1. 25. глава двадцать первая

  Книга первая. Первый день.
   
   
    ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
    Что важнее — бокс или бег? Банда террористов  угоняет самолет в Турцию. Комсомольская попзвезда. Тело в дело. Любовь начинается с физкультуры. О том, что происходит, когда красивых девушек селят возле турников.  Вред рукопожатий.
   
   
    На этот раз их спас блат Чавыного родственника, занимавшего должность замначальника Икского участка железной дороги. И это правильно, не все же Витькиному папаше отдуваться! Пришлось, правда, заплатить за причиненный ущерб по триста с лишним рублей, каковые родители обоих и внесли куда надо. И дело о сопротивлениях было почти исчерпано, если бы Шпала не был так падок на дармовую выпивку. Для той злополучной пьянки, правда, был веский повод: Чава женился! Обстоятельство это было настолько необыкновенно и неожиданно, что... Впрочем, понять это можно, только узнав Чаву так, как его знал Витька. Поэтому давайте все по порядку, тем более, что до этого завершающего аккорда у Шпалы случилась еще масса важных для него происшествий.
    После того, как их выпустили под расписку из ЛОМа, дело с машинами то заминалось, то вспыхивало с новой силой. То была недовольна воинская часть, куда шли машины, и кое кому из ее командования пришлось сунуть на лапу сверх уплаченного, то вдруг в Курске что-то загоношились... Словом, Витькиному папаше деликатно намекнули, что если он своего отпрыска не сплавит в армию — парня придется сажать. Далее прикрывать все его многочисленные дела и делишки нет никакой возможности. На дворе стояла эпоха застоя. Кстати, чем она была плоха, Шпала до сих пор не понимает. Никто и ничто не стояло, все тащили и обогащались, каждый в меру своих сил и возможностей. Это особенно важно громогласно заявить теперь, когда некоторые безответственные идеолухи рассказывают нам басни о том, что в эпоху вышеозначенную все так обленились, что даже кошки перестали ловить мышей и с тех пор разучились это делать по-настоящему.
    Именно тогда ведь наша партийно-хозяйственная верхушка смогла наворовать столько, что в состоянии оказалась объявить перестройку и причислить самою себя к лику демократов. В то бесшабашное для всего народа время уровень жизни человека вовсе не определялся его заработком. Уровень жизни определялся лишь умением крутиться. Одним из самых страшных было пожелание: "Чтоб ты жил на одну зарплату!" — потому что на зарплату никто в то время не жил. В выигрыше были все, в промоте только государство. Однако и оно не бедствовало, как ныне, не ходило по миру с протянутой рукой, а еще и кормило целую кучу друзей, начиная с красных кхмеров и кончая сицилийской мафией, которая без кремлевских паханов выглядела бы очень бледно.
    Так вот, в ту, ныне кажущуюся уже сказочной, эпоху, призыв в армию еще считался избавлением от всех грехов молодости, исключая самые тяжкие: убийство, дела, связанные с иском и т.д. Даже изнасилование заминалось в таких случаях почти стопроцентно. На это последнее обстоятельство прошу обратить особое внимание, ибо оно подвигло нашего героя еще на одно замечательное деяние. Витьке, как уже понятно, выбирать было не из чего, поэтому он только спешил успеть провернуть напоследок кое какие свои особо важные дела и задумки.
    Само собой понятно, что съездить в Ершово за чемоданом Витька не мог, для этого нужно было бы брать в милиции кучу разрешений и заполнять кучу казенных бумаг. Подписка о невыезде — что поделаешь! Он послал туда несколько телеграмм, каковые остались без ответа, тем дело и кончилось. Очевидно шмотки пропили веселые ребята из комнаты. Ну и на здоровье! Поминайте Шпалу за это добрым словом иногда! С завода, где он работал, Витьке тоже пришлось уйти, иначе его бы просто-напросто уволили по статье за многочисленные прогулы. Кстати, сейчас, на момент написания этих строк, он вновь работает на том же самом заводе в том же самом цехе тем же токарем. Но сейчас, по прошествии почти двадцати лет никто уже в цеху его прошлых подвигов там не помнит, а то уж в наше трудное безработное время вряд ли бы его туда взяли!
    Толчком к увольнению, конечно, послужило то, что из милиции затребовали на него характеристику и потом приходилось сдавать мастеру повестки. Поводов же для увольнения у администрации было более чем достаточно. Собственно работа имела для Шпалы не тот смысл, который она несла в себе для большинства честных советских граждан: а) спереть что-нибудь домой, б) заработать на кусок хлеба и ломтик масла к нему. Свой хлеб без масла, но в качестве закуски к выпивке он добывал в иных местах и иными средствами. Работа в то время была необходима в нашем милом обществе еще и для того, чтобы не загреметь в тюрьму за тунеядство. За трудоустройством Витьки следила вначале детская комната милиции, потом сама милиция. В силу названного, работать (или учиться, что в глазах Гроздева было еще хуже) ему было необходимо.
    В тюрьму Витьку забрали из десятого класса. Вышел летом. Половину экзаменов успел сдать вместе со всеми, упущенную половину пришлось досдавать осенью. В школе Шпала знаниями не блистал, а за тюрьму и вообще отупел, уроков там, как в некоторых других СИЗО, не было. Однако, незачем говорить о том, что учителя уж постарались выпихнуть его с троечками в аттестате. Не оставлять же этакого "шалуна" на свою голову еще на год! Среднее образование ведь тоже тогда было обязательным и, естественно, бесплатным, за что ныне Гроздев говорит канувшей в лету стране огромное спасибо!
    Его и позже в колонии заставили насильно кончить среднюю школу второй раз, так как в деле не было документа о среднем образовании. А мать из дому сочла за лучшее копию не посылать, а посоветовать в письме Витьке лучше учиться: Тогда, дескать, у него не будет свободного времени и он не отважится играть в карты с "убийцами и ворами", не проиграется и они не возьмут его в оборот! Логика железная, но что ему оставалось делать?
    Учился. Кое как за три года кончил одиннадцатый класс. Такая невезуха случалась: как только подходят экзамены, его либо в изолятор запрут, либо на этап отправят и год мучения коту под хвост! Так что образовали за время отсидки на совесть. Шпала там, опять же, не по своей воле, еше кучу специальностей приобрел, тоже теперь пригодились: когда безработица, из шести "корочек" какая-нибудь да поможет зацепиться за место. А как быть простым гражданам, у которых одна профессия, и которых всю прошлую жизнь учили, что не гоже летать с места на место?
    Спасибо вам всем, кто учил Гроздева бесплатно и насильно, теперь пригодилось! Кровь из носу, любого тупицу нужно было за уши тянуть к вершинам знаний. Учителя на экзаменах задавали ему заковыристые вопросы, а под партой передавали листки с ответами на них. Осенью, правда, случился единичный казус. Сдавал историю Апполону — так звали они своего учителя. И с ним незнакомая учительница.
    — Учил? — строго спросила бабуля перед экзаменом.
    — Учил! — бодро ответил Витька, пряча набухшие от пьянки глаза.
    — Хорошо учил?
    — Хорошо!
    Из Ленина Шпала помнил: "Коммунизьм — есть советская власть, плюс электрификация всей страны!" — о чем он сразу же и поведал. Потом он понес обо всем, что имело мало-мальское отношение к Ленину и к революции вообще: "Хлеб народу, земля крестьянам!" "Борьба со вшами — удар по мировому империализму!" "За коммунистическую культуру. Да здравствуют коммунистические бакенбарды!" К чему-то приплел песню: "Наш паровоз вперед лети, коммуна — остановка"... Уверял, что мировая революция должна случиться с минуты на минуту, не сегодня, так завтра, и при этом, как бы в подтверждение, то и дело поглядывал на наручные часы Апполона с позолоченным корпусом, прикидывая по обыкновению, сколько бы они могли стоить.
     Обрушился с ярыми нападками на мировой капитал, нещадно эксплуатирующий иностранный пролетариат. Вставил даже несколько слов о нашем дорогом Леониде Ильиче. "От Ильича до Ильича!"... На вопрос бабули, кто же такие были меньшевики, Витька уверенно ответил, что все они были гадами и не стоят даже того, чтобы о них вспоминать. Однако старуха, как крот, воткнулась в одно, и рыла, рыла, рыла рылом...
    — О чем же все таки шла речь на съезде?
    Витька вызвался отвечять без подготовки, так как отлично знал, что ни черта не знает, и готовиться ему, следовательно, не к чему. Бабушка — "божий одуванчик" заставила Шпалу сесть подумать. Апполон лишь молчал и посмеивался в воротник. Он вообще был отличный мужик — Апполон! Он про войну на уроках рассказывал, с ним и "об жизни" потрепаться можно было... Витька сел, порисовал на выделенных ему листках чертиков, встал и понес заново: "Да здравствуют коммунистические бакенбарды!" "Наш паровоз вперед лети..." "Броня крепка, и танки наши быстры!" "Коммунизм — есть советская власть, плюс электрификация всей страны!" "Вперед, к победе мирового пролетариата!"...
    — Это ваш ученик? — гневно обратилась бабушка к Апполону.
    — Мой! — невозмутимо ответил тот.
    — Так почему же он ничего не знает?
    — Мой-то он мой, но дело в том, — компетентно отвечал историк,— что когда другие сидели здесь за партой, он сидел ... в тюрьме.
    Нужно было видеть бабушкино лицо! Оно стало таким испуганным, беззащитным. Почему все так пугаются при слове "тюрьма"? Они, наверное, думают, что там одни бандиты! Бабушка заметалась, заметалась, силясь выговорить что-нибудь впопад.
    — А-а! Я слышала, это та история с летчиками, хотели угнать самолет...?
    Как невероятно и непредсказуемо разрастаются слухи! Пока они сидели в тюрьме, здесь, на воле, Шпалу со товариши сделали чуть ли не международными террористами и гангстерами впридачу. Даже интересно, в чье больное воображение могла придти мысль, что вооруженная до зубов банда на Южном пыталась угнать самолет с летчиками в Турцию, а когда те отказались, перестреляли их из обрезов, а самолет взорвали! Нудивительно, что, когда он вновь появился в школе, на Шпалу сначала смотрели, как на привидение, а потом стали задавать идиотские вопросы типа: "Почему именно в Турцию?" или "Где взяли оружие и взрывчатку?"... Шпала вначале смеялся, как ненормальный, потом ему это начало надоедать. Ладно, однокласники, а эта интеллигентная бабушка-историк и та верит в подобную галиматью?!
    — Ну, летчиками они возможно и не были, — по-философски невозмутимо рассудил Апполон, — летчиками их прозвали потому, что они летали из стороны в сторону когда их били...
    Витька отвернулся в сторону и изо всех сил сжал челюсти, чтобы не расхохотаться. Поверьте, это стоило огромных усилий.
    — В общем так, — подытожил историк, — нечего друг перед другом Ваньку валять, он ничего не знает!..
    — Как ничего не знает? — простонала старуха, почти теряя сознание. Она очевидно чувствовала себя виноватой в случившемся. — Он так логически четко представляет себе основные моменты: "Коммунизьм — есть советская власть, плюс электрификация всей страны!" "Вперед, к победе мирового пролетариата!" "Наш паровоз"... Впрочем, это уже частности!
    — Не перебивайте, — недовольно огрызнулся бог красоты, — он ничего не знает!.. Поставим ему тройку, и пусть катится на все четыре стороны!
    — Ну нельзя же так, — отстаивала правила хорошего тона бабушка, — пусть хотя бы человек получит удовлетворение от своего ответа!
    — Ах, — махнул рукой Апполон,- свое удовлетворение он получит без нас и в другом месте. — Иди, три!
    — Постой, — ухватилась за Шпалу, как хватается слепой за то, что потолще старуха, — ты смотри, никому не рассказывай, как ты сдавал этот экзамен!
    — Ничего, пусть хвастается! — махнул рукой Апполон.
    О щедрый бог красоты! Да будет тебе вечная благодать на небесах, где ты сейчас пребываешь! Благодаря твоему разрешению я предаю сегодня эту историю гластности, как предал Горбачев перестройку.
    Витька, вежливо попрощавшись с учителями, скатился кубарем по лестнице и только тут насмеялся вдоволь.
    Летом, еще до получения аттестата зрелости, милиция, которая как известно всегда всех бережет, (сначала сажает, а потом стережет!) трудоустроила Шпалу на крупнейший в городе котлостроительный завод, где и текучесть кадров была соответственно крупнейшая. Тогда была такая система: ментовка имела право принудительно распределять вверенный ей контингент неблагонадежных на любое предприятие для исправления трудом. Да и в Кодексе законов о труде была статья о том, что предприятие, имеющее недостаток по данной профессии, обязано взять любого, если его квалификация соответствует требуемому уровню, будь у него хоть десять судимостей, или трудовая книжка, к примеру, толщиной как "Вайна и мир" Толстого.
    Перебирать "кадрами" тогда не разрешалось! И в конституции говорилось, между прочим, что каждый советский человек, наряду с другими правами, имеет право на труд. А в уголовном кодексе, что "осужденный, отбывший наказание, полностью искупил свою вину!" — то есть ничем от прочих граждан не отличается, пока не залетит еще раз. Да, было времечко. Таперича не то что давеча! И увольнять несовершеннолетнего по статье предприятие без разрешения детской комнаты милиции не имело права. А разрешение детская комната давала лишь в случае посадки. И работать малолеткам полагалось лишь в первую смену, и отпуск в летнее время года... ( Ну что было не жить! Так нет, демократии захотели!!!) Помните "Операцию "Ы" и другие приключения Шурика"? Сейчас ее что-то стесняются показывать, все американские боевики по телеку гонят, так что у меня восьмилетняя дочь, увидев женшину вначале очередного фильма, уверенно изрекла:
    — Ее изнасилуют, а потом убьют!
    — Почему ты так думаешь? — удивились мы.
    — А про что же еше фильмы снимают? — в свою очередь удивилась дочка.
    Как там Федя говорил Шурику: "Ты думаешь это мне дали пятнадцать суток? Нет! Это НАМ с тобой дали пятнадцать суток, чтобы ты вел среди меня воспитательную работу!"
    Вот так же и предприятие: оно должно ковать кадры! За время работы в учебном цеху, где Витька приобрел профессию токаря, подобралась классная компания, в которой они покуролесили! В основном, это была отработка ударов на прохожих. Впрочем, не на всех, естественно, а только на самых борзых, которые отказывались ссудить друзьям мелочи на бутылку-другую. Не последнее место в их деятельности так  же занимала пьянка и девочки. Особенно с этим товаром было легко в заводском и окрестных профилакториях, расположенных недалеко от города в живописном урочище под не менее живописным названием "Липки".
     Обитание здесь имело еще и ту выгоду, что месячная путевка стоила всего 15 рублей, остальные 50% доплачивал профсоюз- "школа коммунизма". Путевка обеспечивала бесплатным жильем, питанием, проездом на завод и обратно. Обычное же прожитье дома в ту пору в месяц обходилось рублей в 60. Выгода! В каждом из многочисленных, от разных городских предприятий, профилакториев — кинозал, дискотека и в основном молодежь, не связанная или в данный момент свободная от семейных и прочих уз.
    Отдыхать в профилактории можно было лишь два месячных заезда, остальное время приходилось отдыхать там же, но под чужой фамилией (иногда под женской). Ей богу, профсоюз — неплохая вещь, ребята, если уметь им пользоваться. И неправы те, кто ропщет, что он, дескать, много выворачивает из зарплаты. Лично Витьке он давал значительно больше, чем урывал из его скудного заработка. Профилактории функционировали с осени до весны. Летом во многих из них оборудовались пионерские лагеря. Однако, летом ведь можно перебиться и так, когда под каждым под кустом, как говорится, готов и стол и дом.
    Здесь мне придется, видимо, влить в мед своего повествования ложку дегтя. Извини, дорогой читатель! Мы с тобой путешествуем по стране Совдепии уже не один день. Ты побывал вместе с Виктором Гроздевым и в следственном изоляторе, и в камере ЛОМа, и на Волжских берегах... Конечно, многое в этой стране бестолково, (а где оно все по уму?), уродливо, иногда просто жестоко. Однако, признайся, почувствовал ли ты, что при всем том, было ведь в этом устройстве и кое-что положительное. И это кое-что было, надо прямо сказать, весьма существенным.
    При всем беспределе милиции, или, может быть, других каких-то властных структур, человек в этом обществе был значительно защищенней, чем где бы-то ни было! Да, никто не имел права жить богато, вернее, выставлять свое богатство напоказ, что называется с жиру беситься. Но ведь умным людям никогда не взбредет в голову дразнить толпу, афишировать свои деньги. Однако, и бедных не было! Любой, в крайнем случае, мог рассчитывать на сытный кусок хлеба, крышу над головой — случись с ним какое нибудь несчастье, на бесплатную медицинскую помощь, на то, что его дети не пойдут с сумой по миру. Сейчас от голода, холода и нищеты не гарантирован никто!
    Когда им выдали корочки и перевели в основные цеха завода, Шпала, поначалу, ходил на работу строго через день, во вторую смену только до 22 часов, исключая ночные смены. Последнее было положено по законодательству, так как он, якобы, еще не достиг совершеннолетия, первое же Витька положил за основу сам. Уволить без разрешения детской комнаты милиции его еще не имели права. Он так аккуратно выполнял установленный режим, что мастер как- то подойдя к нему, сказал:
    — Если ты сегодня вышел, значит завтра не придешь? У нас завтра Всесоюзный коммунистический субботник, так что ты уж приди, а потом можешь гулять хоть целую неделю!
    Чего не сделаешь ради торжества коммунизма! Правда, прогулял Витька вместо одной недели и вторую прицепом, с разбегу, так сказать. Потом мастер, слоняясь где-то по задворкам и вылавливая пьющих, сломал ногу, и Шпала, будучи уже совершеннолетним, пользовался привилегиями малолетки. Позже пришлось хитрить, изучать станок основательно, чтобы знать все его слабые места. Обычно Витька ломал станок с утра (наш отечественный 1К-62 не так-то легко сломать, куда проще импортный, да кто ж его Шпале доверит?), просил иногда слесаря особенно не спешить и прокопаться до другой смены. Слесарь, впрочем и так, сколько помнится, никогда не торопился. Потом мастер как-то намекнул ему, уже совершеннолетнему, что если Шпала просто не будет ходить на работу, то этим он принесет цеху большую пользу, по крайней мере, станки будут целы! И Витька выполнял уговор : "Ты меня, работушка, не бойся, я тебя, родимая, не трону!" —  носил мастеру явно липовые справки, больничные, а то и вообще без них обходился. Соответственно, и зарплата у него в месяц выше тридцати рублей не набегала. За один месяц Шпала вообще получил четыре рубля с копейками.
     Однако, на бедность Витька не роптал, и все невзгоды переносил стоически. Кстати, и те из его согруппников, которые работали добросовестно и из кожи вон лезли, больше ста тоже не получали. Мастера обманывали неопытных еще в лабиринтах расценок новичков, подсовывали им самую невыгодную работу. Шпале, правда, случись ему охота потрудиться, было бы легче: в ОТК работала его любовь по профилакторию Алька, которая всегда за него перед мастером заступалась и уж явно дурить бы не дала.
     Но в целом на доармейскую молодежь везде на заводе смотрели как на временную рабочую силу, из которой нужно выжать все, пока она не ушла или не поумнела. Инструмент: штангенциркуль, вращающийся центр, резцы, которые ему выдали при поступлении в цех, сперли у Витьки из тумбочки на следующий же день, срезав замок сваркой. Шпала, когда рассчитывался, сделал то же самое, и сдал из добычи то, что за ним числилось как свой инструмент, а лишнее взял себе.
    За счет чего Витька жил? Во-первых, профилакторий снимал много жизненных проблем, так что верной тройке друзей, обретенных им еше в учебном цехе, приходилось добывать себе только на выпивку и закуску. И то и другое по тем временам (особенно второе) было несравненно дешевле чем теперь. С утра без гроша в кармане отираешся у магазина, а к вечеру... к вечеру ни за что не угадаешь где, в каких апартаментах ты остановишься ночевать, совершенно пьяный и с полным карманом мелочи. И это не треп! Шпала несколько раз специально с утра загадывал , где окажется вечером — ни разу не сходилось.
    Во-вторых, натренированный многодневным опытом мозг четко фиксирует все мероприятия, обещающие хоть маленькую надежду на выпивку: дни рождения, проводы в армию, свадьбы, родительские дни на кладбище с утра, как компьютер выдает информацию по всему городу: где что будет. Пусть даже и кого провожают в армию не знаешь, и тебя там никто не знает (хотя такое случается значительно реже), познакомиться, втереться в компанию дело техники. "Ввяжемся, а там посмотрим!"— как говаривал знающий в таких делах толк Наполеон. А торжества в те времена были частые и хлебосольные! Никто гостей, на них приглашенных, заранее не считал, и в рот им во время еды, как нынче, не заглядывал. Вино, водка и самогон лились рекой, танцы длились до упаду и были, как и песни, делом всеобшим, а не только нанятого ансамбля.
    Стратегия и тактика вырабатываются по ходу претворения намеченной программы в жизнь, сообразно обстоятельствам. Заранее предугадать здесь ничего нельзя, но стоит Шпале лишь взглянуть на происходящее своими глазами, и он уже знает, как себя повести, о чем говорить. Вот так Витька и жил, и дожил до того момента, пока все лимиты доверия и терпения иссякли. Имеются в виду, конечно, лимиты цехового начальства. Гулянок-то вон сколько, а цех один! И мастеру каждый раз соврать нужно что-то новое, свеженькое, оригинальное. Где столько фантазии набраться, чтобы на полгода хватило, Витька ведь не Шахерезада из "Тысячи и одной ночи!" Его предупреждали. Шпале ничего не нужно было повторять дважды, тем более трижды!
    Витька уволился по собственному желанию после бог знает какого предупреждения, когда чутье, которому Гроздев в таких делах доверял больше чем рассудку, подсказало ему: "Все! Больше тут ничего не сорвешь, струна натянута до предела!" Справедливости и правдивости повествования ради, следует упомянуть, что на Котлостроительном заводе приключилось со Шпалой еще одно замечательное приключение: его приняли в комсомол. Влез Витька туда, конечно, не по идейным соображениям, так как таковых у него, как у всякого нормального незакомплексованного человека просто не оказалось, а из спортивного удовольствия: "Неужели и меня примут? Вот будет концерт, если узнают, кого они вовлекли!" Хватали кандидатов из только что пришедших в цех "новобранцев" впопыхах, без всякого разбора. В первый же день прибежала откуда-то запыхавшаяся румяная освобожденный секретарь: "Ты еще не комсомолец? Готовься, будем принимать. У нас все комсомольцы, кому положено!"
    Ничего себе, прямо скажем, девочка этот освобожденный секретарь! Теперь таких только в попзвездах да в заграничных борделях найдешь, — в "народ" уже не идут! Красивая, стройненькая, глазенки горят, груди торчком и на самом соске значек болтается. Так и хочется ухватить! Не за значок, конечно... Ну все — так все, а Витька что, хуже? Дали устав выучить. Он выучил. Когда на комиссии спросили, почему раньше не вступал, Шпала скромно сознался, что считал себя еще недостойным, потому, что не доказал делом верность идеалам коммунизма. "А теперь, считаете, уже доказали делом?"— спросила неизвестная жопастая тетя. Витька ответил, что в принципе, еще не совсем доказал, но намерен это сделать и притом в самое что ни на есть ближайшее время! Они все увидят! Чем? Ударным трудом, разумеется! К тому Гоздев присовокупил, что считает Маркса своим духовным отцом и учителем наровне с Геббельсом и Маоцзедуном, читает его взахлеб.
    И вообще все свободное время он самообразовывается прямо бешенными темпами, жаль, что этого свободного времени нет. Что он друг всех угнетенных на свете. Шпала вообще любил участвовать во всякого рода комедиях, розыгрышах, и сейчас был доволен. Кажется, ему удалось разыграть этих деловых экзаменаторов. В своей биографии он, естественно, тюрьму и условный срок не упоминал. И все же!... Ну и бардак у них тут оказывается. Ведь его на завод детская комната милиции устраивала! На закуску были рукопожатия со всеми подряд членами. Во время смен потом приходилось заседать на комсомольских собраниях. Единственное, что запомнилось — там много было молодых девчонок.
     Когда Витьке попытались всучить комсомольское поручение, ореол коммунизма стал в его глазах безнадежно блекнуть. Шпала приболел, и с отчетом не явился. А когда его начали отчитывать за работу, обиделся и перестал ходить на комсомольские собрания вовсе. Позже деловые товарищи из заводской ячейки наконец-то Витьку раскусили и собрались из рядов своих почетных исключить, но не тут то было! Гроздев доказал верность идеалам коммунизма ударным трудом уже на Шиферном комбинате. Так что Котлостроительный завод можно по праву считать той заводской проходною, что в люди вывела Шпалу. И не только его одного!
    Ничто в жизни не происходит зря! Потом, в армии, Витка расплатился своим комсомольским билетом вместо военного за то, что не отдал какому-то майоришке честь. У них в стройбате ниже полковника честь не принято было отдавать. И вот, когда их рота была в командировке на Энкермане, Витька шел себе по улице военного городка, никого не трогал, а навстречу ему этот майор из авиации. Шпала рассудил, что не велика птица для солдата королевских войск майор, прошел мимо без внимания. В спину услышал:
    — Товаришь солдат, остановитесь!
    Пошел быстрей. Майор оказался голосистый, поднял крик (из за чего — спрашивается!). Откуда-то выбежал патруль. Витька знал городок еще очень слабо, поэтому решил не удирать. Гроздева схватили под не слишком белые рученьки, подвели к майору.
    — Почему не отдали честь, товарищ солдат? — осведомился "кожедуб" (всех летчиков между собой они называли кожедубами).
    — Извините, товарищ майор, я вас не заметил!
    У летчика от удивления и гнева аж фуражка на голове подпрыгнула.
    — А почему вы не остановились, когда я вас окликнул?!
    — Не может быть, товарищ майор, меня никто не окликал!
    Сын мертвой петли свирепел, но держался!
    — Ну как же, я вам крикнул: "Товарищ солдат, остановитесь!" — вот, и патруль это слышал!
    — Ах, так это вы мне? — закосил под дурака Шпала, — извините, товарищ майор, но я не солдат!
    — Как не солдат, — вылупился на него майор, — а кто же вы?
    — Я военный строитель! — четко и радостно, как на присяге, отчеканил Витька.
    — Это все равно, — пустился в объяснения майор, — вы военный строитель, а он связист, а вместе вы солдаты, понимаете?
    Шпала смотрел на добровольного учителя с подобострастием прилежного ученика, пытливо в глаза ему заглядывал. "Пусть, голубок, почувствует, каково оно с нашим братом-стройбатом дела иметь!"— думал он.
    — Никак нет, товарищ майор, в других частях в правилах внутреннего распорядка написано: "Каждый солдат обязан". И у летчиков, и у связистов... А у нас: "Каждый военный строитель обязан..." — понимаете? Значит, есть разница!
    Патруль, стоящий в стороне, со смеху корчил рожи. Майор решил, что разговаривать с Витькой бесполезно, а может быть и не нашел веских доводов на его блестящее доказательство...
    — У вас военный билет при себе?
    — Никак нет, товарищ майор!
    — Каждый солдат обязан...
    — Так то ж солдат!...
    — А это что? — летун ткнул пальцем Шпале в грудь.
    Форма была ушита, плотно облегала тело, прямоугольник книжечки четко вырисовывался через ткань. В кармане лежал воинский и комсомольский билеты. Витька вытащил и отдал майору последний.
    — Скажете вашему командиру, пусть придет в штаб к майору Мерзликину за вашим билетом! -— майор козырнул Шпале и пошел прочь.
    А зачем бы он Шпале сдался — комсомольский? Это же не военный, за утерю которого нужно отвечать. Он, может быть, и по сей день хранится у майора Мерзликина. Или теперь Мерзликин полковник?
    По расчетам Шпалы до армии ему оставалось около месяца. За это время его никак не успеют раскусить на новом месте. Кроме того, надо ведь получить двухнедельное пособие, деньги — вещь не лишняя! И служба тогда пойдет в стаж работы. Директор шиферного комбината поначалу отнесся к Витьке недоверчиво.
    — Тебе сколько лет?
    — Через месяц девятнадцать.
    — Так тебя вот-вот в армию заберут, зачем мне тебя брать?
    — Не заберут, — успокоил Шпала, — у меня условно, три года.
    — За что? — еще больше нахмурился директор.
    — Так, по глупости, с ребятами угнали трактор покататься.
    — Много что-то за трактор — три условно!
    — А мы на нем опрокинулись!
    Лицо директора осветила добродушная улыбка:
    — Эх, молодежь, ну скажи, нужен был тебе этот трактор?
    Витька, опустив голову придурковато пререминался с ноги на ногу.
    — Мы только перед девчонками пофорсить, и поставили бы!
    Директор с кадровиком посмеялись и взяли Шпалу учеником оператора волноукладочной машины. Работа не пыльная, машина в норме делает все сама. Хуже, когда начинает барахлить, тут уж не зевай, в самую середку ее лезь, разгребай завал. Свежий, только что вышедший с барабана лист шифера, как пластилин, мягкий, податливый, а полежит на полу — становится твердый, как черепок. Не ладится машина, накидаешь таких ошметков целую гору, а в конце смены ее приходится ломом разбирать и уносить. Зарплата хорошая — за двести, не то что на котельном.
    Жаль, что не с самого начала сюда трудиться пошел. Для того, чтобы работать самостоятельно, Витька должен был три месяца стажироваться у опытного наставника. Первого своего наставника он отоварил дня через три после того, как поступил к нему в ученики. Учитель, сам на три-четыре года старше Шпалы, вздумал заставлять его работать больше себя, да еще обозвал "салагой"! Витька зря спорить с ним не стал, отвел "шефа" в сторону и выписал ему пару звездюлин, не сильных, но для науки на будущее вполне достаточных.
     "Шеф" учиться и постигать тонкости педагогической науки, однако, не захотел, побежал и нажаловался мастеру. Второй "шеф" был с Витькой несравненно осторожней, хотя и оказался старше первого лет на тридцать. Он не утруждал Шпалу работой, и при первой же просьбе отпускал домой, не дожидаясь конца смены. К тому же неподалеку от завода располагалась известная на весь город "молдаванка" — железнодорожный тупик перед винзаводом, куда из Молдавии, впрочем, так же, как и из других республик, подавали составы, груженые бочками с вином. Экспедиторы — парни не гордые и свойские, торговали еще не разбавленным, значительно лучше магазинного, вином в любое время дня и ночи по сходной цене, к тому же брали и натурой.
    Местные ребята из "болховских" продавали им за ведра вина ****ей на ночь. Некоторые девицы жили за вино и деньги в этом городке на колесах месяцами, кочуя из вагона в вагон. "Болховец страна большая, можно городом назвать, в каждой хате по три ****и, можно триперу поймать!" — так свидетельствовал местный фольклор. Иногда "молдаванку" грабили, просверливая сверлом насквозь дно вагона и бочки. Тут уж пол-Болховца бежало с ведрами, ведь "чепик" не вставишь, не пропадать же добру! Витька часто вместо работы бегал сюда за вином. Единственное неудобство на "молдаванке" это то, что бутылки или прочую посуду нужно было нести с собой. Роль посыльного Гроздева нисколько не оскорбляла, во-первых, потому, что здесь перед ним открывалась жизнь созвучная его натуре — кипучая, непредсказуемая. Во-вторых, за доставку, за риск попасть в черные списки у начальства, с ним рассчитывались щедрыми копытными: сто грамм с бутылки.
    Однако, хватит про работу, она играла в жизни Шпалы не главную роль. Гораздо важнее для него были дела личные, сердечные! Еще в конце седьмого класса в его душу серой змейкой, не подвинув, не убрав ничего на своем пути, незаметно вползла Ларочка Семенова. Была она тогда еще этаким шкодливым подростком: тонкая стройная фигурка, самоуверенно вздернутый носик, шаловливые, возбуждающие шуточки... Впрочем, по счастливой случайности, нет даже особой надобности описывать здесь Ларочкину внешность. В старших классах она была удивительно похожа на главную героиню фильма "Вий" — усопшую дочь куренного атамана. Столь же красивую и так же поселившую в собственной душе кучу демонов.
    Это внешнее сходство, кстати, после очередного просмотра фильма неоднократно отмечалось всей поселковой молодежью, и приносило Семеновой очередную, солидную порцию популярности. От героини фильма она, разве что выгодно отличалась на современный манер: ростом Ларочка была высока, более тонка и грациозна (век акселерации был в полном разгаре!) черты лица четче и правильней, а носик у нее по сравнению с оригиналом, как уже говорилось, был еще более тонок, изящен и озорно, несколько капризно вздернут вверх.
    Встретив в первый раз, Витька ее почти не заметил. И в этом чертовом "почти" заключалось все Ларочкино коварство. Оно, накладываясь друг на друга, уже овладело им полностью, а Шпала все еще считал что ПОЧТИ ничего не произошло! Он сох еще по Маринке, а Ларочка, свернувшись спиралью в тайниках его души, уже ждала своего часа. И если его долголетняя (с четвертого класса) предыдущяя любовь в конце концов завершилась, пусть случайной, но полной победой (а может быть и поражением, как считать!), о чем здесь в столь сжатом, и без того перегруженном персонажами и историями рассказе нет возможности повествовать, то тем горше и унизительнее было для Шпалы его поражение от Ларочки. Она была ангелом мести, посланным самим Господом для отмщения всего женского рода, пострадавшего от Витькиных рук, или, правильнее сказать, от Витькиного ..., словом, от Гроздева.
    ВНАЧАЛЕ БЫЛО ТЕЛО!!!
    Любовь, как известно, начинается с физкультуры! Так произошло и на этот раз. Здесь тоже в основе всего процесса лежало тело. Тело пошло в дело! А это самое дело заключалось в том, что в Ларочкином дворе, как раз перед ее окнами, был единственный в поселке настояший турник: на тросовых растяжках, с регулируемой высотой, с пружинящей тонкой (а, значит, удобной для рук и для тела) перекладиной. Физическая культура и красота этого самого пресловутого, настрявшего в зубах тела, была тогда в почете: самца выбирали еше не по деньгам, а на пляже!
    Поэтому самодельные турники, со спертой из поселковой мастерской трубою в качестве перекладины, стояли почти в каждом дворе, да и в лесах с посадками по округе. (Представляете, какое раздолье было тренерам сборной Союза по гимнастике: из такого обилия человеческого материала, да еше помноженного на широту и долготу того же Союза, можно было выбрать не то что одну Ларису Латынину!..) У них, то бишь, турников, молодежь, а часто и парни старшего возраста, от 20 и до самых 40, по вечерам собирались на так называемые "посиделки". Почему так называемые и в кавычках, вы сейчас же узнаете: дело в том, что никто на настояших посиделках не упражняется "до потери пульса"!
     Занимались, конечно, не только этим. Лузгали семечки, травили анекдоты, и одновременно приобщались к "высокому слогу" русского романса — то есть, горланили песни, сидя на турнике и вокруг. Подтягиваться до подбородка дело не хитрое, это и любой хиляк умел никак не менее десяти раз. Достойным внимания считалось под тридцать! Джентльменский набор упражнений состоял из: выхода силой — подтягивание по пояс (раз десять — пятнадцать, обычно). Склепки — тот же результат, но за счет маха ног.
    Замка — выход по пояс, но перекладина сзади Вертушки — это обороты сидя на перекладине верхом. Соскока — повиснув на изгибе у пальцев ног нужно, слегка раскачавшись, приземлиться на ноги. Шиком считались: флажок — держась руками за вертикальную стойку турника, нужно было сделать тело паралельно земле, ласточка — повиснуть паралельно земле, держась за перекладину за спиной на уровне поясницы, ну и, конечно, солнышко — это обороты вокруг перекладины во весь рост на вытянутых руках.
     "Старики" этим делом занимались в меру, часто между перекурами и иногда после трудового дня спохмелья. Молодежь, всегда не знаюшая удержу и стремящаяся отличиться друг перед другом, выкладывалась, что называется, "до ручки" (Это, к примеру, когда от этого чертового турника и до ручки собственной квартиры приходится ползти буквально на рачках). Витька лично турником и гирей в те поры докачался до того, что у него на коже пошли разводы рубцами. В больнице сказали, что это от того, что кожа не успевает расти вслед за мышечной массой!
    Так вот, на турнике у Ларочкиных окон собирались к вечеру больше и охотнее, чем в других дворах. Но кто же в потемках оценит фигуру и мастерство — вот в чем вопрос! Молодежь стала приходить пораньше остальных спортсменов, засветло и выкладываться, соревнуясь (как верно выбрано это слово от корня РЕВНОВАТЬ!) друг с другом еше интенсивнее.
    Надо же было какому-то идиоту поселить Ларочку возле этого турника, или, может быть, турник поселить возле этой Ларочки! Они что, хотели таким образом сформировать олимпийскую сборную, или снизить процент подростковой преступности в районе? На таких деятелей нужно в суд подавать за изощренное истязание несовершеннолетних! Витька был среди них в лидерах. Все перечисленное он умел в лучшем виде и не гнушался этим пользоваться. Вопрос в том, каких сил ему это стоило!
    От турника домой он действительно добирался из последней сил.  А в глазах рябило не то от оборотов "солнышка", не то от потери этого самого пульса. Шпала, правда, не сразу понял премудрость: почему собираются именно здесь, почему друг перед другом в прямом и в переносном смысле из кожи вон лезут... Все лезли, а он, как всегда, старался быть впереди всех. Но потом понял! А поняв, лез из кожи вон еше старательнее.
    Однако на одном лишь теле он не остановился, пошел дальше в смысле духа. Шпала залпом перечитал почти всего Джека Лондона только потому, что Джек этот нравился Семеновой. Таким образом он надеялся понять, предсказать ее характер, образ мысли.
    Мир тайных дум понять желая,
    Затмивших взор и разум мой,
    Томами Лондона глотал я,
    Аляской бредя золотой!
    Как вам это нравится? Какая баба воспримет серьезно того, кто потерял из- за нее голову? Видимо, Витька переборщил и попал под влияние "устричного пирата" значительно больше, чем сама Ларочка, иначе откуда у Шпалы взялась вдруг эта страсть к приключениям?
    После окончания сельской восьмилетки и неудачной попытки поступления в мореходку, Витька пошел доучиваться в девятнадцатую школу города Икска. Здесь он начал натыкаться на Ларочку систематически и получил в конце концов смертельную дозу облучения. Семенова училась на два класса младше его, но уже второй или третий год в этой школе, и считалась своей — ЧУВИХОЙ. Она ведь и в поселок приехала из Харькова! Шпалу же с первых дней называли не иначе как колхозанином и дегенератом.
    Впрочем, и других поселковых, которые здесь учились, не жаловали, кто подался в шестерки, кто в математики. Друг детства Селепа, пришедший сюда годом раньше, прославился в школе тем, что каждое утро пробегал все три этажа и обздоровывался за ручку персонально с каждым мало-мальски влиятельным городским. С некоторыми здоровался на дню дважды и трижды, зато считал себя своим! Городские его, однако, таковым признавать отнюдь не торопились, и били Селепу едва ли не чаще всех остальных Юганьских. В поселке же Семен Лепнев бахвалился своими обширными связями среди городских. С недавних пор в нем обнаружился недюжинный талант брехуна.
    Нахватавшись верхушек от своих новых приятелей Селепа врал в Южном о своих дебошах в ресторанах, о роли в театре, где он якобы подрабатывает... Семен был трус, драться не умел, и свой авторитет в поселке стремился заработать таким вот образом, проявляя иногда для этого поразительную изобретательность и обращая в свою пользу даже удары судьбы. Как то вечером Лепнев появился на улице с разбитой нижней губой. Выбрав место под фонарем, где посветлее, он, попросил у кого-то закурить. При этом нарочито выпятил разбитую нижнюю губу, прикуривая.
    — Кто это тебя так поцеловал? — поинтересовался один из компании.
    Селепа отмахнулся с брезгливостью:
    — Да так, месились!
    Это было для ребят что-то новое. Всех взорвало любопытство:
    — Как?
    — Да так, — отвечал Семен нехотя, — загуливали с центровскими возле "Радуги", ловили одного фраера. Вдруг крик: "Бей центровских!"
    — Ну, а дальше?
    — А дальше меня кто то по челюсти. Очухался, уже никого нет!
    В конце концов Юганьские тоже раскусили Селепу, и нагрузка на его правую руку значительно увеличилась. Но странное дело! Его били тем больше, чем чаще и неистовей он здоровался.
    С горя Лепнев от политики отошел, и решил проявить себя в спорте. Занялся бегом, и вскоре уже считал себя кадровым спринтером, вернее стремился убедить в том окружающих. Ежедневно утром и вечером делал демонстративные пробежки. (Виду Селепа всегда придавал большее значение, чем самой сути). Витька тогда уже начал заниматься боксом и совершал свои первые трудные, но в большинстве своем неудачные шаги. Как-то, пробегая мимо в щеголеватом трико и импортных кроссовках (какой дорогой вид спорта — этот бег!), Селепа поинтересовался:
    — Витек, зачем ты занялся боксом?
    — Чтобы уметь дать сдачи в случае чего! — не задумываясь, ответил Шпала.
    — Так ведь в случае чего я убегу! — засмеялся Семен, довольный своей шуткой.
    Витька затруднился на это быстро и остроумно ответить. Действительно: убежать можно и от толпы, а отмахнуться вряд ли! Ум хорошо, а два лучше. Витьке Ролу, младшему Колькиному брату, (с Колькой Ролом Шпала учился в одном классе) эти Селепыны слова не понравились. Но догнать Лепнева он, естественно, не мог, так как, во-первых, был нетренирован, а во-вторых, в данное время мертвецки пьяный лежал в кустах неподалеку.
    — Селепа, — хрипло позвал он, — иди сюда!
    Идти на зов Семену вряд ли хотелось, ничего хорошего от пьяного Вити Рола он обоснованно не ожидал, но ведь означенный собеседник завтра может оказаться трезвым! Как цыпленок на маяки удава, Селепа пошел на манящий зов. Не пошел, а, сохраняя имидж, побежал трусцой:
    — Чего Витек?
    — Наклонись! — попросил распростертый боец с зеленым змием.
    Селепа наклонился.
    — Ближе! — простонал "тяжелораненный".
    Селепа услужливо встал на четвереньки, заглянул в голубые Витины глаза. (Известное же дело, что пьяному лучше не перечить!)
    — Здоров, Вить-ок!
    Последний слог он взвизгнул, протянутая правая рука так и осталась не тронутой, так как Витяня, собрав последние силы и координацию, залепил Селепе по физиономии. Лепнев раъзяренно вскочил, согнул руки в локтях и... страшно подумать! — трусцой побежал дальше, красиво и гордо держа голову.
    Так что лучше, бокс или бег? — спросил у него Шпала при следуущей встрече.