Глава 6. Наши разговоры

       - Это я так, тебя расшевелить после транса хотел. Вот представь, что ты держишь раскрытую книгу. На её развороте наша реальность. Открой книгу в другом месте – будет другая реальность и ты уже в другом месте, а то и Мире. Пикассо говорил: «Всё, что человек может вообразить – реально». Казалось бы, на первый взгляд, баловство.

       - Миша, вот после хорошего вина послевкусие, а после твоих слов – «послесловие»? Как это дети сейчас говорят – прикалываешься? – и мы вместе рассмеялись. Так было хорошо на душе, словно мы были знакомы вечность.

       - Соловья баснями не кормят, а тебя и подавно. Пойдём, перекусим, - и мы вернулись в жилище. Как-то язык не поворачивался назвать это место иначе. Может в городе привык к другим домам? Глаза сами останавливаются на оберегах. Степаныч, видимо заметив мой интерес, предложил: «Ты бы выбрал себе чего» - Вроде и хочется, вроде и неудобно, но отказываться – дураков нет. Вот после раздумий я и выбрал себе один оберег. Оберег - не оберег, а душу греет. Степанычу этого показалось мало, и он дал мне ещё пару статуэток: «Вот, возьми ещё. Лишним не будет. Они ведь все для разных случаев предназначены. Как пользоваться – научу».
- А от чего это?
- Да ни от чего. На память. Память, она, брат, человека делает человеком. Я вырезаю, а сам о чём-нибудь размышляю. Вот однажды медитировал и «на автомате» оберег вырезал. Хоть бы поцарапался, не то, что порезался.
За разговорами плотно пообедали. Степаныч расфилософствовался.
- Ты знаешь, что такое наука?
- ?
- Есть мнение, что наука – это изначально – «на ухо», то есть то, что передаётся от человека к человеку, а не виртуально. Это самый надёжный способ передачи информации. Ведь это всегда диалог, а не монолог. Да и шаману легче от того, что он видит, кому передаёт свои познания. Этакий «фейс-контроль». Потому как не пришло ещё время разворачивать бизнес по популяризации наших знаний. Вот Энгельс говорил, что жизнь – это форма существования белковой материи. Вроде оно и так, да не совсем. Уж очень «хорошо» в Европе в своё время поработала инквизиция. Вот и не осталось там шаманов. А ведь они  задолго до этого понимали, что жизнь – это вид существования энергетических потоков. Наука только сейчас начинает это осознавать.

       - Степаныч, - начал я опять терзать его душу, - а обратно в институт не хочется?
- Какой там институт! Там и без меня народу много. А вот здесь, ты бы только знал, сколько здесь работы. Шаман мне открыл новый мир. Это не религия, не язычество. Это нечто совершенно особое, и уж, конечно, не цирк и пляски с бубном у костра. Чем я в городе занимался? Наукой. А по существу разработкой новых вооружений. Так в этом деле и без меня управятся. Надо любить жизнь. Не важно чью. Русского, украинца, немца или любого другого. На Земле было сделано много зла и не нам его умножать. Надо думать о добре. Вот ты вылечил моего серого друга и тем помог ему, его волчице, мне. Низкий тебе поклон за это!
- Да что там, - засмущался я, - это дало мне возможность побывать здесь и познакомиться с тобой. Я рад этому! А как ты подружился с Серым?
- Это нас ещё Наставник подружил, спасибо ему! Есть у меня карабин, но я его почти никогда не беру с собой. Ведь птицы не обидят. А с любым зверем всегда можно найти общий язык. Если ты к ним с добром, то и они к тебе также. Так и с Серым вышло.
- А если медведь?
- Что медведь? Тоже зверь. Могу его приласкать. Могу и так припугнуть, что побежит быстрее вездехода и никакие болотА его не остановят.

- А люди?

- Вот с ними сложнее, - Степаныч о чём-то вздохнул и налил чай из самовара.
 
       Говорить расхотелось, и я последовал его примеру. По углам царил полумрак и в комнате было уютно. Я с интересом разглядывал блики на самоваре и налегал на варенье. В какой-то миг усовестился, ведь хозяину здесь зимовать. Зима долгая и до магазина не сбегаешь.
- Степаныч, погладив окладистую бороду, добродушно хмыкнул и сказал: «Да ты ешь, ешь, коли нравится. У меня этих припасов полно. Да и к «Птенцу» Иваныча можно не только поплавки, но и лыжи крепить. Он за зиму по несколько раз старика навещает.
- Да какой ты старик? – возмутился я.
- Ладно, наше всё при нас. Ты другое скажи. Вопросы всё задавал, а тут притих?
- Так вроде и вопросов нет. Хорошо здесь у тебя!
- Хорошо – это хорошо. Вовремя ты здесь оказался. В долгу мы перед тобой.

       - Да брось ты, - махнул я рукой, - лучше скажи, что со мной во дворе было? И до этого тоже.
- Что? Да ничего. Ну, заглянул за край, так я рядом был. Ничего страшного не могло случиться. Ты мог бы и упереться, конечно. Ты бы смог. Но молодец, что не стал портить мои труды.
- Я ведь тоже не вчера родился и доверяю тебе полностью. Вообще, Миш, я очень благодарен тебе! Чай не каждому такое показываешь?
- Так ты, почитай, первый.

         - Миш, а ты долго собираешься здесь жить? Это же очень тяжело, я думаю. – Михаил замолчал, рассеянно переставляя на столе кружки, миску с мёдом, имбирь… Я не торопил его.
- Конечно, я не раз думал об этом. Ты понимаешь, меня не гнетёт эта обстановка. Работы много. Я не о заготовке дров, уборке снега или там воды натопить, например. От снега сопки неплохо защищают. Тайга, опять же. Работы над собой. Медитации. Вход – выход из изменённого сознания. Работа с окружающим. Вот со зверями, к слову. Только с росомахой не получается. Она из семейства куньих, рода Gulo gulo, что по латыни значит «обжора». Очень меткое определение. С ней даже медведи и волки стараются избегать встреч.
- Как же тогда твой Серый дал маху?
- Видно и на старуху бывает проруха, - помрачнел Степаныч.
- А ты знаешь, что такое проруха?
Степаныч уставился на меня.
- Проруха – это месячные, - попробовал я его отвлечь топорно, как могут ляпнуть только медики. Степаныч фыркнул: «Да ну тебя!»

       - Росомаха вот, например, очень хорошо бегает по глубокому рыхлому снегу. В такой ситуации она без особого труда и сохатого загрызёт.
-Миш, я ведь не только Брэма или Даррелла читал, но и наших зоологов тоже. Ты не ответил на мой вопрос.
- По существу я собираюсь здесь прожить ещё два-три года. Потом мой наставник поставит мне новые задачи или в Питер поеду на какое-то время. Люблю этот город. Вот только примет ли он меня после всего этого? Смогу ли я долго жить в городской сутолоке? Захочу ли? – Михаил замолчал, и некоторое время мы сосредоточено налегали на его разносолы. – Потом вернусь, но уже не сюда.

       Начало темнеть и пришёл Иваныч. С гордостью продемонстрировал набранные грибы и добавил, что заправился под завязку. Проверил движок у мотодельтаплана ещё раз и даже поднялся на нём. Летал, правда, в другую сторону. За грибами.  Сделал крюк и к вашей поляне, но вы же домоседы и в небо не смотрите. Надо бы при случае Василича покатать по округе, - и он хитро подмигнул Степанычу. - Ну да это в другой раз. У меня дома дела. Скоро семью встречать, - между делом он налегал на отварную картошку с рыбой. Видно оголодал человек. При этом успевал говорить и с набитым ртом.
- Как, Василич, не жалеешь?
- Жалко.
- Что так?
- Поснимать толком не успел. А так, конечно, здорово! Спасибо! Удружил.

       - То-то, - назидательно заключил Иваныч. - Это тебе не по пригородам болтаться. Цени.
Степаныч успокоил, - ты не переживай. При случае приедешь, поснимаешь. Сам с тобой по округе пройдусь.
- Это да, а то у вас одни серые, другие – обжоры, - так время незаметно перевалило заполночь. Пора и спать. Завтра будем прощаться. Я ещё раз окинул взглядом обереги, травяные циновки, друзей, убиравших со стола. Вышел во двор. Всё небо было усыпано яркими, несмотря на полную луну, звёздами.

       Мои мысли вновь и вновь возвращались к этому необычному человеку. Кто он? Шаман? Отшельник, уставший от нашего мира, от суеты больших городов? Что ждёт он от жизни и что его держит здесь? Кто они, современные шаманы, да и шаманы ли они вообще? Может это люди, ищущие какие-то свои истины, тоскующие по другим мирам? Но ведь многие из них обладают уникальными способностями и это не трюкачество. Я закончил мединститут и многие годы лечил людей. Когда я столкнулся с восточной медициной, то увидел совершенно другие взгляды на природу болезней и их лечение. Ещё китайцы говорили нам, что своё начало медицина берёт на севере и они , уча нас, отдают своего рода долг за полученные когда-то знания. Таким потоком скользили мои мысли, пока я глядя на ясное небо, шёл к своему подопечному.

       Без всякого страха сходил проведать своего пациента. Он лежал на подстилке и рядом поблёскивал звёздный свет в глазах его подруги. Ни он, ни она даже не стали ворчать на меня. От этого мне стало особенно хорошо, и я присел на полено, служившее Степанычу, видимо, вместо табуретки. Поднявшийся ветер принёс откуда-то мелкий дождик. Под навесом было сухо, а стена дома закрывала от ветра и от дождя. Оба волка лежали тихо. Им, очевидно, тоже было хорошо. Уходить не хотелось и я поставил под струйку воды с крыши миску Серого. Дождь так же внезапно закончился. Взяв наполовину наполненную водой миску, поставил её перед волком. Тот не пошелохнулся, но и не стал ворчать. Утро вечера мудренее. Ещё раз посмотрев на эту чудесную пару, я вышел из-под навеса.

       На небе, тем временем, вновь воцарилась луна. Но, что это? Среди звёзд появилась радуга. Не такая яркая, как днём, но всё же радуга. Я долго смотрел, как сквозь неё мерцали звёзды. Удивления не было. Шаман, волки, шестиугольная двухярусная изба с поляной на крыше... Почему бы и ночной радуге не быть? Меня переполнял какой-то тихий восторг. Такой, когда "звезда с звездою говорит". Но, вот опять появившийся ниоткуда ветерок разогнал невесомые водяные капли и радуга в звёздном свете растаяла. Вспомнились стихи Софии Парнок "Белой ночью" (1928):

..."И тьма — как будто тень от света,
И свет — как будто отблеск тьмы.
Да был ли день? И ночь ли это?
Не сон ли чей-то смутный мы?"...

       Я побрёл по мокрой тропе домой. Одно знал твёрдо - обязательно вернусь сюда.




               Иваныч проверяет мотодельтаплан в полёте.
               Серый ящичек под пилотом содержит парашют.


       ПРОДОЛЖЕНИЕ    http://www.proza.ru/2014/12/19/2126