Депутат

   Владимир Александрович Долбнеев одержал победу на выборах с большим отрывом от остальных кандидатов. Он долго шел к цели, и вот, наконец, свершилось – он депутат! Деньги и влиятельные друзья открыли ему двери в большую политику, а ведь об этом он так давно мечтал. Завтра после окончательного подсчета голосов он отправится в Москву. Еще один депутат от «Довольной России» займет полагающееся ему место в бурлящем котле политической жизни страны – Государственной Думе.
   Это будет завтра. А сегодня его пригласили в городскую штаб-квартиру «Довольной России» - партии, от которой он выдвигал свою кандидатуру. Секретарь местного отделения, поздравив Владимира Александровича, взглядом выставил из кабинета сотрудницу, впустившую Долбнеева. 
   - Теперь ты, можно сказать,  в обойме, Владимир Александрович, - улыбаясь одними глазами, секретарь смотрел на новоиспеченного депутата, - осталось уладить одну ма-а-алюсенькую формальность. Одна крошечная процедура, и ты будешь готов к исполнению своих обязанностей. Пойдем со мной.
   Они спустились в подвал, который освещали тусклые лампы дневного света. Секретарь с натугой открыл тяжелую дверь в тупике, впустил Долбнеева и вышел.
   В комнате с низким потолком его ждали трое мужчин в белых халатах, по виду типичных врачей, а также операционный стол, находящийся посредине помещения, ярко освещенный – до боли в глазах – огромной лампой, расположенной над ним, и гудящий как трансформаторная будка странного вида аппарат на колесиках, никелированные части которого зловеще поблескивали.
   Один из мужчин, плотный среднего роста крепыш с безжалостным взглядом синих глаз подошел к Долбнееву и пожал ему руку.
   - Разинский Анатолий Владимирович, - представился он и представил остальных, - Холодов Аркадий Валентинович и Ивания Самсон Георгиевич.
   Холодов, жилистый мужчина с острым носом, коротко кивнул. Ивания улыбнулся и кашлянул, прикрыв рот ладонью. 
   - Мы – ваши хирурги, Владимир Александрович, - продолжал Разинский, - и нам поручена операция довольно деликатного характера – иссечение лобных долей вашего мозга.
   У Долбнеева подкосились ноги, и он сел на услужливо поставленный сзади стул.
   - П-позвольте, - голос его предательски дрогнул, - как это – лобных долей мозга? Это что? Лоботомия?!
   Разинский слегка поморщился. Поставил стул напротив Долбнеева и присел.
   - Мы предпочитаем пользоваться термином «усреднение», - он мягко положил теплую ладонь на руку Долбнеева. – Поверьте, вам совершенно не о чем беспокоиться. Мы выполняем подобные операции с 199.. года, с того времени, как президентом стал Бенциль. Собственно, при нем и появилась практика «усреднения». По сути, это что-то вроде принятия присяги. На верность. Народу. И, разумеется, нашей партии. Технология проведения операции американская, так что можете быть спокойны. Никаких трепанов. Никаких грубых вмешательств. Никаких следов. Ни на лице. Ни на черепе. Мы сделаем из вас среднего гражданина нашей страны, заседающего в Государственной Думе. Поэтому операция и называется «усреднение».  Вы станете среднестатистическим депутатом.
   - Впрочем, вы можете отказаться, - Разинский убрал руку и потер ладонь о ладонь. - Ещё не поздно это сделать. Пока еще можно изменить результаты голосования. Выберут другого. И все. Так что подумайте, но недолго.
   Долбнеев задумался. Сдвинулись брови. На переносице возникла складка. Левая рука стала потирать подбородок.
   - Я согласен, - весело прозвучал его голос, будто он только что решил задачу, которая мучила его всю жизнь.
   - Хорошо, - сказал Разинский.
   Холодов уже набирал в шприц лекарство из ампулы.
   - Ложитесь, - он кивнул в сторону стола. – Засучите рукав на левой руке.
   Долбнеев послушно все выполнил.
   Холодов тонкой иглой ужалил его в сгиб руки. Теряя сознание, Долбнеев увидел, как Ивания толкает к столу странного вида аппарат, на котором загораются тревожные красные огоньки.


   - Все, закончили, - Разинский вытер тыльной стороной ладони пот со лба. Стянул перчатки и швырнул их в урну, но не попал.
   - С «альфой» немного переборщили, Толя, - Ивания равнодушно усмехнулся, доставая из кармана сигареты, - он теперь семь на восемь без калькулятора не умножит.
   - Там затемнение было, - за Разинского отозвался Холодов, - и слой тонкий.
   Разинский с ожесточением мыл руки.
   - О чем вы говорите, - с тоской произнес он. – Как пил этот Долбнеев водку, как портил баб, как парился в бане, так и будет все это делать. Возможно, даже с бОльшим удовольствием.  А думать о народном благе он отродясь не умел и не научится. Тем более, у него вирус. Глупости. От друзей-американцев. Вы что, забыли?
   - Теперь понятно, почему ты после каждой операции напиваешься, - тихо сказал Холодов, - и я составляю тебе компанию.
   - И я, - добавил Ивания.
   Они, не сговариваясь, одновременно  посмотрели на лежащего Долбнеева.


   Долбнеев проснулся. У него было отличное настроение. Жизнь хороша, и жить хорошо, и там ана-ша, и тут ухо-шо, крутилось в мозгу навязчивое четверостишие. Панфилова, Шандыбин, Голикова, Жириновский, Митрофанов – он любил их всех. Отличные люди! И он теперь с ними. Навсегда.
   - Как ваше самочувствие? – спросил его Разинский.
   - Отличное! – громко отозвался Долбнеев. – Давно уже так хорошо себя не чувствовал.


   Через два месяца началась реформа Академии наук. Главой комиссии был назначен Долбнеев.