый класс, но не знаю, куда поступать учиться, – разговаривая, он прятал глаза. Словно боялся, что я смогу прочесть в них любовь.
           – А  сам-то ты как думаешь?
           – Я хотел бы быть военным, как мой старший брат.
           – Военным? Соблазняет красивая форма? Военные люди  не принадлежат себе.  Они казенные. Если любишь убивать, то можно стать военным. Но очень жаль будет, если убьют тебя. Такого красивого парня. А ты не задумывался быть врачом? Может  быть...  даже военным.
           – Не знаю. Не думал.
           – А ты подумай. Представляю тебя в белом халате, а вокруг красивые молоденькие  ассистентки. Они шагают за тобой, и каждый желает тебе помочь, – с азартом рассказывала я, артистически размахивая руками.
          Девочки, которые находились в группе, доброжелательно смеялись:
          – Правда? Наш Саша очень красивый? И  белый халат ему будет к лицу. Послушайся Альбину Александровну. Стань врачом.
          – Хорошо. Я постараюсь стать врачом. Как просите, так и будет.
          – Вот и ладно. Может быть, когда  нибудь, будешь лечить и нас.
          – Я понял вас.  Ваше желание  постараюсь исполнить.
          – Молодец. А теперь... с вами наговорилась, отправляюсь в свою группу.
          Комната, где готовили уроки дети из моей группы, была полупуста.
         – А где наши малявки? – спросила я у старшеклассников.
         – Они со Светой в столовой, чтобы мы не мешали, – ответила высокая девочка в ученической форме.
– Галя, почему не переоделась?
– Я сейчас. Увидела вас… и решила поговорить с вами.
– О чем?
– Мы тут, рассказывали про одно интересное место в Чаенском районе Томской области. Там находится мыс ужаса. Его называют «Могильный мыс». Он расположен  на болоте и выделяется на нем, как громадный утюг. Длина его составляет примерно 300 метров, высота 20-30 метров. На нем растут кедры высотой до 50 метров. Поэтому даже в самый ясный день,  там царит мгла. При подходе к мысу у людей учащается  пульс, надвигается страх. Местные жители из ближайших поселков «Восточное» и «Варгатер» считают это место проклятым... Альбина Александровна, вы
не знаете почему?
          Выслушав,  я задумалась.
           – Так сразу ответить трудно. Не читала об этой анормальности.  Возможно какие-то подземные залежи, которые создают влияние на человеческий организм? Откровенно говоря... затрудняюсь  дать какое-либо объяснение. Может быть, написать в научно-исследовательский  Томский институт? Они, наверное, должны, что-то знать.
– А что? Девчонки. Идея не плохая, – подхватили воспитанники.
– Кто скажет? Где наводится самое крупное газовое месторождение нашего края? – решила я продолжить начатую познавательную тему.
Дети переглянулись. После короткого молчания девятиклассник, со спортивной мощной шеей и светло-русыми волосами, опередил всезнаек девчонок:
– Самое крупнейшее в мире газовое месторождение находится в нашем Уренгое. Открытое в 1966 году. В год оно дает 200 миллионов  кубических метров газа. Газ течет по шести трубопроводам  из разведанных запасов.
– Вовка, откуда ты все знаешь? – шутили девочки: – Альбина Александровна, он правильно сказал?
– Да. Он молодец.
Подросток с достойным видом поднял палец вверх:
– Читать надо. И вы будите всё знать.
– Ой! Ой! Расхвалился!
– А вот еще вопрос. На этот наверняка не ответите.
– Какой? – улыбаясь, спросил Вовка.
– У какой реки самое широкое устье? 
– Чепуховый вопрос. Самое широкое устье из рек, у нашей реки-Оби.  Его ширина достигает 80 километров, – и Вовка с гордостью окинул всех сероглазым взглядом.
Дети с нетерпением ждали моего согласия.
– Он и здесь прав. А сейчас я вам сообщу маленькую информацию из последних достижений. Разговор пойдет о телевиденье.
– Зачем нам. У нас даже нет телевизора, – зароптали дети.
– Ребятки, я сожалею. Зачем говорить, что нет  телевизора? У вас комнатного туалета нет. В  пятидесятиградусный мороз на улицу бегаете. Но вам все равно надо знать, что твориться в мире. И так. Слушайте.В канун 50-летия Великой Октябрьской  революции вступил в строй новый вид передачи телевизионной информации на огромные расстояния. С 1967 года уже насчитывается 20 приемных станций "Орбита". Начиная с 1968 года, производится ряд экспериментов по передаче цветного изображения через космос.  В 1970 году телевизионное вещание через ИСЗ "Молния-1" шагнет за пределы нашей Родины, – и, посмотрев на детей, добавила: – Чего носы повесили? Не интересно?
– Интересно. А толку-то...?
– Не отчаивайтесь. Вырастите большими, может быть, кто-нибудь из вас будет здесь работать. Вот тогда и все измените в интернате. Следующие дети будут счастливее вас. А хотите знать? "Тот, кто отыщет золотой корень, будет до конца дней своих счастлив, удачлив и здоров. Проживет два века". Так гласит алтайское поверье. До недавнего прошлого золотой корень вместе с рогом марала вручался на Алтае как свадебный подарок. Дабы приумножить  род свой. Сведенья о его применении  передавались из поколения в поколение, от отца к сыну. В медицине создан  новый  лекарственный препарат - "экстракт радиолы жидкий".
– Хотелось бы найти «золотой корень», чтобы прожить два века, – заявила одна из  девочек пятого класса, сероглазая, но черноволосая и очень худенькая.
– Поезжай в Алтайский край и находи, – резко заявила вторая.
         После короткой информации приступили к обсуждению «Экрана успеваемости». Эта самая не интересная беседа. Особенно обсуждение плохих оценок и дисциплины. Дети сразу умолкли, опустив голову. Но от этого никуда не деться. Это главная школьная тема.

2 марта 1970 год.
         
      Школьная жизнь шла своим чередом. В классах на моем уроке истории было тихо, но и активно когда была такая необходимость. В учительской на перемене в контакт ни с кем не входила. Была молчаливым наблюдателем.   Но и мной особенно никто не интересовался, кроме завуча. Я не имела  своего класса, вернее не была классным руководителем. И она, историк по образованию, испытывала ко мне личный интерес. Но не столько интересовалась мной,  сколько моим мужем. Телосложением эта женщина  была крупной, даже очень мощной, и при том не замужняя дама. В школьном окружении ей подстать  был только Леонид. Её, видимо, мучило недопонимание, как мог такой мужчина жениться на женщине не стандартной ему. Я была очень тонка и весила, при росте 164 см. 54 килограмма. Носила  одежду 46-48 размеры. Леонид же сто с лишним килограмм на 180 сантиметров роста.
Интерес завуча к моему мужу меня не шокировал. Я давно привыкла к подан¬ным женщинам, которые интересовались моим спутником жизни. В данный момент меня больше всего волновала  личная жизнь.
После Новогоднего праздника у меня произошла размолвка с директрисой интерната. Она не могла смериться, что я  нарушила спокойный уклад среди воспитателей и её личный. Она в открытую стала преследовать меня. Затравила десятиклассника, который был благосклонен ко мне. Если бы не жалость к интернатовским детям, я  с огромным желанием ушла бы   работать полностью только в школу.  Тем более в школе имела большую часовую нагрузку. Дети чувствовали несправедливость с её стороны, были к ней агрессивно настроены. Обстановка накалялась и я боялась, что среди детей может произойти взрыв. Чтобы не столкнуться в очередной раз с неприятностью я всеми силами  старалась избегать эту особу. Но она, с неестественно вытаращенными глазами всегда шла за мной по пятам.
        Однажды, сильно заболела пятиклассница из моей группы. Девочка недавно потеряла родителей, которые ехали пьяными на санях по замершей реке. Лед провалился, и они погибли. Осталось четверо детей сиротами. Теперь старшая из детей, сильно заболела. Она металась в бреду.
С высокой температурой девочка вскакивала и кричала:
         – Позовите Альбину Александровну! Мне плохо!
          И я, узнав, бросила всё и всех, побежала к ней.
         – Давно Анюта заболела?- спросила я, как только вошла в спальную комнату.
         Села на край кровати и внимательно посмотрела на больную. Алые губы ее потрескались от высокой температуры.  Смуглое личико порозовело. Узкие карие глазки болезненно блестели.
         Возле неё на стуле сидела восьмиклассница. Тоже из моей группы. Она с волнением  смотрела на меня.
         – Не знаю, когда заболела. Но после обеда она упала. Мы перенесли её на постель, – ответила сиделка.               
         – Почему никого не поставили в известность? – и,  положив руку на голову больной, я почувствовала, что голова была горячая
         – Мы сразу же сообщили медсестре, но уже был вечер, а она собиралась домой. Она не пришла. Сказала, что ничего страшного, что мы всегда болеем, и ещё никто не умер. Наша медсестра следит только за кухней и берет пробу, – с горечью проговорила  Галя, убирая с глаз длинную прямую черную челку. Тупая с ямочкой,  борода затряслась, но, сделав усилие, девочка не проронила слезу.
Больная почувствовала мою холодную ладонь, открыла глаза:   
– Мне плохо. Кружится  готова. Тошнит. Мне плохо, –  пролепетала  Анна, и узкие глаза вновь сомкнулись. Крупные слезы скатились  на подушку.
         – Аннушка, дорогам моя, успокойся. Все будет хорошо. Надо от температуры выпить лекарство? – и обратилась к восьмикласснице: – Галя, сбегай,  пожалуйста, в воспитательскую, принеси мою сумочку. Там есть таблетки и градусник. И еще. Наш телефон не растает. Попроси наших девочек, чтобы сбегали в школу и оттуда вызвали  «скорую помощь». Анну на ночь в таком состоянии, нельзя  с дежурной няней оставлять. Пусть заберут в больницу.
– Хорошо. Я мигом, – и встряхнув, черными  волосами, в короткой стрижке, её высокая  худенькая  фигурка скрылась за дверью.
Вернулась она очень быстро. Первым делом сообщила, что девочки побежали звонить в «скорую».
– Ты  бегала в другой корпус раздетая?
– Я не успела  замерзнуть.
– И ты хочешь свалиться?
Девочка виновато  промолчала. Я, напоив больную таблеткой, сидела возле, и гладила её по голове. Вдруг, дверь резко распахнулась и влетела директриса в своем старом засаленном пальто, из-под которого виднелась блинная с кривыми краями серая юбка. Лицо её было злым, глаза круглые и, как мне показалось, сумашедшие. Я не переставала удивляться, почему держали эту женщину в учебном заведении? Её никто не звал по имени. Все называли  «дурой». От старого, до малого. Как я позже узнала, что её муж работал в районо. Пусть будет и так. Но кто дал право держать ненормального человека  около детей?
– Сидите?! Сидите! А в спальнях дети ходят на головах. Летят подушки. А вы сидите, сплетни сводите! – начала она ещё с порога.
         – У вас, что, мания подозрения? Вам всегда кажется, что речь  идет  только о вас. Вы ничего не видите и не слышите кроме  себя, – и я зашагала  в ту комнату, «где летят подушки»: – Где? В какой группе? – не  оглядываясь, спросила женщину, которая спешила за мной.
         –  Во всех, – грубо ответила она визгливым голосом.
Быстрым шагом я пробежала по всем комнатам. Всюду  стояла тишина. Дети молча стелили постели. Даже малыши, на которых было мало надежды, и те спокойно укладывались спать.
– Ребята, зачем кидались подушками? – громко спросила я. Дети от удивления широко раскрыли глаза.
– Мы не кидались. Кто сказал? Вы видели?
– Я  лично... нет. Не видела.         
– Тогда зачем говорите? – на перебой завопили мальчишки.
– Ну, как? – обратилась я к директрисе:  – С кого спрашивать?
          – Ну-у-у… если не кидались, то могли  бы кидаться,  а вы рассиживаетесь в рабочее время.
          – Вы всё сказали?- спросила я резким тоном, не поворачивая готовы. И не дождавшись ответа, вернулась в комнату, где лежала больная.
          – Аннушка обратно соскакивала, – с испугом сообщила Галя.
         Через некоторое время подъехала машина "скорой помощи" и забрала  больную.
         Уложив детей спать и, передав их ночной няне, я отправилась домой.      
         На ясном морозном небе перемигивались яркие крупные звезды. Уже март месяц, а морозы не оставляют. Но этот вечер оказался мягким, хрустящим и  безветренным. Я не  спешила. Мысли бежали вперед, перегоняя друг друга. Но каждая черточка возвращалась  к одной точке. Надо уходить из интерната. Тем более, молодая воспитательница все же  ушла. Мне одной не справиться, чтобы изменить укоренившие устои. При том,   неприятно, когда  наступают на пятки те, которые не пользуются уважением даже у детей. Одно только жаль, оставлять несчастных воспитанников. Они такие разные и интересные. Кто-то красиво поет, другой, как Петя Чердаков - десятиклассник, плохо учится, но отлично рисует, пишет стихи. Чистокровные ханты мелкие, курносые, узкоглазые и черноволосые. Петя высокий и светлый. Хотя среди его братьев есть и разные. В начале я не знала, почему в одной семье дети совершенно не похожие друг на друга. Оказалось, что они рождены от разных мужчин. Большую часть ребенок не имеет родного отца. Он приходящий. У хантов особый обычай. Если в юрту пришел чужой мужчина, женщина обязана ублажать гостя. Вплоть до постели. Таким образом, рождаются дети «разных народов», светлые, рыжие и смешенные. Национальность носят по матери. В результате чистокровных хантов и мансов совсем мало. Но главное… дети получили отличительные духовные качества и изменение  на генетическом уровне. Их мышления отличаются от родительских. Если я уйду из интерната, что с ними будет? Старые воспитатели всех детей считают такими же, как их родители,  «пьянью». Мне жаль. И стыдно за взрослых людей.

20 мая 1970 год.

       Дни  пролетели так быстро, что не заметила, как наступил май месяц и приблизился конец учебного года. Мое решение уйти из интерната  оставалось непоколебимым. Об этом я решила поставить в известность свою матушку, так как она работала здесь же в интернате. Застала её   на своем месте, в «Костылянской» комнатке, где стоял стол у единственного окна и по обе стороны,  с пола до потолка стеллажи с бельем. Мама, наклонившись над столом, разбирала какие-то бумаги.
– Чем занимаешься? – спросила я и уселась на противоположную сторону от нее.   
– Пересматриваю накладные.
– Хочу сообщить одну новость.
– Какую? – не поднимая головы, спросила она.
– Я ухожу из интерната. Уже подала заявление.
– Я тоже.    
– Как? А ты-то почему? – удивилась я.
– Сама понимать. Привыкла работать честно. Тридцать с лишним лет проработала в школе и сейчас не могу  смотреть на махинации директрисы. Она такие творит «чудеса», что диву даешься. Например:  дети таскали картошку, а она в наряд пишет, что нанимала рабочих. А потом,  в денежной ведомости  заставила расписываться детей.  И еще пример... дети сами делали ремонт в своей комнате, директриса проделала тоже самое. И еще. Дети на свои деньги покупали стенды для наглядной агитации, а та, «умница», написала, что изготавливали рабочие. В интернате работали всю зиму две технички, а  зарплату выписывали  на трех. Таких примеров «хоть пруд, пруди».
– Конечно, всё это отвратительно. Но при чем ты?
– Как причем? В нарядах, в накладных я тоже ставлю свою фамилию. Расписываюсь при получении денег. Я отвечаю за всё. Если нагрянет ревизия, раскопают махинацию, директриса подставит меня. Она скажет, что всю документацию составляла я, а не она.
– Да-а-а, дела. Тебе тоже надо уходить. Здесь  пахнет керосином. Не  хватает спички. Страшнее всего... она, наверняка, останется в стороне, а ты в бороне. Попробуй, докажи, что ты не верблюд. Вот тебе и "дура". Все считают её дебильной. Но нет, она умнее  всех нас взятых. Нарядилась под дурочку и ездит на чужих горбах. И, возможно, смеется еще над  нами. Молодец, женщина! – с иронией добавила я.
Оторвавшись от окна, мама  посмотрела на меня. Её опечаленное лицо говорило само за себя. Две складки между бровей, стали еще глубже, низкие брови нахмурились.
– Ты права. Она подставит меня. Я тоже уже  сказала, что уйду с работы. Но она, почему-то напугалась.
– Все решено. Уходим вместе, – и я вышла из кабинета.
Из здания, где находилась хозяйственная часть, я направилась в «воспитательскую». Все воспитатели были в сборе. Как только вошла, тут же на перебой,  стали рассказывать, что недавно в моей группе побывала директриса. Она о чем-то разговаривала с детьми. После этого воспитанница - Света Танасакова запустила в директрису чернильницей. Та успела отклониться и тут же удалилась из комнаты. Об этом никому, из воспитателей, не сообщила.
– Почему? – размышляла я: – Вероятнее всего, она настраивала их против меня. И получила заслуженный отпор.
К разговору подключилась только что вошедшая медсестра:
– Вы детей подкупили подарками. Малышне устраиваете день рождения. Дарите угощение. Вот они и заступаются за вас.
– Хорошо! Пусть будет так. Но запустила чернильницей старшеклассница, а не малыш. Хотела бы спросить вас, что делаете вы для детей? Вы даже не выполняете свои прямые обязанности.  У детей не выявляете туберкулезных больных. А они есть. Ревматики не получают профилактическое лечение. В интернате существует чесотка, вшивость. Как вы с этим боритесь? И потом. Зимой у мальчика нарвал палец. Ночью поднялась температура. Он всю ночь проплакал, а вы утром выгнали ребенка в школу. Но помощи ему не оказали. Да разве только этот пример? Мне рассказывали, что дети в прошлую зиму болели корью. Этим заболеванием заболел один ребенок. Вместо того чтобы его изолировать, вы заявили: «Пусть переболеют все». Но это еще полбеды. Вы их выгоняли в школу. И дети перенесли заболевание на ногах. И при том заражали всю школу. Вы, что специально занимаетесь вредительством?
– Я не врач. Я всего только медсестра.
– Но вы получаете ставку врача.
– Это не ваше дело, – огрызнулась женщина и, её располневшее тело передернулось.
– Вы правы. Но вы обязаны выполнять ту работу, за которую получаете деньги.
Пока мы вели перебранку, воспитатели, к моему удивлению, не вступали в разговор. Они молча следили за нашим поединком. Наконец, медсестра не выдержала и удалилась.
После работы, я возвращалась домой с тяжелым настроением. Наступили белые ночи. И только они успокаивали душу.

24 мая 1970 год.

        Закончился учебный год и для моих детей. Сын успешно перешел в  третий класс. Трудноватым  оказался год для дочери. Она перешла в пятый класс. С рождения росла крупным, но не полным ребенком, однако новый коллектив прозвал её «жирной». Она так же была на много выше своих одноклассников.  Из-за этого много  переживала и плакала. От комплекса, снизились   оценки в учебе. При ответах у доски стеснялась. На перемены играть не выходила. Если раньше все четыре года была в передовиках, то теперь, больше отмалчивалась и отсиживалась. Мои убеждения дома не помогали. В новом коллективе не нашла себе подругу. Была всегда одинока. Свое одиночество заполнила  чтением книг. Она не просто читала, она их «глотала».
С Сашей подобной беды не произошло. Худенький, наравне со своими сверстниками, он ничем не выделялся. Скорее, своей бледностью, вызывал жалость, а не отторжения коллектива.  И  школа для него не являлась трагедией. Все же не очень рвался к общению с классом. Групповую дружбу не  любил.  Дружил только с одним мальчиком. В дружбе был очень разборчивым. Друга выбирал скромного и не слишком  подвижного, не исключал и ум. Подбирал  себе подобного.
Дети растут, я тоже взрослею. Вернее сказать, года растут. Мне скоро будет тридцать шесть лет.

29 мая 1970 год.

     Как только начались каникулы, мои родители, забрав всех внуков, поехали к себе, в рабочий поселок Сузун. В свой родной  дом. Там уже тепло и надо сажать огороды.
         На днях, проводив их, я решила в квартире произвести побелку. Домашнюю работу начала с утра, когда Леонид ушел в школу.
         Из мебели, одни кровати, которые двигать не составляло большого трудна. Я приступила к побелке. Часа через два спальня была уже готовая. Оставались: кухня, зал и коридор. В дверь позвонили, и я спрыгнула со стола. Вся в извести, отправилась открывать зверь. Распахнув, увидела…. От удивления разинула рот. В дверях стояли все девочки – старшеклассницы из моей группы. Некоторое время было полное молчание.         
         – Не поняла, – наконец, заговорила я.
– Мы от Леонида Владимировича узнали, что вы собрались белить квартиру.
– Ну и что?
– Мы пришли помогать, – заговорили они на перебой.
– Милые мои, не стоит. Я сама управлюсь. В моем распоряжении два свободных дня.
– Позвольте нам помочь вам. Разрешите!
– Хорошо. Проходите.
Дети с шумом ввалились в узкий коридор. Тут же начали переодеваться, весело рассказывать, что твориться в интернате. Одна  сразу залезла вместо меня на стол, взяла кисть и принялась за побелку потолка. Другие встали  у стен, третьи начали мыть полы в комнате, где было уже побелено.
– Э-э-э! А что делать мне? Я что должна на вас смотреть? – И развела руки  по сторонам.
– Альбина Александровна,  мы вам разрешаем командовать, – и все рассмеялись.
– Хорошо. Раз так! Я буду готовить обед.
– Это здорово!  Люблю пить чай в домашних условиях, – заявила Света, крупная девочка – десятиклассница, морща курносый нос, и поправляя светло-русые волосы: – Можно спросить?
– Спрашивай, – и бросила на неё вопросительный взгляд.
– Вы из интерната уходите из-за директрисы?
– Как сказать? И, да и не только.
– Понятно. Можете надеяться, мы всем им устроим «красивую» жизнь.
– Девочки! Ради Бога! Этого не стоит делать. Мы же с вами будем  встречаться в школе.
– В школе не то. В интернате, вы для нас были, как старший заботливый человек. А для малышни, как мама. Школа, есть школа. Там вы просто учитель. Отвели свой предмет и точка.
– Светка говорит правду. Нам очень жаль, что вы ушли, – поддержала другая, поправляя рабочий халат на худеньких плечах.
– Ничего, девочки. Вы скоро разъедитесь по домам. Отдохнете на свежем воздухе. Все забудется. Всё пройдет.
Подростки умолкли, словно о чем-то размышляли. Но потом, вновь в квартире  не смолкал  веселый шум. Разговаривали на разные  темы. Я прислушивалась к их спорам и только изредка поправляла, когда разговор заканчивался  шумом. Меня радовало то, что эти дети говорили не на простые житейские темы. Их разговоры касались высоких материй. Они говорили об эпохе Возрождения. Слушала и думала, как могли воспитатели считать этих людей недалекими и необразованными. Сравнивать их с родителями, которые запивались и теряли человеческий облик. Это поколение тянется к свету. Но бездушие и безграмотность воспитателей убивают в них все живое.– Перестаньте спорить. Ни 15 века. Великая эпоха, получившая название Возрождение, началась со второй половины 14 века в Европе. Новый  этап,  продолжался около двухсот  лет. И, подарил человечеству таких гигантов культуры, как Леонардо да Винчи, Рафаэль Санти, Микеланджело Буонарроти,  Шекспир и других.          
– Ура! Я была права! – завопила Света, убирая с глаз прямую челку. С разговорами, шутками и смехом время летело быстро. Я не заметила, как прошло два часа. Наша небольшая квартира была  полностью приведена в порядок.
– Молодцы! Вы управились быстро и отлично. У меня тоже обед готов. Картошка с мясом потушилась. Суп  разогрелся. Чай вскипел.  Девочки, умывайтесь и можно садиться за стол.
     За столом, мои помощницы, сидели тихо. Вначале с аппетитом жевали молча. Но когда, насытившись, вновь пошли разговоры.
– Расскажите нам еще что-нибудь, – попросили они хором.
– Не шумите. Дайте подумать, – остановила я  развеселившихся девчонок: – Да! Вспомнила. Недавно прочла об одном открытии в медицине. В 1960 году ученый Демихов осуществил  пересадку сердца у животного. И еще.  Сумел  врастить собаке вторую голову. После этого, пересадкой органов стали заниматься и в Японии с 1969 года.  Там восприняли, как необходимость, а в нашей стране ещё отрицали. Ученый Петровский выступил, пробив Демихова,  а потом сам же демонстрировал с пересадкой.
        – Выходит, он украл у него идею и опыт?
        –Кто их знает. Их дела нам  не известны, – и я отпила горячий чай из стакана: – В жизни много вещей, в которых трудно разобраться. Но необходимо. Вы молодые и любопытные. Вам и следует докопаться до истины. Учитесь. И все поймете.
– А я читала, что по подчерку можно определить характер человека, – сообщила черноглазая, худенькая восьмиклассница.
– Тоже мне. Нашла новинку,  – добавила её подружка, которая сидела рядом.
– Успокойтесь. Я вам расскажу про гуливеров с Амазонки, – начала говорить и все умолкли: – В бразильской сельве, в притоке Амазонки, на реке Азеведо существует таинственное племя индейцев гигантского роста. Они ростом в два метра. И обитают в глубине леса. Избегают встреч с белыми людьми. Услышав о приближении белых, они поспешно сжигают свои хижины и уходят. Индейцы чернокожие. Один путешественник, познакомившись с ними, обнаружил, что цвет кожи у индейцев не везде черный. Лицо, шея, грудь иссиня-черные, а икры ног, иссеченных жесткой травой, темно-красного цвета и такого же цвета спина.
– Выходит… они не совсем чернокожие? – вмешалась Света.
– Выходит… да, – согласилась я.
Когда подростки почувствовали, что  закончила свой рассказ, они зашевелились:
– Альбина Александровна, может быть, еще расскажите?
– Девочки, может быть, хватит. Не забывайте, вам надо возвращаться в интернат. Вы же домашнюю работу, наверное, не выполнили. Не дай Бог, получите, кто-нибудь двойку, подведете меня. Все равно кто-нибудь узнает, что ходили ко мне, и представляете…, что  будет?
– Мы уже уроки выучили, – заговорили они хором.
– Хорошо. Последнее сообщение. Расскажу  о детях, которых  выращивают в пробирках. Первое сообщение об этом  пришло из Англии. Одна леди этой страны стала первой женщиной, получившей возможность сделаться матерью благодаря методу искусственного создания зародыша вне человеческого организма. Разработал  это ученый из Медицинской  школы Кембриджского университета. Это удивительное  достижение получило широкое освещение в  английской печати. Оказалось, что до  английских ученых это открытие сделали в Италии. В пробирке были выращены, трои детей – два мальчика и девочка. Им уже по семь лет. Вокруг опыта в шестидесятых годах бушевала ожесточенная полемика.
– А в  нашей стране  выращивают?
– Если Демихов совершил своё открытие, то, возможно, да. Но мне об этом не известно.
     Посидев некоторое время за столом, девочки засобирались домой. Поблагодарив их, мы распрощались.
     Они ушли, а я, убирая грязную посуду со стола, не переставала думать о  подростках. Мне было, их жаль. Среди них есть талантливые люди. Но по вине нашего бездушия, хамства и непонимания, толкаем их  на путь своих родителей. Почему? Возможно, и у предыдущего поколения были способные отпрыски, но такие как мы загубили их таланты. От безысходности они пьют, чтобы забыться. Жаль. Очень жаль. Я не удивлюсь, если этот миролюбивый народ, когда-нибудь выскажет ненависть к противоположной национальности.

30 мая 1970 год.

      Холодным майским утром мы, с Леонидом, решили съездить в Нижневартовск, который был расположен севернее нашего поселка. Городом его назвать ещё нельзя. Он только что  в первоначальной стадии строительства. Если наш поселок принадлежит Тюменской области, то Нижневартовск, Томской.
Наша ракета то пулей мчалась по речным просторам, то причаливала к берегу, подбирая разношерстную публику, одетую в серые ватные телогрейки и резиновые сапоги. В мае месяце, в этих краях, особенно по утрам, очень холодно и поэтому теплая одежда была по сезону. 
– Нам сегодня домой не вернуться, – прошептала я почти под ухо Леониду, что сидел рядом.
– Даже думать нечего.
     Наша посудина, раскачиваясь на волнах, убаюкивала  пассажиров. Дремал и Леонид. Закрыв глаза, я не переставала размышлять. Жизнь меня бросает из стороны в сторону, и когда прибьет к тихой гавани?  А может быть, я сама не ищу спокойствия? Зачем оно мне, с таким  непоседливым характером?  Всю жизнь я боялась тишины и бездеятельности. И поэтому опять мчусь куда-то. Но куда? Чего  ищу в своей мятежной жизни? Словно бегу от себя самой. И не могу убежать. И нет  уюта с человеком, который посапывает рядом. И когда только судьба раз¬ведет  нас по разным дорогам? Одно я знаю, что мои больные чувства начинают выздоравливать. Стала замечать, что отношусь безразлично на  флирты  его с другими женщинами и блудство до утра. Не могу лишь освободиться от оскорб¬ленного самолюбия. Его поведение унижает меня. Стыжусь окружающих за его распущенность.
      Наконец пассажирам сообщили, что прибыли на причал - Нижневартовск. Все засуетились и зашаркали к выходу.  Небольшой деревянный плавучий причал встретил скучно,  без особого торжества. Он не отличался от других, которые проезжали мимо. Пройдя через него,  люди поползли по крутому берегу вверх. Взобравшись, перед всеми растянулась ровная деревенская улица из потемневших от  древности частных домов.
– Как нам добраться до города? –  спросила я женщину, идущую рядом.
– Вам до новостроек?
– Да.
– Идемте с нами. Туда все идут. Они работают   на  стройке.
      Пройдя улицу, мы вышли на открытое пространство. Кое - где поблескивала вода от болот. Вдали виднелось очертание будущего города. Дорог и троп не было видно. Пассажиры  начали выстраиваться цепочкой друг за другом.
– Интересно. Какое время суток? Когда наступили «белые ночи», не могу определять времени, – спросила я всё ту же  незнакомку.
– Точно не знаю. Но думаю, раннее утро, – ответила молодая женщина, поглядывая под ноги: –  Идите осторожно. Начинается топкое  болото. В этом месте мостки, хотя и на сваях, но  притоплены, плохо видны. Если оступитесь, утоните по пояс. А сушиться  негде, – предупредила  она,  шагая впереди по узким мосткам .  Я оглянулась и передала слова Леониду, который след в след шел за мной.
      Большую часть  шли молча. Каждый сосредоточенно следил за двумя узкими мокрыми досками, которые хлюпали под ногами.
– Вы сказали, что болото топкое. Оно может и засосать?
– Нет. Когда забивали сваи, его частично   засыпали цементом и гравием. Они глубокие, но не опасные.
      Пешеходы, как бы освоившись с трудной дорогой, начали переговариваться. Впереди стали доноситься веселые обрывки речи. Особенно часто визгливым  голосом ругалась женщина, видимо, на своего пьяного мужа. Она  подавала ему команду, как сохранять равновесие на скользкой дорожке. Тот покорно вслух  соглашался. Но тут послышался  сильный всплеск и коллективный хохот.               
– Ну! Мужик! Ты все же не послушал жену. Решил искупаться? – с иронией  проговорил мужской голос.
      Людская  цепочка прекратила свой путь. Человек пятьдесят замерли в ожидании. Мостки были настолько узки, что обойти пешеходам  было невозможно. Шли с интервалом, чтобы  не сломались  доски.
– Вылезай! Мужик! Ты нас застопорил, – басил  чей-то голос. 
–Я сейчас, – виновато ответил пьяный и вновь послышался  всплеск воды.
– Ты, что не проверил ещё глубину? Женщина, дайте я сам его достану  и, поставлю на ноги. А вы только кувыркаете его.
Скоро  людская линия  умолкла и медленным шагом двинулась в путь.
– Вы сюда устраиваться приехали? – спросила женщина, оглядываясь назад.
– Да. Мы учителя.       
– А-а-а – протянула  она: – Я думала вы строители. Строим город, а не кто не знает, сколько здесь в болоте погубленных душ. Как не отличный мужик, то пропал. Ходят разные слухи. А как не ходить? Документы на месте, а человека нет.
– А нам говорили, что на стройку едут комсомольцы по путевкам.
– Говорить можно. Я тоже... когда ехала, думала,  как и вы. Зимой жили в палатках. Волосы примерзали к доскам.
– К каким доскам?
– Привезли железные кровати, а они без сеток. Приходилось досками мостить.
– А что  матрасы ни давали?
– Мы спали в спальных мешках. А матрасы расхватывали сильные мира сего. В этой варварской жизни выживает сильнейший.               
– А сейчас, где живете?
– Построили несколько двухэтажных деревянных домов и сдали под коммуналку. Правда, ещё не благоустроенные. Но отопление дали.  Зимой было тепло. С буржуйкой, которая топилась в палатке, не сравнить. Её надо было кочегарить  всю ночь. Под утро все равно всё замерзало. Даже льдом покрывалась вода в бочке.
 – Да-а-а. Дела.
     С разговорами мы незаметно ступили на твердую землю. Все вздохнули с облегчением. Но и тут же разбежались по разным сторонам.
     Строительство города не прекращалось даже по ночам. Огромные самосвалы,  как жуки, по  очереди подъезжали к краю  насыпи, сваливали гравий, замешенный  на цементе и бетоне.   Следом подъезжала другая машина. И так конвейер продолжался без остановки. После каждой машины, жидкость выравнивал бульдозер.  Создавалось впечатление,  что  человек  пытается отвоевать у  болота  метр за метром, превращая  в твердое поле под  строительство.
– У вас есть, где остановиться? – повернувшись  к нам, спросила незнакомка. И  только сейчас я рассмотрела ее  острое миловидное лицо, полу спрятанное в легкой шали.   По  брюкам, резиновым сапогам и вельветовой куртке, я гадала, где работает женщина. Но ничего придумать не могла, так как одежда была стандартной этих мест.
 – Мы здесь впервые.
 – Пойдемте ко мне. У  нас комната маленькая, но есть две кровати. Я живу  с подругой. Она сегодня на дежурстве. Вашему мужу постелем на полу. Как-нибудь перекантуем.
      Согласившись с незнакомкой, мы последовали за ней мимо современного одноэтажного кирпичного магазина, с большими витринами. Слева, вдоль широкой бетонной  дороги, уже возвышалось несколько каркасов многоэтажных, из серого кирпича, домов. Пустые черные дыры окон злове¬ще сопровождали нас,   пока не свернули направо к деревянным домам.
– Кирпичные дома к зиме будут  готовы? – спросила  я женщину,  шагая рядом.
– Неизвестно. Это только скелеты. А отделочные работы не начинались,  – и она остановилась у последнего деревянного дома.
– Вот и пришли. Не путайтесь. У нас в коридоре бичарня. Здесь живут разные люди. Главным образом строители. Я тоже из их числа. Крановщица.
– Ну и какой заработок? – вмешался в разговор Леонид.
– Заработки  большие, но какой толк. Покупать-то нечего. Я деньги  отсылаю родителям. Там  мой сын. Сюда его  привозить не решаюсь. С мужем давно  развелась. Живу одна. Вернее... в настоящее  время с  подругой.
         – Я заметила,  что здесь мужчин  больше чём женщин. Вы молодая и симпатичная.  Ещё встретите  себе  пару.
         – Мужчин-то много. Но выбрать-то не из кого. Почти все  алиментщики, да забулдыги. Вы уже познакомились с одним  представителем, который нырял в  болото. Чем иметь такого,  лучше никого.
         – С вами, согласна.
         – Если появляются,  хорошие…  не задерживаются. А порой пропадают без вести. Погибают, – с каким-то разочарованием в голосе, произнесла она.
          Показав нам дом, где располагалось горОно,  женщина свернула к своему дому. Перед уходом, еще раз повторила номер комнаты, и что будет  ждать.
          Места в школе были, но мы из-за своих детей, не решились сразу дать согласие. На следующий день,  возвратились к себе домой.
         

20 августа 1970 год.


      Миновало два с лишним месяца. Мы продолжали думать, переезжать  в Нижневартовск или нет. О нашем решении, заведующий горОно согласился ждать до конца августа. Этот месяц наступил. Но, прежде всего надо получить увольнение и я отправилась к своему заведующему райОно.
     Через стол, я  оказалась, один на один с человеком,  со слащавой улыбкой на круглом лице, на котором выделялся мясистый нос и  редкие светло-русые волосы на арбузообразной голове. Мужчине  было около пятидесяти лет. Несмотря на свой возраст, он, как-то подозрительно улыбался и   ловил мой взгляд маленькими серыми хитрыми глазами. В его движениях была какая-то артистичность. И не скрывал своего стремления  понравиться. Из него так и выплескивалось  обольщение. Речь лилась ручейком, перемешанная комплементами. Невольно я прониклась уважением. Его расположенность и симпатия ко мне, как  к женщине, сняло мое напряжение.
 – Как съездилось? Какие были вакантные места? – был первый его вопрос.
 – У них школа и интернат находятся в старой части города. Были места и в школе, и в интернате, – без кокетства  ответила я.
– Ну и как? Согласились?
– Пока нет. Они будут ждать до конца августа.
– Не спешите. Я вас не освободил ещё от работы.  По-прежнему настаиваю, чтобы  согласились быть директором «Дома пионеров». Часы по предмету истории остаются за вами.
– Я же  уже объяснила, что с этим методистом работать не буду. Она своими интригами загнала в гроб Гусаченко, прежнего директора. У неё один сын, а у меня двои детей. И я не намерена, чтобы со мной произошло тоже самое.
– Подождите! Не кипятитесь! – и Золотых взмахнул белой  рукой, с музыкальными длинными пальцами: – Лидия Гусаченко  была сердечница. И от сердца умерла.               
– Я тоже сердечница, –  перебила я и в упор посмотрела на матовое некрасивое лицо.
В ответ он состряпал умиленную гримасу, которая заставила меня улыбнуться.               
– Не волнуйтесь, дорогая Альбина Александровна. Методистка уволилась. И уезжает. Вы сами подберете себе штат работников.
– Что же вы сразу, Василий Анисимович, не сказали? Это другой   разговор, – повеселевшим голосом заговорила я.
–Я хотел узнать вашу реакцию. Мне нравиться,  когда женщина выходит из себя. А вам особенно идет. Вы становитесь ещё привлекательней.
В ответ я промолчала и только от неловкости заерзала на стуле. Заведующий продолжал дарить хвалебные комплементы.
– Хорошо. Я согласна. А теперь пойду, – как-то неловко проговорила я, поднимаясь с места.
Золотых, обойдя стол, неожиданно протянул руку. Колеблясь, подала и я.
– Желаю успеха, новый директор, улыбаясь во весь рот, произнес он, заглядывая в глаза. Некоторое время он задержал мою руку в своих горячих ладонях. Мне показалось, что хотел поцеловать её, но я поспешила выдернуть.
– Спасибо! – и я кинулась к выходу.

22 августа 1970 год.

      И так. Я дала согласие быть директором «Дома пионеров». Для знакомства отправилась туда, где мне предстояло работать. На протяжении всего пути, всё искала объяснение поведению заведующего. Незаметно вышла на широкую дорогу, ведущую на аэропорт. Пройдя мимо высокого здания районной больницы, вышла к парку, который был окружен  кольчатым невысоким забором. Через  листву деревьев, разглядела  вытянутое потемневшее высокое  деревянное здание. Пройдя через березовую рощу, листва, которая тронута  уже золотистой окраской, очутилась перед одноэтажным зданием. На дверях висел амбарный замок. Открыв, вошла в просторное фойе. Голые серые стены хмуро и с каким-то укором, смотрели на пришельца. Слева, справа и на переднем плане сияли голубые двери. Пробежав по всем  комнатам, остановилась в самой большой. Угрюмость и одинокость этого помещения навеяли на меня  тоску. Опустившись на стул, что стоял посреди комнаты, я заплакала. С чего начать работу не знала. Успокоившись, решила проситься на учебу. Курсы по пионерской работе проводились в городе Томске. Надо разобраться, за что берусь? Под моим руководством должны будут работать все школы района. А знаний нет. Плохо работать не позволяет совесть. Поэтому необходимо пройти обучение, чтобы правильно направлять работу пионервожатых.
До учебы должна создать штат.  Они должны   привести здание в надлежавший вид. Произвести косметический ремонт.
С этим решением, я вновь отправилась к своему шефу.

24 августа 1970 год.

Через, два дня ко мне присоединилась тихая, скромная симпатичная  молодая  женщина, которая будет исполнять обязанность методиста. Переговорив с ней, поняла, что с ремонтом ничего не получится.
– Я не справлюсь с этой работой. Средств нет, а «выколачивать» у шефов не умею, – заявила она.
     Ремонт решили произвести после моего возвращения с курсов. А ей дала задание, переворошить два шкафа с  беспорядочной документацией,  приведя всё  в надлежащий вид. С этим я и, уехала на курсы.

20 сентября 1970 год.

     Из Томска возвратилась через двадцать дней.  Парк около «Дома пионеров»  стал окончательно золотистым. Стройные березы стояли угрюмыми. Узкие тропинки усыпаны желтой сухой листвой. Природа в этих краях поздно раскрывается, и рано угасает. Короткое лето быстро заканчивает свой жизненный путь. Постепенно исчезли и белые ночи. Солнце потеряло прежнюю силу, и потянулись холодные моросящие дни. А  порой  сменялись мокрым снегом. Печальная осень смело  смотрела в окно.
Только моя душа, после возвращения чувствовала себя обновленным человеком. В моей голове огромный багаж знаний. А в толстой общей тетради масса зарисовок по оформлению «Дома пионеров». Чтобы  понять пионерскую работу, не дорожила временем. Обошла много городских школ.  Встречалась с лучшими  вожатыми.  Познакомилась с наглядностью. В моей голове наступило просветление. Теперь я знала с чего начать и что значит пионерская работа в школьной жизни.

2 ноября 1970 год.

     Без страха  приступила  к работе. Два  долгих  месяца жила, как в кипящем котле. У шефских организаций  «выколачивала» денежные средства.  Наняла рабочих для ремонта. Произвела закупку ремонтных материалов. Пока производились все эти работы, обошла школы. Провела беседы с учителями, которые могли бы по совместительству работать в «Доме пионеров». Объясняла, что каждый может выбрать себе кружок по своим возможностям. Посетила и больницы, агитируя врачей взять на обучение детей в специальном кружке. Привлекла на работу летчиков, техников, геофизиков из геологической партии.
Чтобы  приступить к работе кружков понадобились оборудования. И опять «хождение  по  мукам». Поиски средств. Добывать деньги мне помогал  второй секретарь райкома партии. Попутно искала художника для осуществления своих планов по оформлению.
     Наступил день, когда начали работать кружки, но дети не привыкли  к «Дому  пионеров»  и не появлялись. Изо дня в день мы, с методистом, ходили  с агитацией  по школам. Проводили разъяснительную работу. И когда дети появились в кружках, работа закипела полным ходом. Выбор был разнообразный: авиационный кружок, юного техника, юный киномеханик, струнный оркестр народных русских инструментов, клуб интернациональной дружбы (КИД), вязальный, кукольный, вольная борьба, шахматный, фотокружок, кройки и шитья, «Затейник», учеба связистов и разведчиков для игры «Зарница»
Скоро о нашем «Доме пионеров» заговорил весь район. Учителя и директора школ приходили смотреть на оформление комнат. А смотреть было на что. В зале, во всю стену расписана картина «Ленин с карандашом в руке». В композицию сюда входило отражение Ленинской мечты, начиная от дней революции до полета в Космос. На другой стене поблескивали стеклянные стенды, отражающие семь маршрутов «Всегда готов», предложенные на 16 съезде комсомола и принятые на 4 слете пионеров в Москве. На стендах написаны законы и обязанности пионерской организации. Здесь же шесть комсомольских орденов.
По октябрятской  работе изготовили развернутую стоячую книгу-гармошку. В других комнатах  стенды отражали работу кружков.
           – «Дом пионеров» оформлен на славу, – заявила комиссия из райОно: – Молодцы! Наконец-то работа поставлена  на высокий уровень. Есть куда детям пойти в свободное время.
         Они ходили по комнатам и восхищались. Мы с методисткой молча следили за гостями.  Были рады, что угодили  руководству и детям.

10 ноября 1970 год.       

          Дома жизнь протекала обычным руслом. Родители  вновь  приехали к нам на зиму. Мама готовила обеды, а отец помогал топить печи.
          От братьев шли письма, из которых узнавали о их жизни. Толик еще в  армии. А у Шурика родилась дочка, которую назвали Наташей.
          Работа в школе и в «Доме пионеров» совсем  поглотили меня. Я перестала не только думать о Леониде, порой в упор не замечала его. Он полностью исчез из души.
          – Ты перестала  меня ругать, когда пьяный прихожу под утро. Поумнела что ли? – как-то заявил он.
          Я промолчала. Пусть думает, как ему нравиться.  Подобное мнение  спасает нас обоих. Вращаясь среди другого общества, я поняла значение своего существования в этой жизни.  С ним я давно забыла, что являюсь женщиной, на которую могут обращать внимание мужчины. И при том на много лучше человека, которого незаслуженно любила. Они умнее и представительнее. С огромным уважением относятся ко мне не только как к руководителю «Дома пионеров», но и как к женщине. Видят во мне обаятельного человека. Они заставили  вспомнить о моей привлекательной внешности. Открыто проявляют предпочтение, когда нахожусь в кругу других женщин. На неофициальных встречах дарят  комплементы и даже целуют руку. Среди них я чувствую себя женщиной, в которую когда-то влюблялись.  Наконец, я стала сама собой.

21 ноября 1970 год.

     Жизнь, как река, не стоит на месте. Летят года. Растут дети.  Дочери 4 октября исполнилось  одиннадцать лет, а  сыну 23 июня девять. Годами разница небольшая, а внешностью  отличаются друг от друга, словно Нелли старше своего брата на много лет.
– Саша, ну когда ты научишься нормально  кушать? Ешь, как цыпленок.  С тобой одна беда, –  ворчала я, глядя на кислую бледную рожицу сына, который ели-ели раскрывал рот. И жевал так лениво, что, глядя на  него, можно заснуть.
– Может быть, таблетки,  какие? – подсказывала моя мама, усаживаясь за  стол рядом с внуком.
– За его годы..., чего только не перепробовала? Чем только  не пичкала, чтобы появился у него аппетит. Сколько помню,  из больницы с  ним не вылизала.  А он, как был мокрой курицей, так и  остался. Тоже, мне... мужик называется, –  подшучивала я над сыном.
 – Мама поила  его рыбьим жиром. Только он не очень-то пил. Из-за него больше доставалось мне, – сидя рядом с братом, жаловалась дочь, ловко орудуя ложкой.
 – А ты  причем? – и  бабушка  посмотрела на внучку.
 –  Как причем? Мама, чтобы заставит его, всегда  приговаривала: «Ложечку Неличке, ложечку  Сашеньке». Я-то  пила,  а он- то только  вякал. Я выросла, как слониха, а он остался дохлый.
          Услышав не лестные  слова сестры, Саша  вытянул костлявую  руку под столом  и ударил ее  по мягкому колену. Зло, посмотрев, тихо пропищал:
– Жирная!
– Мама! Он дерется и обзывается! – завопила  дочь.
– Перестаньте! Вы за  столом! Кушайте быстрее! Не забывайте, нам к врачу. А он принимает только до трех часов.
           – А зачем я-то пойду? Ты же только  Сашку записала.
           – Ну! И что? И тебя хочу проверить. Мало ли что? Все-таки живем на Севере, – скрыв от детей истинную причину.  При проверке на «манту» оказалась положительная реакция. И я беспокоилась, что организм может  нести  наследственную палочку туберкулеза, которым болел  отец.
          Зимнее колючее солнце  встретило нас при выходе из дома. Невольно глаза зажмурились от яркого света и сверкающего снега, который стелился белой пеленой  со всех  сторон. Под снежными клочьями деревья казались серебристыми и завороженными. Словно,  природа погрузилась в зимнюю спячку.  И только морозные снежинки игриво, падая, сверкали на солнце. Сухой пощипывающий  морозец сопровождал  на всем пути, от порога дома до дверей поликлиники.  К нашему счастью, в детском отделении посетителей было мало.
– Следующий! Входите! – послышался из кабинета врача фальцетный женский голос.     Взяв сына за руку, мы вошли в  комнату.  Обаятельная  блондинка, лет тридцати пяти, сидела за столом: – На что жалуемся? – спросила она, внимательно оглядывая нас с головы до ног.
– Хотим провериться. Пройти  анализы.
– Что случилось?
– Ничего.
– Раздевайте ребенка  до пояса. Послушаем...
         Саша нехотя снял теплый синий, с красной отделкой, свитер. Затем стянул белую рубашку.
         – Снимай и маячку, – подсказала  она.
         Теперь он стоял  перед врачом в  своей наготе. Худые острые плечи  торчали в разные стороны. Лопатки вырисовывались, как два крыла.
          – Что за «кощей бессмертный» к нам  пришёл? Ребра можно  пересчитать!   – от удивления воскликнула женщина: – Мамаша! Вам не стыдно? Так заморить ребенка? – бросая  злой взор, спросила она. А в голосе было столько ядовитого подтекста, что пробежали по спине мурашки. Я почувствовала, как мое лицо вспыхнуло краской. Неожиданная грубая нотка полностью выбила меня из колеи.  Я растерялась и не знала, что ответить.
          – Что молчите? Язык проглотили?– продолжала она, сверля меня злым взглядом.
          – Не поняла, –  заикаясь, проговорила я.
          – Чем занимаетесь? Почему бросили ребенка на произвол судьбы? Где ваше материнское сердце?
          – Как чем? Работаю учителем и директором  "Дома пионеров".
– Странно... Педагог, а ребенка довели  до истощения.
– Поэтому и пришла. Он от рождения плохо кушает. Я перепробовала разные  средства, –  наконец, собралась я с мыслями.
– Он у вас один? – уже мягче спросила женщина.
– Нет. Есть еще дочь.
– Где она?
– Здесь. В коридоре.
–  Позовите.
         Приоткрыв дверь, я крикнула. Нелли появилась на пороге. Стесняясь,  подошла к кушетке и села возле меня. Обняв дочь за плечики, я проговорила:
          – Разница между ними год девять месяцев.
 – Да!? – удивилась  женщина, перебрасывая взгляд от одного ребенка на другого: – Извините меня за грубость.  Я-то думала...–  заговорила она дружеским тоном: – Многие мамаши,  принарядят своих детей, и сами нафуфырятся.   Вы-то знаете и понимаете, как живут некоторые женщины на Севере. Пьют, гуляют. А ребенок не нужен, – и она смущенно улыбнулась. И обратившись к Саше, спросила: – Что же ты, мужик..., маму-то подводишь?
– У нас с едой целая война. Дочка отлично кушает.  Поэтому, она такая плотная и рослая. А сын, моя беда. Вот и пришла посоветоваться. Заднем и проверить их. Пройти все анализы.
Врач теперь  крутила Сашу в своих руках, прослушивала, простукивала, сгибала и продолжала молчать. Потом дошла очередь до Нелли. Раздевшись по пояс, она встала перед ней. Женщина ласково похлопала  по её  упитанному телу, улыбнувшись, проговорила:
– Молодец! Вижу, ты любишь свою маму.
– Я тоже люблю! – вдруг, возразил Саша.
– Вот когда научишься хорошо кушать, тогда я  и скажу, что тоже любишь. А сейчас направлю вас на рентген. Рентгенолог – мой муж. Он подрабатывает у вашей мамы в «Доме пионеров», – и она улыбнулась: – Еще раз прошу, извинение за грубый тон, – и посмотрела на меня, открытыми добродушными серыми глазами.
– Ничего страшного. Вы же не могли знать, что здесь  не родительская вина.
Пройдя все предписания врача, мы ушли.
И снова нас встретила снежная морозная зима  своим снегопадом и своим очарованием.

7 июня 1971 года.
         
      Трудовая жизнь полностью поглотила мое время. "Дом пионеров", как живой пульс, не давал передохнуть. То кружковая работа, концерты,  выставки детского творчества, проверки школ, совещания, заседания в райОно, райисполкоме, райкоме партии и комсомола, и других мероприятиях.  Дневник вести окончательно перестала. Некогда писать. Время оставалось только по ночам. Но за день так устанешь, что брать в руки ручку не хотелось.
         Если зимой домашнюю работу помогали выполнять родители, то с наступлением лета, они уехали домой в Новосибирскую область. От Леонида помощи никакой не было. Он целыми днями пропадал в школьной мастерской. Приходил только ночевать. И то в поздние часы.   
         На дворе уже лето. Природа постепенно проснулась. Казалось, что только вчера на деревьях были почки, а сегодня зашумела молодая зеленая листва.
         С появлением тепла по реке Оби пошли теплоходы.   Каждый день сгружались разные грузы. В магазинах появилось разнообразие продуктов.  На прилавках лежали  фрукты и овощи. Жить стало веселее.
         В летнее время  учеников в «Доме пионеров» стало очень мало. Зато мои дети целыми днями находились возле меня.
 – Мама мы поедим в это лето куда-нибудь? – спросила дочь, перебирая на столе в моем кабинете картинки.
– Недавно разговаривала с отцом. Он говорит, что поедим в бабушке. Его матери.
– Ура!! В Белоруссию? Через Минск? В Мозырь? –  радовалась Нелли.
– И не только через Минск. И через Москву,– подсказала я.
– Сашка! Сашка! Где ты?
– Я здесь! В зале!
В припрыжку, сестра кинулась к брату, чтобы рассказать приятную новость. Дети были уже большими, но ни разу не видели бабушку, что жила  в Белоруссии.
Закончив перебирать корреспонденцию, я вышла к детям в зал.
– Закругляйтесь. Уже темнеет. Пора домой. Забирайте свои ветровки и выходим. На улице светлее, а в здании совсем темно, – гася электрический свет, проговорила я.
– Конечно на улице светлее. Наступили белые ночи, –
согласилась дочь, не шагая, а прыгая рядом.
          Придя, домой, мы отца не нашли. Поужинав, дети легли спать. В домашнем халате,  прибираясь, я бродила по комнатам. Леонид заявился заполночь. Он был, как всегда, пьян. У него, в таком состоянии, была особая манера. Он старался создать такую обстановку, чтобы вывести меня из равновесия. Устроить скандал, и заставить меня плакать. Ему, как садисту, нравилось, когда я плакала. Он радовался и считал себя победителем. Так произошло и в этот раз. Заплакав, в халате, я ушла из дома. Только мне некуда было идти. Я отправилась в «Дом пионеров».
          Заплаканная, я шла по пустынным улицам. Ежась от холода, наконец, добрела до места. Радовалась тому, что никого не встретила, и некому будет судачить о моей нескладной жизни, о семейных беспорядках, которых я скрывала. Конечно, спать не пришлось, хотя были спортивные маты. Проплакала всю ночь. И каждый раз спрашивала у Бога:
          – Когда закончатся мои мученья? Когда сумею с ним развестись?         

15 июля 1971 год.
          
       Это лето оказалось дождливым и холодным. Уже середина, а тепла дети не видели. Каждый день они спрашивали, когда поедим в Белоруссию. Наконец, наступил для них счастливый день.  Мы собрались к отъезду. Из дома вышли ранним, прохладным утром и направились на причал, где на приколе поджидал своих пассажиров большой белый двухэтажный теплоход.
          Поселились в двух двухместных каютах второго класса, где были мягкие  места, расположен¬ные напротив друг друга.
         И так, наш путь лежал до Новосибирска, а оттуда на поезде в Москву. На столицу возлагались большие  надежды: Третьяковская галерея, Красная площадь, и Мавзолей  Ленина.
          Через несколько дней мы подъезжали к Москве. Как только появилось очертание города, сердце мое, почему-то, трепетало от мысли, что увижу столицу нашей великой Родины. Живя на периферии, люди воспринимали этот город, как за что-то священное. Казалось, что там живут совершенно иные граждане нашей страны. Они честные и справедливые, мудрые и знаменитые. Они не такие, как мы, все серые и не значимые.
         Наконец вступили на священную Землю. Теперь предстояло, как можно больше увидеть, обойти, познакомиться. Первым делом, решили подкрепиться. Отправились в самый дорогой престижный ресторан. Официант, почувствовав, что пришли состоятельные клиенты, потому, что заказывали много разных дорогих блюд, не отходил от нашего столика до окончания обеда.
Леонид любил прихвастнуть, чего бы это ни стоило. И он заплатил огромную  сумму.
– За такие  деньги могли бы  накладывать настоящие порции. А то,  на тарелках лежало по ложке. Грудного ребенка не накормишь, – с обидой и злостью проговорил он, когда мы вышли из ресторана голодными: – Пойдемте на вокзал  и купим, что-нибудь посущественнее. У меня от такого угощения  разыгрался только аппетит.
– Не переживай. Зато  побывали в Московском ресторане, где кушают иностранцы. Впервые увидели  негра, – успокоила я.
– Какой черный! – заглядывая на сестру,  радовался Саша.
–Мам! Видела? А зубы белые, белые, – удивлялась дочь.
– Я наелся, – прыгая рядом со мной и посматривая, с низу вверх на отца,  доказывал Саша.
– Как хотите. Я хочу, есть, – не успокаивался Леонид, направляясь к вокзалу: – Вот вам и столица. Москва! Одни жулики.
День оказался очень жарким. Путешествуя по Москве, мы изнывали от палящего солнца. Наша легкая одежда не помогала.
– В пору в фонтане купайся. Скорее бы сесть в поезд. Я сразу бы лег спать, – жаловался Леонид: – Плохо, что он будет только ночью.
Но пока поезда не было, мы посещали те места, которые заранее запрограммировали. За день пребывания, мы измотались, как говориться, «до бессознания». Намеченные планы почти осуществили. Не смогли попасть только в Мавзолей. Там была огромная очередь. И возможно, простояли бы целую ночь. Нас это не устраивало, и мы пошли гулять по  Москве. Прошлись по Красной площади. Сфотографировались на фоне Кремля. Отдохнув в зеленых скверах у фонтана, отправлялись снова.
– Нас «очистили» даже на такси. Вы заметили, Третьяковка  находится от вокзала через мост, а нас, таксист возил, чуть ли не полчаса. Возил вокруг да около. Вот, жулье! – не переставал ворчать Леонид, тяжело шагая впереди.
Зато, когда сели в поезд и заняли целое купе, не было конца нашему счастью и радости.

27 июля 1971 год.

 В Минске задерживаться не решились, тут же пересели на поезд, отправляющийся в Мозырь. Огромное семейство, которое приехало  к матери тоже на отдых, не  ожидало нашего приезда. Но встречи и знакомству были все рады.  В небольшом двухкомнатном доме, нас оказалось двенадцать человек. Четыре семьи.
 Особенно многочисленность ощущалась за столом, и когда  укладывались спать. Место  было занято в двух комнатах и на кухне.
 Дня за три, четыре, я поняла, что готовить две сестры Леонида  вовсе не собирались. Они даже не мыли посуду после обеда. Всё кухонные дела взвалили на бедную мать. Конечно от снохи, жены его брата ожидать не приходилось. У неё грудной ребенок. В магазин за продуктами тоже никто ходить не собирался. Эту работу полностью возложили на нас с Леонидом. Мы каждый день ходили в магазин и на рынок и на свои деньги покупали все продукты. Семья была слишком большая и все взрослые. К вечеру холодильник был уже пуст.
Старшая сестра вместе с мужем и восьмилетним сыном после завтрака садились в лодку и уезжала куда-нибудь отдыхать. Они никого с собой не приглашали.
Несмотря на то, что судоходная река с песчаным пляжем, находилась через дорогу от дома свекрови, мои дети не имели возможность искупаться, так как здесь, у берега было слишком глубоко.
Младшая сестра Леонида после завтрака уходила с книгой в глубь сада, который раскинулся вокруг дома.
На кухне с посудой оставалась мать. Я с сожалением смотрела на грузную женщину, с добрым круглым вспотевшим лицом, и присоединялась к ней мыть посуду. А она тем временем, начинала вновь готовить обед. И так мы проделывали  вдвоем каждый  раз, начиная со дня нашего приезда. Пока готовился суп, мы с ней выходили на крыльцо, усаживались рядом и, как говориться, болтали о семейных делах. Рассказывая о себе и проделках своего бывшего мужа, она не забывала спросить о нашей, с Леонидом, жизни. Слушая, женщина постоянно прикладывалась губами к моему открытому плечу, и добродушно, с белорусским акцентом, искренне приговаривала:
–  Не думала, что старший сын уродиться в отца, –сделала она заключение, и вновь я почувствовала на своем плече её влажные губы: – Бедная девонька, мне тебя жаль. Ты хорошая, моя снохонька. Приезжайте до мене каждый год. Мои детки, не такие, как ты. Они приезжают наварить варенье. А помочь некому.
Через неделю пребывания, мы поняли, что наши деньги на  исходе. Пора срочно уезжать. Нас проводили до поезда. С облегчением, мы отправились в обратный путь.
– Ехали купаться, а на реке были всего два раза, – с обидой говорили дети в один голос.
– Ладно. Давайте будем довольствоваться тем,  что познакомились с родней отца, – убеждала я детей: – А купанье оставим на следующий отпуск. Обещаю поездку куда-нибудь на море.

Декабрь 1971 год.
          
           Не успеешь оглянуться, как за окном уже закручивает снежная метель. Сегодня с самого утра с хмурого серого неба  валил крупный пушистый  снег. А  после обеда погода завихрилась совсем.       
          Проведя в «Доме пионеров»  новогоднюю  елку для младших групп, уставшая, я засела в своем маленьком, но уютном кабинете. Некоторое время через окно любовалась завитками танцующих снежинок, потом обратила внимание на беспорядок письменного стола. Здесь лежали подарочные новогодние пакеты, различные игрушки  и подшивки газет.
Убрав все лишнее на свободную полку книжного шкафа,  я села вновь за стол. Под рукой оказалась толстая подшивка газеты «Правда» Полистав и найдя несколько интересных статей, вдруг, наткнулась на некролог. Он был напечатан мелким шрифтом. Текст шел со следующим сообщением:
«Центральный Комитет КПСС и Совет Министров  с прискорбием извещает, что 11 сентября 1971 года после тяжелой продолжительной болезни на 78-м году жизни скончался бывший Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета Министров СССР, персональный пенсионер Никита Сергеевич Хрущев».
 Траурное сообщение навеяло грустные мысли. Человек в своей жизни является маленькой песчинкой огромного бархана. И мало кому предстоит запечатлеться в истории.
Жизнь не стоит на месте. Одни уходят, другие приходят на смену. И каждый период чем-то знаменателен. Заканчивается и  1971 год. Он останется в памяти, как год, когда русские вывели на орбиту первую пилотируемую станцию – «Салют-1». Но эксперты считают прошедший год, годом катастрофы.  При возвращении на Землю погиб экипаж. Но жизнь продолжается. И впереди еще много свершений и падений как глобальных, так и для индивидуальных лиц.
9 января 1972 год.
Пока я отсутствовала, уезжая на сессию в Семипалатинск, наша семья получила другую квартиру. Дом находится на сухом месте и не далеко от «Дома пионеров». Вещи, которые были оставлены в Сузуне, тоже пришли контейнером. Теперь наша квартира стала похожая на жилую площадь.                К нам снова приехала моя мама. Вместе с ними прибыл и самый младший из братьев. Толик только что  демобилизовался из Армии. Он совсем возмужал, еще больше похорошел и стал настоящим мужчиной, коренастым крепышом. Но такие же цыганские, с хитринкой, быстрые карие глаза, вихрастые, с завитками,  черные волосы.
– Бородку отрастил. Зачем? Тебе только еще 24 года. Хочешь выглядеть старше своих лет?
– Да нет. Просто мне нравиться моя кудрявая черная борода, – ответил он, улыбаясь, и на щеках появились легкие ямочки.
– Как быстро летит время. Маме нашей уже 61 год.
– А тебе сколько? – и брат метнул острый взгляд в мою сторону.
– Уже 37 лет. Совсем старуха.
         – Не смеши. Наоборот. Женщина в полном соку, – и брат снова заулыбался своей обаятельной улыбкой.
          Весь вечер мы проговорили о наших родных, которые остались в Сузуне. Так как мы перевезли свои вещи, то и в контейнере прибыло и, пианино. Теперь брат развлекал нас игрой и пением. Ему помогали и наши дети. Они тоже подыгрывали своему веселому дядьке. В доме стоял веселый задорный смех и шум.
          – В музыкальную школу-то ходите? – спросил он, после очередного пения.
          – Конечно, – ответили дети хором.
          Из всего разговора с братом, я поняла, что он намерен остаться у нас и здесь устроиться на работу. Я была очень рада.
12 февраля 1972 года.
Зимний зявьюженный день настолько короток, что вечерние часы еще не наступили, а округа потемнела. По улицам. На столбах  зажглись  электри¬ческие фанари, которые раркачиваясь на ветру, поскрипывали и навивали странные тоскливые ощущения.
              – Где-то жара, а мы бежим рысцой, чтобы не обморозиться, – говорила я Толику, котрый широко шагал рядом, покрякивая от февральского мороза и, время, от времени пряча нос в пушистый шарф.
– Да. Это тебе не Казахстан, а Север. Детей, наверное, в сорок градусов в «Доме пионеров» не будет.
– Конечно, нет. Разве только, какой–нибудь сумашедший.
– Расписание "Струнного" кружка не изменилось?
– Нет.
– Альбина, а за непроведенные часы, мне оплачивать будут?
– Конечно. Дети начальных классов в такие морозы не ходят, учителям же платят. Почему же руководителям кружков не будут платить? Не волнуйся. Это же вина не наша. Мы не заказываем погоду, – и я потерла шерстяной варижкой замерзшее лицо: – Вот! Штука какая. Щипит. Давай побежим. Будет теплее.
– Хорошо, что я бороду отростил. У меня лицо не так мерзнит, как у тебя, – и он потрусил за мной следом: – У тебя в школе сегодня есть уроки?
–  Сегодня нет. У меня в этом году мало часов. Два раза в неделю. Но по полному дню. Есть немного часов и в вечерней школе.
              – Ты заканчиваешь в вечерней школе поздно. Уже темно. Леонид ходит  встречать?
              – Ты пошутил? Заставишь его пойти. Он детей-то не встречает. А меня темболее.
 – Он у тебя, нахал.
 – Ты угодал. Да Бог с ним. Я все равно его когда-нибудь брошу.
 – Альбина, это не мое дело. Но мне кажется, ты слишком много свободы дала и детям. Позволяешь им спорить с собой. Не то, что наша матушка. Ей мы боялись перечить.
– Вот поэтому,  и даю свободу. Я не хочу, чтобы мои дети комплексовали, как я.
– Не боишься, когда выростут, будут тебе грубить?
– Не боюсь. Если будут любить, то не станут меня огорчать. А если нет любви, то…, какая разница? Мой материнский долг выростить их, здоровыми и честными. К стате. Приходи меня встречать завтра. У нас, в вечерней школе работают молодые учителя. Хочешь? Я познакомлю тебя с ними. Будет веселее жить.
– С удовольствием.
– Пока болтали…. Вот и пришли! Как хорошо. Сейчас согреемся. В «Доме пионеров»,    тепло. У нас сторож и истопник в одном лице. Хороший мужичок попался. Топит, как у себя дома. Здание огромное, но все же натапливает.

3 марта 1972 года.

     На перемене в вечерней школе, я вошла в учительску. Среди молодых девчонок- учителей шел какой-то разговор. Они подозрительно хихикали и с моим появлением умолкли и все направили взгляды в мою сторону. Я повесила историческую карту на своё место и села за стол.
– Альбина Александровна, а мы что-то знаем. Но нас мучает один щепетильный вопрос. Конечно, не бойтесь, мы вашему мужу не проябидничаем, – иронически улыбаясь, и смешно кривляясь, спросила молоденькая курносая, низкорослая учительница.
– Вы о чем? – и я серьезно посмотрела в её серые глаза, которые продолжали улыбаться.
– Вы заимели себе поклонника. Но нас мучает вопрос. Где вы такого красавца отхватили?
– А! Вот вы о чем. А я-то думала, что это вы шушукаетесь, когда он приходит меня встречать. Могу вас разочаровать. А может быть, обрадовать. Это мой брат. Он недавно пришел из Армии. И… при том, холост, – и я, улыбнувшись, посмотрела на  девчонок, которые не ожидали такого ответа.
– Да-а-а! – воскликнули они хором.
– Чур! Я первая. У меня уроки уже закончились. Я сейчас иду домой. Познакомьте меня.
Тут, прозвенел звонок на урок, и мы высыпали из учительской. Толик стоял, отвернувшись к окну, за которым бушевала белая метель, закручиваясь вокруг фанаря, что раскачивался на столбе. Мы толпой подошли к нему. Развернувшись, он, от удивления широко раскрыл карие глаза и вопросительно оглядел  незнакомые лица.
– Толя, познакомься. Наши девочки. Они пожелали с тобой познакомиться, – не успела я сообщить, как одна, самая высокая, на длинных ногах, складная внешностью, схватила его за руку и увлекла  за собой.
– Толя, пошли со мной. У меня уроки закончились. Я в учительской возьму пальто.
– Альбина! – не понимая ничего, но, подчиняясь девушке, брат бежал следом за ней, держась за руку.
Остальные девочки, состряпав недовольные лица, разошлись по классам.
В эту ночь мой брат не пришел ночевать. Коллега оказалась хваткой женщиной, которая больше не отпустила своего случайного избранника от себя. Вскоре она его женила на себе.

Июль 1972 год.

      В этом году я вновь ездила на сессию. Успешно перешла на пятый курс. На следующий год госэкзамены. Иногда мне кажется, зачем я продолжаю учиться? То бросаю на несколько лет, то вновь возобновляю. Словно тяну кота за хвост. Обычно еду без особенного желания и, конечно, без подготовки. Может быть для разнообразия? Потому что устаю от обыденной жизни? Бросаю всё и всех и, кидаюсь от одной трудности к другой. Зачем? Кто бы мог объяснить.
Но зато наступает полное счастье, когда, окончив  трудность и при том успешно, я полностью расслабляюсь. Мы едим всей семьей отдыхать на Черное море. Не приобретя заранее путевки в какой-нибудь «Дом отдыха» или курорт, мы отправились «дикарями».
     И так. По прибытии на побережье солнечного края, остановились в небольшом зеленом городке Гудауты. Там поселились в частном доме абхазской семьи. Сутки нам хватило, чтобы осмотреться и наметить дальнейшее путешествие для знакомства. На следующий день  отправились на экскурсию в соседний город Сухуми. Для нас было большим интересом пройтись по уютным зеленым улицам среди лиан, пышноцветущих магнолий и других разных, для нас невиданных южных растений.
     Посетили уникальный ботанический сад, с огромным разнообразием субтропической растительности. Побывали в обезьяньем питомнике. С сожалением смотрели на несчастных животных, которые объели всю растительность и теперь, сидя на голых деревьях, поглядывали на людей, лишивших их вольной жизни. Зрелище было не из приятных.
    В квартиру мы возвратились уморившиеся, но довольные. Однако, после купания в море, силы восстановились во сто крат.
    На следующий день наш путь лежал в  Гагры и Новый Афон. Мы ехали по горным дорогам. То взлетали вверх на гребни холмов, то спускались к подножью гор, скользя у побережья Черного моря. Всюду тянулись непрерывной лентой вечнозеленые парки и сады, бесконечный океан благоухающих цветов и ласкающего южного света.
После возвращения, вновь отправлялись купаться на море. Успевали не только окунуться в прохладных водах, но и  позагорать. От щедрого солнца продолжительного дня, отец и дочь со смуглой кожей, успели стать еще чернее. Потемнела белая кожа у сына и у меня.
Мы не забывали наслаждаться и разнообразием южных фруктов и овощей, чтобы зарядиться солнечной энергией юга.
С экскурсиями по Черноморскому побережью, по достопримечательностям и посещением пляжей, лето пролетело, как один счастливый миг. Как бы ни было, надо  возвращаться к себе домой,  в суровую обыденную жизнь.

3 ноября 1972 год.


         Миновала сырая холодная осень, и повалил пушис¬тый снег. Словно и не было тепла, сказочного юга. Опять у детей учеба, а у нас работа. По долгим  вечерам дети оставались одни дома или у меня в "Доме пионеров" до десяти часов. Здесь же готовили уроки. Посещали полюбившиеся кружки.
         Леонида, как и прежде не было дома. Возвращался хмурым и угрюмым. Всегда молчал, словно ему не было дела до семьи. Переодевшись, подолгу ужинал один в кухне. Так же безмолвно уходил спать. Обычно я ложилась, когда он засыпал. Но сегодня он отчего-то заметил, когда я сбросила халат.
– Мать, ты что-то полнеешь.
– Наверно хорошо отдохнула на юге. Мало нервничала. Было много интересного и некогда было думать о своих проблемах.
Однако это замечание меня насторожило. И я утром направилась к гинекологу.
– Вы, матушка, располнели другим боком. Беременная, милочка.
– Как!? – воскликнула я от удивления: – Мне уже много лет.
– Рожают женщины и старше вас. Как же вы сами не заметили, как «подзалетели»?
– Вот уж точно сказали. Да, очень просто. То поглотило разнообразие юга, то, вернувшись, затеяли делать в квартире ремонт. Некогда было следить за «критическими днями». Вот и результат на лицо. Что же мне теперь делать-то?
– Аборт? Не советую. У вас борохлянное сердце. Может не выдержать. У нас в стране ученые не придумали ещё, чтобы облегчить женщине эту страшную процедуру. Как говориться: «Режут по живому». Сами выбирайте.
С тяжелыми мыслями ушла я от врача. Беременность спутала  все планы. Если раньше питала надежду, что «развяжусь» с мужем, то теперь встал передо мной тупик. Что делать? Как быть? Я злилась на себя, и было больно, и обидно, что придется продолжать с ним жить. Всю дорогу домой меня душили слезы.
На следующий день о беременности сообщила Просмицкому.
– Если сделаешь аборт, значит боишься. Ребенок, наверняка, не мой. Ты думаешь, я не знаю, что за тобой ухлестывает наш заведующий районо. Да и другие мужики не прочь с тобой поиграть.
– Ты был дурак,  таким и остался. Называется, утешил. Но помни. Если и оставлю ребенка, но не потому, что тебя напугалась. Или хочу доказать свою преданность. Я его рожу для себя. Старшие дети скоро разъедутся. Но тебя брошу и останусь с этим ребенком, чтобы было, для кого жить. И еще запомни. Только ребенок тебя спасает от развода. С тобой проживу ещё года три. Хочу, чтобы малыш узнал своего отца, – резко заявила я. Поверил он моим словам или нет, это его проблема. А я сделаю так, как решила.
– Куда ты денешься от меня с таким «хвостом»? Кому ты будешь нужна?
– Да я, после такого «счастья», какое ты  дал….  До конца жизни не захочу выйти еще раз  замуж. Я устала жить с квартирантом. Так, что радуйся.


5 февраля 1973 год.


      Под окном моего кабинета в «Доме пионеров» жалобно завыла собака. На душе стало тоскливо. Всю жизнь я верила в приметы. Иногда к ним относилась поверхностно, так как чувствовала, что минуют меня сверхъестественные сообщения. Но сегодня, что-то    говорило, предсказывало о какой-то скорой беде. Из  кабине¬та вышла в методическую, но сотрудницы там не оказалось. Методистку застала  в фойе. Она провожала последнего ребенка. Дождавшись, когда  останется одна, я спросила: 
– Ты слышишь вой? – в моем голосе звучала настороженность.
– Ну и что? –  спокойно ответила молодая женщина: – Они часто воют по улицам, – и с подозрением бросила серый взгляд, который резко выделялся на смуглом лице.
        – Этот вой тебе ни о чем не говорит? Ты ничего не предчувствуешь?
        –Что именно? – так же равнодушно переспросила она: – Собирайтесь лучше домой. Все дети и руководители ушли. И нам пора, – и  обмотала коричневым шерстяным шарфом короткую шею.
        – Да. Да. Я сейчас.
        Скоро мы вышли на морозную темную улицу. Собака, подвывая, сидела у крыльца.
        – Смотрите! Она нас встречает! –  с радостью заметила методистка. 
        – Она не встречает, а о чем-то  предупреждает. Но кого? Тебя или меня? – стараясь отогнать тревожные мысли. Но они назойливо  лезли в  голову. Я беспокоилась за маму, которая последнее время болела:  – Если пойдет за мной, выходит беда моя. А если за тобой…
        – Нет! Нет! Я не хочу! – и женщина замахала руками: – Пошла, вон!
        Собака отскочила, но не ушла. Через заснеженный парк, что окружал «Дом пионеров», она бежала впереди нас и продолжала подвывать. В мыслях я молила Бога, чтобы собака за мной не увязалась. Наконец, мы, с методисткой разошлись по разным дорогам. Но. Увы. Животное бежало впереди шага на два от меня, и продолжала тянуть всю ту же тревожную песню. И сколько бы я не прогоняла, она не убегала. Наш дом находился не далеко от «Дома пионеров». Собака проводила меня до самого порога.
Дома об этом рассказала Леониду. В этот день он, к счастью пришел раньше обычного.          
– Не  придумывай. Не каркай. Накличешь беду  на свою голову.
Но я с полной уверенностью доказывала, что мая интуиция и предчувствие меня никогда не подводили. Ощутив невероятную усталость в теле,  пока дети доделывали уроки на кухонном столе, я в большой комнате прилегла на диван отдохнуть. Диван стоял вплотную с дверью, и моя рука свесилась в прихожую. Через некоторое время, спала я или нет, но меня кто-то потянул за палец. Прикосновение необычное, холодное, словно человек был с  мороза.
–  Кто балуется? Не лезьте. Я устава, – и отдернула руку.
– Мама! Ты с кем разговариваешь? – послышался детский голос  из кухни.
– С вами! С кем еще.
– Но мы не выходили из-за стола, – ответил сын.
– Странно. Кто же тогда потянул меня за палец? Что делает отец?
– Он лежит на моей кровати в спальне, – добавила дочь.   
– Вы не обманываете меня? Точно не выходили в прихожую? – спросила я, проходя к детям в кухню.
– Да нет же! – в один голос возмутились они.
– Господи! – подумала я про себя: – Что же будет? – и возвратилась на свое место.
На следующий день, утром, когда за окнами стоял сиреневый рассвет, отправив детей и Леонида в школу, я вновь прилегла на постель.  Не успела задремать, как в прихожей стукнула дверь.
– Кто там? – не поднимаясь, спросила я, решив, что кто-то из домочадцев забыл какую-то вещь.
– Это я приехал, – ясно послышался голос отца.
– Ты? Когда прилетел? – удивилась я нечаянному появлению: –Почему не дал телеграмму? Мы бы тебя встретили. Проходи на кухню. Я сейчас оденусь и выйду, – радовалась я и торопилась с одеждой: – А мама, почему не приехала?
 Но ответа не последовало. Приводя себя в порядок, я продолжала разговаривать с отцом. Спросила о здоровье матушки, но опять стояло молчание. Наконец, я прошла в кухню. Но там никого не было.
– Ты где? – и я заглянула в спальню: – Ты где? – Но и там стояла мертвая тишина.
Посчитав, что отец  шутит, хотя за ним не водилось подобного греха, заглянула за дверь. Потом проверила плательный шкаф. Заглянула под детские кровати. Но везде было пусто.
–Не поняла. Что за наваждение?
Вернулась в прихожую.  Проверила дверь. Она была защелкнута на замок. Открыть ее, с другом стороны, можно только ключом. Но их  два. Один у Леонида, другой у меня. Выходит, никто войти не мог.
– Странно. Что это, означает? – сидя на постели, рассуждала я.
 Меня охватил какой-то ужас. Происходящему не находила объяснения.
Все прояснилось к вечеру, когда принесли телеграмму, в которой
сообщалось:
  «Срочно вылетайте, 5 февраля утром скоропостижно умер отец»
Сегодня пятое февраля. Утром... как показалось... приходил отец. Невероятно. Но факт. Ему было всего 62 года.
После трагического известия на следующий день моя семья и Толик с женой Верой, вылетели в Сузун, на похороны.
20 мая 1973 год.
         После смерти отца прошло почти четыре месяца. Но мама до сих пор не могла оправиться.  Прожив с ним почти всю жизнь, теперь чувствовала себя совершенно потерянным человеком. Словно умерла её половина. Лицо похудело, осунулось. Щеки отвисли. Маленькие серые глаза часто смотрели в одну точку. Было видно, что душа совершенно опустела. Она не умела жаловаться, но часто рассказывала об аномалии,  которая происходила в доме:
      – Перед его смертью, где-то за месяц, каждый вечер по потолку, кто-то стучал. Но стук какой-то не естественный. Словно что-то бухало. Стучали по три раза. Там живут голуби. Не могут же они так громко бить по крыше? Отец думал, что дверца чердака стучит от ветра. Слазил туда, всё проверил. Для птиц оставил дырку, а дверцу наглухо прибил. Но стуки продолжались. Они были такие сильные, что наводили страх. Отец никогда не жаловался на сердце. Мы думали, что со мной должно, что-то случиться. Он даже, как-то, сказал: «Если тебя не станет, поеду жить к Альбине. Буду им помогать с огородом и детьми». Не я умерла. Умер он сам. Так неожиданно. Оказалось… у него заболевание сердца. Недостаточность митрального клапана. А перед его смертью, приезжал в гости на один день Шурик. Они выпили. Шурик вечером уехал. А утром умер отец.
         – Ему, видимо, нельзя было пить, – сделала я заключение.
         – Но он-то раньше-то пил и ничего.
         – То было раньше.
         – Недавно курить бросил.
         – Вероятнее всего, и это  послужило его смерти. Всю жизнь организм получал никотин, а потом его не стало. Резко бросать курить,  нельзя было. Меня мучает и другой вопрос. Почему в этом большом и красивом доме не задерживались жильцы? Почему, после короткого пребывания хозяева стремились избавиться от дома? Что их заставляло так делать? Может быть, и они слышали эти стуки и «бежали» подальше? Наверное, соседи не зря рассказывали, что дом построен на «гнилом» месте. Вроде бы здесь была чья-то могила.
         – Кто их знает. Я лично ни во что не верю, – заявила мама.
         Не ожидая продолжения жизни, и не думая о будущем, она продала свой большой дом.  Деньги раздала детям. Раздарила и все вещи,  которых было не очень-то много. Каждому из нас досталось по ковру. На остатки денег купила себе старенький, покосившийся домик. Но и там,  жить одна, не захотела. Когда, после похорон, стали разъезжаться дети, мама уехала с Шуриком на Север, в город Нижневартовск, куда он, после окончания высшей школы милиции, переехал жить. Стал работать в ОБХСС следователем. Этот город сильно вырос, превратился в многоэтажный и многолюдный.  В одной, из больших больниц, получила работу, детским врачом,  его жена-Галина. Оба супруги были заняты. Мама поехала помочь нянчиться с их маленькой  дочкой.      
          В Сузуне осталась только семья Арнольда. Он отказался куда-либо переезжать. У него была большая трехкомнатная квартира. Жена работала в интернате, а он ушел трудиться на железную дорогу. Пединститут давно бросил, и забросил  школьную работу.
          Так разлетелся наш, «цыганский табор», как когда-то назвали нас, бывшие соседи. 
 
30 мая 1972 год.

       Май месяц на исходе. На столе передо мной лежит вызов из инсти¬тута. Но чувствую, что скоро привидятся мои роды. Совершенно ясно, что поездка сорвется. Экзамены начиняются в первых числах июня.
– Если я успею родить до госэкзаменов, ты поедешь со мной? –спросила я Леонида.
– Еще  зачем? – как всегда грубо, спросил он, медленно пережевывая мясо и  прихлебывая супом.
       Леонид любил сидеть на стуле, поджав одну ногу под себя, а вторую поставив на край, так, что колено торчало почти под носом. Я всегда удивлялась, как его такая мощная фигура умещалась на стуле. Чуб редких волос небрежно торчал. Он постоянно шмыгал широким прямым носом. Ел звучно и с аппетитом. Обычно, разговаривая, он не смотрел на своего собеседника. А сейчас, говоря со мной, он, тем более был занят едой. По тону я поняла, что  положительного результата  не дождусь. Я сидела напротив, за столом, следила за его медлительными действиями, и пыталась его убедить:
–  Поможешь нянчиться с ребенком, когда я буду на экзаменах.
– Вот еще! Не хватало. Что мне делать нечего? Только с тобой разъезжать.
         – Кто? Если не ты, должен мне помочь, получить, диплом? – с обидой в голосе проговорила я: – Я и так из-за семьи несколько раз бросала и не ездила по несколько лет. Теперь наступила большая возможность освободиться от многолетнего груза. И ты не хочешь мне помочь.
         – Без диплома  хорошо работаешь.
         – Если не поможешь, я не смогу поехать, – и умоляюще посмотрела на него.               
         – И не проси. Не подумаю. Я тебя не посылаю. И нечего ездить. Мне не касаются, твои проблемы. Я же бросил институт. Работаю без диплома. Меня никто не гонит из школы. А тебе по закону разрешено работать включительно по восьмой класс. Зачем тебе диплом?
         – Спасибо за поддержку! Выручил! Господи! И за что мне достался такой "прекрасный" муж?! – с иронией в голосе воскликнула я и поднялась с места. Уходя из кухни, я услышала его язвительные слова:
         – Вот видишь... «прекрасный». А  ты все чем-то не довольная.
         – Заткнись! – и, перейдя в другую комнату, я заплакала.
         В душе кипела злоба и обида на человека, который достался мне за какие-то грехи и, от которого не могу избавиться.

3 июня 1973 года.

      По календарю наступило лето, но в наших краях не редко выпадает снег. Но сегодня утро было чистое и ясное. В это утро я родила третьего ребенка.  Четыре месяца тому назад мы потеряли одного члена семьи, а 3 июня 1973 года в нашей семье появился младенец.  Природа как бы восстановила утрату. Что это? Закон природы? Или  решение Бога?
     Родилась прекрасная девочка. Если двух детей планировала, на кого они должны быть похожими, то этого ребенка отдала в руки судьбы. Она оказалась похожая и на меня, и на Леонида. Смесь. У неё были густые волосы и такого же цвета, как у меня. И густые высокие   брови. Не широкий прямой нос. Зато Леонидовны серые глаза и удлиненное лицо.
 Вес девочки – 3 кг. 900 гр. Длина 52 см. Заметила странное явление. От рождения первого ребенка вес каждого увеличивался на 300 гр. А длина наоборот уменьшалась. Если старшая дочь была при рождении 62 см., сын – 60 см. А последний ребенок уже 52 см.
      Но главное, я наконец-то, освободилась от живота. Но тонкой прежней талии у меня не стало. Мне 39 лет и мышцы уже не сократились, как хотелось бы. Освобождению от живота была рада и по другой причине. Старшей дочери было уже тринадцать лет. Она не по годам рослая, и мальчишки смеялись над ней, что «старая» мать решила приобрести еще одного ребенка.
Малышку мы хотели назвать, сначала Жанной или Жанетой. Потом думали Людмилой. В этом имени звучат сразу два нежных имени: Людочка и Милочка.
– В честь деда, Александрами, назвали двух внуков, а в честь меня, Лидой, никто нет, – с обидой заявила мама.
     Недавно прочла интересную редкую книгу об именах и судьбах, в которой писались  строки: «Будьте осторожны, когда имя вашему ребенку пытается навязать бабушка. Она настаивает на нем исходя из созвучия с гласными, заключенные в ее собственном имени, имеющиеся в именах родителей.  А если нет? Тогда в случае ее смер¬ти связь поколений в семье нарушится. Далее объясняется, что долж¬на совпадать хотя бы одна гласная буква в имени  ребенка и родителей».
     В именах Лидия и Альбина соединяет гласная «И». Выходит ребенка можно назвать именем бабушки. Связь-то не прервется. Но, однако, в книге сообщается, что каждое чужое имя влияет на жизнь человека, которым его назвали. Так же имя влияет  на характер и судьбу. Мать  должна прислушиваться к своему сердцу, найти наилучшее имя для младенца, который начинает великое путешествие жизни. Мать не имеет права на ошибку. Но как быть мне? В моей ситуации особый случай. Моя мама была в горе. И, имею ли я права, её огорчать? Чтобы не обижать бабушку, мы решили дать её имя своему ребенку. И так наша малышка, стала Лидочкой.
     Но, зная характер своей матери, я понимала, что, возможно, награждаю свою девочку таким же непоколебимым холодным властным характером. Упрямая, с огромной волей, она всегда убивала мою самостоятельность. А если у дочери будет именно то, что меня тиранило, в таком случае, как мы будем с ней жить?
Что думать о далеком будущем? В настоящее время вся семья очень сильно полюбили малышку. Она стала игрушкой, которая принесла разнообразие, луч света, в скучную обыденную жизнь.

22 марта 1974 год.
         
         Прошло 10 месяцев после рождения ребенка. Наступил уже 1974 год. Большая загруженность на работе в «Доме пионеров» и дома с ребенком, отбирали все мое время, не оставляя минуты на ведение дневника. Поэтому пишу с огромным проме¬жутком. Пришлось отказаться от часов истории в школе, но и это не спасало меня. Мая маленькая «Крошечка» заполнила жизнь до краев, обогатив новым содержанием. И не только мою. Свободное время отдавали ей старшая сестра и брат, конечно кроме отца. Как я и предпола¬гала, он через полгода после рождения дочери, не кидался на её  первый зов и бесконца пропадал в школьной мастерской. И вновь я одна "кипела" в своем семейном котле.               
       По ночам, когда в доме наступала тишина, я вела запись в альбоме, где записывала все изменения поведения и характеры своих детей. К записям о старших, добавилась и о малышке.  Здесь можно прочесть, что Лидуська сознательно стала улыбаться в 9 дней. Имела определенный взгляд, следя за собеседником. В  это же время услышали ее агуканье. Ежемесячно носили в детскую консультацию на взвешивание. Она не только опережала своих сверстников в развитии, но и в весе. Через месяц вес ее составлял - 5 кг. 250 гр. Прибавила на один килограмм триста грамм. В один месяц и 19 дней стала громко смеяться и брать в руки игрушки. Росла не по дням, а по часам. Но каково носить такое крупное тяжелое создание день и ночь? Она росла очень плаксивым ребенком и, чтобы плачь, не перерастал в истерический крик, приходилось брать на руки. Благодаря успешному физическому развитию малышка стала сидеть в пять месяцев. В шесть, прорезались зубы, а в семь, уже ползала и свободно стояла на упругих полных ножках в детской кроватке, держась за перила. В это время сказала первое слово: «ма-ма». В восемь месяцев  стала быстро пере-двигаться по стене и уверенно ходить, когда кто-то держал за руку.
          Сегодня ей исполнилось уже девять месяцев и девятнадцать дней. Она весит   девять килограмм и четыреста грамм.
Старшие дети, забавляясь с маленькой сестричкой, сами громко смеялись и радовались её первым шагам. А малышка, видя, что забавляет старших, перебегала от одного к другому и визжала от радости. Её пухлые щечки розовели, а серые миндалевидные глазки, с длинными темными ресницами, блестели. Голубенькая рубашка спустилась с одного пухлого белого плеча, и, придавали ребенку вид  гутоперчевой  куклы.               
– Дайте ей передохнуть! –   забегая в комнату на веселый крик детей, предложила я. 
– Дайте, – вдруг, повторила Лидуська.
Мы заметили, что наша «крошка» последнее время стала повторять каждое слово. И это нас всех веселило и радовало. Обычно после  повторенного слова, кто-нибудь из детей хватал  на руки, целуя,  кружился вместе с ней по комнате. Старшие дети спорили из-за неё. Каждый хотел подержать и заставить её повторить какое-нибудь слово. Кто из трех больше всех смеялся и радовался, мне было трудно разобрать. Кончалось тем, что я отбирала ребенка, а их отправляла делать уроки.
      Укладывая спать малышку, я не переставала думать. Старших детей я убеждала, что с глупыми людьми не стоит связываться. Когда старшая дочка жаловалась, что в школе мальчишки обзывали её «жирной», я говорила:
– Не доказывай, бестолковому. Будь выше его. Лучше отойди от  глупца. Недоумку говорить, равносильно головой о стенку биться.
     Я заметила, что своим внушением о доброжелательности, старшие дети вырастают слишком воспитанные и беспрекословные. Но они росли при отце. Хотя, он, и ни разу ни за кого не заступился. Но третьего ребенка я собираюсь воспитывать одна. Как придется ей? Как научить её защищаться от глупцов? Иногда прихожу к выводу, что, возможно, рощу не борцов   суровой действительности жизни, а покорных наблюдателей. Права ли я? Может быть, третьего ребенка надо воспитывать как-то по- иному? Но как?

1 октября 1974 г.
 
     С самого утра, как только я появилась на работе в «Доме пионеров» зазвонил телефон. Вызывал райком партии.
– Я ушла! – крикнула я методистке, которая была в большой комнате, где проводился кружок.
– Вы на долго?
– Не могу знать. Пошла на «ковер».
– За что?
– Они не сообщили.
На улице было по-осеннему мягко и тепло. Плавно падал снежок. Серебристые снежинки звонко хрустели под сапогами. Я шла медленно. В душе было спокойно и хорошо.
     Вдоль широкой дороги тянулись частные дома. Переходя от улицы к улице,  вышла к  центру поселка, где торжественно и важно возвышалось из серого кирпича двухэтажное здание райкома партии. На стене  мазайкой  выложен летящий космонавт. На пике светлой крыши возвышался  пурпурный флаг. Он то складывался, то развивался на ветру. Треугольный фасад у здания был заполнен металлическим стендом, где ровным рядом расположились фотографии передовиков и цифры, рассказывающие о достижениях сибирского гиганта нефтепровода. Также рассказывалось о строительстве молодого города для нефтяников.
          Я оглянулась на два здания через дорогу, где жили семьи партийных работников. Жители поселка знали, что в этих домах полное благоустройство, чего не имели остальные люди в частных секторах. Несмотря на то, что в этих местах газа было в избытке, но люди топили дровами.
        Наконец, я свернула к широким дверям здания райкома партии. Вошла в просторное холодное одинокое фойе. Поднялась по широким ступеням, устланным бардовыми ковровыми дорожками. Осторожно ступая по мягким покрытиям, пошла по длинному полутемному коридору. Слева и справа тянулись белые прикрытые двери. Нашла нужную вывеску и вошла в маленькую приемную. Меня встретила экстравагантная  молоденькая секретарша:
–  Альбина Александровна, подождите. Я сейчас сообщу Николаю Семеновичу. Думаю, он вас ждет. Слышала, как звонил вам, – и  скрылась в  кабинете первого секретаря.
        Тут же послышался мягкий мужской голос:
         – Заходите! Заходите! Я жду.
     Просторный кабинет райкомовского "бога", был залит  солнечными  лучами. Комната казалась, вобрала в себя, что-то властное и торжественное. Вдоль огромного яркого окна, с воздушными белыми шторами, важно растянулся темной полировки длинный стол. Вокруг, как часовые, стояли венские  мягкие стулья. Напротив шкаф-стенка. На полках разные сувениры и партийная литература. Из ниши выглядывает большой телевизор. Заметив его, я подумала: Как  было бы хорошо, поставить его в интернате. Но, увы! Он лучше будет стоять без дела для важности. Но в кабинете первого секретаря райкома партии. Мгновенно оглядев кабинет, бросила взгляд на двухтумбовый «тяжелый» стол с приставкой, за которым восседал сам хозяин. Слегка развалившись, он сидел в кожаном массивном кресле под портретом нашего вождя В.И.Ленина. Все здесь подчеркивало о важности занимаемой должности. С ленинской лысиной, крупным носом и тонкими алыми губами, мужчина лет тридцати двух, внимательно следил за мной. Я смутилась.
       – Проходите. Присаживайтесь, – улыбаясь, предложил он и на его большом чисто выбритом лице, появились на щеках мягкие симпатичные ямочки.
       Я опустилась на стул, что стоял у приставки. Бесцветные сероватые маленькие  глаза смотрели в упор на меня.  Я отвела взгляд в сторону. Наконец, Нестеренко продолжая улыбаться, заговорил мягким тихим голосом.
      – Как думаете? Зачем  вас пригласил? – и, не дождавшись отве¬та, продолжил: – Конечно, не интерес к пионерской работе. Она и без меня процветает. Боюсь... как бы не заглохла после вашего ухода.
     – А я, разве  дала согласие уйти?
     – Вас оповестили, что мы  хотим перебросить вас на работу радиоорганизатором? Надеюсь, что вы уже подумали и дадите согласие? В «Доме пионеров» работа уже налажена. Там теперь,  может справиться каждый. А вот местное радиовещание молчит. Надо заставить его говорить, – и, мужчина захихикал: – Не думаю, что откажите первому секретарю. И потом. Радиоорганизатором,  будете больше получать. Вам, что не нужны деньги?
–  Деньги нужны всем. Но не для всех они играют первостепенную роль.
– Бросьте... сказки рассказывать. Ваша зарплата будет выше зарплаты супруга. Разве не прельщает? – и снова засмеялся:  –Моя   жена гордилась бы.
– Ваша жена такая же учительница. Вы ей не предлагали?
– Вы, вот уже несколько лет, являетесь нештатным сотрудником  нашей районной газеты. Сказали, что у вас хорошо получается. Моя же жена в этих делах ничего не «петрит». О вашем отказе не хочу слышать. На райкомовском совете, мы постановили, что только вы будите возглавлять работу в радио.
– Я беспартийная. И за меня никто не имеет право решать.   
– Хорошо. Хорошо. Я лично, прошу вас. Разве я когда-нибудь отказывал, когда вы приходите за помощью для «Дома пионеров»?
– Это другая работа. Разрешите подумать еще раз? Посоветоваться с мужем? На новой работе будет много командировок.
          – Мы вашего мужа тоже повышаем. Он дал согласие идти работать  начальником коммунального хозяйства. Он согласился и по поводу вас.
– Странно. Про себя он дома сказал, а по поводу меня разговора не было. Получается... "без меня, меня женили"?         
– Выходит так. Не сердитесь, пожалуйста... так получилось.
– Ясно. Куда же мне "бедному Иванушке деваться"? Остается только дать согласие.         
– Вот и отлично! – и выйдя из-за стола, протянул руку: –Поздрав¬ляю с новой должностью. Будете работать под руководством третьего секретаря товарища Лапина. Конечно, и совместно с редактором районной газеты. Выходить в эфир будете уторами через узел связи. Радио должно говорить. Население отвыкло слышать районные сообщения. Скоро будем отмечать десятилетие нашего молодого города Стрежевого. Работа предстоит большая. У вас достаточно энергии и знания. Я верю в успех. А сумеете выходить в эфир каждый день?– спросил он и опустил муку.
–Каждый день? – задумчиво переспросила я: – Трудно. Очень   трудно. Но попробую.
– Попробуйте. У вас получится. За  "Дом пионеров" не беспокойтесь. Мы подберем отличную замену.
– Не сомневаюсь.
      Вот и всё. Четыре года отработала  с пионерами, теперь предстоит бороться с взрослыми. Работая в «Доме пионеров», я не могу сказать, что все было безоблачно и гладко. Трудностей хватало и тогда, когда организовывала кружки. Не было материальной базы, и надо было «выколачивать» деньги у шефов для приобретения оборудования. Нужны были средства и для полного оформления внутри здания. Не мало важным оказалось и привлечение работников. Чтобы заинтересовать их, так же нужны были деньги. Но самым страшным событием оказалось тогда, когда вся работа была организована, кто-то поджег «Дом пионеров». Из всех вещей пропали вязальные машинки. В милицию я не сообщила, но в похищении подозревала одну из методисток. Она часто  выражала желание, что хотела бы иметь подобную вязальную  машинку. Это была женщина лет тридцати пяти. По внутреннему содержанию не блистала глубоким богатством, но имела завистливую натуру. Часто жаловалась заведующему районо, когда  руководитель кружка не являлся на работу. Но я-то знала, что не появление было связано с уважительной причиной. Однажды она  пригласила на новогодний праздник из редакции газеты, когда в «Доме пионеров» пришло мало учеников из-за сильных морозов. Методистка даже не догадалась, что малочисленность детей полностью зависела от её организаторской работы.
         Возвращаясь в «Дом пионеров», я думала. Почему в  душе нет никакой жалости? Ведь я  оставляла теперь «насиженную»  работу. Да, потому, что она   стала для меня слишком понятной и  не интересной.  Нет борьбы и движения вперед.
1 декабря 1974 год.
        Перед тем как пригласить нас, с Просмицким, на новые работы, первый секретарь дал распоряжение предоставить  нашей семье коттедж. Его начали строить в начале лета, и к концу он был уже готов. Но удивительно то, что жилье строилось по нашему проекту.  Леонид всю проектную работу отдал в мои руки, заявив, что я  лучше разбираюсь в семейных делах. Мне пришлось  ночами составлять план расположения комнат. Решила, что повзрослевшим детям необходимо иметь отдельные комнаты. Родителям и малышке вместе в одной. Учитывая, что к нам, часто приезжает моя мама, ей придется  спать в зале. Кухню нарисовала такой же большой, как и зал. Квадратный был и коридор. Итак. Квартира получилась четырехкомнатная, очень светлая и просторная, со всеми удобствами. О такой квартире можно только мечтать. Но мы, теперь, её имели. Коттедж построили на две семьи. Во второй половине жила семья директора школы, где учились мои дети и когда-то работали мы.
         Только я, в настоящее время, уже два месяца, являюсь радиоорганизатором, а Леонид начальником коммунального хозяйства.               
         Каждое утро, когда по широким  улицам бродил сорокаградусный мороз, с репортерским материалом я спешила в узел связи. Вокруг ни души и только ритмичный певучий скрип, торопливых шагов заполнял безлюдную пустоту. А в теплой коморке меня  поджидал связист, чтобы подключить репортер к системе трансляции. Наконец, связь налажена, и позывные поле¬тели в каждый дом. За сигналами шли  выступления, комментарии и различные сообщения. 
         Сделаю отступательную оговорку. Каждая начинающая работа имеет свои трудности. Считаю, нет необходимости о них сообщать, так как о  её коллизиях описала в своей повести "Тайга шумит". Единственная разница с реальностью, позволила себе вплести одну любовную драму, которой в действительности не существовало. Но что касается сюжета, последовательность события,  истинная правда.               
      И так. После узла связи, обычно я  отправлялась в редакцию газеты. Здание, где  расположена редакция, очень древнее, с тесной крутой, покосившейся лестницей, ведущей на второй этаж. Поднимаюсь медленно, боясь, что  вот-вот развалится и можно рухнуть вниз вместе с гнилыми ступенями.
Прошло несколько месяца моей работы, но малочисленный коллектив редакции каждый раз замолкал при моем появлении, искоса, с любопытством разглядывая меня, как экспонат. Женщины смотрели с какой-то завистью, а мужчины с заискивающим вниманием. И если приходилось разговаривать, представители сильного пола явно стремились понравиться. Порой, рассыпались бисером в угодничестве. И только одна из женщин бросала  взгляд с гордым подобострастием. Я как-то спросила одного из сотрудников, какова причина столь недружелюбного отношения.
         – Не обращайте внимания. Это жена Лапина - третьего секретаря. Нашего шефа, который сидит в райкоме партии. До вас он оббивал все пороги, чтобы устроить жену радиоорганизатором. Но "первый" переиграл, пригласив вас на работу, –  и помолчав, еще тише добавил: – Бойтесь, это семейство. Они способны на любые пакости. Кстати и редактора опасайтесь.
– А его-то почему? 
– Он, всеми силами старался выпихнуть из редакции Лапину. Она ему "поперек горла" Все муженьку докладывает. А кому понравиться лишний свидетель "каждого шага". Не дай вам Бог оступиться, съедят и не подавятся.
– Вы меня заинтриговали. Вернее сказать... «опрокинули на обе лопатки». Если бы я знала, что идет такая конкурентность из-за этой работы, ни за что бы, ни согласилась. Ни за какие деньги  не пошла бы.
– Сильно-то не пугайтесь. Вы под прочной защитой у "первого". Он от вашей работы без ума.
– В том-то и беда. Чем больше будет хватить он, тем больше будет у меня врагов.    
– Вы правы.    
– Что ж! Поживем, увидим. Куда кривая нас не выводила? Что рабу терять? Кроме кандалов и цепей, – и я попыталась улыбнуться.
 Уставшая, от погони за радиоматериалами, домой возвращалась, когда на дворе стояла темнота. Со стуком двери, дети бежали навстречу с громким веселым криком:
– Мама! Мама пришла! – прыгала полуторагодовалая малышка, хлопая в ладоши.   
– Лапочка моя, крошечка маленькая, подожди... разденусь. Я холодная. Простужу тебя. Как вы здесь без меня? – торопливо снимая зимнее пальто и сапоги,  спросила я.            
– Нормально! – на перебой ответили старшие дети, следя за каждым моим движением.
– А где наша, бабуля?
– На кухне. Ужин готовит.
– Мам!  Ты где? – крикнула я.
– Здесь. Где же еще? – холодно, немного с раздражением ответила старая женщина.
– Лидуську кормила?
– Она не просила.               
– Маленькая моя. Ты так и не кушала с обеда, – поднимая на руки, ласково приговаривала я и целуя в тепленькое личико ребенка: – Она же еще маленькая, чтобы просить. Надо было самой предложить, – не глядя в сторону матери, упрекнула я.            
– Ничего не знаю. Кто хотел, тот брал и ел, – буркнула бабушка, помешивая жареную картошку в сковороде.
Скоро дети разбрелись по комнатам доделывать уроки, а мы втроем остались в кухне готовить ужин.


10 декабря 1974 года.
         
          Наша семейная жизнь с Леонидом становилась с каждым днем все хуже и несноснее. Он уходил на работу рано утром и приходил поздно ночью. И каждый раз в пьяном виде. Я стала бояться его появления. Он был раздражительным и агрессивным. Даже дети чувствовали, и при каждом его появлении не выходили из своих комнат. Моя мама тоже не поднималась с диван-кровати. Она спала в зале.
           Каждый раз, когда Леонид задерживался на работе, я со страхом ждала его. Лежа в постели, я молча смотрела в потолок, на который падал слабый свет от фонаря с улицы. Было два часа ночи, но я не могла заснуть. Боль в груди жгла сердце и душу. Мой слух напряженно ловил каждый шорох, доносившийся со двора. Постоянно жило  чувство, словно стою на краю пропасти. Если раньше я пыталась найти оправдание поведению человека, который жил под одной крышей, то теперь появился страх за детей. Не потому, что останутся без отца. Наоборот. Если останутся при нем. Его присутствие пагубно может повлиять, особенно на сына. Ибо мальчики по природе стремятся подражать ни матери, а отцу. Какой пример может дать наш отец? Пьянство, полное неуважение к семье, детям, жене? Он самолюбив, высокомерен к низшим слоям и подхалимен к вышестоящим чинам.
          Я вспомнила рассказ одной женщины, которая трудилась в конторе, где работал Просмицкий. Она говорила о том, что он с рабочими всегда разговаривает на высокой неприличной ноте. Из своего кабинета выгоняет их пинками и матами. За его грубость обидчики пообещали его «прибить», когда тот будет на охоте или рыбалке. После такого предупреждения, Леонид стал ставить рядом с кроватью топор, когда ложился спать. Стало  страшно лежать с ним рядом. А вдруг, он, пьяный, окончательно не проснувшись, подумает, что залезли его враги? Схватит топор и «маханет» по чьей-то голове.
         Вот и сегодня его долго не было дома. Я заранее у кровати оставила валенки. В ноги бросила старую шаль. На дверку плательного шкафа повесила старое пальто. Сердце от чего-то сильно колотилось. Вдруг, во дворе послышались тяжелые шаги. Снег под сапогами звонко скрипел. Видно на улице усилился мороз. Стукнула дверь на веранде. Я вздрогнула. Потом скрипнула в прихожей. С каждым появлением в доме, он старался  предъявить мне какое-нибудь скандальное  требование. Что скажет, на сей раз?
         – Спокойствие. Ты умеешь бороться с собой. Не должна поддаваться на удочку этой свиньи, – мысленно повторяла я, когда он раздевался в  прихожей. По сапу и фырканью носом, я поняла, что вновь, очень сильно пьяный: – Боже! Как я устала так жить. И когда всё кончиться?
          В сером проеме двери, на пороге в спальную комнату, показалась огромная фигура. Я претворилась спящей. Леонид подошел к кровати. Низко наклонился над лицом. Потом резко сдернул одеяло.
           – Вставай, сука! Чего спишь! Меня нет, а ты дрыхнешь. Я тебе посплю. Другие жены мужей ищут, а ты развалилась. Поднимайся! И вон из дома! – прошипел он.
           Я молча сунула босые ноги в валенки, схватила шаль и пальто. Старалась делать всё тихо, чтобы не разбудить домочадцев. Выходя из спальной комнаты, я направилась в кухню. Но Просмицкий толкнул меня к выходу. При этом зло, тыча, кулаком в спину:            
         –  Не вздумай, заходить! – и захлопнул за мной дверь. Я очутилась в холодной веранде.
        Клубы пара валили от моего нагретого в постели тела. Накинув пальто и повязав шаль, я присела на корточки. Мороз был такой сильный, что голые ноги тут же застыли. Я прикрыла полами от пальто колени. Но мороз проникал во все щели. Не прошло и минуты, как тело стало содрогаться от холода.
        – Когда он теперь заснет? – подумала я и прислушалась.
       Дом, словно замер. Обычно Леонид долго «шарашился» в кухне или принимался купаться в ванной, но сегодня стояла тишина. Раньше, когда было теплее, я убегала к брату и там ночевала, но сегодня босая не убежишь. На улице, наверное, больше пятидесяти градусов. Мои голые ноги начали коченеть. Тело содрогалось от холода. Минуты показались вечностью. Я решила зайти в квартиру. Все спали. Угомонился и Леонид. Было уже четыре часа ночи, а в семь вставать. Надо детей провожать в школу. Я прошла в кухню и легла на диван. Это место показалось раем. Тело продолжало вздрагивать даже под одеялом. Лежа, я не переставала размышлять. В душе творилось, что-то непонятное. Что-то говорило во мне.  Всмотрись в себя, когда ты в отчаянии и твой мир внутри распадается на атомы… Он кажется огромным, отчаяние переполняет тебя, затапливает пространство, реальность.  Словно среди ясного летнего дня начинается буря – это ветер души выходит во внешний мир, - идет град, а ты внутри леденеешь, понимая, что одинока, что весь мир одинок и ты едина с этим бескрайним Океаном одиночества. Ясность осознания пронизывает тебя: зачем ты живешь? Да и что ты сможешь сделать для этого мира? Ты – ничто. Ты не нужна ни Здесь, ни Там, вне Земли. Но Здесь невыносимо! Отчаяние душит. Нет тебе места нигде! Ты уже не замечаешь, как прекрасен мир и хороша погода. Ведь твой-то мир гибнет, затапливая катастрофой души все вокруг! Взрываются вулканы, проваливаются надежды. Все затапливается океаном отчаяния, а затмение сознания не дает света. «Силы небесные поколеблены», кажется, что наступил Конец Света. Твой мир качается на весах: быть или не быть?.. Если сломаешься – соскользнешь в пропасть, преодолеешь – пойдешь вверх, к вершинам человеческого духа. Нет ничего легкого ни в одном из миров, есть только вечное движение, вечный выбор. Он все сложнее и сложнее каждый день. Незаметно мысли стали рваться. Сознание стало проваливаться в неизвестность. Скоро  победил сон, и отключил меня от мучительной реальности.

31 июля 1975 года
       
       Закончился 1974 год. Он был не из лучших. Уходя, оставил тяжелые воспоминания. 2 октября 1974 года скончался мой однофамилец – писатель, режиссер, знаменитый артист Василий Шукшин. Мечта, встретится с ним, не осуществилась. Хотела узнать, нет ли связи  между нашими фамилиями.          
        Другой писатель - Салженицин, был выдворен из страны, как неугодный гражданин. Слушая по радио передачу, смеялась от души. Хохотала над человеческой глупостью. Его судили за его произведения, якобы пагубно влияющие на общество. Выгоняли из страны как «врага народа». Подобную чушь, я ещё не встречала. Над нашим безобразным обществом, наверное, смеется весь мир.
        О каком "враге" вести разговор? Мы забитые загнанные существа. Живем в сумасшедшем ритме.  И нас окружает  масса проблем. Жизнь полна сюрпризов, от которых голова идет кругом. Над нами постоянно весит «глаз надзирателя». Мы не можем самостоятельно ступить ни вправо, ни влево.
        Как бы не была тяжкая действительность,  жизнь не стоит на месте. Миновала продолжительная суровая зима. Незаметно пролетела дождливая весна. Наступило долгожданное лето. Время каникул и отпусков. 
        Предупреждения сослуживца по редакции, подтвердились. Зав. кабине¬том агитации и пропаганды Лапин оказался не просто плохим человеком, но до корней волос и подлым. Свои козни строил открыто и бессовестно. Если первый секретарь через него давал мне одну команду, а Лапин преподносил другую. И когда Нестеренко упрекал меня, что я не выполнила его просьбу, Лапин тут же отказывался  от своего приказа. Разинув рот, я не могла опротестовать. Тот и другой были моими шефами. Порой  поведение Лапина не укладывалось в моем сознании.  Как мог человек, занимая ответственный пост, быть таким непорядочным? Я крутилась между лживым Лапиным и «первым», который всеми силами стремился мне помочь. Порой мне казалось, что мчусь в неизвестном направлении, как загнанная лошадь. Каждодневный поиск радиоматериала, обработка его, выход в эфир изматывали меня до беспредельности. А Лапин не переставал твердить:
          – Я приказываю вам прекратить выходить в эфир каждый день. После таких темпов, тот, кто придет после вас не сможет работать. Вы нарушили весь ритм работы радиоорганизатора.
         – Я выполняю приказ первого секретаря райкома партии, – отговаривалась я.
         Шагая по длинному  коридору, с ковровым покрытием, я твердо решила, что такая работа меня не устраивает. Хорошо, что не вступила в партию, как уговаривал секретарь. Иначе об уходе и не пришлось бы мечтать. А теперь, я как вольная птица. Не посмотрю  на приличный заработок, смогу сбежать  хоть завтра. Но куда? В Доме пионеров место занято. В школу возвращаться не было особого желания. Дома сидеть - равносильно гибели. Да и Леонид проигрывал в заработке. На его деньги прожить можно, но в отпуск отдыхать не на что. Но и оставаться радиоорганизатором тоже невозможно. Начальников много и каждый требует по-своему. На кого молиться?
Если стану уходить, непременно порекомендую  жену Лапина. Пусть побывает в моей шкуре. Это не редакция, где корреспонденты обходятся одной статьей в неделю. Посмотрим, как запоет она на этой работе.
         И только дома, в кругу детей и своей матери я всегда отдыхала от напряженного дня. С перегрузкой не заметила, как выросли дети. Старшей дочери скоро шестнадцать лет. Она высокая стройная, полностью оформившаяся девушка. Несмотря на красивую фигуру, девочка стеснялась, что преждевременно выглядела взрослой. Сын тоже вытянулся. В четырнадцать лет, он догнал в росте свою сестру, но был, как говориться «тонкий звонкий и прозрачный». Даже самой маленькой болтушке уже два года. Она не перестает удивлять ранним развитием. По вечерам поет все песни вместе со старшими. И при том совершенно правильно, не нарушая ни единой нотки. Но больше всего поражает ее память. Наизусть знает все книжки, которые ей читали. А перечитали немало. Особенно всегда смешила, когда кто-то из старших учил стихотворение по учебной программе и вдруг спотыкался. Она с раздражением подсказывала, как бы упрекая,  "большой, а не знаешь". Мы все восхищались своей малышкой, нашей общей любимицей. Однако, наряду со способностями, имеет капризный, не послушный характер. Своим истерическим криком, как говориться "горлом",  добивается всего, что только вздумает ее своевольная, детская натура.
        С наступлением летних каникул Нелли, взяв с собой   сестричку, поехала к бабушке в Сузун, которая уже в апреле отбыла   в свою деревню. Сашу в это лето отправили на море, в детский санаторий.
        Мы остались с Леонидом дома, ожидая, когда нам разрешать взять отпуск. Заранее спланировали дальнейшее проведение летнего периода. После получения отпуска, мы должны  заехать за Сашей, потом за девочками и отправиться отдыхать на море. К морю! Скорее бы к теплу и к солнцу!

3 июля 1976 г.

      Ровно год не писала. От лета до лета. Не успела оглянуться, как снова закончилась учебная пора. У Нелли позади десять классов. Получила аттестат зрелости и паспорт. В шестнадцать полных лет она, ещё больше расцвела бутоном, и превратилась в стройную высокую истинную девушку, с тонкой талией. Её смуглое матовое лицо вытянулось. Но все те же бархатные миндалевидные темные глаза доверчиво и бесхитростно смотрели из-под густых бровей, со взлетом.  Тонкие косички отрезаны. И обаятельное милое личико обрамлялось пышными легкими волосами. В её обличии произошли изменения. Еще в десятом классе она надела очки, которые придавали интеллигентный умный вид и, так же, как бы, скрывали широковатые ноздри прямого  носа.
– Если бы не читала запоем книги, да при том под одеялом при фонарике, не потеряла бы зрение, – любуясь дочерью, выговаривала я.               
– Конечно. Ты же не разрешала читать в постели. Мне и приходилось прятаться, – отговаривалась она, делая перед зеркалом «рожицу», как бы репетируясь.
– Ну и к чему привело твое непослушание? К очкам?  Мечтает быть актрисой. Не подумала, что «очкарика» могут не принять?
– Не примут. Приеду назад, – говорила она,  вертясь своей краси¬вой фигурой у трюмо и часто одергивая ситцевое в цветочек коричне¬вое платье, с широкой оборкой на юбке.
– И потом куда?
– На следующий год поеду снова.
– Опять в Новосибирское театральное училище?
– Нет уж. Куда-нибудь в другой город.
–  Перед поступлением, к бабуле в деревню заедешь? – и я заглянула в чемодан, что лежал на  стуле: – Ничего не забыла?
– Мам! Не ройся. Я все сложила как мне удобно. Ты перемешаешь, и я запутаюсь в вещах. Не найду, что будет нужно.
– Хорошо. Хорошо. Я только беспокоюсь, что бы ты ничего не забыла, – по привычке считая её недостаточно взрослым человеком.
– Я что маленькая? Мне уже много лет.
– Да! Да! Какие мы старые. Беда, да и только. "Взрослая", смотри, будь осторожнее. Там город и люди не такие, как наши. Проведут вокруг пальца, и опомниться не успеешь, – не уставала повторять я. Представив разлуку, сердце щемило до боли: – Как она справиться одна с новой задачей? Сумеет ли? И что ждет ее? – думала я, поглядывая на дочь: – На выходные, уезжай к бабе в
Сузун. Хорошо?
– Ладно. Ладно. Не беспокойся. Все будет окей, – шутила она, летая по комнатам, собирая какие-то безделушки и скрадывая в сумку.
– Почему не пожелала, чтобы я поехала  с тобой?
– Ну, вот еще!  Девочку маленькую привезли поступать…
– Да я, и не показалась бы в училище. На улице ждала бы.
– Нет. Нет. Хватить Я уже взрослая. Хочу сама...
– Дай Бог, что б тебе повезло.
     Эту ночь я не сомкнула глаз. Какие-то путаные мысли лезли в голову, мучили страхи за дочь. Предстоящее расставание заставило задуваться, и понять, что необходимо  жить по-иному.  Научиться заглушать боль материнского сердца. Научиться отпускать поводок, притягивающий, дорогое создание. Но в то же время сознавала, что еще сама не готова к долгой разлуке.

4 июля 1976 год.

     Утром, мы провожали Нелли на теплоход. Оказалось много попутчи¬ков из ее класса, и она взошла на палубу с легкостью, без сомнения, со счастливой бесконечной улыбкой.
Дождавшись отплытия, мы отправились втроем домой. Но ежесекунд¬но оглядывались, словно ожидая, что Нелли где-то приотстала, и сейчас догонит. В душу закралась тоска. Неужели все кончено, и дети разлетаются? Жизнь подошла к черте, когда необходимо терять того, кого так любишь и не сможешь ощущать постоянно рядом. Скрывая свое самочувствие, отво¬рачиваясь от детей, я сдерживала набегающие слезы. Саша с Лидой о чем-то весело болтали.  Впопад, а иногда и нет, отвечала на их вопросы. Малышка несколько раз пыталась бежать вперед, а Саша ловил, и оба звонко смеялись.
С тем же шумом моя детвора ворвалась в опустевший дом. Занятая тяже¬лыми мыслями, я молча прошла в кухню. Дети продолжали баловаться в зале.
– Скоро и мы отправимся на море. Отдыхать и купаться! Слышишь, Кроха! – и брат крутил и тискал сестричку, а та пронзительно визжала и кричала:
– Уйди! Надоел! – и, вырвавшись, прибежала ко мне, где я готовила обед.
– Мама, давай в Евпаторию, поедим через Одессу. Заедим в мореходное училище. Я просто, посмотрю какое оно. Да и узнаем, как можно туда поступить. Хорошо? Можно и свидетельство за восьмой класс, на всякий случай, прихватить. Взять характеристику и справку из больницы. Я бы хотел попытаться. Просто, попытаться, – присев за кухонный стол, заговорил сын.
– А что пытаться? Ты учился  на 4 и 5. Конечно, поступишь. Я не сомневаюсь. Но ты же говорил, что хочешь пойти в музыкальное училище? И учительница по музыке тебе советовала. Ты музыкальную школу окончил на отлично. Что же ты решил переиграть на мореходку?
– Да так. Мне, просто, интересно. Смогу ли  поступить?
– Хорошо. Давай, возьмем все документы. Нам, какая разница. Все равно едем на море. Только я боюсь. Вдруг, ты поступишь.
– Вот и отлично. Останусь учиться.
– Саша, но Одесса далеко. А музыкальное училище в Томске. Здесь ближе.
– Нельку-то пустила, а меня боишься, – и он надул и без того пухлые губы.
– Она старше тебя.
– Я-то, может быть, поступлю. Только за вас боюсь. Как вы будете жить с отцом? Одни. Без меня и Нельки.
– Как нибудь. Лидуське уже три года. Я отца все равно скоро брошу, – наливая борщ, говорила я: – Садитесь. Будем обедать.
– Почему ты его раньше не бросила? И мне бы легче было вас оставлять.
– Из-за тебя. Я думала, что мальчику нужен отец. А потом малышка появилась. Ждала, когда она осознанно узнает своего отца. Теперь и она уже большенькая. Можно кончать, с такой жизнью, – и бросив взгляд на детей, я засмеялась: – Чего мы гадаем? Пока еще ничего не известно. Что впереди будет, то и будет. Поживем, увидим.

15 августа 1976 год.

      И вот мы прибыли в зеленый город Одессу. Августовский день начинался с легкой прохлады, которая тянулась от Черного моря. В глубоком прозрачном, почти перламутровом, небе солнце висело огромным раскаленным шаром и посылало на землю мягкое утреннее  тепло.
         Комнату для проживания, мы нашли очень быстро. Оставив вещи,  тут же отправились в мореходное училище. Сдав документы на отделение штурмана дальнего плаванья, пошли перекусить в кафе. Затем решили познакомиться с пляжем.
        Первый день посвятили морю. Дети и я наслаждались морской прохладой. Выше блаженства, вряд ли можно найти после годичного пребывания в северных краях. Мы наслаждались всем, что нас окружало.
         – Кукуха! Беги ко мне! – кричал брат маленькой сестричке, которая, раздевшись до трусов, сидела на горячем песке.
         – Не хочу! Отстань!
         Но на наши уговоры Лидуська не поддавалась. Она, по неизвестной причине, боялась воды. Иногда, казалось, вот-вот насмелится. Она разбегалась, но у самой кромки останавливалась и вся, сжавшись, стояла как вкопанная.
          Зато Саша купался до посинения. Наслаждалась водой, солнцем, и пляжем, и я. От моря отрывались, чтобы сбегать в кафе. И так, день прошел, как одно мгновенье.
         
16 августа 1976 год.

          С самого утра мы отправились в мореходное училище, чтобы познакомиться  со списками. У старинного вычурного красивого здания было много людей. Большую часть мальчики- подростки. Около, на ровной  площадке выстроилось несколько легковых машин. Родите¬ли о чем-то переговаривались, но к детям не подходили.  Не мешали ребятам, толпиться у выве¬шенных списков.
         – Не попаду, конкурс большой, – были слышны беспокойные голоса подростков.          
         Саша молча нашел свою фамилию и отошел в сторону.
        – Ну, как? Что нового? – подходя, спросила я.
        Сын ответил, что конкур приличный, но он его не боится. Теперь перед ним встала проблема, где взять нужные книги?  Потом вспомнил, что во дворе, где снимали комнату, он познакомился с мальчиков. У него  можно взять учебники.
         – Может быть, возвратимся домой, и сразу же сядешь за повторение?
         – Нет надобности. Я помню все, что в них написано. Мне только бы их перелистать. Это  могу сделать и вечером.               
         – Ты так уверен в себе? – и я с любопытством посмотрела на  сына. Он шагал рядом твердым размеренным шагом, не суетливой уравновешен¬ной походкой. Несмотря на подростковый  возраст, его движения спокой¬ные. Худоба не делала его безобразным, скорее придавала стройность высокому росту. Черные, расклешенные в штанинах брюки и белая рубашка с короткими рукавами, подчеркивали в нем элегантность. По спокойному лицу редко можно было прочесть какие-либо чувства. И, только по вспыхнувшему ру¬мянцу на бледных щеках, я определяла смену его настроения. Но он от сильного недовольства, обычно  белел. Теперь его лицо несло   уверенность и самодовольство.
Он словно понял мое молчание, вдруг заявил:
          – Не стоит волноваться. Я, конечно же, поступлю, но вряд ли останусь.
         – Почему?
         – Сама знаешь. Из-за отца.
Вторую половину дня мы снова провели на морском пляже.
Дети громко веселились и бегали по горячему песку и палящему солнцу. Я сидела в тени.

20 августа 1976 год.

      Наступил решающий день. Первым экзаменом,  была   проверка  здоровья. Процедура продолжалась два дня. Списки не вывешивались. Потом начались предметные экзамены. Результат оказался поразительным. По всем предметам Саша получил отличные оценки. На доске красовался отдельный список, отличников. В нем была фамилия сына.
          – Ты прошел! Ты зачислен! – радовалась я, как ребенок: – Это триумф! Тебя включили и в музыкальный ансамбль училища. Какое счастье! –  Только мое восторженное  настроение, почему-то  не было подхвачено сыном. Он молча смотрел на список: – В чем дело? – опомнившись, спросила я.
         – Мама, зайди в училище и забери документы.
         – Почему? Что случилось?
        – Ты же знаешь, что я по зрение не прошел и наш руководитель попросил повторное обследование и заменил меня другим абитуриентом.
         – Ну, ты же все равно зачислен.
– Да. Но не тем, кем хотел бы. Преподаватель сказал, что я не могу быть штурманом. И перевели меня в группу гидротехников. А я хочу быть тем,  кем хочу, – спокойно, но твердо заявил он: – И поэтому про¬шу забрать, документы. Мне они не отдадут, а тебе не посмеют отказать.
– Что же делать? Жаль упускать такой прекрасной возможности. Ничего страшного. Закончишь десять классов приедешь снова. Только теперь будешь поступать в высшее мореходное училище. Может быть, там не столь важно иметь стопроцентное зрение. В том училище есть и военная кафедра. Тебя не заберут в Армию.
          – Сомневаюсь, что для капитана не нужно хорошее зрение.
      Я согласилась с сыном и отправилась за документами. Войдя в комнату, где толпилось много родителей и подростков, я заметила руководителя  Сашиной группы. Он тут же обратил  внимание. Улыбаясь, подошел ко мне:
          – Поздравляю вас. Ваш сын успешно поступил в наше училище. Я его зачислил в свой список. Он будет играть в оркестре.
         Я объяснила преподавателю, что пришла забрать документы, и что мой сын уезжает. Мужчина взволнованно запротестовал. Предложил выйти из кабинета и пройти на улицу, чтобы самому поговорить с моим сыном. На улице, он долго и настойчиво убеждал меня и его. Приводил всевозможные примеры и доводы, но Саша непоколебимо твердил, что не желает оставаться, и что мы уже завтра уезжаем в Евпаторию отдыхать.
          – Ты видел, сколько ребят разъезжаются по домам со слезами. Тебе повезло. При таком большом конкурсе ты выигрываешь. А теперь отказываешь от своего выигрыша. Представь. Окончишь школу, и сразу загремишь в Армию. За плечами только десять классов и никакой специальности. А здесь ты получишь десять классов и диплом об окончании училища.
         И только сейчас я заметила, что сын повеселел. Он перестал отнекиваться. Однако опять стал сваливать, что мама не сможет одна ехать с сестричкой домой. Преподаватель дал согласие, чтобы он проводил нас до места назначения и потом вернулся назад. Наконец Саша согласился.
 
8 июля 1977 год.

        Время неумолимо. И бег его скоротечен. И в каждом шаге жизнь  диктует свои законы. Натыкаюсь часто на мысль, что человек не подвластен себе. Желания его не исполнимы. Судьба сама ведет вопреки. Вот и я, сколько бы не стремилась осуществить одно, а получается противоположное.
        Прошло два года, как я стала работать радиоорганизатором. Но мысль об уходе не покидала. Я устала от ударов и неприятных подножек. Надо уходить. И как только получила отпуск, тут же поехала искать новую работу. Объехала несколько мест, но везде получила отказ. Пришлось возвратиться домой ни с чем.
        Дома меня ждали, трои моих дорогих детей. Нелли вернулась еще, в прошлом году. Она не поступила в театральное училище. Не поступила из-за крупного телосложения. Оказывается, принимают мелких девочек. В Мореходное училище, наоборот, высоких мальчиков. Саша был именно того роста, каким должен был курсант. Сын приехал на каникулы, при полном параде, и смотрелся в морской форме очень красиво.
         Как только я появилась на пороге, все с криком кинулись меня встречать:
          – Мама приехала! – старшие, поцеловав, остановились возле меня, а малышка взобралась на руки.
          – Тебе уже четыре года, а ты всё на маме виснешь. Ты скоро будешь с маму ростом, – упрекнула старшая сестра, наблюдая, как та обхватила меня руками и ногами.
          – Мамочка, тебе тяжело? –  спросила малышка.
          – Нет. Сиди.  Как вы здесь без меня? Отца, конечно, как всегда нет дома.
          – Наш отец, «ушел» в запой. Ты как знаешь. Но мама, я советую вам уехать от отца. Он становиться не выносимым. Стал кидаться даже на Лидуську, – жаловался сын, проходя вместе со всеми в кухню.
         – Папа пьет, – обнимая меня за шею, жаловалась малышка.
         – Конечно, уедим. Надо только найти работу. Придется ехать к дяде Шуре в Нижневартовск. Он работает начальников ОБХСС. При такой должности, наверное, есть знакомые. Может быть, подыщет что-нибудь. Пойду на любую работу. Больше обратиться за помощью не к кому.
         – Пока я дома, завтра же езжай в Нижневартовск. Если не найдешь работу, и опять останетесь здесь, я в мореходку не вернусь. А если уедите от отца, то обещаю тебе привести об окончании красный диплом. Ты меня слышишь, мама?
         – Слышу. Да! Забыла сказать. Из твоего училища присылают к каждому празднику поздравительную телеграмму и благодарность от руководства за отличное воспитание сына.
         – Я не рад, что хорошо учусь. Отличникам в училище плохо живется.
         – Почему? – перехватила разговор Нелли, широко тараща темно  зеленоватые глаза.
         – Те, кто плохо учатся, особенно из старших групп, эксплуатируют нас. Они запирают нас на ночь в какую-нибудь комнату, дают  учебник и заставляют писать контрольную курсовую. Вот и сидишь до утра.
         – А ты откажись, – и с жалостью посмотрела на сына.
         – Попробуй. Изобьют.
         –  Ой! Там  страшно учиться. А жаловаться можно? –  спросила старшая сестра.          
        – Может быть, тебе действительно бросить мореходку? –  предложила я.
         – Если не уедите, брошу.
С приездом сына, душа моя, как будто встала на свое место. Все дети в сборе и сердце умиленно радовалось. Казалось, что дом снова ожил и бурлил полной жизнью. В него вернулся в старый привычный ритм.
За годы существования с мужем светлых дней было очень мало. Постепенно научилась радоваться только в кругу детей. И когда они были все рядом, счастье выплескивалось через край. А Леонид совершенно превратился «пустым местом». К моему удивлению этот человек не представлял особого интереса и для родных детей. С его появлением, они угасали, словно исчезало солнце, и в дом приходила печаль. Почему? Что за темная сила жила в этом угрюмом человеке, который своим присутствием, убивал радость?
Мы  слишком мало знаем о сверхъестественном. Но все же чувствую, что нас разъединяют какие-то непонятные силы. И видимо, по той причине, что этот человек вслух проклинает и ругает Бога. Его  атеизм до «корней волос» рвет нить связи, с теми, кто не является безбожником. Кто-то спасает безвинные души от этого чудовища.
В моей душе, человека, которого когда-то сильно любила, осталась только жалость. Но помощи  от меня не пожелает принять. Спастись он сможет только сам.

9 июля 1977 год.

     Перед отъездом в Нижневартовск, я отправилась к брату. Время было после обеденное. Снохи дома не оказалось. Маленькая дочка спала, а Толик стоял в фартуке у корыта и стирал детские пеленки. На плите готовился обед. Эту «картину» я видела, когда мы жили в этом же доме на одной площадке.  Брат выполнял всю женскую работу. В то время как сноха сидела с пилочкой в руках и обрабатывала свой маникюр. Мне было жаль своего брата, что досталась ему именно такая жена. Он, при своем добром сердце заслуживал иное счастье. Но, совершив по молодости массу ошибок,  был вынужден терпеть эту женщину, которая бессовестно эксплуатировала своего покорного мужа. Она не выполняла свои женские, материнские обязанности, несмотря на то, что работала в вечерней школе и имела массу времени, чтобы всю домашнюю работу  выполнять самой. Толик в настоящее время работал начальником аэропорта. День на работе, а вечером пеленки и кастрюли.
– Сегодня  воскресенье, а где твоя «красавица»? – спросила я при входе,  увидев его в фартуке.
– Ушла,  проведывать сестричку.
– Мне жаль, что твою жену судьба не свела с моим мужем. Она бы быстрее научила  его не заглядывать под чужие юбки и пить водку. Достались же нам с тобой  «красавцы» небесные.
– Рассказывай, что он опять натворил?
– Как всегда. Вчера пришел в стельку пьяный. Ну, ладно бы… пьяный, он еще и «чудеса» стал творить. Мы же боимся его пьяным. Все засели в Сашиной спальне. Даже кровать к дверям придвинули, чтобы не сразу мог открыть. Заранее приготовили окно, чтобы дети могли выпрыгнуть. Лидуська уже спала. Прислушались. В квартире стояла тишина. Саша вышел из спальни, чтобы проверить, что отец делает. А он сидит на стуле у мойки и под краном моет топор. Саша спрашивает, что он делает? А он отвечает, что сейчас хочет рубить мать. «А зачем мыть-то?» спросил Саша. А тот отвечает, что не хочет занести инфекцию. Как тебе такой «концерт»?
– Да! Дела! У него, наверное, горячка. Он уже не соображает, что творит. А предлагала ему лечиться от запоя?
– Конечно.
– А он?
– Говорит, что это я алкоголик. А он просто расслабляется от работы и от вас. И говорить, что это мне надо лечиться. Как ты смотришь на такой ответ? И что мне теперь делать?
– Надо с ним кончать. Бросить его. Или может получиться, как у нашего летчика, который убил жену и ребенка. А когда попал в больницу и пришел в себя, узнал, что натворил. Тут же вырвал себе глаз. А что толку? Семью-то убил.
     Мы долго разговаривали с братом. О своей жизни он старался умалчивать. Все больше решали, как дальше  поступить мне. Я ему поведала, что умоляла Леонида оставить нас и уехать, а мы бы остались в квартире. Но он категорично отказался.
     К вечеру пришла сноха, и мы умолкли. Мы с ней, любезно встретились, хотя я давно перестала её уважать. И так же, внешне для приличия, доброжелательно  распрощались. Я ушла. Всю дорогу мои глаза не высыхали от слез. Я плакала из-за того, что в жизни добро не цениться. Жалела брата за его случайный выбор. Судьба не слишком баловала его и меня.

12 июля 1977 год.

     Прибыв в Нижневартовск, пятиэтажный дом Шурика нашла без труда. Двухкомнатная квартира со всеми городскими удобствами возникла перед моим взором. Комнаты обставлены всем необходимым для жизни. Так как я прибыла к вечеру, домочадцы были все в сборе. Брат и племянница встретили доброжелательно. Только сноха, хотя и любезно улыбалась, но была равнодушна к моему появлению. Обменявшись несколькими фразами о жизни, мы сели за стол. Ужин проходил не многословно. Больше всего говоривали мы с братом. Он заранее знал причину моего пребывания. Как бы в скользь сообщил, что договорился с одним знакомым начальником по поводу моей работы. Начальник обещал предоставить для семьи квартиру и снабдить всем необходимым.
Не тратя времени, я на следующее утро отправилась на аэропорт. Вокруг кассы толпился безбилетный народ. В основном мужчины крепкого телосложения, в кирзовых и геологических сапогах, в бре¬зентовых куртках и робах, с лицами "убойных молотков". Среди них были рабочие, нефтяники, строители и совсем единицы из интеллигенции. Еще меньше женщин, но из категории породистых и напористых. Если бы новичок бросил взгляд на присутствующих субъектов, несомненно,  оценил бы, что только такой дерзкий народец смог построить на болоте города Нижневартовск и Стрежевой, успешно добывать нефть и совершать любые преобразования сурового, здешнего края. Этому грубому и уверенному в себе человеку "палец в рот" не ложи, иначе пожалеешь.      
     Меня удивило и другое. Никто не желал занимать очередь. Каждый хотел испытать собственную силу, пробираясь на пролом. Понаблюдав за хаотичной толпой, взвесив и оценив обстановку, я примостилась ближе к витрине, за которой виднелись грузные три кассирши. Две, как наблюдательницы, и одна у окошечка продавала билеты столпотворению. Ее нагловатый мужицкий голос, с бранью  громко доносился до входной двери тесного душного зала:
– Следующий! Куда? Закрой пасть! Не заткнешься, не получишь билета.               
     В ответ мало кто хамил. Большая часть молчала. Каждому не хотелось остаться без билета. А лететь необходимо.
– Н-н-н да, – тихо прошептала я, а про себя подумала: – Это тебе не райкомовские и  даже не школьные представители. У этой категории, что на уме, то на языке. Видно сегодня не улететь.
     Крепко держась за металлическое перила, я все же начинала медленно продвигаться за людской  стеной. Может быть, и что-то получилось, если бы сзади не примостился один громило, который все испортил. Тяжело сопя, он словно сплющил мое тело. Я недовольно заерзала на месте, стараясь освободиться от острых его кулаков, боль¬но давящих в мою спину.
– Будьте добры, оставьте меня в покое, – попросила я.
– Не нравится? Вылезай из очереди.
–Где он видит очередь? – со злостью подумала я.
     Мои слова не подействовали. Мужик втиснул на перила  массивный локоть и с силой оторвал меня от спасительной точи. И я тут же оказалась в хвосте. Таких попыток проделала несколько, и каждый раз была отброшена на последний план. Вновь и вновь в стороне высматривала слабое звено толпы, ища короткий путь к намеченной цели. Вероятно, я выглядела рыжей лисой из басни  Крылова, которая ходила вокруг кувшина.
     Время шло, но куча не рассасывалась. Наоборот вливались новые пассажиры. Окончательно была уверена, что сегодня улететь невозможно.
        Неожиданно перед моим носом появился мужчина лет сорока, в одежде геолога, с обаятельным лицом.
        –Давайте попробуем протиснуться вдоль витрины. Держитесь за меня… крепко и не отпускаетесь, –доброжелательно предложил он. Не раздумывая, я согласилась. К нашей авантюре  присоединился другой человек, в такой же одежде, коренастый, с привлекательной  внешностью, умным милым лицом. Его русые волосы были подстрижены под ежик.
–Держитесь за мужчину, – и  указал на первого: – Я буду помогать вам, – и вцепился в плечи человека, с которым постоянно переглядывался.
Я оказалась в удобном кольце. Втроем мы стали продвигаться к кассе. Мои телохранители  так аккуратно оберегали, что посторонние локти не касались меня. И когда были у цели, первый, отодвинув толпу, уступил мне  место  у кассы.
– Вам куда? – заорала грузная кассирша.
– В Ново-Аганск.
– Куда?! Говорите громче. Не видите, какой шум стоит, а вы пищите как комар.
Я  повторила, но она не услышала. На помощь пришел мужчина, громко выкрикнув, под моим ухом.
         – Да!Да! Он правильно сказал, – тряся  головой, подтверждала я: – А вы, что тоже туда летите? – не оглядываясь, спросила незнакомца, что продолжал оберегать.
        – Нет. Я лечу дальше. И билет у меня в кармане.
     Людская волна так колыхалась, что казалось, вот-вот выдавит нас, как пасту из тюбика.         
– Как долго выписывает  билет, – волновалась я.
–Теперь уже все позади, – уговаривал мужчина, продолжая ограждать меня от натиска. И как только билет оказался в моих руках, он выдернул меня из толпы, увлекая за собой на свободное место, где больше воздуха и меньше лиц.
– Так вам не нужен билет? – переспросила я.
– Конечно, нет.
– А почему вы лезли вместе со мной? 
          – Мы с коллегой помогли вам.
          – Зачем?            
          – Просто так. Мы сидели в креслах и следили за толпой. Остано¬вили взгляд на симпатичной особе. Смеялись, как вы ходили вокруг да около. В начале было смешно, а потом стало жалко, и решили помочь.
         И только сейчас, очень осторожно, мельком я взглянула на благодетеля  другими глазами. Передо мной стоял мужчина, примерно моего возраста, крепкого телосложения, коренастый, чудь выше меня. Иногда мне казалось, что его загорелое волевое лицо находилось почти напротив. В его поведении и манере говорить не было навязчивости, но в то же время присутствовало какое-то особое доверительнее отношение и не вызывало никакого сомнения в искренности.
         – А вы с другом, куда держите путь? – полюбопытствовала я
         – Дальше на Север. В город Ноябрьское. Мы геологи. Едим группой. Вон мои коллеги! Там, где стоят рюкзаки.
         Только сейчас я заметила, что у незнакомца из-под ветровки виднелся черный галстук. Геологические сапоги были начищены.
         – Не желаете спуститься на первый этаж, ближе к свежему воздуху?  Здесь душновато. Большое скопление народа, – предложил мужчина.
        Не отвечая на вопрос, я направилась к выходу. Он последовал за мной. В зале первого этажа  было спокойнее. Но отсутствовали кресла, и люди сидели, кто, где мог, включая широкие подоконники. Мы отошли ближе к выходу. Я уперлась спиной о прохладную стену. Мужчина встал напротив. Некоторое время, мы молчали. Потом он стал вспоминать и смешно пересказывать, как я ходила вокруг, да около толпы. Мы смеялись. Но дальше этого сюжета разговор не двигался. Меня уже стало раздражать присутствие незнакомца, который тоже мучился  от какой-то мысли. Он бросал взгляд по сторонам и переминался с ноги на ногу. И курил одну сигарету за другой. А я подумывала, как отойти от него.
          – Когда ваш рейс?
          – Из-за плохой поводы рейс задерживается, – сообщил он: –
Вы, по какому вопросу едите в Ново-Аганск? – вдруг, спросил незнакомец.
– Хочу устроиться на работу.
– Мы переезжаем на новое место. Поедимте с нами?
          – Спасибо,–  промямлила я от неожиданного предложения. И кем же?
          – Кем пожелаете. Я начальник партии. Устрою туда, где будет вам угодно.  Согласитесь... Можно...– и он умолк. После паузы, смущаясь и стеснительно  улыбаясь,  добавил: – Можно и женой.
– Чьей?
– Моей.
– Как это? Так быстро? С ходу?
– Я  возрастной «мальчик», но вот уже, пять лет, не женат.  Детей никогда не было. На "большой земле" квартиру отдал бывшей жене. Она не захотела "мотаться" со мной по Северу. Но у меня работа такая. Что поделаешь? Мы разошлись. Она живет с другим человеком. И кажется, счастлива. Не волнуй¬тесь. Если понадобиться, то квартира у нас всегда будет.
         – Я не волнуюсь. Но вы не спросили меня. Кто и что из себя пред¬ставляю.
         – Откровенно говоря, меня не интересует ваше прошлое. Но если для вас важно? То поделитесь.
         – Я мать троих детей. Двои уже взрослые, а третьей четыре года. Ну, как? Не напугались?
         – Отлично! – воскликнул мужчина, широко улыбаясь, обнажая ровные белые зубы: – У меня появятся, трои детей. Всю жизнь мечтал, но судьба обделила. Это счастье! О нем можно только мечтать.
Его нагловатость меня разозлила, и я решила охладить его северный пыл:
– Не радуйтесь. Я замужем.
–Да? – и с чистовыбритого лица сошла улыбка: – Жаль. Очень жаль: – и, помолчав, добавил, – А покинуть его нельзя? Не боитесь... я буду им отличным отцом. Во мне столько не истраченной любви... Поедимте с нами? Вы, возможно, не верите мне. Пойдемте к нашей группе. Я познакомлю вас. Они подтвердят, что у меня никого нет. Я не гуляка. Сами понимаете... начальник должен быть примером. Иначе..., – и не договорив о себе, принялся убеждать, приводить все доводи и расчеты моего будущего поло¬жения. И что дети смогут учиться там где будет им угодно. Перед ними откроются все двери учебных заведений, а главное моя жизнь превратит¬ся в рай.
         Я долго слушала его мягкий голос. Он звучал красиво, но мне было не до него.  Я устала слушать. Мужчина, вероятно, заметил:
          – Не убедил. Очень жал. Будем считать, мне не повезло. Вот уже несколько лет, мне никто не нравился. Встретил вас и в душе, что-то всколыхнулось. Я почему-то, уверен, что у нас с вами все получилось бы.  Но..., видимо, вы слишком сильно любите мужа. Завидую ему. Извините за беспокойство. Не думайте обо мне плохо.  Я говори от чистого сердца. Если бы не эта обстановка, то было бы все иначе.... Еще раз... извините меня, – грустно  улыбаясь и пятясь задом,  он удалился.
         Я с обличением вздохнула. Поверила ли я? Не знаю. В душе была пустота. Моя недавняя боль настолько свежа, что думать о ком-то и тем более о замужестве... Не хотелось. Я давно потеряла веру в мужчин, а тем более в счастье. Все только красивые слова и обещания. И потом… у мена есть, для кого жить. Надо устроить детей учиться и вырастить мою малышку. Только им я по настоящему нужна.
         Не успела подумать, как передо мной вырос, тот же незнакомец. Подняв  глаза, я вздрогнула.
– Мы напугали вас.  Извините.
– Ничего страшного. Я задумалась, – улыбаясь, ответила я.
         –Пришел ни один. С другом. Вы его уже знаете. Он скажет вам то, что следовало бы услышать. 
         – О чем? – и я перевела взгляд на второго.
          – Мы работаем вместе много лет, – и положил руку на плечо своего коллеги: – Он начальник, а я главный инженер. Мы тут посоветовались и решили уговорить вас ехать с нами на работу. Если, конечно не желаете быть его женой,  чего он так заслуживает.
– Спасибо за предложение. Но моя специальность не подходит к вашей работе. Извините, что разочаровываю вас обоих.


                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.



               
               


Адрес: Московская обл, г. Воскресенск
            
            


Рецензии