1. 34. глава двадцать девятая

  Книга первая. Первый день.
   
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ  ДЕВЯТАЯ
    Афоризмы Ларки Семеновой. Идеал мужчины: толстый и весь в угрях! СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ Я ТЕБЯ ПОЛЮБИЛА! Срывайте плоды сразу после появления завязи, иначе сорвут другие! Когда таксисты цветут и отчего они "тухнут".
   
    Ларка опять приняла оборонительную позу, но на этот раз Витьке надоело лишь облизывать губы. Он почти силой разжал своим языком ее губки, затем настырно пролез, пробуравился меж  двумя рядами красивых, ровных, белых, как фарфор, зубов, и, наконец. достиг ее пугливого язычка. "Вот это уже другое дело! Это не холодный кожный покров, это уже живой, трепетный и подвижный, как сама Ларкина душа, орган, с ним можно поиграться! Ларочка задергалась, задергалась и притихла, прислушиваясь. В конце концов его язык вел у нее во рту себя прилично, не обижал хозяина, не гнал его с территории а наоборот гладил и обихаживал.
    Вслед за паникой по случаю проникновения в ее организм инородного тела, Ларку посетило чувство щекотки. Возбуждение передавалось телу и она мелко мелко задрожала. Не то чтобы эти новые ощущения ей понравились, но она была ими смущена и поспешила ретироваться, чтобы на досуге понять: не несет ли в себе это захватывающее чувство какой либо каверзы или запоздалой боли? Ведь не зря же предупреждают, да и сама Лариса по опыту знала: все мужчины кровожадны и хотят причинить только боль! Потому она скоренько отдернула ротик и, продолжая еще дрожать, выговорила, впрочем, со скрытым удовольствием, удивлением и некоторой иронией:
    — Сначала кулаками, а теперь целоваться начинаешь, да? — и смешно погрозила Витке пальчиком.
    Путь был открыт и Шпала не торопился с натиском ринуться в наметившуюся брешь. "Поспешность нужна при ловле блох, да удовлетворении чужой жены!" Пусть Ларунька придет в себя, оценит выгоды нового способа общения.
    — Так все же, кто тебе нужен, кто твой идеал? — продолжил он начатый ранее разговор. — Гребень с его блистательными Дон Жуанскими победами. Чисар с философией мировой любви. Беря — красавец-гусар в микроскопическом исполнении. Олежек Головатый — деловар с тушей быка и душой ростовщика. Или, может, Селепа? Он ведь, кажись, все мамины деньги ухлопывает, чтобы покатать тебя на такси! Что ты ценишь больше всего в человеке: импортные пуговки, покрой костюма или длину волос? Какой он должен быть: высокий, низкий, обязательно красивый, умный, образованный, воспитанный, эрудированный. Само собой, возвышенный, разбирающийся в попмузыке, умеющий интересно мыслить, толстый, весь в угрях?
    Ларочка задумалась, пошла вперед и некоторое время шла молча. И тут она выдала афоризм, на который, пожалуй, только она, Ларка Семенова, была способна.
    — Мне нужен такой как ты, — наконец решительно сказала она, потом помолчала и добавила, — но... только... чтобы я его любила, — еще помолчала и, наконец, просветила все окончательно, — А ТЕБЯ Я НЕ ЛЮБЛЮ!
    Сам Витька долгие годы потом думал над этой головоломкой. "Как так? Ведь раз человека не любят, значит чего-то в нем не хватает (угрей, к примеру) , или же наоборот, в нем много чего-то лишнего, словом, он не такой, как хотелось бы... А тут что же получается? Сумбур какой то!" Более-менее четко, во всяком случае уверенно, ответил на этот ребус его семейник в лагере Берез. "Ну что тут непонятного? ПЕРЕСПАТЬ С НЕЙ НАДО БЫЛО, тогда бы она тебя полюбила. Она же тебе русским языком объяснила: "Сделай так, чтобы я тебя полюбила!"
    — А откуда все же ты знаешь Гребенникова?"— спросила в свою очередь Лара.
    — От Бармалейчика — Юрки Мармалевского, мы с ним сидели в одной камере.
    — Какого Мармалевского?
    — Небольшого роста, черный волос, нос с горбинкой, он присутствовал при вашем знакомстве и вообще знает Гребня.
    — А-а, вспоминаю!
    — Он, кстати, тоже имел на тебя виды, мы с ним даже заспорили тогда в камере, кто первый добьется от тебя ... этого!
    — Так вот оно что, теперь я поняла!
    — Что ты могла понять? Ничего ты еще не поняла! Если бы ты знала — Ларка, сколько на тебя угроблено времени, сколько сил положено, чтобы сегодня вдруг выпала такая удача!
    И Витька подробным образом описал ей всю историю от того момента, как в первый раз в своей жизни увидел ее, и вплоть до сегодняшнего утра. Не волнуйтесь, словарный запас его уже достаточно восстановился! Рассказывал Шпала с юмором, так что оба частенько вместе покатывались со смеху над каким-нибудь курьезным эпизодом. Когда же Гроздев поведал о том, как заставлял Гребня охмурить ее, Ларка захлопала в ладоши и захохотала так, что Витька вначале хохотал вместе с ней, а потом даже обиделся.
    — Ну чего тут особенного?
    — Сейчас, ха-ха, расскажу, ха-ха, — вставила между приступами хохота Ларка и, просмеявшись, объяснила: — Понимаешь, недели две назад я видела Гребенникова в нашей школе. Он ходил по коридорам и кого-то искал. А когда столкнулся со мной, вдруг прыгнул в сторону, как кузнечик, лицо стало такое испуганное, щека задергалась, он сначала хотел что-то сказать, но не смог, повернулся и убежал. И я все это время ломала голову, что бы это могло значить, неужели я такая страшная, что испугала его, ха-ха! Теперь я все поняла!
    Потом Шпала описывал Семеновой, как еще в школе следил: куда это она ходит в другой конец города через парк и пришел к выводу, что там живет ее таинственный любовник, и Ларка опять до слез хохотала. Рассказывал, как, долгие часы высиживая в туалете, наблюдал, как она приходит и уходит в художественную школу, о том, как мучился, подбирая отмычку к замку подвала.
    — Кстати, что бы ты делала, затащи я тебя в тот подвал?
    Ларка подумала.
    — Наверное, царапалась бы и кричала "Мама!"
    Она в конце концов так развеселилась, что не могла уже без смеха смотреть на Витьку.
    — Какая я была легкомысленная! — сказала Лариса вдруг, — не замечала такой угрозы! Ты же не знаешь Витя, какой это удар для девчонки, когда ее заставляют кого-то любить насильно! Это такое унижение... Я бы его нормально не пережила! Остались бы на всю жизнь отклонения. Витенька, лапочка моя, я тебя так ЛЮБЛЮ сейчас за то, что ты меня не тронул там в лесу... и раньше. Ты мне сейчас рассказал, я все поняла — вы, мужики, все такие свихнутые на этом вопросе. Вы больные, калеки, вас лечить надо, ей богу! Дай я тебя расцелую! — и Ларка принялась чмокать его в щеки, нос, подбородок.
    Они выбрались на бетонную дорогу, принадлежащую какому-то профилакторию и пошли по ней.
    — Больше всего я боюсь этого! — задумчиво сказала вдруг Лара, глядя куда-то вдаль.
    — Чего? — не понял Шпала.
    — Этого! — она кивнула на плакат "Берегите лес от пожара!" на котором был действительно намалеван лес. — Серости, работы не для души а за кусок хлеба!
    Так, разговаривая, погуляли еще некоторое время, Витька уже держал Лару за талию и ей это нисколько не было неприятно. Впрочем, что это, разве победа? Другие без усилий добивались и большего! Однако, Ларку он не винил, винил себя за недомыслие. "Раньше это все надо было делать!" Витька остановил ее, вновь начал целовать, осторожно, правая сторона подбородка была припухшая. Ларка сопротивлялась, стесняясь, вновь стала подрагивать. Тогда Шпала расстегнул ей пальто, принялся гладить руками по спине, бедрам, груди, животу и Лариса замерла, она прислушивалась к его движениям, прислушивалась к себе, то вздрагивая, то затихая. Правда, во время каждого перерыва она престрастно отряхивала свое пальто от какого-то мифического мусора и аккуратно вновь заправляла все свои платья, туалеты... как будто через минуту не все сначала!
    Витька наощупь уже обследовал всю Семенову и играл на Ларкиных ощущениях, как на инструменте, постоянно настраивая на нужный тон, нужную мелодию. Из этой схватки она не могла выйти победительницей, да, пожалуй, и вряд ли этого хотела! Слишком многое все больше и больше восставало против Ларисы самой внутри, это читалось по ее телу. Семенова дрожала уже постоянно, но не стеснялась этого, наоборот, при каждом его все более смелом, откровенном шаге, после волны дрожи, расслаблялась еще больше, становилась еще податливей. Ларка неосознанно, плотью шла ему навстречу, ум же безучастно, отрешенно наблюдал. Наверное, это и есть гипноз? Побродив везде, куда только можно было добраться руками, Шпала предложил:
    — Пойдем вон в тот профилакторий, я знаю там отдельную комнату, которая сейчас пуста? — и Ларка пошла за ним без сомнений и колебаний.
    Это был профилакторий министерства путей сообщения Икской ю.ж.д., одноименного с местностью названия Липки, где с некоторых пор по Витькиному примеру отдыхал Чава. Дальняя по коридору комната на втором этаже наверняка должна была быть пуста, в крайнем случае, Шпала бы выгнал оттуда на время обитателей. Они поднимались уже по лестнице, когда навстречу им, черт знает откуда, взялся именно директор именно этого профилактория. Это даже нельзя было назвать случайностью, это было злым роком! Директор появлялся в профилактории крайне редко и вот — на тебе! — возник именно сейчас на их пути! Причем, это был не просто директор, это был директор "не в духе!" Витька с Ларкой прошли было уже мимо него, когда бумажный тигр вдруг опомнился.
    — Это кто такие, откуда, зачем, да как вы смеете!
    Словом, они, несмотря на довольно складные россказни Шпалы о его причастности к депо были раскушены. Директор ругал обоих вслед самыми последними словами, причем, особенно налегал ни за что ни про что на Ларочку в смысле ее "моральных принципов". Витька мог бы дать ему в рог, но его многие здесь знали, рикошетом попало бы и в Чаву, потому он ограничился тем, что в ответ сочно отматерил директора и потащил Ларочку прочь. Риск — говорят — благородное дело!
    Шпала хотел получить как можно больше от своего владения Ларочкой и потерял все. Пожалуй, лучше бы он попробовал в лесу на лавке. Теперь же все его труды были зачеркнуты. Дремавший Ларкин рассудок взял верх над смятенными чувствами. Пробовать начать сначала было себе вреднее. Этот старый козел внушил ей настороженность, почти неприязнь к Витьке. Все же Шпала взял ее за талию, погладил, поцеловал, успокаивая, и они пошли, разговаривая о постороннем, как ни в чем не бывало. Ларка, казалось, сама подсказала выход (если б он знал, чему равна эта подсказка!), поняла, пошла навстречу. Она сказала:
    — Пожалуй, нужно возвращаться уже домой, сколько времени? Я должна быть на истории, чтобы не записали. Устала, как будто кросс на лыжах бежала! Ты послезавтра приходи ко мне, ладно? Завтра я буду занята весь день: школа, потом художество... А послезавтра приходи, часика в два я буду дома. Родители будут на работе, —  добавила Семенова как бы между прочим.
    — А бабушка? — спросил он.
    — Ее похоронили когда ты был в тюрьме.
    — Жалко бабулю!
    — Ах, — махнула рукой Ларка, — она так долго болела, что мы все давно с этим свыклись!
    На остановке Ларочка лихо остановила частную легковушку: она попросила Витьку только стоять подальше до поры до времени и смотреть куда-нибудь в другую сторону. Когда же вслед за ней и Шпала сел в машину, улыбающийся шофер сразу потух и до города разговаривал сухо, нехотя. Ларочка же, наоборот, кокетничала с ним напропалую, видимо хотела позлить Витьку. Ох уж эти бабы! Ну разве поверишь что она девочка? Что это ОНА БЫЛА С НИМ В ЛЕСУ всего 5 минут назад? В городе "жених" и "невеста" еще некоторое время гуляли по улице, потом Ларка уже самолично, полностью взяв в руки инициативу, затащила Шпалу в подъезд, расцеловала его неумело, но горячо и вытолкала вон: "Иди!" На том она исчезла из Витькиной жизни навсегда.
     То, что Шпала сделал с Семеновой, было, пожалуй, самым худшим вариантом из всего, что можно было придумать. Хуже, чем если бы он вообще не тронул ее, оставил при своей сложности, неприязни к мужчинам. Гроздев добровольно проделал всю черновую работу, оставив собирать плоды другим, раздразнил ее, разбудил, дал почувствовать сладость поцелуя, объятия, сладость остального нетрудно было предположить ей самой. Глупой щепетильной осторожности еще смогло хватить Ларке на то, чтобы не встретиться с Витькой еще раз, но уберечь от других соблазнов эта осторожность уже не могла.
     Пусть будет эта повесть предостережением и наукой другим: срывайте бутоны, пока они у вас в руках, и не ждите, пока бутоны эти распустятся полностью. Не требуйте сразу всего: и обладания, и вершины блаженства, иначе упустите и то, и другое! "Если женщина подарила тебе ключ от своего сердца — торопись, потому что завтра она сменит замок!" Где ты теперь, Ларка? Смеешься ли до сих пор, вспоминая, как ловко провела, облапошила "простофилю" или грустишь о несбывшемся? Хуже, конечно, если тебе просто плевать на все это. Стала художницей, как мечтала, или отдаешься за валюту иностранным морякам где-нибудь в порту, стала верной, любящей женой, счастливой матерью или имеешь денежных любовников при высоких должностях? Впрочем... худшее верней! "Хорошая женщина, как хорошая книга, всегда потерта, потрепана!" У тебя гораздо больше было шансов найти себя в разврате, нежели в искусстве и добродетели!
    Уже в армии он узнал, что Ларка, несмотря на заверения, в тот же день все разъябедничала матери. Зачем она это сделала, ведь не мстила же? А если мстила, то за что? Не за то ли, что оказался слишком взыскательным к месту и не довел дело до конца? Из озорства, бахвальства, или по принципу: "Нету большей радости, чем делать людям гадости!"? Из затаенного желания все же взять реванш, пусть не женскими уловками, так с помощью правосудия? Хотела скрыть, списать свои более удачливые делишки на подходящую "меченую" кандидатуру?
    Вопросы без ответов. Возможно, спроси об этом Ларочку, она и сама не смогла бы ответить на это четко, вразумительно, или ответила бы что-нибудь вроде: "Потому что мне нужно было то, что ты хотел со мной сделать, но только... чтобы ты после этого сразу умер!" Вот если бы можно было так: сначала отдаться, насытиться, а потом в отместку за эту неслыханную дерзость загрызть, выпить кровь, сожрать мясо, а кости оставить шакалам на утеху! И кричать при этом: "Да здравствуют дискари, да здравствуют дискари!"
    Так, по преданию поступала царица Тамара, так поступали все царственные особы, связавшиеся с недостойными смердами — уничтожали отработанный материал: "Мавр сделал свое дело — мавр должен умереть!" А может быть, все проще и чище? Кто-то утром видел, как Шпала потащил Ларку в посадку, доложил матери, и Лариса не в силах была противостоять натиску — созналась? Мать написала Витьке в армию, что с ней говорила Ларочкина мать, сообщила, что хотели было посадить, но Шпала вовремя скрылся на службу, а на него уже лежало заявление в милиции  и справка о побоях! Просила передать, чтобы он не писал Ларочке, все равно письма рвут, не читая, и впредь не подходил близко, иначе она за себя не ручается! Так что та неудача, может быть, и к лучшему? А может быть, наоборот, надо было не сопливиться и сделать как задумал раньше?
    Все женщины пижонщицы, все женщины жеманщицы,
    Все женщины предатели любви!
    Их всех давно бы надо, согнать в большое стадо
    И атомною бомбою стереть с лица земли!..