Цаца из барака

 

В каждом подъезде барака есть узенькая – по ширине коридора, клетушка. В одной из них обитает необыкновенная женщина - Александра Васильевна Шацкая с дочерью Лилькой. Жертва массовых репрессий 1938 года, ЧСИР, член семьи «изменника Родины» высокопоставленного военного. Она приехала в поселок с первыми отрядами заключенных женского исправительно-трудового лагеря забайкальской Кадалы.

Высокая и гибкая, с царственной осанкой, по внешнему облику и повадкам - выпущенная на свободу жилисто-мускулистая пантера. С особым, не свойственным провинциальному поселку и послевоенному сумбурному времени природным шармом. Строгие модных фасонов облегающие платья из крепдешина и креп-жоржета подчеркивают стройную фигуру. Она сама их шьет и перешивает, комбинирует невероятные по красоте  сочетания. По утрам из барака появляется элегантная дама в изящных лодочках на каблуках, идет на службу, покачивая узкими бедрами, словно модель по подиуму, глядя отстраненно - глазами «Неизвестной» Крамского на пялящих глаза и шушукающихся соседок.
- Вон, глянь-ка, - завистливо кивают вслед, - глянь, Шатчиха плывет. Ах-ах-ах! Какая мы Цаца!
Что такое Цаца? Не длинноногая цапля?  Цаца, они думают, что ее фамилия Цацкая, а не Шацкая?

Ей, прошедшей свою «Голгофу», нет до них дела. В лагере, отбывая срок, узнала о расстреле мужа. Там же умер ее мальчик – не старше полутора лет. На фотографии в маленьком гробике лежит обтянутый кожей скелетик, безволосая головка наполовину спрятана в самодельных бумажных цветах. Невозможно смотреть без содрогания. Перед отправкой на поселение Александре Васильевне удалось разыскать в детском доме тринадцатилетнюю Лильку. Оторванная от интеллигентной и обеспеченной семьи, девочка накрепко усвоила привычки беспризорников. Нервная, возбудимая, как и мать, она ссорится со всеми подряд, дерется с детьми и даже взрослыми, закатывает истерики, прячет еду про запас и не может насытиться.
 
Надька, «соломенная вдова» из первого подъезда, подстерегла Шацкую вечером, когда та возвращалась с работы. Вышла, подбоченясь, в грязном халате и заорала:
- Ты когда будешь следить за своей дебилкой?! Ваньке голову чуть не пробила камнем, мне по ноге засадила!
- Хорошо, разберусь.
- Разберется она! Ишь, какая Цаца! Мальчишка дурой твою халду обозвал, так что теперь – убивать его надо? Дура она и есть дура! Мало вас расстреляли!
 Загородила дорогу, визжит, размахивая руками:
- Зэчка, уголовница, выпендрилась тут! Ах-ах-ах, какая мы Цаца! Плюешь на всех, да? Ну, смотри, дождешься у меня! Посажу! Вместе с твоей придурошной сучонкой в психушку сдам!
 
Александра молча бросила сумку, развернулась, глядя сузившимися от ненависти глазами, и вдруг бросилась к Надьке как рысь! Жилистой рукой с красным маникюром вцепилась в волосы и брезгливо отбросила в сторону рыжий клок. Небрежно, как бы нехотя, оттолкнула, и огромная рыхлая туша повалилась как подкошенная. Презрительно сжав губы, с холодной яростью Шацкая пнула ее ногой, освобождая себе дорогу. Надька, пытаясь подняться и закрывая голову руками, ползала на четвереньках, путалась в длинных полах халата, билась, каталась по земле и выла:
- Ро-о-дька! Роди-о-он! Ой, падла, убила! О-о, люди добрые! У-уби-и-ла совсем, падла каторжная! О-о-о....
 
Соседи стояли в оцепенении, не решаясь приблизиться и ввязаться в драку. Выскочил Надькин сожитель – здоровущий глуховатый шахтер, испуганно огляделся, пряча глаза от обидчицы. Левой ручищей поднял Надьку за шиворот, встряхнул, а правой заехал в глаз:
- Замолчи! Заткнись! Опять свару завела, стерва? - и грязно выругался длинной очередью.
Александра, не обращая внимания на Родиона, наклонилась, подняла сумку, отряхнув от пыли, метнула взгляд на молчаливую толпу и сквозь зубы процедила:
- Лильку тронете – убью!
Пошла, гордо выпрямившись и высоко подняв голову. К Лильке больше никто не приставал.

Александра Васильевна все чаще приглашает меня в гости. Мы подолгу разговариваем. Лильки нет дома – она, как обычно, где-то носится. Соседки шепотом ее осуждают:
- Вот лыха, дубина стоеросовая, все кошек и собак гоняет.
Мне очень нравится их аккуратно прибранная комнатушка. Справа у двери – небольшая чисто побеленная печка, рядом – кровать матери, напротив - деревянный Лилькин топчан под белым покрывалом и между ними, в тесном проходе столик с нарядной ажурной скатертью. Кружевные накидашки на подушках, салфеточки. И среди уютной простоты – удивительный вышитый ковер на стене.

Женщины барака любят вышивать, но обычно это небольшие картинки на стенах с цветами и птичками, натянутые на картон. Тети Сашин ковер – яркий, большой – метра полтора на метр. Кремль, длинная зубчатая стена, Красная площадь, мавзолей Ленина, ровные темно-зеленые ели, Большой Каменный мост. Болгарским крестиком – плотные и мелкие жучки нитками мулине. Каждый раз я с интересом разглядываю детали, нахожу новое и спрашиваю. Александра Васильевна терпеливо объясняет. Мы садимся пить чай. В плоской вазе толстого синего стекла, отсвечивающего искрами, печенье и сахарные разноцветные шляпки «грибков» - конфеты «Киевская помадка».

На Лилькином топчане Александра Васильевна раскладывает фотографии из бумажного коричневого пакета и раскрывает толстый альбом. Снимок с похорон сына быстро переворачивает обратной стороной и откладывает в сторону. Ее муж - узколицый и длинноносый военный в фуражке, гимнастерка перепоясана ремнями. Мать и сестра, они живут в Иркутске. Сама тетя Саша, Лилька и родственницы похожи друг на друга как капли воды. Эти снимки обычные – как у всех. Но зато дальше то, что нравится нам обеим.
 
Александра Васильевна в разных нарядах, в профиль, фас и анфас. Вот она в мужской шляпе с высокой тульей и узкими полями, в строгом костюме и полосатом галстуке. А тут в другой шляпе – женской, мягкий излом прикрывает целиком один глаз, а второй весело улыбается. Пушистый мех чернобурки легко касается широких опущенных полей. Горжетка свободно лежит на плечах, на грудь свесились лисьи лапки и длинный хвост. В цветастом летнем платье с пышной развевающейся юбкой и в легкой кокетливой шляпке-канотье с цветами она похожа на девчонку. В шляпе с пером – великосветская дама. Тонкие брови, властный взгляд выразительных светлых глаз, чуть удлиненный нос с изящным вырезом ноздрей, мягко очерченные губы. Высокая худая женщина в белых свободных одеждах, белом маленьком берете что-то говорит сидящему за столом усатому мужчине.
- Тетя Саша, кто это?
 Она смеется:
- Не узнаешь? Это тоже я. Но не совсем. Я в роли Любови Яровой!
 Немного помолчав, как бы что-то вспомнив, улыбается:
- Там, где мне пришлось жить и много работать, был театр. Я играла красивых и волевых женщин. Как Любовь Яровая. Она была за большевиков, а муж-офицер – за белых. Мне совсем непонятно про большевиков, но теперь я знаю, что тетя Саша – артистка, а никакой не бухгалтер, как мой дядя Витя. Про театр помню с ранних лет: там много нарядных людей, музыки, скрипок и ксилофонов, игрушечных плюшевых коров. Одну из них – бело-рыжую вместе с маленьким ксилофоном когда-то давно подарили мне друзья родителей. Так вот откуда – из театра! - приехала тетя Саша с Лилькой в поселок Шахты!

Я обожаю тетю Сашу, души в ней не чаю. Танюшка из «Малахитовой шкатулки» Бажова полюбила странницу-рукодельницу. Даже мать Настасья дочь свою к ней ревновала. А мне никто не запрещает ходить к тете Саше. Все, что ее окружает – вещи, предметы тоже необыкновенно хороши, изящны. Даже мелочи – маникюрные ножнички, наперсток, пяльцы. Такие не продаются в наших магазинах. И еще тетя Саша очень добрая и щедрая. Из командировки – обычно она ездит в Иркутск, в Главное управление угольной промышленности Восточной Сибири, привозит горы гостинцев, подарков, нужных и ненужных – просто красивых, мимо которых не могла пройти, не купив! От игрушек, книжек, набитых в чемоданы, ломаются замки. Не только из нашего, но из соседних бараков прибегают ребята посмотреть на мою большую куклу – она открывает и закрывает глаза, говорит «ма-ма» и умеет ходить! Это невиданное в поселке чудо привезла из Иркутска тетя Саша.
 - А там, где Вы жили, где театр, есть гора?
- Да, и очень высокая.
- Медная?
- Нет, - смеется она. – Такая же, как здесь. Угольная.
Мне не хочется, чтобы гора была черной, как этот дымящийся террикон. Она медная, червонным золотом сверкает на солнце, а тетя Саша просто чуточку подзабыла. Держась за руку, мы приближаемся к Медной горе. На нашей одежде – длинных до земли платьях зеленой парчи вспыхивают драгоценные камни. Все ближе, ближе к темному пещерному входу. Вот уже исчезли в прохладной глубине, и зеленая скала задвинула вход. Мы – Хозяйки Медной горы остались одни с несчетными сокровищами. Они рассыпаны по полу, на столах и диванах, сверкают, переливаются огоньками. Можно их примерять и гулять в подземных пустынных залах, украшенных каменными цветами и вазами. От малахитовых стен льется зеленый свет и бросает зеленоватый отблеск на наши лица. Иногда выходим к людям, когда что-нибудь от них понадобится или кому-то помочь, или просто напугать, наказать злобных, жадных, жестоких, приносящих одни несчастья.
- Ты о чем задумалась? Давай, попьем чайку! – говорит тетя Саша. – Или подождем Лилю?
И тут я замечаю, что на ней и вправду зеленое платье со сверкающей брошью на груди.
 
Если из тети Сашиной комнаты вылезешь в окно, то попадешь в райский сад. Она разбила прекрасные цветники - клумбы и рабатки по всем правилам дизайнерского искусства. Растения подобраны по срокам цветения, высоте, соотношению тонов. Столько тонкого вкуса в буйном торжестве чудных ароматов и волшебных красок, не уступающих камням-самоцветам Медной горы! Огненно-желтое пламя, сине-фиолетовое, золотое, молочно-жемчужное сияние венчиков и соцветий! Тяжело носить от колонки воду для полива, но стоит того! По вечерам, когда спадает жара, тетя Саша и Лилька носятся с ведрами к водокачке. Среди уныния каменистой степи и черных угольных отвалов выпестована радующая глаз красота. Ипомея, кореопсис, петуния, годеция, целозия – названия, засевшие в памяти из волшебного сада. Свадьбы, похороны, именины – только к Александре Васильевне! Деньги – о чем речь?! Разве можно оценить в копейках то, что украшает жизнь и смерть, добавляет радости и утешает в печали? Цветы, эту земную отраду, она дарит, и дарит с открытым сердцем!
 
Конечно, ни для кого не секрет, что Александре Васильевне очень нравится мой дядя Витя. А ему, несомненно, она. Такая необычная, умная, с изяществом и достоинством, которые не приходят сами собой, а пестуются, шлифуются поколениями предков или другой, неведомой нам жизнью. Они с упоением читают и обсуждают новинки в литературно-художественных журналах «Новый мир», «Знамя», «Нева», в курсе политических и культурных событий. Говорят, что Шацкая - любовница главного бухгалтера шахты - полнокровного важного господина с черной шевелюрой и надменным взглядом. Но это – вранье, сплетни: «когда домашние кудахчут куры по гинекеям, женским половинам …», то готовы растерзать всяких Фрин, Аспазий и им подобных. Потому что эти «куры» необразованные, темные, с ними не о чем говорить, как и большая часть женщин поселка - замотанных и  неряшливых. Они не прощают интеллекта, ухоженности, вкуса - «буржуйских замашек». А ей не хочется быть такой, как они. И мой дядя это прекрасно понимает.

Тетя Саша, старше его на восемь лет, а он старше Лильки всего на двенадцать! За плечами дяди война, не вытравившая романтика из впечатлительной натуры. В ее тонкой душе она погребена изломанной жизнью. Характер стал жестким и рациональным, неуступчивым и конфликтным. Но это – защитная кора для выживания. А теперь ее разрушают любовь, недоступная многим радость общения на высокой ноте. Они должны, просто не могут не пожениться! Ведь никому неведомы выкованные где-то и спрятанные до времени следующие звенья в цепи ее судьбы, когда за малую толику счастья  она расплатится новыми бедами и самой жизнью.

В тридцать семь лет тетя Саша родила девочку, и ее поглотило море материнской любви к прелестному крошечному существу. Теперь она уже мечтала о сыне. Но врачи предупредили: опасно, здоровье подорвано. Вопреки всему появилось это ангельское создание, само совершенство – нежное, ласковое с длинными загнутыми вверх темными ресницами. Через два года не стало их матери. Не только отказывающие почки, но нервный стресс ускорили уход. Про дочь Лильку соседи по бараку злорадно судачили:
- Вот, погодите, принесет в подоле. То-то Цаца обрадуется!
 Принесла. Тетя Саша слегла и больше уже не вставала.

Хоронили в январский холод. Дул резкий пронизывающий ветер. Проводить в последний путь собрался, казалось, весь шахтерский поселок. Кроме завистников, для которых она оставалась Цацей. Процессия напоминала скорбную демонстрацию. Люди плакали навзрыд, глядя на тридцатилетнего вдовца с двумя маленькими детьми. Их мать словно заснула, усыпанная цветами, такая же красивая, какой была при жизни. Нарядная, спокойная, на руке тикали заведенные в последний раз часы. Застывшие царственные черты римской матроны. На лице обычная печать строгости и отстраненности. Как хотелось мне прежде растопить этот холод! И если удавалось, то в глазах тети Саши вспыхивал особый свет, и весь облик преображался. Улыбка была искренней, чарующей, прекрасной, словно ее настоящая жизнь чудесным образом превращалась в ту, которая была предопределена при рождении.

Высоко на горе небольшое кладбище, откуда открывается вид на поселок и стальную гладь Гусиного озера. Поставили черную надгробную тумбу, увенчанную православным крестом. Спустя пару недель после похорон, мальчик, катавшийся поблизости на лыжах, увидел раскопанную могилу, изрубленный в щепки гроб и голую тетю рядом с ним. Добрался до дому и, заикаясь, рассказал взрослым. Чудовищное известие пришло из милиции. Похоронили второй раз.

 Бабушка и дядя Витя, сторожа сон малышей, не спали по ночам, прислушиваясь к каждому шороху за окном. Кто это мог сделать? Почему? За что? Ответов, как и виновных, не было. Прошло несколько дней, и ужасы повторились. Она снова лежала рядом со своей вскрытой могилой. Пришлось похоронить в третий раз. Жизнь превратилась в кошмар. Дяде Вите осиротевшие малыши не дали скатиться в алкогольную пропасть. Одна мысль о том, что его любимая женщина – такая сильная, такая необыкновенная с неистребимой жаждой создавать и нести красоту в мир бараков и серости, даже после смерти не обрела покоя и умиротворения, убивала. Призванная быть лучшей матерью в мире, она не могла исполнить предназначения. Не суждено быть с ними, бесконечно дорогими детьми. Видеть, как растут, взрослеют, дождаться внуков и правнуков.
 
Все тайное становится явным. Непременно. Но раскроется тем, кому предопределено. И тогда, когда достанет сил пережить горькую правду. Однажды летом кто-то долго возился и скребся под дверью. Бабушка впустила тощего, обтрепанного с бегающими вороватыми глазками дядьку. Это был тот, кладбищенских дел мастер, совративший несовершеннолетнюю. Встал на колени, плакал, закрывая глаза грязными широкими ладонями. Каялся и просил прощения.
- Ты зачем, окаянный, это сделал? Зачем грех на душу взял? - спрашивала бабушка, и ее била крупная дрожь.
Он мычал, захлебывался, невразумительно бормотал. Таил зло на Лилькину мать. Отомстил. Но нет жизни. Она, Александра Васильевна, приходит к нему каждую ночь, является в страшных снах и требует покаяния. Никто не произнес ни слова. Видеть его не было сил. Как прокаженный, молча сидел один на кухне, встал и вышел, покачиваясь, ударившись о косяк. Кто и что за человек, и человек ли? – и куда подевался потом - неведомо. Но прошли годы, Лиля Шацкая вышла замуж за работящего, хоть и малограмотного семейского парня, стала многодетной матерью,  долгие годы была счастлива со своим Федей.
Высоко над озером в степи, окруженной соснами, спят вечным сном дядя Витя и тетя Саша, их рано и нелепо ушедшие из жизни дети. Мир и покой вам!