Питер, 9

                Питер, 9*…





,,…ибо благоденствие нашего мира зависит не только от исторических, но и от житейских деяний, и если ваши и мои дела обстоят не так скверно как могли бы, мы во многом обязаны этим людям, которые жили рядом с нами, незаметно и честно и покоятся в безвестных могилах’’.
                Джордж  Элиот.  «Милдмарч».


Часть первая.
Сварной.

         Раньше было интересно в Питере. В юности, - конечно... Когда чего-то понимать стал, - где веселей, в Москву захотел  жить. А приехал в Питер. Думаю надолго, но не навсегда. Так решил: Москва подождёт пока, она у меня типа гостиной будет, успеется значит ещё… И там не оставаться. Мне ещё домой надо, в город -городок в Казахстане, обязательно, я - оттуда.    Не может же человек без спальни жить. Говорят - может. Хоть всю жизнь в четырёх стенах, и ничего ему...  Со мной тоже, ничего, но надо.   А Питер нынче - как кухня: просто, как есть и чем богаты. Покурить спокойно, подумать, и чайник под рукой.
На кухне и лучше. У меня там обычно кабинет рабочий. И мастерская. Вот и «помастерим» тут пока. Как то так… Мне всё понятно. Жене - нет. Жалеет теперь. Себя. А я думаю - у меня ещё и , «балкон» будет! Лоджия такая, - (хорошо летом на ней в теньке водку пить), - в смысле, какая-нибудь там - София, Варшава, Рига,   Прага… «Мансарда» - во Францию поедем куда… «Кладовки»:  Нью-Йорк, Таллинн, Буэнос-Айрес, Мадрид, Токио, Берлин и Лондон. Потому что нельзя  без кладовки. У меня в ней, много нужных и ценных вещей обычно прячется: наброски, инструмент, деньги про запас, стихи  попадаются, и вообще, всё то, что ещё пригодится и выкинуть жалко. Я мужик хозяйственный, бережливый. Одинокий. Вес средний. Я улыбнулся: так размышлять, в города играть - дураком можно стать. Замороженным.
Однако дачу отстрою. Построю. Сам. Ещё и не одну, большую и маленькую, по настроению,  для детей и для работы, для друзей и для ...  И для праздников. Где же, как же, - художник и без дачи, - мало таких, и все непризнанные. Камин мне надо. Его, наверное, сейчас строить начну  …, - ( околею скоро, хоть костёр разводи). Парную, - это будет вторая ,, постройка’’, и винный погреб - обязательно.
Так долго... Я плюнул.
Явится он или нет?! Сука. Посмотрел на часы. Ща  запою про ямщика. Он хочет шобы я сдох за его ящики… И ведь не уйдёшь же: паспорт у него мой. Я кивнул   себе - сдохну за свой паспорт - другое дело. Погибну, как гражданин погибшего государства, а не уйду. Кому я нужен : одинокий, без паспорта’’…    Едет! ,,Ясный мой свет’’. Слава богу.
При-и-е-ехал.  Значит, я доторговал этим чёртовым  пивом, на этом чёртовом морозе.
      -   Ты молодец, - заметил я, - ненамного опоздал.
- Замёрз?
-    Свежо. Ты, мудак, издеваешься что ли? Минус тридцать!
-     Где?!
- … !
- … минус двадцать два утром было, а на солнце… - настолько интеллигентно, не обращая внимания на мои нервы, поддержал он беседу, что я бессильно развеселился:
- А это Ташкент-машкент?! Витя! Ты в своём уме? Вот вы питерские милосердные…Да у меня за десять часов вашего семейного бизнеса минус двестидвадцать  получилось! И я ещё час тут стою! То-о-оргую, и мороз меня не берёт! Вы пиво и то каждые два часа подвозите, боитесь, что замёрзнет, укутывай, говорите… кому оно только нужно сегодня! А я, по-твоему, от белого медведя родился?!
- Но ведь покупают же…
Восемнадцатилетний Витя говорил по столичному безразлично-дружелюбно, и был точен в комментариях:
      -     день у тебя восьмичасовой, а я на сорок минут всего опоздал.
- На сорок, - я посмотрел на часы, а ты время не со склада считаешь? Или у меня почасовая? В восемь из дома вышел, и в семь я ещё здесь стою! Ты сопляк издеваешься что ли?! А утром, ты …
- Ну не на час же…А зато ты больше всех продал.
Надо выдохнуть.
- Жалеют и покупают. Давай мой документ, залог вашего благосостояния, и моего стояния…
- Сначала деньги.
Пересчитали тару. Я вручил ему вырученные деньги, забирая свои заработанные. Пнул носком ботинка штабель пустых ящиков:
- Витёк, забрось,  я ни рук, ни ног не чувствую, - забрал и спрятал родные документы, кивнул: - пока.
- Давай я тебя подброшу немного…Лампочка у меня моргает, бензин на нуле,- не глядя на меня, привычно поддерживал разговор Витя, - целый день печку гоняю,- делился он, закидывая ящики в будку грузовика,-   такой весны с блокады не было, бабка говорит…А мать говорит…
Меня это мало интересовало, я развернулся.
- Тебя завтра ждать? - окликнул меня он.
- Не знаю, нет, холодно, посмотрим. Давай, я побежал.
- Утром на склад, если что.
- Ага.
       Засунув кулаки в варежки в карманах куртки, я действительно побежал лёгким бегом в метро. Я, правда, очень замёрз, продрог - не то слово. Я уже давно хотел в метро.
И думал, что когда всё это кончится, я войду в тёплую станцию метрополитена. Отогреюсь. Это рядом - тридцать метров. Там не здесь. И мне не надо ,,ни шоколада, ни мармелада,’’ни в парную , ни водки, ни к камину, ни даже в тёплую постель с девушкой.
Всё это было хорошо, но мне сейчас нужно просто освободить своё лицо от ветра, расслабить плечи, и хотя бы пятнадцать минут дать своим  пальцам спокойно посидеть в варежках. Они у меня только и делали, что сжимались и разжимались, брались за холодные, а потом ледяные бутылки с пивом, считали деньги, отдавали сдачу. Боже мой, я ненавидел мороз так, что хотел с ним драться, он безразлично морозил меня просто так… А первые часов пять я не плохо держался.
И это скоро весна! Красна. Из внутреннего кармана куртки я достал модную нынче, из мелко рифленой нержавейки фляжку,– подарок товарища. Водка в ней ещё пахла коньяком. Проходящий мимо дедушка в спортивной шапочке с коньками на груди строго  высказал мне всё взглядом. Мелкий глоток водки не вызвал  вкусовых ощущений, я заметил направляющегося ко мне местного сержанта, сделал ему понимающий знак рукой, кивнул и убрал фляжку в карман. Я не хотел больше думать о холоде, я не мог ему отомстить.
Да и не долго ему осталось, весна все-таки…
Сжимая и разжимая пальцы, отогреваюсь.
 Вспоминаю и с удовольствием ,,освобождаю” уши - откидываю капюшоны ,-на мне их два: от куртки, и от ,,кенгурухи”, снимаю связанную простой резинкой шапочку (жена вязала, она хорошо вяжет).Покрутил головой, похрустел шеей, поправил волосы,-лучше стало. Рассматривая, переворачивая ладони –успокоил дыхание, поглядывая на людей, согрелся.
Люди как люди, а как начнут пиво покупать… Пора домой.
Теперь я спокойно вышел на улицу в сумерки и закурил. Сейчас поеду. Наверное и правда дурацкая привычка: прежде чем что-то начать, куда-то идти, или что-то делать, если не тороплюсь, обычно выкуриваю сигарету. Думаю ни о чём, хотя стараюсь прокрутить в голове то, что надо, даже любую пустяковину. Бывшая жена постоянно кричала: ,,Ну что значит: ,,Щас покурю спокойно”?! Тебе что, кто-то мешал пять минут назад?! Мясо порубить - ,,щас покурю”; за картошкой сходить -,,щас покурю”; из гостей уйти -,,щас покурим и пойдём”, когда ты уже накуришься наконец?! Зубы почистил,спать, и то ,,покурю”.Ты сразу ничего не можешь сделать, а потом курить?”
,,- Могу,- соглашался иной раз я, -а я тебе мешаю что ли? Ведь не горит же? - дай покурить спокойно…” ,,Опять  спокойно ?! -  и т.д… И хоть стреляй её: с легкостью депутата от оппозиции  находила новые претензии.
Сигарета выкурилась, я выкинул фильтр под ноги  желающим согреться. (Руки и не мёрзли теперь совсем, я его победил).
Уже нормальным шагом, (с работы человек), придерживая дверь, доставая жетон, направился к эскалатору.
    Девушки бегают, - хоп, и проскочила. Коза, какая! Я бы так не смог. Тренироваться нужно. Или попробовать как-нибудь… Угонишься за ней, как же… Шею сломаешь.
На «Гражданке»  купил пять плюшек в пакете, сигарет, сигарет на завтра, десять долларов, и газету. Шёл с ней, имитируя интеллигента. Вошёл в роль (имитатор), - продал пять долларов и поел. Так не накопишь. Сложил салфетку , кивнул официантке.  Да и фигли копить, если надо лучше зарабатывать. Сел в автобус и поехал домой - в общагу. В общаге у меня старый приятель, он жил с девчонкой в её комнате, а я, теперь, благодаря этому - в его. Так мы и жили. Мой друг любил говорить по этому поводу: «сначала они жили бедно, а потом их обокрали…»
    На конечной остановке я легко выпрыгнул из автобуса последним. Я бы ещё минут пятнадцать – двадцать покатался. С удовольствием: тепло, светло, а за окошком Питер, ночной уже, мелькает, двигатель урчит спокойно, по домашнему, и люди вокруг всё приличные - места всем хватает…Хорошо. Вот только за проезд надо платить, тем более, так доволен. Надо конечно, да не время сейчас деньгами мусорить. А ведь многие люди лишены такого простого человеческого счастья: замёрзнуть у метро с пивом и отогреться в тёплом автобусе.  ЛИАЗе дребезжащем. Им - не доступно. И некоторых даже  палкой в автобус не загонишь (не то, что поторговать на морозе), ездят одиноко в собственных машинах не осознавая жизни по полной программе. Не понимая роли и величия ОБЩЕСТВЕННОГО транспорта. А на деньги этих налогоплательщикооов этот транспорт и покупается, малыш.
Спасибо. Что много дала ты         Понять мне родная страна        (деньгами не давала).
Ну, сёдня дала малость. И то хлеб. Даже плюшки - будем справедливы. Нам много не надо: автобус тёплый, да плюшку сладку. Да девку мягку. Та книжку с устатку. Вот так наши и вырастают. Чего-то ожесточённый я сегодня. Правильно, промёрз как собака и устал. Чушь лезет всякая: дала - не дала …Одно на уме,  Кто тебе виноват? Как - то этот тип поведения  называется… Из огня да в полымя. С самоагрессии половина психов и революционеров  начинает. Нормально у тебя всё идёт. Иронично, самокритично. Мужчина без денег - мужчина бездельник. Или дурак или не повезло. Возможно составление ,,коктейля… Ты остановишься сегодня или нет?   «Лучшее лекарство от всех бед - это работа», - Хеменгуей сказал. Непонятно, чего только застрелился, имея рецепт такой путёвый… Депрессия… А у кого её не было?  Лев Толстой же выжил.
    Общежитие бодро горело сотнями окон всех двенадцати этажей. В лифте я спрятал  шапку в карман, расстегнулся. Это не студенческое общежитие:  в  вестибюле детей, как обычно,- навалом. В прямом, иной раз, смысле. Это хорошо. Им хорошо и родителям хорошо. Единственный и существенный плюс от - того, что они живут в общежитии:  семь месяцев в году темнеет рано, и холодно – маленьким на улицу нельзя толком (к тому же дороги, машины, маньяки,- не дай бог), а тут!- Раздолье вестибюльное, все под присмотром; соседей море, их детей тоже, сухо, тепло, светло, места хватает, машин никаких, родители рядом (через стекло смотрят), дети вместе - нескучно, и дитё никакое никуда не сбежит,- с вахты не выпустят. Замечательно: развиваются активно, и - коллективно. А мои, например, вечерами дома сидят - изведут.      
Зигзагами, контролируя резвые догонялки, передвижение трехколесных велосипедистов, траектории мячиков и их бегущих и ползущих обладателей, я прошёл на кухню. Здороваются со мной уже как со своим, местным - примелькался. Из кухни, по коридору, (чистому, здесь следят), мимо мусоропровода, и – всё. Я побренчал костяшками пальцев по двери.                -Открыто, - услышал я Ленкин голос.
Как обычно; радио работает, (на мой взгляд, - орёт), телевизор тоже, «делом занимается» - изображает без звука, а наши - на диване.
- Привет, - улыбнулся я Ленке и поздоровался с Колей за руку. ( Он, не глядя, протянул мне руку).
- Будешь есть? - спросила Ленка, - суп ещё горячий.
- Нет, спасибо, я уже ел в кафе.
- А пиво будешь?- предложил Коля, - еще холодное.
-    Пошел ты, парень.
 Я вытянул из под капюшонов шарф, повесил его на спинку стула, сел, вытянул ноги на другой, прокомментировал:
-  Лучше суп, «еще горячий».
- Что делал?
- С пивом день стоял, мерз, за десять баксов, а ты?
-  Кофе с Виталиком попили, проболтались целый день, и всё.
- Я удивляюсь, - заметила Ленка, считая петли, - как ты ещё трезвый домой приехал, Коля?
- Я сам удивляюсь, как мы с ним так трезвые разошлись, - согласился Коля, - Привет тебе.
Я кивнул, предложил:
- Давайте чай пить.
- А мы уже пили.
- С плюшками. У меня есть.
- О-о, с плю-юшками, - это меняет дело, - оживился Коля и теперь отвлекся от экрана, напоминающего открытую форточку в ненастную погоду, и только посмотрел на стол. Мне стало интересно о чем «там» говорят. Я прошел по ковру, включил звук телевизора и убавил громкость приемника.
- Начинается, - констатировал Коля, и только, наконец, посмотрел на меня.
- Пошли покурим ,- предложил я.
- Вот так и знал, что ты сейчас именно это скажешь, - заулыбался Коля, для себя выдумывая: - когда тебя нет, я полпачки в день выкуриваю. Тебя, или Виталика, - уточнил он. Нехотя перекатываясь по дивану, он соизволил встать, потянулся.
- Может, ты и пьешь меньше, - предположил я и сделал обманное движение левой вверх, собираясь чуть дать ему правой «под дых», - чтоб не расслаблялся.
 Он, ну как обычно, моментально и четко среагировал. Сука. И жестко.
- Черт, - я отдернул руку, - Молодец, а легче нельзя?
- Нет. С тобой, - никак нет, - категорично ответил Коля. И видя, что я еще  собираюсь что- то «произвести», быстро и цепко взял меня за горло пальцами.
- Всё, - согласился я, - пошли курить.
Снял с себя куртку, стащил кенгуруху, расшнуровал  ботинки, выпрямился с наслаждением, отводя  напряжённые руки назад, и до хруста в шее запрокидывая голову - хорошо! - и получил в живот от Кольки. Так.
- Всё, всё, всё, - Коля, усмехаясь отступал к шторам.
- Дуся, - вкрадчиво начал я, двигаясь осторожно вперёд ,- вы сами этого хотели…
- Мы не хотели, мы курить собирались, - напомнил Коля, - Лен! Дай чёньдь по тяжелее - А! – крик утонул в манёврах боевых действий.
- Как дети,- отозвалась Лена , - вот только оборвите шторы…
- Пошли уже.
Мы вышли в коридор : в комнате Ленка проводила  очередную войну с курением.
Стряхивая пепел в металлическую банку за батарею, мы поболтали о делах и о прожитом дне. Я ещё прикладывал ладошки к гладкому, от толстых слоёв краски, тёплому чугуну, - «про запас».
Пили чай все вместе. Я все-таки намёрзся и подустал сегодня, поэтому сказал, что пойду к себе,  в свою - Колькину комнату.
- Возьми простыню и покрывало,– крикнула Ленка когда я уже прикрывал за собой дверь.
- Да не надо ,- отозвался я.
- Заходи если что, я долго спать не буду, - бросил  вдогонку Колька.
- Ну.
Я знаю их очень давно, - они даже жили вместе ещё до того, как я познакомился со своей женой. А Кольку со школы. Мы учились недолго, - пару последних лет, в одном классе. Отец у него тоже майор, только пожарный,  в отставке уже…   Высокий, часто небритый,  спокойный, весёлый, несуетливый и чуждый сентиментальности путёвый товарищ, он умеет вести себя иной раз так, как я не умею. Колян свой. Уважают его все, кто хорошо знает. Тоже, в равной мере, можно сказать и о Ленке. Они, вообще, по-моему, подходят друг к другу очень хорошо.
     И у меня в комнате хорошо. Ничего. Главное, что иногда, никого. Чисто, холодно, тихо. Пыль притаилась. Она вечная, безмолвная и вездесущая. Мудрая!  Была во все времена. И мы все ею будем. Она у меня за старшего, пока меня нет. Два дня вот не было…
       -    Ну, здравствуй, дорогая,– я провел пальцем по полировке стола.
 Сдунул. Смету завтра, вытру. Она не обижается. Свойская пыль. «Занимайся, мол, человек, раз надо».
Слева в углу стол, справа в углу спальный мешок, пара стульев в ассортименте, торшер посередине. Покойно как-то. По-моему, все дело в торшере: его свет напоминал мне круг от света лампы на столе, у меня на кухне, дома. Обустроенность и привычки. Он освещал полкомнаты, а больше мне не нужно было. Дальше полы, все та же пыль на них и сумрак. Я бросил газету под ноги, рядом со спальным мешком и включил торшер кнопкой на полу - она всегда там лежала ,- (самодельный включатель, спутанный проводами), когда мне нужно было зажечь свет, я просто наступал на нее, и всё.
«Очень опасно»,- говорил Коля.  А я думаю, что нет, - подошвы-то резиновые. Да и я же не слон. Повернулся, толкнул дверь, прошел, задернул шторы. Сел рядом с газетой на спальный мешок. Закурил. Не торопясь. Мешок пухлый, дорогой и теплый , черного цвета с пуговицами и пингвинами. На него я денег не пожалел. Всегда хотел такой иметь - на всякий случай, надежный. Даже когда перестал с батей охотиться и на рыбалку ездить. (Он там и не особенно нужен. В машине - так, у костра спать – прожечь можно). Но не будешь же имея жену, спать в мешке. Дети подрастут, подумают – идиот. Если только на балконе спать. Это дело. Вот бы она «обрадовалась» – то на кухне, то на балконе, то с книжкой, то с сигаретой, а ночью – в мешке. Золотой муж. И купить бы не дала. В походы-то я не хожу. Нынче я мог его себе позволить. Во-первых; я живу один, с женой развелись, (и теперь как в одном длинном походе). Во-вторых удобно: минимум постельных принадлежностей, и тепло. А у меня тут, бывало, из не заделанных  щелей окна, дул не только ветер, но и сыпался снег, в сильные морозы, по утрам, за шторами на подоконнике, он даже не таял. Мне не лень заделывать, меня это устраивает: люблю свежий воздух, а с моими сигаретами у меня бы его никогда не было, если бы не эта, естественная, обусловленная ледяной погодой, вентиляция . А если я не только ночевал, но и жил здесь, то тщательно задергивал выцветшие плотные зеленые шторы, ( которые, подозреваю, можно назвать портьеры, не удивлюсь, если выяснится, что они еще с до блокадного Ленинграда), и включал обогреватель из куска асбоцементной трубы, в две спирали, было нормально. Только тогда задутый ветром снег тает, и надо мешок защищать – плотину из тряпок строить. От «разлива талых вод», иначе пух в нём, на полу, и за неделю не высохнет, - такое уже бывало.
Переоделся в вязаную рубаху и широкие спортивные штаны. Тапочки. Я домашний человек. Могу, конечно, и неделю ботинки с джинсами не снимать, но тапочки где-то должны быть. Если что, - то они у меня в сумке.
С чайником ушёл на кухню. Никого. Газ как обычно горит. Вечный огонь. Поставил чайник, дожидаясь пока он закипит, читал газету, оставляя самое интересное - «требуются» на потом. У себя заварил чай. Посидел за столом, посмотрел в пустоту. Подумал. Может выпить. Можно и не кривляться с самим собой. Желание это было настроением,  - последний час я просто тянул время. Колька сразу учуял. Поэтому вряд ли зайдёт.  Ленку тоже надо уважать, она ещё не шумит, а просто жалуется, как я слышал: « …ну что вы напиваетесь через день, и сидите:  а если; а помнишь; сейчас надо, ага, давай, и, - опять …Когда вы уже «дадите» наконец?..» « - Не мужское это дело – давать», –  рубил Колька, по голосу мрачный от своего  выверта.  (Дальше  я даже слушать не стал, ушёл от двери и всё.) Пить конечно надо меньше. А кому этот совет продать?
Сегодня Колька с Ленкой. Оно и к лучшему.
Мы столько вместе  перепили, а ни один из нас ни черта не делает  в этой жизни, и частые пьянки – пустые досужьи разговоры, воспоминания, представления, загадывания; толку…Как больные. А ведь никто не мешает. Нужно просто добиваться .
Пиво не пойду продавать. На ближайшее время это однозначно. Никуда от меня этот «бизнес» не денется. (Долго ждал пока смогу так сказать). Хоть тут себя зарекомендовал. Денег на блок сигарет хватит, еды – консервантов и концентратов на две недели. Это радует, - свобода.      
«Нужно только выучиться ждать, нужно быть спокойным и упрямым…» – золотые слова. С одним этим сокровищем и помереть можно. И дети твои пусть ждут, пока ты выучишься? И все таки, то\, что не твоё – тебе не нужно.
Достал конфеты. Конфеты ешь. Подумаешь, - деньги же детям отослал…  Самоагрессия – последняя стадия. Повеселил бы себя... Я разгладил развёрнутый фантик в пальцах.  Бросил его  к паре других, скомкал их, обжал в кулаке, забросил в ботинок. Попал ещё красиво. Отхлебнул чая, прополоскал рот. Оторвался от стула. В левом углу комнаты, у двери, шкаф встроенный, обоями обклеенный. Распахнул лёгкую дверцу. За стопкой вещей две пробки. Виски для студенток. Пойдём, прозрачная.  Почти половина, – чуть больше, «Сибирской» водки.
Всё вроде бы знаю. Такое ощущение - собрался давно, вот только на дорожку никак не насижусь.
Интересно, как там дома. Пишут – нормально. И у меня нормально. Нормально живём значит. Я выпил - за нормально. Мне везло до сих пор : с родителями; здоровьем; умом; детьми; женой; друзьями; бабушками и дедушками ; - я ими всеми могу гордиться, значит я счастливый человек, и надеюсь, тенденция будет сохраняться. Выпил за них за всех, и за тенденцию, и чтоб им также повезло и со мной. Ёмко пью. Серьезно, - и жена нормальная была, и не разводились бы, если бы не её глупость и тяга к  самоутверждению через бизнес в маркетинговых компаниях. Нормальному мужику это выдержать трудно. Я и не выдержал. Пусть всё хорошо у неё будет. Сейчас бы сказала: «За это можешь не пить, пропусти хоть рюмку». Выпью. Мне почему-то вспомнился папа, с одним характерным выражением лица, и я по -доброму усмехнулся.
Он у меня офицер. Настоящий. Таких мало, такие даже если отступают, не сдаются. Они не меняют убеждений с рождения. А растут они у них как деревья , чем старше - тем шире в обхвате. Метания им не ведомы. Корни – вниз, крона – вверх . И хоть на севере диком. Стабильно три-четыре раза в неделю пьяный, сильный, чистоплотный, вспыльчивый человек. Категоричность – худшая черта. Сиюминутная, и глупая какая-то. Профессиональная, приобретённая болезнь, большинства военачальников. Раздражительность не мешала ему быть педантичным, образ жизни утверждался родом занятий и интересов, годы службы только усугубили вредные привычки.
Никого не трогая, молча страдая от перепоя утром, он приводил себя в порядок. Брился, гладил брюки. Шел выгонять машину из гаража. Открывать в ней все двери и вытряхивать что-то невидимое нормальному человеку из резиновых ковриков. Затем сметать с пола гаража высыпавшуюся из протектора шин высохшую грязь. Все это проделывалось неукоснительно, каждое утро, обязательно снимая с себя верхнюю одежду и шарф. Погодные условия при этом не учитывались. Я успевал замерзнуть зимой (Центральный Казахстан, сухой «ветерок», минус двадцать), пока он этим занимался. Он же равнодушный к морозу, ходил вокруг машины без шинели и шарфа, натирая капот и крылья, блестя кокардой и пуговицами. Я злился и ждал, когда это кончится. Мужики из соседних  гаражей, высунув головы, не удивлялись, а только  здоровались или советовали: «Оделся бы ты, Вань ,- протянет». Все уважали его и часто пили за его счет. Будничные, перед выходными дежурные пьянки, папа  сумел организовать и устроить из них своеобразные открытые вечера в своём гараже для всех друзей и соседей. Профилактика машины, её мытьё, затем – традиционное сжигание мусора, - он его копил всю неделю, в железной бочке рядом с воротами. Хоть горсточку, но сожжет. Дымились промасленные тряпки, с шутками на весь квадрат гаражей, под радио «маяк», сходились и съезжались,  кто с банкой помидор, кто с салом, лещами, коньяком, огурцами, и т.п. - общительные, весёлые люди. Вначале вполне приличные собутыльники.  Загадка превращения приличных в неприличные сковывает мои размышления о многих людях.  У папы на столе уже стояла открытая пара – банка тушёнки  и бутылка водки, он между делом пригублял, бодро напевая на  украинский лад современные песни. (С годами у него получалось всё веселей).  Тушёнка и водка у нас не переводились. Мать её не ела, отец  всю не выпивал. А за неделю ему в части столько же натаскивали.  После  дружескососедских  посиделок и с мусором у нас в гараже тоже всё было в порядке.               
Как я сейчас понимаю, его ежедневное; стояние у гладильной доски, подметание, натирание, и еженедельное сжигание  мусора, и есть  аутотренинг. На день, на жизнь.
Папа, папа… Страсть к упорядочному, только ему ведомому  нагромождению предметов, аккуратным стопочкам, кучкам, тряпкам и тряпочкам, так же как «утренний моцион» и сжигательный ритуал, выводили меня из себя. Я иронизировал. Но лучше было не лезть. Никому. К трезвому. Даже старшему по званию, хоть из генштаба, не следовало учить папу жить. (Инциденты были).  Вот такой парадокс: пьяный же он благодушно прощал критику собственных убеждений.  Естественно, что до такого состояния его ещё нужно было напоить.
Я люблю своего отца. И сейчас ещё сильнее. (Не взирая на его отвратное пьяное состояние и спесивость). В детстве я  слепо хотел быть как мой отец – сильным, твёрдым, (о его доброте я не думал), и обязательно офицером, только вообще не буду пить водку.
После расхотел быть офицером. А гладил брюки со второго класса, зарядку делал на совесть, дисциплинировался, много читал, и гордился всем этим, - ложно-тихо-скромный-целеустремлённый. В части часто оставался, напрашивался  под любым предлогом, впечатления от учений, а как я спорил о тактике, - о-ля-ля! Ближе к лучшим солдатам, офицерам. Кумиры в ремнях и погонах. Раскрыв рот слушал. Выполнял беспрекословно, брови морщил решительно. Фотографии того периода мамины любимые. Класса до девятого. А как подрос надоело. Лет в шестнадцать всё внезапно и закончилось. За год до окончания школы. Как-то посмотрел по сторонам, на себя, и на одноклассниц. Они плевать хотели, что я автомат быстрее всех в области собираю. Гордость военрука.
Одноклассники  конечно признавали, подтянуться и пробежать смогу не меньше любого из них, но не курю и всю неделю расхаживаю в парадных офицерских рубашках… (В них я приглянулся только председательше комитета комсомола).  Вначале я «сменил форму одежды». Можно, конечно спорить, - (работу Гегеля «о единстве формы и содержания» я прочитал позднее, в институте), но после этого я изменился не только зрительно. Начались взаимные заигрывания с девушками и внимательное хождение на танцы. Сомнительные игры в карты с девушками и пьянки с приятелями. Появились товарищи и опыт общения с дамами. Цели того периода как у всех в своё время: опыт и товарищей увеличить. Имея ум и деньги это не трудно. Где б я их брал… Где вообще можно взять эти два компонента нормальной жизни в шестнадцать лет.  На улице. И чем сильнее меня это местоположение увлекало, тем меньше интересовали вооружённые силы и среднее образование.
Папа сначала не понял, а потом обиделся. Я ещё ездил с ним на рыбалку, и на охоту, но потихоньку стал для него не своим,  не понятным человеком. Для папы это была трагедия. -(Многое ясно только сейчас.)
- Твой дед был офицером!
- Ну. А другой?
- Чего ты боишься?
- Ничего. Если завтра война, я пойду, ты не беспокойся.  – это было честно.
Он чувствовал, я чувствовал, но понимать друг друга не хотели. Мы часто ссорились. По тому, что я могу так сказать,  видно, что со мной считались. Мало кому так везёт.
Иной раз жалею, что не ушел в офицеры, в военное училище. Ушел я в училище то, что было ближе к дому – профессионально-техническое. Я бы вообще никуда не ходил, но болтаться без дела в то время было не принято начинающему жить молодому человеку, а без денег у меня «болтаться» не получалось.
Кроме того, путь к тунеядству для меня был закрыт еще и папой, который вполне мог проявить себя как Тарас Бульба.
А так , заявив «я в рабочие пойду и скажи, что это плохо», я безразлично оказался в развязанном коллективе ПТУшников.
Пили пиво, ходили на танцы, упивались с бутылки водки и шлялись по ночам. Анаша, дешевые рестораны и женский пол.
Ругаться со мной еще не было глупо, но я считал, что живу по-новому, как надо, и если надо- проживу сам. Да я, вообще-то и меру знал: книжки носил из библиотеки по- старому, четыре в месяц, подзарабатывал кое-как и кое- где, стипендию получал приличную, случалось и звонил, если не приходил ночевать.
Профессия в училище досталась колоритная-«машинист коксовых машин», вредная и денежная (основной фактор, сыгравший роль в критериях отбора).
«Морда черная, зубы золотые»- прокомментировал основные моменты своей трудовой деятельности бригадир-наставник на заводе, безапелляционно подтверждая все сказанное воочию. Перспективы были. Я как только в них разобрался, насторожился: четыре дня с без пятнадцати семи утра ( это в 5.30 вст), четыре дня с трёх до одиннадцати, и четыре дня в ночь- с одиннадцати до семи. Через каждые четыре дня – отсыпной, выходной. Какие тут танцы! Правда, отпустят раньше на пенсию, потом, беззубого, а сейчас вручают бесплатные талоны на молоко за вредность. Молоко я не пью. Я налил рюмочку и «махнул» за здоровье всех машинистов коксовых машин. Там нормальные мужики у печей есть. Один со мной учился, по сей день работает. Наверное.
В армию призвали в восемнадцать, как положено. От призыва убежал, с отцом не разговаривал. Только институт давал законную отсрочку. В ближайший я бы не поступил. Знаний, желаний не было. А вот одно обстоятельство в жизни было. В детском садике(!) я любил рисовать. Именно- любил, а не умел. И там решил – я художник. Теперь, я даже умру с этой уверенностью. А в то время дело на том и закончилось. Я знал, что осталось только научиться.
Видел, что еще не могу , так как хочу, но зато знаю, как надо. Спокойно оставив это на совесть времени, я никуда не торопился. Сейчас, пьяный, как –то справедливо написал на сигаретной пачке : «За жизнь мы платим все желанием ждать».
Творчество как-то стерлось – что я мог с ним поделать, мальчишка, ничего не  знающий и непонимающий жизни, меня больше занимало мое я, и все что к нему прилагается, и все то, чего ему, казалось, не хватает. Свершение благодушно не напоминало о себе, и я забыл о нем, как богатый принц забывает о своем сокровище и троне, зная, что они никуда не денутся.
Как-то сам пришел в художественную школу- но не доучился.
Авантюризм, смелость в принятии решений, неординарность и целеустремленность спали. Честнее сказать - отсутствовали по характеру, и, за неимением необходимого жизненного опыта и желания жить на самом деле, а не перебиваться обычными, легкими и ненужными, подсовываемыми самому себе путями.
«Неожиданно», перед тем, как мне исполнилось 17 лет и пора уже было заканчивать училище, у меня появилась судимость. «Детская», и , слава Богу, условная, с отсрочкой приговора на три года. А дело было так: прознав со своими товарищами про тот факт, что в Питере (тогда еще в Ленинграде, стакан анаши стоит до ста рублей, а спичечный коробок «без горки» имеет твердую таксу- «четвертак», мы, возмущенные   глупой бедностью, начали осваивать «престижную» профессию наркоторговцев. «Благо» - в Казахстане этой травы море, и даже там, где она не растет цена за стакан, в розницу, в «базарный день» не превышает все те же 25 рублей, - 400% !  А где её родина – рви так, только шнурки завязывай крепко : милиция все-таки в те времена уже начинала гонять и даже кого-то ловила, особенно не местных и тех, у кого денег нет.
Южный Казахстан с его менталитетом, отпугнул нас. Съездив раз в Чу, мы сообразили, что незачем заводить сомнительную дружбу с местными жителями, приезжать к ним с деньгами и бояться, что никогда уже отсюда не выберешься и останешься в этих камышах , где тебя какие-то свирепые камышовые коты и съедят – (по их байкам).  В Чуйской долине, на самом деле лежит много предприимчивых сопляков. Куда безопаснее встречать торговцев с мешками дома, где мы уже в отличии от них, увереннее себя чувствуем. Да и на чужбине все не местные сговорчивей. Продали магнитофоны, купили траву, и пару раз съездили с ней на «место» - тут уже жил Колька и сбыт он нам обещал.
Половину, правда, «сбыли» мы легко – её у нас отобрали местные взрослые питерские бандиты, припугнув словами : «общак», «касса», «фраера» и т.д. половину поменяли на ношенные джинсы, кроссовки и футболки с надписями, жвачку и польские сигареты с ментолом. Дали нам чуть-чуть и денег, на них мы весело жили в Питере месяц, пока одного нашего «деятеля» не взяли в ЛДМ, он там устроил «коробковую» распродажу на входе. Напуганные, мы смылись, но дома оказались модными героями, не по-местному, к тому же, одетыми и уже «знающими» «другую» жизнь.
Вторая попытка, принятая со временем от безденежья и недостатка ощущений, сделала нас вальяжнее и, действительно, неплохо одетыми по тем меркам. А знание некоторых станций метрополитена, улиц северной столицы, козыряние ими, и имеющиеся деньги обеспечило нам внимание девушек и ауру непростых  у себя дома. Мы бойко торговали «на Космонавте» по четвертаку и даже по двадцатке за коробок, давали «навариться» местным, одевались хорошо, легко тратили деньги. Местные нас таскали по всему мутному Ленинграду, устраивали нам подпольные групповые просмотры боевиков и порнухи, помогали купить какой-нибудь «Найк» или «Баланс». Впечатлений, средств, и «расслабухи» хватало. Ни о чём серьёзном я в то время не думал, было просто интересно жить необычно.
Но, «не все скоту масленица» -  как после  заметил папа. На третий раз меня взяли с кульками анаши в студенческих общежитиях на «Ваське». Сами виноваты – нечего было болтать и делать загадочные лица, «накуривать» всех подряд, а после драться с местными. Или хотя бы не держать траву там, где спали. Возили мы уже умно: выточили ключи как у проводников и прятали мешки в отсеках тамбура, предназначенных для хознужд, выходили, не доезжая , в Волховстрое, - за три часа до Питера, где заходила милиция, собирающаяся наркокуръеров отлавливать. А попались как дураки.
Модных нас отвезли  в отделение, где рассадили по камерам временного содержания. Гонор сбили. Через две недели с характеристиками и харчами приехал папа.  В форме. Он не сказал еще ни слова при мне, когда следователь начал меня уже жалеть: «Он у Вас не глупый, начитанный». Папа сурово кивнул. Я понял, что буду тот, за которого двух небитых дают.
Вырастет, - сказал мужик, провожая меня с папой до двери. Жест успокающего похлопывания замер у него в воздухе, не решаясь панибратски коснуться этой закованной в китель чёрного стыда ярости. В гостиницу я шел тихо и плавно, как девушка из хора, поющего про комара. Папа молчал.
В белой рубашке через полтора месяца все в том же Ленинграде, я выслушал приговор. Честно сказал: «Я раскаиваюсь».. То, что говорил папа судье я вспоминать не хочу.
Всем отрядом, с родителями, мы вернулись в родной город. Все мои «подельники» как-то сразу или почти так, потерялись. Я стойко не желал идти в армию, (а в офицерское училище ход был уже закрыт), отнес документы в институт. Мастеру из училища, давшему папе на меня характеристику, поставил два коньяка.
Педагогический институт не требовал особых усилий для поступления. И мужиков у них мало, не хватает.  Сомневаясь протянув время, в предпоследний день работы приемной комиссии, отнес свое заявление, получил справку абитуриента, и с удовольствием продемонстрировал её хмурому капитану из военкомата, увлеченно продающему отсрочки.
  - Ну, в принципе, учитель рисования не такая уж плохая профессия для мужика, это звучит гордо, - издевался папа.
 -Еще учитель труда, - и черчения,- кивая головой, простодушно радовалась мама ,- Интеллигентная профессия, на три ставки ты будешь прилично зарабатывать.
- Как машинист коксовых машин, - невесело  соглашался я,- я не представлял себя учителем, но тратить два года...
Не переживая, сдал экзамены и поступил. Начитанному юноше учиться в гуманитарном институте легко и необременительно. Единственное, что меня смутило – академический рисунок, но он просто так никому не давался. Пожалуй, я буду сводить с ним счеты всю свою жизнь. Или не буду уже. Раз в своё время не до него было. Женился. Родился сын. Снял квартиру и уехал от родителей. После института родилась дочь. Союз развалился, государств получилось – навалом. И разница велика, и смотрятся хуже. Ни дня не работал ни по одной из специальностей, зарабатывал деньги всеми доступными способами. Получалось более-менее. Но…
Водка убывает.
Сидеть надоело.  Снял носки, прошелся по комнате, заглянул за шторы. Ночь. Темна вверху. Я на двенадцатом этаже. А ниже и дальше горят огоньки гирляндами окон. Вспыхивают и гаснут. Фары, фонари, проспекты. Витрины и светофоры. В ритме света, цвета – жизнь. Какая-то сокровенная от окружающей выси и тьмы, и яркая от пульсирующей энергии каждой светящейся точки. Квадратики окон сбиваются в полчища. И вся эта армада дышит. И думаешь, что только ты один вглядываешься. Хочется ненадолго влезть в каждый огонек и посмотреть и прожить с ним. У «них там» не то, что у тебя - тихо, никак. Как они там? А кто-то, наверное, смотрит между штор и на тебя.
Не спиться, мало ли! И он включает свет. Или курит сигарету, не включая света, наблюдая город.
Всё- таки, алкоголь умиротворяет.
Прохладные полы. Я убрал колкую крошку из под босой ступни. И с удовольствием походил еще. Просто так.
Подвигался, сел. Поздно уже, надо умываться, чистить зубы и укладываться. Замерзли ноги. Отогреются, есть, где греться. Сел на мешок, ощущая спиной стену. Прямая. Сижу тут, заусенцы кусаю. Легко поднялся, завинтил, убрал бутылку в шкаф, достал из него чистое полотенце, зубную пасту, щетку. С сомнением посмотрел на станок и пену для бритья, попытался вспомнить себя в зеркале. А-а, завтра утром, и так руки заняты: еще рюмочку, чайную чашку брать - вымыть. Смял бумажные фантики со стола и засунул комок в карман – выкину по дороге. Нашел ключи, открыл дверь. Половой тряпкой с порога ногой вытер пол. Нагромождая в одной руке свалку предметов, другой закрыл дверь на ключ.
Направился в комнату на этаже в белом битом кафеле, там, где кабинки, душ и ряд умывальников. Выгрузил все на подоконник. Умылся холодной водой, посмотрел на себя в зеркало, всё нормально. Глаза, прямые черные мокрые брови, правильная тень. Молодой, двадцатисеми лет, небритый мужчина. Взгляд никакой, цепочка серебряная. Особых примет нет.
Тщеславие есть. Ни имени, ни денег. Пьяный. В меру. Одно у меня за последнее время появилось: внутреннее спокойствие. Надо идти в душ.
Ещё мокрый (насухо маленьким полотенцем не вытрешься), долго ворочался в спальном мешке, подумывая: выпить ещё или закурить? Решил попробовать уснуть так, «без поблажек». Бывают такие дни. Ничего страшного.
…
Утро, естественно, спокойно проспал. Как обычно. День собирался с мыслями – шлялся по Колькиной комнате, - вернее, - Ленкиной (они мне ключи оставляют), мало ли, может быть, мне что-нибудь будет нужно из того, чего у меня нет, а у них есть. Порошок стиральный, утюг, котлеты. И все мое более-менее ценное, я храню тоже там - у них – этаж обжитой, все свои, а на моем, последнем, бывает, двери ломают. Не дай Бог,  упрут мешок последний…
Телевизор еще у них можно посмотреть. Вот и смотришь его, заразу, вместо того, чтоб работу искать. На газеты посмотрел, позвонил с вахты кой-куда, получил пару раз вежливый отказ, десять раз сам трубку бросил (беда с этими тараторящими дистрибьюторами), скомкал и выкинул газету в урну у автомата. Предупредил её: ещё раз бесполезно куплю, всё, он будет последним, не обижайся. Девушка, неизвестно откуда взявшаяся (совсем неслышно ходит), с опаской обошла меня, покосилась на мой угрожающий палец, направленный в урну. После, все-таки, заглянула. Я быстро обернулся, она – бежать, хоть бы не упала…
Идти надо на улицу, по городу погулять, на остановках, магазинах объявления почитать, авось на что-нибудь сгожусь. Сигарет на вечер, на ночь взять…
       …Нагулялся, аж  ноги гудят... Гулена. Работу он искал. Даже ни с одной не познакомился! Позорище. Может, у меня на морде написано, что я безработный и неместный.
Раздобыл шесть плюшек, сказал: «Ладно» и отступил в общагу. А у Кольки «раздобылись» гости…
    … - Здравствуйте, ребята, - поздоровался я с ними за руку. Я был рад их видеть – Немца и Сашку. – Как дела, Лен, - спросил у Ленки, раздеваясь. –Как на работе?
-Нормально, - кивнула она мне с дивана.
-А как у вас дела?- поинтересовался я у «посетителей»
-Да ничего, слава Богу, - ответил Сашка, - выпить вот с вами собрались.
Комментарии были излишними: я заметил три бутылки водки на столе сразу, как вошел.
-Отлично, - искренне обрадовался я.
Ребята принесли копченого сала, два пакета креветок и сетку картошки. Ленке – цветы. Наверное, уже где-то выпили. С пустыми руками они вдвоем никогда не приходят. Ну им, как говорит Коля: «По положению положено». Во-первых, «миллионеры» признанные, хоть и отпирались, во-вторых – «старшие». Немец как-то ляпнул: «Я вам старший товарищ, учитель  и брат». Ему 31. И в Питере он давно уже, многое подсказать может, помочь. Спекулянт валютный. Худой, два метра ростом. Буквально.
Сашке 33 уже, то есть: «самый старший товарищ» и, к тому же «брат брата». Бульдозерного телосложения, издалека в пальто похож на мою фляжку – 115 килограммов весит парень. Старые приятели. Так вместе и ходят, веселят прохожих. По этажам ищем, спрашиваем: «Слона с жирафом не видали?» - не обижаются.
Сашка выражал соболезнование Ленке: «Как ты их терпишь, тунеядцев этих? Они хоть картошку чистить умеют? Дай ты им два ножика, щас заставим».
Немец листал журнал, не отвлекаясь, методично кивал головой. Именно из-за нее, «головы лица», его так и прозвали. Похож на оккупанта из кинокомедии. Случайно выяснилось; давным-давно, как рассказывают, уезжал он в свой родной город на месяц, пропуск, (он тогда еще в этом общежитии жил и пропуска, по слухам,  в то время проверяли), потерял. Заботливые люди нашли и отнесли на вахту за стекло, где телеграммы оставляют, а другие веселые люди (здесь таких предостаточно), гитлеровскую каску ему там и пририсовали. Вообщем, приехал он через месяц уже известным человеком, в лицо его знали все. Это сейчас, спустя годы, наивные, воде меня, спрашивают: «Чего ты в Германию не уезжаешь?» Да  жена интересуется: «И что тебя так прозвали, не понимаю, фамилия довольно русская – Иванов»
   Пока мы чистили картошку, выпили. За то, чтоб все хорошо было.
- Как дела у тебя, Сварной? – спросил  Немец.
- Нормально.
- Завари тогда чай нормальный.
- Это запросто.
   … В школе, у нас, ученикам 9-10 классов предоставлялась возможность обучиться азам какой либо специальности. Девочкам - продавщицы, швеи, что-то ещё, а мальчики шли в плотники, водители, сварщики, слесари... Это называлось уроками УПКа – Учебно Производственного Комбината, им отводился целый день в неделю. Меня записали в сварщики. Начало  я благополучно пропустил, а когда через месяц нашёл в незнакомом здании свою мастерскую занятия уже шли. Зашёл и стою. На громкий вопрос глуховатого с акватории мастера «Тебе чего, ты кто?», я ответил с вызовом громко : «Сварной». Развеселил утверждением его, каких то двух мужиков, и по инерции всю свою группу.   «Ну проходи,  раз Сварной» – сказал мастер. Наш класс составляли из разных школ, мы знали друг друга плохо, и «Сварной» запомнилось, и как-то перекочевало со мной дальше УПКа. Профессию сварщика не освоил, так только –  прихватить, но на уроках из нас дипломированных специалистов  делать и не собирались. Да и не появлялся я там.Когда приехал в Питер, к Кольке в общагу, нашёл комнату его, постучал,  они пили. Я зашёл, поздоровался, со всеми, естественно. Ну все смотрят на меня. Коля, мудак, молчит тоже, как обычно. Не ожидал он конечно, что я так просто зайду, с Родины, за три тысячи километров.
« - Это кто? – спросил тогда Немец.
- Сварной – сказал Колька, - вот он за водкой и пойдёт.
- Да есть у меня, - отозвался я разуваясь.
Достал из сумки две бутылки «Карагандинской», поставил на стол. Две тушёнки, пачку чая китайского…
- Нормальный Сварной, - решил Немец 
Так тогда и зазнакомились.
    А оно, у нас, и правда, хорошо – сала много. Копченого. Похрустели луковицами, я чай заварил. Ленка картошку ушла жарить и пожарила. Креветками ее посыпала, быстро она всё до ума довела. Попросила: «Сильно не напивайтесь». Взяла второй пакет с креветками и ушла к соседке. Немец, пользуясь случаем, подарил нам с Колькой по пачке презервативов. Надежных и модных, по его словам. Сашке жест понравился, но дарить ему  было нечего (мы на этом внимание сразу заострили), он чего-то там промямлил, что, мол, как картошку – так он думает, а как… Но в грязь лицом не ударил и пообещал нам вытолкать машину, если мы ее купим и она застрянет.
     - С той мечтой и помрем, - мрачно отозвался Коля.
     - Давайте выпьем, чтобы купили, - предложил Немец.
Мы и выпили, а Колька даже два раза, для верности.
  - Вторую не буду толкать, - предупредил Сашка.
Тогда мы подумали и выпили, чтобы наши будущие машины не застревали, если Сашки рядом нет. А потом выпили, чтобы всегда рядом был. И Немец. Для ориентировки.
Естественно, раз «пошли такие загадалки», выпили за то, чтобы квартиры иметь в городе Ленинграде. Немец с женой снова куда-то переехал - снимает он.
-Я только вещи и таскаю, регулярно, - посетовал Сашка.
Ну это и нам доводилось неоднократно. Сашка жил у тетки, под постоянной угрозой ее очередного замужества (неугомонная попалась).
-Опять ведь найдет какого-нибудь артиста с Чебоксаров или Йошкар-Олы. Где она их берет, театралка? – делился Сашка неприязнью к периферийным служителям Мельпомены, - чтоб им, альфонсам…
Однако, за приезжих тоже выпили, чтоб у них все устраивалось.
-И за нее, чтоб жениха нашла коренного деятеля с квартирой в кирпичном доме.
-Можно без телефона?
-Пойдет.
А Сашке – невесту, тоже на всякий случай, с жилплощадью (можно с детьми). Сашка их любит. Это и дурак заметит. «Махнули», чтобы она умной была. Как Ленка. И красивой, как… Все решили высказаться. Рассмеялись.
- Да фиг с ней, - махнул рукой Сашка, - Пусть просто нормальной будет. Главное, чтобы человек был хороший .
Хорошо! (Хорошо тоже – рюмки маленькие, Ленка умная). А картошки с салом много. Креветок повыбирали.
Ленка пришла, сидит вяжет чего-то, усмехается.****
В дверь застучали так, как будто общежитие горело и нужно было срочно бежать, спасать склад швейного кооператива коменданта, (такое уже один раз было).
-Открыто, - с перепугу подскочил на стуле Колька.
Она и в самом деле, не заперта. А кому она нужна? Ручку просто надо повернуть. Дверь подпирала сетка картошки. Ленка быстро встала, бросив спицы и наклонилась, собираясь ее отодвинуть. Сделать это не успела. От удара дверь распахнулась наполовину, как колобки поскакали по полу картофелины. Еле Ленка успела отскочить, если бы провиант не задержал, ручка могла разбить ей лицо. Кто там, мы не увидели, но услышали внятно:
    -     Ты, мымра, Ирка где?  Я тебя спрашиваю!
    -     Какая Ирка? – Ленка испуганно попятилась и села на диван.
Дверь поползла вперед еще, максимально возможно, резко, и, - безнадежно встала. Мешал стул, а на нем Сашка.
- Любопытно, - прокряхтел Саша, выдергивая полупустую, мешавшую авоську из под двери, и двигаясь вместе со стулом. Немец  поднял откатившийся к его ногам клубень.
К ленке подскочил десантник – орел-парень, в голубом берете, усах и значках. Очевидно
 дембель. Следом за ним вошли еще двое в штатском. Воротники подняты. Бодро зашли, уверенно. Один, правда, чуть не поскользнулся на картофелине, но ничего – удержался. Другой пнул картофелину как мячик теннисный…  Ещё очки с достоинством держит, темные, – «капельки».
Мы посмотрели куда он картошкой попал. Воообщем-то, никуда – в балконную дверь. Ладно хоть, не в телевизор или в стекло.
 В комнате «три на четыре», сидят за столом четыре пьяных мужика, (слева, от входа, у стены), никого не трогают, и тут - влетают три таких ухаря…
-Заходите, товарищи, - невесело попросил Сашка.
Хотя дальше заходить было некуда – мы и диван с Ленкой. Ленка встала с дивана и взяла с тумбочки хрустальную вазу, (мы ей дарили), и прижала к себе. Нас, наконец, заметили. Насторожились.
- Вы к кому? – нашёлся я.
- К Ирке, - вяло сказал крайний «футболист» и одел тёмные солнцезащитные очки.
- Какой? – поинтересовался Сашка.
- Ну, Ирка, она же…, - объяснил смущенно один из штурмовиков. Он вздохнул, совсем уже потупился, продолжая: - а подружка с общаги ее познакомила, и она ушла к ней, к нему - в общагу, где живет…
- А мы причем, ты, гад, - Колька встал – или она? – он махнул головой в сторону Ленки. У Ленки еще глаза испуганные.
- Мы ее не знаем, только номер комнаты.
- Тут три общаги двенадцатиэтажных, - вставил миролюбиво Немец, - через каждые пятьдесят метров.
- На пятом этаже, на Суздальском! - вскрикнул-оживился вдруг десантник, видимо все-таки пытаясь нас уличить в сокрытии  Ирки.
-  На любом этаже, любой из трех, - вкрадчиво объяснял Сашка, - 20 комнат и, - минимум, пять бывших дембелей. Это не пионерское общежитие, а рабочее.
Налетчики, явно пьяные, не осознали опасность. Сашка продолжал:
- Вы куда разбираться лезете?  А если бы она одна была? Чтоб вы ей сделали, пока поняли, что это не «она»? Или, пускай, «она» - та, подружка? Вас же трое. Дятлов. На одну!
В комнату заглянула испуганная соседка. Стали собираться люди. Сашка помахал им рукой: ничего, мол, « идите, люди добрые, разберемся».
- Базар фильтруй, толстый, -у молчаливого мы увидели модный нож. Вот так.
- Щас, - согласился Сашка, - отфильтрую. Он с сокрушением взялся за ручку чугунной сковородки.
Пятились бы уже. Едва уловил какое-то движение рядом. Немец,  крутанувшись корпусом для замаха,  хлёстко влепил подобранным с пола клубнем этому «испанцу» в лоб. В шапочку «Чикаго Булс», и как раз в «Булс». Взмахнув руками, как подбитый лебедь крыльями, тот рухнул. Нож влетел в потолок, в угол.
После паузы, двое унесли третьего. Молча. 
****Немец застенчиво улыбнулся.
- Ну ты Чин-га-Чгук, - с расстановкой произнес Коля.
- Ага,  Гук, -  откликнулся Сашка.               
- Убить же можно так, Немец, - возмутилась Ленка, - или сотрясение мозга сделать.
- Да, нет, - успокоил ее Немец, - они же лбом кирпичи бьют. Десантники. А иначе этот дурак, - он указал на Сашку, - ручку бы отломал от сковородки. Или б точно, прибил.
- Это еще хорошо, что вы тут, а так, что бы мы с ними делали?      
- Бокс был бы, - признал Коля, – серьезный.
- Да, «замяли» бы все равно, - отмахнулся Сашка, - вон на кухне – песни поют.
- Ну да, - задумалась Ленка, - проткнет такой ножом, бегай потом по этажу.
- Проткнет, я потом.., - нахмурился Колька, - а где он, «трофейный»? И улыбнулся:
- Ты картошку рассортируй, на всякий случай…
Немец «израсходовал» третью бутылку, а Сашка осветил проблемы демобилизации:
- Все они такие – оторванные от мира, горячие, смешные и пьяные. Немца помню – кино! Сапоги модные, весь зеленый и блестящий, точно елочка. Из комсомольского значка орден какой-то сделан, аксельбант – вот до сюда, - Сашка усмехнулся, чуть раздвинул колени, - головой поворачивает осторожно, степенно, чтобы шапка за спину не упала, а, - с чубчиком. Вы б его видели! В дверь не проходит – челюстью вперед заходил.
Немец расхохотался:
- Ага!   
- Я, конечно, тоже не лыком  шит был, - признался Сашка сам, - и, - с часами,  электронными! «Семь мелодий», за 150 рублей купил! Идиот.
- Зато ядро толкал, - вспомнил Немец, - дальше всех в округе Дальневосточном. И в части первый на «руках» был.
- Одеколон «Саша» выиграл. Выпили мы его потом, на 23 февраля.
- Я еще сутки потом пах, - признался Немец, - убил бы производителя.
Разговоры про армию – это на полчаса, не меньше, даже на «про баб» их теперь не отвлечешь, - Колька угадал мои мысли:
- Мы уже как будто с вами служили: раз по двадцать же слушали. Давайте про баб. Лучше.
- Про баб мы там два года говорили, - укорил Немец, - глупые. Возмутился: - Надо было вам в армию сходить!
- Вы, вообще, равняйтесь, - возмутился Сашка.***
- Я с семи до шестнадцати равнялся. Присягу могу щас зачитать тебе, или устав, прямо абзацами…
- Это точно, -подтвердил Коля, - ещё наверное сможет. Другой человек был, - Коля подбородком указал в мою сторону, - как мальчик командиром хотел стать...
- Офицером. У меня папа, конечно, полегче тебя, килограмм на 15, но если ему ядро под руку «вовремя» подсунуть, так он «перебросит» округ Дальневосточный. Или если прикажут. Офицер в третьем поколении.
- Так а че ты по стопам не пошел отцовским?
- А дурак был, дорога другая теперь. Давайте выпьем за отцов, пап – мам. Чтоб у них все хорошо было. Да дети их не позорили.
И выпили.
 - А ты чего такой маленький тогда? – спросил Немец
- Не знаю, - я пожал плечами, - я так-то умнее его, а вот по характеру, упрямому он меня победит.
- В мать, что ли, пошел?
- Причем? А!  Не вырос, в смысле? Так у тебя все маленькие, люстросшибатель. Если  я маленький, то ты – легкий.
- Да ну.
- Давай взвесимся.
- Ну давай.
Стали взвешиваться. Немец, все-таки, оказался тяжелее меня, - он за девяносто. А я победил Кольку. Велели:
- Давай ты, толстый.
Толстый, оказывается, всем врал. Он тяжелее того, что мы о нем думали, на семь килограммов.  Так Сашка сказал. И предложил выпить за победу. Выпорхнула четвёртая бутылка, как он объяснил, это «была запасная».
Все в пятером и выпили, Ленка развеселилась. Посмеялись.
- Вы когда-нибудь купите приличный телевизор? – Сашка покривлялся – «15 лет, а все работает».
- Или, хотя бы, цветной, - дополнила Ленка.
- Купим, - отрезал Коля, - ладно, еду, покупаем.
- За телевизор.
- Если бы у людей всегда было то, за что они пьют, не было бы трезвых.
- Пусть все будут: трезвые и пьяные, только в меру.
- В меру трезвые, - уточнил Коля.
Немец, шевеля вилкой блестящую жиром пережаренную соломку картофеля на дне сковородки, усмехнулся:
- Я отца помню, я у него последний. Пил он постоянно. Куролесил с друзьями, утром – днем сидит смурной. Мать ругается, я за ней повторяю: «Когда  это кончится? Уважаемый же человек». Бегаю с журнальчиком «Мурзилкой», сопляк еще. «Почитай» – читает… На заводе работал. Пять дней с 8 до 5, выходные – на даче. Пьет. Зимой – дома. Как многие, в общем-то. «У тебя, - говорит, - «Мурзилка», «Веселые картинки», школа, -  будет, - много еще чего. А у меня в 50 никакой школы уже не будет. Не может быть. Работа. Огород. Пенсия – вечный огород. Для меня пьянка – веселые картинки. Вас всех на ноги поставил, и чего мне еще? Приезжайте потом осенью за картошкой каждый год, пожалуйста. Скучно». 25 лет прошло. За картошкой, (садит он ее или нет сейчас), лет пять уже не ездил. Мне тридцатник, деньги приходят, ума прибавляется, а все тоже, повторяется – «Веселые картинки».
- А как должно быть?
- У твоего отца детей было, – дай Бог каждому, и вырастил он их, судя по всему, - Сашка хмыкнул, - Я так и хочу: с картошкой и веселыми картинками. Мне семью, детей, уголок! – Он хлопнул ладонями, и стало ясно – у него будет.
- У тут жизнь! С картинками! Тоже надо!
- Ну, - Колька дал щелбана Немцу, - «горе от ума», - подмигнул Ленке, -Купим телевизор. А этот на кухне поставим – пусть все смотрят.
- Ну прям, - загордилась Ленка от такой широты.
- А что? Пусть. Все равно ничего не видно. Кто его купит? – поддакнул Немец
- Да? – узнал Коля, - а ты тогда в доме будешь, на телевизор.
- Это же не кинотеатр, буду, - пообещал я.
И вышла вся водка. Правильно, хватит. Мы собираемся провожать Немца с Сашкой и выпить пива по дороге. Коричневые ботинки плохо слушаются носов ног. Наконец-то. Я завязываю шнурки, влезаю в длинную пухлую куртку, очень легкую, накидываю пушистый черный шарф. Жду Кольку. Колька пьяный. Чего он там возится со своими кроссовками? Он их больше рассматривает. Немец с Сашкой придуриваются в коридоре, за дверью. С эхом и хохотом. Коля роется в кладовке под нижней полкой.
- Нас ждут, - напомнил я ему.
Переводя дух, он поднимается с квадратным кусочком старого сухого поролона и тюбиком крема для обуви. Я злюсь:
- Ты че их чистить собрался?
- Щас, - невозмутимо отвечает он.
- Какой «щас»? Пошли, - прошу я, - кому ты нужен, кто тебя в них увидит в два часа ночи?
- Щас, - говорит Колька.
Бесполезно. В комнату заглядывает Немец и сообщает через плечо Сашке: «Он еще не оделся», и предлагает
- Давай, Коля, пойдем сейчас, только куртку оденем, а кроссовки почистим завтра, а?
- Щас, - соглашается Колька. Он не против. Чистит, сволочь.
Второй час ночи. Мы выходим на улицу без шапок. Ни ветра, ни мороза. Гулко. Снег, похожий на грязный свинец, шипит под ногами, как бывает только весной. Тихая темнота настраивает на умеренный тон. У широкого перекрестка под фонарями стайка будок игнорирует ночь. Борется с ней звуком и светом, людьми, которые и не думают, что спать нужно по стрелкам, а шуметь и встречаться только днем. Динамики из раскрытых машин создают хорошее настроение, окошки витрин распахнуты. Видимо, не холодно всем. Мы тоже не застегиваем курток. Дым и «дискотека» в каждом киоске своя. Сашка с Немцем покупают по паре бутылок светлого, (по одной на утро), опускаем их  в карманы, а уходить не хочется. Немец пытается обменять холодное пиво на теплое;
- Это же ледяное! – возмущается он, - у меня зубы ломит, - кому оно нужно зимой?
- Весной, - поправляют его, - вам не угодишь.
Их много, им весело..
- Нет, ребята, теплого, сами выпили, серьезно.
Немец вздыхает, выпрямляется, разворачивается к нам.
- Может, зажигалкой нагреть?
- Лопнет, - заявляет Колька.
- Не лопнет.
Отходим, проверяем. А че – одной? Тремя зажигалками греем бутылку. Видимо, у Кольки это вызывает какие-то ассоциации.
- Будет как этот, - замечает он, -крюшон.
- Чего?
- Пунш.
- Чего?
- Не знаю.
- Грог.
- Чего?
- Ничего.
Зажигалка начинает жечь пальцы. Не лопается.
- Она и не лопнет.
- А закрытая бы лопнула, если пламя «на всю».
Немец убирает открытую бутылку, достает другую.
- Дай отхлебнуть. Ни фига не согрелось.
- Согрелось. Не нравиться – пей свое.
Греем другую бутылку. Из соседних киосков уже выглядывают. В ближайшей машине сделали тише музыку, прислушиваются, пытаются понять: о чем мы говорим и зачем жжем в темноте три зажигалки.
- А если под выхлопную поставить, согреется?
- Можно, пошли.
- Лучше на двигатель положить, тогда точно лопнет.
- Ничего ей не будет, - возражает Немец.
- Будет. Брат, открой капот, - просит Сашка.
«Брат» захлопывает дверь и отъезжает.
- Жалко ему, - сокрушается Сашка, - проверим – пива дадим! – Объявляет он «конкурс».
Заводятся еще две машины.
- А, Бог с ними, - разочаровывается в дружелюбии водителей Саня, - не хотите – как хотите.
Возвращается к нам, пожимая плечами. А «с нами» появляются два милиционера. Нерешительные, настороженные.
- Костры нельзя жечь, - говорит сопляк лейтенант, - в общественном месте.
Вместе с горящими зажигалками  мы поворачиваемся. Лейтенант, как лейтенант, усы, правда, еще так, плоховатенькие, но «молодца», держится, сразу видно, в «общественном месте». И сержанта ему такого же «подсунули».
- Костры нельзя жечь в общественном месте.
Наверное, голос командный вырабатывает. Ноги расставили.
- Согласен, - говорит Немец.
После паузы он дает наводящий, одновременно комментирующий вопрос:
- А зажигалки можно жечь? В общественном месте?
До лейтенанта «доходит», что прецедента, в общем-то, нет. Но он твердо «отрезает»:
- Жечь нельзя.
- Бутылка, в смысле, загорится? – Спрашивает Сашка, - или снег?
- Предъявите документы, - нашелся лейтенант.
- Вы в нетрезвом состоянии в общественном месте, -  некстати вспоминает другой.
- Далось оно тебе, ты, что водку не пьешь? – Удивляется Сашка, - или только дома под одеялом? Я выпил в гостях, иду домой. Можно так?
- Ну, - объясняет Колька, - спокойно же.
- Ты, мы пошли, - безнадежно говорю я.
- Стоять! - Лейтенант перехватывает взгляд сержанта.
- А я и не бегу, - замечает Сашка.
- Вы нарушаете правопорядок, пройдемте, разберемся.
Мы замечаем «уазик» метрах в двадцати на проспекте.
- А зачем мы туда пройдем, если разбираться не в чем? Ну, сам подумай, - предлагает Сашка, - что-нибудь случилось?
- Так, документы и пошли, - лейтенант берет Сашку за локоть.
Сашка невозмутимо напоминает:
- Прежде чем «пройдемте», надо представиться, если уж на то пошло.
- С этого, вообще, надо начинать, - подключается к разговору Немец.
- Я сам знаю с чего мне начинать, - обиделся лейтенант, - без резких движений, по очереди к машине.
- Вы меня так вряд ли сдвинете с места, молодой человек, - гордо заявляет Сашка, - прекратите тянуть за локоть, - убеждает он лейтенанта.
Сержант отворачивает лицо в сторону «уазика» и что-то беззвучно шепчет губами, кивая. Рука его уходит за спину.
- Э, - останавливает его Немец, - ты хорош за палку браться, мы же стоим спокойно.
Тот медлит. Из машины выскакивает жирный прапорщик в одном кителе и ушанке с дубинкой. Замахнулся и остался на месте. Как будто мы бежим машину переворачивать. Вселяет дух в своих собратьев, сволочь.
- Чего он машет, - спрашивает Сашка, отхлебывая пиво и предлагает, -пива хочешь?
Тот отмалчивается. Сержант озирается на жирного, жирный замахивается. Проезжающие машины притормаживают, не понимая в чем дело, им интересно.
- пройдемте, - вспоминает противник.
- Представьтесь, - предлагает Сашка.
Пьем пиво.
- Слушай, чего ты хочешь? – Немец подходит к лейтенанту, тот делает полшага назад, - если ты думаешь, что мы поджигатели-террористы, посмотри по карманам и мы пошли. Я не в розыске, могу тебе права свои прочитать и фотокарточку показать.
- Пройдемте, - сухо говорит лейтенант и  в сторону добавляет, - разберемся, ничего вам не будет. Может быть.
Колька оживляется:
- Ага, нашел «Буратин» с ментами ходить!
- Ты чего к нам привязался? Мы же ничего предосудительного не делали, в двадцати будках свидетели.
Мне хочется как-то урегулировать этот конфликт, между заносчивым лейтенантом и упрямым Сашкой. Чего они ждут? Первым понимает Коля:
- Триндец (***).
Из подъехавшей белой семерки вылетают пять ментов! Подмогу они по рации вызвали. Лейтенант заладил бодро:
- Пройдемте, пройдемте.
Сашка, обращая на них внимание, спокойно: «Представьтесь».
Мне стало тоскливо. Немец с сожалением высказался:
- Надо было «ложить» их сразу, и идти домой дворами.
- Точно, - хмыкает Колька.
- Тебе че, представиться «за падлу»? – спрашиваю я у лейтенанта.
- Ну, - подхватывает Немец, - так, мол, и так, герой лейтенант Мудаков задерживает всех бандитов, даже с зажигалками.
- Ты хоть стой, не дергайся, - попросил меня Коля.
- Я стою. Все стоим.
А жирный теперь бежит первый. Сержант удивленно посторонился, пропыхтел прапорщик отважный и с размаху опустил дубинку Сашке на плечо. Сашка вздрогнул. Лейтенант, на всякий случай, увернулся. А жирный отскочил и второй раз! с размаху, подскакивая, дал. Дал бы, если бы ему дали дать. Сашка, прикрывая глаза  раскрытой ладошкой, как от сварки, подставляя предплечье, морщась от боли, быстро перехватил резину, дернул на себя вниз. Развернулся, встречая жирного в упор, на выдохе локтем . Ушанка слетела, прапорщик, сбитый, пал как дрессированный слон и замер. Сашка вручил дубинку с порванным на рукоятке шнурком, лейтенанту. Это был его последний свободный жест – на нем сразу же повисли двое, а он и не сопротивлялся. Немец обошел Сашку, развел руки в сторону, пояснил:
- Стою я, ребята, спокойно.
Его скрутили. На таран стал Немец похож. Сашке тоже одели наручники, ткнули пару раз.
- Успокойся, - попросил Саня.
Лейтенант, по-моему, расстроился. По двое увели задержанных. Трое унесли жирного. Последний походил, походил, нашел укатившуюся ушанку и ушел. Они все сразу же и уехали. Мы остались стоять как стояли. Как-то неудобно перед киосками.
- Пошли, - буркнул Колька.
И мы пошли. Застегнулись. Уши замерзли, я накинул капюшон.
- Надо было тоже подраться.
- Зачем?
- Не знаю. А чего они нас не взяли? Идем, как два долб…., проводили. Пили вместе, забрали двоих.
- Ну че б ты сделал?
- Не знаю.
- Угу.
- Хоть объяснил бы.
- Угу.
- Смысла не было, а все равно - не приятно.
- Ну, - согласился Колька
- Может, в прокуратуру напишем о превышении полномочий? – сказал умный я.
- Агу, «напишем».
Снег, передавленный в мелкую крошку, не оставлял следов. Надоело идти тихо.
- А здорово он ему врезал!
- Кайф. Их жирный против нашего – мелочь пузатая…
- Только бы им ничего не было за это.
- Ну.
- Обойдется.
Ночь еще чем-то рычала в дали.


Жажда надоела, я проснулся. Выбрался. Напился холодной воды из банки с подоконника. Чуть не наступил на часы, спал-то всего несколько часов. Все. Спал – все. Вот только подойди к этому мешку, сволочь, спальному. По ночам пьет, днем спит. А вечерами переживает. Душ холодный. Марш. И так надо делать каждое утро: холодный душ, отжимания. Ну, вот пусть и делают, кому надо. Я вообще к душу не привык, тем более по утрам.
Я умылся, побрился. Был бы здесь парикмахер, я б еще и подстригся.
Собрался, спустился вниз к Кольке, он еще спал. Сурок. Кто рано встает, тому Бог дает. Заварил чай, сделал несколько бутербродов с салом. Три съел, два оставил ему на столе. Вымыл, подождал, вычистил и отполировал ботинки. Закурил сигарету.
На улице светло, шторы задернуты, в комнате – темно. Горит лампа на столике, я выпускаю на нее дым. Красивый. Чай крепкий, горячий. Ноги мои на соседнем стуле. Я уже в куртке. На разложенном диване, перепутанный в одеяле, спит Колька. Ленка уходит рано, ей к восьми, через пол-города «пилить». Колька ворочается. Пойду я.
Я ушел пока он не проснулся*и мы не начали говорить о жизни и смотреть телевизор.
А у меня были другие планы. Я встал ожесточенный на окружающую действительность и на себя, с желанием устроить свою жизнь и найти работу или, во всяком случае, хоть что-то для этого сделать.
Такое бывает со всеми.
Одним словом, я вышел на улицу не рассматривая снег и небо.  Скользко, но твердо. Неосознанно двинулся к остановке. Там посчитал ненужным ждать и направился дальше, по проспекту. И, вы знаете – нашел. Объявление в витрине продовольственного магазина: «Требуются грузчики, продавцы, бармены». Ощущение «легкой наживы» придало мне силы. Какой выбор! А перспективы! Рядом. Летом устроюсь - на стройку, а щас - хоть что-то...
Я оправился и закурил. Репетируя вступление и возможные ответы на возможные вопросы, собрался с духом. Чувствовал, что подойду, не знал – в какую категорию.
Диплом о высшем образовании, выбритое лицо, чистая рубашка и хорошие манеры должны были заменить по моему плану Ленинградскую прописку.
Добрая завмаг долго разглядывала представленные ей документы, я мягко улыбался.
- Ну, хорошо, - сказала она, - а почему вы нигде не прописаны и не работаете по специальности?
Я начал свой рассказ.
Сюжет и смысл ее не интересовали, я, думаю, произвело впечатление изложения. Я изо всех сил пытался выглядеть независимым от ее решения, скромным, вежливым и уверенным претендентом. Факт, тут же проверенный по паспорту, о том, что у меня двое детей, решил дело. Я был принят на работу грузчиком. («Если замечу Вас пьяным, мы будем вынуждены Вас уволить»). Очень интеллигентная женщина.
А продавщицам я понравился. В обед мы отметили мой вступление в должность. И я подчеркнул свое превосходство над всеми устраивающимися до меня грузчиками тем, что пить до вечера отказался, но «проставился» сразу и расплатился за бутылку водки для коллектива, не дожидаясь первой зарплаты или левых денег.
Мне дали халат и чью-то вязаную шапочку,– её я выбросил.
А по радио передавали Вагнера. Под скрипки я выпил последнюю чашку чая. Обед для грузчиков, как нам сообщили, закончился и мы с коллегой, (тоже Колей), отправились разгружать так не кстати подъехавшую машину с мукой. Я - под воздействием общительных пьющих продавщиц, перспектив на эту тему, и классической музыки, Коля –  под воздействием алкоголя на алкоголь предшествующий. Он внезапно нетрезво сосредоточился, отвечать на вопросы подробно не желал и, вообще, вел себя со мной как со штрейкбрехером. Разгадка объяснилась. Коля оказался не чист на руку и сомневался в том, насколько мне можно довериться. Впрочем, не долго.
 Он  проделывал дырку в шве мешка, набирал пакет, заделывал шов на скорую руку,  хлопал меня по плечу, - (молодец!) и уносился пересыпать в свой мешок.  Перед закрытием магазина мы имели с тонны двадцать кг, (по его словам), которые  сменяли девушкам из хлебного отдела на две бутылки водки. Выпили одну из них со ставридой в масле. Сославшись на боли в спине («С непривычки», - как определил подельник), я удалился, оставив Колю, завскладом, и Люсю с первой кассы, допивать остальное.
Я захотел женщину. По-моему, нормальное желание. Где ее только взять в четырехмиллионном городе? На улице. Правильно. Я прошлялся до двенадцати, выпил пива у метро и киосков, вернулся в общагу. Безрезультатно.
Ленка вязала. Колька смотрел «немое кино» и слушал радио. Хорошо у них.
- Как дела, - дуэтом осведомились мы друг у друга.
 Поздоровались, я взялся за ручку маленького фаянсового чайника, чтобы вымыть его и заварить.
- Вот, пожалуйста, смотри, - пожаловался Коля Ленке, - опять заваривать будет. Стой! Я только что заваривал, там еще есть!
- Почему он холодный?
- Остыл уже, подожди, тебе хватит… Тебе ни черта не хватит, больной, - он махнул рукой.
Я ушел, вымыл чайник, заварил чай, спросил:
- Ты бутерброды не видел? С салом, два, я утром на столе оставлял.
- С копченым?
- Да.
- Нет, не видел.
- И я не вижу, - согласился я с ним.
- Как дети, - пожалела нас Ленка, - там еще суп и котлеты есть.
- Спасибо, - поблагодарил я, - напился, наелся.
- Не заметно, - удивился Коля.
- А мы бутылку на троих, и пива потом на проспекте… А ребята не объявлялись?
- Звонил я, - кивнул Коля, - нормально все.
- Ну и слава Богу.
Мука, водка, метро и Вагнер утомляли. Не знаю чего хотелось…………….
- А знаешь, Николай, нам надо в театр сходить.
Ленка перестала вязать, Николай никак не отреагировал. Я налил чашку чая себе, предложил Ленке, она молча отказалась, закурил.
- Ну так как, милый друг, - потребовал я подтверждения запроса.
- Купи билеты. Сходим, - разрешил он.
- А в чем я пойду? – забеспокоилась Ленка, - Мне надо…
- А кто сказал, что тебя возьмем, - моментально злорадно отпарировал Колька, - надо ей сразу…
- Ну, знаешь, это хамство, - Ленка бросила никелированные спицы и встала с дивана, собираясь то ли уйти, то ли разозлиться не на шутку.
- Лен, Лен, ты его не слушай, - попытался успокоить ее я.
Колька спохватился:
- Да откуда у него деньги на билеты? Театрал! Там не пьют, когда смотрят, - объяснил он мне, - ты, наверное, в баню хотел сказать? Или в зоопарк? Он был один раз в детстве в Карагандинском, - сообщил Коля эпизод моего детства, - Он мне рассказывал. Животные были в восторге, он их и дедушку – сторожа мороженым кормил, пока его не поймали. Вообщем, мы извинялись как могли.
Ленка махнула рукой, успокоилась. Сказала, что с зоопарком у нее и тут все нормально, никуда ходить не надо. Я переменил тему:
- А я на работу устроился сегодня. Меня чуть барменом не взяли.
Колька захохотал, Ленка тоже улыбнулась.
- Правда, - убеждал я их, - взяли грузчиком.
- Куда, - заинтересовался Коля.
- На Культуре, в «Продуктовый». Вот, рядом. Ты, кстати, зайди, - предложил я ему, - с пропиской могут и барменом взять. У них там «закуток».
- Коля, не ходи, - испугалась Ленка, - вы сопьетесь.
- А тебя как взяли?
- Я же с «высшим».
- Пригодилось значит, - признал Коля.
- Ну, пойду спать. Завтра к восьми. Пока.
- Спокойной ночи, - пожелала Ленка.
Мы с Колькой хлопнулись ладошками и я ушел к себе.

С утра в магазине опять понадобилось разгружать муку. Выяснилось, у них тут еще и минипекарня есть. И тележка. Последний факт меня обрадовал больше. Где она только вчера была? Коля ворует – как я работаю. Я ее катаю вместе с ним, он дырки делает, завскладом  зашивает; – мафия.
К обеду Коля заявил:
- 20 кг – две бутылки.
- Хорошо, - согласился я, - а остальное поделим.
Его ресницы совсем не мигают. Видимо ситуацию оценивает: то ли послать, то ли нажаловаться, то ли долю отдать. Я развеял его сомнения, положил ладошку ему на грудь и с выражением попросил:
- Только в чистый пакет. Ладно, Коля? Хорошо?
- Хорошо, - вяло согласился Коля.
- Вот и чудно.
- Семейный, что ли?
- Семья-то большая, - признался я
- А где раньше работал?
- Да много где приходилось. А две, Николай, мы с тобой выпьем, как два парня.   
- С женщинами, тут так заведено, - поведал он.
- Какой разговор! Двадцатый век. А вот ты мне объясни, почему в прошлый раз все сидели за столом, а ты за ящиком?
- Продавцы отдельно, грузчики отдельно.
- Ага. Мы, значит, будем со стаканчиками к столу бегать, да?
- А чё, чуть-чуть –можно, а ужрёшься – уволят.
 Или  вообще с ними есть не буду, или – за столом.
- Так и скажи, Коля он редко в обед пьёт, и стеснительный попался.
На улочке, на лавочке с лещем, с пивом, и хлебом, посижу, лучше.
Добычу – несколько килограммов муки – вручил Ленке.
- Хозяйственный он мужик, хоть и пьющий, - заметил Коля.
                ****
Дни потянулись никакие, обычные. И порой я не знал, что хуже: ненужно занятый день или в одиночестве прожитый вечер, такой же как полгода назад. В Питере грех жаловаться на тоску, если сам себе не враг. Я просто уставал, к вечеру хотелось только задрать ноги, не шевелиться и напиться – что я себе запрещал. Гулял, вытаскивал себя на выставки и в кино. Уставал потом еще больше. Наблюдал за неудачами и успехами других – не завидовал. Читал. Мне бы сейчас больше подошло быть богатым, но я был рад и тому, что здоров. Страх перед будущим пытался воткнуть, (как мне представлялось в возвышенные минуты), нержавеющие когти, сдавить мое горло. Но человек, знавший людей сильных,  не способен увидеть деяния слабости на них, и живёт до последнего.  Не может верить в плохое и величать его. Этим я жил. Как жил  мой отец и дед, точно так же живут Немец и Сашка, Колька с Ленкой и, надеюсь, спокойно уверенно будут жить мои дети. Я не мог даже в мыслях наедине с собой, подвести всех, ведь они должны рассчитывать на меня.
Зная о Швейке и Макмерфи, трудно разувериться в этом мире. А, предполагая существование Итена Алена Хоули, мне легче жить.
С помощью романтики и юношеского скептицизма я пытался отгородиться, зная от чего отгораживаюсь.
Заболел сторож в магазине. Я согласился быть и сторожем, принес свой чайник. Из ящиков колотил «в шип» подрамники, радуясь этому действию, забегая в хозяйственный магазин рядом, разобраться в столярном клее, который отличался прихотливостью приготовления и многообразием. Рабочий день удлинился до двадцати четырех часов. На моем настроении это никак не сказалось. Мне было все равно где спать и заваривать чай. А за мукой забегал Колька, сообщая, что там в телевизоре делается.
Протянув так месяц, я вышел богатым и сдержанным, как если бы мне довелось отсидеть в одиночке десять лет несправедливо.
Переправив с «оказией» 150 долларов семье в Казахстан, я посчитал себя значительным. Душа требовала праздника. Его не было.
Две недели выходных казались мне в начале ненужными, более того – стыдными. Я чуть не убежал торговать пивом. И три дня ходил в магазин узнать: выходят ли грузчики другой смены и был ли ночной сторож, чем произвел неизгладимое впечатление на завмага.
Заняв Ленке на туфли.
Напился и написал письмо на день рождения брату: «
Здравствуй, брат дорогой!
 Как у тебя дела? Надеюсь хорошо. Мы давно с тобой не виделись,  думаю, ты сильно изменился. Надеюсь, у тебя появились не только желания, но и требования к себе. Если нет – добейся этого. Не ухмыляйся, я пишу взрослым текстом, как для себя. Все, что ты захочешь сейчас и в ближайшие два – три года, во многом определит твою жизнь и ее отношение к тебе. То есть, если плохо – ищи в себе. Буквально: в чем ты виноват, если тебя что-то не устраивает.
Я написал: отвлекись, а не отвернись, разбирайся в этой жизни не спеша, без нахрапа с чувством собственного достоинства и непременно дружелюбия. И самое главное что я могу тебе посоветовать, исходя из собственного опыта, - не бойся жить. Бойся не жить честно. Не иди ни у кого на поводу. Тем более, у собственной трусости или лени. Поступай так, как ты об этом мечтаешь. У меня, в свое время, не хватало сил, жалею, сейчас немного, но  старался насколько мог. Только потом я прочитал: «Если враг сильнее – отступи, копи силы». Это из китайцев, почитай, они много написали хорошего. И еще главное: «Человек стоит столько, сколько стоит то, чего он хочет добиться». Запомни на всю жизнь, будет легче в ней разбираться.
Много главного я написал, правда? Это от желания добра тебе, со временем буду рассчитывать на тебя. 
Дальше, перечитав, я захотел подписать: «твой Максим Горький…», - передумал. Продолжил.
В общем, позаботься, насколько сможешь, о папе и маме, за меня. И сделай одолжение: зайди к моим детям, поговори, погуляй, расскажи им что-нибудь из того, что они не понимают и им интересно. Позаботься о них, напомни им, что они тебе родные и маленькие дети еще – помни сам. Помоги, если нужно, жене. Не спорь с ней.
Кстати, если тебе нужны деньги, напиши, я вышлю немного, или что-нибудь еще (здесь все есть). Здоровья папе и маме, привет. Скажи всем, кто спрашивает – скоро приеду. С уважением, твой брат. Расти мужчиной. Ума тебе. Будь проще, не выпендривайся. Подарок с меня, приеду как к парню»…
Кроме того, спьяну, я начал опять писать рассказы, часто бессюжетные, «глагольные», то не правдивые, то - слишком. От рассказов перешёл к письмам, всем своим, написал с десяток, душещипательных, откровенных и поучительных. Как  к брату, с выдержками  Отправил, протрезвел, испугался и забыл. Последнее пытаюсь доказать себе постоянно, мысленно сочиняя объяснение и опровержение, имитируя равнодушие.
А весна пришла. Я разглядел её, и выругал себя за свою денежную несостоятельность и отверженность от жизни реальной. Так.


Мы пили водку, и правильно делали. Иначе – не договорились бы. Шутили.
- Немцу купим банк, - предложил Коля, - или биржу.
- Ты чего хочешь, Немец? Выбирай. Ребята купят, - подтвердил Сашка.
- У них на водку денег нет.
- На водку и дурак найдет.
- Вот так, умники и спились.
- Я, знаете, что хочу? Дом, - серьезно признался я.
- Купим, - пообещали мне.
- Вы мне банк с биржей, я вам – по домику, - жалко что ли? Давай.
Немец действительно не жадина.
- Погоди, - попросил я, - я серьезно хочу.
- Домик правда хорошо, - вздохнул Сашка.
- Так а чего мы тянем, - полез с рюмкой Коля, - за домики!
- Остановись ты, алкаш. Запоминайте: давайте выпьем за то, что мы его построим.
Никто ничего не понял, но выпили.
- Я подумал, - объяснил я, - может быть, мы его сами построим?
- Ты че, дурак что ли? – спросил Коля.
- Нет, не дурак. Дураки хотят того, чего не могут добиться. А я говорю – дом, все нам.
- Я еще днем подумал, - сообщил Коля, кивая в мою сторону, - что он уже днем где-то «наглюкался».
- Погоди, - попросил я его, - один на всех, не большой. Сейчас, дачу. Отдыхать будем летом, зимою холодной, весной, осенью теплой. Семьями потом, по очереди или вместе. Дети играть будут, мы – водку пить. Лет за пять хороший построим, на четверых не дорого обойдется. Всю жизнь нам, что ли, в общаге сидеть? Вместе, свои стены, баню там придумаем – хорошо же!
Задумались. Сашка разлил водку, спросил:
- А во сколько бы это обошлось, если уж на то пошло? Серьезно?
- Я как-то сидел, считал ночью, нормальный домик – тысяч двадцать пять. На пять лет – по пять штук в год. Пять штук в год, на двенадцать – четыреста шестнадцать долларов в месяц. Их, на четверых – сто четыре доллара. Всего-то, каждому.
Немец, валютная душа, моментально вынул из кармана калькулятор, пересчитывал меня и кивал.
- «Стольник» в месяц, с «копейками»; каждому по силам. Кто мы, в конце концов? Давай выпьем и наливай сразу. Единственное что, потом, в конце, еще придется по десять долларов скинуться. Для ровного счета.
Сашка посмотрел на Немца. Немец подтвердил:
- Придется, по десять.
- Фигли, - согласился Коля, - Я сразу могу.
- Четыре мужика нас, если че, - напомнил я, - с руками. Как построить – я знаю. Любой. Мы в стройотрядах, с тридцатью человеками, по три дома за сезон ставил. Так там пацаны были – по двадцать лет, и строили неизвестно кому. А тут – себе! Дом стоять будет.
- Строители, что ли, - усмехнулся Коля, - построим…
- Я, милый друг, строительное черчение преподавать могу. Не на уровне мостов и небоскребов, конечно. А дом, один-два, этажа, квадратов 100-200, от эскиза до проекта сделаю такой, какой нам нужен. Там ума палата не нужна – здравый смысл и ответственность. Спорить будем?  Каждый уважающий себя крестьянин дом себе строит, а ты че? Тупой, что ли? Из века в век так было: если человеку нужен дом, он его строит. Я давно хочу. Надо руки, отвес и уровень. И то, бутылкой обойтись можно. Пара профессионалов нужна, конечно, чтобы не экспериментировать – дороже обойдется. Печник, электрик - (я на столбы не полезу), и все.
- А я по-твоему, кто? – подал голос Сашка.
- Кто, - не понял я.
- Электирк.
- Тем более! А Немец потолки белить будет.
Немец пожал плечами:
- Да я, вообще-то, все буду, не торопясь.
- Правильно. А ты, Коля, начнешь подавалой, как все. Штукатуром тоже станешь. Парень ты рассудительный, аккуратный, у тебя везде пойдет.
- Не  пойдет. Ты чё сдурел, что ли, кирпичником, - я?
- За пару месяцев,
- А куда он денется? – хмыкнул Сашка.
- Да, какой из меня…
- Стены, крышу поставим, отделка – ерунда, - размышлял я, - с общаги попросить на пикник, на шашлык, их уговорить, и они, за выходные…
- Я шашлык умею делать, - обрадовался Коля.
- Гостиную нам надо побольше, четыре комнаты-спальни, - каждому, и все остальное. Кольцо баскетбольное во дворе повесим. Яблони, елочки посадим, мангал поставим.
- За яблони, - предложил Немец, - лодку - просмолим. Или надуем.
- Это ты хорошо придумал, - сказал Сашка, - сможем.
- На четверых.
И выпили.
- «Кассу» надо придумать.
- Немец будет счетовод.
- Нам, ребята, пол года – год, только на землю копить придется, - предупредил я их, - Добрая земля у воды, да в хорошем месте, от штуки до пяти стоит. Сейчас. Но она только дорожает со временем. На земле и фундаменте экономить нельзя – это главное. Начало. Сразу говорю.
- У меня ни копейки нет, - помрачнел Коля.
- У меня почти тоже. Пока, - успокоил я его, - Но будет же! Нет стольника, - давай полтинник, потом посчитаемся. Еще и земли-то нет, не знаем ничего. Где, почем? Надо посмотреть, прицениться. Тут торопиться нельзя.
- А газеты есть? – оживился Немец.
- Навалом, - пожал плечами Колька, - и карта есть: «Окрестности Ленинграда».
- Так, а че ты молчишь? - Дай посмотреть.
Расстелили на полу карту. Немец с сигаретой и газетами, Сашка с бутылкой и рюмками, мы с Колькой – с воодушевлением.
- Так, - настроился Немец, - называю районы, вы их обводите, и цены сразу. Фломастер есть? Называю.
- Обвожу, - подтвердил готовность Колька.
- Наливаю, - заверил Сашка.
Я поерзал, хлопнул в ладоши. Не знаю. Я и города толком не знаю, а окрестности – тем более…
- Коль, тебе вон та коробка нужна?
- Нет. Мне тут уже ничего не надо.
- Я возьму, оторву? Домик вам нарисую, бесплатно, - решил я.
Спер у Ленки карандаш для глаз и тушь для ресниц выбрал получше, - по жирнее, синюю.
Каждый из нас был при деле. Я, лежа на полу, рисовал, а они – переставляли рюмочки по карте, как шахматы. Спорили. Там – дорого, там – до воды-речки далеко, там – название не нравится. Я не лез, – разберутся. Отвлекался для того только, чтобы выпить.
- Что это вы тут делаете? – пришла, удивилась Ленка.
- Уйди, женщина, - попросил Коля.
- Вы картошки не принесли, случайно?
- Нет, ответил Сашка, - колбаса, шпроты.  А что там опять Ирку ищут?
- Нет, слава, богу. Соседка спрашивает до завтра.
- Лена, не мешай, накорми соседку колбасой, скажи картошки скоро будет валом, - сочинил Колька.
- Откуда?
- Посадим.  Картошки, яблоки, елки.
- А шпроты наловим?
- Конечно. Колбасу накосим.
- Рехнулись, - сказала Ленка кому-то, выходя в коридор, - в солдатики играют.  Алкоголики.
Рисунок мой всем понравился. Но разве это косметика! Не тушь, а одно наказание. Нет, чтобы нормальную кисточку сделать, ежик какой-то присобачили, как для бутылок. А еще – Франция! – родина импрессионистов. Карандаш ничего правда, только крошится. Я взял лак для волос, залакировал лист, чтобы не осыпался.  Засверкала наша дача. Дом.
- Такой и построим.
Мы приклеили картон к стене прозрачной липкой лентой за уголки к обоям, над хлебницей за столом. Ровно приклеили, хоть и пьяные. Остановились на двух вариантах: или в сторону Финляндии к Выборгу, или в сторону Эстонии, Таллинна - по Кингисепскому шоссе.  Второй вариант дешевле.  И там и там – места красивые (ребята говорят), воздух чистый, вода прозрачная, а солнце - теплое.
На Немца мы заботы переложили: пусть созванивается, разбирается окончательно.  Ему нравится анализировать.  И чтоб через неделю – предметный разговор был. Поедем потом смотреть. Все вместе и на месте. Все.
 А пиво пить, провожать, они попросили нас не ходить.
      - Дом построим я себе на мансарде  мастерскую устрою.
- А мне, - захотел Колька, - картину в мою комнату, только вот такую, понятную. А не так как ты обычно – ищи потом где верх, где низ, не авангардную, - ладно?
-  Не понравится – мне отдашь, - влез Сашка, - любую, всё беру.
      -  Я всем напишу, и в холл, и в гостиную, - пообещал я, - со временем.
 На том и расходиться стали.  Ленка пришла.  Тоже, смотрю, ее графика моя заинтересовала. Ближе все так подходит.  Хотя лучше издалека.  Чего там щуриться?
- Пойду и я, Николай.  Пока, - попрощался я с ним. 
Он меня уже на лестнице догнал.
- А мансарда – это что? – спросил Колька.
- Чердак, - пояснил я.
- А… Ну, ладно, бери.  А рыбу где сушить будем?!
Ушел он спать задумчивый.

     Мне надоели будни – скучная канитель…
     Я бы продал кому-нибудь, дёшево, весь апрель 
     Если мне нечем хвастать, значит не так уж легко,
     А за деньки пропитые – я расплачусь с лихвой.
Шептал, шептал, написал, прочитал и испугался.  Чего с лихвой? Куда еще лише… Хорош уже.  Допился, алкаш? Уже стихи пишешь?  За все заплатишь.
А чего мне делать?! Когда в башке бедлам и только «внутренне спокойствие».  Картины писать? То, что есть – хорошо, нужно лучше. Можешь как хочешь, но честно с собой. Писать только потому, что делать нечего – наказание. Если нечего тебе сказать, молчание – дар. Вот и дари его людям. Иди умойся, почисти зубы, можешь побриться – чтобы завтра не бриться. И сегодня напиться, чтобы завтра не напиваться. Ага. Так никуда не годиться. Что с тобой делать? Иди, сделай что-нибудь.
Я вытащил из «кладовки» подрамник. Молодец. Взял холст – мешок обычный, ножницы. Разложил, отрезал. Ну что ты с таким маленьким будешь делать? Гвоздики. Стучать ночью не хорошо. Я тихо. На балконе натянул, прибил. Весь Суздальский проспект слышал. Соседи  ничего, молодцы. Занес в комнату и заготовленным загодя клеем, проклеил холст. Поставил его к стенке – пусть сохнет. Жить стало лучше, жить стало веселей. Возьми журнал и читай. За 75 год… Может, тебе журналистом стать? Холст, вот, проклеил… Поживем, увидим. Увидим.
Надо сходить в гости  к кому-нибудь.
 А что, журнал читать?
Взял грязные носки, рубашку и пошел стирать. Больше пользы будет. Не такой уж ты и пьяный уже.
                И живу, как живу
и не так, как хотел бы,
                А так, как могу.


Ленка ушла поболтать с соседками на кухне, мы с Колей пили чай и курили сигареты. Мурлыкал радиоприемник. В коридоре за дверью шаркали чьи-то шлепанцы. На сверкающем лаком углу стола стояли две чашки и стеклянная пепельница. Мелодия похожая на струйку дыма перекликалась с паром горячего чая, но не давала покоя. Мирная, пустая монотонность не расслабляла, я чувствовал заведённым себя до предела. Это состояние и сдерживает больше всего.
      - Я подустал сегодня.
      - Отчего? Отдыхай, все нормально.
-  Отчего отдыхай?.. от того и устал, что не от чего уставать, - безразлично высказался я. - Если бы так. А чего нормального, Коль?
- А чего ненормального? Чего бы ты хотел? – поинтересовался Коля.
- Многого, - я завел дежурную депрессивную «пластинку», которая, подозреваю, Коле уже осточертела.
- О чем ты опять?
- Обо всем. И о себе другом. Как идиот уставший. Устала от меня жена, на – разведись, надоело, на – уедь. Уехал – приехал, тут полгода и все так же: не проходит, нет чего-то. Как трава под асфальтом. Ждем какого-то солнца «подземного» для роста. Или когда асфальт разломится.
- Нечего было лезть под дорогу, - выдал  Коля, - не можешь ты расти спокойно где нет этой щебенки. Надо тебе непременно «пробиваться». А на лугу тебя коровы сожрут. На дворе трава, а в голове - дрова, - у тебя. Понял? Ты по-русски, вообще, можешь разговаривать? – разозлился Коля, - «трава под асфальтом»... «Пуля – дура, штык – молодец», - это понятно. Ты же откуда такой взялся? Чего ты ноешь временами? Все тебе не слава Богу! Чего ты носишься со своей жизнью и…- он махнул рукой.Только по русски: ной без причины признак дурачины.
- А. Я знаешь как слышал? – «Секс без дивчины – признак дурочины».
 Колька расхохотался. -  С пьяным с тобой нормально, только стихи иногда читаешь. А с трезвым – «засада», иной раз, одно и то же...
- Я о том: « тот, кто никуда не идет – тот уже сбился с дороги».
- Вот опять… Иди.
Хорошо музыка сменилась, я успокоился.
- Пошли ко мне.
- Зачем
- Незачем, - согласился я.
Так день и кончился – не замечательно.

Собираясь утром в магазин, отметил приподнятое настроение, - так всегда, кода вспоминаешь, что дом надо себе строить. Взял тетрадку с ручкой – планировку повыдумываю. 
В магазине Коля уже за пустым стаканом, ел на ящике селедку.
- Присоединяйся, - радушно пригласил он, вытягивая мне согнутое запястье.
Поздоровались таким образом.
- Надо тебе, Коля, - обратил я беззлобно внимание, - манжеты постирать, или, оторвать и выбросить. Или покрасить. Или нарукавники купить.
- Купим, бля буду, нарукавники! Муки не будет, пекарня сгорела, - сообщил он, - Как жить будем, а?
Не все грузчики строят дом.
- Зарплату ж у тебя  не урежут.
- «Урежут… », - повторил Коля, - ты думай!
- Воровать, Коля, - низко. Стыдно и мелко, - в мелких размерах. Это - унижает человека… А как она могла сгореть, если работает круглосуточно?
- Та печка там сгорела электрическая.
- Починят, - успокоил я его.
- Тебя там спрашивают, - вывела меня из задумчивости Света – продавщица из отдела «Рыба», девушка от двадцати лет. (Волосы светлые - узел тугой, спина прямая). Ее высокий накрахмаленный кокошник напоминал  нос белоснежного крейсера. В свободном приталенном, чуть выше колен халате,  светлых сандалиях. Три детали туалета, - вот и вся Света. Притягивает, - приходится признать. Второй раз за сегодняшний день вижу ее в дверном проеме в профиль. На меня смотрит мало. Египетская какая-то, в этом «наголовнике». Нефертити.  И невозмутимая. На моей памяти не смеялась.
- Свет, ты веришь в прошлую жизнь?
- Мне все равно.
Общительная рыба.
- И мне, - признался я, - а похожа ты знаешь на кого, в этой, как эта пилотка называется, и сандалиях?
- На кого?
- На египетскую девушку времен фараонов.
Она приостановилась.
- Правда?
- Да.
- Не на египетскую крестьянку на берегу Нила в иле?
- Ты «Историю» знаешь за пятый класс?
- Да, в пятом классе я еще была отличницей, - призналась она.
- Молодец, - похвалил я, - и, наверное, - пионеркой?
- Да.
- Белый фартук, красный галстук?
- Да.
- А у тебя фотографии есть, дома посмотреть?
Она красиво улыбнулась.
- А ты тоже молодец.
Заметила меня. И мы пошли дальше. И под халатом всё у неё кратко.
- Ты брюки умеешь гладить? – беспечно поинтересовался, и чуть не прошел мимо нее.
Она остановилась, в замешательстве.
- Это что, неприличный вопрос? Извини, - просто извинился я.
- Умею, - после паузы сказала она.
- С приятелем поспорил, сегодня, что за две минуты брюки не погладишь. Ты как думаешь? На пару шашлыков спорил…
Она посмотрела на меня по-женски и спросила:
- С Колей, что ли?
- С вашим Колей, вообще можно спорить о том, что брюки гладят.
- Коля здесь давно работает.
- А я не пытался уронить его достоинство в ваших глазах. Просто я с ним не спорил.
Мы вышли в отдел. Меня ждал Колька.
- Привет, как оно? – вынимая руку из кармана, Колька ненароком обратил внимание на Свету.
- Безрезультатно, - подтвердил его внимание я.
 - Ты можешь сейчас соскочить отсюда?
- Не знаю. Могу, наверное. А в чем дело?
- Да я с общаги выходил, а Наташка заходила. Эта, - с третьего. Три типа, не наших, пили пиво на ступеньках, чего-то ей сказали, она им. Один бутылку в нее бросил, не попал, но осколком от стены её зацепило чуть-чуть. - Колька дотронулся, показал чуть выше скулы, - хорошо не в глаз. Та - в крик, перепугалась. И давай на них, матом. Один за ней, она - в общагу. Бабушка-вахтерша хорошо успела подскочить, не пустить, милицией напугать. Ее послали, но отошли, на лавочке сидят, может, ждут кого. Ну,  а тут я выходил, спросил: «Куда ты лезешь на бабку?», меня тоже послали. Я вышел –там ещё двое. «Иди сюда»,- говорят. Ну я думаю, - может, подойдем - «сюда»? пока они там еще.
- Щас, -  согласился я, - надо, наверное, в руки взять чего-нибудь?
- Да не надо, они пьяные, один, вообще, «конкретно».
- Я отлучусь ненадолго, - предупредил я продавцов, - на улице покурю с товарищем.
Вышли, направились к общаге.
- А вообще, надо нам это? 
- Надо. Ты только не жди, когда тебе бутылкой вмажут, - посоветовал Коля.
- Ну если тебе надо. Постараюсь. Не ждать.
Мы увидели их. Сидят, плюют, пиво пьют, курят у стены. Вокруг них пивных бутылок открытых стоит навалом.  Подошли сбоку. Заметили. Набегая я засунул полы халата в карманы. Первый  попытался встать, Колька опустил ему руку на голову, придавил, схватил за волосы и сверху вниз воткнул ему в лицо. Второй подскочил, и тут же, согнувшись, бухнулся на колени, опрокидывая бутылку с пивом – у меня ботинки крепкие. Третьего я ударить не успел, он передумал подниматься, выставил вперед ладони, закрывая лицо. 
- Все, все, все, пацаны, - заваливаясь на бок, он как завороженный видел только мои руки.
Я ему не мешал. Справа тоже уже все было нормально: Колька рычит, «тот» вопит.
- Этот пидор кидался, разговорчивый, - пояснил мне Коля.
- Да все уже, успокоил я его, сделал полшага назад, но на всякий случай не расслабился.
К моему удивлению, тот, которому досталось, встал спокойно на четвереньки, установил обратно опрокинутую бутылку. В ней пиво еще осталось. Он пошарил за собой рукой, нащупал там лавочку, и вернулся в исходное положение. Сел, сложил локти на коленях, попробовал взять бутылку. Хоть и взялся он как обычно, я выбил ее ногой в сторону, от греха подальше. Он не удивился. На меня даже не посмотрел и за все время конфликта не издал ни звука. Или, правда, пьяный конкретно, или такой спокойный от природы. Оно и к лучшему.
- Че ты еще хочешь? Че ты тут сидишь? Че ты мне говорил? – пытался выяснить Коля у «своего». Бил он его не зло, но после каждого вопроса.
Мне это не понравилось.
- Кончай Колян, хватит.
Коля ударил еще.
- хорош говорю, а ты сиди.
Из общаги вышел отряд баб с бабушкой-вахтером и пострадавшей Наташкой, детей человек десять. Рома и Геша – знакомые, свои, местные. Человек пять еще мужиков с разных этажей, один с кухонным топориком.
- Ой, не надо, ребята, - забеспокоилась бабушка, - пусть они идут, я сейчас милицию вызову.
- Че ты бутылки кидаешь? Кто козел, э? – продолжал задавать Коля, волновавшие его вопросы.
«Э» и «Ты» благоразумно уклонялся от дискуссии. Выступил «хор» девушек.
      -   Вы же убить могли, сволочи!
- Я бы глаза выцарапала!
- Ей теперь зашивать надо!
- В милицию их!
- Вызывайте скорую!
- А этих – в вытрезвитель. 
- Давайте им бутылки на голове разобьем!
- Да за такое повесить мало!
- Ищите нового участкового, где он?!
- Несите веревку, - предложил Ромка, - разобьем бутылки, выцарапаем им глаза, повесим, и с нашим новым участковым сдадим их в вытрезвитель.
- Пошли, Коля.
- Пошли на … отсюда, быстро! – приказал Ромка..
- Валите, - дополнил Геша, - а то они вас сдадут куда-нибудь.
Смутьяны встали и спокойно побрели от нас, оставив бутылки на асфальте.
- Раздайте автографы, - попросил нас Ромка.
Наташка в очередной раз пересказывала  все увеличивающейся группе поддержки, как она отстояла девичью честь, прорываясь под шквалом  бьющихся бутылок.
- С тебя бутылка, - сказал ей, на всякий случай, Коля.
- Конечно, спиртом промыть надо, - согласились с необходимой операцией дезинфекции женщины.
Мужики, Рома и Геша, допивавшие трофейное пиво, оживились.
- Ну, вы идите, дезинфицируйте, а я пошел, - вспомнил, что я в халате, - доработаю.
- Я с тобой, - сказал Коля.
- Пошли.
- Теперь вам надо объявить о помолвке, - предложил Рома.
Мы объявили, что будем после восьми и пошли с Колькой в магазин. «Девочки» пошли «успокаивать нервы».
- Теперь сегодня «дискотека» будет.
В магазине сказали, что если я хочу, могу не дорабатывать – я свободен. Приезжал хозяин магазина в хорошем настроении. Он купил себе полный грузовик мебели для дачи и пожелал ее сегодня там расставить. А я все испортил. И радость хозяйке, и вечер шоферу: он теперь будет помогать Коле носиться с этой мебелью, хотя он и не обязан. А хозяин не обязан меня искать, а старший продавец отвечать за то, что меня нет на рабочем месте. Справедливо. А вот как раз таки в мои обязанности входит быть на этом месте. И курить на нем, а не где-то там – за магазином по полчаса.
«Вот пусть он там и курит», - сказал хозяин. «Так ему и передайте», - закончила Люся с первой кассы.
- Ну и фиг с ним, - сказал Коля, - так ему и передайте.
Примерно так, и сказал Коля.
- А, может быть, вы ему скажете: «Того выгнали, этого взяли»? – выдвинул я контрпредложение, подразумевая вновь себя, - ведь он меня и в глаза не видел ни разу.
- Нет, на это я пойти не могу, - печально произнесла завмаг, - я еще дорожу своим местом.
- Против мебели - не попрешь! – хлопнул меня по плечу Колька.
- Мы уже и объявление повесили, - прощаясь подтвердила завмаг, - что нам человек нужен.
Выдвинутая мною с разворота кандидатура Кольки, не прошла, при помощи однозначной немой жестикуляции …
Одно мне прогрело душу. Света, как выяснилось, проявила максимально возможную долю участия:
- Я выходила на улицу тебя поискать, пока он нервничал, - не нашла.
- Ты, оказывается, Свет, молодец,  - и с меня тебе - шоколадка.
- Ты позвони ему, - посоветовала она, - соври чего-нибудь. Подумаешь, на двадцать минут отлучился, мало ли как, бывает. Плохо может быть человеку стало. Работы-то не было. Ты же здесь месяц сторожем жил, когда нужно было. Скажи, бабушке какой-нибудь, - покупательнице, сумку тяжелую помог отнести на остановку. Работы же не было. А на вид он мужик нормальный, поймет. Номер телефона завмаг даст. Ну, хочешь, я спрошу? Что же теперь из-за пяти минут с работы выгонять?
- С меня еще мороженое, - констатировал я, - спасибо, не надо. Сама посуди. Чего я тут грузчиком, как «этот». Работу мне все равно надо искать нормальную…  Щас стройки пойдут… А ты, оказывается выдумщица еще та! На «бабушку», правда, любой дурак клюнет. Нормальный. 
- Просто надо было твоему товарищу немного помолчать, - она вразумительно посмотрела на Кольку, - на счет «фиг с ним».
Коля простодушно отвел глаза;
- Се ля ви, шерше ля арбайтен, -
- Ага Так оно и есть. Немецкий учил, - объяснил я Свете.
Я был обескуражен, но не раздосадован. Было б чего терять. А то, уже свыкся с этим халатом. На хлеб хватает,  муку -  в пакет. Пьяный уже скоро начну Люсе подмигивать. А у меня ровесники в рестораны ходят, фильмы ставят, вот такие магазины имеют, кому надо, на «Мерседесах» ездят.
Нечего мне тут сидеть. И: спокойствие – душевная подлость.
Но события удивительного вторника на этом не закончились. Мы с Колей приобрели в «кредит» у Светы замечательного копченого толстолобика, цвета румынского гарнитура, несколько бутылок пива, хлеба, и устроились в подсобке дожидаться моих расчетных. Между делом, для разговора, Коля взял и фляжку водки за свой счет. «За победу!» – как сказал он. Завмаг принесла расчетные, пожелала мне «Всего доброго», и с сеткой куриных окорочков удалилась из магазина. Я захотел подарить ей хвост от толстолобика,  на память, но не подарил, - взял себя в руки. Вместе с ней скрылся бухгалтер. Обладателя дачной мебели – хозяина – сегодня уже точно не будет.Кот на крышу – мыши в пляс.
Я предложил банкет. Проводы.
- С гуся вода, - сказала Люся.
Количество работающих отделов, при помощи проверенных табличек безапелляционного содержания, сократилось в магазине вдвое, а не пьющие продавщицы изменили своему кредо. Вот что значит трагически редкое отсутствие руководства. Коля приглянулся всем.
- Ну, не поминайте лихом, пусть все у вас будет хорошо, - открыл я торжественную часть моего заключительного вечера.
И не ожидал столько благожелательности от своего трудового коллектива. А каким он оказался сплоченным! Продавщицы меняли друг друга за прилавками,  уничтожая любые попытки критики ожидающих покупателей. У последних,  добиться чего-либо  сегодня не было никаких шансов.
Узнал у Светки - «египтянки» домашний адрес; пользуясь ее легким алкогольным опьянением, и про то, заодно, что у них в доме книг много, и ей не жалко.
А вот от предложения проводить ее после работы она отвертелась. Я не обижаюсь. Оно и понятно. На фига ей нужны разговоры про  отставного провожатого грузчика? Бабы все такие и коллектив у них, как обычно в продовольственном магазине, все
"подружки".
Совершенно с чистой, светлой стороны, проявила себя Люся. Она сообщила мне, что в одном месте, у ее знакомой, есть временная работа, недели на две. И не столько грузить, сколько помогать. Без прописки меня, конечно, не возьмут, но она позвонит и все устроит. Если она забудет, то я запросто могу «козырнуть» нашим знакомством – этого достаточно.
Выпили за Люсю. Я подарил ей шоколадку.
Вечер определенно собирался закончиться интересно. Это подтвердило еще одно сообщение.
- Что-то к тебе зачастили, - Света по-прежнему являла собой беспристрастность. Белоснежный «пик» ее чуть качнулся в сторону торгового зала.
- Обрати внимание, - заметил я, - все спрашивают где я, - у тебя.
Света опять чего то фыркнула. Кошка египетская.
Оказалось, Немец.
- Колька у тебя?
Я кивнул.
- Поехали, - сказал он. И поинтересовался: - Кого вы там набуцкали у общаги?
- А-а. Далеко ехать?
- Землю смотреть. Сашка в машине.
Я чуть не подпрыгнул.
- Уже?
- Давай, пока светло. Мы ждем, быстро. Что это у вас там за праздник?
- Хозяин мебель купил новую, обмываем.
- Привет ему. И возьми чего-нибудь пожевать по дороге и минералки.
- Щас.
Захватив лещей, колбасы, хлеба, минералки и пряников, нагрузив этим Кольку, мы тепло попрощались с представителями торговли.
В машине Сашка с Немцем курили, перешучивались. По очереди донимали приемник кнопками – пытались уловить что-нибудь, определяющее настроение. Слишком сдержанное, на мой взгляд, для вечернего загородного моциона.
Ввалившись в машину с флангов, мы с Колей разрушили стену обыденности: он рассыпал пряники и лещей, рванул на себя плечи Немца и Сашки, провалился между ними, чуть не выбив лобовое стекло головой, и сделал музыку громче. Успокоившись на этом, сел, хлопнул дверью, велел: «Поехали!». Я внес ноги, выплюнул сигарету, левой прикрыл дверь. Спросил, поднимая рыбку:
- Как дела, Саня?
- Теперь, как обычно, - ответил он.
Немец, норовя сделать музыку тише, тронулся с места. Коля бил его по рукам.
Минералка оказалась холодней, а пряники вкусней, чем я думал. Немец жевал колбасу с хлебом, Сашка чистил леща, злился на его кишки, кости и чешую, Колька желал  пива и советовал Немцу не лезть к приемнику.
Мало по малу  вспомнили куда и почему мы едем. Неважно, в конце концов, понравиться или нет, купим или нет, но ведь едем же! С оторванным глушителем. Помним. Плечом к плечу. Попробуйте нас остановить.
На скорости, в машине и с музыкой, по свое, теплое, правильное, нужное, как надо, завтра – всегда хорошо. Мы молчали и просто были вместе.
За Ленинградом не так, как в нем. Всё едут грязные машины, и солнце, запрокинув даль, уходит с краешка России.
Мы торопились. Немец плутал уже по проталинам, радуясь сухим бугоркам на грунте,  вывез нас к ряду вбитых, в жухлую траву и лед, железных прутьев. Я заприметил кусты, голые стволы, воду.
- Здесь.
- Речка есть.
- Весна. Ночь скоро, и лето.
- Тихо, хорошо.
- Третий – четвертый ищите, - сказал Немец, - считайте колышки.
Нашли.
- Здесь. Ну.Тут двадцать пять, туда, - Немец махнул в сторону ивы и реки, - сорок.
- Надо встать по краям – посмотрим сколько это.
- Чего смотреть сколько? Смотри как тут.
- А там вдалеке чьи дачи?
- Чьи-то.
- Пусто пока еще.
- Лучше там, где нас нет. Тут хорошо.
- Хорошо здесь.
- Рядом.
- А дом большой будет? – спросил Коля.
- Десять на десять  думаю, - ответил я, - небольшой значит, через пять – несущая, фасад симметричный, ну ты же видел на рисунке.
- Видеть-то, видел.  А здесь как? Видно будет? Потом, где вообще? Там?
- Нет. Немец, есть рулетка?
- Есть, десятиметровая.
- Откуда она у тебя, - удивился я, - давай ее сюда.
Проверил как бьют колышки, от их линии  отмерил шесть метров, провел ребром подошвы:
- Должен быть общий план застройки: улицы, переулки. Там же сказано сколько, куда от забора, заборов. Обычно, это не меньше двух по сторонам от соседей и шесть от фасада. Кстати, это удобно. Можно машину перед домом ставить уже на своей земле, и быть уверенным, что сосед в притык к забору ничего не нагородит, - «небоскреб» какой-нибудь, и у тебя, и у него солнце будет попадать во все окна, и со стороны соседей. У нас по семь от соседей будет, - хорошо. Кран где хочешь встанет и хоть яблони, хоть елочки, хоть клумбы, - дом объехать можно будет на машине, если нужно, с любой стороны. Там, вроде, под снегом еще, - я указал рукой, - прутки нарубленные валяются, принесите мне. И молоток в машине возьмите.
Они ходили и курили, держали рулетку, когда я просил, забивали молотком прутья в землю. Садилось солнце.
- Смотрите теперь, - объявил я, - вставайте по углам квадрата.
- Мало, - огорчился Колька.
- Большекромый ты наш: сто квадратов первый, сто второй – двести. Еще подвал – сотня и минимум пятьдесят – мансарда. Куда тебе больше? – вразумил я его, - 350 общей. Мы этот-то своими силами пять лет строить будем. Нам и первого этажа на пару лет хватит «песни петь». Ты, кстати, на двенадцати квадратных метрах сейчас живешь.
- Да? Может, тогда много? И пять лет еще ждать…
- Да, а меньше на четверых – себя не уважать. Смотрите. Здесь несущая. Подвал. Гараж пять на десять – на четыре машины. Пять на десять – банька. Кладовая, - я улыбнулся, - винный погреб. Марш. Первый, - я начал по часовой стрелке, - кухня-столовая 3 на 5, гостиная 5 на 7. Марш. Прихожая 3 на 5, (3 на 3,5, если с тамбуром), комната – комнатка 3 на 3,5, туалет, умывальник. Второй: четыре спаленки, ванная – большая комната. Марш.
- Зачем ванная? Баня, умывальник же...
- Дети, жены. Со второго этажа постоянно в подвал, что ли бегать? В подвале пусть стирают, а то в ванной «позановесят» все.
- Ну.
- Ладно. Я старый архитектор. Дело не хитрое. И мансарда. Марш. Я постоянно на марше стою, - обратил внимание я на свой первый правый угол.
- А у меня какой угол хороший. – Сашка стал перечислять – и банька и винный погреб! Остаюсь. Мой.
- Это мой угол! – заорал Колька.
- Через четыре года здесь будет город-сад. – продекламировал Немец, обнаружив к изумлению присутствующих громовую дикцию Маяковского.
Хорошие стихи. Хороший поэт. Хороший Немец. Все хорошо. И Колька сжег коробок спичек, подкинув его в воздух, над нами всеми. Подбросил, – помог солнцу напоследок. Оно,  как умудренная добрая бабушка, погладило нас и ушло спать. Нас земных послушало, посмотрело и зашло. Ну, увидимся тут ещё. Темновато однако.
Я подошел  к Кольке, попросил:
- Подержи краешек, я еще раз диагонали пробью.
И говорить ничего не стал, потом. А Колька почувствовал. Живем же вместе. И вспомнил:
- Немец, а точно эту землю получиться взять?
Я замер.
- Три штуки – и точно, - бесстрастно кивнул Немец, - до конца недели.
Как убил. Колька отпустил край металлической полоски, «вжикнув», она собралась у меня в футляре. Я еще сидел на корточках. А воздух еще холодный. С воды? Не видно уже ни черта… Чиркнув спичкой, прикуривая, Сашка выдал:
- Будем брать. Прижились уже. Фундамент тем более размеряли, рулетку купили…
- Да этот и Красную площадь промеряет, - буркнул Колька, - «Несущая», «Марш»…
- У меня стольник соберется, - осторожно сказал я и попросил Немца, - а растянуть нельзя?
- Можно, - сказал Немец, - растянуть, но до конца недели.
Вот  все-таки есть что-то в Немце от фашиста. Колька отвернулся. Привез! «Третий – четвертый колышек». «Хорошо». Конечно, хорошо будет за такие бабки у речки. Придурок я.  С мансардой.
Коля спросил:
- На хрена я спички сжег?
С сигаретой прошел мимо прикуривающего Немца и попросил у меня:
- Дай зажигалку.
Я чиркнул ему пару раз колесиком. Ветер. Тут еще эта бандура мешает.  бросил Немцу его рулетку. Десятиметровую.
- На, держи.
Сашка почему-то ухмыльнулся и сказал:
- Ты смотри, Немец, не в спектакле. Им уже сегодня трое под руку попались. Хватит паузу держать.
Я уловил какие-то нотки. Он, вглядываясь, подошел, поднял с земли рулетку, которую Немец не словил и протянул обратно мне.
- Да ты ползай, размечай. «Стольник», - Сашка хлопнул Кольку по плечу, - что ж вы головы повесили, соколики? Будут у меня бабки до конца недели. Три с лишком. Левые,  и легкие деньги, -  сам не ожидал. На «ловцов» же, говорят… С контейнера телевизоров. ТОЧНО. Я отдам, а вы потом, как сможете, – подтянитесь. Договаривались же, - напомнил он.
Не верилось.
- Точно? – переспросил я.
Без ответа. Но Немец уже Швейка напоминает.
- А точно? – радуясь и сомневаясь, Колька выхватил у меня зажигалку, «вкрутил»пламя на всю, освещая Сашку, его добродушную физиономию, которая в уверенности подтверждения не нуждалась.
- Дай спички.
- Ага! Спалишь именье. Или лейтенант прибежит какой-нибудь, - напомнил Сашка и признался: – Да мы бы и смотреть не поехали. Я то сразу знал сколько она стоит. Романтики. Углы только забивать, да спички тратить. А Немец просто так бензин жечь не будет.
- Точно, - согласился Немец, - и, кстати, это дешево, она пять стоит. Человек просто земли набрал, да деньги срочно понадобились. Остальные участки не торопясь продаваться будут и подороже. В плане здесь через километр – пляж частный, ресторанчик,
лодки, пансионат, - если не врут.  Дальше через 5-10 километров – гольф-клуб. Может такое быть? Посмотри, места-то какие! Да мы даже если строить ничего  не будем, через пять лет продадим – и готовую дачу купим, попроще конечно.
       -     Нет. Будем. Сами, - трижды отрезал Коля, - и Точно. Точка. Понятно?!
    -     Поехали, ребят. Ночь скоро. Заплатим, насидимся тут еще.
А в машине я не смог удержаться.
- На фундамент надо «кубиков» пятнадцать бетона. КАМАЗовский миксер – 3,75; значит четыре – пять, это - «штука» с лишним. Арматура. Опалубка. Собрать - разобрать, привезти – отвезти. Кабель до столбов бросить – не знаю сколько стоит. Насос - воду качать, - «стольник», (у меня есть), шланг к нему с запасом. Бак для воды. Хорошо бы будку железную привезти – «бытовку», – инструмент прятать, емкость под цемент – (россыпью дешевле), песка машину, лопаты, вёдра надо и…
- Остановите его, - испугался Коля.
- А у меня пол штуки есть, - сообщил Немец, - и приятель – водила на «совке».
Возвращались домой затемно. Высадили нас перед общагой, успокоили:
- Оформим к субботе, отметим, готовьтесь.
- Это ясно. Раньше времени – чего…
- Пока.
- Счастливо.
Мы «хлопнулись», они уехали.
- До конца недели пить не буду, пока документов не увижу, - решил Коля.
- Мы вместе, пожалуй.
Хотелось лечь, уснуть и проснуться в субботу. Разве мог я подумать, что вижу Сашку  в последний раз.

Кольку не видел три дня. Не заходил ни я к нему, ни он ко мне. У нас такое бывает: отдыхаем друг от друга, живем как-то.
Полы вытер, перестирал все, выкупался сам.  Взял утюг у соседей, выгладил все рубахи, брюки.  Прогулялся недалеко, - подстригся. С красной шеей вернулся в общагу. Заварил чай, сел, закурил. Лезть в город я не хотел – слоняться там до усталости надоело. Кому ты нужен? Оставаться сидеть здесь – глупо и незачем. Пойти в какой-нибудь подвал спортом заниматься? Как ни-будь потом. Тоже надо, конечно. Там хоть люди. Пиши. Писать тебе пустому нечего. Не охота. Не сегодня. Не сейчас, во всяком случае.  Время – пять часов вечера.
Пойду я в гости. К Свете. Честно говоря - запланировал, «По книжки». Давно пора. Вот и молодец. Снял джинсы, одел синие чернильные брюки. Выбрал светлую, цвета сигаретного фильтра, однотонную рубаху с одним левым карманом. Свежий носовой платок, не много денег. Часы завел и отправился экспромтом в гости.
В «Корабле» она живет, говорила: «Минут пять от магазина». Около купил шоколадку. Через витрину убедился, что смена не ее. Была бы она только дома.
Дверь мне открыла взрослая девочка.
- Здравствуйте. А Свету можно?
- Здравствуйте.
- Кто там?
Услышал я, и увидел опрятную светловолосую женщину с довольно обычной, но красивой, как у Мерелин Монро, прической.   
- Здравствуйте, - повторил я, - Свету можно?
И почему-то почувствовал, что ее нет. Жаль. Но девочка отступила от двери, а женщина позволила:
- Проходите. Здравствуйте. Нужно спрашивать «Кто там?», - напомнила она девочке.
Я шагнул через порог на тряпку, закрыл за собой дверь, остановился. А не зря ли ты пришел к ней? Появилась Света. Удивленная.
- Привет, - улыбнулся я ей.
- Привет, - улыбнулась и она, видимо соображая что со мной делать.
В каких-то обтягивающих по колено (как это называется?), без косметики, с распущенными волосами, в домашней футболке и явно без бюстгальтера под ней. Она удивила меня. Я привык ее видеть тщательно отточенную в подаче своего я.
- Как дела? – осведомился я.
- Хорошо, нормально.
- А я к тебе за книжкой.
Мама (?) ушла. Девочка посмотрела на меня и попыталась что-то увидеть на Светкином лице.
- Иди, - сказала Света.
Та прошла мимо в комнату и села на диван.
- Сестра? – предположил я.
- Да, проходи.
Я разулся, снял шарф и куртку.
- Пойдем, - позвала она и тут же остановилась, - подожди, посиди вот здесь, - ладошкой она показала на диван в комнатке, на котором сидела девочка.
Я прошел сел рядом с ней. Впереди меня в кресле сидел мужик. Работал телевизор, он его смотрел.
- Папа, мы вместе работаем, - обратила внимание папы на мое присутствие Света.
Я с готовностью приподнялся:
- Здравствуйте.
Мужик повернул голову, равнодушно сказал: «Здравствуйте», рука его на подлокотнике кресла не пошевельнулась. Я сел опять рядом с сестрой. По экрану телевизора бегали крабы. Шустрые такие. Наверное, «В мире животных». У меня к этой передаче двоякое чувство, как к «Запискам охотника» Тургенева, - и интересно, и скучно.
Телевизор старый, советский, цветной. Диван и ковер тоже. Пыли и лишних предметов на стенке нет. Цветы комнатные есть. Девочка сестра, как балерина - с осанкой. Глядя на не, я тоже выпрямил спину и убрал локти с колен. Она обратила на это внимание. Предполагаю, это ей польстило.
Мужик, однако, лысеет. В зале чисто. Книг много.
- Как тебя зовут? – дружелюбно спросил я у девочки: она мне понравилась на первый взгляд - «маленькая леди», хотя, по-моему, немножко «выдра».
- Настя, - по детски обрадовалась она вниманию и тут же спохватилась, - Анастасия.
- В каком классе ты учишься? – вернул я ее на землю.
- В седьмом, - она внимательно смотрела крабов.
Я огляделся.
- Можно газету? - спросил я у спинки кресла.
Без ответа.
 Я взял газету. Программа, зараза… Крабы ели дохлую рыбу. Я интересовался какие передачи бывают на тех каналах, которые у Кольки по телевизору не показываются. В коридоре пару раз промелькнула Света. Я хотел вспомнить и не мог: как называются цветы в горшках. В голове почему-то вертелось: герань и резеда, что-то такое среднее, созвучное. У мужика решил не спрашивать, не терять его расположение. Девочку не смущать.
- Пойдем, - позвала меня Света.
Крабы тоже скрылись от аквалангистов. В комнате куда мы вошли также все было опрятно и еще по-девичьи уютно. У внушительного зеркала, на тумбочке, два лагеря: левый и правый. Правый более «матерый» отряд: гильзы дорогой губной помады, замысловатые флакончики лака для ногтей «разного рода войск», такие же миниатюрные склянки пробных духов. Большой флакон, наверное, любимых. Частокол «боеголовок» аэрозольных баллончиков,  лака, геля и прочие причиндалы для волос и тела. Всё это дублировались отражением в зеркале, которое с фланга ощетинилось похожими на обгорелые спички, шпильками.
Левый край – Анастасии – умилял, как Золушка, своей непосредственностью и непременным желанием дорасти до «гвардии». Разношерстно пестрые, как бабочки, заколки, дезодоранчики и почти пустые, с капельками, флакончики,  известных духов, в одиночестве белого столбика губной гигиенической помады, напоминающего стойкого оловянного солдатика и буревестника одновременно. Из искры возгорится пламя. В будущей мощи, которого можно было не сомневаться.
Я перевел взгляд; на глянцевый календарь, полки с учебниками и книгами, Свету, две кровати, аккуратно застланные серыми льняными покрывалами. Цветы на стенах. Шкаф с зеркалом.  Письменный стол у окна с карандашницей. Магнитофон, стопа кассет, три модных журнала.
Света села на кровать, сказала: «Садись», указав мне глазами на обитую золотистым гобеленом табуреточку у тумбочки.
Старая футболка исчезла, появилась другая, но такая же неброская. Косметикой она воспользовалась по тому же принципу. До плеч волосы получились красивее, взгляд более любопытный.
- Мне как-то не удобно, - поделился я с ней. – Ничего страшного, что я зашел?
- Нет, я просто не ожидала, - призналась она.
- Я сам не ожидал, но, - вспомнил о книжке, делать нечего, и подумал, что можно зайти.
Я разглядывал комнату. Две вершины на ее футболке почти не шевелились. Чувствуя мое некоторое замешательство, Света повела себя свободно и устроилась на кровати удобно, с ногами.
- Ты всегда такой объяснительный?
- Нет.
- Тебе это идет. Только общее впечатление портит. В магазине такой обособленный…
- Это напускное.
- А так ты скромный?
- Отчасти, - согласился я.
- И книжки читаешь, - дополнила она.
- Умею, - пожал я плечами. – Ты что делаешь?
- Так ничего, вообще-то. А что?
- Может, книжками поменяемся и в кино сходим, если делать нечего?
- Какими книжками? – удивилась она.
- А я тебе взял, в куртке там, - и я напомнил, - говорили тогда все про отношения мужчин и женщин, ну как обычно. Ты что-то сказала из Фрейда, а может и нет. А я из Ницше, «Заратустры»: «Идешь к женщине – возьми плетку» (есть у него такое). Вы там все как переполошились, ополчились на бедного немца. Помнишь?
- А, да. А ты, кстати, с плеткой пришел?
- Я шоколадку взял, - спохватился я, - у меня другая фамилия.
Я протянул ей «Аленушку».
- Может, маме отдать или Насте?
- Ну зачем же. Спасибо. А как же плетка, по-твоему?
- Ты вообще ничего не помнишь. – Я говорил: крайности, как и категоричность – не уместны, если они не оправданы. Ницше – один край. Фридрих фон Захер Мазох – другой. Глупости это: плетки, договоры. Ну они ненормальные мужики – писатели, уж во всяком случае, в этом отношении. Один, якобы основоположник вольного духа, их, (женщин), боялся скорее всего, и,  – за плетку. Другой пресмыкался и еще тащился от этого. Не традиционные они какие-то, - закончил я.
- А ты как с женщинами обращаешься?
Я обратил внимание на ее ухоженные ярко красные ноготки.
      -    Это вот в этих журналах, - я кивнул на ее женские журналы, - большей частью учат вас  именно – обращаться.
- Молодец, - похвалила она меня.
Мне надоел этот тон.
- И как же ты себя ведешь?
- По-разному. Ты мне скажи, почему ты не хочешь в кино идти?
- Почему не хочу? – машинально спросила она.
- Пойдем, одевайся, я приставать не буду, - покривил я душой, - погуляем.
- Можем и сходить, сейчас.
Она мне нравилась.
- Я оденусь, посмотри пока телевизор в зале, подари шоколадку маме или Насте.
«Аленка» вновь бескорыстно вернулась ко мне. В коридоре я столкнулся с ее мамой.
- Это вам. С Настей напополам, - уточнил я.
- Спасибо. Вы чаю хотите?
Хорошая женщина.
- Нет, спасибо. Скажите Свете, я покурю на площадке.
Обулся, одел куртку, взял в руку сложенный шарф, бесполезно покрутил блестящую ручку замка в обе стороны, попросил:
- Настя, открой, пожалуйста.
Подмигнул ей, сказал: «До свидания», услышал два «отзыва» и с тряпки перешагнул порог. На площадке закурил, пересчитал деньги: два такси, кино, мороженое, кофе ей, пара пива или пятьдесят коньяка – нормально. Или на две пицы хватит, думаю, проголодаемся. Курил, читал надписи на панелях, пока не вышла Света.
- В кино или пройдемся? В кафе, может быть, зайдем?
- Ну пойдем, посмотрим.
У подъезда она напомнила:
- Книгу забыл.
- Бог с ней. В какую сторону отсюда лучше?
- Лучше в ту.
Она взяла меня под руку. Разговорились. Нам было обоим любопытно друг с другом.
- Тебе долго можно гулять? – осведомился я.
Она усмехнулась.
- Меня отпускают на последние сеансы.
- У вас с Настей какая разница? – спросил я.
- Десять лет.
- А сколько Насте?
Она улыбнулась.
      -    Мне 24 года.
Гуляли, болтали часа четыре. Где-то в незнакомом месте съели пару горячих бутербродов, она с кофе, я с чаем. Я уговорил ее еще на оливки с грузинским хлебом и пару пива. От крепких напитков она отказалась. Держалась на дистанции дружелюбно .Умная.
А в кино не пошли – поленились. Проводил ее домой. Поцеловались, слишком между делом, и, с ее подачи на скорую руку. Я, например, никуда не торопился. До  субботы.
Перед «домом»  купил себе еще бутылку пива. Размышляя, вспоминал о том, как и о чем мы с ней говорили,  мысленно, продолжая с ней еще болтать, поднялся к себе. Разделся, почистил зубы, почитал журнал «За рулем» за 78 год, и уснул спокойно. Покойно. С легким сердцем и помыслами: разбогатею и куплю себе «Шевролет» модели 73 года. Цвета слоновой кости, белой ночи, серый, или бежевый, или бордовый. Или какой попадется. Потом перекрашу, если что…


...

Мы прождали Сашку с Немцем целый день, а их так и не было.
- Коля, Коля, плохо ты живешь, просто так, - обратил я внимание на его судьбу.
- А что? – безразлично выпустил дым он.
- Я, вот, например, на проститутку коплю, а ты так, без цели живешь.
Колька предложил и мне сигарету.
- Чего-нибудь хочешь? – вопрос напоминал предложение выпить.
- Спать, - отказался я.
- Придется, - согласился он.
Помолчали. Он тяжело поднялся.
- Пока, -  хлопнулись пальцами.
Прошаркав старыми изрезанными кроссовками, превращенными в тапочки, он ушел.
Я достал из шкафа журнал «Костер». Когда-то в детстве я этот номер читал. Помню. Я не чувствовал в себе сил ни для чего, захотелось просто знать необходимость дел на завтра, на самом деле. Как жить дальше?
В дверь постучали. Колька. Все-таки он «распорядился» по-своему и наверняка спустился вниз, в бар или магазин, «разыскал» там бутылку водки. Ну где найти еще такого товарища? Не хочешь - не пей, он сам будет. Я провел кончиком языка по зубам, выгнул спину, хрустнул ею при помощи согнутых рук, успокоил их, как футболист  в стенке. Уверен, что левая бровь у меня поднялась, а сам я сейчас улыбнулся. Вставать я не собирался. Не маленький –  откроет.
В двери постучали еще, тихо и уже  менее настойчиво. Я поднялся, сбросив с себя свое предвкушающее настроение, - это не Колька. Соседи за какой ни будь ерундой…
- Открыто, - объяснил я, опуская краешки пальцев на гладкую ручку двери, придавливая ее пружину.
Вах, - Света.
- Привет, - поздоровался я. И обрадовался несказанно.
- Привет, - сказала она, осторожно заглядывая внутрь.
- Заходи, - попросил я.
В белом расстегнутом плаще, руки в карманах, волосы пахнут.
- Как дела? – я отодвинулся.
- Ничего. Что делаешь? – она вошла.
- «Костер» читаю.
Она огляделась:
- Пошли со мной, - предложила она шепотом, останавливаясь близко на сколько это  возможно.
Я внятно ощутил запах духов и алкоголя.
- Далеко?
- Вниз.
- Зачем?
- Ты любопытный.
- Бывает.
Она увидела журнал и присела на корточки над ним. Заинтересовалась, перевернула – отвернула несколько страниц в обе стороны.
- Я этот номер читала, - сообщила она мне, - в детстве.
- Я тоже.
- Ты идешь?
- Подожди. Попросил: «Не поворачивайся». Устроился на стуле, стянул с себя домашнюю рубаху, надел синюю. Снял шаровары взял джинсы со спинки стула, влез в них. притянул к себе из под стола коричневые кроссовки. Спросил:
- Там тепло?
- Да.
- А темно?
- Очень.
«А презервативы брать?» – захотелось узнать мне. Вместо этого я застегнул железные пуговицы и затянул на поясе ремень.
- Я готов.
Она поднялась с журналом вместе, похвалила, еще раз оглядевшись:
- Хорошо живешь.
- Нормально, - согласился я.
- Можно я его возьму?
- Возьми. У меня еще «За рулем» есть этого года и «Огонек», - предложил я.
- Не надо. Все?
- Да.
- Пойдем.
Освободил из шкафа  давно уже невзрачный  плащ, перекинул его через руку, и из куртки вытащил  бумажник, взял с собой. Собрал со стола зажигалку, сигареты, ключи. Выключил свет, - она выскользнула из комнаты. Запирая двери подумал: «Куда?». И направился по коридору за ней, на ходу одевая плащ и завязывая в узел пояс.
Она свернула на лестницу. Тут нам попался Колька с бутылкой водки. Он посторонился, провожая ее взглядом.  У меня спросил:
- Накопил что ли?
- У меня служебный роман, - пояснил я .
Коля, видимо, пытался вспомнить, где он ее видел, попросил:
- Дай почитать.
- Самому бы дали, - высказал свое сомнение я.
- А я к тебе, - он показал известную этикетку.
- Вижу.
- Вы куда?
- Не знаю. Пришла, позвала…
- Везет.
- Дай Бог.
- Ну, давай. Тебе завтра не  на работу, - напомнил он мне.
Я догнал ее уже между вторым и первым, придержал за локоть, «намеревался выяснить».
Она развернулась сразу, распахнулась вся. Губы какие мягкие… Спина гибкая. Уже лучше, чем в первый раз. Оттолкнула. Спустились в вестибюль. Правая моя ладонь еще ощущала тепло – под ее плащом его навалом… Настроение у меня поднялось.
- Тут такое дело, - невозмутимо поделилась она со мной, - мы у подружки с подружкой были, отмечали кой какой день. И позвонили ребята – знакомые её новые и  заехали к нам. В клуб пригласили. Она мне посоветовала взять кого-ни-будь с собой, чтоб не приставали. Поедем?
- Конечно, я ж недалеко живу, - понял я. - И всё? У меня там «Сибирская» с верным товарищем, а я всё брошу….
- А она тоже недалеко живет, - объяснила Света, - я только сказала: «За другом своим заеду», они сказали, – подождут.
А у меня журналов пачка. Может и правда, «посмотреть»?
Мы вышли под козырек. У ступенек стояли машины. Три. Я спросил:
- Сколько ребят?
- Не знаю, не считала.
- А «девчат»?
- Трое со мной. Анька, Ирка и я, - она запахнула плащ.
- Садитесь сюда, - крикнули нам из одной машины.
Я заглянул: нормально утрамбовались, и динамики у них «крепкие». Сел, подвинул кого-то, усадил к себе Свету. Машина тронулась, я втянул полу ее плаща. Беспокоясь за наши ноги, прихлопнул дверь. Она поерзала, устраиваясь поудобнее, я сделал все, что мог для этого.
- Как ты меня нашла? – вспомнил я
- Ты же говорил тогда, я запомнила: первая от дороги, пятый или двенадцатый этаж, там третья, там вторая, спросить Кольку или Ленку, или тебя, сварщика. Да?
- Ага. Сантехника. Действительно, легко. Ты к ней не заходила?
- Нет, сразу на двенадцатый, подумала ты дома.
- Молодец. От тебя хорошо пахнет.
- Это Анькины.
Мы почти касались друг друга лицами.
- Тебе удобно?
- Да.
- А куда мы едем?
- Не знаю, спроси, - посоветовала она.
Для того, чтобы разговаривать мы тянулись к уху друг друга губами, отворачивая голову.
- Я не тяжелая?
- Нормальная, - заверил я, - заходи, если что.
Мне нравилось ее дыхание и Анькины духи.
- Брат! – меня тронули за левое плечо, - Тебя как зовут?
-                - им не слышно.
Я пожал чью-то руку и три пальца слева.
- Держи, брат.
Между нами всунули холодную бутылку пива. Открытая. (Вот нужна она мне).
- Держи, Свет, - попросил я, - а я тебя.
- Будешь, спросила она.
- Нет, я с рук не люблю, - отказался я, - пей.
- Тогда держи, - всучила она мне пиво.
Я отхлебнул из горлышка, оно стукнуло меня по зубам. Открыл окно, опустил за него бутылку.
- Ты что делал?
- Ждал.
- Чего?
- Того, кто зайдет.
- Значит, я вовремя?
- Да, правда, - признался я. – Может быть нам лучше было, – стоило, остаться у меня?
- Успеется, - неопределенно ответила она.
Я выставил ладошку на ветер. Она расслабилась. Мы ехали и приехали. Выгрузка меня отвлекла.
- Аня, - звала какую-то девушку в красном Света, - ты не уходи, - и приглашала знакомиться.
- Аня, - кивала мне девушка в красном, ее заслоняли парни.
Наконец, музыка стихла.
Меня настораживало многое: и количество бритых «братьев», и незнакомая, черте где, улица, и неестественно яркий, цвета аквариумных рыбок, свет, и, в первую очередь, сколько будет стоить вход.
Все пошли, мы со всеми. Ребят – 9-10, три девушки и я. Услышалось:
- За девушек платите.
- Две «сотки» всего.
О моей платежеспособности никто не осведомился. Купил кто-то билеты. Двое мужиков в камуфляже с металоискателем отсчитали нас ладонями.
- Как «это» называется? – спросил я у одного, имея ввиду клуб.
- «Анкор», - сказал парень справа.
Внутри примерно так и есть, только пудели не скачут. Фон оглушительный.
- Слышь, Свет, - притянул я ее к себе, - у меня могло не хватить за вход.
- Я знаю, - запросто согласилась она, - они платят.
В меня это не вселяло чувство беспечности.
- Приезжий с Казахстана, расслабься, ты никому не должен, - успокоила меня Света.
- Спасибо, добрая женщина,–  когда чего надо будет, спрошу у местных.
Сели за два столика. Мелькает всё, все.
- Ну как тебе? – спросила Света.
- Нормально, уютно - отозвался я.
Ребята, по-моему, помоложе, побогаче. По борзее. Каждый второй бритый, у троих уши, носы сломаны, им это идет.
Света предложила мне квадратик шоколадки, я отказался, закурил. Пытался убрать недоверчивое выражение. Оглядывал округу, вспоминал о том времени, когда ходил на танцы во «Дворцы», а клубы в городах были дворовые и пить пиво нам там не разрешалось, только настольный теннис и шашки. Здесь не безопаснее вроде бы. Лет больше, чем десять назад, когда я пришел на танцы в первый раз, я не знал что мне там делать. Танцевать я стеснялся, курить – не курил, стульев не было. Набить могли в любом углу. А чуб у меня был нормальный… Я повеселел.
- Ты курить будешь? – спросил меня сосед рядом (я как раз потянулся стряхнуть пепел в пепельницу), он держал в двух пальцах длинную папиросу.
- Нет, спасибо, - отозвался я.
Он затянулся, выпустил дым полоской, передал папиросу через стол.
- Ты будешь? – спросил я у Светы, на всякий случай.
- Нет, - покачала головой она, отхлебнула пива.
Я пригласил ее на танец. Мы молча потанцевали. Опять эту траву суют. Я помотал головой.
- Вы, как девственница, Света, - заметила Аня.
- Не бойся, - сказали мне.  - Марихуана.
- Ничего не будет, - подтвердила Аня, - я не наркоманка.
- Я думаю, - поделился я с ней, - что даже если бы ты была наркоманкой, - мне тоже ничего бы не было.
- Это трава, - объяснила она мне.
Ох уж эта столичная молодежь!
- Я знаю, мне не надо. Я из Казахстана. У нас накуриться легче, чем напиться. Кока колы. Потому что кока кола у нас привозная. А по траве пол Азии ногами ходит, -сообщил я.
- И че? Кока-колы тебе? – спросил лысый молодой.
- Хочешь водкой тебя угощу? – внес я встречное предложение.
- Нет, спасибо.
- Как хотите.
- Может тебе таблетульку? Марочку?
Помотал головой.  Эти доктора-филателисты  знакомых ещё не хоронили.
У меня были разные воспоминания на сей счет. Дождавшись подходящей песенки, потанцевали. Потом ещё. Разговаривать не возможно.
- Может, домой пойдем – второй час уже, а делать здесь особенно и нечего. Пока дойдем. А они тут надолго, папирос навалом.
- Тебе завтра на работу? – спросила она
- Да. Не в этом дело, просто скучно, - признался я, - видимо такой уж вечер…
Она пошепталась, поцеловалась с подружками.
- Все.
- Подружка пойдет, та что рядом? – спросил я.
- Говорит, проводят.
- Смотри, - пожал плечами я.
- Пошли?
- Сейчас, - я вернулся к столикам, пожал каждому руку. – Мы пошли. Счастливо, спасибо за пиво. Мне просто на работу завтра.
- Давай.
- Счастливо.
- Заходи.
- Давай, брат.
- В следующий раз – с меня водка, - пообещал я.
- Да перестань ты.
- Заходи.
Мы вышли на улицу.
- Пройдем немного, потом машину поймаем. Хорошо? – спросил я.
- Ладно.
Мы шли не торопясь, размеренно, молча. Ночью, кажется, воздух лучше, асфальт тверже. Прохладно, а не холодно. Девушка рядом, надо разговаривать. Неохота. Шагает и слушает. Прохожие повеселей чем мы.
- Надо было выпить не пива, - заметил я, - веселей бы оно было сейчас.
- Без желания. Но справедливо, - согласилась она.
- Слушай, - захотелось узнать мне, - а что ты делаешь, когда одна  или просто нечего делать?
Она пожала плечами.
- А чего бы ты хотела делать?
- Не знаю, много чего.
- Ну не так как есть, да?
- Да, конечно. Многие, все так.
- А многие так и живут – чего хотят, то и делают.
- Если могут.
Исчерпана беседа.
Мне последнее время нужна только утверждающая концовка. Она высвободилась, из сумочки достала леденцы.
- Хочешь?
Положила парочку в рот.
- На, - она протянула мне столько же на ладошке.
Стекляшки – слезинки.
- А ты что? – спросила она.
- Много чего: пью, пишу, рисую, мыслю. Первое и последнее вообще часто! Я без дела не сижу, работящий.
- А что ты пишешь? – заинтересовалась она.
- Все. Подожди, - я остановился у ночного ларька. Высвободил свою руку.
Витрина симпатичная. Мою левую без ее руки, продул холод. Я поежился, обернулся:
- У тебя есть на «тачку», если что?
- Да.
Попросил у продавщицы фляжку водки. Рассчитался. Увидел гвоздики – спутницы тревог. А они мне нравятся – лояльные, я бы сказал – бесстрастные цветы. Жене дарил на свадьбу, семь. Плюнул. Не жили богато, не фиг начинать. Купил три красных. Как на пол свадьбы. Шучу. Почему не купить? Девушка не плохая. Жалко что ли…
Стебли высокие, твердые, как пластмассовые. Бережно вытащил головки из окошка.
- Выпить захотелось, - объяснил я Свете, - тебе.
- Спасибо, - она взяла цветы и меня под руку.
Зачем-то их понюхала. Отойдя от витрины в тень, я скрутил пробку, попробовал водку. Ниче водка. Завернул колпачок, убрал фляжку в карман, закурил. Поинтересовался:
- От меня теперь не слишком неприятно пахнет?
Она наблюдала с улыбкой:
- Ничего, нам не целоваться.
И мы пошли дальше по крепкому тротуару через площадь. Таксисты зачарованно, а потом с раздражением следили за нашей траекторией. Нашли дурака. Купи цветы девушке, выпей на их глазах, подойди. Столько «зарядят», год можно на метро ездить.
- Машину по дороге возьмем – дешевле.
Она кивнула.
- я как-то раз решил рассказ написать. Пьяный со скуки, - вспомнил я, - и начал. Хорошо, интересно, как у Достоевского – содержательно. Вечер пишу, другой, сюжет развиваю.
Я остановился, выпил еще. Спросил.
- Ты жевательную резинку или шоколадку, конфетку хочешь?
- Нет.
Она потянула меня за руку дальше.
- И тут мне Шолохов попался – случайность. Один рассказ читаю, другой. «Тихий Дон» уже читаю (а я его раньше читал, восьмиклассником еще, как и  Чехова). Прочитал. И плюнул на свой «труд» – остросюжетный. Нечего ерундой заниматься. Не красиво.
- Не пишешь больше?
- Нет пока.
- Дай начало почитать.
- Хитрая какая.
- Ну дай, пожалуйста.
- А ты мне че?
- Что?
- Только за деньги.
- Скряга? – удивилась она.
- Есть немного, - признался я. – Ты Шолохова читала?
- Не много, тогда еще.
- Почитай. Как машина времени, раз- и ты на Дону.
- А я не хочу на Дон, тем более в то время.
- И я не хочу. Жутко. Жалко людей… А ведь он сопляк был.
- Кто?
- Шолохов,  - он с 905 года, как мой дед (царство ему небесное). Лет, по-моему, в 18-19 уже такие вещи писал! Я почитай на десять лет старше, а куда там, художник…
- Ты верующий?
- Нет. Похож что ли?
- Нет. Дай и мне выпить.
- Ты приставать начнешь, я не дам.
- Я приставала?
- В том-то и дело, - пожалел я.
- Ты не только скряга, но еще и интриган.
- Не правда. Ты в «интриганах»…
Водка у нее пролилась. Пробралась к подбородку, шее, под кофточку и через «карельский перешеек», наверное дальше. Я поежился.
- Ты не умеешь.
- Намокла вся, - она тяжело задышала. Двумя пальцами оттягивая ворот, другой рукой выбралась из под моей и «нырнула» под кофточку снизу. - Не приятно, - поделилась она со мной.
- Ясно, мокро. Возьми платок, - предложил я, доставая его. Ударил им сложенным по ладони (наверняка в табаке), она взяла.
- Пропахла вся, - она наморщилась, втягивая воздух.
- Застегнись.
Она запахнула плащ.
- Зато не простудишься, - успокоил я ее, - натираются же водкой. Компресс.
- Угу, замечательно, - согласилась она.
Шли, говорили, как мало знакомые, захмелевшие парень с девушкой. Мы все ближе подбирались к ее дому. Не далеко нас увезли.
- Пошли ко мне, - захотел я.
- Нет, нет.
- В гости.
Она покачала головой. У подъезда отпустила мою руку, сказала:
- Ну, пока…
Вот не люблю я этого. Я приблизил ее к себе.
- Пойдем.
Она несколько раз поцеловала меня в лицо, шею, сообщила:
- От тебя пахнет водкой.
Мы целовались.
- Наверное. Пойдем.
- Как-нибудь в другой раз.  Дай мне еще чуть-чуть, - попросила она.
- Незачем, в другой раз. ты не умеешь и у тебя не получается из горлышка.
Я не хотел отвлекаться. Она выкрутилась.
- Получится.
- Я тебе налью в пробку. Только зачем? Посвети зажигалкой – ничего не видать.
Она открыла дверь подъезда. Светло. И тепло там. Вошли. Поднялись на площадку. Выпили. Я закурил. Она достала леденцы. Я выкинул сигарету пока она их не раскрыла.
- Это не отобьет у меня запах  водки, - успела сказать она.
Я уже давно не целовался по-хорошему. Это можно вспомнить только когда «по-хорошему».
- Ты не умеешь целоваться, - объявила она мне.
- Я знаю, мне говорили.
- Осторожно, не наступи на гвоздики, - попросила она.
- Их нет под ногами, - возразил я. Я видел как она  аккуратно отбросила их на ступеньки.
- А, так ты еще и с открытыми?!
- Не всегда. И потом, ты красивая. Приятно смотреть на целующуюся с тобой женщину.
Она нравилась мне вся. Гибкая,  вроде бы податливая.
- Нет, - сказала она, - не в подъезде, - остановись, пожалуйста.
Я бы сейчас смог на козырьке подъезда, хоть на дереве.
- Пойдем ко мне.
- Мне нельзя. Как-нибудь в другой раз. хорошо?
- Наверное.
- Перестань, - она поцеловала меня, - Спасибо за прогулку. Заходи.
- Конечно. Зайду.
- Прекрати. Я… Ну, правда, перестань.
- Увидимся, - пообещал я.
Хорошо смотрит.
Она подняла гвоздики, поднялась на пролет выше, помахала мне ими.
Я вышел из подъезда и допил фляжку. Если по дороге мне попадется какая-нибудь сексуальная маньячка и начнет приставать ко мне, (хотя шансов начать первой у нее мало), она об этом не пожалеет. Но их на всех нехватает.
Ночь глубокая, безмолвная. Совсем глухонемая стала. Скучно. Надоело. Не хочу в общагу. Устал. Ноги. Сердце стукается. Хорошо, хоть работа есть. И завтра на нее идти. Спасибо Люсе. Нужно только не проспать.

Свои далеко, и многих не знаешь. Некоторые не родились, другие умерли, другие – бог знает где.  Спрашивать насколько всё правильно, у них, не нужно. Сам с себя спрашивай. Я пойду чай заварю, – «отпросился» у «них». Но наших рядом правда мало. Где вот они шляются, ближайшие?
Видимо это от неуверенности в себе. Чай крепкий.
Маленький принц обходился
Я завел часы на завтра.
«Мы еще встретимся, обязательно встретимся!» – как в том хорошем кино. Надо меньше пить. А сейчас спать. Копить силы.


На следующий день вечером, пытаясь угомонить понятно откуда взявшуюся меланхолию, я размышлял: варить или не варить пельмени. Я их купил, кастрюли нет. Можно пожарить. Будут, я предполагаю, равиоли. Где Колька с Ленкой? С кем он вчера напился? Что я буду делать сейчас вечером? Я лег на мешок. Наверное, верное - у них «выгорело», и Колька с Ленкой, Немецем и Сашкой пьют сейчас где-нибудь  в ресторане, «отмечают». Семеро одного не ждут. Пусть. Я не против. Лишь бы земля была нашей.
Проснулся, посмотрел на часы – восемь. Проспал около пяти часов. В два уснул как убитый. ( До утра ходил). По моему, кто-то стучал ко мне., когда я спал. А может быть мне показалось. Я встал.
Не может так жить человек. Не должен. Бестолково. Ходить заниматься ерундой и ничего не делать, спрашивать себя: «Чего я буду делать?». Ты же художник. Пиши. Ага. Только не ной. Пишем всю ночь, не понять уже где верх где низ. Рубашку надо купить хоть одну новую. Где ребята? Где все? Иди ищи кого-нибудь, опять напьешься. Купили землю? Или нет? Купили, душой чувствую. Купили. «Отмотал» собачку замка на входной двери.
Я возьмусь. Я распахнул балконную дверь, хлебнул холодного чая, взял сигарету, спички. Закурил. На балконе весь Питер в кармане. Уже ночь начинается. Суббота. Пельмени. Или выкинуть или сожрать. Леща три штуки есть. Не фига тогда пельмени покупал? Стоит ли жить так уныло и неправдоподобно? Думать, мечтать об одном, и меть, быть совсем другим. Стоит. Подари кому-нибудь пельмени. И уйти в ночь из общаги куда глаза глядят. Вон внизу какая глубина. Кому-то же…
Я выпулил сигарету, зашел в комнату, включил торшер, открыл дверь, взялся за чайник. Буду ждать, все равно они появятся. Погоди, посмотри. Я поставил чайник на стол и вернулся, - вновь вышел на балкон. Пусть проветрится. Вот эту ночь я возьму сейчас и напишу. Отсюда. Смотри какая. Дышит…
В отражении окна заметил - дверь в комнату открылась шире, я  обернулся. Пришла Софка. Соседская девчонка трех лет. Она ко мне заходит,  если двери открыты. Скучно ей. Отец, наверное, с друзьями пьет, а мать на кухне. На этом этаже нет маленьких детей. Одной спускаться ей не разрешают, а с ней «гулять» не идут. Зашла, спросила:
- Дай лучку. 
Рисует она. Тоже художница. Молодец. Дашь  ей ручку, листок тетрадный, она в каждой клеточке или точку или черточку, закорючку поставит. Ровно так, слева направо по порядку. Или девочку рисует с хвостиками, я учил. Хвостики получаются, как надо.
- Заходи, - говорю, закрыл балкон, спрятал полбутылки водки на столе, что б не видела. – Как дела?
- Нормально, - говорит.
Я не стал дверь закрывать. Если родители схватятся, увидят – у меня. «Рисуем».
Дал ей ручку, а бумаги у меня нет ненужной. Только блокнот, жалко листы вырывать, и тетрадка для дачи купленная, тоже нужна. Разорвал ей сигаретную пачку, высыпал сигареты на стол и еще золотинку ей расправил кроме обертки.
- На.
- Я большой хочу, - она покосилась на тетрадку.
- Нельзя. Тут рисуй. Я – там.
- Я большой хочу.
- Какой есть, не выпендривайся, этот даже лучше. Смотри, с обратной стороны красивый. Да?
- Да. …Есть большой?
- Нет.
- А че?
- …..
- Лыбу хочу, - заметила леща.
Я вздохнул. Дать ей? Отдать нельзя, лещ костлявый, а она сама кости не умеет выбирать, маленькая еще. Притихнет где, будет жевать без разбору, не дай Бог, кость.
- А ты чего не спишь?
- Не хочу, - она потянула за хвост рыбу со стола.
- Сейчас. Подожди.
Я достал нож, газету. Она взобралась на стул. Рисует сразу – ручкой водит, «лалакает», мурлыкает. Я ей велел:
- Возьми ручку в правую руку.
Понимает, рисует.
- Не наклоняйся.
Подсовываю ей кусочки спинки с хлебом. Сидим, жуем. Изрисовала мне все. Глядит на рыбу и спрашивает:
- Папе оставим?
- Давай.
- А маме оставим? – сама кивает, глазенки круглые…
- Конечно. Где они?
- На кухне мама, а папа ушел по делам. Да?
- Конечно. Куда еще.
( Я вот уже скоро год как хожу).
- Софка, ты где там? – кричит мать, - Иди сюда, быстро!
- Она у меня, Наташ, - докладываю я, - рыбу едим.
- А-а, – узнала она мой голос, - рисуете? Ты ей кости выбирай.
- Знаю, - пробурчал я, - к маме пойдем, я спать буду.
- А че, ты маленький?
- Рыбу отнесёшь? - строго спрашиваю я, - сама не кушай.
Кивает.
      -    Ты хорошая девочка?
      -     Да.
      -     Сама не ешь, только с мамой, а то тётя врач укольчик –ух!
      -     Не буду.
-     Иди. Стой. Ручку оставь, - схватил за ручонку.
Сейчас  заплачет, успокоил.
        -   Придёшь ко мне, будем рисовать. Хорошо?
  -    Ладно.
Еще бы не «ладно», я потом у этой, уже десятой, ручки концов не найду.
- Наташ, - крикнул я, - к тебе пошла.
- Хорошо.
- Смотри под ноги, рыбу к себе не прижимай, - наказал я.
Потелепалась.
Я вытер со стола крошки, скомкал газету с ненужным, вышел в коридор, выкинул ком в мусоропровод. Не успел закрыть дверь, кричат бабы:
- А есть еще?
Это они про леща.
- А вы мне что?
- А чего ты хочешь? Мы на все согласны, - орут хором.
Весело им. Посиделки, выпивалки, может быть. Куда им одного леща.
- Много вас там?
- Много. Еще и с нижнего этажа придут. За леща то, дура пойдет, - слышу я звонкий голос.
- Тогда я не согласен, на всех дур.
Хохочут.
- А чего? Парень ты, вроде, справный.
- Не доедаю.
- Приходи, накормим, раз в этом дело.
- За просто так?
- Смотря сколько съешь.
И чего правда, думаю, буду тут один сидеть, голову морочить с этими пельменями. Там и разберутся. Пойду к ним, все веселее. Взял пачку, сигареты. Зажигалку не нашел, там прикурю.
Бабы, видать, про меня чего-то говорили, примолкли. Веселые, смотрят. Незнакомки есть. И водка с пивом. Поставил им пачку пельменей.
- Это вам.
- Я же говорила: нормальный, простой, - объявила другая соседка Таня, - со своими пельменями ходит. А тарелку, ложку взял? Вилку?
- Я пальцами.
Присмотрелся. Ах ты, засранка, - отобрал у Софки свою зажигалку. Та глазенками хлоп, хлоп и в рев! Пошёл обратно, за ручкой. «Поменял» свою зажигалку на свою ручку, строго напомнил:
      -   Спички детям не игрушка.
- Да она зажигать не умеет, - отмахнулась Таня, - Ну не плач, не плач, - успокоила ее Таня, - нельзя же чужое брать, она дяде нужна.
Поделилась со мной:
- «Добытчица» растет. Лещ. Зажигалки, ручки носит. Наливай, раз пришел, а то вы только пальцами норовите.
Две соседки, три их подружки готовят, пьют, болтают. Все «незнакомки» с других этажей уже подпитые.
Ну и начали знакомиться.  Накормили меня, пошутили. Кончилась их водка.  Потом мои полбутылки и их всё пиво. Теперь будем здороваться. «Заходите, - говорю, - за лещами». На том и расстались.
- Придем, - пообещали мне.
И одна пришла девушка за сигаретами. Я «Огонек» читал. Познакомились совсем близко. С седьмого этажа она. «Заходи, как-нибудь», -  пригласила. Пятый год в Питере. Ольга.
Утром ходил пить чай с Ольгой. Она вела себя из всех сил непринужденно. Чай у нее тоже крепкий, варенье абрикосовое. Закрепляли пройденный материал. Голова у нее, по ее словам, не болит. Покурили, поболтали. Солнце уже высоко. Она в «Пассаж» засобиралась, по магазинам. Я к Кольке.
Вот у них с Ленкой голова болела. Напились вчера, как я и предполагал, с Сашкой, с Немцем в кафе на Петроградке. Отмечали до утра. Я их поздравил, они меня. Пощадил их и пошел за пивом. Ленка деньги дала, у Кольки не было. Она была против водки, глупая женщина. Коля выпил сто грамм, остальные сто пятьдесят спрятал. Лена получила бутылку пива коля посмотрел на нее и налил и ей пятьдесят.
- Я давно так не пила, - извинилась Ленка, - как мы танцевали!
- А Саня! – поддакнул Колька.
- Саша просто «приз зрительских симпатий»,- оживилась, вспомнила Ленка, голова у нее прошла. – как он танцевал! Все! Танго, рок-н-ролл, вальс! Женщины были без ума от этого огромного кавалера, он, кстати, похудел. Мужчины ревновали, но сравниться с ним не могли. Мы танго танцевали , - призналась Ленка.
- Классно так, - кивнул мне Колька, - а я не умею.
- Я тоже.
- Нас признали лучшей парой, - продолжала Ленка, - Немец подарил мне во-от такущий букет! И мы его там забыли… Мы еще два раза танцевали « по многочисленным просьбам»…
- Это был успех, - согласился Коля.
- А где ты научилась? – поинтересовался я .
- Дома, в Иркутске, - объяснила Ленка, - я ходила в балетную школу, потом при «Дворце пионеров» в школу балетного танца - с балетом не вышло.
- А сейчас чего? Почему бросила?
Ленка отмахнулась.
- После десятого класса поступать побоялась. И там сложно, мама умерла, оставаться не захотела. В Москву съездила, потом в Ленинград приехала. Если ты не гениальная, поддержка нужна очень сильная, местных хватает.
- У тебя данные хорошие.
- Я и говорю который год! – возмутился Колька
- Нет, уже поздно танцевать, - возразила Ленка.
- Да нет. Моделью ты можешь работать?
Колька спросил у меня:
- Худая, высокая, с навыками школы такой…
Я согласился:
- Может.
- Я и сама хочу. Старая уже. Попробовать?
- Попробовать?!
- Я даже могу выпить за это дело утром, - отступил от своих принципов я .
- Да не надо пить, - остановила Ленка потянувшегося за чекушкой Кольку, - Какие там вчера были платья! – Ленка была все еще там.
- Сашка, по-моему, с одним познакомился вчера, - заметил Колька, - и увез.
- Нет, эта старая для него. А та, да. Хорошенькая женщина, - согласилась Ленка, - Какие там были богатые тетки!
- Мужики тоже. Приглашали ее, - хорошо улыбнулся Колька, - пока Сашка танго не станцевал.
- Да, ты пропустил вечер, - пожалела Ленка.
- Се ля ви. Как вы добрались?
- Немец с Сашкой нас загрузили в такси, расплатились. Букет забыли, - вздохнула Ленка.
- А ты что делал?
- Работал, потом спал, пил, так…
- Но мы договорились непременно, обязательно это повторить. Тем более, тебя не было. Как хорошо, что вы купили землю. Вроде бы говорили, что каждый месяц будем ходить.
- Ага, - буркнул Коля, - будем. Будут трудовые будни. Будем копить, а не ходить. И, вообще, теперь не танцоры нужны, а штукатуры, маляры, кирпичники.
- Нет такого слова.
- А кто-то еще платье обещал купить.
- По пьянке чего только не бывает, - пошутил Коля.
- И серьги. Такие, тыщ за пять бы.
- Серьги – это в первую очередь, за пять, - согласился Коля.
- Да…
- Да купим, - успокоил я их, - все со временем купим. Обязательно. И серьги за пять и за десять. Иначе и жить не стоит.
- Да, нет, это не самое главное, - великодушно отказалась Ленка, - хотя…
- Будет все, все равно самое главное.
- Давай выпьем эту ерунду, - предложил Коля, - чтобы вечером и не начинать на сон грядущий.
- Сначала – за модель, - напомнил я.
- Пойду я, - вслух подумала Лена, - какой-нибудь горячий завтрак придумаю. Так есть хочется…
А мы с Колькой в ожидании горячего завтрака побалакали, покурили.
Решили мы расстаться на день. Колька собрался на непонятно каким чудом появляющиеся сэкономленные свои деньги, повести Ленку в какой-нибудь один магазин и купить ей какую--нибудь одну хорошую вещь. Сюрприз. «Приемлемо дорогую», - как выразился он, и попросил у меня ещё взаймы. Грех не дать.
Они и пошли. Ленка, в счастливом неведенье (представляю ее радостное удивление), Колька – в отличном хитрющем настроении: «Пошли, Лен, за картошкой, макаронами, мясо выберем, пирожное куплю какое захочешь».
А я как раз поплыл за макаронами, картошкой и т.д. А потом буду лежать у Кольки на диване, курить и смотреть телевизор. Соскучился. Куплю в новом магазине новую книжку. Нового модного автора. Час буду выбирать.  Но не куплю – дорогие они  Читать, смотреть, валяться. К вечеру ближе, перед тем как им прийти, сорвусь в город, а там видно будет.


- А, ну ладно, - сказал Коля и повесил трубку, - болеет, - объяснил он мне.
- Чем?
- А фиг его знает. Тетка сказала, трубку бросила и все.


Рисовал вечером, - заставил себя. Девушку казашку в вполоборота  у своего окна, на Питер. Так, работку,  которую приятно повесить на стену везде, где есть люди. Синий, черный, розовый. Раскосая с блестящими  глазами и ни веселая, ни печальная. Задумчивая. И город в сумерках живой, большой, синий, черный с яркими а где белыми точками и чуть-чуть мягким лиловым.
Этюд получился. Надо просто, чтоб не «спали» ни она, ни город. Жили собой. Посмотрим. Это меня вытянуло. Я прекратил, как только почувствовал, что делаю «красивости». Все убрал. Холст развернул к стене , чтоб не видеть его и не справлять. Спать не хотелось. Читать тоже. Молодец. Выпил в пятый раз. Подсчитал: пять раз, почти стакан. Толку никакого. А откуда ему взяться? Долго еще так можно в художники играть. Ясно, что надо меньше «вслушиваться» и больше, постоянней, не по три часа работать.  И целеустремленней работать. Это не особенно трудно. Когда забор красишь.
Но ждать настроения как манны небесной, глупо. Работу надо организовать. И вдохновению диктовать, чтобы оно от тебя зависело, а не ты от него. От него дождешься. Лишь бы напиться. Тогда сразу приходит. Хитрое. Хоть стихи, хоть этюды. Откуда что берется? Желанья на желанья и настроение громоздятся сразу.
Надеюсь как на эффект лампочки. Читал: волосок накаливания в электрической лампочке накаливается или, что привычнее, горит, – дает свет вспышками. То есть, лампочка светит вспышками. Просто их так много и так часто они следуют, что человеческий взгляд их воспринимает как единое целое – свет. Ровный, постоянный. Интересно – это правда или нет?  Попытки – вспышки, я надеюсь.
Пошел мыть пепельницу, умываться. Ложиться спать и жить дальше.

К Ленке приезжал отец с сестрой маленькой. «Новая», маленькая – сводная.( У Ленки еще есть одна младшая – родная,17 лет).
- Я ее почти не видела и не знаю, - рассказала Ленка, - я, когда она только родилась, приезжала. На руках ее держала и все, недельку, 8 лет назад…
Девочка оказалась скромной, тихой, молчаливой и к Ленке обращалась на «Вы». С нами с Колькой она просто не знала как быть и что делать. И постоянно нас путала и не могла понять кто мы такие.
Отец Ленки удивился, что она живет с Колькой. Все, включая меня, чувствовали себя неудобно. Колька переехал ко мне, спал рядом, а Ленка приходила в гости.
- Надо расписаться, - сказал ей отец.
Я думаю, что Ленка тоже считала, что надо уже. Колька кряхтел. Я и он забыли совсем, что они не расписаны. А Колька и голову себе не морочил.
Гости уехали через недельку. Отец подарил Ленке 400$ на телевизор.
- Надо расписаться, - напомнил он ей еще раз на вокзале, уезжая.
За сто долларов Ленка купила сестренке  бальное платье. (Оказывается, та тоже танцует там же и учитель тот же, в том же дворце, уже, правда, не пионеров) и серебряные серьги с цирконием (тебе подойдут к платью) – Колька дарил на день рождения.
Средней родной передала кофту длинную белую и косметики модной. Мачехе тоже что-то в пакете. Отец смутился, пробормотал чего-то. Маленькая уезжая, влюбилась в Ленку. Я, как сосед, тащил  рулон велюра – в Иркутске такого нет. А надо.

Немец, в наглухо застегнуто зашнурованной сырой куртке, проходить не стал. И бутылку не достал. Не принес значит. А зачем зашел забежал? Серый.
Он потянулся, от порога взял стул, поставил его рядом с тряпкой, о которую вытирают ноги, сел.
Устал, а разуваться, раздеваться не хочет.
- Сашка заболел.
Мятая из влажного кармана раскуренная сигарета горела неохотно, он с отвращением дул на нее дымом.
- А мы знаем, - призналась Ленка и испугалась, - А чем?
- Месяц в больнице и сколько еще – неизвестно.
Немец, сидя, принялся тщательно вытирать ноги.
- Он, вообще, плохой, мысли всякие…
- Какой?
- Какие?
Мы с Колькой, прислушиваясь к его бормотанию, задали два вопроса раньше, чем Ленка успела открыть рот и испугаться еще больше.
- Мне, говорит, - продолжал Немец, размазывая грязь ботинком, - 33 года. За что мне такое, почему я?
- Какое, что, Боже мой, да что случилось, Немец?! Чем он заболел?
- Тем. Почки у него отказали. Кровь грязную не чистят.
- Это что?
- Это: переливание крови почти постоянное, искусственная чистка, диализ, инвалидность.
- Кому, Сашке?
- Навсегда?
- Почему?
- Че он мелет?
- Ты что, Немец? Какая инвалидность? Ему?! Тогда мы, вообще, не живые…
- Я ему тоже так говорил в первый раз. а он мне – «Живые, а я живой –еще»…
- В смысле?
- Пока. Пока переливают кровь толи раз в день, толи два раза в неделю. У кого как. Кто год переливает, кто месяц, кто пять лет. Говорят, кто сколько выживает, короче.
- Или пока они не заработают. А че «им» надо, врачи пока не знают. Искусственные фильтры ставят раз за разом (30 $ штука) и ждут.
- Это не вылечивается, что ли сейчас?
- А пересадка?
- Штук 25-30 «денег» и очередь пол года. Ты с ним поговори, он все знает на эту тему.
Раздражение билось жалостно о стены комнаты.
- не пьет, не курит, уже ест, как цыпленок. «Не хочу», - говорит. Думает, высох весь и думает. Чего-то себе, уже один, там где-то.
Плохо себя чувствовать начал – тетка ему: «Давление, давление. У меня тоже». Неделю таблетками пичкала, пока уже глаза поволокой не затянуло. Пошел в больницу. К окулисту, б…дь. «Не вижу, - говорит, - чего-то ничего, плохо мол». Положили сразу. Вот и все. Был парень, получился инвалид. «Смертник, - говорит, - на тебе – семью и планы…»
Немец бросил окурок под скользящую подошву.
- Да подожди ты  причитать, как тырындычиха! еще не получилось ничего и не получиться, - возмутился я, - был и есть! Понял! Посмотрим. Ты че замолчала? – спросил я у Ленки, - глаза сделала круглые, дура. Че ты испугалась, Лен? Коля, б..дь, очнитесь. Немец, че ты нагнал жути?! Авиценна.
И Немец посмотрел так, как будто иголки блестящие, тонкие воткнул в глаза, осторожно. И была в тех глазах тоска звериная; будто попал Сашка в капкан и кружит вокруг него Немец –  рвал бы врагов, а тычется только носом в рану беспомощно.
Да что же у них у всех глаза-то такие одинаковые?! Закурил бы сейчас Колька, мне бы легче стало.
- Погоди, погоди, поживем, увидим…
Немец встал, сказал:
      -     Просил он не заходить пока, сам зайдет скоро. Мы зайдем. Давайте.
Ушел. Легче не стало.
- Чего вы, я не пойму…
- Я мать похоронила от этого, за пол года…

Увиделись они с Сашкой через неделю. Он объяснил, что выписался и зашел попрощаться:
- Уезжаю я, домой поеду. Там отец, мать, клиника есть, помогут.
О болезни, - говорил Колька, - не рассказывал, выглядел нормально, спокойно.
Они передали что я говорил. Что знаю, что ни хрена ему не будет до самой смерти. И мы еще ни одну –  ящик пива нагреем зажигалками.
Он передал мне привет. И пошутил:
- Не провожайте. Скажут: вон сколько и все трезвые, неудобно.
Сказал, что приедет обязательно, хоть как. И пока не приедет, ему точно «ни хрена не будет». «Увидимся», - так сказал и с Немцем ушел.

Сашку я так и не увидел. Он уехал и мне все еще не верилось, что его нет уже в Питере, и мы не сможем выпить, как только захотим. А город по-прежнему такой же…
Лучше не замечать того, что не правильно, но это – не правильно и не лучше – понял я со временем. Но с непонятным ужиться как? Зачем оно? Мне не надо. Я выкинул всю ерунду из головы, зная, что Сашка был и есть классным парнем. И он разберется сам, если мы не можем ему помочь. А жить надо так, чтобы и он про любого из нас мог сказать то же самое.
Я сказал об этом Кольке, он пожал плечами,  выпил со мной бутылку, поговорил и ушел.
А я под бронею в три наката принялся жить обычно и просто. Рисовал домики, чиркал этюды, попивал водку, ходил пока за не имением лучшего на не нужную работу, брился каждый день, старался быть не только внешне, много думал, шутил, отжимался.  Стучал подрамники.
Видел тон, свет, и жизнь чувствовал.

С этой моей новой поденной работой (куда устроиться помогла Люся), я решил расправиться как только представится случай, и безжалостно.
«На ловца и зверь бежит»: скопил 50 долларов, заболели зубы. «Потерял» половину состояния на стоматологе. Треть пропил пока болели. Пока лечил, занимался зубами и отходил от обезболивающего, - потерял работу. Как заказывали.
«Проматывая» остатки состояния, наблюдал за работодателями, безмолвно подтверждая их претензии и свою несостоятельность как кандидата. Мне осточертела их изощренность в подборе кадров и суета за кусок хлеба.
 Мне никто ничем не был обязан или должен. Наоборот: я обязан и должен детям, родителям. Быть им в помощь и в радость я, кстати, получил от своих все и почти ничего не отдал. Должен быть « сторожем брату своему».
«Должен» – сильнее, изначальнее – справедливое. Долг. Не как занятое, необходимое вернуть. А как должное. Какой к черту сторож? Я себе не сторож. Так, любитель покараулить... Именно поэтому я и не верующий. Я должен детям, родителям, себе и своим.
Вся незадача  в том, что «кому дадено, с того и спрошено будет». Спрашиваю: раз ты такой знающий и умный, чего ты такой бесполезный? И прихотливый? Какой есть.
У меня есть сомнение, что «горе от ума». И не человек венец, а «туфелька» – инфузория, молекула, атом: созидают только тем, что есть. Вот поэтому с тобой жена и развелась. Ты ей на пару туфель приличных не насозидал. Всё про «наших», про атомы… 
Причем, их отсутствие роли не играет. Существование обречено на существование. Мы тут можем «кочевряжиться» – пожалуйста. У человека одно предназначение и сущность – жить, жизнь. А напился – веди себя прилично. Скромнее. Хватит пить водку и писать стихи на разорванных сигаретных пачках. Выкинь все сомнения: горе – от отсутствия ума и оторванности от реальной жизни.
Куплю тогда трубку, коньяк и красивую телячью папку.
Научусь варить баранью голову, домашнюю колбасу, гнать самогон, шить тапочки из старой кожаной обуви. А справлю новые тапочки, поступлю на бухгалтерские курсы.
Надо заработать денег и уехать домой. Как они там? Этому в школу идти осенью. В первый класс.

Всё меняется, и жизнь. Объявился Немец, предложил нам с Колькой поработать на него, с ним на валюте. Нам всё в радость. Работа не хитрая: покупали - продавали доллары, марки. Разница – один пункт – наша. С 1000$ мы имели 10-15$, - от обстоятельств. Но для этого ее, тысячу, сначало нужно купить, а потом продать, выгодно в обоих случаях, или ты и пяти $ не заработаешь, - и такое бывало. Половину имели мы с Колькой, половину Немец – его касса. В хороший день через наши руки мелькало около 10000$, в обычный 4-5. В плохой – сколько принесут. Иной раз думаешь: «хоть бы на поесть заработать, да на сигареты». Пол бака бензина покупали с прибыли. Если машина ломалась, (постоянно, что характерно, зараза), это тоже входило в статью «расходы».
Немец мотался на ней целый день, анализируя ситуацию, собирая заказы и предложения. Проку от машины было много, работать легче и погреться можно, посидеть, ногам дать отдохнуть. «Касса» всегда в машине с Немцем, у нас с Колькой на руках не больше «штуки» у каждого.
Мы топтались на «Апрахе» с квадратиком бумаги не больше блокнотного листа, на котором непритязательно был выведен «$» - табличкой, или шныряем у метро, в толпе валютных спекулянтов. Тут таких человек сто. Половина на себя работает – мелочь, остальные на кого-то. Самых серьезных человек пять. Раз в день – у них касса от 50000-100000 и выше, «работников» человек десять, и по городу еще есть, наверняка. Охрана крепкая, злая – «умелые руки». Львиная доля валюты в день к ним и таким неизвестным стекается и от них же уходит в Питере. Бандиты, рэкет грабят новичков, туристов, фермеров. Избивают, отбирают деньги, впендюривают «куклы» и поддельные фальшивые банкноты – это «плохие». От них обещают защиту «хорошие» – они просто снимают 20-40$ с «табла» или «кассы» в неделю, гарантируя безопасность и помощь. Так оно, в общем-то, и есть, так как и те и другие принадлежат к одной группировке и сами наблюдают «залетных».
Здесь случается происходят различные недоразумения: стреляют и режут, плачут взрослые люди, появляется милиция.
Немца знают практически все «старые» - давненько он с «бумагой» дело имеет, законы и порядки знает, надо - платит.
За две недели мы тут пообвыклись, знали своих и чужих, считали со скоростью калькулятора.
Хороших дней было много, а сырых и ветреных больше. Но как говорил Коля: «Мы не ищем легких путей, они уже заняты, наша задача - подвинуть тех путейцев ушлых».
Утром, в девять, Немец подъезжал к общаге. Мы ждали его. Часто хмурые и заспанные, по пол часа занимались «боксом», курили, материли Немца. Он приезжал, иногда на такси, объявлял: шаровая полетела, шпильки оборвало на переднем правом, оторвался глушитель (это мы замечали метров за двести), трос сцепления лопнул, права – времянку вечную забрали, и т.д.
Коля плевал, набирал в грудь воздуха, разводил руками, я предлагал купить велосипеды.
- Ага, тройной, - рявкал Коля, - эту лошадь посадим первую!
Эта немецкая «лошадь» успокаивала нас, увещевая, что к обеду все будет готово, надо только поднапрячся. 
Если мы просыпали, стерва Немец злил весь район и три общежития своим сигналом – (сирена тепловозная ! Он никогда не ломался), игнорируя замечания, заглушая хор матов из окон и не удосуживался отвечать. Как будто ему трудно подняться на пятый или двенадцатый этаж.
Нас будили, собирали и провожали всем общежитием, просили не бриться, не завтракать, никогда не появляться, переехать, переехать Немца, передать ему привет,                застрелить Немца, сжечь машину, купить такие же будильники.
- У нас уже есть один, надежный, - бросал Коля.
Оранжево-желтый «Опель» командора ждал нас, как парень девушку.
Через сорок минут Немец высаживал нам из машины, просил не хлопать дверью (а как быть, если она не закрывается?) и уезжал «за подробной информацией». По дороге мы получали твердые инструкции:
- Значит так. Слушайте меня внимательно, - подчеркивал Немец, крутя руль в разные стороны, как на игровом автомате, - сегодня только покупаем, никому не отдаем. Нужна сумма – есть заказ.
Согнувшись в три погибели и все равно, стукаясь головой на виражах, переключая-толкая-отталкивая передачи, вжимая педали, сосредотачиваясь на движении (искренне он любил только последнюю скорость), Немец продолжал давать установки:
- Берете любые. Ветхие, мелкие, порванные (сегодня можно), отдадим все.
Резко тормозил, моментально набирал скорость и вновь обрывал её, швыряя машину из стороны в сторону – у него любой руль (а тем более родной), был острым. Мы мотылялись на заднем сиденье, упираясь ногами и контролируя положение тела руками, беспокоились только о том, чтобы удачно стряхнуть пепел и не прожечь на куртках полы, рукава, плечи друг друга сигаретами.
Он либо акцентировал наше внимание на марке, либо просил вообще о ней забыть как о денежной единице.
Высадка «десанта» приближалась, Немец повторил все по второму разу, мы раскачивались, как солдаты в кузове грузовика, сохраняя безмолвие и сноровку. Нам-то какая разница: что отступать, что наступать, что покупать, что продавать, лишь бы погода была подходящей.
На светофорах мы переводили дух, он декламировал: «Можно оправиться и закурить», закуривал, обращался: «Что ж вы головы повесили, соколики?», «Как дела?», «Вы че не спали?», «Наберите, пожалуйста, много американских денег» и т.д. По жизненно важному уговору , мы с Колькой, во время езды его не отвлекали.
- Как по горной речке на байдарке, - делился я с Колей впечатлениями.
- Только без каски , - дополнял он, - слалом, б…дь.
Переднее сиденье мы не занимали – оно каталось и раскладывалось само по себе временами, держаться не получалось, расслабиться тоже.
Мы приезжали.
- Гульдены брать? – интересовался Коля.
- На свои деньги, - соглашался Немец.
- На свои мы только жетоны берем на метро, - бурчал я, - откроется эта дверь или нет? Или через люк выходить будем?
Мы выходили. Как матросы, расставив ноги. Я вбивал дверь на место под завывания Немца.
Здоровались и приветствовали «сослуживцев». День начинался. Мне нравилось. Все как везде и у всех на работе: стояли, болтали, обсуждали курс и коэффициенты, шутили. Так шофера получают путевки, заправляют машины, проверяют уровень масла, курят; бухгалтеры достают папки, раскладывают справочники, включают «счетчики», берут ручки…
Мы, как звонок на урок.  Немец непременно кому-то сигналил – знакомых валом и нас встречали взмахами, иногда правда не совсем приличными, а мы в долгу не оставались - ответными жестами в шесть рук, разумеется.
Постояв, мы с Колей расходились по разным сторонам, на ходу доставая и прицепляя бумажки с нарисованным значком бакса. Я оглядывался, гляди – не заглядись. Высокое синее небо и сотни людей стоящих и идущих, и шум, и здания углами растопчут этот снег и пара изо рта не будет видно скоро. В эти минуты мне часто хотелось многого. Настолько сильное желание жизни и начала во мне просыпалось. Сколько их тут ходит – сотни без желания.
Рядом со мной мужик в камуфляжной куртке (скоро начнем здороваться руками) напевает, отбивает такт ногой: «люта, люта, ты валюта…», и так пол дня. Не раздражает. Если надоедает, я отхожу в сторону, потом сходимся, перекинемся мыслями и ждем этой «люты».
Подошел дед, в кожаной ушанке и черном флотском драпе, с крупным носом, похожий на броневик без Ленина. Пытается у меня «вызнать» чем фальшивые доллары отличаются от настоящих, - «честно».
- Слушай, малыш, - объясняет он свою любопытную разговорчивость, - я к дочке еду, а они копят на квартиру. В долларах, - с достоинством сообщает он, - мне ошибаться нельзя.
Тут «враг» точно не пройдет.
Я вздыхаю, начинаю объяснять ему снова, показывать.
Он тоже вздыхает:
- Слушай, малыш. У меня зрение плохое… вы - люди ненадежные.
Я пытаюсь  отвязаться от него – говорит он громко, веско, долго, отпугивая прохожих, и брать, это ясно, он тут ничего не будет. Все равно пойдет в банк и замучает перед этим пять кассиров, возьмет справку на свой стольник… Ага, он мне ее уже достает, показывает, не выпуская из рук:
- Слушай, малыш. Здесь не пишут, что доллары настоящие, но! – он повышает голос, - здесь записано, что я их купил в банке такого-то числа… (скудность перечисления его явно расстраивает), - ты видишь?! У меня зрение плохое, но я расписался, - с гордостью говорит он, - они - у-че-режде-ние. А ты? – подчеркивает он мою никчемность.
- Я нет, - отрезаю я.
Из-за него ко мне фиг кто подойдет, собратья веселятся, слушают.
- Я пойду. Пожалуйста, - прошу я его, - Вы справку не потеряйте.
- Слушай, малыш, - останавливает он меня, - я не потеряю, и ты не волнуйся. У меня с собой долларов нет, - на всякий случай  врет он, - они где надо. Вращаясь в разные стороны ушанка блестит на солнце.
-   Не сомневаюсь. Пока дед.
- Я в Монголии служил, - вспоминает он, - а там деньги не доллары. Знаешь какие?
- Тугрики. Я пошел, - упрашиваю я.
- А столицу Монголии знаешь?
- Улан-Батор, - докладываю я.
- Слушай, малыш, - удивляется он, - а ты молодец!
- Я думал он тут делом занимается, а он в города играет! – восклицает Колька, - Пошли, Немец приехал.
«Дедушка не расслабляйтесь», - заговорщески цедит он. Дед подозрительно смотрит на Кольку и спохватившись проверяет на месте ли справка. Мы уходим.
- Чего ты ему уроки по географии рассказываешь? Малыш?
- Привязался бы к тебе такой «Карлсон», - желаю я, - Взял чего - нибудь?
- Восемьсот  пятьдесят. А ты?
- Сотку.
- Мало.
-    Что нового? – я имею ввиду приезд Немца.
- Ни черта. «Троит», сука.
- Опять?!
 Эта машина со своим норовом сделала нас автомобиле ненавистниками.
- А на оборотах?
- Зверюга.
- Что скажешь, Немец?
- Ничего не скажу.
- Молодец, - похвалил его Колька, - и никому ничего не говори никогда. Про свою машину.
- Чебуреки привез?
- Да, там, - он кивнул на заднее сиденье.
Мы раскрыли двери машины, устроились вальяжно. Он, откинув спинку, на переднем сиденье, - радио мучить, я на заднем развалился. Доставали из пакета обмотанного махровым полотенцем горячие острые чебуреки, запивали их крепким, горьким чаем.
Это мы Немца надоумили. На фига деньги на еду тратить, платить неизвестно кому? У него дома жена беременная сидит, делать ей нечего и денег у нее нет. А мы голодные каждый день и платежеспособные. И ей идея понравилась. Мы ей четыре доллара в день, а она нам полтора  десятка мантов, пирожков – (больших, как мои тапочки), с термосом чая домашнего. И мы сыты и она копит. На что - Немцу не говорит.
Вытерли кончики пальцев о полотенце. «Сдали» валюту.
- Спасибо передавай.
- Шуруйте, - благословил Немец.
Валюту приносили и уносили, покупали и продавали. Я выгодно купил пятьсот и тут же , не успев отвернуться, выгодно продал их. Заработал почти десять, сходу приобрел еще стольник и двести марок, - «пойдет». Мужик в камуфляжной куртке - сосед – «коллега» улыбнулся мне:
- «Масть» пошла?
- Да, если бы так каждые пять минут, - размечтался я.
- Тебя бы уже застрелили, - урезонил он меня.

И Колька довольный подходит.
- Как оно?
- Есть прок, - похвастался я.
- Немец десять взял.
- Молодец!
Взять десять тысяч, продать, и, - минимум у тебя сотня в кармане. Сразу. Такое не часто случается.
- Умница Немец, - мы закурили.
- Кормилец. Он вырос еще на два сантиметра.
- Ребята, есть сумма? – обратился к нам мужичок в кепке. Острая кепка.
- Сколько тебе? – безразлично спросил Коля.
- Много, я все возьму.
- Сколько много?
- А сколько у вас есть?
Какой «подлещик» интересный попался…
- У нас два миллиона. За пазухой. Сколько надо, - говори.
Мужичок замялся, видать не каждый день миллионеров видит.
- Мне восемь.
- У нас только четыре.
- Мне восемь надо, - серьезно сказал мужик.
- Восемьсот? – переспросил я.
- Восемь тысяч, - поправил он.
- Деньги есть у тебя?
«Кепка» приоткрыла пакет. Мы увидели стопки с купюрами упакованные банковской лентой, большую часть мелкими.
- Ты не «кукольник»?
- Посчитайте.
- А крупные есть? – с мелкими деньгами  тут не связываются. Неудобно и не избавиться от них, не берут за валюту, разменять на крупные не так просто.
- Курс какой? – спросил он.
Я назвал запредельный.
- Дорого, - заметил он.
- Разменяй деньги, будет дешевле.
- У меня времени нет. А за крупные я и без вас возьму.
Он прав. Мы переглянулись. Дело верное: лучше Немец пол дня потратит на то, чтобы их разменять, пусть потеряем немного, а все равно полторы сотни выкрутим, - халява.
- Пошли.
Мы отправились к Немцу, к машине.
Немец решил точно так же, как и мы. Тщательно пересмотрели и пересчитали все деньги. Пол часа мужик сидел и курил, выдувая дым на улицу, абсолютно равнодушно наблюдая прохожих.
- Все правильно, - подвел итог Немец, - на.
Мужик пересчитал свои восемьдесят стошек, сказал: «Ага, счастливо» и исчез, не хлопнув дверью.
- Вот такие они, - сказал Коля, - скромные труженики села… с пакетом денег.
- Идите еще немного постойте, - Немец вручил нам по несколько пачек, - может быть кому-нибудь эту мелочь всунете.
- Это вряд ли.
- Хоть попробуйте.
Мы разошлись с Колькой по разным сторонам. Через пять минут я услышал какой-то шепот по толпе: «фальшивые». Влево от меня люди вытягивали шеи, там что-то происходило. Я заинтересовался. Метрах в двадцати от меня шумели, заслоняя друг друга трое.
- Фальшивые, ты, давай нормальные, наши деньги давай! Ты че, э?!
В такие дела лучше не лезть, - не разберешься. Скорее всего эти трое «гопники» взяли нормальную валюту, подняли шум. Как только продавец достанет деньги, чтобы их вернуть, у него могут выхватить все, или не вернуть, или просто собирают толпу, а в это время кто-то  карманы режет. Могут взять настоящую, уйти и через пять минут прийти и показать уже фальшивую. Иначе чего шуметь? На испуг хотят взять, выбить, отобрать, «выдурить». Суки. Сейчас местные бандиты прибегут, разберутся. Им тут все платят и никакой дурак троим жлобам фальшивую не всунет.
Мелькнул Колька. Это они его, КОЛЬКУ шмурыгают!
Я кинулся туда, отталкивая спины.
- Где? Давай ее сюда! Пошел ты… - орал Колька, вырываясь, пытаясь бить.
Точно «шмонают». Один прижал к себе, другой, толкая Кольку, рванул его пальто, третий также обхватывая полу, тянул на себя.
Колька дрался. Я рядом. В какой-то спине почувствовал обратное сопротивление. Да их тут навалом! «Стенки» суки ставят. Сбил, не разбираясь и пошло. Кольке легче стало. Рядом мужик в камуфляжной куртке:
- Смотри, смотри за руками, - крикнул он мне, - нож, шило может быть.
Ворвался Немец. Шире круг. Нас уже растаскивали. Выпрыгивая напоследок, Колька еще раз чирканул правой одного в висок. Почему свои, наши,  их не ловят!?
Их добивать всех надо, чтобы знали: валютчики тут у себя дома, и другим не повадно было.
- Все! – орал кто-то.
Те разбегались. Мы оглядывались. Двое пленных. Колька почти целый. Пуговицы собирает.
- Карманы посмотри, - советовали ему.
- Всё на месте.
- Где фальшивая? Показывайте.
- Мы не разбираемся. Наверное, выпала.
Прилетели и «наши»
Расправились с ними жестко, быстро: мы у себя дома.
Пошли отсюда.
Размазывая кровь, те не оглядываясь смылись.
Тяжело дыша Коля предложил:
- Поехали и мы?
У меня дрожали руки и щипалала царапнутаяая щека
- Поехали.

В машине голос Немца дрогнул:
- Кассы нет.
- Что? – переспросил Колька.
Немец воткнул кулак в панель.
- Кассы нет, - повторил он.
Тишина в машине была долгой. И черной. Потом уже…
Бросив в машине мешок с деньгами под сиденье, Немец  побежал выручать Кольку.
- Ну не с пакетом, ****ь же,  мне лезть!?
- Ты бы не добежал, - успокоил я его, - подставили бы подножку, у тебя бы от этого пакета одни ручки остались. И никто бы тебе не помог: все мы там, а пасли именно только тебя. На это все и «спектакль» рассчитан был, что кинешься ты, и бабки те, что наверняка есть, легче у нас «дернуть».
Потрясенные догадкой, мы молчали, прокручивая обстоятельства.
А немец стал говорить о другом.
- Я два года пахал на свою кассу. Через два хотел купить квартиру. Худо-бедно дышать стал…Лучше бы они мне нож поставили или пушку.
- А зачем, Немец, им с этим связываться? Здесь за штуку-то на ножи лезут, и ты бы полез. Кровь, шум, крики. Им бы куда сложнее было. Им свидетели по уху. – свидетели... Но, аукнулось, - искали бы их, а они считали, наверняка, потому что умные: приглядывались и знали. Сколько нас, какие деньги, как. Опять же расчет: грабеж, умышленный – один срок, с твоей леталкой, ( ты бы добром ничего не отдал), – это 7-10. Те уж точно, неоднократно, а тут – обычное воровство – кража личного имущества из автомобиля, и даже неумышленная, «под шумок» из машины. «Пионера» заслали, ему и три года не дадут, а ты бы дал по шее, если б поймал и все. И местная «братва» не в обиде: все спокойно, никакого грабежа средь бела дня не было. Валютчики не ропщут. А ты можешь обижаться. Подумаешь, Немцем больше, Немцем меньше. Умные они, и срубили мешок денег спокойно. Тихо так. Получили только «шестерки» по носу, так им дадут по сто долларов за инсценировку нападения на Кольку.
Немец слушал, опустив голову на руль. Выпрямился:
- Что же мне закрыться и уезжать надо было, смотреть?
Колька спросил:
- Че ты умничаешь теперь? Тебе похуй что-ли?

Молчали долго.
- Как своей сказать? Жалко ее, еще и беременная.
- Не надо ничего говорить пока, потом через годик скажешь.
- А делать что мы будем? Чебуреки уже не нужны будут, работать не на что. Сама догадается.
Помолчали еще.
- Ты раньше, два года назад, как работал?
- Занимал.
- Вот значит и сейчас нам занимать нужно.
- Опять проценты…
- Выходит так, - вздохнул ему Коля, - держаться. Хочешь, землю продадим? Легче будет. Сашке объясним, - поймет. Потом купим.
- Нет. Выкрутимся. А их … - Немец пнул ногой дверь, - Пойду все-таки своей «братве» предъявлять, им платим, им знать. Хотя яблочко от яблони… Суки! Чего голову повесил, Коля?
- А если нам также кассу заработать? Как-нибудь спокойно?  Тихо, со спектаклем. И не за два года, - произнес Коля. – А?
- …, - махнул рукой Немец, - отобьемся. И пусть за два года.
…А «братва» наша пожала плечами. Они нас там защищали и не представляют, кто это тут, «ушлый», мог «это» сделать. «Мы пробьём по братве пацаны…» И «пожалела» нас «крыша» наша.
- Ладно, - сказал Немец.
Успокоиться мы в тот день не могли. Кинули нас. На деньги Немца. От того, что боль была несправедливой, жгло еще сильнее. Все очень буднично получилось и от этого не верилось, что денег нет. Нет правды. «Есть же твари», - думал я и о том же молчал и Колька с Немцем. Есть месть сладкая, желанная и мы ее хотели. Больше всего. Также можно хотеть киноактрису: бесполезно, глупо. Мы не были идиотами, подвернись  возможность, попадись она…
Немец очень спокойно и пренебрежительно вел машину. Где-то делят его деньги.
- Ладно, - еще раз сказал Немец, - но просто так тут не кидают пацаны, - и мне это не понятно. Чего меня решили? Не подающий надежды, не расту? Не бояться,  не считают.
А Колька не мог так сказать. Я с ним.
Ненависть катилась по проспекту, по темнеющим уже улицам Ленинграда. Бессильная, злая, черная. Лучше закрыть глаза и уснуть. Отвернуться, отдохнуть. Голодному выпить стакан и сон будет крепким.
- Поменяем денежки? – предложил Немец.
Мы молчали и куда-то ехали.

- А я к тебе гостей привез! – сказал Немец жене так, как будто купил ей подарок.
Она и правда обрадовалась. Мы шутили, ели и пили, слушали про то как они живут и про то какой у нее Немец. Они ушли потом, дав нам постельные какие то вещи. Колька лег тут же на полу, я еще сидел, заваривал чай,  с водкой курил.

                За поворотом есть дорога,
                И отдохнут тогда глаза.
                Болот там нет, вода прозрачна,
                И ты узнаешь берега.

                А время лишних не торопит.
                Земля всегда для всех одна.
                И ветерок уже не ветер,
                Там убаюкает тебя.

                Нет яркого, нет жаркого,
                Лежи без козырька –
                Там солнышко не слепит
                И мягкая трава.

                Нет холода, нет голода,
                Нет боли, нет врага.
                Ты торопился или не стремился,
                Все это там, как ерунда.

                За поворотом есть тропинка…
                Бывает – крепкая стена.
                А знаешь, были и такие
                Кто усмехался и тогда.

                Куда они, а Бог их  знает –
                У них другие берега.
                Они там где-то остаются,
                У них спокойные глаза.

Утром меня потревожил Колька с заспанными глазами.
- Чего? – спросил я.
- Вставай, неудобно, - напомнил он о том, что мы спим у Немца на полу в кухне.
- Сейчас, - я сел, - сколько время?
Колька поднял с пола мои часы за ремешок, посмотрел.
- Без пятнадцати десять, - протянул мне часы.
Я взял их, застегнул на запястье, завел. Поднялся и за ним отправился в ванную. Вышли мы оттуда с мокрыми воротниками, небритые, с влажными, приглаженными волосами и свежим дыханием – пожевали немного зубной пасты.
Жена Немца Лариса несла закатанные в матрас наши постельные принадлежности: подушки, простынь, покрывала.
- Давай мы.
- Они не тяжелые, - успокоила она нас.
Немец, оказывается, уже выпил чаю и ушел. Оставил нам десять долларов.
- Он заедет  к вам в общагу. Потом, - сказал вы сегодня не работаете, - передала нам Лариса.
Мы сели пить чай.
- Не холодно на полу спать, не замерзли? – спросила она.
- Нет.
- Нормально, - сказал Колька, - если этот с матраса не выталкивает. Как даст то локтем, то коленом. Я пол ночи рядом с матрасом спал, - лепил он – Как с ним жена спит, спала…
- А вы развелись?
- Да. Не сошлись характерами, - объяснил я.
- А почему?
- Характеры разные, ругались.
«Из-за чего» она не спросила.
- Как обычно, не из-за чего, - дополнил я, - по мелочам.
- А дети есть?
- Мальчик и девочка… – сын и дочка, ему семь будет, ей три.
- Помогаешь?
- Стараюсь.
Мы поговорили, поблагодарили за чай, оделись, откланялись.
- Заходите, - пригласила она.
На улице ручьи и грязные автобусы. Торопиться нам было некуда. Мы пошли с ним по дороге.
- Ты чего вчера писал ночью? Письмо?
- Стихи.
- Я думал письмо.
- Письмо тоже надо написать.
- Что делать будем?
- В общаге-то точно делать нечего.
- Поехали в центр, - предложил Коля.
- Пошли, по пути посмотрим.
Мы купили сигарет две пачки, распечатали их, закурили. С тяжелым сердцем, касаясь вчерашнего, разговаривали. Перешагивали, обходили лужи, шли вперед.

…
Ленинград как Ленинград. Людей, жизни, судеб, дорогих авто и серьезной архитектуры – хмурой – навалом. Вряд ли все это кто-то замечает из людей, выросших здесь. а У меня дома тихо, куце и до дури просторно среди доминирующих пятиэтажек. Интервалы между жужжащими машинами составляют и по несколько десятков метров, так же как и среди пешеходов на неровных асфальтовых тротуарах без бордюров.
Делать там есть чего. Основные профессии пролетарского и спекулянтского направления.  выпить есть с кем. Хоть неделю подряд, с людьми разными и хорошими.
Мне туда и надо на недельки две, с товарищами – приятелями поболтать и с детьми пожить. А я тут брожу, ленинградок отмечаю машинально уже.
Для того, чтобы жить беззаботно, нужно быть идиотом. Но даже идиоту никто не даст жить в городе спокойно без денег. А у Питера на этот счет давние традиции, сказанные.
«Ты можешь и никем не быть, но расплатиться ты обязан», - прочел я у входа в платный туалет. Я отвернулся от тротуара, фасадов улицы, перелез через лояльный заборчик, сел на него, закурил. Неслись машины в обе стороны, до светофора далеко. Я наблюдал: через дорогу курила бабушка в окно. Видать привыкла к папиросам и к скорости двоих сторон. Проходят люди и минуты , ей хорошо, что есть окно. Я вижу ведерную чашку – таких не делают уже. Она и кот на подоконнике, спокойна старость, насовсем.
Мне умиротворяться не стоит – не на что. А торопиться, блуждать – надоело в очередной раз. Вот, хиппи пошли. Пристроиться что ли?
Пусть идут, маленькие…
Посидел? Давай на тротуар в любую сторону и дальше. Попробуй не отвлекаться. «Такой был комсомолец и на тебе, женился».
А помахал рукой бабушке. Ей для разнообразия на добрую память. Она затянулась и медленно выпустила дым. Не дождешься тут ответных жестов.
Весною одиночество – милое дело. Нужно только приноровиться. И деньги иметь для красоты. А вот работать – я совсем обленился. Блуждаю вот так через день, день – вечер – ночь, пишу. Пишу, иллюстрирую много маслом, акварелью, тушью, опять маслом. Почти не пью.
 Опыта нет,  одни навыки, техники должной-нужной - нет. Практически нет. Учусь, тренируюсь. Краска под ногти въелась. Руки от растворителя белые, сухие. Бабы жалеют, крем для рук  дают. Ольга дает. И масло подсолнечное тоже. Я растворителем только краску с вещей и рук смываю, а пишу подсолнечным, рафинированным. Льняное дорогое. Краски кончаются, – трачу много, запросто. Многое остается не сделанным – не могу.
А бывает слету! И все. Еле успеваю остановиться.
Этюды, пара личных натюрмортов, Питер, бабы. Что-то оставлю - как есть.
Иллюстрации – зараза. Работы непочатый край. Тут мелочь – листик, пара строчек; три дня – и мало! За две недели(!) две иллюстрации. Эскизов почти сорок.  Кизи, Стейнбек, Хемингуэй, Бунин, Гамсун, Булгаков, Киплинг, Чапек, Высоцкий, Лермонтов, Пушкин, Шекспир, Пастернак, Есенин, опять Киплинг, Лондон, Цвейг и т.д. Хорошо хоть у них не все выходило. Десятую часть успеть можно лет за десять. А зачем? Я и говорю; надо успокоиться.
А «Белое солнце пустыни», «Ирония судьбы», «Калина красная»? И оттуда есть что порисовать.
Может быть я заболел? Сколько лет сознательных ничего не делал, а тут на тебе, наметил; «делов, как у гниды в чемодане». Может время пришло. 
А надо написать Кольку, Немца, Сашку.
От Сашки ни слуху, ни духу. Немец пропал. Кольку вижу мимолетно. Придется скоро деньги зарабатывать как-то, домой отсылать. Деньги нужны. Про дом, вообще, забыли, хоть бы кто вспомнил.
         Будет денег – полные карманы.
         Только мне-то толку уж с того…
         Прикупить на них не выйдет время,
         Очень жаль, но только и всего.
…

         Может мы, не торопясь, поставим стены
         
         Ценность циферблата несомненна,
         Нужно только помнить, вот и все.
Все в таком духе. Я за пол года меньше прожил, чем за эти три недели. И ведь вижу – могу. Стоит жить в этой жизни. Колька говорит просто и ясно, тут он прав.
У Райнова читал «в юности мы все думаем, что жизнь это состязание в скорости, и только потом понимаем, что это соревнование на выносливость». Согласен. Надо иметь волю. И длинное дыхание. А без цели она, оно будет? На фига? Товарищ дома сказал «жизнь – это вообще, совсем не соревнование». .
Суета.
Не согласен.
И именно потому, что для меня многие не считали жизнь суетой, я так не думаю сейчас. Я бы совсем думать-то не умел, и жить, если бы они не суетились так, как надо  и должно.
Верующих прошу не беспокоиться. Если все суета, так Он первый  суетиться начал.

На Владимирской с дедком познакомился, на лавочке. Водолаз, баскетболист. Покурили часа полтора. Говорит: «Нормально. Лет через десять гонору поубавиться, а тщеславие нужно – панцирь нарастет. Краб матерый потому и выживает. Вялая рыба дохнет, – съедают. Если никто не будет капитаном, не получиться на кораблях ходить.  Кто-то должен захотеть им быть, и быть». Такой дедок. Но немножко «того», - отвечает даже ели его не спрашивают. Я много запомнил. «Если колодец не выроешь, – сдохнешь. Или воду пойдешь искать, или жди, что дождь пойдет. Кто как живет. Кто свою пьет, кто чужую, кто сродника, кто с неба, кто – газированную». Хохочет. Мысли сыпит. Пожалел очень, что я в шахматы не играю. Сам жалею.
Я нарды люблю. Как в жизни. И играть уметь нужно, и фарт нужен.
«Подходи», - говорит, - «если погода хорошая, я тут обычно. Можно и по маленькой будет как-нибудь». Хороший дед, крепкий.

Встретил Светку. Я в общагу шел, она домой.
- Привет. Как дела?
- Привет. Хорошо. Куда пропал?
Что ей рассказать? Сколько прошло – месяц, полтора? Где-то так. А как давно это было… Она мне по-прежнему нравилась, выглядит как-то по-новому.
      -     Да много всего. Дела, работа. У тебя как работа? Хорошо выглядишь.
Она улыбнулась.
- По-старому, спасибо.
- Что делаешь в свободное время?
- По-разному
(У нее отличное настроение).
- Ну так я зайду, как-нибудь? Посидим, выпьем чего-нибудь, сходим куда-нибудь.
- Хорошо, заходи.
- Из горлышка пить не научилась?
- Нет.
- Тем более зайду. Вот найду работу, появятся деньги на шоколад, я просто гостем буду. Лады?
Она кивнула.
- Привет там в магазине передавай всем.
- Хорошо. Пока, но я там уже не работаю.
Я кивнул ей. Махнул «все равно».
Надо выбрать время и деньги.
- Ты сама тоже можешь забежать как--нибудь, по настроению, - крикнул я ей.
- Лады, - обернулась она.
Хороший город Ленинград, ладный.
У общаги
 на солнышке курили знакомые.
- Немец приезжал, - сообщили они мне, - вас искал, записку оставил там в дверях.
- Давно?
- С полчаса.
- Греетесь?
- Тепло, - согласился Ромка.
- Он ничего больше не говорил?
- Нет. Сказал только, чтоб вы нашли его.
- Найдем раз так. Колька не проходил?
- Нет.
- Пойду записку читать.
- Давай.
Немец деньги нашел, работать начнем. Все веселей.
Пришла через час Ленка с работы. Я варил суп «Харчо» из пачки.
- Там же бульон есть, - она заметила красочный пакет «на три порции»
- Я не посмотрел в холодильнике.
- Ну вот. Неси его сюда. А картошку опять не бросил?
      -    Да нафиг её тратить?
- Ну все, иди отсюда. И картошку принеси. Я шпроты купила и пряники.
- Ты звезда.
- Коли нет?
- Не было.
- У меня новость. Подружка предлагает моделью поработать у подружки. Она модельер. Денег на контракт с модельным агентством у нее нет. Просит почти за бесплатно пока.
- Иди конечно.
- Я и пойду. Я ее модели видела. Классные. Четкие такие. Надо только неделю серьезно походить, ну попробовать, поработать.
- Мужики там не нужны?
- Иди за картошкой, - попросила она.
Я пошел. Она окликнула меня:
- А ты пошел бы?
- Нет.
- Я так и думала. И соль возьми.
Колька пришел, мы с Ленкой суп ели. Подарил мне открывалку фирменную, ему подарили. Симпатичная, немецкая. Выслушал нас. Похвалил Ленку, решил:
- А вот когда ты пробьешься на подиум высокой моды и тебя заметят, я буду – менеджер.
- А я кем буду? – заинтересовался я вакансиями.
- Ну и ты кем-нибудь. Куда ж тебя …


А на валюте нам больше поработать не довелось. И одной напастью мы не отделались. Немец приехал утром, сказал, что нашел пару штук под десять процентов и еще четыре под пол процента  в день. Это мало на троих и проценты нас задушат. Но ему там, на месте, пообещали еще пять, при условии, что мы отдадим шесть, через три месяца, марками.
- Ну, щас, подожди, - сказал человек Немцу, когда мы приехали.
Я поднял руку мужику в камуфляжной куртке – соседу моему бывшему. Здесь все по-старому. Мы прождали час, слушая приемник, прикидывая: сумеем ли мы выкрутиться при таких условиях  и как скоро мы начнем работать на себя без процентов. Получалось, что через год при самом благоприятном раскладе.
- Будем работать без выходных, без отпусков, с утра до ночи, больничные не оплачиваются, - предупредил Немец.
- Закодироваться надо от алкоголя, - предложил Колька и признался, - я давно собираюсь.
- Я не собираюсь, - не согласился я, - лучше вы сами.
- Тогда все насмарку.
- Лучше пить меньше, - раз-два в неделю…
- Рассказать тебе про ту свинью? – спросил Коля.
- При хорошей инфляции - за пол года деньги отобьем, - перебил нас Немец, - может еще что-нибудь придумаем, дело какое-нибудь… Где этот тип? Да – так «да», нет – так «нет».
Появились наши бандиты. Поинтересовались когда мы будем платить.
- Мы еще не работаем, - отрезал Немец.
- А че вы тогда тут стоите?
- Надо.
Недовольные сопляки отошли. Явился Вадик – он у них за старшего. Психованный дурак, чуть что, любит выговаривать с выражением, паузы держит некстати, но зловеще. Брови побиты, кулаки набиты, физически развит, - этим и пользуется моментально, если случай подвернется. Понятия об общественном строе искаженные, половину валютчиков не замечает. Сказал и все, у него как будто каста выше, нас с Колькой в упор не видит, больше искоса профиль демонстрирует. Своих держит в «ежовых» рукавицах, к «авторитетам» почтителен, центурион сраный.
- Привет, - он заглянул в машину, - как дела?
- Нормально, - беспечно кивнул Немец.
- Что стоите?
- Ничего, ждем.
- Чего?
- Товарища одного.
- Те не работаешь?
- А ты не знаешь? – усмехнулся Немец.
- Знаю, - помедлив, спокойно признался Вадик.
- А чего спрашиваешь? На  что работать?
- Это не мое дело, если стоишь тут – работаешь, плати, если спокойно хочешь дальше  работать.
- Мы не работаем, я же сказал. Ты че «табло» видишь на машине прилепленное?
Вадик промолчал.
- А я, кстати, - мы, - продолжал Немец, -  всегда платим. Платили.  Знаешь. А меня вот тут, на этом месте кинули.
- Это не наши.  Не мои. Залетные «гопники», - объяснил нам Вадик.
- Мне не легче, - Немец положил руки на руль, - я вам платил, «крыша» вы или нет? Во-вторых; не может быть, чтобы те, кто меня «кинул» без вашего ведома тут «паслись». И явно они не один день  околачивались, присматривались, у кого сколько капусты на валюту,  кто я, что я, с кем работаю, сколько  на руках имею. И вы, незнакомых, не могли не заметить. Их не двое-трое, и не салаги в этом деле «рулили».
- А, может, «навели» на тебя свои же.
- Не местные, говоришь, - продолжал, игнорируя Немец, - а какие? С Америки что ли приехали? И не «гопники», «гопники» – дурные и нищие, просто грабят, а эти умные и богатые, восемь баксов у меня вначале купили, спектакль поставили, драку разыграли и ушли тихо, твои их не задержали и не полезли, пока я не полез.
- А че ты полез?! Чё ты кричишь на меня? –  опасно тихо спросил  Вадик, - Шерлок Холмс, сидел бы. Тебя просили? Я твою машину сторожить должен? Ты меня за кого держишь барыга? Выйди из машины.
Мы с Колькой оглянулись по сторонам, если что, ложить этого Вадика надо сразу и уезжать быстро. Коля щелкнул своей дверью, мою заклинило.
- Вообщем, запомни, - сказал Вадик Немцу, - если я узнаю, что ты здесь работаешь, сейчас тебя второй раз кинут.
- Зае…ся, - нежно отпарировал Немец, - вот смотри, - Немец расстегнул куртку и вытащил из внутреннего кармана банкноты (по моему, только непонятный жест показа «зеленых» остановил Вадика от немедленного действия).- Здесь, - сказал Немец, - шесть штук, я положу их на капот, - (Немец правда положил их на капот, придавил связкой ключей от машины),- и никто их не тронет. Потому, что я этому желающему, заметь, - любому желающему, любым этим..., - дальше Немец внятно, с постановкой проговорил сложносочиненное, абсолютно нецензурное предложение, из которого иностранец смог бы понять только незначительное.
Кроме того, Немец отечески склонился к Вадику, заглядывая ему в лицо и разговаривай они через стекло, Немец бы это стекло пальцем продырявил.
- А потом, я просто начну валить всех, имеющих к этому хоть какое-то, по-моему, отношение. Ясно? – закончил Немец.
Я наконец вышел из машины и забрал деньги, бросил ключи Немцу. Немец поймал их сверху вниз, не глядя, только цепка стегнула капот.
Вадик перевел дух, попробовал состроить что-то ироничное на своем лице и, ушел. В якобы безразличной толпе я уловил глаза не только любопытных валютчиков и Вадиковых подручных, мужик в камуфляже, приблизившись и прищурившись, явно внимательно наблюдал за нами. Он опять рядом. Неужели бы и тут помог? Вряд ли. Здесь у всех - «своя хата с краю», а крыша одна. Пойти за нас против Вадика и его бандерлогов, - безрассудство; потерять работу спокойную и морду целую.  Я бы не полез. Глупо. И тут у меня шевельнулись нехорошие мысли: «А не слишком ли часто он бывает рядом? Что я о нем знаю? Не он ли  тот наводчик? Надо поделиться мыслями. На всякий случай».
Немец успокоился.
- Не фиг больше ждать, поехали.
В машине я вернул ему шесть штук.
- Ну и что?
- Не знаю, - ответил он Кольке.
С этими деньгами тут стоять смысла нет, на проценты разве что работать, с чебуреками…
- Ну работай один, Немец. Тебе шесть на хлеб хватит, делить ничего не надо. Мы проживем. Разве не понимаем?
Я был согласен с Колькой, просто Немца не хотелось оставлять одного. Трудно ему будет и плохо, хоть и выгоднее.
- Я не хочу опять с копейками, - сказал Немец, -  года четыре мелочь толку,
- Мы помогать будем, если что, - за бесплатно. Когда нужно, ты только скажипостоим, - заверил я. – Слушай, а может вам вдвоем с Колькой? Я все равно художник холостой, жену сейчас кормить не надо. Устроюсь куда-нибудь грузчиком, сторожем, продавцом пока. А вы разбогатеете, меня возьмете опять. Вдвоем лучше, чем одному, а выгоднее, чем втроем…
- Или мы меняться будем: неделю ты, неделю я, - задумчиво предложил Коля. – вот так! Мы с тобой не умрем и не сопьемся. Немцу лучше. Ты через неделю художником будешь, пока я валютчиком. И «кормильцы» по очереди, и вместе.
- Точно, Соломон! - обрадовался я.
- Ехали цыгане, - заключил Немец.
Выкручивая машину на проезжую часть, увеличил громкость приемника….
Вот я не знаю, как так бывает.
Ни он, ни вода, бегущая по колее, ни весна, ни наши плохие тормоза не были виноваты в том, что через пятьдесят метров мы «вмазались» в красную «Лянчу». Слишком моментально вспыхнули ее «стопы» перед нами и она встала. Я успел крикнуть: «Немец!» перед ударом. Наш «Командор», вбивая ее левый задний бок, ( я с размаху ударился переносицей о переднее сиденье и отброшенный от него, стукнулся головой с Колькой, чуть не растянул шею, вновь полетел грудью на  спинку), замолк. Немец получил рулем в грудь и лобовым стеклом в голову. Приемник не пострадал, передавали погоду. «Оттуда» вышли четверо. Выбрался Немец. Ручка давила мне пальцы, - дверь не открывалась. Я с трудом навалился на нее плечом. Воздух и шум хлынули как благо, - дверь рванули снаружи. Вечерело. Людские лица прохожих, как башни танков поворачиваются, старушка поставила тележку на подножку - будет смотреть.
Получаю несколько ударов, вижу руки в блестящих кожаных рукавах, соображаю плохо. Прихожу в себя, дышу, отталкиваю чужие руки, вяло бью их в сторону. Ударился поясницей о машину, чувствую солоноватую кровь во рту. В глаза надо смотреть в таких случаях. Вижу багажник, я на него завалился. Не шевелюсь. Все нормально. Краем глаза углядел рядом чьи-то ноги, наверное, «тех» рук. В такой слякоти собью... Но, чё-то… Перекатываюсь, разворачиваюсь.
Эти четверо – бритоголовые, стильные, дерганные, как натасканные  пинчеры из кино. На круто остриженных головах, четко выведены виски. Манеры бандитские, лают чего-то. Я собак не боюсь, опасаюсь, конечно, осторожно с ними надо – собаки! Лучше не провоцировать. Злые, тупые, но что такое боль больная они тоже знают. И силу понимают. Страх есть, на место можно загнать любую, а бешенных – стрелять.
Мой – «кожаный», за ним еще один брезгливо двинулись ко мне. Я шевелюсь предупреждающе. Подошел мужик в камуфляже, (недалеко же мы уехали), посоветовал: «Вы успокойтесь». Двое к нему, он попятился, но без страха, тоже, наверное, собачник. Они опять разворачиваются ко мне. Все равно, спасибо ему (а я еще на его счет сомневался).
Двое других по вторую сторону машины с Немцем и Колькой. Колька ощетинился. Один неприятный, невысокий, в черном с позолоченным, как елочная игрушка галстуком, зажатым блестящей свисающей соплей между жилеткой и шеей, шипит:
- Эта машина стоит 50 штук.
- Не п…и, - Немец занят: вытирает кровь платком.
- Теперь она мне не нужна.
Немец равнодушно жмет плечами. Обладатель ненужной ему машины и редкого самоварного галстука играет в гляделки с Немцем.
- Куда ты ехал без ума? – глухо хрипит черный, выпуклые залысины лоснятся, нижняя губа выворачивается, заостряя подбородок.
- Ты сам встал, как вкопанный. Че ты хотел? На шипах… У меня скорость – полтинник.
Стоящий рядом белобрысый бьет Немца в висок. Черный смотрит. Немец  отшатнулся в сторону, удерживая равновесие, не обращая внимание не ударившего его. Казалось, он больше боялся отвести взгляд, чем упасть. Потом оглядывается на нас. Колька за его спиной, я между двумя «этими». Немец опускает голову, слушает. Все успокаиваются. Черный, не мигая, глазами похожими на брюхо тухлой рыбы, пытается заглянуть Немцу в лицо, цедит дальше:
- Я тебя в партер поставлю. Ты…
Немец выкидывая длинную руку, кулаком  «в пятак(!)»  отбрасывает белобрысого на дорогу, в быструю воду, (тот устоял, сигналят, тормозят машины), спрашивает:
- Чего ты сказал?
- Эта машина стоит 50 штук. Ты мне все отдашь.
- Все пятьдесят? – уточняет Немец.
Плохо дело. Виноват тот, кто не держит, другое – на сколько. Доказать, что эта «кибитка» на  70 встала ни с того ни с сего, мы не сможем, - вода, и тормозной путь под ней искать – пустое дело. «Эти» скажут: «Мы ехали спокойно, тут бьют нас в жопу» и  – ДТП - наше, - на нас. Это ерунда. «Эти» хотят «подарить» машинку Немцу, завысив цену, и прекрасно понимая, что денег у него нет, вместо этого,  утянуть максимально возможные деньги «за моральный ущерб». Немец водила старый, а бандитских замашек  видел – перевидел.
Появляются еще и наши бандиты. Слушают и они вместе решают! Белобрысый бьёт . Немец старается показать что не обращает внимания, плюет кровь.
Через пол часа мы налегке курили у метро. «Наши»:
а) - «На вас наехали не по работе, дело личное, разбирайтесь сами»;
б) - «вы наехали на Манагу – человека «серьезного», вы не правы.  … ;
в) -  Они зассали.
Манага объяснил: «Эту машину он купил у друга за 50000$ (можете спросить у друга), очень радовался. А мы ему эту радость испортили. Теперь берите себе эту машину и что хотите , то и делайте: ремонтируйте, прдавайте, пожалуйста. А ему или 50000 или точно такую же, новую. Не хочет он ездить на отремонтированной.Но может пойти на встречу: пять штук, и , к нам ребята – без претензий.
- Я могу дать две штуки и все, - предложил Немец,- это нормально. Тут на 1000 работы, а пяти у меня нет и не будет.
- Понимаю, - согласился добрый Манага, - давай сколько есть, а остальные – по пятьсот каждую неделю. Свою переоформляй.
Немец усмехнулся.
- Он хочет, чтобы я на него два месяца работал, а там он еще что-нибудь придумает. Так не пойдет. «Опеля» я своего не увижу.
Раз у нас  случайно пяти штук не оказалось, «Опель» и документы побудут у него. Опель в две оценили. Манага подождет два дня. Принесем деньги – получим «Опель». «Прятки» не надо. «Наши» и посоветовали. А куда Немцу деваться?
- Что делать будем, Немец?
- Бежать надо.
Сказанное двумя словами еще оставляло права за нюансами, но вряд ли кто-то из нас более трезво оценивал ситуацию, чем Немец. Он говорил  просто.
- Манага сдохнет бандитом. Привык жить за чужой счет… Мне плевать на него, но их много. Денег он не увидит. Пошел он на х… Вызвать ментов, а на «табле»  как стоять? Мы бандитам, а те ментам, чтобы спокойнее работать. . Впутаю «кокарды» - работы мне тут не видать. Эта сука не пешка. В их шахматы играть, - или плати Манаге, раз он так захотел, или заплати другому «гроссмейстеру», он тебя прикроет, но ты враг этого, а заступаться постоянно просто так за меня никто не будет. Бежать. Или зарезать Манагу, но тогда меня ищет милиция (хотя она мне и «спасибо» скажет), и вся его бригада, пока не забудется или пока не разбегутся. Сидеть «на иголках», прятаться...  Да и долго просижу? Мне жить надо.
- А куда бежать?
- Из Ленинграда уезжать, хоть домой. Искать меня не будут,- мелочь. Да и в другом монастыре – другой приход. «Они» не везде смелые. А дома я ругаться и прятаться, разбираться сколько угодно могу – стены помогут. Уезжать, работать, ждать, пока Манагу  пристрелят или посадят. У них «текучесть кадров» отменная. Год-два, глядишь, другие уже ублюдки куражатся, незнакомые. Я их знаешь сколько пережил на своей памяти за десять лет! Вадики – Манаги через время, если живые да на свободе, дадут дорогу другим и не выделяясь, поскромнее, потише захотят век коротать, избегая прежних событий,  беспокоясь людей новых и врагов старых.
- «Опеля» жалко, - вспомнил Колька.
- Самому Командора жалко, если что, - бросать придется.
- «Если, - что»?
- Нет прухи, - сказал Немец, - пока. Поживем - увидим.
Мысли как раз под эскалатор: статуи все «заледенелые». Немец говорит: «увидим». Ну, увидим. Что покажут.  А чего смотреть? И так живем, как в поезде едем – пейзажи не выбираем. Я люблю поезда, но когда из купе уже двое вышли почти, не по своей воле… И не понятно где они и почему так случилось. Картинки, в которых они остались, пугают тем, что с ними приходится мириться от безысходности твоим друзьям, весело валявшимися на полках и точно знающих куда мы все едем. Это заставляет усомниться в убеждении личной неприкосновенности на пути к станции назначения столь облюбовано выбранной. Зато как в поезд садились? Как хотели! И свои места заняли. Значит будем там. Я и пешком люблю ходить и отдыхать по дороге. Своих подождать можно. Хорошо будет! Главное, чтобы они знали, что их  ждут и мы помнили: без них нас бы тут не было. Мы еще «покатаемся», весело. В конце концов, - наша жизнь – это то, что мы о ней думаем.
Думать горазд. Я осмотрелся. Колька меня тронул за плечо – выходим, - опять эскалатор.
Увидел знакомую девушку из одного ателье. Поговорить бы. Не сейчас.

Через день нам с Колей довелось наблюдать окончательное решение Немца, тот последний, как выяснилось, вариант. А в начале мы гадали, что «показывать» будут, чего Немец надумал, как решил…
«Лента» оказалась «короткометражной», поучительной для юношества и интригующей прохожих.
Мы с Колькой неприметно стояли и курили за спинами продавцов газет, цветов и всякой ерунды с рук. Ждали непонятно чего, - Немец позвонил Ленке на работу, сказал, что у него встреча с Монголом; где, во сколько, и  - «если хотят, пусть приезжают,  только не высовываются, и не лезут». (?) Поехали.
        …Минут пятнадцать с нашего появления ничего интересного не происходило. Устроились мы за широкоплечим  «мальчиком» с чахлыми букетами, обернутыми в мятую фольгу и цветную бумагу. Держал он их гордо, с достоинством. Мы сначала подумали: может быть встречает кого-нибудь, давно... Однако, ясно, -  продавать собрался, - такие цветы дарить нельзя. Наверное, нашел где-нибудь - ( кто-то выбросил). Ему бы вагоны разгружать, а он цветочки б\у продает, сообразительный. Меня это в людях всегда удивляло: чего только не пытаются продавать! В Питере таких  артистов пруд пруди, наверное думают, что покупатели такие же простодушные, как они сами. А может быть они друг у друга и покупают эти люди?  Ну, ладно бабушка с коньками своей юности (я и не знал, что такие были), наверное, не от хорошей жизни, да и старенькая она, а может скучно ей дома. Здесь интересно и, вроде, как при деле. Но этот, буйвол – предприниматель с  вялой флорой с кладбища,  хитрым поди себя считает, дурень…
Еще оглядывается:
- Вы че здесь, мужики?
- Девчонок ждем, - говорит Коля.
Он отворачивается, потом опять с умным вопросом:
- Сутенеры, что ли?
- Только и осталось, - кивает Коля.
А день погожий выдался, людный, теплый уже.
- Смотри, - тихо бурчит Коля.
Метрах в семи стоит Немец, руки  в карманах, курит. Замечаем: наш «Опель» приехал, из него выходят трое. Следом останавливается «дутая» тачка темного цвета, стекло опускается. Манага, выходя из машины, что-то говорит. Высокий лысый идет к Немцу.
Мы скорее догадываемся, чем слышим.
- Принес бабки?
- Принес, - соглашается Немец.
- Сколько?
- Сколько надо.
- Давай.
- Я тебе ничего не дам, - говорит Немец, - я с Манагой договаривался.
«Посол» уходит, докладывает. Манага и трое с ним направляются к Немцу, останавливаются недалеко от нас. На пальце у Манаги крутятся ключи от нашего «Опеля». На нём легкое расстегнутое пальто и на роже, навеянная видимо прекрасной погодой, умудренная жизнью улыбка. Молчит и Немец без напряжения.
- Ты че, э? – напоминает белобрысый.
Я испугался, что Немец сейчас вытащит пику и проткнет Манагу, или начнет стрелять из кармана.
Видимо, мысли передаются, - Манагап изменился в лице. Немец вытащил, протянул, деньги. Ключи опять закрутились, правда машинально, без того настроения.
- Сколько? – отрывисто спрашивает Монгол.
- Полторы, - говорит Немец, - ладно? Договорились?
Деньги «уходят» в пальто. Манага  молчит. Немец тянется за ключами, тот отводит палец:
- Две надо.
- Пока только полторы, - объясняет Немец, - у меня больше нет, через неделю еще пятьсот.
- Хорошо, - соглашается, -  через неделю и заберешь машину.
- Мне сейчас надо.
- Зачем? Такая погода хорошая, ходи пешком.
Немец убирает руку. Для бандюков разговор закончен.
 Мне жалко деньги. Колька вытягивает шею.
- Если  к вечеру полштуки не будет, - замечает Манага, - я его завтра подарю кому-нибудь, твою коляску. Каскадерам каким-нибудь, пусть они на нем ездят, в кино, - на Ленфильм. Понял?
Удачная шутка и ребятам понравилась, пошли уже, занятые…
Очень нам нужен сейчас Сашка. Или автомат. Автомат, с прикладом.
- Зае…ся, под вечер подарки делать, - замечает Немец вслед.
- ?!…
- Отдел по борьбе с организованной преступностью, - говорит шедший мимо, - Всем оставаться на своих местах. Руки!
- Че?! – Манага двигает парня и делает шаг к Немцу.
А Немец плевать хотел на его выражение. В ту же секунду Манагу бьют под дых.
- Ничего, - объясняет опер, - стоять всем, я же сказал.
Четверо приходят в движение, расплываются, как грязь, а их, - как дворники лопатой.
Нам мешают рассмотреть; белобрысый «знакомый» вдруг подсек одного опера, рванулся, оторвался от другого, локтем сбил своего же и кинулся в нашу сторону.
К нашему изумлению, стоящий впереди «амбал-цветовод» сделал движение букетом (над ухом только фольга прошуршала) и тот час от характерного удара по лысине, белобрысый откатился к  бабушке, та чуть коньки на него не уронила. Мы даже про Немца забыли. Наш дурень «с цветами» оказывается в букете имел палку резиновую. Он бросил второй букет нам под ноги, достал наручники, прицепил потерявшего ориентацию белобрысого и подмигнул нам.
- Всех собрали? – спросил невысокий опер, забирая у Немца диктофон.
- Всех.
- Поехали.
Из заблокированной микроавтобусом черной «дутой» «Ауди» вытаскивали её водителя.
- Ты думаешь ты жить будешь хорошо? – слышали Манагу, - погоди, окопы будешь рыть...
- Надо закрыть рот, - сказал ему опер.
- Я тебе продам, - хрипит Монгол,- будешь помнить...
- Думаю, буду, - сказал Немец, - и лучше бы нам не встречаться, насовсем.
- Окопы копать продам….
Опер велел:
- Хватит слюной брызгать. Ты плохо понял?
Он как то буднично прокурировал этот вопрос коротким ударом в солнечное сплетение, (Манага поперхнувшись повис на руках), поделился с Немцем:
- Я это через день слышу.

Немец заехал к нам вечером, досказал, что «этих» отпустили через три часа, они, наверное, его уже ищут, а Монгола отпустят, скорее всего, завтра – послезавтра. Удержать его – шансы минимальные, так как гонорары адвокатам  их бригада платит максимальные. Всё.
- Машину за городом оставил, на стоянке, перекрашу уже дома. Жену вчера еще отправил, от греха подальше. Улыбнулся, - Все, ребят, посидим, чай попьем и поеду я.
- Оставайся у нас, переночуешь, а с утра поедешь, - предложили мы. Ту т тебя не возьмут, хари …
- Не, жена волноваться будет. Вас самих бы ещё не нашли, не подтянули… Открещивайтесь.
- Позвони жене.
- Нет. Чего сидеть? Я уже ехать хочу – меня здесь нет. Хули сидеть? Жалеть, вспоминать, слюни пускать? Гадать-придумывать, как оно будет? – Он махнул рукой – поживем, – увидим. Месяца через два – три, как устроюсь, расскажу, посидим. Вы сплетни слушайте. Как это «юдо» сгинет, так я и объявлюсь…
С чаем, мы посидели пол часа. Немец ловко встал, сказал: «Ну…» Мы попрощались, обнялись. Закрывая за собой дверь, он буднично пообещал: «Пока…»
Мы с Колькой убрали со стола и вышли почему-то курить в коридор, хотя нам в комнате никто и не мешал. Просто в ней делать было нечего.
Хмельной, у себя,  я как обычно: переоделся, вытер пыль, сходил на кухню, поставил чайник. Сидя на желтом стуле из гнутой фанеры и алюминиевых трубок, прислушиваясь настороженно к будущему, курил.
Мне было грустно или тяжело, я ждал, когда пройдет время и нужно будет идти снимать с огня чайник.
О том, что с Немцем мы увидимся очень скоро, я не предполагал. Полагать на ближайшее время  расхотел.


     … День не особенно улыбался: есть хотелось.
 Хотя, конечно, чудеса голодания имеют место быть.
- Но до определенной степени, - прервал цепь оздоровительных выкладок Коля.
Влекомые кризисом этой самой степени, мы оправились куда глаза глядят. На кухню. По кухням, вернее, различных этажей.
В местах приготовления пищи царило одиночество и тараканы. Жизненная бодрость последних не вызывала сомнений в том, что продовольственная программа  у них выполнена. Хоть трави их – не трави. А травят их тут каждые пол года так, что кошки даже домашние дохнут. Неотвратимость цивилизации: где есть мусоропровод, там будут тараканы.
- А у меня дома нет тараканов, - вспомнил я.
- Спросить бы у твоих тараканов, где твой дом.
- Сам-то понял, что сказал? «Сенека».
- Это чудо голодания, - пояснил Коля.
- Че, у меня дома нет, что ли? – возмутился я.
- Есть. Только мало.
Появилась, соседка по крылу, Лина, прозванная за глаза, за блятский нрав и такой же характер, - музыкально: Мандолина. Через «а». Разогревает сковородку.
- Есть чё пожрать Лина? – спросил Коля.
- Ой, а что вы есть хотите? – Игриво-эротично удивилась Лина, - (так только она может), - Ну идите и поешьте что-нибудь, заработайте... Я вам не мать Тереза…
- Ну, не Тереза. – подтвердил Коля, - и даже не «Скрипка»…
Спустились ещё на пару этажей. На этаже коменданта было обнаружено оживление, обусловленное заметным скоплением узбеков. В нашем общежитии есть все национальности и народности бывшего Советского союза.  И, что характерно: чем южнее, тем дружнее. В смысле, дружнее к ним приезжают родственники родственников, очень надо сказать, общительные между собой и непосредственные, с деловой смекалкой и предприимчивой жилкой. Загромоздят этими «жилками» коридоры в радиусе пяти метров от своей двери и ночью их сторожат, пугают грызунов и сами боятся участкового, пожарного инспектора и санэпидемстанцию. Потому, что живет их человек по десять в комнатах, заваленных дарами своего края. И по-русски они, когда им надо, не понимают. А коменданта они не бояться, потому что они добрые и дарят ему хурму и орехи, мед и курагу. Я один раз покупал у него,  по сниженным ценам.
Узбеки резали хлеб и помидоры, перемешивали плов. Сладкий перец у них есть, лук репчатый, изюм в пиале, и казан большой. Дружные ребята, молодцы. Одного мы знали, Радика,-  местного. Он поздоровался с нами двумя руками.
- Салам, - приветствовали мы.
- Что делаете? – спросил Коля.
- Палов.
- Правильно. Это дело.
Я захотел задать еще несколько вопросов и возможно укрепить беседу, но Коля - полное отсутствие выдержки. Поплынтал куда-то, как будто мы мимо шли.
В коридоре Коля объяснил свою поспешность.
- Ты умеешь готовить плов?
- Конечно. Берешь килограмм макарон…
- Нет. Такой не пойдет, надо настоящий.
- Тоже легко. Берешь одну хорошую узбечку…
- Хватит, - отрезал Коля, - ты что, плов не в состоянии приготовить? Берешь килограмм риса, килограмм мяса, килограмм лука, килограмм морковки, остальное - по вкусу.
- Я пить не буду, рано еще.
-    Ты хорош мне голову морочить: пить не буду, палов не умею, бабу не хочу…
- У меня жена может, классный, - вспомнил я , - я его даже холодный ел с удовольствием.
- Вот, позвони ей заодно.
- Лучше ты, насчет рецепта. А, вообще: знакомый был кореец из Ташкента, он как-то делал какой-то замороченный; то ли праздничный, то ли свадебный…, и хлебом нас кормил с тяем.
- Любопытно бы было посмотреть на этот «тяй».
- Может, тогда тяй будем сразу делать? Нам его одного килограмма надолго хватит. До осени примерно.
- Так, возвращаемся обратно. Говорим, что жрать хотим, Радик нас угостит пиалкой, и по-узбекски «спасибо» скажем.
- «Рахмат»
- Тем более. Если купим рис ты сам такой приготовишь?
- Ты че дурак?
- Ты же можешь.
- Такой – не. Рис надо, мясо, казан…
- И узбечку?
- Зашибись было бы. Я знал одну, - Дину, она так…
- Короче.
- Нам проще шары залить,  и такого палова не будет, людей надо
 Тут спускается сверху Радик с круглой тарелкой плова, говорит:
      -    За вами я, кушайте, угощайтесь…
       -   Пошли Вадик выпьем, за дружбу между народами…
       -   нет, я с Кораном сейчас живу, угощайтесь…
Поели, живём, маемся, шляемся дальше.
               
Всё надоело.
Много нас,
Все мы скромные.
Лямки, как божий дар выбрали.
Встретимся и поделимся, -
Много невест на выданье

Одосточертело всё. Не надо печалиться.

Утро доброе.
Позавтракать сегодня – «море» чем. Проснулся с хорошим настроением от этого ощущения благополучия. И еще хорошо, правда, когда ты знаешь, что день обычный и, может быть, для тебя удачный, как неделя и жизнь впереди, а начнешь ты бытие с простых, трезвых, и от того приятных, привычек.
Я завернулся в халат, подбирая живот, затянул махровый синий пояс в узел, раскрыл форточку и затем свои портьеры, пригладил волосы, потянулся, наклонился, касаясь пола, покрутил головой, напряг, сжал – разжал тело и руки, выдохнул. Бодрость с утра – это благо.
Натолкал в карманы бритвенные принадлежности, всунул в один полотенце, пусть висит, взял чайник за деревянную ручку, поддел рыжие тапочки и отправился из комнаты начинать этот самый день.
За последнее время ничего интересного не происходило. Пили. С подачи соседа узбека  узнал способ поиметь небольшие средства к существованию. Играл в нарды на сигареты в баре  соседнего общежития. Иногда, настолько удачно, что утруждать себя поисками черной, пусть и постоянной работы, казалось мне глупым. В добрый день я имел: пиво, выпивку, блок сигарет, люля-кебаб или куру-гриль, - на усмотрение. В самом пиковом случае количество сигарет уменьшалось до пары пачек. И то – хлеб. Два доллара и сытый, и кроме того, «свободный» график.
Кафе – бар тот держали грузины. Начиная с обеда (раньше они не открывали) и до поздней ночи здесь ели, играли и просто встречались грузины, их друзья, знакомые и совсем немногочисленные посетители. Их никто не отпугивал, просто часто, почти все восемь столов – кабинок были заняты. В кафе было три доски, две из них, попроще, бармен всегда мог дать любому, кто попросит. Играли тут постоянно. Все игроки и игры делились на серьезных и несерьезных. В несерьезной игре ставка была – пачка сигарет или бутылка пива. Я благоразумно играл в несерьезные нарды. Мне хватало. Мой уровень игры был выше среднего и этим я беззастенчиво и неприметно пользовался, обеспечивая себе (насколько это слово уместно в данном случае) спокойную жизнь.
Несколько часов с обеда до вечера, и я уходил. Ближе к ночи – полно пьяных и «фартовых» игроков, говорящих уже исключительно на грузинском языке и ведущих себя несдержанно, лучше не засиживаться. Держал я себя скромно, дружелюбно со всеми и не мелочился. Обзавелся знакомыми и понял значение нескольких грузинских фраз и принципов.
Колька курил сигареты, «занимался их реализацией», глодал чахохбили и рассказывал грузинам анекдоты. Подсказывал мне как, чем, и куда ходить, и, слава Богу, никогда ни с кем не играл, кроме меня.
 Ночами я  рисовал, просыпался во сколько хотел, подыскивал нормальную работу и интересное время провождение. Записал Кольку в библиотеку (у меня то нет прописки) и брал книги на его абонемент.
Ольга нашла жениха, выпивала, болтала со мной, уважала, как она говорила, но спать отказывалась. Молодец. Нормальный жених, офицер, пожарный, Дима.
Ленка обзавелась новыми худыми, элегантными подружками, «моделировала» во всю, и вся светилась.
К Светке заходил два раза, не заставал ее дома, а в магазине мне сказали, что она нашла новую работу. Вообщем, все нормально тут устроились.
В хмурый день в Питере с хорошим настроением тоже не плохо. В душевой на этаже тихо, как в гробу. Оконце кто-то высадил, - свежо. Внизу тумана навалом, - пятиэтажки попрятались. Прохладно. Нам «моржам» это не помеха. Минут пять доказывал, замерз, как цуцик. Все мокрое получилось, даже тапочки. Гладко выбритый джигит в умывальнике стоит. Энергии – то, энергии! Дайте мне те горы! Или лампочку подключите. За бесплатно. Интересно, лет через тридцать, в 57 будет такое настроение? А через пятьдесят? В 77?  Тебя уже не будет. Все «моржи» умирают. Есть один способ согреться. Отжаться раз пятьдесят. Я устроил свои кулаки на полу на двух квадратиках плитки из обожженной глины. Выпрямил корпус, упираясь сдвинутыми носками. Отдышался. Набирая воздух, чуть не касаясь пола, опустил тело вниз. Четко выдыхая, принялся отжиматься. Сначала медленно, ощущая и сдерживая радость мышц. Зажгло кулаки и я уже бросал свое тело привычно и быстрее. «Полтинник» сделаю. На сороковом рубеже появился Колька, постоял, прислушиваясь к моему дыханию, присел на корточки.
 Я «загнал» себя и был горячий, как конь. На лице и в висках стучала кровь. Мне было хорошо, - я чувствовал еще силы для той нужной, последней «десятки», которую я себе отмерил. Кулаков я уже не ощущал.
- Вставай, Сварной, она уже ушла, - «заметил» Коля.
- Иди на… Идите на кухню, Коля, снимите чайник, - скорректировал я.
Он ушел. Я еле-еле сделал «полтинник». С трудом поднялся. Надо купить себе второе сердце. Ишь, как оно «матерится». А жарко-то как. Тяжелыми, приятно «деревянными» руками собрал все, что принес сюда. С Колькой пошли ко мне чай заваривать.

На следующий день, выбрав провиант для трапезы, я спустился к Кольке завтракать. Колька отсутствовал. Ленка, естественно, тоже, - она на работе. И уже который год. С заслуживающим уважения постоянством, без всякой перспективы служебного роста.
      -     Работящая женщина, - говорит Колька и гладит ее по голове. У Ленки начинают сверкать глаза. В смысле, как у кошки. Дикой, иркутской.
- Пошел ты, Коля, - начинает справедливо она, - если бы не я, чтоб мы ели? Или кто бы меня одевал?
Непостижимо, но факт: за год Колька зарабатывает, имеет, приносит денег не меньше, чем Ленка, а то и больше, но видны, большей частью, Ленкины зарплаты. Может быть потому, что она разумней и в тысячу раз экономней тратит? Или мизерная зарплата, заработанная, обязывает, составляет некое ощущение постоянства? А Колька, кстати, никогда на работу Ленку не гнал и при случае всегда говорит ей: «Бросай». Обычная история. Я тоже так своей говорил. Но им пуще неволи зависеть от твоих денег. А легко, непринужденно, интересно у них сразу не получается. Работают, злятся, грозятся своей независимостью. Как будто не семья, а блок экономического сотрудничества. А деньги, как атомная бомба, ракеты стратегического назначения, - кто больше имеет, тот и диктует. В нормальных семьях этого нет. А они есть. Если бы моя имела свои большие деньги, мы бы с ней развелись года на два – три раньше. Этот бесспорный факт и раздражал меня. Богатые феминистки это уже благосклонно понимают. Если умные. Бедные скрежещут зубами. Ищут виноватых. Нормальные – спокойно счастливы.
Лениться я сейчас собираюсь часа полтора. В кармане мятые газеты, штук пять. Вчера взял, в милиции читать начал, - (забрали вчера без документов, - откупился) . В углу уже забытый телевизор с тремя каналами, диван разложенный, а мысли сложены. Прилично позавтракал и забрался на диван с пепельницей, сигаретой, чайной чашкой, газетами и ручкой, - новости смотреть, прессу проглядывать. Просматривая колонку «Требуются», поглядывая в телевизор, мои глаза прервали упорядоченное прочтение и выхватили одно объявление из середины: «Требуется учитель рисования, гувернер».
Вот тебе и работа по специальности. А сварщики не требуются? Или машинисты коксовых машин? Ага. Пожалуйста. Между тем, ручка обвела текст. Дожили. Я взял себя в руки и вернулся на то место, откуда «сбежал», продолжил по порядку. Галочек наставил уйму. Чувствую, проку с них, - с Гулькин ***.
Выпил чайник чая, валяться надоело, устал от информации, действовать, -  по-прежнему не хотелось.
Книги, сейчас, читаю посодержательней. Бросил Тургенева, - совсем жалко, нечего вспомнить и не от чего наслаждаться техникой. Однако, рассказы контрразведчиков и Довлатов приедаются.
         Я «пошел в народ» набирать номера телефонов. Пятнадцать минут наслаждался своей прозорливостью. А потом набрал этого «учителя». Из любопытства.
- Да, я вас слушаю, - приветливый женский голос.
- Здравствуйте, а звоню по объявлению, - автоматически начал я, - вам требуется учитель рисования?
- Одну минуту, пожалуйста.
Я достал сигарету левой рукой из бокового кармана куртки, также, не глядя, закурил. Зачем я только позвонил, учитель?! Самого бы кто научил. Ну это для интервью.  Да и азы можно дать любому. Смогу. Я людей желающих люблю. Учебник нужен.
- Алло.
- Да, я слушаю, - отозвался я .
- Говорите, соединяю, - объяснили мне.
После неуловимого переключения фона, я также недоверчиво спросил:
- Алло?
- Слушаю, - бесстрастный мужской голос
Я начал сначала.
- Я звоню по объявлению. Вам нужен учитель рисования?
- Да. Учитель рисования, гувернер, - подтвердил голос.
- Ну, гувернер, - я не знаю, - отозвался я , - я учитель рисования.
- Где вы работали раньше?
- Нигде.
- Почему?
Что ему сказать? «По кочану?» Обычные, правильные вопросы. Мое молчание было расценено как провокация занятого человека.
- Почему вы вообще решили, что вы учитель?
Начинается. Даже при этой ерунде и то про стаж.
- Потому, что я по специальности учитель рисования. Дипломированный. У меня высшее образование. Я заканчивал Карагандинский педагогический институт. Ныне он университет, - у меня есть диплом, если вас это интересует.
- Интересует, - миролюбиво согласился голос, - а почему вы нигде не работали?
- Потому, что в школе слишком мало платят для того, чтобы там работать.
Я бы на его месте спросил: «А че же ты тогда на него «пошел» в пединститут, дурень, на этого учителя?»
- Не те деньги для мужчины для того, чтобы их зарабатывать, - с достоинством закончил я.
- А сколько бы вы хотели зарабатывать? – снисходительно оживился мужик.
- А сколько бы вы могли предложить?
Это у меня был самый длинный телефонный разговор за сегодняшний день.
- И какие условия работы, - многое ведь зависит от этого.
- Ну, хорошо. Я могу сейчас предъявить основные требования. Вы должны быть нормальным человеком, хорошим учителем и, главное, полностью свободным. То есть, работа требует переезда за город, где вы и будете жить, на даче. Сами понимаете, работы по совместительству в этом случае не получится. Работа временная, месяца два-три, может быть до осени, посмотрим.
- И кого учить?
- Мальчика.
- И сколько будете платить?
- Условия вас устраивают?
- Я свободен полностью.
- Если последнее условие для вас не помеха, мы должны встретиться и все обговорить. Есть нюансы. Мы должны посмотреть на вас.
А я еще на вас.
- Вы хоть примерную сумму назовите заработной платы того человека, который вас полностью устроит, - предложил я, - может нам и встречаться не стоит, если это мне покажется мало.
(Для педагогической деятельности моей. У меня тут нарды все-таки…)
- Я не знаю сколько для вас мало, много, - голосу в трубке наплевать, - вы сколько хотите? Я вам сразу скажу приемлемо это для меня или нет.
Не знаю кто он, но мужик  этот не дурак. 
Все равно делать нечего.
- Куда подойти? Много времени это не займет?
- Нет. Зато и вы и я будем иметь представление окончательное друг о друге.
- Хорошо, - еще раз подтвердил я, - где?
- Сейчас, - трубку отложили в сторону.
Я ждал .
- Сегодня и завтра я занят, - сообщили мне, - но после обеда я смогу вам сказать где, когда. Вы сможете поговорить по телефону с моей женой, - объяснил он, - я ее увижу в обед. А вы сможете сегодня, в обед, подойти в «Архангельск»? – спросил он.
- Смогу.
- Отлично. Мы будем вместе с ней и сразу вам скажем: либо - да, либо – нет. В ресторане «Архангнльск» на Пискаревском. Хорошо?
- Да, а…
- Скажете, что вас ждет Марк Харламов. Я буду там с пол второго до половины третьего. Или спросите мою жену.
- Ладно. Как ее зовут?
- Да я буду, - уверил он меня, - если вы не опоздаете, конечно. До половины третьего, ждать больше я не могу.
- Я приду в пол второго, - пообещал я, - через полтора часа.
Я посмотрел на часы – пятнадцать минут первого.
- До свидания.
- До свидания.
Вот работодатель. Такого у меня еще не было: смотрины в ресторане! Навязываться я не собираюсь. Не понравится, - уйду. Чего попрешься? Вот что значит человека заинтересовать! Он на трамвае час согласен ехать, «могущественный».  Будем им всем в «Архангельске» показывать мой новый пиджак? А как же?! Мы тоже не лыком шиты. Дипломированные.

Закрытую стеклянную дверь в деревянной раме долго не открывали. Я стучал тактично, настойчиво. Время – второй час. Потом появился ухоженный худой тип. Печальный и серьезный. По-моему, официант. Он приоткрыл дверь, абсолютно исключая мое проникновение.
- Можно? – полюбопытствовал я
- Мы не обслуживаем.
Конец дискуссии. Я потянулся к звонку. Он опять приоткрыл дверь.
- Марк Харламов здесь? У меня с ним встреча на пол второго, - решил довериться я.
Молчит. Вслушался с заметным опозданием. Наркоман он что ли?
- Еще никого нет.
- Я подожду пока, пообедаю.
Молчит.
«Ферштейн?» – захотелось мне узнать у него. Или показать ему руками как кушают?
Он посторонился с видом человека, совершающего сомнительный поступок, закрыл за мной дверь. И видимо приготовился слушать еще. Дурак. Я оставил его там, пусть помолчит. Контуженный. В гардеробе я побоялся оставлять свои вещи без присмотра – никого нет. “Свиснут” перчатки. В куртке я вошел в зал, выбрал столик, одежду пристроил на стул рядом.
Сервировка превзошла мои ожидания. И все блестит. За каждым столиком.
Может быть Марк Харламов будет со свитой? Выложил сигареты и зажигалку на стол. Придвинул к себе пепельницу. Кто-то появился еще и посмотрел на меня. Я курил. Подошел “мой” официант.
- Будете заказывать?
- Да.
- Он ушел, а потом вернулся с меню в темно  синей папке. Такая же была у меня на пояснительной записке к диплому в институте. Удивительно, через столько лет, в другом городе, точно такая же папка. Я с удовольствием взял ее в руки. Начал просматривать колонку цифр справа. Официант это отметил. Учитель может здесь неплохо пообедать на свою зарплату. Марк Харламов может даже не расчитывать на то, что я буду у него работать за сто долларов, если он здесь между делом оставляет пятьдесят. Я вернулся к салатам, разыскал самые дешевые, выбрал один из них с названием поприличней и, размышляя о том, где должно быть произнесено ударение, заказал его.
- Салат “…” и чай, пожалуйста
“С хлебом”, - хотелось мне добавить на всякий случай. Официат выслушал и удалился. Слово “ушел” к его походке, недопустимо.
Убеждая себя, что мой салат в ресторане лучше двух шашлыков на улице, оглядывал зал и картины – пейзажи с баржами, березами на стенах.
Уловил звук приятного звонка. Через некоторое время в зал вошли трое: двое мужчин и одна женщина. Интересно, где они разделись? Неверное, появился швейцар или гардеробщик. С их появлением сентиментальная оркестровая музыка заполнила зал. Похоже Поля Мариа. Троица заказала столик. Они разговаривали, улыбались и ни на кого не обращали внимания. Я посмотрел на часы – десять минут второго. Надо бы мне как-то узнать когда появится Марк Харламов, но он не из вошедших (еще 20 минут). Да и ему, скорее всего, сразу же скажут, что его ждут. Мне принесли то, что я заказывал. Прибор вернулся на место. Я попросил, чтобы меня сразу расчитали.
- Что? – подозрительно спросил официант.
- Сразу рассчитайте, пожалуйста, - повторил я.
Я не знал, что тут можно еще добавить. Он посмотрел на меня внимательно. Видимо, здесь так было не принято: сразу рассчитываться, бросать одежду на стулья, двигать приборы и заказывать капусту с чаем. Подозреваю, он уже пожалел о том, что впустил меня. Понял, - необязательно это было. Новые лица появлялись в зале каждые пять минут. Я хрустел капустой с кедровыми орешками под майонезом, наблюдал. Официант принес счет. Торжественно, с удовольствием дал мне сдачу. Входящие и ожидающие меню, обедающие, поголовно знали друг друга, кивали, здоровались, шутили. Люди одного круга. А ресторан “Архангельск” из их круга, обеденный, тихий, для “студентов” закрытый. Наверное, это выгодно. Чай – так себе, некрепкий. Ну да это общересторанная “беда”: хороший кофе – пожалуйста, а чай – лишь бы отвязаться. Один раз в дешевом кабаке пьяный уже попросил у официанта, думая ему хорошо заплатить: “Вы нормальный чай можете принести? Крепкий, свежий, горячий?” этот мятый субъект, тоже выпивший, пожал плечами и ушел. Пришел накрахмаленный швейцар – вышибала, наклонился ко мне и тихо шепчет: “если хочешь пить чай, иди в “Чайную”, мужик”. А я ему: “А тебе сказать куда пойти?”. Он мне: “Не надо, а то я тебя выкину отсюда”. Вот и выбирай.
Теперь пока денег не заработаю лишних, я в тот ресторан не пойду. В этот, видимо, тоже. Второй раз меня сюда так не пустят. И в самом деле, - абсолютно незачем.
С интересом наблюдая за входом, я представлял себе этого Марка. Плотного, лет около сорока, с устало – уверенным выражением лица, в дорогом костюме.
Такой и вошел.  С женщиной, одетой  слишком элегантно, для делового мира, и каких бы то ни было, служебных обязанностей вообще. Пара устремилась наверняка за свой столик.  Кивали знакомым. Без двадцати пяти два. Очевидно, это он. Официант подтвердил мою догадку. Склонившись к мужчине, отодвигающему стул своей спутнице. Он кивнул, затем с чем-то выразил несогласие (надеюсь, это был отказ вывести меня) и посмотрел на него и поэтому он сразу меня увидел. Я кивнул ему, перекинул через руку куртку и направился к ним. Я поздоровался, они со мной, и предложили сесть. Я подавил в себе желание закурить.
- Значит, - напомнил он, - у вас есть диплом, вы – дипломированный специалист, учитель и вы никогда нигде не работали.
- Верно. Я хотел бы попробовать.
- Вы считаете, попробовать – это то, что нам нужно?
- Я мог бы вам соврать: рекомендаций у нас не существует. Купить у метро трудовую книжку. А вы считаете, что опыт преподавания рисования в школе говорит о его уровне? Вы ведь учились в школе в наше время.
Женщина потеплела. Наверное, в свое время принцес немало нарисовала.
- Может быть. А диплом у вас настоящий?
- Это легко проверить.
- Расскажите о себе.
- Можно я закурю?
- Да.
Официант принес супницу, разлил им по тарелкам и, надо отдать ему должное, повернул ко мне лицо.
- Нет, спасибо, - естественно отказался я. – Мне 27 лет, школа, училище, институт… Я мешаю вам обедать.
- Нет, нет, - сказала женщина, - продолжайте.
- Я могу работать учителем,  думаю  достаточно профессианально: меня пять лет этому учили . Нужно знать кого учить, как.  И на каких условиях, за какие деньги это предлагают и что от меня будут требовать?
Мне стало жаль мужика – голодный, наверно, устал контракты подписывать, думает о том, что остывает, а эта: “Продолжайте”. Я рассчитывал, что мне ответят. Женщина продолжала слушать, сытая наверное, а мужику трудно тарелки игнорировать, хлеб ломает тоскливо. Я уточнил:
- Закончил КарПИ – Карагандинский Педагогический Институт. Диплом защищал по иллюстрации, с отличием. Иллюстрировал Кена Кизи “Над кукушкиным гнездом”. Фильм, снятый по книге завоевал пять “Оскаров”… (Куда меня понесло?) - Развелся, двое детей.
“Ух, ты!” – посмотрел на меня мужик. Я хотел добавить, что из Казахстана, но передумал -  не стоит. Женщине, по-моему, понравилось, что пять “Оскаров”. Мужик понял что все. Наконец-то.
- Вы пообедайте, а я покурю на улице, посмотрю, что в киосках продается, вы поедите, а я подойду минут через 20-30 и там обсудим, если нужно. А то как-то неудобно. Право, кушайте.
Чтоб ты сдох со своим «Право, кушайте»! Так славно тараторил и все испортил.
Я на самом деле смутился, как пацан. Быстро встал и вышел из-за стола и так ненужно скоро залавировал между столиками к выходу с курткой, что даже пепел стряхивать не пришлось, - сам слетел. Не глядя, обогнул ошеломленного официанта и шагая по коридору, успокоившись так же внезапно, вышел за дверь.
Чего ты подскочил, мальчишка, чего застеснялся? Смотрел по сторонам, курил, чувствовал себя уверенно, про деньги спрашивал, тут на тебе: «Право, кушайте». Это откуда взялось? Начитался книжек, учитель, твою мать, рисования. Наговорил с три короба, сам ничего не узнал. Всю жизнь себя каю за ненужное уважение к вежливым людям, просто. Ерунда. Я засек время, собираясь прохаживать туда-сюда. Фланель в дешевых перчатках грела хорошо и я, - ну гулять по улице. Через тридцать минут вошел в зал. Официант при моем возвращениии насторожился. Они пили кофе, женщина предложила мне, я отказался: «Я кофе не пью».
- Итак, - мужчина начал, - одна сторона дела нас устраивает. Теперь покажите руки.
- ?
- свои руки.
Я поднял руки над столом, медленно покрутил ладошками. От еды отвлеклись многие. Со стороны создавалось впечатление, как будто под скатертью на меня направили пистолет.
- Это зачем? – спросил я.
- Ну, если вас не затруднит конечно, - благожелательно наклонился он, рассматривая мои пальцы.
Я тоже заинтересовался.
- Дурной ты, Марк, - сказала женщина.
Мужчина хмыкнул. Официант из угла зала уже пристально наблюдал только за мной. Я пошевелил руками энергичнее, как на утреннике в детском садике, улыбнулся ему и между делом показал один палец. Он обиделся, отвернулся.
- Хватит, - остановил мужчина, - все в порядке.
Мне захотелось узнать, что у меня в порядке, чего я не знаю, и вопросительно посмотрел на них.
- Марк считает, - пояснила женщина, - что все «голубые» красят ногти бесцветным лаком.
Я положил руки на стол. Вопросы мне задавать расхотелось. Стал искать слова подходящие. Марк отговорился:
- У нас  от «этих учителей» отбоя нет. Учить нужно мальчика.
Я запрокинул голову, разглядывая руки Марка. Женщина рассмеялась. Мужчина смутился, его ладони поползли, потом намертво приклеились к скатерти, он побагровел. Я улыбнулся ему, сообщая:
- Что вы, право, у вас тоже все в порядке.
Попросить его покрутить руками было бы уже хамством. К тому же тогда его тоже в этот ресторан пускать перестанут.
- Продолжаем разговор, - предложил я, - какие еще нюансы?
- Нужен учитель согласный на переезд, - отрезал Марк Харламов.
- Временный, за черту города, на дачу, месяца на два-три, по обстоятельствам.
- Каким?
- Понимаете, - женщина взяла разговор в свои руки, - у мальчика травма, он попал в автокатастрофу. Нога, сотрясение мозга. Шок. Ему нужен покой. Его друзья либо расспрашивают о происшедшем, либо ведут себя с ним, как с неполноценным. Это еще хуже. Врачи посоветовали его отвлечь, уехать из города. Сейчас он мало двигается – с палочкой стесняется выходить на улицу, а ведь он футболист и в своей возрастной группе очень хороший, как говорят.
- Это видно любому специалисту, - влез Марк.
- Много читать ему нельзя, а рисовать он любит. У нас есть опытная замечательная женщина – педагог. Она легко дает ему основные предметы, не утруждая его, играет с ним, рассказывает смешные истории. Она нас очень устраивает, но у нее дети, пожилые родители. Естественно, она часто уезжает в город. И мальчик часто остается один. Я была с ним тогда в машине. Мне нужно каждый день бывать в городе – ежедневные процедуры. Марк занят постоянно. У нас есть еще дочь, они не ладят. Вечная история, я тоже ссорилась со своим братом. А ему сейчас противопоказаны отрицательные эмоции. Эмка не понимает, забывает, что он маленький, а он с характером. Она в шутку брякнет: «Инвалид», - он молчит неделю. Понимаете? Она сейчас живет с моими родителями, она учится, танцует, пробует сниматься в кино, играет в театре, ей 15. И она не может не быть в городе. А я естественно, временами должна быть с ней, ей уже 15.
Одним словом, нам нужно, чтобы кто-то приглядывал за мальчиком, проводил с ним некоторое время, занимал его чем-то, совсем не много, ему нельзя уставать. Важно, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Он любит мужское общество. Но с дедушкой ему не интересно. Нам нужен гувернер.
Я поморщился, закурил.
- Нормальный мужчина, учитель рисования – гувернер. Да и глупо бы было, - продолжала она торопясь, - приглашать учителя рисования из-за нескольких часов в неделю на дачу. А ездить туда и обратно у вас уйдет пол дня. У вас есть машина?
Я отрицательно покачал головой:
- Нет. У меня нет ни машины, ни семьи, ни детей здесь, ни родителей, они за три тысячи километров, но…
- Вот видите! И все ради часа-полтора урока. Конечно у вас будет свободное время, все вечера в вашем распоряжении. У нас хорошая библиотека, видеотека неплохая – две тысячи фильмов. Вы сможете уезжать, например, на сутки в неделю, когда вам заблагорассудится, - согласуем между собой. Обычные условия: порисовать с ним, погулять, оторвать от компьютера – ему нельзя долго, поговорить. Ваша коллега вам подскажет. Что еще? – она задумалась.
Требований особенно никаких, учитель им особенно не нужен. Делать мне особенно нечего. Сидеть в городе, продавать пиво, сторожить киоски за 5 $ в день, спиться с этими нардами и Колькой… Может отдохнуть месячишку на даче? Кино и пейзажи.
- Сколько вы зарабатываете сейчас? – спросил мужчина.
В голове замелькали верные мысли: если я их устраиваю, то даст больше.
- По-разному, - уклончиво начал я, боясь продешевить.
- И все-таки? Чем вы вообще сейчас занимаетесь?
- Ищу серьезную работу, работаю на себя.
- И каковы результаты?
- Долларов сто в неделю, - не моргнув «признался» я, - в среднем.
- Сто пятьдесят я смогу вам предложить.
- В неделю? – не веря уточнил я.
- Да.
Внутри меня все подпрыгнуло –600баксов!
- Я не знаю, что вам сказать. Там есть кафе или столовая на этих дачах? – наивно полюбопытствовал я.
(Я их сам открою, если нет).
- Нет, это все за наш счет.
(Как хорошо говорит!)
- Завтракать, обедать и ужинать будете у нас, с нами. Полный пансион, - объяснила женщина.
- Плюс шестьсот, - добавил мужчина, - для начала. Мы должны посмотреть на вас. Посмотрим, что скажет Витька. Я могу платить и 200 в неделю.
Так вот оно, «чудное мгновенье»!  Я захотел позвать официанта, угостить его...
- Нормальные деньги, - признался я, тем более учитывая «двухсотые» перспективы.
Я хотел сказать «Я согласен» или «Я думаю меня это устроит», что-то в этом роде, но мне не дали договорить.
- Это еще не совсем все.
Так. Я достал новую сигарету.
- Вы любите собак?
Это еще к чему? Как надо ответить?
- А что?
- Понимаете, не один учитель отказался, потому что не любит собак.
- Я собак люблю, - твердо заявил я.
- Правда? Вы не боитесь?
- Я очень люблю собак. Я старый собачник.
Мне показалось это не убедительно мало, -  и я собрал всех:
- Люблю собак, кошек, попугайчиков, черепайчиков, э-э-э, черепашек...
Набрал в грудь воздуха, (какие ещё есть?), вспомнил:
- Хомячки были
Был один. Правда, почти хомяк,- сурок. Отец принес как-то сурка этого, живого. Поймали солдаты на ученьях, хотели съесть, а отец (он тоже любитель животных) все в дом. «Была бы пара», - говорит – « была бы шапка. А так, - играй». Играй... Я ж тогда не пил. Он злющий, как собака, ни один дембель погладить не мог.
- Люблю животных, одним словом.
- Это хорошо. А то у нас каждая вторая студентка отказывается только из-за этого. Не могут с собаками, - поделилась со мной женщина. А мужчина один… совсем не хорошо получилось.
- Да не укусил он его! – влез Марк, - испугался он просто, даже крови не было. «Рука, рука. Я художник!» Перепугал весь дом. За месяц вперед заплатили, - сообщил он мне концовку инцидента. Вы должны будете гулять с собакой. Мы ее специально завели, врачи посоветовали какое-нибудь домашнее животное, чтобы как-то развлечь, отвлечь сына, а он и раньше хотел. Одна она убегает, тянет. А сын не может за ней угнаться – нога. Удержать – тоже.  Еще больше нервничает, расстраивается. Отдать уже жалко. Еще большая травма для ребенка. Ваша коллега по основным предметам не хочет, он хоть и щенок, но уже огрызается серьезно. Мы не всегда бываем, домработница отказывается, - он ее только на кухне слушается. Муж ее – сторож, человек пожилой, занят, (мастер он, - хоть что), но выручает нехотя. За прогулки, выгул, мы доплатим ещё сто.
- Собака на вас, - внушительно напомнили мне.
- У меня были собаки, - успокоил я их. ( За лишнюю стоку я бы сказал что у меня и слоны были).  А это была правда. Буду дрессировщиком, если надо. – Прививку ему от бешенства делали?
- Да, - вместе заверили они.
- Ну и все.
- У нас бультерьер, - вразумительно пояснил Марк, - и он с характером, сразу говорю.
- Сколько ему?
- 9 месяцев уже.
- Кобель? Сука?
- Да.
Я махнул рукой успокаивая их на этот счёт. Пусть будет кобель – сука.
Марк опять возмутился, припоминая:
- Я, говорит, - «член Союза Художников, а не пограничник»...
- Я не член, все будет в порядке. Не волнуйтесь. Уж сидеть, лежать он у меня будет. - (Щенок этот с характером, видели бы они того сурка! Зубы, как плоскогубцы. Так он у меня три дня сидел, сопел, вонял там под кроватью, пока пол не прогрыз. Мать в отцовских сапогах в комнату заходила). – Я это обещаю, - взял я на себя такую смелость.
- Значит, договорились, - интонация выражала неподдельное облегчение.
Как будто они кинолога искали, а не учителя рисоврисования. Да за 600 $ можно обоих найти. «А потом я еще могу чендь сторожить за стольник»,- чуть не признался я. «С бультерьером».
- Как вас зовут? И документы я хотел бы посмотреть ваши.
- Пожалуйста, - я протянул паспорт.
- Я возьму, - захотел он.
- А вы мне свой оставите? – я улыбнулся, - думаете, я в розыске? Куда я без паспорта? Перепишите данные и все. Проверите.
Они почитали и вернули.
- Успеется, - согласился он.
- Вы – Марк Харламов. А вы? Как мне вас называть?
- Маша.
- Хорошо.
- Сколько вам нужно, чтобы закончить свои дела?
- Пару дней. Даже сегодня и завтра.
- Значит, вы мне позвоните и послезавтра встретимся, поедем.
Я кивнул.
- Возьмите с собой все необходимое. Я имею ввиду личные вещи. Кисточки, краски – все есть. Вот вам еще один номер телефона. Поработаете недельку, - познакомимся. Если вы нас устроите, - останетесь работать. Все, - подытожил он.
- До свидания, - попрощался я.


Глупое это суеверие: представлять о плохом, случится хорошее. Я пытаюсь от этого отучиться. Получается.
А Колька как позавидует! 700 $! С полным пансионом – это шоколад! Просто невозможно бросить пить.
Ну где вы, родственные души? Я вас обрадую. Кого бы поцеловать, уверить, обнадежить?! Да мы в этом мире! Богатые и нужные. А умные какие! Независимые, востребованные…
Чувства, переполнявшие меня, искали выход.
В отличном расположении духа я прогулялся и прокатился на автобусе. Курил на лавочках, примечал жизнь. Съездил к водолазу – деду, его не оказалось. Устроил себе экскурсию в антикварный магазин. Присмотрел себе секретер из полированной яблони, электрическую лампу «от Сталина», и чугунную печь «буржуйку» небольших размеров, литьё, X1X век.
Два дня на сборы это мне даже много. Хотя, перестираю всё, переглажу. Денег практически нет, да они мне и не нужны – два дня проживу. Были бы - к Свете зашёл конечно, в гости, утянул бы её куда ни будь погулять, ну да ладно. Потом. Погуляем ещё. Может быть.
Куплю флакон спиртного – устроим мне с Колькой проводы. В ближайшее время,  надеюсь, два –три месяца, пить буду мало, - нескем. Так, чуть-чуть, один. Вечерами перед сном.
И буду работать. Копить деньги. Приеду домой со штукой, как парень. Напишу чего ни будь путное. Год-два наверное пройдёт, прежде чем мои работы будут продаваться. Было б чего продавать. Будет.
 Коля удивится. Я сам удивляюсь. Порассуждаем мы сегодня с ним: моя работа и моя зарплата, значение беспокойства богатых о пустяковых задатках их детей. Их собаки и мы. Ресторан «Архангельск» и его посетители. Как ими стать.
В лабиринте киосков я принялся за дело привычное и сомнительное: найти хорошую и дешевую выпивку.


Вернулся в общагу в седьмом часу  умиротворённый и голодный. Колька с Ленкой не было.
Сделал себе пару бутербродов, съел не торопясь с луковицей, заварил чай и свинтил пробку с «ноль-седьмой» водки. Попробую, «под сигарету»…
Пока они придут мне захотелось сделать что ни будь хорошее, нужное, для всех. Я вытащил с полки тетрадь и тут же, за столом сел писать повесть, или что получиться. Давно уже собирался, всё начать никак не мог.
   …« Годам к тридцати, когда я вырос, - начал свою книгу я, - у меня сложились прекрасные отношения с внешним миром…»
Пришёл Колька.
- Ты что делаешь? Мы поздоровались.
- Прозу пишу.
- Письмо своим напиши, - напомнил мне он вытаскивая из кладовки хозяйственную сумку, заглядывая в неё: 
- Пошли картошку чистить? Ленка скоро придет, а может нет…
- Давай ты сам пока.
- А чё ты?
- Каждый должен заниматься своим делом; кто картошку чистить, кто книги писать – объяснил я.
Колька кивнул, согласился.
- Чай горячий?
- Да, только заварил.
- Хорошо получается? –поинтересовался он.
- Посмотрим, только начал.
- Может отложим? – предложил он.
Я помолчал. Сосредоточиться теперь явно не получиться. Да и жрать охота.
- давай. – я убрал тетрадку.
Мы выпили по рюмке и взялись за ножики. Я рассказал ему о том как бывает в жизни.
Выпили за это дело. Коля покачал головой:
- Три тысячи фильмов – это минимум полторы тысячи кассет. Полторы тысячи кассет, даже по два доллара, - это – три тысячи долларов. Сдурели люди. Может они тебе правда шестьсот заплатят.
- Я живу этим целый день. – признался я.
- Я бы тоже сразу сел прозу писать, - кивнул Коля.
Пришла Ленка. Довольная. Но нахмурилась:
- Вы что уже опять сели? Вы вчера мало нагулялись? У вас опять повод есть?!
- Ты послушай! На пацана собаку травить будут… За сто баксов…
Колька налил ещё по рюмочке.
- Правда? – осеклась Ленка
- Нет. Мы просто так напиться решили… За бультеръера.
Ленка молча села на диван. А мы выпили. Задумчиво Коля продолжил тему:
- Была у людей собака, непьющая, а теперь…
- Пошёл ты Коля! Алкаш. – Ленка встала и принялась раздеваться, - Напугал до смерти, я уже не знала что подумать…
- Ну ладно, вы тут целуйтесь, а я пошёл картошку жарить, -  взяв порезанный соломкой Колькин и мой, дольками, картофель в глубокой миске, сковородку с налитым в неё маслом, деревянную лопатку, чашку чая и сигареты, я двинул на кухню.
- Сало и луковицу возьми, - …
…Мы пили и болтали. О том, о сём. У Ленки выдался тоже удачный день: она с подругой представляла какую то фирму на выставке, - раздавала проспекты, ей, кроме гонорара, подарили фирменную ручку.
Её она отдала мне. «Учителю». Коля задарил мне галстук-бабочку. Чтоб я там «в грязь лицом не ударил». Последний раз я одевал такую на новогодний утренник, у матери на работе, лет двадцать назад.
- Главное не расстегивай верхнею пуговицу, - наказал мне Коля, - и узел не делай маленький.
Я был тронут. И пошёл за второй бутылкой. Коля со мной.
- Из общаги не выходите, сюда не возвращайтесь, – попросила Лена, - я буду спать, пьяная уже, устала, пейте у тебя.
Мы отдали ей пионерский салют и вышли.
Всё таки пришлось нарушить обещание и недалеко пройтись. В кафе у грузин я попросил бутылку  водки в долг, - «Отдам нескоро, но вдвойне». Дали, но им понадобилось, чтобы Коля за меня «ответил», - «Ты за него отвечаешь?», «Да». «Что да?» «Отвечаю» - сказал Коля. Тут с барного стула спрыгнул какой то длинный в длинном кожаном плаще до пят, небритый и резкий, и тыкнул меня пальцем в сплетение, «а ты отвечаешь, что он за тебя отвечает?» Больно тыкнул скотина. Я посмотрел на бармена и по сторонам. А все слушают. 
- Я ещё тут ничего, никому не должен. Чё ты так со мной разговариваешь? Молчит, глаза уставил  на выкате. – Это чья бутылка: твоя или его? - спросил я бармена, – Забери её себе.  Ведь знает же меня и Кольку. Грузины сгрудились. «Этот» грубо схватил меня за рубашку. Коля мягко улыбнулся вытаскивая руки из карманов.
Их было так много, что все мои славянские корни до десятого колена не позволили лепетать. Я врубил ему. Мотнув меня за рубашку, попятившись, он не упал. Колька, схваченной со стойки бутылкой, коротко, сильно отмахнулся, от стоящих за его спиной. Всё прекратилось быстро. Говорил один, из-за столика где играли в «серьёзные» нарды. Старших они слушают. Им видать их грузинские корни не позволили бить нас двоих.
- Поставь бутылку. – сказал я Коле, - пошли.
Рубашка подорвана. Грудь под горлом «горит», - поцарапал, сука, ногтями.
- Подожди, - сказал бармен, - возьми бутылку, ты ничего не должен. Не приходи сюда больше.
 Обойдёмся. Однако так не выпустили, добровольно принудительно мы пожались с «тем» руками, (его держали, он долго не разжимал кулак, очумело вращал зрачками), после ушли.
- Орёл, ****ь, - заметил Коля на улице.
- Нету света, есть ведь свечки.
      Нету свечек – не беда.
      Мы займём всё у соседки
      А соседки есть всегда.
- Чего?
- У Ольги займём сейчас денег, да купим всё.
- А свечки зачем?
- А-а…
Так мы и сделали. Заняли, купили, закурили. На оставшуюся мелочь выпили ещё в магазине по стаканчику. А по дороге домой затянули хорошую строевую песню: « Лучшая черешня - это колбаса…».
Нам конечно двоих не хватало, для этой боевой песни, да тишины и звёздочек – с избытком. А мелкие какие! Развелось их к весне уйма. Пищат чего то. Наша общага как звездолёт прям. Громадина такая! Молчит.
- Бутылку не разбей, смотри под ноги, -попросил Коля. (Я ущипнул его за куртку и так и шёл задрав голову).
- Щас. Хотел бы жить в небоскрёбе?
- Я хотел бы жить в квартире, хотя бы в коммунальной, для начала.
- Если честно, Колян, я высоты боюсь. Мне больше нравится на неё с низу смотреть.
- На Ольгу?
- А рисовать сверху.
- Пошли рисователь.
- У Грека покатый балкон был на восьмом этаже, к краю подходить страшно, помнишь?
- Ну.
- Ну. А в даль смотреть интересно. Смотрели. С первого класса. А вниз – страшно.
- Да не тяни ты меня, у меня тут цыплёнок в пакете жирный, вымажу щас, - возмутился Колька. Пошли с двенадцатого этажа вниз смотреть, сядем сейчас на балконе, как парни. Без девушек.
- Замёрзнем, - оторвался я, - но покурить можем.
- Вот и славно.
Устроились мы - лучше не придумаешь, никому так не удавалось: мы вынесли на балкон торшер, цыплёнка и обогреватель. Лист железа, (металлочерепицы), у меня там всю жизнь валялся, мы придумали из него лавочку, и подставили под неё обогреватель. Сидеть тепло, и руки погреть можно, цыплёнок на нём, между нами, не остывает; даже хлеб горячий, медленно в тосты превращается.
Сидели, болтали, ели. Про водку и забыли почти, (так, пару рюмок выпили и разговаривали).
- Жить охота по-другому.
- Все хотят. Все ждут.
- А чего ждать, делать надо. По серьёзнее с себя спрашивать.
На соседний балкон вышел сосед Сава.
      - Вы чё тут сидите?
- Да так.
     -  Ну налейте тогда.
Выпил, посетовал:
      -     У вас такие рюмки маленькие, как вы пьете?
- Мы не торопимся.
Закурили.
- Холодно, - заметил Сава.
- Ты иди не мерзни. Нам поговорить надо.
- Ну налейте тогда ещё. Пару, - попросил Сава, - а то не туда, не сюда...
- Тебе и пять таких « не сюда, не отсюда».
- Ну на сон грядущий, -  пояснил Сава.
Выпил, пожелал нам спокойной ночи вежливо, зажевал и ушёл.
*
Вышел на балкон Рома, - сосед Савы.
- Вы чё здесь делаете, с торшером?
- Соседей поим на сон грядущий, - мрачно отозвался Коля.
- Дайте выпить.
Я не успел налить ему в рюмку, - Рома выплеснул свой чай с балкона и подставил керамическую  кружку на пол-литра. Совсем отказать нельзя.
- Спасибо! На сон грядущий! – громко, как конферансье, объявил он.
- Мы сейчас перелезем, и заколотим с улицы ваш балкон к чёртовой матери.
- Вы с бабами?
  -    Стелят пока.
- Так отдайте тогда водку!
- Иди спать.
- Вот мы с Савой никогда водки не жалели. И баб. И спать расхотелось уже. Дайте на пузырь.
- Нету Рома, серьёзно. Вот месяц отработаю, если получится 600 вытащить, ящик ставлю. Идёт? А сейчас правда нету.
- Работу что ли нашёл?
- Ну.
- Кем?
- Так…
- Будем ждать. Мужик сказал, – мужик сделал.
- Будешь пьяный, как турист из Финляндии, обещаю.
- Как два туриста, - попросил Сава из форточки.
- На ящик я обещаю каких-нибудь «мадам», - взял на себя обязательство Ромка, и снова протянул свою «бездонную» кружку.
- А я, - придумал Сава, - обещаю набить мордочку тому, кто не выполнит обещание.
Ну как не налить?
- Через месяц гуляем. Танцуют все!
- Где? – раздался женский голос откуда-то снизу.
Рома ответил в рифму. В ответ получил весёлый дамский мат.
- Уже есть запасной вариант, - объяснил Рома «переговоры».
- Идите все спать пожал уста, - попросил Коля. –Пойдём и мы, а то с этим торшером как в аквариуме…
- Ты молодец Колян, в баре так за бутылку схватился… - припомнил я когда мы зашли в комнату.
- Да чего ещё оставалось?
- Я то сам не понял, …
- А  уже не сомневался; как только ты пьяный очень спокойно заговорил…
- Да?
- Ну и правильно.
- И хорошо угомонилось.
- Тому грузину старому спасибо, порвали бы нас, если б не он, - разлил Колька.
- За грузина?
- За всё.
- Интересно у нас иной раз.
- Мне Сашка как объяснил; - Колька вытирал кончики пальцев полотенцем, - «Слабого не бей, сильного – не бойся», - главная заповедь для мужчины.
- Хорошо, так и надо.
- За мужчин.
- И за Сашку. Чтоб у него всё хорошо было.
Разговор откровенно-рассудительный, какой бывает в лучших пьянках, и желая который люди часто и начинают пить, вёл нас друг к другу, и разводил по каким то разным сторонам, это не мешало нам.
- Жить охота. Жить и быть, как я хочу. Надоело на себя смотреть, вернее, - наблюдать за собой как со стороны: как «он» тут…
- Чё ты маешся? Опять. Напиши стишок какой-нибудь, отожмись лучше, головняки себе сам устраиваешь…
- Всё чего-то жду, - такое впечатление…
- Это тоже дело.
- Чего ждать то?
- Ну не жди.
- …Вырабатываю силу воли, - мне без неё - никак. Нет счастья в личной жизни. Ты же прекрасно обходишься без всего этого добра.
Коля разливал водку.
- Разницы нет никакой. Каждый живёт от того, от чего тащится.
Я решил его пока не перебивать, устроился на стуле, вытянул ноги на край стола, - он продолжал, - грел руки у с занесённого с балкона обогревателя.
- И обыватель и создатель. Первый от обыкновенного существования, пусть глупого,
 незначительного. Но зачастую – не лживого, и абсолютно безобидного. Второй, создатель, умник активный, тащится от того, что он идёт на лишения ради своей цели, не спит, не ест, не вступает в сделки со своей совестью.
(Совесть его и не вступит никогда). Понимаешь? Он тащится от этого, - от пути своего «истинного», тернистого, - он другой не заказывал, - скудного. Он тоже по-другому не может, ему плохо будет по другому, зачахнет. Первый без второго обойдётся, а вот второй, мазурик тщеславный, типа тебя, не дай ему денег, обозлится, разочаруется в жизни и пропадёт.
- Должен выжить, - забеспокоился я.
- Каждый по-разному.  Он выпил. – Но для себя. Один оттого, что может пожертвовать чем-то, пусть собой, - (на безрыбье и рак рыба), но всё равно; смысл поступить или жить так, - так как ему хорошо.
- Если хорошо это хорошо, то это не плохо. –Так моя бабушка говорила. Это даже как надо. Понял? И теперь тоже выпил.
- Ты действуй, - дал мне Коля мои же рекомендации, - а то жизнь идёт.
- Проходит. Ещё пару-тройку лет и на кой каких «жизнях» можно будет поставить крест. С годами мечты не только сбываются, они ещё и сужаются. Элементарно: по причине их уже невозможно выполнимости, если ты объективный человек - это ясно. Если здравомыслящий, то, - беспокоит в меру, - учит, предупреждает, закаляет.
- Ой! – сложил ладоши Колька, - Любимые слова! Он начал загибать пальцы проверяя-считая прилагательные: Элементарно объективный, здравомысляще учённый, предупреждено закалённый.
- Мне знаешь что нравится? – «умно-ленивый». Недавно вычитал, - каких генералов для работы в штабе считал самыми полезными один…(уже не помню какой то там знатный), - умных и ленивых. Они не только не совершают лишних, бесполезных действий, но и берегут от этого других.
- Не совершать лишние действия – наша задача.

…….
- А каким Коля ты представляешь себе наше будущее? –
Коля сел поудобнее, отхлебнул водки, взял у меня из пальцев сигарету, затянулся, вернул на место, выпустил дым…
- Ну я думаю, что можешь быть художником. Не признанным при жизни мастером, -нравится?
- Ни хрена.
- Модным ты можешь быть, если повезёт и при жизни. А если будешь говорить проще, то тебя и слушать будут.    (Коле  понравилась роль предсказателя.) Критиком ты сможешь быть, - замучаешь всех своей точкой зрения.
- Спасибо тебе Николай.
- Я хоть на тебе потом заработаю.
- А дети малыш?
- Чё дети?
- …
Я почувствовал, что теперь моя очередь , но ничего, кроме спокойной старости , в преклонном возрасте, в квартире или у нас на даче с рассадой баклажанов в теплице , нагадать ему не мог, поэтому и не начал, а ему и не нужно было, он и так всё прекрасно предполагал.
Мы перешли на баб.
Говорили много, честно. Шутили.  Мне кажется, сейчас, ощущение того разговора было последним безмятежным, что у нас оставалось на двоих в Ленинграде. Кто-то дёрнул ручку двери. В дверь постучали, - я запер её когда мы выходили на балкон, Колька открыл, за порогом стоял Немец.
- Вы телеграмму получили?
- Какую?
- Сашка умер.
- Как.
- Так. - Немец повернулся и закрыл дверь. – Похоронили уже, два дня назад.
- Ты чё…
- ….
- Да.
- Отчего?
- От того. Помучился и умер. Отмучился – говорят.
- Ты видел его?
- Нет.
- Он же приехать обещал, - вспомнил Колька.
- Он приезжал говорят.
- Когда? Куда?!
- Неделю назад уехал. Два дня жил здесь. Дядька ему ходить помогал, на машине возил, в больницу, на рыбалку они съездили,… Порыбачили, день в больнице, день у этой тётки. Я думал у вас был. Может заезжал. Я так думал. Поехали.
Мы встали оделись и вышли за Немцем. На улице нас встретил оранжевый Опель. Уголки фар блестели «слёзками», в салоне, было слышно, играло радио.
- Ты и перекрашивать не стал?
- Нет. Пошёл он нахуй, этот Мангал. « Апельсин» - мне очень нравится. Сейчас, - признался Немец. Он копался под рулём в проводах, объясняя, - ключи забрала, дура, не поедешь, - говорит. Дура. Чё я пешком пойду? До Питера. Он коротнул-замкнул на прямую, обернулся:
- Вы в порядке?
- Мы в порядке, - заверил Колька
Мы правда ещё держались. Мы молча выехали, выехали из города, «куда» - ни я, ни Колька спрашивать не стали. Мы едем к Сашке. Где его похоронили? Город какой красивый ночью. Сашка его не увидит больше ни когда. Сашка его увидит с неба. Если оно ему там надо. Там наверное другие ценности. А мы будем ходить, а он уже по нему не будет ходить, и не увидит никогда. А всё равно как-то не очень печально и как то не очень понятно. Пить охота.
- Немец останови где - нибудь минералки взять, – попросил Колька, - и дай мелочь.
 Немец не оборачиваясь высыпал Кольке в руку несколько монет, свернул к киоску, притормозил.
- Сколько время?
- Часа два-три.
- И ничего от Сашки не осталось. Только его планы, с картинками.
- Пусть так. Мы же его планы помним.
Коля протянул воду мне, я – Немцу. Поехали. После холодной воды стало лучше, Колька налил воду в ладошку освежил лицо.
- Останови Немец еще, -  водки надо взять, помянуть, а то он не поймет.
- А вон, - катается, - он протянул с переднего сиденья початую бутылку.
Мы не разговаривали долго. Каждый думал о своём и о Сане. Отхлёбывали временами молча из бутылки, стукаясь зубами о стеклянное  горлышко, запивали по желанию минералкой.
- Ты бы шугнулся, Немец, пить, - сказал Колька, - за рулём всё таки.
Немец не ответил.
- Чего- то мы куда то не туда едем, - Коля вглядывался в окно.
Двухрядные огоньки и тёмная ночь. «Куда – «не туда?» – я не понимал. Но к удивлению своему начал кое- что признавать. В ландшафте. Колька догадался быстрее:
      -     Немец, ты куда нас везёшь? – Нахуй?, - Сейчас? 
- Куда надо. Посмотрим…. – он боялся пропустить поворот на ту дорогу, что искал.
Мы ехали на нашу «дачу», - я понял.
Приглушённо работал двигатель, машина почти затихла.
- Всё.
- И что? Зачем…
Ночь. Мы вглядывались, различая далеко фонарики столбов, свет окон и фар. Зря это Немец затеял, нечего нам тут делать. Колька толкнул дверь, выставил ногу, - он хотел выругаться, и, наверное, подумал о том ,что и я.
      - Ты чё, Немец, перестань, не…
Опель взревел и рванулся назад, выкручивая вправо, я ухватил Кольку, он успел убрать ногу, - хлопнула дверь. Плохо дело с Немцем. Машина завизжала вползая брюхом на холм непонятно откуда тут взявшейся колеи, по днищу под ногами застучали комки грязи и сучья, поелозив вперёд она встала, бросив нас вперёд. Немец выключил двигатель, переключил свет фар. Несколько раз. Вперёд нельзя – бетон. Он вышел из машины. Мы напряжённые горечью за ним.
- Это наш, - сказал он.
- …
- Наш фундамент, от Сашки.
Мы подошли ближе.
- Десять на десять, как хотели - Четыре угла. Он вернулся к машине, достал бутылку. – Он с дядькой ездил, -  тётка сказала, - бетон какой то покупал в последний день, перед этим арматуру, опалубку ему ставили, рыбачил где то... Тут, наверное… Он запрокинул голову и выпил. – Вам на память, как я понимаю, - нам.
Ровный монолит притягивал меня к себе, я протянул к нему руку. Холодный.
- Сюрприз вам хотел, вот, получился. Немец развернулся, ветерок поднял полы его плаща.
Полбутылки водки стиснутые его рукой  взорвались о край железобетона. – Су-у-у-ука ! Он хлестнул рукой, в свете фар вспыхнули и «брызги» горлышка.
- Всё Немец, кончай.
…Фундамент. Такой      …                , по сравнению с Сашкой, в своей жизни. Этот и нас переживёт лет на двести. Я не сомневался в прочности этого монолита. Молодец Саня. Пусть земля ему будет  пухом. Тут памятник лучше надобных слов, которые мы учим с возрастом и меряем себя знанием их значения. Я вернулся к машине, выпил чуть воды, - оставалось не много, протянул Кольке.
- Ехали Немец.
Мы сели в машину и уехали. А фундамент стоял. Ему и триста лет ничего не будет. Такому.

На въезде в город мы попросили Немца:
- Всё, хватит, в город не лезь. От греха подальше: гаишники, «монголы»… Дай нам мелочь мы сами доберёмся. Давай Немец, - мы попрощались, - встретимся.
- Знаете, что мне сказал Сашка, там, на вокзале, в купе, когда я уходил из вагона… «Никогда не бойся, что у тебя мало времени». На то, что надо, его хватит, - и он кивнул, может себе, может нам, может Сашке. Светало. Я помню, что когда Немец пожал нам руки, он был абсолютно спокоен.

За полтора часа , на машине, метро и автобусе, безразличные к людям, мы добрались до общежития. Светало, начинала болеть голова. Мы закурили, кивнули друг другу и разошлись. Кольке ещё Ленке говорить.  У себя я всё-таки зажёг свет, убрался, открыл консерву, поел, вытер крошки и вынес мусор.
Раскрыл шторы, но торшер выключать не стал – с ним как-то лучше. Запер дверь, лёг, укутал ноги. Прикурил от спички. Перед тем как уснуть встал и выпил таблетку от головной боли.

Я проспал целый день, - просыпался и лежал ещё, пока не усну. Не хотелось думать, хотелось выспаться. В четвёртом часу пришлось подняться. В карманах куртки разыскал телефон Марка, спустился вниз, на первый этаж, позвонил ему, сказал что начать работать сейчас не смогу;  мне  надо съездить домой к детям, два-три дня мне для этого хватит, (если самолётом), и для этого мне нужен аванс – триста долларов. У него я оставлю диплом и права. «Хорошо, - Сказал Марк, - Неделю я вам дам. Приезжайте, возьмите аванс». Он назвал мне адрес своего офиса. Я вернулся к себе , побрился, надел брюки и свежую рубашку, выпил ещё одну таблетку, в шкафу взял Колькину маленькую голубую сумку «Политур», повесил её на плечо. В пакет сложил хлеб, жир, яйца, оглядел комнату, заправил мешок, закрыл форточку.
Пакет занёс Кольке с Ленкой, - увидев меня она принялась плакать. Сказал:
- Захотелось мне домой. Успею я тут ещё поработать. «Этот» аванс даёт, поеду. Скоро буду, - через неделю. Пока.
Я оставил им свои, теперь не нужные мне припасы в пакете, на столе.
- Купи там чё-нибудь Свар, - племянникам, бате, брату, - фигню какую-нибудь: конфет там, зажигалку…- попросил Колька.
Я кивнул. Он открыл кладовку намереваясь ещё найти что-то похожее на гостинцы. Я предполагал его имущество как свои пять пальцев. Всё необходимое ему самому и староватое. Ленка, вытирая тушь со скул, тоже принялась копошиться в полотенцах.
-Да не надо Лен, -дотронулся я до неё, - «этот» аванс даст, возьму что-нибудь по дороге, или в аэропорту.
Откуда-то сверху Коля вытащил не большого мохнатого жёлтого зверя из искусственного меха, протянул мне. Толи лев, толи обезьяна, может медведь  – загадка. Я взял, начал засовывать его в сумку. Ей не закрыться. Я захотел его вытащить обратно.
- Да бери, подаришь моим или своим - остановил меня Коля, - весёлый, нахер он мне нужен?
- Тащиться с ним… Сумка не закрывается…
- Подаришь стюардессе.
- Пока, - мы пожали друг другу руки.
- Не плачь Ленка – попросил я и ушёл.

В офисе у Марка секретарша подтвердила:
- Да, вот пожалуйста, - она протянула мне три купюры по сто долларов.
Оставить ей диплом и права я забыл.
В аэропорту я взял билет и захотел поесть.  Спрятать куда-нибудь эту сумку с торчащей из неё мордой. У меня ещё было четыре часа до вылета.  Я вышел покурить, вечерело, - пока я добрался… Ещё голодный, я купил большой пакет, купил добротной детской обуви по паре, - своим, (прибавил по размеру на вырост), игрушек подороже, две детские джинсовые куртки, (синюю и голубую), мохнатый коричневый свитер «под горло» дочке и кенгуруху  сыну, кепок, мелочей всем, кому надо. Полтинник на них потрачу ещё там, (или жене оставлю).  Обратно вернусь поездом, у отца возьму, - хватит. И пошёл, наконец, искать ужин. Завтрак.
В баре, работала в белой пилотке, Света. Ну на до же. И она удивилась. Попросил пиццу и коньяк во фляжке.
    -  Возьми лучше котлету и картошку, - посоветовала она.
Я кивнул. Когда ел, она подошла.
- Что ты здесь делаешь?
- Что и все, в аэропорту, - жду самолёта.
Улыбается. Женщина. У меня сложилось впечатление, что девушка «поняла»: я приехал сюда для того чтобы повидать её. Я могу польстить, но не сейчас. Поэтому добавил: - Уезжаю. Повидаться со своими. Света увидела: - Хороший, - погладила выглядывающего из сумки моего льва-медведя.
- Неплохой. Как торговля?
- Как ты меня нашёл? Она взяла мой салат и фляжку. Пошли ко мне, - она имела в виду за стойку, - я скоро заканчиваю.
 С картошкой и вилкой я направился за ней, подумав, что в общем то не зачем.. За стойку нас пропустила девушка, которая жестом пообещала Свете прекрасно справится самостоятельно. Мы расположились в уютном закутке. Она рассказывала занимательные истории из жизни аэропорта, я ел и слушал. По-моему она меня с кем-то перепутала; с каким то одноклассником, или, старым, очень близким знакомым. Уголок оказался  известным, - зашел парень, объявил: «а я уже всё, дай мне тоже», и сел рядом. Весёлый парень, общительный. Света принесла ему поесть и рюмку. Я ел, пил и немного веселел. Всё нормально. Парень попросил кофе и «точно такую же фляжку». Я засобирался откланяться. Сергей работал здесь же, в аэропорту, в отделе по борьбе с наркотиками. А до этого - в отделе по борьбе с терроризмом. Мент. Нормальный. Вдвоём они мне рассказали массу  информации. Было интересно. Когда они поведали о размахе краж и мошенничестве, тут, я спохватился… Сказал «сейчас», и вышел в зал бара.
Пакета с моими подарками, игрушками и конфетами уже не было. Естественно. Машинально обошёл бар. Люди заметив моё внимание к их сумкам проверяли наличие своего багажа, неприязненно следили за мной всем залом и перешёптывались. Мне было плохо и обидно. Парочка весёлых пьяных, явно сытых и довольных состояниям своих дел, высокомерных, - (как мне показалось), наверное тоже приняла меня за неумелого вора и громко пошутила над моей «нерешительностью». Кто-то из них сказал: « чё, не выходит чертила?», и что то ещё, - я не расслышал. Я понял, что сейчас начну их бить. Без разговоров. Избивать. И всех, кто сунется, хоть сколько. Я направился к ним. Эти, почувствовав, что у меня сейчас может и выйти ударов двадцать без остановки, уткнулись в свои тарелки и столик. Постоял, обошёл его. Постоял, и вышел из зала. Внизу копошились, галдели люди, что-то объявляли. Хорошо звучали паузы. Через некоторое время я обратился к милиционеру, (или бы он обратился ко мне сам), вяло:
- У меня пакет украли.
- Будем писать заявление? – осведомился он.
- А толку…
Он пожал плечами.
- Ценное было что-нибудь?
- Детская обувь, игрушки,  - начал вспоминать я, - конфеты… Свитер.
Мент улыбнулся. Я остановился. Ясно, что специально искать эту ерунду никто не будет. Он объяснил мне куда пройти для того, чтобы оформить заявление.  «Фраер» – обругал я себя. Мысленно извинился перед детьми. Жизнь потянулась для меня как плохо прикуренная мокрая сигарета. Куда я поеду без подарков со стольником в кармане, или с подарками, но без денег? Нищий папа иждивенец. Или нормально и так, что есть. Стыдно. Или ехать?  Или сдать билет, и – на железнодорожный вокзал, - (поездом втрое дешевле), но тогда я за неделю не обернусь. Ну и ладно, не рухнет без меня Питер, так и надо делать. А если там занять, оттуда самолётом? «Приехал»,- скажут, -  «занимать, не было полгода»…
Я вернулся в бар. Мы боремся с обстоятельствами, им абсолютно плевать на нас. Фигня – сто баксов. Ладно. Я живу, Сашки вон вообще нет. Стыдно даже поминать при таком.
«Были б мы, а гроши будут», - так мой папа говорит.
Очень обычный и ироничный я заглянул к ребятам. Света рычала и пугала Сергея и ещё какую то, стильную, модную девушку моим зверем.
- Это кто? – задала она риторический вопрос весело.
Рыжая, мохнатая, и явно довольная морда реально не поддавалась индификации. Кто его сшил?
- Враг неудач.
- Вот это зверь! А где взял? – Сергей открывал третью фляжку.
- Вырастил.
- В таких обычно наркотики и возят. И - взрывчатые вещества, - пояснил он.
- Только и осталось. Бомбу мне…- я выпил, - и хрен кто украдёт. Мне билет надо сдать.
А потом мы пили и шутили и много. Пришедшая девушка оказалась стюардессой Клавой. Волосы как смоль. Макияж как на обложке. Они со Светой бились за право получить в подарок моего «врага неудач». Мы с Сергеем решали куда ехать. Ночь только начиналась. У него есть отличный «знакомый» в  ресторане  на набережной, - он угощает. Нас четверых отвёз туда его другой знакомый должник таксист которого ловили с травой.. Там мы пили и гуляли. И даже, почему-то, читали по очереди стихи. « … И как с небес добывший крови сокол, спускалось сердце на руку к тебе…»1  Спорили о современной литературе, и сошлись на том, что её нет. Одни суперобложки, причём для идиотов. Художников мало, а «фотографов козлов» - много,- убеждала Клава. И обещала устроить меня ассистентом, «ну помощником», в известную фотомастерскую. И офицеров у ментов нет – одни козлы, - сокрушался Сергей. Поэтов «таких»  нет. Куда все подевались? Я не совсем чётко уже фиксировал события, только некоторую их очерёдность; мы тоже затем  к кому-то «подевались», пили чай кофе и сухое вино на кухне,  целовались в полутёмном коридорчике перед ней, в зале Клава танцевала. Спал со Светой, хотя хотел уже с Клавой. Это успелось. Просыпался один раз под утро, пил воду из под крана в ванной. В ванной всё валяется, неизвестно почему ходишь. Проснулись со Светой в обед окончательно, - замёрзли, одного одеяла мало, оделись. Выпили вино, покурили, (ни Клавы, ни Сергея, а мы у Клавы), легли опять спать. Пришла  Клава с тремя подружками, которые ничего не пьют из спиртного  кроме вина, коктейлей и Мартини. Они его и принесли. Ухоженные курочки. «Только Мартини!» – ага… Отлично себя чувствовали только мой зверь и подружки. Они поставили новую кассету, приготовили салат из бананов с яблоками и красиво порезали апельсины. Читали по испански банку оливок. Меня снарядили за белым вином и крабовыми палочками. «Мартини» я обязательно возьму. Две, - точно... Продавщица на меня посмотрела. В киоске, на улице купил одноразовый бритвенный станок. Десять раз я ходить не собирался,  поэтому взял ещё  две водки,  пельменей и финских презервативов в фривольной упаковке. Когда пришёл Света уже ушла. 
Последующие сутки прошли не заметно, я вычеркнул их из своей жизни.
       Позвонил Марку и сказал, что: «уехать у меня не получилось,  я могу приступить к своим обязанностям завтра». Мы договорились где я буду его ждать. Вернулся в общагу.
- Быстро ты, - заметил Коля заглядывая мне за ворот рубашки и застёгивая его.
Я повесил пустую, голубую, маленькую сумку в кладовку. А Коле я подарил билет на самолёт, который,  ещё можно сдать.


                *    *    *   


                Конец первой части.


1.  Пастернак Б.И.