Потерянная тень

Осень. Хлещет ночной дождь. Иду по колее шлепаньем воды, зубы стучат от холода. Сил совсем не осталось, а волочение ног – заслуга ветра. Вихрем играет он туманом, тот послушно стелется.

Слух домысливает во мгле. Слышны крики, брань, удары железом и треск дерева. Доверяю лишь носу – никогда не подводил.

Издали плывет запах костра, далеко, еще далеко. Вернее не запах, а гарь кипящей бездны. Пляшут тени дьяволят, ловко прыгают по огненной земле. Ужас в глазах людей придает исчадиям ада могущество и полномочие на бесчинство. Жгучими кнутами они бьют по лицам и спинам простого люда, затаскивают в расщелину земли тех, кто слабее духом.

Прыткий бесенок волочит широкоплечего детину, который брюхом оставил борозду за собой и, судорожно изливая слезы, выплевывал глину изо рта. Чертенок огляделся на пылающий паникой хаос, с наслаждением вздохнул, оскалился и, сверкнув обломленными рогами, скрыл селянина под землей.

Запах крови раскрепостил прислужников сатаны. Становясь неуязвимыми, они наводили ужас блеском наточенных зубов. Два дьяволенка устремились вслед за маленькой девочкой. Она юркнула под телегу, оперилась соломой, вскочила с колен и побежала к башне. Первый, пухлый и неуклюжий бесенок, увидел перед собой колесо сломанной телеги. Он сделал усилие замедлить топанье копыт по лужам, но поскользнулся на склизком камне и со всего разбега ударился подбородком о грань колеса. Вырубленный навзничь и кипящий жаром карапуз прилег остывать в грязной жиже. Второй, жутко худой чертенок, у которого через кожу виднелись ребра, перепрыгнул телегу и приземлился в навозную кучку. Когда он вылез, получил лопатой по рогам. Юноша схватил его за ноги и отбросил к забору.

Крепкий бес оседлал лошадь. Та встала на дыбы, мощно лягнула задними копытами и ненароком прибила чертенка, который бежал за бабой с переполненными ведрами.

Если небеса поднимут занавес, этот хаос явится миру. Но туман оберегает от адского огня – видение испаряется, а першение в горле возвращает разум в сумрачную ночь. То, что виделось, осталось далеко, то, что делалось, осталось на совести других.

«Нет сил. Сколько можно плестись вслепую? Ломит шею, там штырь из напряженных мышц, трется о позвонки. Нет, еще хуже, там железо… мерзлое, стирает нервы, точно… так! Ноги сырые. Дурные ботинки… доберусь до города, закину в камин – пусть горят, а сам буду шоколад пить в теплом кресле, и смотреть, как тлеет мех. Только бы сапожник попался порядочный… Проклятый холод, чертова слякоть. Надо идти».

В воздухе повисла угроза. Слизкая масса касается лица, едкий запах склепа пробирает нос. Вжимаю плечи, я пойман. Мучительный крик бестии сводит с ума, трепеща в голове. Ледяной пар из ноздрей особи обжигает веки. Удар. Когти разрезают щеку. Проваливаюсь во тьму…

Ветки посвистывают над головой, шелест листьев убаюкивает. Веки смыкаются. Приятная боль охватывает тело, а свежий воздух рисует морские картины. Не хочу думать, мысли лениво сплетаются в ручьи: одни ледяные, другие бурлящие, но сливаясь воедино, текут в гармонии. Ласковым шепотом женский голос, как мягким лепестком гладит по лицу: «Дорогой мой…» – прохладная пауза насладилась вздохом.

Небо разразилось свирепым визгом: «Проснись!» Два взмаха крыльями и бестия удалилась прочь. Воцарилась тишина. Что за ночь?..


* * *

Дождь отступил и забрал с собой очаг тумана, лишь края его сиреневой простыни трепетали на ветру. Солнце было далеко и где-то поднималось, но не над этим пустырем: колея грязи и зеркала воды виднелись повсюду.

В трех шагах от меня ночевала береза, а за сотню метров хвойный лес скрывал многоязыкий дымок. Обогнув тонкую в талии ель, я увидел еще не утреннее селение.

Витал запах ночного кошмара. Ворота были искривлены, но тронуты не огнем – расписаны узорами от топоров и мечей. Дома напоминали промокшие поленья, дымились в слякоти. И не понятно, что было раньше: пожар или наводнение – месиво стихий на обломках деревни. Семь домов, в центре небольшая площадь, выложенная камнем. В луже стояла телега. Ни души, ни духов. Ни живых, ни мертвых. Лишь башня не познала ни огня, ни сырости.

Вытянутая к чернявой туче, она сверкала уступами окон. Слева от двери в землю врыта гранитная плита, надписи прикрыты кустарником. Правая стена оголена лезвиями скалы. На башне восседали каменные фигуры: орел высматривал что-то вдали, лисица навострила уши к багровому горизонту, косолапый медведь разинул пасть.

Ставни со скрипом отворились, показалось очертание человека. Я разглядел мраморно-белое лицо, на лбу синел то ли шрам, то ли тонкая вена. Влажными глазами цвета лесной зелени, девушка укоризненно посмотрела на меня. Я узнал ее, самая опасная в этих краях. Мои руки, словно управляемые, ощупали карманы плаща и меха ботинок. Девушка с ухмылкой покачала головой, услышав пустоту заброшенного двора.

Летучая мышь поднялась с ее плеча, неуклюже замахала крыльями в свете ранней зори и, трижды облетев башню, присела на голову каменного медведя. Она закружилась, одарила окрестность писком и под пристальным взглядом девушки расплылась сиреневым туманом, который через минуту затянул утреннее небо. Вновь наступила ночь.

Сумрачная тень пронеслась по конюшне и заглянула в денники, где не так давно топтали сено лошади. Погладив поводья, она помчалась к кузнице, зазвенела молотками, застучала клещами и, облизнув холодную наковальню, сдула сажу с горна. Тень запнулась о камень брусчатки, потревожила опавшие листья и, спускаясь с зубьев вил, уткнулась в мои ботинки. Хозяйка башни кивнула и удалилась вглубь скромного пристанища.


* * *

Лестница. Зашипели огни факелов, ввинченных в заплесневелую стену. Густая паутина облепила мокрый капюшон. Из комнаты доносился неприятный запах: легкая смесь болотной тины и подпорченных овощей вперемежку с землянистым воздухом.

Заходя в комнату, я вздрогнул и остановился на пороге. Жуткий храп, долгий и громозвучный как труба. Спящим оказался черный пес с короткой шерстью, который даже не шелохнулся. Кое-где виднелась седина, а из сонной пасти на дощатый пол сочилась слюна.

Устаревшая мебель в полутьме смотрелась элегантно. Стены были украшены древними узорами: то юнец оседлывает жеребца, то дева льет воду из кувшина, то старец снимает плоды в саду, то мужик замахивается мечом, то женщина срывает колосья пшеницы – в общем, кто во что горазд.

– Вот такой у меня охранник, – проговорил из тени мелодичный голосок. – Незнакомец лезет, чуть ли не в окно, а он только и всего, припугнул храпом, – бойко добавила девушка. – Зато верно напугал, да, Милан?

В дальней части комнатушки я разглядел ровную яму, прикрытую мраморной крышкой с готическими изображениями.

– Присаживайся, – она указала на диванчик, накрытый медвежьим мехом.

Я присел и уловил тихое сопение за дверью, запертой на замок. Я решил промолчать, осматривая синеву распахнутого окна. Блеснули две маленькие точки.

– Чаю? – спросила она. – Шоколада нет! – я отрицательно покачал головой.

– Ты такой смешной, – она ехидно усмехнулась. – У тебя паутинка в виде серебряной короны… тебя короновали? – девушка залилась обворожительным смехом. – Сними капюшон, будь добр, милый, мрачный мой.

Отгородка камина была покрыта инеем. Но свитер грел сердечным теплом, кстати, это ее подарок. Капюшон всегда скрывал от свирепых глаз, даже когда те горели адской ненавистью. Я опустил его избитыми руками, затем вытянул ноги к холодному от пустоты камину.

– Здесь прохладно, – проронил я, пытаясь пустить изо рта студеный пар.

– Мне тепло не к чему, – усмехнулась она, поглаживая воротник из меха белой лисицы. – И тебе не зачем, не хочу, чтобы ты чувствовал себя комфортно. И не удастся тебе закинуть башмачки в огонь, и огня никакого нет, как ты соизволил заметить. Да и где возьмешь другие? Ведь я же не спрятала сапожника в коморке. Хотя, как знать? – засияла она лучезарной улыбкой.

Я прикусил губы.

– А голову давно мыл? Хотя нет, тебе идет: такие лохматые скалы над высоким лбом, – она не упустила момент вставить пару язвительных интонаций, но ласковый голос словно мурлыкал в комнате с низким потолком, вибрировал по стеклянным сосудам, которые стояли на полке рядом с запертой дверью.

– Да и кровь на лице тебя украшает, – неловко добавила она, опустив глаза. – Дай слизать… то есть залечить рану, – осеклась она.

– Не вздумай даже, – сказал я. – И не приближайся ко мне сегодня.

– Гость не очень-то вежлив с хозяйкой, – обидчиво надула она губы.

– Таковым себя не чувствую, – пылко вырвалось из уст, о чем сразу пожалел. – Виаленна, – мягче промолвил я. – Прикажи крылатой, чтобы не вытягивала силы. От ее взгляда у меня шею скручивает в канат.

– Ну ладно, ладно, – уловив тон раскаяния, весело подхватила она. – Прочь Дельта, – Виаленна грациозно взмахнула рукой.

Летучая мышь послушно скрылась на фоне полной луны. В мрачной обители посветлело, повеяло бризом и дарами моря. Черные волосы Виаленны благоухали ароматом водорослей. Засияли две изумрудные косички, пущенные справа, прикрывая аккуратное ушко. Бледное лицо румянилось на щеках, а большие зеленые глаза притягивали глубиной – я всегда видел в них волнующееся море. Этот контраст делал ее озорной, что она и доказывала своей непосредственностью абсолютно во всем.

– Ты лучше посмотри, какие у меня жемчужные бусинки, – хвасталась она. Виаленна опустила курносый носик, поднесла бусы к свече. – Видишь? Я сама их выковыривала из синих ракушек на нашем берегу, – яркие глаза ликовали. – Ммм… нравиться?

– Очень, – я не мог сдержать улыбки, глядя, как она перебирает жемчужины пластичными пальчиками. – Очень нравятся, Виаленна.

Она вдохнула соленый воздух комнаты и ахнула, сомкнув длинные реснички.

– Я… конечно, тебе рада, – серьезно проговорила она. – Но что ты тут делаешь, Милан? – она хитро прищурила глаза и облокотилась на спинку кресла, плетенного из красных веток.

– Не думаю, что пришел бы сюда, если не видение, – произнес я. – Да и ты постаралась, – ощупал рану на щеке, покрытую щетиной.

– Ты меня почувствовал… почувствовал, – заискрилась Виаленна. – Дай осмотрю рану, – она присела ко мне, подтолкнув табурет, который опирался елочкой на три ножки.

– Зачем этот жуткий цирк в селе, думаешь это смешно? – я следил, как она заботливо протирала щеку платком, предварительно окунув его в чашу с какой-то жидкостью. – Лиа?

– Что Лиа? – удивленно взглянула она, убрав платиновую прядь за левое ухо, изумрудные косички повисли в молчании. – Это не я! – топнула она каблучком.

Я прислушался, хлюпанье в коморке слышалось отчетливо. Виаленна кашлянула.

– И вообще, – продолжила она, – я тут недавно. И ты не ответил на вопрос. Что ты делаешь не здесь конкретно – в этой комнате, а вообще в этих краях?

– Меня пригласили в город как эксперта, медицинская практика… попал в передрягу, – неловко ответил я.

– Ах, почему я не удивлена?

Виаленна закончила обработку раны и улыбнулась, слегка оголив острые клыки. Я отогрелся. Лиа мощный целитель и голосом способна снять боль. На щеке, которую она гладила холодными ручками, осталась лишь двухдневная щетина. Услышав слова похвалы, Виаленна запорхала ресничками.

– Лиа, – аккуратно спросил я, – за что ты разрезала мне щеку?

Она задумалась, но ее лицо как выражало спокойствие, таким и осталось.

– Но сейчас же… залечила, – удивленно ответила она. – А как у вас, у людей? Сначала строите, потом ломаете… после чините.

Я не спорил, взял ее за руки и поцеловал. Она не отвлеклась от мысли, словно не заметила и продолжила.

– Даете жизнь, а потом отбираете. Как угодно, чем угодно, даже умудряетесь убивать на расстоянии и одним лишь словом. Хотя ничем не наделены: ни силой стихий, ни силой мысли, и магическими чарами вы не владеете. А теперь стали страшней всех нас вместе взятых: детей паука и властителя огня. – Лиа сделала паузу. – Я думаю… это у вас от глупости и жадности!

Пес, пребывавший до этого в глубоком дреме, потянулся и разинул бордовую пасть, оголив зубастый забор. Он оглядел меня сонными глазищами и признал частью комнаты на пример горшочка цветов, который стоял у выхода – затем опустил одно ухо.

– Вы хуже нас, – она уже перебралась на диванчик, положив голову на мои колени, и смотрела в глаза. – Вы врете не под угрозой смерти, вы врете за преимущество в мире, чтобы доминировать над остальными. Думаю, вы и сами себя скоро погубите. А то, что произошло недавно в этом селении – это лишь чья-то шалость по сравнению с вашими войнами.

Виаленна горько вздохнула и прижалась ко мне. Такая тоненькая, изящная как статуэтка. Не помню, чтобы она ходила: либо таинственно плыла, либо появлялась ниоткуда; иногда и пропадала неизвестно куда, за что я серчал на нее.

– Войны, – прошептала Лиа. – За что вы воюете, от кого защищаетесь? Только не перебивай меня, – опередила она. – Не все такие… вот только те, кто есть, их достаточно, чтобы творилось то, что творится за окрестностями замков. И в самих дворцах один норовит отравить другого; причем, чем ближе по кровному родству, тем больше желает. Ты думаешь, порядочный человек придет к командованию армии, и не изменится? Изменится, мой хороший – власть меняет.

Она поднялась, стащила с меня мокрый плащ и накинула плед, расшитый звездами в отражении озера.

– Я бы точно изменилась. Ах да, я и так изменилась, – Лиа закатилась смехом. – Хотя и человеком я бы изменилась. Власть, в моем понимании, самый токсичный природный яд. Ну, если вас рассматривать как часть природы, а не как ее врага. Это необратимо, как укус, – она в шутку зашипела, оголив клыки, поморщила носик. – Боишься меня?

– Нет, тебя не боюсь, – ответил я, коснувшись пальцем ее холодного носа.

– Вот и молодец, – она потянулась ко мне и поцеловала обветренные губы. Почувствовав вкус крови, Лиа облизнула их язычком. – Твоя кровь сладка, но ты слишком дорог мне, – она улеглась и продолжила.

– А вообще ты сильно преувеличиваешь. Один или три человека, селение – не так существенно, когда за чью-то дурную идею гибнут тысячи, – она облизнулась как кошка возбужденная мыслью о рыбе. – Ладно, свет с этими властителями. Остальные тоже не совершенны, не пользуются собственной жизнью, тратят ее на раздумья и обиды, губят нерешительностью. На что вы тратите короткую жизнь?

Лиа вытянула ноги и проговаривала каждое слово.

– Вы смертны. Как можно что-то планировать? Живите сейчас, живите сегодня. Завтра может и не настать! Допустим, кто-то завтра не проснется, – она зевнула. – К примеру, молодая деревенская девушка, недурно сложенная, вся в веснушечках, прелестная как одуванчик. Завтра свадьба, и жениха нельзя видеть до обручения. Лежит и мается в постели. Мечтает… мечтает она о лучшей жизни, что все тяготы и ужасы сложного детства скоро забудутся. Девушка не будет одинока, о ней будет заботиться сильный муж. Причем он весьма хорош собой, в полном расцвете сил. Она станет самой счастливой в деревне и во всем мире. Вскоре у них появятся детишки, один другого милее и умнее. Три мальчика… таких шустрых, задиристых и маленькая принцесса – ласковая, нежная, вся в маму. Дни напролет они будут резвиться на солнечной поляне. Мальчики играть на дудках, рыбачить с отцом ранним утром, – Лиа вздохнула, – по ночам сидеть у костра и травить байки о страшилищах, которые забирают лжецов и предателей в сумрачную тень. А малышка в ромашковом поле будет с подругами вить цветочные веночки, помогать матери по хозяйству… и вообще будет самой способной и послушной девочкой. Теперь новоиспеченная жена не будет плакать по ночам, просыпаться от кошмаров. В промозглые ночи всесильный муж и маленькая радость согреют ее.

Виаленна замолчала. В колыхании свечи почудились кричащие чайки.

– А ночью, – она горько продолжила. – Вражеская армия возьми и сожги поселение. А начнут с ее избы, так что пока опомнятся, огонь поглотит дом. Завтра может и не наступить. Или на следующий день, после брачной ночи, муж не вернется с охоты. Бурый медведь, в конец обуревший от поедания малины, пасмурным днем заломает юношу, который помешает трапезе. И не узнает, что на куропаток охотиться пришли. Первые два месяца горькие слезы, а еще через семь появится на свет девочка. И судьба у нее точь-в-точь как у матери. Но она пока лежит и мечтает.

Я немного оцепенел от такого рассказа, но Лиа спокойно смотрела в глаза, поглаживая мою шею. Мне стало легче, и она нарушила безмолвие синеватой пыльной комнаты.

– Правда здесь девушка оказалась бессильна, – зажурчал ее морской голосок. – И такой властный воитель все решил и за нее, и за еще не рожденных детей. Или слепой случай, кто может знать?

Черная громадина заскулила на коврике, Виаленна ласково взглянула на пса.

– Кто-то заснул сном негодяя. У таких, как известно, очень крепкие сны. Он еще не знает, но завтра будет наказан за то, что на пристани отобрал щенка у мальчишки. Для юнца в оборванной одежде этот черный комочек тепла значил больше, чем все богатства того паршивца. Однако он посчитал, что малыш упал в воду по указанию неба, и не его забота, умеет мальчик плавать или нет. Дармовая сделка с неравным соперником, итог – на руках породистый боевой щенок, которого мальчуган нашел в груде мусора, обогрел и поделился скромным ужином. Но подлец сладко спит и не знает, что обиженный будет отомщен или старшим братом, поджидающим в тени переулка, или праведной молнией.

– Я тебе не наскучила? – промурлыкала Лиа. – Представь, вечером этот мерзавец беззаботно едет в крытом экипаже. Лошадь чеканит шаг по мокрой мостовой. Капли дождя бьются о крышу, пытаясь достать этого жалкого червя. А он вполне довольный спектаклем и сытым ужином, поглаживает живот, выпирающий из фрака, и трясется от ударов о кочки, вибрируя подбородком. Разъяренный прытью ездока, он переваливается по пояс в окно экипажа. Его лай на кучера растворяется в шуме ливня, а гнев неба в ослепительной вспышке поражает негодяя наконечником молнии. А самое печальное, он не вспомнит, кого обидел. Последней мыслью в его захламленном аферами чердаке будет посещение борделя или ножка кабанчика и бутылка старинного вина. Вспомнится черное дело, на котором он заработал первоначальный капитал, или покупка новых слуг – никак не сожаление о тонущем мальчике. Но пока он крепко спит и не знает, что эта ночь для него последняя.

Лиа поправила белый воротник и прижалась ко мне.

– У кого-то прошел обычный день, такой же монотонный, как и прошлый, – она поигрывала локонами. – Жизнь в клетке. И еще неизвестно, что лучше, такое жалкое существование или быстрая, режущая воздух смерть. А самое непонятное, почему люди позволяют другим, таким же по сути как они, но только с горсткой власти в руках, затачивать себя в клетку? Пусть даже удобную. Но для этого необходимо терпеть наскоки начальствующих голов, орущих, брызгающих слюням и ядом. А не хочешь терпеть, то сиди и пухни с голоду, потому что властители перекроют возможность развиваться в другом месте, творить и быть значимым для мира. И чаще всего такое происходит с истинными талантами, с гениями чистой воды, в которых дарование плещется, словно радужная форель. Одаренные люди могут вершить великие дела, рассаживая добро по свету как вишневые деревца в саду. Но они вынуждены сидеть в сырых халупах и творить в непонимании. На что они тратят жизнь? Губят бездарно, не по своей вине, но губят! И даже не знают, проснутся ли завтра? Как может загадывать голодный человек в холодной трущобе?

Она перевернулась на живот и уперлась локтями в медвежий мех. Лии долго не было рядом, но мысль, что она где-то есть, кого-то дурачит, над кем-то потешается или просто наслаждается биением волн о скалы – всегда жила во мне. Не важно, что не виделись годами, важно то, что она всегда со мной в мыслях, а еще важнее, что в ее мыслях только я. И пусть время течет для нас с разной скоростью, для меня лишь миг падения звезды, для нее бесконечный полет в бездну, но она стремится ко мне – и это надо ценить.

– Ты думаешь, я запуталась, и спросишь, а что объединяет эти истории? – Лиа заболтала ножками в черных сапогах, облегающих икры. – Я к тому, что никогда не узнаешь, что ночь была последней, а ты переживаешь о какой-то глупости. Перестань, и развей сомнения. Не бойся жить, наслаждайся ночью или сладким сном. Сумрачная тень распределит, какой судьбы заслуживает каждый. Но она может лишь направлять, ты должен прислушиваться, но действовать сам. Это твоя жизнь и ничья больше!

Ее зеленые глаза что-то высматривали в окне. В кузнице засвистел ветер, застучали ставни обгоревших домов. Надвигалось утро.

– Хорошо, спрашивай, – неожиданно промолвила она. – Давно чувствую, ты думаешь о запертой двери.

– Зачем тебе девочка? – шепнул ей на ухо.

– Мне? – Лиа извилась в вопросе. – Верно, я давно хотела младшую сестренку, но я не изверг. Девочка и так пережила многое. Я иногда захожу, мы беседуем, она смышленая. Читаю ей сказки. Правда! Сама их придумываю.

– Ну, это ты можешь, – улыбнулся я.

Вспомнилось, как еще детьми, тогда мама Лии была неизвестным врачом, мы в соседском саду нарвали гору яблок. Только мы перелезли через забор как Константин, здоровый как бык, знающий свое дело мясник, схватил меня за рукав. Минут двадцать Лиа заливала, держа яблоки в подоле платьица, что если раздать каждому селянину по яблоку, то в следующем году яблоня будет плодоносить в два раза лучше. К тому же, начиная с этого благодатного дня, его свиньи будут расти быстрее, а коровы давать крепкое потомство и качественное молоко. Ведь сила добра творит чудеса, а его творец будет наделен могучим здоровьем. Цена за это изобилие не так и высока. Вечно угрюмый Константин обрадовался и отблагодарил ее приличным куском говядины, завернутым в бумагу. Но Лиа добавила, что вернется вечером и нарвет яблок для старцев. Мясник не возражал. Через месяц она объясняла уже сердитому мяснику, что мол, такое необходимо проделывать каждый год и не только с яблоками. И вновь вернулась домой со свертком говядины. Моя сказочница.

– Да-да! Не смейся, у меня литературный талант, все знают, – гордо заявила она. – Хорошая, в общем, девочка – только сопливая чересчур. Жалко мне ее, видела она, как родные погибли. Мы с Дельтой учуяли огонь и, когда все закончилось, из-за любопытства заглянули. Было это три дня назад, девочка сидела под кроватью за этой самой дверью.

– А замок на двери зачем? – спросил я поднимаясь.

Я потревожил Виаленну, она шустренько подобрала ножки и тоже встала, но так картинно нехотя. Потянулась, раззевалась и ловко прижалась ко мне.

– Ты же понимаешь, он необычный, – ответила Лиа, водя пальцем по замку. – Откроется только по моему или ее желанию. Если кто проспит, – она кинула взгляд на пса, – то замок точно даст отпор. Да и девочке так спокойнее, ей лучше побыть одной. К тому же она все время спит, еще не отправилась от нервного потрясения. Я ей каши готовлю, раздобыла зайца игрушечного из соседнего селения, мягкий такой. Она так в обнимку с ним и спит целыми днями, а просыпается – плачет.

В тот момент я был горд за Лию, что она не бросила девочку, хотя человеческие дети ее вовсе не тревожили. Я попросил открыть дверь. Виаленна не торопилась.

– А что ты хотел услышать? – изумленно мурлыкнула она. – Шла я по крыше темной ночью, выискивая подходящую ученицу, ведь кто-то должен продолжать мое дело. Я спустилась в облике летучей мыши. Девочка была ошарашена. Я предстала в истинном образе, а лунный свет раскрыл мои очи… Я такая: «О дитя, приветствую тебя! – а она: Здравствуйте, Госпожа. – Ты знаешь, зачем я явилась перед тобой? – Да, Госпожа… я мечтала об этом уже много, много лет. – Я сделаю из тебя вечно молодую красавицу. Хочешь быть превыше всех людей и наблюдать за ними с высоты времен? – она бы кивнула головой. – Так возьми меня за руку, мы войдем в сумрачную тень!»

– Ну, перестань, – улыбнулся я. – Девочка услышит.

– Да она давно спит, – наскоро ответила Лиа, затем сняла замок и отворила дверь.

В сиянии зеленого шара, понятно, дело рук Виаленны, предстала маленькая коморка. Свет успокаивал, видимо, отгонял ночные кошмары и скорбные мысли. Девочка спала на кровати, заваленная мягкими игрушками. На столике стояла кружка. Для кого-то горячий шоколад в этой башне все-таки подавали. Было тепло, но не душно.

Лиа в секунду оказалась под коровкой, расшитой бархатом, внутри были опилки, которые сыпались из потрепанных рогов. Она погладила каштановые волосы девочки, наклонилась к ней и что-то прошептала на ушко. Та вздрогнула, но узнав Лию, успокоилась и обняла мою сказочницу.

– Юленька, – она покачала ее, – это Милан, мой хороший и давний друг. Поздоровайся, малышка.

– Здрасти, дядя Милан, – тихо зазвучал хриплый голосок.

– Здравствуй, Юля, – ответил я, рассматривая ее заплаканное лицо и красный носик. На вид ей было лет шесть, а глаза морского оттенка, как у Лии.

Виаленна подбила подушку, а затем подергала малышку за щечки.

– Ты пойдешь с дядей Миланом, – она взглянула в мои ошарашенные глаза. – Это моя просьба и не возражай, ты мне должен, ты знаешь! – Лиа повернулась к девочке. – Так будет лучше, ты должна жить с людьми. Я буду вас навещать.

– Каждый день? – сонно спросила Юля, протирая рукавом пижамки заспанные глаза.

– Каждый день, а ночью буду петь колыбельную, – улыбнулась Лиа; только я заметил, улыбка была горькой. Она потерла указательные пальчики друг о друга, всегда так делала в детстве, когда сильно волновалась.

– И сказку! – потребовала Юля.

– Хорошо, и сказку, – чуть не плача вымолвила Лиа и крепко сжала ее в объятиях.

С содроганием сердца я смотрел на эту картину. Кроме меня она и близко никого не подпускала из людей. Хотя была рядом с ними, на расстоянии одного движения. Лиа хорошо знала людей, могла играть их судьбами, направлять на дурные поступки, но только тех, кого осудила; и имела на это полное право – она понимала человеческую природу. Расчетливая, кровожадная и ненасытная вампирша, но нежная и заботливая с близкими. Виаленна прониклась к девочке, что-то в ней изменилось, лишь потом я узнал истинную причину.

Я смотрел на них и продумывал, как буду справляться с неожиданно возложенной ролью воспитателя. Отказать я не имел права.

– Каждую ночь новую сказку, – с дрожью в голосе проговорила Лиа. – А еще буду рассказывать, в каких местах побывала за день. Когда подрастешь, буду брать тебя с собой. В жаркую-жаркую Африку, где растут такие фрукты, которых ты даже не пробовала; как-нибудь принесу черимойю и карамболь, – я хорошо знал ее голос и прекрасно понимал, что Лиа сочиняет новую сказку. – Побываем на островах посреди океана. Там, у песчаного берега вода чистая-чистая, видно как плавают рыбки, когда стоишь по пояс в воде. А рыбки всякие разные: желтые, синие, красные, с полосочками на чешуе, с иголочками по бокам. Есть такие, которые надувают щеки вот так, – Лиа продемонстрировала, как раздувают щеки чудные рыбки с дальних океанов.

Юля рассмеялась, ее зеленые глаза заискрились счастьем, не сильным, но настоящим. Смех, как легкий бриз, обдувал лицо, словно я находился не в коморке с низким потомком, а босиком сидел на скале. Волна за волной облизывала пятки, а рядом за бумажным змеем бегала маленькая Лиа. Пляж был покрыт синими ракушками, она оббегала их и визжала от радости, а порыв вечного ветра приглушал звонкий смех.

– Хитролискина можешь взять с собой, – Лиа указала на игрушечного лиса с очень уж довольной мордочкой. – А это тебе новые платьица, выбирай, – она приподнялась. – Вот синее, смотри какие ленточки на поясе, как колоски. Вот аленькое в горошек, вот еще желтое в подсолнухах. Выбирай, какое оденешь? А остальные я положу в мешок.

Лиа села на колени. Юля осматривала подарки.

– Так, – Лиа хлопнула в ладоши и заговорила уже уверенным голосом. – Времени мало, так что быстренько, быстренько.

– Хочу в горошек, – задорно протянула Юля и тут же стояла в новом платьице, а Виаленна зашнуровывала ей рыжие ботиночки.

– Как видишь, – сказала она мне, – с сапожником можно договориться, надо просто уметь убеждать, – Лиа достала из шкафа клетчатую материю, подошла к малышке. – Вот, а сверху наденешь пальтишко… и шапочку.

– Ты для этого меня позвала? – спросил я, собирая вещи в кожаный мешок.

– Видишь ли, – ответила она, расчесывая гребнем волосы Юли, – я наскоро отреагировала; потом подумала: и что делать? Сидеть в башне вечно невозможно, нет, я могу, но тут скучновато чуточку. А вампирша, пускай и такая роскошная как я… представь, ходит с девочкой по городам, путешествует. Не совсем хорошая перспективка для Юленьки. И ты знаешь, по земле я не очень-то люблю передвигаться. У меня вот сапоги новые, заметил? – она выгнулась в струйку, чтобы покрасоваться.

Лиа почувствовала восход солнца и забегала по коморке, затем по комнатке, собирая Юлины вещи, чуть не выбежала к лестнице.

– Ну, все, – запыхавшись, сказала она. – Все готово. Вот пряники.

– Спасибо, – уже жуя, сказала Юля.

Они присели на диван с медвежьим мехом.

– Так, обнимать, – поставила в известность Лиа. Юля с удовольствием отозвалась на предложение, покачивая изумрудные косички свободной от пряника рукой.

Затем Лиа поднялась и бросилась ко мне на шею, коснулась губами уха. Шептала красивые слова, быстро-быстро, но я успевал понимать.

– Не потеряй ее, Милан, – прошептала она, серьезно взглянув в глаза. – Не потеряй! – поцеловала меня.

– Не потеряю, – ответил я, смотря в глубокий океан ее зеленых глаз. Реснички колыхались, словно птицы на ветру.

Она протянула бархатный мешочек, который был перевязан белой ниткой. Я раскрыл его, на ладонь высыпалась горстка изумрудных камней.

– Вам пригодится, – промурлыкала Лиа при первых лучах солнца, которые ее никогда не страшили, она их лишь слегка побаивалась.


* * *

Не помню, как вышли. Опомнился когда были у ворот селения, я держал Юлю за руку. Она одернула меня, я присел, закинув мешок за спину.

– Что, малышка? – спросил я.

Она не ответила, жуя пряник в свежести утра. Ее щеки походили на щеки хомячка, который готовился к голодной зиме. Юля взглядом попрощалась с деревней: здесь ей подарили жизнь, здесь смерть забрала всех близких. Она не слышала ночной разговор, но ее мокрые от слез глаза были согласны с Лией. Люди смертны. Мы не только смертны, но уязвимы. Те же, кто неуязвим, как оказалось тоже смертен.

Мы неплохо устроились в городе, не в том, где я оспаривал медицинские взгляды рослого алхимика. Его просвещенная голова в ту ночь освещалась и по стойке таверны, и по двум столам, и по липкому от пива полу. Однако его друзья не были удовлетворены моими доводами. И я проделал схожий путь, но только в направлении двери.

Я быстро нашел работу, оказалось, в тех краях сложно отыскать хорошего врача; в отсутствии конкуренции я был нарасхват.

Юля на удивление успешно влилась в городскую жизнь, наполненную суетой и хлопотами. Она помогает мне в медицинской практике, я понемногу обучаю ее. Слова учительницы моей малютки: «Чтобы учить, не обязательно уметь самому» – это, к счастью, не про меня. Юля любит разговаривать с больными, а старушки выходя от нас, подчеркивают, что ее сладкий голосок лечит не хуже всех моих лекарств и процедур.

В распоряжении у нас три комнаты с высоким потолком, хозяйка дома оставила одну для себя. В гостиной мы принимаем пациентов, вторая является моим кабинетом и спальней одновременно, а третья и самая уютная полностью принадлежит Юле. В ее комнатке всегда идеальный порядок, на белоснежной подушке восседает рыжий Хитролискин – единственная память о Лии.

Так случилось, что к нам заглянула супружеская пара. Нестарая еще женщина привела хромающего мужа, профессор подвернул ногу. Он поведал, что неделю назад в башне сгоревшего селения нашли саркофаг с готическими символами, такими древними, что никто из старейшин разобрать не может.

– Крышка была разбита то ли топором, то ли мечом, – похрипывал он. – Но вот какая штука, в саркофаге том, улыбаясь, лежала бездыханная красивая женщина. Ее роскошная черная шевелюра царственно покрывала подушку. Бледное лицо прикрывали две изумрудные косички, с другой стороны локон платинного оттенка. В комнате стоял запах гари, а вокруг саркофага горели языки пламени, такого необычного, ало-красного. И что еще поразило, потушить его не удавалось. Огромного пса я забрал к себе – сжалился, он такой старый и безобидный. Еще одну деталь чуть не забыл. Около саркофага сияла сиреневая горсть пепла, но почему-то о ней все сразу забыли.

Я осмотрел ногу профессора, дал рекомендации и, глядя на побелевшее от ужаса лицо Юли, попросил зайти на следующий день. Малышка сидела неподвижно, ее худенькое тельце тряслось, губы дрожали. Но она дала волю эмоциям лишь когда я закрыл дверь за супружеской четой. Юля рыдала без устали. Ее любовь к нашей Лии безгранична, и слезы в тот момент стояли тысячи и тысячи влажных глаз.

Виаленна предчувствовала, что сумрачная ночь станет последней, но ее острый ум и природная интуиция ничего не смогли изменить. Тень забрала Лию. Я вновь ее потерял, но теперь навсегда. Сейчас я в ответе за малышку, Лиа оставила мне последний самый драгоценный подарок, подарок от моей мурлычущей сказочницы.

Я запомнил ее слова. Когда закрываешь глаза, надо помнить, что эта ночь может стать последней. И я каждый день проживаю так, чтобы быть уверенным в будущем Юли, на случай, если также внезапно стану потерянной тенью.


12 февраля 2013