Княж-погост роман глава 17

                «Ошибка»  замполита  Антонова.




                Инспектору оперативной части  ИТК-15    
                ст. лейтенанту  Петрухину А.Н.

                Донесение

      Гражданин начальник! За время вашего длительного отсутствия в зоне произошло несколько событий, которые, надеюсь, будут вам интересны.
1. Умерли от нежелания жить и от дистрофии двое «гонимых» осужденных. Один был найден за баней с грибами-навозниками во рту, другой – во время вечерней по-верки на чердаке барака отряда №6. Данный факт вызвал активную заинтересо-ванность у хронического жалобщика осужденного Спилвы Видевудса, который зая-вил, что обязательно использует этот факт в  письме  в адрес международных организаций по правам человека.
2. Прибыл на должность замполита колонии выпускник Высших курсов МВД  СССР лейтенант Антонов Ф.Н.  При приеме дел  он с дежурным помощником начальника колонии сделал обход жилой зоны и пришел в ужас от состояния быта и досуга осужденных и низкого уровня воспитательной и режимной работы  руководства колонии. Из подслушанного на вахте  разговора капитана  Азарова В.П. с надзор-составом ,  мне  удалось выяснить, что лейтенант Антонов Ф.П.  пользуется  особым  расположением  начальника  Косланспецлеса МВД СССР  полковника Меш-кова,  который наделил его большими полномочиями и выделил ему  солидные де-нежные средства для проведения нормальной  политико-воспитательной работы среди осужденных.  Капитан Азаров сделал предположение о том, что замполит Антонов послан сюда Москвой для «наведения порядка в зоне» и проведения  «ре-форм»  в сфере воспитательной работы среди осужденных.
3. С 6 по 8 ноября состоится свидание осужденного Рафикова с родственниками и будет осуществлен  заброс наркотиков в жилую зону. Часть их будет проносить-ся через комнаты свиданий, другая часть будет забрасываться в жилой сектор в районе школы со стороны поселка.

29 октября 1976 г.                Дятел.


      Тысяча человек в черных бушлатах выстроилась по отрядам  ровными шеренгами на деревянном плацу.
      И когда стих гомон, прекратился надрывный кашель сотен простуженных глоток, когда воцарилась полная тишина, из штаба колонии торжественно  прошествовала администра-ция во главе с начальником ИТК-15 майором  А.Ф. Музыченко .
      Среди них,  до отвращения знакомых начальственных физиономий,  сразу же бросился в глаза удивительно красивый, стройный, подтянутый в парадной форме офицер МВД.  Моло-дое, свежее, светлое лицо, ладно сшитая по фигуре парадная шинель, ослепительно белая портупея   и невиданные доселе белоснежные перчатки.
      За начальственной процессией из  дверей штабного барака вывалилась с новенькими музыкальными инструментами, с бумажными мешками, магазинными упаковками и стопками новых книг группа осужденных, «элита» лагеря: нарядчик зоны, его трое помощников, куль-торг, заведующие клубом и библиотекой, завхоз школы.
      Когда странная, непривычная для этих мест торжественная процессия дошла до середи-ны черного строя, раздался рык нарядчика: «Зона! Смирно! Сейчас будет говорить началь-ник колонии майор Музыченко»!
      –Здравствуйте, граждане осужденные!  Поздравляю вас с наступающим праздником Ве-ликой  Октябрьской социалистической революции!
      Майор Музыченко выдержал паузу и, не дождавшись ответа, продолжил:
      –Мое отношение  к вам вы уже знаете. Я считаю, что почти всех вас перевоспитать уже невозможно и исправить вас может только могила!  Почти девяносто процентов контингента имеет срок от 10 до 15 лет, а многие из вас просидели в зоне двадцать и более лет. О каком воспитании отпетых убийц, воров и жуликов может идти речь, когда вся ваша никчемная жизнь прошла в тюрьме? Это мое личное мнение. Но советская власть бесконечно гуманна к вам, барбосам, и делает большие усилия, чтобы хоть немногие из вас вышли на свободу с чистой совестью, вернулись  к нормальной жизни. А поэтому Москва, Высшие курсы при Академии МВД СССР направили выпускника лейтенанта Антонова Федора Николаевича сю-да, к нам, в качестве моего заместителя по политико-воспитательной  работе.
      Офицер в парадной форме отделился от группы начальников и молча, как на параде, легким, четким шагом прошел  вдоль строя, дошел до  правого фланга, изящно крутанулся на месте и вернулся на прежнее место. Когда он проходил вдоль строя, всматриваясь в по-хожие друг на друга лица, набежал  ветерок,  и на впереди стоящих осужденных пахнуло ароматом дорого мужского одеколона, чистого белья и давно забытого запаха свободы.  «Красавчик! Красавчик»! – прошелестело по черным рядам.
      –Молчать! Разговорчики, мать вашу так! – истерично  взвизгнул майор Музыченко.
      А замполит Антонов улыбнулся, отдал честь, звонко щелкнув каблуками, и ласково, сла-бым голосом пропел:
      –Здравствуй, граждане осужденные!
      Но его тихий голос долетел до  ушей всех. И зона нестройно, вразнобой ответила:
      –Здравствуйте, гражданин лейтенант!
      Белая перчатка  лейтенанта Антонова, словно чайка, взметнулась над черными валами человеческих голов, и вдруг, вместо привычного и формального в таких случаях обращения, зазвучали… стихи:

                …Все они убийцы или воры,
                Как судил им рок.
                Полюбил я грустные их взоры
                С впадинами щёк…

      Услышав такое, зона смолкла, затаила дыхание, зона ошалела: на долгом веку ее ста-рожилов такое было впервые. Кто и когда, скажите на милость, за всё время существования ГУЛАГа читал так проникновенно перед строем «недочеловеков, отбросов, мрази и отще-пенцев общества» прекрасные стихи?
      Да, было такое, но было это  только в помещении клубов лагерной самодеятельности, когда  зэки, известные всей стране певцы, артисты, танцоры и декламаторы, забавляли вы-сокое начальство и  его жён неподдельнымм искусством. Это было давно, до войны, во вре-мя войны и в послевоенные годы.
      Но вот так, как сейчас, на морозном воздухе, перед торжественным построением накану-не 7 ноября, у длинных, скособоченных, с прогнившими крышами бараков, среди захаркан-ных, заплеванных и желтых от мочи сугробов, под низким, как могильная плита, небом, сре-ди  бесконечных болот и загубленной тайги… О, нет! Такое было впервые и вне всякого здравого понимания.
      Но замполит Антонов вошел в роль. Выдержав паузу и сполна насладившись растерян-ностью тысячи душ, он  выкрикнул в толпу  вопрос:
      –Кто автор этих стихов?
      Преступный контингент  минуту хранил напряженное молчание, и вскоре из рядов хо-зобслуги лагеря стали раздаваться отдельные выкрики:
      –Есенин! Есенин! Серега Есенин!
      Скоро отдельные выкрики превратились в  сплошной гул, и вся зона стала  дружно скан-дировать, наслаждаясь радостным спектаклем:
      –Есенин! Есенин! Есенин!
      От слаженных  в общем порыве  выкриков тысячи глоток встрепенулись на вышках за-стывшие от холода часовые. Отовсюду – с крыш  жилых бараков, бани, столовой и школы -  взметнулись ввысь стаи ворон. Черное облако пернатых возмущенно заорало и метнулось одной дьявольской тучей прочь за запретную полосу к железной дороге, где утонули в сне-гах проклятые Богом и судьбой  несчастные поселки Вежайка,  Уктым,  Княж-Погост…
      –Молодцы! – похвалил лейтенант Антонов оживленных зэков и,  когда они успокоились, задал ещё один вопрос:
      –По радиотрансляции колонии вы часто слышите песни Аллы Пугачевой «Арлекино», «Жил да был король Луи», а также и песню «Я долго буду гнать велосипед». Кто назовет мне автора последней песни, тому я, как замначальника колонии по воспитательной работе, дам разрешение отовариться дополнительно на  шесть рублей в магазине колонии. Итак, кто автор строк «Я буду долго гнать  велосипед»?
      Наступило гробовое молчание.  Начальство колонии – сам майор Музыченко и его за-местители по оперативно-режимной работе, инспертор оперчасти, дежурный помощник на-чальника колонии, надзорсостав и начальники отрядов - стали раздраженно переглядывать-ся между собой, выражая тем самым скрытое недовольство спектаклем, разыгранным этим москвичом-выскочкой,   эти  лейтенантом-умняком.  Было ясно, что никто из них не мог отве-тить на этот вопрос. Но и зэки тоже молчали. Кто-то из них, из задних рядов, дурашливо вы-крикнул:
      –Пушкин!
      –Кончай базар! – заорал нарядчик  колонии. По рядам пронеслись ехидные смешки,  и всё представление  могло бы закончиться официальной поздравительной речью начальника колонии в честь великого праздника страны Советов, если из  строя не раздался тихий го-лос:
      –Автор этих стихов, гражданин начальник, вологодский поэт Николай Рубцов.
      –Кто это сказал? – встрепенулся лейтенант Антонов. – Выйди из строя и назови себя!
      К белой бровке  плаца вышел щуплый, низкорослый мужчина лет сорока, одетый в длинный до колен бушлат,  обутый в  новые кирзовые  сапоги  сорок пятого размера, и пред-ставился:
     –Осужденный Гербер Павел Михайлович, срок  восемь лет, взятка…
     –Кем вы были на свободе? – полюбопытствовал  замполит Антонов.
     –Заведующим кафедрой русского языка и литературы, профессором Московского госу-дарственного педагогического института имени Ленина…
       –Осужденный Гербер! – торжественно и громко, чтобы все слышали, объявил замполит Антонов, - с сегодняшнего н дня назначаю вас заведующим библиотекой колонии!
      Произнеся эти слова, лейтенант Антонов как заместитель начальника колонии по воспи-тательной работе  совершил свою первую ошибку: нельзя, ни в коем случае  нельзя   назна-чать кого-либо  на должность, не согласуя своё решение со всеми руководителями колонии.   Да еще объявлять его  перед всем строем! Потом он вспомнит о ней, но будет поздно…
      Пораженная последними словами замполита, зона ахнула. Волна лютой черной зависти прошелестела меж длинными шеренгами и докатилась до самого последнего отряда  опу-щенных, униженных и гонимых.  Раздались презрительные свисты и выкрики. Разрушитель-ной силы отрицательная энергия обрушилась на осужденного Гербера. Он схватился за сердце, покачнулся и чуть было не грохнулся на деревянную мостовую, если бы не  крепкая, ловкая рука замполита…
      –Ух, ты! Вот это пруха!
      –Теплое местечко мужик отхватил!
      –Клёвое  место, дикая  везуха!
      –Мужик-то новенький, с прошлого этапа…
      –С виду еврей.
      –А он и есть еврей!
      –А евреям, брат, и на полюсе тепло.
      –Я их под Воркутой и в Инте только на больничке и видал, а в шахтах вкалывают одни  славяне…
      Поднялся невообразимый гвалт. Можно было подумать, что  сейчас произошла какая то  страшная несправедливость, что кого-то  чем-то  серьезно ущемили в правах,  грубо нару-шили  давно  установившийся порядок вещей.
      –Р-р-разговор-р-рчики! Молчать! Я кому сказал молчать!  Скоты безмозглые!  Овцебыки поганые! – истерично заорал начальник колонии. – Что ж вас так жаба давит?! Вы что ду-маете, нашей библиотекой должен заведовать дубак и невежа? Во  вам, засосите  хутый-гнутый! Что ж вы, сволочи, как суки, завистливой течкой истекаете?  Молчать! Я вас, живот-ных, в школу дубиной загнать не могу!  Никто не хочет учиться! Только жрать и срать, да на уроках на молодых учительниц онанировать!  Вот на что вы, павианы бесхвостые, способны! Мать вашу так!  Осужденный Гербер, иди в строй!  Лейтенант Антонов, продолжайте!
      Замполит ещё раз павлином прошелся вдоль строя и,  указывая рукой на вынесенные из штаба культурные ценности, как ни в чем не бывало  продолжил:
      –Граждане осужденные!  Колония закупила около трехсот новых книг  для библиотеки и оформила большую подписку на все основные, дефицитные журналы и газеты. Кроме того, нами приобретена музыкальная ударная установка, несколько электрогитар, сорок штук грампластинок, два магнитофона. Всё, что закуплено – всё перед вашими глазами, всё ва-ше! От вас требуется только одно – строгое соблюдение дисциплины и выполнение трудо-вого плана. Что же касается культурного досуга, то он в ваших руках. Я думаю, что среди вас найдется много талантливых людей, которые примут активное участие в художествен-ной самодеятельности нашей колонии…
      –Это всё  мечты, гражданин начальник, – раздался из строя чей-то наглый голос, - всё это богатство разворуют начальники отрядов, унесут  себе домой.
      –Для того, чтобы такое не повторилось,  данные ценности будут отданы под расписку от-ветственным лицам – культоргу, завклубом, завхозу  школы, - ответил замполит и продол-жил, – а если и они вызывают у вас сомнения, то я их могу сегодня же заменить и на их ме-сто назначить осужденных, которые пользуются вашим доверием. Кстати, если среди вас имеются самодеятельные  музыканты, певцы, танцоры, декламаторы и поэты, то сегодня таковых я жду в своем кабинете после праздничного обеда для предварительного собесе-дования. В честь  великого праздника  в столовой колонии  каждого из вас  ждет украинский борщ, котлета с картофельным пюре, манная запеканка и компот из сухофруктов. Кроме то-го, у входа в столовую каждому осужденному будет выдано по одной жирной тихоокеанской селедке! А лесозаготовительные бригады, успешно выполнившие производственный план, смогут дополнительно отовариться продуктами питания в нашем ларьке на  шесть рублей…
      –Ура! Ура!  Слава Красавчику!  Пусть всегда будет жрён, пусть всегда будет солнце! Слава замполиту! – восторженно грянула зона.
      –Тише, вы, охломы! – крикнул  лейтенант Антонов, стараясь перекричать возбужденную черную массу. –У вас есть ко мне вопросы?
      –А как же! Есть, гражданин начальник! Есть! – раздалось несколько голосов, и вопросы посыпались один за другим:
      –Будут ли активистов переводить на легкие работы?
      –Где будут проводиться репетиции?
      – Как быть с артистами-«петухами»?
      –Разве можно давать концерты вместе с опущенными?
      
      Лейтенант Антонов замахал руками:
      –Довольно! Хватит! Не все сразу! Отвечу на главное, а детали обсудим  в кабинете. За активное участие в общественной жизни и художественной самодеятельности руководство колонии будет вам писать ходатайства об условно-досрочном освобождении и о помилова-нии в первую очередь. От тяжелых работ освобождает только врач санчасти и начальник колонии. Ясно?  Репетиции пока будут проводиться в здании школы, в свободные от занятий дни, а после ремонта клуба, в самом клубе. Ясно?
      –Ясно, давно ясно! – разочарованно  за всех ответил  чей-то ехидный голос из задних рядов. - Ясно, что это сказки про  белого бычка. Но как  нам все-таки  быть с нашими петуш-ками-танцорами и певцами?  Нам ведь, гражданин лейтенант, с ними западло в одном хоро-воде водиться! Пусть они, как и раньше, в бане танцуют и поют, в своих нарядах, в париках, в бюстгалтерах и женских чулках. А чтобы с нами вместе, да еще  на сцене – нет уж, уволь-те!
      –Какая баня? Какие чулки и парики? – растерялся замполит. - Что за чепуху вы здесь не-сете?
      Мелкие смешки скоро превратились в сплошное ржанье. Зона от души забававлялась над наивным неведением Красавчика. Особенно веселилась отрицаловка, уголовники со стажем, блатные, любители мужеложства…
      – А ну прекратить балаган! Я кому сказал, скоты! Я кому сказал, паскудники! – раздался  громовой голос капитана Азарова, заместителя начальника колонии по режимно-оперативной работе. –Прекратите базар, падлы! Свиньи!  А ну, говно собачье!  Смирно! Руки по швам, говнюки!  Стоять, сволота!  Затылок в затылок!
      Капитан Азаров отделился от группы руководящего состава и стал вместе с инспектором оперчасти  старшим лейтенантом Петрухиным, по кличке «Эсэсовец», и прапорщиком Лахо-ней, по кличке «Боксер», обходить строй и делать строгие замечания стоящим перед ними  зэкам:
      – А ну, застегни верхнюю пуговицу, мерзавец!  А у тебя, паскудник, почему нагрудная бирка косо пришита? Почему твоя фамилия не видна  бирке? В изолятор захотел? Я кому говорю? Смирно! Смотри мне в глаза! Руки по швам! Вы что, отбросы вонючие, в армии не служили? А ну,  не коси глаза, капуста гнилая! Чего дрожишь? Когда дочку родную насило-вал, героем был, а сейчас в штаны наложил!  А ты, мешок дерьма, чего  пузо выставил? Подтянуть живот! Носки выровнять, сучьё!  Выровнять носки, а то оттопчу!  Я вам, падлы, устрою праздник! Была б моя воля, я бы вас  выстроил у сортира и шлёпнул бы всех до еди-ного, а трупы утопил бы в дерьме!
      Лицо капитана Азарова побагровело, и без того большие, выразительные его глаза сде-лались громадными, в них метался огонь дикой злобы и безумия:
      –Я бы  всех, всех шлёпнул!  Убийц и воров,  валютчиков, и наркоманов,  педерастов и писателей,  поэтов и музыкантов! Всех бы расстрелял, всех до единого!   Все вы – шваль и отбросы общества! По всем вам давно деревянный бушлат плачет! Вас бесполезно воспи-тывать и учить! Вас надо держать здесь вечно, пока не сдохнете. Смирно, суки!  Смирно! А ты, что лыбишься, наглая рожа? Что вылупился на меня своими наглыми фарами, «писа-тель» хренов, клеветник поганый? Читал, читал я в твоем деле твои вонючие статейки в ан-тисоветском журнальчике, читал. Как же! Диссидента из себя корчишь, а у самого целый бу-кет уголовных статей, ты вор, расхититель социалистической собственности! Ты не писатель Спилва, ты злостный спекулянт, валютчик, тунеядец!  Вот ты кто!  Ты  сдохнешь  здесь как простой уголовник, и никакой Запад тебе не поможет. Понял? Ты, паскудник,  всех наших офицеров оклеветал в своих вонючих жалобах! Кто сейчас у тебя на очереди, Спилва? Кто?  Новый замполит лейтенант Антонов? Да?  Уже собираешь на него компромат? Да?
      –Гражданин капитан, успокойтесь, – раздался из первой шеренги спокойный голос осуж-денного Спилвы, - зачем портите всем  праздничное настроение? К чему этот жуткий спек-такль при новом замполите? И незачем таким образом восстанавливать  всех против меня. Нечестно это! Все  и  без вас знают, что если человек ведет нормальный образ жизни, живет честно, по-советски, его невозможно оклеветать…
      –Молчать, продажная тварь! Знаю я тебя как облупленного! Ты всех нас, советских лю-дей ненавидишь и молишься на Запад. Вы все, прибалты недобитые, такие! Предатели!
      –Все предатели? И латышские стрелки, любимцы Ленина, тоже? – с вежливой издёвкой спросил Спилва, и по всему было видно, что этому осужденному было не впервой спорить с неистовым капитаном, что он уже привык к подобным  «воспитательным»  выходкам Азаро-ва, что в некотором отношении они, эти перепалки, на виду всего контингента  даже забав-ляли  его.
      –Молчать, отщепенец! Эй, а это еще кто там, на плацу, дерьмом расплылся? А еще один недобитый прибалт, еще один латыш – старая развалина Карклиньш! А ну, смирно, фашист! Руки по швам! Полюбуйтесь на него! Посмотрите! Все посмотрите! И вы тоже, товарищ зам-полит! Это бывший механик-водитель танковой дивизии «СС-Латвия», «лесной брат», а по-нашему – бандит! И его, этого  эсэсовца, дружки которого убили моего отца под Смолен-ском, эту фашистскую тварь на днях выпускают на вольное поселение! С ума сойти! С ума сойти от этой  нашей  чрезмерной гуманности!  Я скоро от всего этого, от этих вонючих гов-нюков  с ума сойду, не доживу до пенсии…
      –Меньше одеколон жрать надо! – раздался из задних рядов  тихий, чуть измененный, гугнивый  голос.
      –Что?!!! Кто это там вякнул?!  Ах, ты зараза! – взревел как раненый бык капитан Азаров. - А ну, падло,  выйди сюда!
      –Я знаю  кто, товарищ капитан, - с готовностью охотничьей собаки встрепенулся пра-порщик Лахоня, – это еще один «писатель», дружок Спилвы, осужденный Абт!
      –Ах, мерзавец! На вахту его!  В штрафной изолятор   на пятнадцать суток за оскорбле-ние чести  офицера МВД!
      –Это не я! Это не я! – пронзительно закричал осужденный Абт. –Гражданин замполит, это не я! Разберитесь, пожалуйста! Прошу вас! Разберитесь! Это поклеп! Прапорщик Лахоня взъелся на меня! Он меня весь срок щемит!
      –Прапорщик Лахоня! – дико заорал  Азаров. – На вахту этого мерзавца! Я после митинга оформлю на эту поганую лахудру постановление по всей форме закона! Я у тебя, Абт, матку наизнанку выверну! У тебя из всех дырок кровь бежать будет, гумозина немецкая!
      –Не виноват я ! Не виноват! – отчаянно верещал Абт, трепыхаясь в мощных лапах пра-порщика.
      –Иди, сука!
      Абт упал  на снег:
      –Не пойду!  Не пойду!
      –Вставай, гаденыш! –прапорщик из всей силы ударил его сапогом. На помощь Лахоне бросился  почти весь надзорсостав.  Четыре дюжих солдата набросились на  Абта, взяли его за ноги и  за руки, понесли к вахте…
      –Это не я! Это не я! – продолжал стенать Абт.
      –Зона! Внимание! – обратился зычным голосом капитан Азаров. –Митинг, посвященный 67-ой годовщине Великого Октября, объявляю закрытым! Всем отрядам приказываю идти в столовую для приема пищи! Зона! Смирно!  Направо! Шагом марш!
      Черная колонна колыхнулась и  тяжело двинулась. И когда под ней заскрипела, застона-ла  дощатая мостовая, на скособоченных телеграфных столбах зловеще зашуршали громко-говорители, сначала послышалась чья-то приглушенная речь вперемешку  с матом, а потом под низким серым небом во всю свою железную мощь грянуло «Прощание славянки». В гуле шагов тысячеголовой толпы,  в надсадных звуках тревожной музыки стали гаснуть отчаян-ные выкрики осужденного Абта:
      –Помогите! Спасите! Они убьют меня! Я прошу вас, помогите! Спаси-и-и…

      Колонна четким шагом прошла на футбольное поле и перестроилась у столовой: каждый отряд по два человека, затылок в затылок…
      Из подсобного помещения столовой рабочие по кухне выкатили несколько  бочек с се-ледкой и стали вышибать из них крышки. Еще двое рабочих вынесли сорокалитровую каст-рюлю с соленой килькой. Дневальные штаба около бочек с селедкой бросили на землю не-сколько старых подшивок газет  и с десяток журналов.
      Капитан Азаров скомандовал отрядам «вольно» и, оставив контингент на попечение на-рядчика и  надзорсостава, скорым шагом отправился на вахту оформлять постановление о водворении в ШИЗО на пятнадцать  суток осужденного Абта. За ним, сдав книги и музы-кальные инструменты в библиотеку и в клуб, отправилось в штаб руководство колонии.
      Нарядчик со своими помощниками быстро установили график праздничного обеда. Пер-выми в столовую стали заходить отряды  лесозаготовителей и обработки  древесины на нижнем складе, за ними  бригады грузчиков и механизаторов, и самыми последними – хо-зобслуга  зоны, а потом  отряд № 8, отряд опущенных. Каждому отряду на прием пищи от-вели не более пятнадцати минут. А иначе и быть не могло. За всё надо платить, и за про-должительный «концерт-митинг» на плацу – тоже! Через два часа наступит долгая полярная ночь, и дневной свет, как морок и бред, забрезжит только завтра не ранее десяти часов ут-ра…
      Ожидающие своего захода в столовую отряды разбились на группки, блатные уголовни-ки ушли к себе в теплые бараки: праздничный обед им, каждому персонально, принесут шныри-шестерки. Барам и господам зоны западло  хавать  с мужиками и суками.  А  работя-ги, в предвкушении вкусного обеда, курили, щелкали семечки, лениво обсуждали новости дня. Кто получил селедку, слушали музыку, кто стоял в очереди за рыбой, ревниво смотрели на тех, кто уже  отоварился,  – им казалось, что  другим досталась самая крупная и жирная селедка. Но все равно у многих на душе  было хорошо и спокойно. Вот если бы так было всегда, тогда бы и срок было бы легче тянуть.  Плохо, что мало таких  красных дней в ка-лендаре,  таких относительно сытых и благополучных. Вот взять, например, сегодняшний день. Чем он особенный? А тем, что он  день выходной,  что он выдался мирным, он сулит сытость и покой. Даже люди сегодня стали добрей и мягче. И даже орущие репродукторы не так раздражают, даже эта  дурацкая, всем осточертевшая песенка,  «Арлекино» и этот  лай овчарок за запреткой, и даже карканье  наглых ворон. Такие редкие дни вселяют в людей бодрость и надежду на лучший исход в судьбе: ''Ничего, жить можно. Худшее позади, не та-кое переживали, даст Бог, всё устроится''…
      И вдруг смолкла песенная свистопляска в репродукторах, на минуту возникла оглушаю-щая тишина, в динамиках послышалось шипение, чье-то ровное дыхание, а потом  чистый, хорошо поставленный голос прокатился над зоной:
       –Внимание! Внимание! Говорит заместитель начальника ИТК-15 по политико-воспитательной работе лейтенант Антонов. Граждане осужденные, прослушайте объявле-ние. Сегодня в 20 часов в клубе колонии будет демонстрироваться зарубежный, цветной, художественный фильм «Генералы песчаных карьеров».  Прошу во время демонстрации фильма соблюдать дисциплину и общественный порядок. В случае возникновения беспо-рядков, драк и хулиганских выходок я впредь не буду демонстрировать вам зарубежные фильмы. Сегодня впервые в истории  колонии за порядком в кинозале будете следить вы сами!  А сейчас прозвучит на русском языке песня из этого фильма, записанная на студии «Мелодия».
      Рвущая душу песня, песня-упрек, понеслась над  печальной юдолью:

                Из ресторанов, из роскошных вилл,
                Отвсюду  бьет слепящий свет.
                Я умирал, я есть просил,
                А вы смеялись мне в ответ!

      У бочек с селедкой возникло замешательство, стихли разговоры. Все жадно вслушива-лись в слова этой песни-плача, песни-жалобы всех униженных, никому не нужных, забытых,   брошенных миром. Никто не ожидал от нового замполита такого праздничного подарка, та-кой пищи духовной. Верить или не верить?  Уж не сон ли это?  Особенно оживилась  жду-щая свою селедку «гнилая интеллигенция» зоны, придурки из хозобслуги и специалисты нижнего склада…
       –Нет, ребята, что ни говорите, но не случайно послан в нашу зону этот замполит Анто-нов, ох, не случайно, скажу я вам, - тихо проговорил завхоз школы Алик Семенов.–Грядет большая реформа в системе МВД!  Будет большая амнистия! Вот увидите!  Недаром, не для показухи наша страна подписала недавно  в Хельсинки международное  соглашение по со-блюдению прав человека! Недаром! Нас ждут большие перемены!  И замполит Антонов –это первая ласточка!..
      –Какой же все-таки ты наивняк, Алик! – перебил его Вилли Спилва. – Отсидел две трети срока, а рассуждаешь как  новичок-первогодка. Пора бы тебе уже научиться видеть людей насквозь! Кто такой Антонов? Один из когорты  комсюков и молодых коммунистов «нового типа».  Он – карьерист  с дальним прицелом, один из тех комсюков- «пенкоснимателей», кто сейчас вбивает серебряные костыли на  БАМе, возводимом армией зэков-«химиков». Как они там ударно трудятся,  мы знаем: соединят два звена, вобьют  несколько символических костылей, получат правительственные  награды и сматываются быстро  оттуда в теплые места на повышение. Такой же тип и Антонов, ему достаточно пробыть здесь года два, не больше, чтобы показать себя. А потом он едет на материк, защитит диссертацию и станет начальником  крупного управления МВД.  Диссертацию ему напишут в зоне, здесь  доста-точно ученых-«негров». Они  ему за лишнюю пайку и свиданку и материал соберут, и обра-ботают его,  и реферат напишут, и рукопись подготовят!  Да кому я говорю! Всем известно, сколько ты курсовых работ написал нашим  операм-студентам. Ты уйдешь на поселение, те-бя заменит осужденный  профессор Гербер…
       – Для такого умного, толкового, молодого человека  мне приятно будет написать что-нибудь толковое без всякого гешефта, – осторожно заметил Гербер.
      – Не будем больше говорить о бескорыстии. Здесь, скажу я вам, о нем рассуждать даже неприлично. Ну, куда, куда ты, дорогой мой профессор, денешься. Ты уже в возрасте, часто болеешь, тебе нужно нормальное питание, срок у тебя восемь лет.  Ах  и  ох! А черт не  сдох!  Нас всюду подстерегает господин Случай со своей матушкой Судьбой  и капитан Аза-ров с «кумом»!
       –Что-то сегодня Азаров был не в духе. С чего бы это?  Неужели всему виной похмель-ный синдром? – полюбопытствовал  Паша  Гербер.
      –Нет. К сожалению, нет. Причина иная, – с ироничной усмешкой  вздохнул Спилва и стал пояснять, - Всему виной  его жена – завмаг поселка. Она оказалась растратчицей,  сумма растраты превышает десять  тысяч рублей, соответственно ей корячится  срок до десяти лет лишения свободы. Азаров залез в долги, собирает деньги, берет взаймы у всех офице-ров. Чтобы набрать нужную сумму, он экономит на всем, распродал самое ценное, что здесь приобрел, но этого мало. У него нет денег на водку,  и он перешел на одеколон, который изымает у зэков.  Вот такие у него  дела…
      -Ух, ты! Надо же! – удивился  Паша и добавил печально. - Мне стало жалко этого капита-на…
      –Жалей! Жалей овца волка! – возмутился Спилва. – И откуда у вас, русских, эта бабья, слюнявая рабская жалость к  этим садистам?
      – Я – не русский, я –еврей, – печально заметил  осужденный Гербер.
      – Да? Неужели? А я-то, идиот, и не заметил! – дурашливо хохотнул Спилва и  добавил  назидательно. - Ты, Михалыч, такой же еврей, как я буддийский монах! Ты – советский, рус-ский еврей! И этим всё сказано! Ха! Нашел, кого жалеть! Ты лучше бы моего друга, немца Абта, пожалел, ни за что мужик пострадал. Не он оскорбил Азарова! Не он! Мы должны сде-лать все возможное, но  вытащить его из трюма! А просто  жалеть – пустое дело! Пожалей лучше, Михалыч, своё больное сердце, свою  супругу и больную дочь…

      У бочек с селедкой возник скандал.  Его устроил завхоз отряда опущенных «Манечка», он же  осужденный Маникин.
      –Митрич, а Митрич, ты, почему не любишь наших девочек? – пронзительным женским голосом затараторила  «Манечка», отчаянно жестикулируя и виляя своим тощим задом. – Ты, почему не выдаешь нам селедку? На каком основании обижаешь  обиженных?
      – А она вам, педерастам  вонючим, не положена! – сурово отрезал заведующий столо-вой  осужденный Ларькин.
      –Как это? Как это, «не положена»?! – гримасничая и отчаянно заламывая руки, возопила Манечка, - Ведь  на плацу  новый замполит ясно сказал, что всем, на каждое рыло  будет выдано по одной селедке!
      –Мало ли что сказал  замполит, у него служба такая! А нарядчик приказал мне выдать  вам, петухам, вместо селедки балтийскую кильку!
      –Вместо жирной селедки тощую кильку? Па-а-а-чему? – истошным голосом  взвыла «Манечка»  на все футбольное поле.
      –Да потому! Разве четыреста грамм кильки на каждого петуха  мало? Обожраться  мож-но! – возразил Ларькин.
      –Мало! У меня в отряде  сейчас сорок две девочки, из них десять свеженьких! Молодень-ких! Им необходимо усиленное питание. А ты мне кильку суешь!  У тебя совесть есть?
      –Сегодня  ночью  тебя ждет пополнение, еще трое молоденьких  придут жить в петуши-ный барак, вот они и угостят тебя жирной селедкой, - лениво заметил Ларькин.
      –Тебе видней, Митрич, тебе видней, - громко затараторила  «Манечка», стараясь при-влечь  к себе внимание стоящих в очереди  осужденных  из отряда хозобслуги, - новеньких утешим, обогреем, пропишем. Но, на мой взгляд, сейчас не время нашим похотливым сла-столюбцам увеличивать гарем зоны, ох, не время, Митрич, ой, не время…
      –Заткни свою сосалку, сука рваная! – рявкнул Ларькин. – Забирай пуд кильки и вали от-сюда, а то в землю врою!
      –Но в котле два пуда! – отчаянно вскричала «Манечка». – А кому  отдашь остатки?  При-дуркам?   Бездельникам? Это же полнейшая дискриминация…
      –Обойдешься!
      –Нет, не обойдусь, – горой встала «Манечка» за общие интересы своих подопечных, - если ты, Митрич, идешь на замену, то она должна быть справедливой. Я тоже считать умею, даже лучше тебя, хотя у меня и театральное образование! Смотри: каждая крупная селедка, а она вся крупная, весит четыреста грамм, а иная даже больше! А килька вся ржавая и мел-кая, одни глаза и хвост! А поэтому будь любезен, выдать на каждую девочку по восемьсот грамм кильки. Только так! Или беру всё или ничего!  Мы выполняем в зоне самые грязные работы, мы проводим концерты, веселим и ублажаем зону во всех отношениях! Вот возьму и сорву в клубе праздничный концерт. Мне это как два пальца намочить! Сейчас пойду к Красавчику и «обрадую» его! А там посмотрим, кто сегодня в силе: замполит или нарядчик! А заодно Красавчик с «кумом» выяснят, кому это ты, Митрич, решил загнать налево целый пуд кильки!
      На шум, поднятый «Манечкой» около бочек с селедкой, из сапожной мастерской вышел главный зэк колонии – нарядчик. Он был обут в белые бурки,  на нем была телогрейка на меховой подкладке, а на голове ладно сидела  шапка вольного образца. Не спеша и величе-ственно  он подошел к Ларькину, молча выслушал жалобу «Манечки», тяжелым взглядом окинул  толпу и, заметив в ней расконвоированного осужденного мастера Спилву,  завхоза школы Семенова и несколько придурков- «интеллигентов» из последнего московского этапа,  негромко распорядился:
      –Ларькин, кончай хипиш, кончай базар. Отдай всю кильку петухам. А с «Манечкой» я сам разберусь. После праздников…
    
      Два обиженных  дюжих  молодца  легко подхватили за ручки алюминиевый  котел с киль-кой и радостно, бегом понесли его в свой барак. Их радость была понятна: им, и только им, принесшим добычу,  позволено её делить, точнее, распределять между собой. Ах, эта слад-кая власть распределителя разных благ, заветная мечта каждого советского человека. Власть Бога  дарующего,  щедрого, всемогущего кормильца. Не тот, кто вырастил хлеб, кор-мит нас, а тот, кто его нам выдает.  Это звучит дико и нелепо, однако  ни у кого уже сотни лет не вызывает сомнений.   «Кормилец ты наш»! –   благодарно  кричат   труженики  тем,  кто за всю жизнь ничего не взрастил и не произвел, а только и знал,  что распределял  то, что недавно отнял у других…
      Между тем  очередь за селедкой быстро редела, а скоро и совсем растаяла, в бочках в рассоле плавали несколько раздавленных рыбешек, половинки, хвосты и головы. Работники столовой не стали вынимать их,  опрокинули бочки на снег, и остатки жирной, тихоокеанской селедки  стали  жадно подбирать и засовывать воровато в карманы какие-то  обросшие, чу-мазые, издающие зловоние, зэки.
      –Кто они? Бичи зоны? –  робко спросил Паша Гербер  Спилву, который аккуратно заво-рачивал  свою праздничную селедку  в  местную газету «К честной жизни».
      – Не обижай бичей, профессор!  Бичи – это  нормальные люди, ушедшие из неразумного общества. А это – бомжи, то есть люди,  не имеющие постоянного места жительства в зоне. Это  – наши сумасшедшие, которым нет места даже в петушином бараке, в ШИЗО,  в ПКТ, нигде!  Они днюют и ночуют на чердаках жилых бараков, нигде не работают, питаются от-бросами. Администрация колонии считает их симулянтами, злостными отказчиками. Им ме-сто в доме дураков, но нужна  психиатрическая экспертиза, их нужно срочно отправлять специальным, отдельным этапом в Сыктывкар, а это дело накладное и хлопотное для  ко-лонии, выгоднее их здесь держать в качестве  животных-растений, пока они не  сдохнут от дистрофии или других болезней. Это же простейший закон советской экономики: экономь на  стройматериалах,  береги инструмент, но не береги  людей!
      Но   не успел  Спилва  закончить свою мысль, как  вдруг над футбольной площадкой по-слышалось шипение репродуктора,  и над зоной зазвучал волшебный, волнующий каждого зэка голос прапорщика Совы, главного хозяина комнат длительных  свиданий:
      -Внимание! Осужденные Мерзликин Валентин Павлович и Семыкин Александр Петрович, срочно  явитесь на вахту! К вам приехали  родственники! Осужденные Мерзликин и Семы-кин, срочно явитесь на вахту…
      Прапорщик Сова трижды повторил своё объявление, сразу же после него на полную мощь  грянула на всю колонию и на весь поселок Вежайка песня на стихи Николая Рубцова:

                Я буду долго гнать велосипед,
                В глухих лугах его остановлю.
                Нарву цветов и подарю букет
                Той девушке, которую люблю.

                Я ей скажу: «С другим наедине
                О наших встречах позабыла ты,
                И потому на память обо мне
                Возьми вот эти скромные цветы».

      А зона отдыхала, насыщалась, кайфовала. Один за другим вываливались из дымящей теплым паром  двери столовой отяжелевшие, опьяневшие от праздничной пищи зэки, выхо-дили, дышали свежим морозным воздухом,  останавливались, слушали наивную, светлую песню и  не спеша разбредались по своим баракам.  Там они заварят чифирок, улягутся на свои  шконки и будут слушать по радио  свежие пластинки, привезенные  новым замполи-том. А кто-то будет  составлять письма родным, успокаивать их, сообщать, что  жив, здоров Иван Петров,  что всё нормально, всё в порядке, что жизнь в неволе могла  сложиться  на-много хуже.
      Короткий  северный  день уходил, на смену ему плотным кольцом со стороны тайги над-вигалась полярная ночь.
      Опустела главная улица зоны.  И лишь  по узким тропинкам, ведущим от жилых бараков к столовой,  воровато прошмыгивали  шныри-шестерки.  Они продолжали  разносить  обеды  для своих блатных господ.
      А на футбольном поле, по утоптанному периметру, ходили и ходили  кругами семь чер-ных фигур. Это  «придурки-интеллигенты», не желая сидеть после сытого обеда в душных и шумных бараках, предпочли гулять на свежем воздухе  и всё говорили и говорили и никак не могли наговориться.  Десять кругов, двадцать, тридцать, шестьдесят. Пожалуй,  уже вёрст шесть отмахали, но никто из них  не устал, всё говорят, спорят, размахивают руками, стара-ясь перекричать  ревущие на полную мощность лагерные  динамики. Вот уже зажглись фо-нари на столбах и ослепительно ударили своими лучами прожекторы на запретной полосе…
      Так бы и ходили  кругами  эти «интеллигенты» до самого ужина, если бы не открылись вдруг лагерные ворота и в жилую зону  по узкоколейке, ревя мощным мотором и тревожно сигналя,  влетел санитарный мотовоз. Не  замедляя ход, он  промчался на скорости по глав-ной улице  и пронзительно заскрипел тормозами перед громадным штабелем дров, как раз напротив входа в санчасть. И сразу же, в одно мгновение, оттуда выбежали зэки-санитары с носилками, на которых лежал завернутый в два одеяла больной. Солдаты приняли на мото-воз носилки и задвинули их в просторную, теплую кабину. Мотовоз  мощно рявкнул, дал три сигнала и ринулся вон  из лагеря в поселок к главной железнодорожной магистрали «Кослан – Микунь», чтобы успеть к местному пассажирскому поезду.
      Дежурный помощник начальника колонии вышел из санчасти, подозрительно посмотрел на глазеющих поблизости придурков- интеллигентов и приказал грозно:
      –Вон отсюда!  Всем разойтись  по баракам!  Чего глазеете? Вам что, делать нечего?  Я  кому сказал?!  Вон!
      Дружная семерка стала послушно расходиться, осужденные  Семенов и Гербер пошли в школу, где расположилась библиотека  зоны.
      –Скажи, кого это увезли сейчас на центральную  больничку? – спросил библиотекарь зо-ны завхоза школы.
      –Матроса Шеина. Он год просидел  на  Владимирской крытке. Там потерял здоровье. Там из него сделали уголовника. Он у нас недавно. Он обречен, срок  восемь лет. О нем иногда вспоминает радио «Свобода» и  «Немецкая волна».
       –Что же этот матрос натворил?
       –Участвовал в выступлении военных моряков против ЦК КПСС  на большом противоло-дочном корабле «Сторожевой» в Риге…
      –Да ну?! – испуганно воскликнул Паша Гербер. – И за такое политическое преступление его  не  расстреляли?! Оставили в живых? Быть такого не может! Послушай, а как ты об этом  матросе узнал? Откуда? В такой яме, в такой черной дыре сидим…
      –От верблюда. От деда Лазаря Моисеевича!  Дед в курсе всех тайных и явных внутрен-них и мировых событий. Он жутко информированный, интересный, образованный  старикан. Его здесь все очень уважают, особенно Вилли  Спилва, - пояснил Алик Семенов.
      –А кто на самом деле Спилва?
      –Латышский диссидент, инакомыслящий, дальний родственник бывшего президента буржуазной Латвии  Улманиса. Спилва – лучший автомеханик зоны и всего поселка, слесарь высшего разряда, токарь, фрезеровщик, электромеханик, одним словом, Левша Княж-Погоста, мастер, золотые руки. Менты его уважают, боятся и ненавидят. Он плохо кончит, Павел Михайлович! Вот увидишь!
      -А я то думал, что на усиленном  режиме сидят одни  рецидивисты, воры в законе, поли-цаи, бандиты,  власовцы, бандеровцы, «лесные братья», эсэсовцы, – вздохнул  профессор Гербер.
      –Такой  контингент был  раньше, лет эдак  пятнадцать назад. а сегодня  в зонах, подоб-ных нашей, совсем иной состав: восемьдесят процентов составляют «бытовики» – хулиганы, грабители, насильники, ревнивые убийцы. В последнее время к ним  добавились валютчики, растратчики, расхитители  социалистической собственности, хозяева подпольных цехов, спекулянты,  злостные тунеядц,  аферисты и мошенники высокого полета, сбытчики нарко-ты. 
      А государственных  и военных преступников, изменников и врагов народа становится все меньше и меньше, они умирают или здесь, или на вольном поселении, в ссылке. Таких в нашей зоне осталось очень мало – человек десять наберется не больше, они уже давно стали нас живыми  музейными экспонатами. Взять хотя бы «эсера-террориста и троцкиста» деда Лазаря или «механика-водителя танковой дивизии «СС-Латвия» Альберта Карклинь-ша!  Вот уж  кто на самом деле живые свидетели «времен Очаковских  и покоренья Крыма»! Послушаешь их рассказы, потом целый месяц голова  кругом  идет!. 

      Осужденные Семенов и Гербер  вошли  школу. Зона опустела. Но продолжали реветь репродукторы, оглашая угрюмые окрестности звуками, полными агрессивного веселья и оп-тимизма. Подул ветерок, и стало заметно холодать.
      На угловой вышке, что стоит близ школы, зябко ежился часовой, рядовой войск МВД На-дир Бедирханов. Его орлиный нос посинел, скрюченные в хлопчатобумажных  перчатках пальцы   ноют  от холода, онемели в кирзовых сапогах ноги. Он с тоской смотрит на опус-тевшую зону, и в его отупевшей от долгой вахты голове  лениво ворочается  одна и та же идея-фикс, мечта:  увидеть  родной Дагестан, свой аул, родителей…
      Ну,  хоть бы один, хоть кто-нибудь из этих проклятых зэков сошел с ума или обкурился наркоты и сдуру бы полез на  колючую запретку!  Хоть бы один!  И не когда-нибудь, через месяц-два, а именно сегодня!  Тогда бы он, Надир Бедирханов, один из самых метких охот-ников своего аула, выпустил бы в этого безумного зэка, двуного, черного архара несколько  пуль и был бы  за это награжден месячным  отпуском.  Вах! Вах! Целый месяц быть в ауле, спать в теплой сакле, есть до отвала  шашлыки,    пить виноградное вино!  Изредка видеть свою будущую невесту, маленькую девочку Ашат! За неё нужно будет ещё  отдать калым – сорок овец! Они, эти сорок овец, уже него,  у  Надира, были, уже можно было бы засылать сватов-кунаков, но вот надо же беде случиться, этой проклятой службе в подлых войсках МВД!…
      Ну, хоть бы кто-нибудь бросился  на  запретку! Неужели не случится  этой праздничной ночью  такого чуда? Неужели  нужно ждать прихода  весны, когда многие зэки начнут схо-дить с ума по свободе и по женщинам. Когда  с лесных делянок сойдет снег. Когда можно будет за две пачки чая  обмануть  какого-нибудь доверчивого зэка-первоходку и попросить его собрать за флажками оцепления  на болотных кочках прошлогоднюю клюкву… И там, на болоте, пристрелить его выстрелом в спину «при попытке к бегству». Весна.  До неё еще долго. Зима только начинается.  До весны надо еще дожить и самому Надиру…
      Ему самому надо не сойти с ума. В его батальоне собрались очень плохие люди, осо-бенно солдаты-«старики», старослужащие. Среди них много  извращенцев и пьяниц.  Вчера они в казарме пустили  по кругу молоденького солдатика из Таганрога,  «маменького сыноч-ка».  Над ним, Надиром, тоже издеваются, но боятся трогать его – джигита и охотника.  Кто, какой дурак сказал, что армия закаляет юношу, делает из него мужчину?  Может, и есть та-кие части в Советской Армии, но только не  здесь, в МВД. Здесь то же самое, что и в лагере, научишься всему плохому, не закалишься, а ипортишься, станешь гнилым.  Напрасно, ох, напрасно он, Надир, когда его военком отловил в горах, напрасно он  тогда не откупился от службы  и согласился  служить во внутренних войсках. Лучше бы он тогда отказался служить вообще. Ну, сколь бы ему за это дали как представителю маленького народа?  Три года? Да лучше в лагере сидеть, чем ему, джигиту, носить эту позорную форму, мучиться в этой во-нючей  яме, которая еще хуже лагеря! Аллах! Аллах!  Если Ты есть, услышь меня, помоги мне, пошли   этой ночью на запретку какого-нибудь безумного зэка! Прошу тебя! Аллах  ак-бар!
      «Но снова в поздний час,
                когда туман сгущается и грусть,
                она пройдет, не поднимая глаз,
                не улыбнувшись даже. 
                Ну и пусть...» 
                –  ревели надрывно  мощные  динамики.
      Отчаянный и  печальный голос  летел из  репродукторов над  ослепительно ярким,   и    угрюмым периметром  зоны.
      А часовой Надир Бедирханов,  в который раз, слушая эту новую, а потому и приятную песню, думал: «Нет! Нет, не джигит написал эту песню: женщину надо брать силой и никому её не отдавать»!
      До смены караула оставалось ещё четыре часа. Целая  вечность.