распыл. ч. 25

Дементий вмиг разгорячился и, сдвинув кубанку на затылок, стал загибать татуированные пальцы на левой руке:
-  А!.. Дак, то ж на 1-ом конном, аль в Буденовке, иль ишо лучшей в Богородском хозяйстве, да сызмальства надо было выбирать-подмечать таких-то и стигунками ишо к подлючему волчьему духу приучать, а тах-то на дуру хлестать опосля плеткой - без пользы, – ни вжисть не пойдеть он рядки со зверем, - так шуганется в сторону, че и с винта опосля не достанешь серого, ежели, конешно, сам усидишь верхи!..      
Игнат, поначалу, согласно кивал старику, но когда закончил со шкурой, выпрямился, шагнул к обочине и, стирая землей, а потом и травой кровь с рук, выразил скрытое недоверие:
-  Могеть быть...
Дементий аж зачесался от нервов:
-  Ась? Как понять?.. Бряхню пущаю?!
-  Та не... Просто по-иному слыхивал.
Игнат валиком скатал шкуру и протянул старику:
-  Вот и вся недолга! Не отказуй, возьми - с уважением дарю.
Старик подобрел лицом и взял еще теплое волчье одеяние:
- Оно, конешно, благодарствую, и нащет других обучательств, - спору нет! Этож как при заездке молодняка – один хозяин губу коньку сыромятинкой закрутит, - мол, не дергайся покуда мешок на седушку не приторочу чрезсидельником!.. И опосля давай его на аркане по кругу гонять, штоб обвыкал, а вот другой, - аль казачонка свово посадит, а то и сам, не глядя на годы...
Игнат сделал вид, что ему понравилось такое грамотное разрешение его сомнений и вежливо предложил:
-  Ну, Дементий Иваныч, вы, я гляжу, дюже горячий казак, куда шибче меня и идите-ка, от греха, впереди, а я за вашей спиной уж как-нибудь схоронюсь до хутора, - мабудь волки и не загрызуть...
Тот, чуть было, не рассердился на такой подвох, но заметив доброжелательность в голосе и веселые искорки в глазах Игната, тут же переменился и, хохотнув, зашагал с ним по дороге, возобновляя приятные, а главное, понятные обоим беседы про казачий быт и историческую принадлежность обоих к Запорожской сечи.

                ***   
      
А шел Игнат на хутор «Заруба» к своему деду Петру и намеривался остаться аж до самой зимы. Еще в апреле, когда тот гостил в Темрюке, пообещал он родственнику крышу куреня отремонтировать, да и вообще по хозяйству помочь, ну и шел переждать, пережить конфликт с братьями, с любимой сестрой Полиной, хотя о содеянном ничуть не жалел, - ну, подумаешь, лошака зарезал? Так ведь не хмыря этого Толеньку, отца детишек ее?! Вообщем, обомнется как-нибудь со временем, забудется, а сейчас и думать об том не хочется.   
     Пред самым хутором, знакомцы попрощались и разошлись. Дементий двинул к своему куреню, а Игнат к дедову.

                ***
Петр Степанович, еще статный, хотя и совсем в глубоких годах казак, встретил внука с нескрываемый радостью и гордостью. Был он в шароварах, наспех заправленных в новые шерстяные носки, в стоптанных чириках и в чекмене на голое тело с никогда не тускнеющими у настоящих воинов, Георгиевскими крестами:
-  Все же не забыл, Игнатка, уважил старика!
-  Как можно?..
-  Ну, почеломкаемся штоли?
-  Со свиданьецем, дед!
Они трижды расцеловались, потом в обнимку дошли до накрытого нехитрой домашней закуской столика в тени яблонек и присели. Игнат глянул на тарелки со снедью и подивился расторопности старика:
-   Ты, чаем не провидцем ли стал, дорогой мой Петро Степаныч, эдак заране подготовиться?
Тот же, довольный оказанным вниманием, гордо ответствовал:
-  Не, зараз таким даром не обладаю, просто я тебя, внучок, ишо с крыши приметил, - глазами-то пока не страдаю, слава Богу!
-  Слава богу!
-  Ты ж с Дементием прибыл?
-  Так точно. Лишь на перекрестке с им и разошлись...
- Добрый казак, но малость круженный... Так вот, а самогоночки холодной я, зараз, из погребу достану, – ибо это первейшее средство опосля пути и при жаре! Игнат встал:
-  Так дозволь я схожу?
-  Ни в жисть, - сам тебе уважение выкажу!
Он, почти вприпрыжку, сбегал за напитком и флагом водрузил его в центре стола:
-  Сам гнал его как турка, пока не побледнел он, подлюка, до нужного состояния! – Вишь слезьми исходит по бутылке? Подмерз янычар маненько и просит, значится, разлить его скорей по чаркам, - што я щас и сотворю!
Петр желтым клыком дернул из бутыли пробку, плеснул обоим по сто грамм и изготовился к тосту...
Игнат торжественно встал, зацепил вилкой маринованный гриб, поднял стакан и замер с ними, будто гетман со скипетром и державой.   
Дед одобрительно кивнул:
-  Масленок, - верное дело опосля глоточку. Ну, внучек дорогой, добро пожалыть, так сказать, со свиданьицем и с большой к тебе любовью – выпьем!
-  Именно! Долгих лет, Степаныч, ты мой!
Они, дружно выдохнули, сглотнули зелье, закусили, Петр налил еще:
-  Пока, Игнатка, турок тольки раненый и залег в нутрях наших, надыть его вторым залпом добить, значится, – огонь!
Родня приняла и эти сто, и лишь тогда  дружно застучала по тарелкам, атакуя трезубцами вилок, то огурчики малосольные, то капустку квашенную, не забывая при этом окунать в сметану и холодный картофель.
Насытившись, они прикрыли обед еще стольничком самогона и квелые отвалились на спинки стульев:
-  Мне, дедуня, всегда у тебя благостно гостилось, да чувствовалось, дай тебе Господь еще сто лет здравствовать!
-  Благодарствую, конечно, Игнатий, и как же ты меня помнишь?..
-  А вот так, - душой!
-  Ишь ты...
Заруба медленно скрутил «козью ножку» и закурил:
-  А вот Полина в письме дюже сокрушалась, шо она у тебе зачерствела напрочь – душа-то... Ет как?
Игнат помрачнел. Будь он сейчас в ресторане, или закусочной при дороге, он враз бы нашел на ком выместить недовольство по поводу столь резкого перехода от благости к неприятным воспоминаниям, но перед любимым дедом предстояло внятно ответствовать... Он вяло пошевелил мысль и вроде как нужные слова вскоре проявились в алкогольном тумане, но тут же и пропали. Тогда Игнат встал, крутнулся вокруг яблоньки, держась за ствол как за девичью талию, и разом свернул тему:
-  Ты, дорогой Степаныч, все уже прочел в Полькиной записке и не мне повторять тебе храброму и заслуженному казаку, как и чего случается в жизни, - было и прошло!
Тут ему на голову красным градом посыпались яблоки, он рассмеялся, поднял одно и, тиранув его об рубаху, с хрустом опробовал:
-  Волей пахнет!
-  Дэк это ж, для казака, лучший запах в жизни, внучок!
Вообщем, не известно чем бы закончилась эта родственная беседа, так как через плетень загорланила какая-то баба, призывая Степаныча выйти начас и тот, ругнувшись, покачиваясь побрел к калитке. Игнат пошел, было, следом, но обнаружил за кустами крыжовника раскладушку и тут же прилег в ее прогнутую годами колыбель, предвкушая сладкое забвение от всех жизненных неурядиц...

                ***
Однако, побег из действительности не удался, ибо вскоре возле раскладушки, блудливой товаркой взревела соседка Фекла, будто ее прищемили за причинное место и гаркнул Заруба:
-  Тихо, баба! Эдак ты внука мово дурнем могешь со сна сделать, - толково объясни ему че надыть, а то зараз отконвоирую с базу!
Игнат сел и, борясь с прямо-таки акульей зевотой, попытался понять толстуху. Та, опасливая поглядывая на Петра, тихо затараторила:
-  Я от Демьяна, а он меня к тебе в засыл, я ж тада к твому деду, а свинья моя того и гляди ноги протянеть – заколи ее, сынок, уважь, перекормила я ее малость.
-  Чегой-то?!.
Удивился Игнат и встал. Феклу аж передернуло грудьми и животом от такой тупости, и она снова начала, было, про последний час своей скотинушки, но Петр опять цыкнул на нее и доступно перевел теткин бред Игнату.
-  Поди кольни ейную падлу, она чи крысу сожрала, чи дыхать разучилась от жиру, а мы потом сальцом поживимся, - дело приятное...
-  Степаныч, да я вжисть их не бил!
-  Подскажу. А Демьян, он шибко круженный, я ж тебе так и сказал – кру-жен-ный! Разбрехал с порога своей старухе, шо ты с какого-то волка шкуру за хвост содрал, та к соседке и вот тебе резон – бери тесак, айда свинью колоть!
Это объяснение дошло до Игната, он, правда, как-то разом замерз, несмотря на жару, но согласно, даже как-то обреченно кивнул деду и молча пошел к столу за пиджаком.
     Потом, бредя за неумолкающей соседкой по пыльной хуторской улице, он мысленно клял и ее, и свинью, не пощадил и Демьяна, и даже, как бы вскользь, вспомнил про убитого им жеребца:
-  Во отдохнуть приехал, дурень, вот репутацию схлопотал! И хорошо хоть пока не октябрь-месяц, а то все бы кинулись – уважь, убивчик, заколи кормилицу – тьфу!   
 Со свиньей он церемонится не стал. Пнул, с детства презираемое им существо, хрюха завалилась на бок, Игнат, тут же, наступил на ее правую ногу, левую задрал вверх и засадил ей тесак в сердце по самую рукоять. Та, под охи Феклы, дернулась пару раз и все. Потом, они втроем, с трудом вздыбили ее через крюк под крышу сарая, зацепив веревкой за задние колотушки с копытами, спустили в миску кровь, выпростали в таз вонючие кишки, а дальнейшую обработку туши оставили хозяйке. Та, якобы, договорилась с кумом о паяльной лампе, коя необходима для опалки щетины, но тот чуток задерживался и они с Зарубой, обмыв руки, поспешили домой залить это подлое дело самогонкой и вздремнуть, наконец, в прохладе яблоневого сада.
 
                ***

«Сон» Игната, после содеянного, затянулся на неделю... Он изредка приходил в себя, просил у дядьки самогонки и снова погружался в нереальный мир, попросту называемый в народе запоем. Его, конечно, и настоящие сны не обходили: - то батька с сибирскими псами, погибший сглупу дед Василий, душевные дядьки да тетушки, но чаще всего мама и бабаня Акулина. Слезы текли по небритым щекам, яростное бормотанье сушило глотку и скрипели зубы – ушли в небытие и мать и половина родни, помутился рассудком дед – поехал на могилы родителей пасть с покаянием, к Зарубе, да, вот, вышел с поезда не там… Рухнул он в какой-то овраг и три дня выщипывал на крутых склонах траву да жидкие кустики, пытаясь выбраться – нашли его  пионеры. Дед был мертв. Таков был последний бой белоказака.
 ***
   Петр совсем, было, растерялся от происходящего с любимым внуком, обвинил себя и соседей, но тут, к счастью, приехала сочная улыбчивая казачка лет 30-ти, представилась любушкой Игнатия и пожелала срочно его видеть.
Старик провел ее в дом и кинулся в сад, с рассолом и соленостями, выводить страдальца из забытья. Тот, узнав о визите, на удивленье быстро, пошел на поправку, сознался, по ходу дела, о нечаянной месячной симпатии к Ниночке и, гоня впереди себя облако первача, направился в хату.
Сразу учуяв чем страдал ее любезный, Нина весело рассмеялась, крепко прижалась к нему высокой грудью, тут же давшей, очевидно, недостающую энергию для его полного излечения и набросилась на Петра Степаныча с вопросами, где летняя кухонька и быстро ли казаки растопят печь? Те дружно ответили:
-  Да!
И она, всучив Игнату увесистую сумку, повлекла обоих на воздух, обещая борщ-свежак с лечебной телятинкой.
     Остаток дня пролетел с такой скоростью, что Петр, лишь на закате вспомнил, что нынче не при параде и, наскоро переодевшись, явился к столу в мундире с крестами, хоть и в поношенных чириках.   
Конечно, по всем правилам казачьей науки окончательного выхода из запоя, старик чуток похмелил Игната, затем, легонько плеснул и себе с Ниночкой, а закончили они трапезу целебными щами и чаем с мятою.
 Ох, и давно уже не был в таком радостном состоянии души Георгиевский кавалер Петр Степаныч Заруба урядник войска Кубанского! Он гордо повествовал молодым про победы над немчурой и службе Белому Дону, помянул и Буденого, однако... Глаза Игната и Нины, вдруг, странно заискрились и они, извинившись, поспешно удалились на сеновал.

                ***
И вот уже с самого утра, щербатая от стычек со степными ветрами и метелями, крыша Петра стала столь быстро реставрироваться Игнатом и подручной Ниночкой, что весь хутор дивился и, конечно же, сплетничал. Обронила словечко о скорой свадебке молодых, толстуха Фрося, зашедшая отблагодарить за убиенную свинью, тазиком холодца, пожелал счастья и Демьян, попутно жалуясь, ввечеру, Зарубе о волках, что, мол, судя по следам, это хромой  вожак утянул с его база теленка и, несомненно, пытали старика ближайшие соседи – когда, мол, семейное торжество и что дарят городским при таком жизненном событии?..
В конце концов, казак не выдержал всеобщего напора и поделился с Игнатом. Тот удивительно безразлично выслушал сплетни и заинтересовался лишь нападением волков. Петр, кстати, отметил, что внук воспринял потерю Демьяна странно, - как вызов серых ему лично... Это, впрочем, мало подивило казака, ибо он с детства знал суровый характер Игната, за что и уважал, а вот известие о том, что у Ниночки есть малая дочь и она днями уезжает домой, сильно задело...
Георгиевский кавалер мечтал о совсем другой доле для Игната: – честная девка и чтоб непременно казачка, ну и, конечно же, сбор на свадебку у него и всей родней! Виделось старику, как делают они праздничное поезжанье на бричках в дом невесты, как после венчания, усыпанные зерном на долгое семейное счастье, молодые  садятся за богатый стол и после подарков, пожеланий, традиционного: - Горько! - Зачинает в их честь, своим низким удивительным голосом, старинные казацкие песни Полина...      
     Но мечты Петра Степаныча остались мечтами, так как в конце месяца Ниночка действительно уехала на попутке в родную станицу близ Темрюка, а Игнат засобирался следом, но после правки забора и охоты на волков.
     Пожалуй, лишь эта предстоящая опасная операция взбодрила удрученный дух старого вояки, - а то ведь при таком раскладе, недолго и самому запить на всю оставшуюся... Он быстро привел в порядок свою военную коллекцию: – карабин, два гладкоствольных ружья, отполировал дареные аж в начале века кавказские кинжалы, проверил на огороде пригодность патронов, распугав в округе всю живность и, вдруг, потерпел настоящее поражение – Игнат заявил, что на разведку они могут прихватить даже Демьяна, а уж брать хромого вожака он будет единолично!

                ***

Старик дулся на внука три дня. Тот неустанно латал уличный забор, поднимал, павшие на задворках база плетни, а Демьян то «недомогал» в саду на раскладушке, то за ужином, нехотя, оповещал Игната о хищении очередного ягненка у кума Николая и еще двух овец у нижних хуторян.
В конце концов он достиг своего – внук взъярился, наказал им с Демьяном быть к ночи готовыми, бросил работы и ушел с удочкой на речку.
Заруба несказанно обрадовался результату своей стратегии, малость переждал и запылил к дому Демьяна.
Тот, к его удивлению, восторга от такой поспешной охоты не выказал, - буркнул, что на закате, конечно, явится, но что надо бы серьезно обсудить: - где, как, и чем подманить волков, так как ноне они сытые опосля произведенного грабежа и шансов прибить гадов почти нет. Петр не стал перечить Демьяну: - Круженным был казачишка, им и остался, ибо не чует момент, а уж азарта в нем и вовсе поубавилось донельзя!

                ***   
Игнат обсуждать со стариками ничего не стал, - сказал одно, но как отрезал:
-  Ягненка на выгоне к колу подвяжем и нехай до зорьки с мамкой переклик строють, - чай любой бирюк польстится! Айда, уже темнеет...
Так они и пошли к засаде. Игнат взял карабин, а Петр с Дементием, - ружья.
И как дед не шипел, про себя, по дороге, что, мол, даже не выпили для куража, да успеха, что и прочие охотничьи ритуалы не исполнили, а понимал – действительно пора: - Волки, оне не коровы, не бодаться придут, а уж и щас, може, за ними приглядывают из кустов...
     Залегли они близко к лесу, на базу Валентина, одногодки Дементия. Овечку тот дал, а сам, спасаясь от радикулита, обмотался собачьей шкурой, крепко выпил и ушел спать.
Как на войне, укрылись казаки в малых скирдах меж выгоном и овчарней и стали ждать врагов.
Игнат, хоть и не обсуждал с дедами почему, да как?.. Но они поняли, - продумал он все верно, - ведь на этом направлении нападений на скотину хуторян не было, а значит, обязательно волки явятся, так как тут их ждать никто не собирался. Удивительно, но толи по странному недомыслию, или за редкостью волчьих летних атак, но казаки «Зарубы», действительно, начинали сторожить лишь там, где уже претерпели от зверюг, а остальные продолжали жить на авось...
  Итак, овечка исправно блеяла, ей хором сочувствовала мать с родственниками, луна, будто зная об охоте, скрылась за тучами, время двинулось уже к двум ночи, а из леса никто не показывался...
Разумеется, охотники не курили, не переговаривались, хотя поначалу, Дементий и возмутился начет чрезмерной смазки ружей, но так как у Валентина долго еще чадила на базу летняя печка, то запах масла быстро смешался с дымком и сосед перестал бухтеть на Петра.
Где-то через час, он же и разбудил старика:
-  Мы, тут закимарили с тобой сосед, но слава Богу, вторые петухи пробудку мне сделали... Вообчем, нету ни волков, ни твоего Игната, - ушел и карабин бросил.
Заруба мигом сел и осмотрелся: - Это как же так?! – Гля... И впрямь не брешет сосед, - даже овечка мирно спит...
-  Вот те на!..
Он протер сухим кулачком глаза и на коленях подполз к скирде внука, - все верно... Тогда, Петр взял брошенное оружие и, с трудом, встал:
-  Ну, коли так, пошли отседова, - у них молодых, видно, свои думки, - они посильней наших по собственной башке шибають! Ах, стервец!..
Тут, он, почему-то, стал ходить кругами и неразборчиво бубнить, а Дементий, опасливо поглядывая на него, - не тронулся ли старик рассудком? - Вернул агнеца в овчарню и потянул Петра к дому:
-  Пошли, я тебя провожу малость, а то оружья много, да и чей-то шибко ты расстраиваесся, - Игнат, он ить, определенно намекнул вчорась, што уедет вслед за милой, а значится и волки ему поперек не встали...
Вдруг он словил такой грозный взгляд Зарубы, что переждал малость, опасаясь его неразумного крика, или еще чего, но тот смолчал и Дементий, паутиной дотянул мысль до конца:
-  Да и не пришли бирюки вовсе,  вишь, какая тишь да благодать, охолонись!
Старик, неожиданно, согласно закивал, скорбно ссутулился, молча дошел с Дементием до своего дома, попрощался и спешно скрылся в саду.

                ***

Однако, видно, не суждено было им обоим выспаться в эту ночь. Пред самым рассветом, Петра вновь разбудил Дементий и, воротя нос, от сивушной вони соседа, горячо и таинственно зашептал:
-  Вставай, казак, мысля одна замучила, - спать невмочь! Давай-ка зараз, возьмем ружья, да к повороту сбегаем, где Игнатка шкуру с волчары драл...
Тот, от радостного предчувствия, аж подскочил:
-  Думашь, там залег внучек?..
-  Ага. Он ить заявлял, что один справится с этим, с вожаком, вот мы и глянем на вояку - айда!   
Петр Степаныч гордо вынул из-под раскладушки ружья и они зарысили к полю.

                ***
Игнат был действительно там... Под ним застыл громадный волчина с корявой задней лапой, в затылок казаку будто впаялись клыки непомерно длинной волчицы, забитой его тесаком, а в пшеницу уходил широкий кровавый след ее второго детеныша...
     Петр пал на колени сразу, лишь только увидел эту страшную картину и завыл... Дементий снова струхнул за его рассудок, но так как и сам был поражен увиденным, то с места не двинулся, а стал почему-то наблюдать...
Старый Заруба полз к Игнату и, ненужное теперь ружье цеплялось за его ослабевшие ноги, однако, Петр не обращал на него внимания, в желании освободить еще, несомненно, живого Игната от проклятущей зверюги!..
Потом, Дементия почему-то чрезмерно заинтересовал след ушедшего подранка и он осторожно начал заглядывать в глубь пшеничного моря, щуря как при стрельбе глаз...
Так, по-разному, старики пребывали в шоке минут пять или больше, потом Дементий уронил на ступню ружье, малость опомнился от резкой боли, подошел к Игнату и хрипло сказал:
-  А ведь внук-то твой, приманкой сюды пожаловал, Петр Степаныч, - почуял, что сука ета, ярясь за прибитого детеныша, глаз с него не сводит из лесу! И ишо скажу... Знаешь, бирюки бы нам спящим враз химо перекусили, а казак наш Игнатий...
Тут, из его, полвека не плакавших, с вмиг поседевшими ресницами, глаз полились горючие, будто настоянные за ширмой души,  слезы, и он, в приступе ярости, бросился дырявить кинжалом холку давно убитого вожака...
 Однако, прошел и этот горевой момент, и другой, когда старики в голос стали клясться друг-другу, что и подранка забьют, и вообще всю округу очистят от серой нечисти, пока не пришла к ним какая-то мертвая ясность....
       Они разом смолкли, освободили Игната от зверья, положили тело на обочину, дед расчесал пятерней запекшиеся от крови, кирпичного цвета кудри героя, Дементий осторожно прикрыл глаза погибшего, полные боли и, вроде как, совершенно несовместимого с ней покоя, затем, сев рядком, казаки заговорили о, возможно, последнем и столь достойном отпрыске знаменитого атамана Зарубы, и что они супротив него - переростки засушенные!
          Как-то незаметно встало солнце... Игнатов мощный остов просел в придорожной мякоти и, казалось, что он полулежа дремлет, сурово сведя брови к переносице, а Петр, наоборот, встал, трижды истового перекрестился и открыл Демьяну, якобы, никому доселе неведанную тайну:
-  Эт он не с волками бился, красавец наш, а с собственной натурой и победил! Смекашь?.. Батьку-то его Александра, чай, помнишь? Царствие ему небесное, - так в Сибири где-то и сгинул... Помнишь,?!
Демьян, аж головой замотал от возникших в его воображении картин:
-  Совсем строгий был казак, недоступный для мово разумения!   
-  Да, уж!.. Он, ведь, из рода Стрельцовых по линии Василия, хучь того и не ведал – так уж случилось…Так вот, помимо криминальных подвигов, Сашка однажды, уже на протезе, с малым ишо Игнаткой попались на острове «Зеленый» под музгу, - жена моя  Ванюшку рожала и Александр дюже надеялся по стоячему льду проскочить, ан нет, не судьба, - грохнула твердь водяная, перемолотилась враз и понеслась... А ты, сосед, знашь, шо ежли эта падла-музга пошла по Дону, то переплыть на санях, аль даже на баркасе, мясорубку энтих айсбергов, невозможно. Но... Продуктов у них оставалось на день, не боле, поток мог накрыть остров в любой миг и братка мой начал валить вот энтим самым тесаком деревца, вязать ветками плот, потом приторочил к себе Игнатку, как к седлу, и до ночи шестом правил, - по касательной спаслись!   
Петр пророчески поднял вверх кривой указательный палец:
-  А потому шо - прямые оне потомки атамана Зарубы, как и я, и, мабуть, таких боле ни вжисть не народится на нашей многострадальной, но гордой земле!
Диментий поддержал это бесспорное мнение, трижды осенив грудь крестом, затем встал на колени и тихо стал читать: «За упокой души новопредставленного раба божьего Игнатия....».    

                Конец  романа.

Заметки:

Музга – дробленый водой лед во время весеннего паводка.
Еще называют это явление Шуга.
    Несколько исконных терминов и пояснений казачьих воинских дисциплин.

Острога – удар острием пики в пешего,
Уколы пикой – (на подставке 2м, 20) – шары из сена, дист. 10-12 метров
Рубка лозы – одна или по меткам на точность - 10 см.
Рубка на силу - 3-4 лозы на метровой подставке с дырками (втык лозы) – раньше рубили только справа, ныне можно предлагать и слева и с двух рук , т.е. двумя саблями.
         45 градусов - положение шашки при ударе. Рубили: - помимо лозы: глиняный конус, кочаны капусты, арбузы, жгут-моченый – типа веревки.  Тут, работа кистью, - сложный элемент!
Рубка с протягом от плеча - эдакий хлесткий удар
Конкц дистанции - снимается шашкой малое кольцо  с деревянной стойки.
Джигитовка дист. 210 метров – раньше с отметками 70 метров на каждый элемент (перед ними есть метры на разгон, изготовку).
Элементы джигитовки:
Соскок-заскок, езда стоя в седле - раньше была и атака на галопе стоя!- (Ноги на седле или за седлом.)
Подьем предметов – платки, папахи, монеты кольца из веток
Скашовка  - сыромятный ремень фиксирующий стремена под животом коня. С его помощью – исполняется обрыв-падение налево-направо, т.е. скашивание. Стойка на плече - (на шее перед седлом)
Вертушка в конце дистанции –шик.
Рубили и стоя, в атаку ходили стоя!
Есть обязаловка (см. выше), а есть вольная джигитока – уральская вертушка,  терский заезд – помедленней, ибо фиксируешь каждый элемент – поперек седла, например, – рука в сторону (комплимент)- и т.д.