Боевой дух

Дежурный врач травматологического отделения  за свои подвиги заслуживает награды!
Врач, попавший на дежурство 31 декабря, 8 марта, 9 мая и 7 ноября – это герой !

9 мая 1985 года, 40-летие Великой Победы, был поистине всенародным праздником!
 
Злой рок, управляющий графиком дежурств, определил меня на работу 9 мая.
К полуночи, от наплыва травмированных граждан, вся смена уже выбилась из сил, а впереди была еще праздничная ночь. Поменяв третий халат, я вышел покурить, пока проводилось плановое проветривание.

Окурок полетел в раскрытое окно, искры вспыхнули в темноте и погасли. Звуки далекой музыки доносились до нашего унылого учреждения  и пропадали в ветвях садовых деревьев. Я запахнул халат и быстрыми шагами направился в сторону кабинета. Смотрел под ноги, чтобы не встретится  глазами с десятками глаз, не видеть шеренгу битых, покалеченных, со сломанными руками, носами, заплывшими лицами. Взявшись за ручку двери, я остановился. Что-то заставило задержаться и все-таки поднять глаза.  У входной двери в отделение, в самом конце очереди, на стуле сидела пожилая женщина. Она была маленькая, худенькая, почти как ребенок.  Опустив взлохмаченную голову, она прерывисто дышала и заваливалась на соседа, пьяного мужика с разбитым лицом.
Ее туфли, нарядная юбка и пиджак с воинскими наградами на лацканах были испачканы в земле и желтой глине. На руках и лице тоже были видны следы грязи и запекшаяся кровь.
Я крикнул санитарам, чтобы они доставили женщину в смотровую.
Под неодобрительный гул очереди каталка с женщиной въехала в кабинет.

От пациентки исходил стойкий запах алкоголя и сырой земли. Добиться от нее каких-то объяснений не удалось. Ветеранского удостоверения хватило, чтобы заполнить медицинскую карточку. Общий осмотр и рентген показали, что у нее сломано два ребра, вывих плеча, кровоподтеки на конечностях и лице, общее переохлаждение.
Я выписал направление в хирургическое отделение гор.больницы,  которое находилось в соседнем корпусе. Санитар с абсолютно отсутствующим видом двинул каталку к выходу.

Я закрыл ладонями глаза и глубоко вдохнул. Как правило, через год-два работы в «травме» врач настолько привыкает к шокирующей специфике, что обычному человеку это не понятно. Не понять, как можно не реагировать на кровь, торчащие кости, обгоревшую и вспученную пузырями кожу. Единственное,  к чему я не смог привыкнуть, это к запаху. Врожденная брезгливость заставляла постоянно мыть руки и держать открытым окно, в любую погоду.   
Сколько я видел несчастных, какие тяжелые случаи описаны мною в медицинских документах! Все это стало обыденным и скучным. Пациенты уже не волновали и не вызывали сочувствия.  Они мелькали перед моим лицом как куклы. 
Но сегодня эта старая женщина меня чем-то тронула. Не могу объяснить причины, но она заставила меня сопереживать. И сейчас, на рассвете, когда смена подходила к концу, я продолжал думать о ней. Я решил, что обязательно должен проверить, где и как ее разместили.


В документах я посмотрел, что звали женщину Вера Петровна. Было ей шестьдесят семь лет.
Ощущая некоторый душевный подъем и бодрость, я взбежал на третий этаж и нашел ее палату. Удивительно,  но в палате она была одна. Остальные три койки пустовали.
Я думал, что она спит, но ошибся. Сидела Вера Петровна у окна. Одета была в чистый больничный халат кремового цвета. На правую руку была наложена шина.  Видимо, волосы ей недавно вымыли. Были они зачесаны назад. Она посмотрела на меня абсолютно трезвым  взглядом, а в глазах читался вопрос, потому  что она меня не узнала.
- Тебе чего, сынок, - бодро и, как мне показалось, игриво произнесла она.
- Это я проводил первичный осмотр и направил Вас сюда, - немного растерялся я от ее реплики.
- Ой, товарищ доктор, спасибо Вам, я так рада, Вы садитесь, - засуетилась Вера Петровна.
Я жестом показал ей, чтобы она не двигалась, и присел на соседний стул.
- Товарищ доктор, очень хочу спросить, - обратилась она, прищурив глаз и зачем-то обернувшись по сторонам, - курить хочется, сил нет.
- Вам нельзя сейчас вставать, потерпите.
- Терплю, терплю, да не вытерплю, - почти взвизгнула она.
Да, бабуля с характером, подумал я, как бы с ней еще чего не приключилось в больнице.
Я приоткрыл окно, встал так, чтобы закрыть ее от взглядов возможных посетителей.
- Курите, только быстро. Вам повезло, что Вы в палате одна.
Она как фокусник извлекла неизвестно откуда беломорину, взяла коробок, чиркнула спичкой, прикурила, и все это одной рукой, быстро и ловко. Я был поражен, вот это класс!

- Вера Петровна, - обратился я к ней, когда она выбросила окурок в окно и помахала ему на прощание рукой, разгоняя дым, - я захотел узнать Вашу историю. Что случилось, почему Вы оказались в больнице?
- Зачем?  - равнодушно и сухо произнесла она.
- Не знаю. Я, конечно, должен был  послать телефонограмму в милицию, но подумал, что для этого нет причин. Ну, выпили лишку, упали по дороге.
- Вот этих телефонограмм я и боюсь. Ничего со мной не случилось. Жива вот. И это все,- она произнесла слова таким тоном, что любой должен был понять, что разговор окончен.

Несколько минут прошли в тягостном молчании. Вера Петровна смотрела в сторону и не желала продолжать разговор. Я должен был встать и уйти, но решил применить последний, запрещенный прием.
- Вера Петровна, а у меня спирт есть, - произнес я равнодушным голосом.
- Неси,- не глядя в мою сторону, тихо сказала она.


- Мы каждый год 9 мая собираемся. Посидим, поплачем, вспомним наших, кто не вернулся. Обычно выпьем по сто грамм фронтовых и каждый к себе домой в одинокую квартирку.  А вчера я удержаться не могла. Тоска и грусть одолели. Рюмку выпью, не отпускает. Еще выпью, а на душе все тяжелее. Подруга фронтовая Таня стала меня спать укладывать, говорит, что хватит тебе уже, мол, ложись, поспи.   
Да куда там. Я только начала! Ну, Танька знает, что меня уже не остановить. Вытолкала за дверь и бутылку мою следом выбросила, - Вера Петровна вытерла раскрасневшееся лицо и вздохнула, как вздыхают женщины о безвозвратно ушедшей молодости.
- Вот и пошла я дальше, гулять по темным улицам. Иду и плачу. Какая радость в жизни у меня осталась. Одна, вокруг никого. Никакого театра тебе, кино или цветов. Одни воспоминания остались. Все радости только, что у окошка покурить, да рюмочку - другую принять. Иду вот так по темноте, думаю и жалею себя.
Как на кладбище очутилась, не заметила, наверное, дорогу хотела сократить. Черные кресты, да обелиски со звездами кругом. Луна за облаками спряталась, плохо светит. Дороги мне совсем не видно.  Решила назад повернуть, да совсем заплутала. Качнуло меня в сторону, шагнула и рухнула в яму, - Вера Петровна перевела дыхание и потянулась к хлебной корочке.

- Могилу глубокую выкопали. Наверное, чтобы покойник сразу в Ад попал. Да вместо него я  туда угодила. Отлежалась немного. Руки, ноги потрогала, все целое. Встала, попыталась до края дотянуться. Ладонь только могу наружу  высунуть, а ухватиться никак. Прыгала, прыгала, устала. Кричать пробовала. Да не услышал никто. Присела в углу, в пиджак укуталась и задремала, - Вера Петровна закрыла глаза и на несколько секунд затихла.

-  Проснулась я оттого, что трясусь вся от холода. В себя пришла, встала.  Слышу как будто голоса неподалеку. Слова приглушенные, но достаточно четкие, будто несколько мужчин выясняют что-то, только шепотом. Я обрадовалась, думаю вот мое спасение. Хотела закричать, а не могу. От холода мышцы свело, рот даже не открыть. Стою и трясусь вся. А они  все ближе подходят. Уже речь их четко слышно. Прислушалась я повнимательней, и расхотелось мне кричать и помощи у них просить.
Трое их было. Силуэты в темноте видны. Двое маленьких и худеньких, а третий большой такой и толстый. У каждого мешок в руках. По разговору понятно стало, что маленькие – это «форточники», - я недоуменно повел бровями, а Вера Петровна, заметив мое непонимание, пояснила,  - это те, что в форточки лазят и дома обворовывают. А большой, видимо, у них за главного. Вот они стояли рядом с могилой и не могли договориться, как делить награбленное.  Потом большой вдруг толкнул одного маленького, выхватил у него мешок  и хотел у второго тоже отобрать. Да второй этот по шустрее оказался. Выхватил он нож и давай им большого бить. Видела я как, лезвие сверкало.  Большой даже крикнуть не успел. Начал падать, а они его подтолкнули к могиле. Вот он и всей своей тушей на меня рухнул. Придавил сверху, чувствую, что нога вывернулась и рукой не могу пошевелить. Боль ужасная, а кричать не могу. Может и хорошо, что не кричала. Большой сверху меня лежит тихо, не двигается. Полежали мы так немного, потом слышу, как земля сверху стала падать. Поняла, что эти двое засыпают нас. Присыплют чуть-чуть, а утром сверху гроб поставят, и никто нас не найдет. Стала я биться, вылезти пыталась, да никак, уж очень тяжелый попутчик попался, - Вера Петровна замолчала и потянулась к папиросе. Я кивнул и открыл окно.

- Уже смирилась я с тем, что смерть моя рядом, лежу и всю жизнь свою вспоминаю. Только вдруг зашевелился толстяк, начал вставать, да меня чуть не раздавил окончательно. Сел он в могиле сипит, стонет, кровью плюется. Тут и я за ним из земли поднимаюсь, руки тяну, чтоб помог он мне. А он как меня увидел, захрипел, за грудь схватился и затих. Видать навсегда. Я ногами на плечи к нему встала. Думаю, что рано мне еще умирать. Как из могилы вылезла, не помню. Уже светать стало. Помню, как меня за руку женщина ведет. Так в больницу и попала, - Вера Петровна закончила свой рассказ и грустно посмотрела на меня.
- Вера Петровна, - обратился я к ней, - Вы больше никому это не рассказывайте, так лучше будет. 
- Хорошо, никому не скажу. А ты если кому будешь пересказывать, так только после того, как я помру, - произнесла она с юморком.
- Поправляйтесь, а я к Вам еще зайду, - уже в дверях сказал я ей.


Вот теперь настало время и я пересказал историю.