Чашка. Тбилисские рассказы

 ТБИЛИССКИЕ ХРОНИКИ

ЧАШКА

  Мой рассказ подходит к грузинскому празднику Бедоба — празднику Судьбы. Именно так: с большой буквы. Судьба — не то, что ждёт нас впереди, а то, что однажды уже постучало в дверь.
 Ветер нёс по тбилисскому небу мокрые рваные облака. Он злился, что город едва просыпается. Хмурое небо висело низко, будто грозилось опуститься совсем. Облака мчались куда-то с тревогой, и в их торопливости угадывалась беда.      Боль мерно стучала в виски, ослепляя и отбирая силы. Правая нога едва волочилась. Кружилось всё вокруг, но я шла — не столько ногами, сколько упрямством. Иногда шаг вперёд делает не тело, а душа, решившая не сдаваться. До дома оставалось метров двадцать. Я врезалась носом в холодную железную дверь, оттолкнула её коленом и буквально рухнула во двор. За спиной хлопнула калитка — и тут же мама появилась, словно почувствовала.
— Мне… нехорошо, — прошептала я и провалилась в темноту.
Скорая приехала быстро, но диагноз был страшнее всего, что могли вообразить мои родители: острый гангренозный перитонит, поражены почти все органы. Когда жизнь висит на волоске, только любовь удерживает этот волосок от обрыва. Операционная и нулевая надежда на жизнь... Меня ввели в кому. Мама с папой не отходили от койки, сменяли друг друга, как часовые. А друзья, одноклассники, знакомые — все твердили в один голос:
— Вернётся! Да не может же она просто так взять — и…
Та самая! Весёлая, спортивная, заводная! Хохотушка, душа двора, наша Нелька… наша певунья. Легче верить в чудо, когда ты уже однажды смеялся вместе с тем, кому оно нужно.
Хотя певунья — между нами, я была ещё та. С музыкальным слухом у меня было туговато. Голос — звонкий, но с нотами я была на «вы». Чтобы заглушить фальшь и заполнить пространство уверенностью, я пела громко. Настоящий талант — это когда сердце берёт верх над слухом, — говорил отец. Мой сын Ромка поёт точно так же: от души и с полным пренебрежением к нотной грамоте.
Но один человек, не жалевший своих ушей, был — папа. Он обожал в моём исполнении «Старый клён». Я старалась — пела с придыханием, как будто стою на сцене, а в зале аншлаг. Попадала ли в ноты — вопрос философский. Но папа сидел с умилением и потом говорил маме:
— Ты слышала? Вот это артистка. Прямо в сердце поёт!
Для отца даже фальшивая нота дочери — самая чистая музыка мира. Так я думала всегда.
А у меня любимой была другая сцена — школьная. Вот где я блистала по-настоящему — памятью и литературой. Мандельштам, Ахматова, Вячеслав Иванов, Пушкин, Лермонтов — всё знала наизусть. Особенно «Мцыри». Это был мой коронный номер. Когда на уроке литературы кто-то с пафосом читал:
«И близок стал его конец;
Тогда пришёл к нему чернец
С увещеваньем и мольбой…» —
и путался на третьей строфе, в классе наступала гробовая тишина.
И тогда раздавался мой голос — уверенный, с выражением:
«Ты слушать исповедь мою
Сюда пришёл — благодарю…» —
и дальше — без пауз, без бумажек, до самой последней строки.
На третьи сутки комы врач подошёл к моему отцу и сказал глухо:
— Есть один шанс… только один. Sigmomycinum. Американский антибиотик. У нас такого нет. Его привозят… ну, скажем, по своим каналам.
И тогда начались поиски. Времени не было. Спасение пришло через моего сводного кузена Лёшу — светлая ему память. Он знал нужных людей, а нужные люди крутились у грузинской синагоги, где вечно толкались фармацевтические самородки. И среди них — легендарная фигура: Чашка. Так его звали все. Грузинский еврей, торговец лекарствами, фигура почти мифическая. Говорили, что мог достать всё — от импортной мази до уникальных препаратов, о которых в медицинском мире Союза не все знали. Иногда ангел приходит не с крыльями, а с сумкой через плечо и грузинским акцентом.
  Чашка достал ампулы Sigmomycinum в тот же день. И чудо случилось: уже после первой инъекции оставленный в животе дренаж выстрелил, как из катапульты. Сёстры не успевали менять салфетки — гной лился, как вода после прорыва трубы. А потом пришёл и сам Чашка. Спокойно вошёл в палату, достал ещё две ампулы — и витамины, редкие, израильские. Ни копейки не взял.
— Видел я эту девочку когда-то на стадионе «Динамо», — сказал он, не глядя. — У неё был красивый Маген Давид. Я запомнил.
Память сердца сильнее любой медицинской карты. Каждая ампула стоила тогда, как подержанная «Волга». Но он просто ушёл.
Я вернулась. Да, да, я вышла из комы. Никто не верил, но это произошло.
— Запомни, девочка, ты — от Бога, — сказал мне хирург и поцеловал в щёку.
Тот, кто выжил, уже никогда не будет прежним — в нём навсегда живёт тень света. Худая, как тень, слабая, как травинка, я училась заново ходить, училась есть по ложечке, училась заново жить. Но тело, как и память, помнит боль. Через пару недель она вернулась. Думали, заблудилась? Ан нет. Вернулась. С прицельной точностью. И снова — операционный стол, операция… Внутри забыли бинт. Тампон. Размером с полбулки хлеба. Как я не умерла от сепсиса — знает только Бог. Точно — от Бога!
С тех пор у меня два дня рождения. Один — официальный. Второй — 24 апреля. День, когда я вернулась. Первый день рождения тебе дарят родители. Второй — дарит Бог. Я часто вспоминаю: мама у калитки, папа у кровати, голос врача, тоннель со светом впереди — и лицо Чашки. Я живу благодаря чуду, которое почему-то выбрало меня. Так что, если скажут вам, что чудес не бывает — не верьте. Чудеса не обязаны быть красивыми, им достаточно быть настоящими. Иногда у них тбилисский акцент и прозвище — Чашка.
Н. Л. ©
Легендарный Чашка. Михаил Джанашвили. Спасающий жизни коммивояжер.