Венценосный Государь Николай II. глава 18

XVIII

   Атмосфера в зале для совещаний была до крайней степени напряженной. Сам воздух был словно наэлектризован. И неудивительно, ведь все собравшиеся здесь понимали, какой степени важности им предстоит принять решение. Разгром военного флота означал поражение в войне, и дальнейшее сопротивление Японии было уже невозможно. По крайней мере, в тех условиях, в которых сейчас оказалась Россия. Присутствующие, сидевшие за длинным прямоугольным столом, не сводили глаз с Императора, и по выражению его лица они понимали, что Царь уже принял какое-то решение, и собрал совещание только для того, чтобы приглашенные подтвердили или опровергли его. Это еще больше настораживало их, так как они не знали, что это за решение.
   Государь тоже не торопился высказывать свое мнение. С озабоченным видом он оглядывал ряды сидящих за столом, возможно, умышленно  нагнетая и без того напряженную обстановку. Наконец он произнес:
   - Господа, прежде чем приступать к принятию какого-либо решения, я вынужден поставить перед вами три вопроса, на которые хотел бы получить незамедлительные ответы, так как без них невозможно дальнейшее обсуждение проблемы.
   Фраза, сказанная Императором, не только не рассеяла гнетущей атмосферы, а напротив, казалось, сделала ее еще более накаленной. Все понимали, что вопросы, которые хочет задать Николай, носят исключительно важный характер, и ответить на них будет очень непросто.
   - Итак, первый вопрос. Можно  ли без флота отстоять Камчатку, Сахалин и устье Амура? Второй вопрос; какое значение для исхода войны на  этих отдаленных участках имела бы русская победа в Маньчжурии? И третье; следует ли приступать к переговорам – хотя бы для того, чтобы узнать, каковы требования Японии?
   За столом произошло оживление – наконец-то были заданы вопросы. Но это вовсе не означало, что найти на них ответы будет просто. Уж слишком злободневными они были.
   - Кто желает высказаться? – спросил Государь, оглядывая присутствующих.
   Первым попросил слово великий князь Владимир Александрович. Да, разумеется, он был за мир, и, естественно, на поставленные вопросы необходимо найти ответы.
   - На переговоры с Японией идти, конечно же, необходимо. Хотим мы того или не хотим, а такие переговоры неизбежны.
   Государь и не спорил, он и сам понимал, что переговоров с врагом невозможно избежать.
   Владимира Александровича поддержал и адмирал Алексеев.
   - Его высочество прав, - сказал он. – Переговоры с Японией вести придется. Только вот на каких условиях? Необходимо сделать все, чтобы эти условия были в пользу России.
   Несмотря на то, что адмирал произносил эти слова с уверенностью, было видно, что он нервничает. Его выдавали руки, которые он не знал, куда девать. Волнение его было весьма понятным.  Он не знал, каковой будет реакция Николая. Вызовут ли его слова императорский гнев или же, напротив, одобрение.
   Его поддержали сразу несколько голосов, и это придало ему сил, и уверенности в своей правоте.
   - К сожалению, пока ситуация складывается явно не в пользу России.
   Это были смелые слова, но справедливые и, произнося их, адмирал Алексеев хмурился все больше и больше. Он явно был настроен весьма пессимистично, и не верил, что в этой войне возможен волшебный поворот в пользу России.
   - Боевой дух в армии подорван, - безжалостно продолжал он. – Никто из солдат больше не верит в победу. Более того, в победу не верят и офицеры, в том числе, генералы.
   Сказав это, он невольно вжал голову в плечи, ожидая гнева Государя. Николай краем взгляда заметил, что генерал Гриппенберг кивает.
   - Вы хотите что-то добавить? – спросил его Император.
   Гриппенберг вздрогнул, вопрос застал его неожиданно, и было заметно, что он предпочитает отмолчаться. Но деваться было некуда, Государь обращался напрямую к нему.
   - Ваше Величество, - нехотя начал он. – Под Сандепу победа была наша, только Главнокомандующий…
   Император взмахом руки остановил его.
   - Достаточно, достаточно.
   Николай понял, что генерал Гриппенберг вспомнил старые обиды и разногласия. Им руководствовали не чувства долга и справедливости, а личная неприязнь и другие негативные эмоции.
   - Так что вы скажете, господа, можно ли защитить Камчатку и Сахалин без флота?
   Ответ он знал и сам, уж слишком тот был очевиден. Генералы и адмиралы лишь подтвердили его точку зрения. Все они твердо заявили, что это невозможно.
   - Ваше Величество, нет никакого сомнения в том, что без флота защитить Сахалин и Камчатку не удастся. Здесь иного мнения быть не может. Какой бы ни была сильной наземная армия, ее явно будет  недостаточно. Для полноценной обороны нужен флот.
   По лицам обоих адмиралов промелькнуло нечто вроде гордости. Им льстил тот факт, что без флота армия будет неполноценной.
   С этим мнением вынуждены были согласиться все, в том числе и сам Государь.
   - А теперь вопрос; стоит ли заключать мир с Японией или же нет? – спросил он, вновь оглядывая присутствующих. – Что вы, господа, можете сказать мне по этому поводу?
   Первым высказался адмирал Дубасов.
   - Мир – вещь хорошая, - медленно, словно раздумывая, произнес он. – Но и мир миру рознь. Заключать мир, основанный на поражении нельзя. Японцы в этом случае почувствуют себя победителями, и затребуют от России такую контрибуцию, которую мы будем не в состоянии заплатить.
   Присутствующие одобряюще загудели. Подобная перспектива никого не устраивала.
   - Более того, - говорил Дубасов. – Я считаю, что сейчас прекращать войну вообще нельзя. Если мы прекратим войну сейчас, потерпев поражение на Цусиме и Мукдене, это будет означать поражение России, и такое поражение, которое уронит нашу страну в глазах всего  мира так, что мы уже не сможем никогда подняться, не сможем возвыситься.
   Николай внимательно наблюдал за адмиралом. А ведь еще в январе месяце тот высказывался за прекращение войны, полагая, что это  даст России передышку для создания нового, более сильного флота. И тогда, по словам Дубасова, Россия сыграет вторую половину партии, но имея на руках, в этот раз, все козыри.
   Возможен ли был такой вариант на деле? Сомнительно. Япония бы просто не дала России на это ни времени, ни возможности. 
   Речь Дубасова была решительной и весьма энергичной. Его поддержали Рооп, Сахаров, а также барон Фредерикс, выступавшие вслед за адмиралом.
   Совещание закончилось, можно сказать, ничем, если не считать того, что Государь принял решение провести с Японией переговоры. Это было  необходимо для того, чтобы узнать, чего же добивается японское правительство, и какие условия оно желает выдвинуть России.
   Японцы тоже времени зря не теряли, и уже через месяц после совещания, которое собрал русский Государь, 21 июня, высадились на Сахалине двумя дивизиями. Возможно, они тоже полагали, что промедление будет не в их пользу, и поэтому старались вынудить Россию заключить мир как можно скорее.
   Это возымело свое действие, и Николаю ничего не оставалось, как созвать конференцию для переговоров о мире. Переговоры были назначены на вторую половину июля.
   А 10 июля Государь Николай II заключил с императором Германии Вильгельмом II так называемый «Бьеркский договор», согласно которому Россия и Германия обязывались оказывать друг другу поддержку в случае нападения на них в Европе. Этот договор позволял России не опасаться удара в спину во время продолжения Русско-Японской войны.    
   К удивлению многих Николай назначил уполномоченным для ведения переговоров С. Ю. Витте, которого совсем недавно снял с поста министра финансов. Витте, направляясь на переговоры, был абсолютно уверен в том, что России придется отдать Сахалин, и заплатить громадную контрибуцию. И вообще, он был настроен крайне пессимистично, не веря в возможность победы России, и сохраняя враждебное отношение к Государю. Он никак не мог простить ему своей отставки с предыдущей должности.
   Конференция началась в Портсмуте 27 июля, на которой Япония незамедлительно выдвинула шесть требований.
   Первое; признание японского преобладания в Корее.
   Второе; возврат Маньчжурии Китаю, и незамедлительный вывод оттуда русских войск.
   Третье; уступка Японии Порт-Артура и Ляодунского полуострова.
   Четвертое; уступка Японии всей Южной ветки Китайской Восточной дороги.
   Пятое; уступка Сахалина и прилегающих к нему островов.
   И шестое; Япония затребовала возмещения всех военных расходов (в размере 1 миллиарда 200 миллионов иен), выдачи укрывшихся в нейтральных портах русских судов, ограничения права России держать флот на Дальнем Востоке, и в довесок, предоставление Японии права рыбной ловли у русского побережья Тихого океана.
   Сам Витте находил такие требования вполне приемлемыми. Однако Государь, посылая его на конференцию, поставил бывшему министру финансов следующие два условия; ни пяди земли, ни гроша контрибуции.
   Витте начал переговоры.
   После недолгого обсуждения он согласился передать Порт-Артур Японии, но только при условии согласия на это Китая. Соглашался он и на эвакуацию войск из Маньчжурии, но эта эвакуация должна была быть обоюдной. Япония тоже обязывалась вывести свои войска с территории Маньчжурии. Что касается Китайской Восточной дороги, то было решено, что Японии достанется только часть ее, до Куанчендзы, то есть, примерно до того места, где остановились японские войска. На большие уступки  Витте не пошел. На все остальные условия он ответил решительным отказом.
   Таким образом, переговоры зашли в тупик, совершенно не удовлетворив японскую комиссию. Витте четко выполнял условия, поставленные его Императором.
   Государь как-то говорил Вильгельму II:
   - Ты знаешь, как я ненавижу кровопролитие, но все же оно более приемлемо, нежели позорный мир, когда вера в себя, в свое отечество была бы окончательно разбита. Я готов нести всю ответственность сам, потому что совесть моя чиста, и я знаю, что большинство народа меня поддержит.
   Нежелание выплачивать японцам контрибуцию было совершенно понятным. Подобная выплата существенно подорвала бы финансовое состояние России, вызвав повышение налогов.
   Впрочем, и другие державы тоже не хотели того, чтобы Японии была выплачена требуемая контрибуция. В противном случае, все понимали, эти деньги пойдут на увеличение японских вооружений.
   И Рузвельт решил предложить России компромисс, который состоял в том, чтобы Япония получила Южную часть Сахалина, а за Северную Россия бы выплатила ей крупную сумму. Таким образом, Россия бы сохранила свое лицо, а Япония получила бы то, чего так хотела.
   Однако Николай решительным образом отверг такой вариант, заявив, что Россия никакой контрибуции ни в какой форме платить не станет. Максимум, на что соглашался Государь, это пожертвовать Южной частью Сахалина, но без какой-либо денежной выплаты.
   16 августа Витте продиктовал условия Императора Николая японскому уполномоченному Комура, и был весьма удивлен, когда Комура сказал, что в целях восстановления мира Япония принимает эти условия.
   Для Витте это было словно гром среди ясного неба. Уж слишком неожиданным и быстрым оказалось согласие японцев, которые до этого всеми силами добивались выплаты контрибуции. Вполне возможно, согласие Японии на условия Николая II были обусловлены тем, что Япония была истощена войной гораздо более, нежели Россия, и продолжение ведения войны для нее было уже просто опасно. Насколько справедливо такое предположение – неизвестно. Во всяком случае, более поздние исследования историка Сергея Ольденбурга говорят именно об этом. Он объясняет быстрое согласие японцев на условия России тем, что дальнейшее продолжение войны привело бы к тому, что Япония была бы полностью вытеснена с территории не только Маньчжурии, но и со всей Кореи, и неизвестно, чем бы все это для нее кончилось.
   Подобного мнения придерживался и бывший главнокомандующий Куропаткин.
   К сожалению, все события, связанные с Русско-Японской войной, преподносились нам в течение семидесяти лет советской власти только в виде сплошной вереницы и череды ошибок и провалов. Нам с невероятным упорством внушалось то, что Россия проиграла в той войне по вине Государя Николая II, как неспособного вести военные действия, совершенно забывая то, что Николай II никакого отношения к руководящей роли на русско-японском фронте не имел. Уж если кого и обвинять в просчетах и ошибках, так это генералов и адмиралов, напрямую руководившими военными действиями. Но дело даже и не в этом. Не все битвы можно выиграть, и не все победы зависят только от главнокомандующего. Существует целый ряд других условий и факторов, делающих победы невозможными. Почему, например, Наполеону сдали Москву, почему сто тридцать лет спустя гитлеровская армия дошла до русской столицы? Почему не были они остановлены в первые же дни войны? Николая упрекают в том, что он отдал Японии Сахалин, только вот была ли возможность более благополучного исхода? Нам, потомкам, легко, сто лет спустя, судить, да выискивать просчеты и ошибки руководства, да только во время войны обстановка вырисовывается совсем иначе. Невозможно все предотвратить и предвидеть.

   Трагические события сваливались на голову Императора одно за другим. Война с Японией, усиление революционной оппозиции, но самым страшным было, конечно же, письмо Серафима Саровского, и страшное пророчество блаженной Прасковьи Ивановны. Николай, с тех пор, уже не мог жить по-старому. Его жизнь изменилась. Больше не было спокойствия на душе, уверенности в безмятежности завтрашних дней, и собственного правления. Все эти иллюзии развеялись тем жарким июльским днем 1903-го года. Впереди были мрак и голгофа, которую ему предсказали в Дивеево. Забыть это все, и выбросить из головы было невозможно.
   Ох, как же тосковал теперь Государь по тем славным денечкам, по тем временам, когда в его жизнь еще не вошли ни Серафим Саровский, ни Серафим Чичагов, который впервые и назвал ему имя преподобного, открыв перед ним новую эру, эру крестного пути и тернового венца. О, как же ему хотелось, чтобы этого не происходило никогда, когда он жил со своей семьей, счастливый в супружестве, в окружении своих маленьких дочек.
   Его четыре маленькие девочки, такие одинаковые, и в то же время, такие совершенно разные. Каждая из четырех обладала своею особенною чертой характера, отличаясь от своих сестер. И это было хорошо, ведь каждый человек индивидуален, своеобразен, и не должен быть копией другого. Все это не мешало Императору любить своих дочерей. В те беззаботные времена они любили проводить свободное время все вместе, гуляя где-нибудь по парку, или катаясь по водоемам в лодке. Пожалуй, это было лучшее времяпровождение. Все вместе, в лодке, среди окружающей их зелени, распространяющей великолепный летний аромат.
   Еще они летом всей семьей уплывали на яхте к берегам Финляндии, где было пустынно и очень  красиво. Любили отдыхать и в Крыму, где стоял замок, принадлежащий Николаю. Да, как же счастлив был Государь в те времена. С тоской оглядываясь на прошедшие дни, Император понимал, что они уже никогда не вернутся. Можно отдыхать телом, но душой уже не получится. Мысли не давали покоя. Проклят тот человек, которому дано знать его будущее. А свое будущее Николай узнал, хотя и вовсе не просил этого, пребывая в счастливом заблуждении, что его не может ждать ничего страшного. Но теперь… Теперь все изменилось.
   Императрица Александра Федоровна тоже утратила покой, но пыталась убедить себя, что и блаженная Паша Саровская, и преподобный Серафим просто ошибались. Они не могли не ошибаться. Их не может ждать предсказанная судьба. Предсказать такое могли только их личные враги, которых было немало.
   Но, несмотря на все попытки убедить саму себя, Аликс теперь страшилась дать своему супругу то, о чем так долго мечтал Ники, а именно, родить ему наследника.  Пророчество о страшной болезни гемофилии имели все для этого основания, ведь болезнь передавалась по мужской линии. В глубине души и она, и Ники надеялись, что эта участь минует их, но верили ли они в возможность такого благополучного исхода? И когда, наконец, Императрица забеременела, страх не покидал ни ее, ни Государя.
   Рождение сына известило об исполнении первого из пророчеств – у Императора родился наследник. Но радость была недолгая, так как вскоре исполнилось и второе предсказание – у мальчика оказалась гемофилия. Теперь оставалась надежда только на чудо.
   Если раньше Николай видел в своей семье самый главный источник радости, то теперь его семья стала для него единственным источником радости. Больше рассчитывать было не на кого. Все его братья, дяди, все Великие Князья вызывали у него подозрения. Он понимал, что полагаться на них нельзя. Все они косо смотрели на Императора, а порой испытывали к нему явную враждебность.
   Но это все еще больше сплотило его со своей семьей. Жили они в основном в Александровском дворце, в обстановке весьма скромной, без излишнего  шика, который Николай не любил. Эта его не любовь к роскоши и к жизни «с размахом» передалась и всей его семье.
   Рабочий день Императора длился почти двенадцать часов, начиная с восьми утра, и заканчивая восемью часами вечера. За это время он прерывался только на обед или на чашку чая. Кабинет, в котором он работал, не поражал ни размерами, ни обстановкой. В нем было лишь два письменных стола, кресла и книжные шкафы. Министров, и других важных лиц он принимал прямо в этом кабинете.
   Александра Федоровна проводила почти все свое время с детьми или же читала книги, лежа на кушетке. Литературу она предпочитала написанную на русском языке, для того, чтобы изучить его как можно лучше. Впрочем, между собой Император и Императрица разговаривали в основном по-английски. Этот язык был для Аликс все же ближе, несмотря на то, что она пыталась «стать» русской.    
   Семья – это единственное, что оставалось у Николая, но даже и с семьей он почти не мог оставаться наедине. Постоянная охрана, которая полагалась Императору, не давала возможности по-настоящему уединиться с родными. Даже гуляя по парку, царская семья не могла отделаться от надзора. Почетный эскорт всегда следовал за ними в нескольких десятках метрах, что очень утомляло всех домашних.
   Не менее удручающе действовало и окружение. Придворные, слуги, военные, все это, согласно традиции, полагалось иметь Государю. С какой бы радостью Николай отказался бы от всего этого, от всех этих формальностей и этикетов. Но изменить что-либо было не в его власти. К тому же, великие князья, и прочие родственники, по-прежнему не желали принимать Аликс в свой круг. Они не считали ее своей, и это очень печалило Императора и, больше всего, саму Александру Федоровну. Все ее надежды на то, что со временем эта отчужденность пройдет, не оправдались. Напротив, отношения с родственниками Николая только обострялись все сильнее и сильнее.
   Государь понимал, что доверять нельзя никому. Окружение относилось к нему сдержанно, а порой, и с затаенной враждебностью. Николай, как Император, не устраивал никого. Впрочем, это было не удивительно, ведь большинство из его окружения принадлежали к масонским ложам, и Николай, как человек глубоко верующий, и убежденный христианин, был им неприемлем. 
   Масонство заполняло, и уже заполнило все, что только могло. Генералитет практически весь состоял из членов масонских лож, многие из великих князей тоже принадлежали к их числу, и поделать с этим Государь ничего не мог. Безусловно, он понимал, что масонство представляет собой опасность, как для Империи, так и для него самого, но, пожалуй, реальные размеры угрозы он все же не осознавал. Николай не мог поверить в то, что армия способна его предать. Нет, только не армия. Он знал, в глубине своей души чувствовал и не мог сомневаться в том, что пророчества, предсказанные ему, были правдой, страшной правдой. Но все же в его душе еще теплилась надежда. Армия, его единственная опора, армия, которая его так любила, нет, она не могла его придать. Никогда. Да и генералитет тоже. Да, многие из генералов масоны. Что с того? Ведь они же умные люди, неужели же они могут пойти на предательство? Нет, его генералы на это не способны.
   Надежда, как известно, умирает последней.
   А тут еще война с Японией. Все это тяжелым грузом легло  на плечи Императора. Времени на семью было мало, а как хотелось бы проводить с семьей все дни напролет.