Душа страданиями прозревает - 1

                ДУША  СТРАДАНИЯМИ  ПРОЗРЕВАЕТ

                ***
     Едем дорогою через деревню, названия которой не запомнила. Жарко, очень пить хочется. Просим водителя остановить автобус у колодца. Останавливаемся. Дверь автобуса распахивается. Мы спешим покинуть душный салон, чтобы хоть немного размяться и воды колодезной попить.
     Колодец новый, аккуратно, добротно сработанный. Шалашиком крыша над ним, ворот, цепь, новое ведро на крюке висит. Двустворчатая крышка накрывает колодец, а на этой крышке спит, растянувшись во всю длину, пятнистая кошка.
     - Ну-ка, подружка, слазь… - обратился к кошке мужик из нашей команды, первым подошедший к колодцу.
     - Не трогай кошку! Пусть спит…
     Услышав эти слова, мы удивились и оглянулись на голос. По дороге шла женщина с пустыми вёдрами, но почему-то к старому колодцу, что двумя дворами дальше по дороге. Женщина тут же ответила на наш немой вопрос.
     - Вон, видите дом? Люди там жили. Недоглядели однако, их ребёнок утонул в этом колодце… Теперь этот дом брошен. Хозяева уехали из села, а кошка с того печального дня от колодца не отходит. Зимой тоже на крышке колодца сидит…
     Мы сочувственно кивали головами и, вздыхая, потянулись следом за той женщиной к старому колодцу.

                ***
     Июньское лето на спокойной реке, по всему видать неглубокой, но довольно таки широкой с игривыми гребешками волн, с белоствольными берёзами по пологому берегу. Вдоль берега слегка в траве выделяется тропинка, огибающая деревья и камышовые заросли. Берёзовая роща навевает прохладу, разбавленную птичьим щебетом, размеренным кукованием вещей птицы и далёким постукиванием дятла.
     С другой стороны реки, где за редкими вербочками расстилается поле, рокочет трактор. По дороге, за лязгающей по ухабам машиной, длинным шлейфом ещё долго в воздухе держится жёлто-серая пыль.
     Мужики с косами на плечах идут рядком по тропинке к речной заводи. Там, в долине – сочная трава, ромашковый Рай.
     «Как же хорошо и вольно жить в сельской местности! Речка, птички поют…» - часто думают приехавшие отдохнуть «на природе» городские жители. И только выходцы из села знают цену просоленной от пота рубахе и глотку холодной воды из кувшина, принесённой заботливой дочуркой…»

                ***
     Ох и место грозное спроворила видимо в гневе матушка Природа на реке, продувное, неуютное, разбойное!
     Речка хоть и неширокая, но быстрая, в беге своём клокочущая. Берега рваные, обшарпанные. Даже клубящийся туман не может прикрыть вывороченную плоть корней на боку лежащих деревьев по обеим сторонам до безумия рассерженной реки.
     Выглядывающие из воды камни и те, которые припорошил ночной снег, словно обломки разваленных строений. Сломанные ветром ветки, принесённые водой, запутавшиеся в лабиринтах камней, обледенели от водных брызг, теперь выглядели скованными призрачными цепями пленниками.
     А вода в реке бурлит, клокочет так надрывно и угрожающе, что рядом говорящего человека не слышно. Клочковатый туман поднимаясь, достигает бледно-жёлтых солнечных лучей, успокаивается и теряется в вышине.
     Мы же карабкаемся вверх, цепляясь за ветки кустов, медленно, но всё же взбираемся по изувеченному стихией берегу, ближе к солнцу, к покою. Всего в нескольких шагах от кромки берега шум воды гораздо тише.
     Мы шли не спеша, по ровной местности, молчали. Нам теперь казалось, что мы побывали в Аду, а теперь перенеслись в Мир Радости и Покоя.

                ***
     Всей семьёй едем в город за покупками. Уже на полпути дождь захватил, да с сильным ветром. Но вскоре ветер утих, а дождь – стеной. Пришлось остановиться и на обочине переждать непогоду. Гром прямо над головой гремит, как змеи шипучие молнии мерцают. Так и жалят, даже глазам больно в окно смотреть. Я закрыла лицо руками и мысленно у Бога помощи просила…
     Через какое-то время туча в сторону леса ушла, солнышко выглянуло. Едем дальше, радугой любуемся. У дороги на лугу стадо коров пасётся. Два пастуха в дождевиках у края дороги стоят, на горящее дерево смотрят. Подъезжаем ближе, останавливаемся. Сами на то дерево смотрим.
     - Не уж-то молнией?..
     - В это дерево каждое лето молния бьёт. Смотрите, - пожилой пастух показывает рукой, приглашая посмотреть вокруг, - сосны, ели, лиственницы. О-он, какие громадины! Один ясень, непонятно как тут вырос, да видать чем-то Небу не угодил. Карает его небесная сила огнём, но не до смерти. Видите, не всё дерево горит, а изнутри ствола огненные языки. Трава под деревом от дождя мокрая, а горит…
     Посмотрели мы, подивились такому несчастью и дальше поехали. А на обратном пути, уже под вечер, опять остановились на том же месте. Коровы и пастухи ушли в село. А ясень стоит, листья на нём зелёные, а ствол толстого дерева, как будто снарядом прострелен, осталась большая обугленная дыра. Ниже её ещё две обугленные раны поменьше и чёрная трава, почему-то не рассыпалась пеплом, а торчит из земли.
     Странно как-то…

                ***
     Ехали мы через поле в маленьком автобусе. Дорога ровная, свежий асфальт чернеет, как  начищенное голенище солдатского сапога, а водитель почему-то хмурится и ворчит что-то себе под нос.
     - Чего он?.. – перешёптываются пассажиры.
     - Да кто ж его знает! Наверно есть на то причина. Сиди и молчи, а то нарвёшься…
     Этот разговор я слышу у себя за спиной. Через какое-то время мне кажется, что я начинаю понимать причину плохого настроения водителя.
     Водитель видимо родом из этих мест или просто из сельской местности. Может быть и самому в своё время в поле работать приходилось и теперь смотреть на сельхозугодия, где нерадивый хозяин землю-матушку обижает – тягостно ему на душе.
     Вот она – ширь степная, предзимним заморозком крупно просолена. А по полю, то там то сям в огромных рулонах, то ли сено, то ли солома чернеет… Поди дождями моченая, ветрами дёрганная, а теперь ещё и подмороженная… Небо меж тем низкими тучами хмурится, того и гляди крупный снег повалит, тут у крестьянина даже каменное сердце слезой изойдёт.
     Вздыхает худенький старичок, сидящий в другом ряду. Его дочка что-то ему горячо шепчет на самое ухо, а он от этого её рассказа в сердцах по подлокотнику сухеньким кулачком стучит.
     Я смотрю, как люди реагируют на бесхозяйственность и думаю: «Не-ет, уехавшего в город сельчанина не перековать. Он на природе вырос, душой к земле прикипел и болит теперь его сыновняя душа, ох как болит…»

                ***
     На недавно выкопанный колодец на обочине сельской улицы у высокого забора, с тонким и редким штакетником, я смотрела более получаса. Просто сидела в машине и поджидала своих попутчиков и, скучая, смотрела в окно. Колодец – это всё, на что можно было смотреть с интересом.
     Солнце уже зашло за вросшие в землю дома от времени, а может это мне так показалось в результате наметённого за зиму снега. Стройные дымы поднимались в вечернее, слегка по горизонту порозовевшее небо. Старые тополи, на соседней за огородами улице, слегка покачивали ветками, убаюкивая мартовский вечер. И вот этот колодец, притулился к самому забору, словно предмет из другого мира, принесённый в сельский пейзаж. Выкрашенный колодец в травянисто-зелёный цвет. Искусно сработанная крыша напоминает свёрнутый треугольником большой лист лопуха. По всему видно, что мастер с широким воображением художника. А в общем-то колодец как колодец. Объёмное бетонное кольцо выступает над землёй. Наверное, вглубь таких колец штуки три. Ещё не истерзанный цепью ворот, изящно изогнутая рукоять ворота. Дверка, как слуховое окно в лопушиной крыше, раскрыто настежь. Те, кто доставал из колодца воду, особо не заботились о поившем их колодце. Ледяные наросты бугрились на самом колодце, на скамейке, на которую ставились вёдра. Оледенела тропинка, ведущая к вихляющей колеями дороге. То ли мужики в селе перевелись, то ли хозяйство вести разучились…
     Я мысленно сравнила колодцы моего родного села, стены которых выведены из камня, любовно обсаженные деревьями, увитые, где хмелем, а где диким виноградом, и этот колодец, прижавшийся боязливо к забору робким сиротой, в одежде из чужого плеча. За колодезную ручку брались многие, только руки эти были холодными, чужими, как эти ледяные наросты… Придёт лето, может рядом кто-то посадит деревца, а может сами вырастут и через пару лет приятно будет посмотреть на это место…

                ***
     Давно это было. Мои дети ещё маленькими были. Собрались мы в сад, вернее я с детьми. (Мужу «некогда»). Понятно, что сумки надо нести, детей за руки вести. Младший сынок «на ручки» просится. Тогда ещё своей машины не было и садовый автобус тоже не ходил. Одна только дорога силы вымотает… Одним словом – остались мы в садовом домике ночевать. Печку натопили. Дети смотрели-смотрели на огонёк, да так и уснули. Я укрыла их и сама с краешку легла. Под утро оставшиеся дрова в печку сложила. Собралась в сарай за дровами идти, но вот незадача: дверь не могу открыть. Грешным делом подумала: может, кто вздумал пошутить и дверь чем-то подпёр?.. Пошла в окно смотреть. Тюль отодвинула, глянула, да так и осталась стоять с открытым ртом. Только-только светает. Но, что это? Вчера ещё лето было на дворе, а нынче – ледяное царство! Вся растительность в ледяные скафандры одета. На какой листик, на какой цветочек ни посмотри – стеклянный сувенир. Красиво, глаз не отвести. И только потом до меня «дошло», что вся растительность замёрзла, а значит – пропала.
     Но тут же следом мысль: как я с детьми домой добираться буду? И только третья мысль внесла ясность: дверь примёрзла…
     Раннее утро. Дети безмятежно спят и я, махнула на всё рукой, «что случилось, то уже случилось», тоже к ним легла. А часа через два наш папочка в сад пожаловал. Двери к тому времени оттаяли. В огороде мокро, какая ж тут работа? Подождали, пока солнышко немного землю прогреет и домой пошли.
     Оказалось, что не везде, ледяной дождь прошёл, только нашим садам досталось… Урожай особо не пострадал, ведь уже август на дворе стоял, только помидоры подморозило…
     Дети не помнят этот случай. А я помню и молю Бога, чтоб такого больше не повторилось.

                ***
     Вороны бродят по двору.
     Снег растаял, солнышко щедро пригревает. Я шла из магазина и на пару минут решила задержаться и посидеть на скамейке в нашем дворе, под окнами своей квартиры. Сижу, дышу воздухом, пахнущим прелью, сырой землёй и ещё чем-то неуловимо новым, что приносит ветер с загородных полей. Смотрю на ворон, которые похаживают близко от меня, не чувствуя в моём лице никакой для себя опасности.
     «Да, ладно! Пусть себе ходят… Им же надо где-то ходить, - думаю я. – Но как же они нагло вышагивают… Когтистой чёрной лапой так самоуверенно наступают на ещё неметёную землю, как будто загребущей пядью меряют дворовую территорию. А в глазах хищные намерения. Ничто живое от этой поганой птицы не укроется… О-о-о, сумка моя заинтересовала чёрную подругу… Вот зараза носатая… Кыш! Ну, ты посмотри, я уже ей не указ… О-о, вот вам и «здрасте!», - ещё две вороны подошли, крылатая банда собирается. Пора уходить восвояси, а то кто их знает, на что эти разбойницы решатся в следующую минуту. – Кыш, кыш отсюда! – Нет, это тебе не курицу напугать, не уходят. Я иду к подъезду и они за мной следом идут. Совсем обнаглели…»

                ***
     Я ехала в автобусе. Дорога меня утомила своим однообразным пейзажем за окном. Вдали виднелись чем-то засеянные поля, перелески, прямо среди поля возвышается большой камень красного гранита, а вокруг него, пытаясь прикрыть его наготу, растут берёзки. Ближе к дороге зеленеют заросшие бурьяном огороды, почерневшие, донельзя разрушенные заборы и полуразобранные избы.  Кругом безлюдье и запустение. Грустно и горько смотреть на вымирающую деревню. В глубине души уже смирилась с этим человеческим равнодушием, в некоторых случаях – преступным равнодушием. Теперь просто смотрела в автобусном окне «грустное кино» печальным взглядом и сдавленно вздыхала.
     В какой-то момент в салоне автобуса оживлённо зашевелились пассажиры. Это были нарядно одетые старушки в беленьких платочках, и этим имеющие некоторое сходство между собой. Люди готовились к выходу из автобуса.
     «Неужели в этом забытом краю остался ещё обитаемый уголок?» - подумала я и прильнула к окну.
     Автобус сбавил ход и остановился. Никакого дорожного знака, даже маломальского напоминания о том, что тут остановка, не было. Просто от дороги в этом месте ответвлялась тропинка и терялась в бурьянах, где когда-то была деревенская улица. Теперь там захватили плодородную землю бурьяны: крапива, лопухи, чуть ли ни двухметровая лебеда, бузина и розовели цветочки осота с бодяками.
     - Куда это они?.. – спросила я женщину, сидящую впереди меня, случайную мою знакомую, как я поняла родом из этих мест. Пассажирка охотно откликнулась. Вполоборота повернулась ко мне и стала объяснять.
     - Во-он, видите, избёнка. Вон там, за черёмухой… Там глухая Марфа живёт.
     - Одна?
     - Так у неё никого уже в живых не осталось... Тут раньше хорошая деревня была, но как взбаламутила всё «перестройка», всё стало рушиться.  Люди ринулись в города. А потом родителей потихоньку к себе переманили… Э-хе-хе, старость на всё согласная… У Марфы одна дочка была, да вот глухота её проклятая… Не уберегла дочку-то. Какой-то негодный кобелина испоганил девчонку. Жуть как поизгалялся над ней. Она, сердешная, после этого руки на себя наложила… Вот теперь мать и отмаливает этот грех… Во-он, видите, церквушка! Так это туда старушки пошли. По праздникам приезжает батюшка. Вы бы его видели: молодой такой, глаза ангельские. Что и говорить, такие люди редко родятся… А Марфа, что же? При церкви. Там, что надо делает. Старенькая уже. А церковь давно тут стоит. Место намоленное. Вот люди издалека сюда едут…
     Я смотрела на покосившийся купол деревенской церквушки, и мне было так горько, так больно, что и слов не подобрать.
     Автобус, меж тем дальше ехал и, всё, что видела в окно, о чём до этого говорили экскурсоводы, в эти минуты теряло всякий смысл.
     «Э-эх, глубинка-глубина! Пока ты не пополнишься людьми, не придёт сюда настоящий хозяин-сеятель, грош цена трибунному пустословию…» - думала я. Откинулась на высокую спинку сидения и прикрыла глаза.
     «Домой хочу…»

                ***