Рябиновое язычество

Наткнулся на свой давний "диалог" с Пушкиным…

Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу,
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А.Пушкин

Мой ответ назывался "Издержки русской национальной идеи"

Нам часто кажется излишним
Среди гробов, в сплошном дыму
Любовь к живым пока что ближним
И даже к Богу самому….
Национальная идея!
Идея пепла и гробов,
Так прокатилась по Рассее
Что лучше больше не дай Бог!

..и подумал: а всё ж как были мы эфиопами, азиопцами и язычниками, так и остались.
«Предоставьте мертвым хоронить своих мертвецов…» - сказал Христос.
Тогда почему я жить спокойно не могу за тысячи верст от родных могил?
Тянет на крутой берег Туры, на пропитанные гарью развалины верхотурской Покровской церкви, к старинным стенам Николаевского монастыря, к которым вплотную примыкает колючка спецшколы для малолетних преступников?
К чему эта тоска по свинцовым небесам над воротами в Сибирь? По безнадежно хмурым увалам, по деревянным, покосившимся от времени избам, по тяжелому и сырому запаху заводских окраин? По своему школьному классу, где из окна видны печальные ряды рябин, серые трубы химического завода и загадочные поезда, часть которых проходила через наш Изумрудный город, даже не останавливаясь? Глядя на глобус и развешанные по стенам карты, я мечтал, когда придет время, уехать в тех зелёных поездах далеко-далеко.
Время пришло, мне исполнилось 17, и я уехал, объявив матери, что теперь буду жить сам.
Жил в общагах, на вокзалах, в гостиницах, в автомобилях, блиндажах, палатках, чумах, на столе в редакции, на третьих полках общих вагонов, положив под голову унты.... Ел морошку, строганину, безвкусную немецкую клубнику, голландские яблоки и не пил «только сухую воду».
Не сосчитать уже углов, квартир, домов, из которых я уехал, не оглядываясь.
Дома меня всегда ждали родители. Ждали, как самого дорогого гостя, хотя, бывало, и они куда-то иногда переезжали в поисках своего места на земле. То из города в деревню, то из деревни обратно в город.
Всё это кончилось. Единственное место, где теперь они меня ждут – тихое кладбище на границе Европы и Азии с высокими соснами, где в рыжих стволах стучат быстроголовые дятлы, шныряют по крестам нахальные белки, и где рябина горчит на языке, давая понять, каким сладким бывает молчание.
Сколько мне нужно было пройти по земле, чтобы затосковать по этому единственному её клочку… Сколько нужно было уезжать, чтобы начать возвращаться… К отеческим гробам, к родному пепелищу…
И какой в этом смысл? Разве только в том, что больше мне нигде нет места?
В том, что никуда больше не хочется ехать, ни на Север, ни на Юг, а только погружаться и погружаться куда-то вглубь прошлого и самого себя. И чем больше погружаешься, тем чаще слетает с языка безжалостный сарказм, заглушающий строчки, которые написал один салехардский поэт(кажется, звали его Юрий Кукевич):
"Душа проявляется слепо,
Как в горло вцепившийся плач,
Не надо насущного хлеба,
Я стал непоздешнему зряч..."

2005 год
На фото: Свято-Покровская церковь. Верхотурье