Желтые пятки

      Истории этой уже почти полста лет, однако, все её события ярким пятнышком стоят у меня перед глазами.
      На дворе ноябрь 1966 года. Понемногу привыкаю к военной службе, учебе, вообще к  новому укладу жизни, к новым друзьям. К новому всегда привыкать  непросто, тем более, когда  это новое просто пресыщено событиями.
Свободного времени практически нет, все запрограммировано, организовано буквально до минут. С одной стороны, это хорошо, ты полностью доверился системе, и она тебя ведёт и ведёт, не дает расслабиться, готовит тебя к главному. Готовит тебя стать офицером.
       С другой стороны, от отлаженного ритма,  насыщенности жизни, учебного процесса (поскольку всё это серьезно отличается от жизни на гражданке) устаешь. И эта усталость особенно сказывалась в первые недели и месяцы учебы в училище.
Многое стерлось из памяти за прошедшие годы, но помню четко одно. В эти дни ужасно хотелось выспаться. Бессонницей никто  не страдал. После отбоя засыпали мы в секунды. Снов, как правило, не было.
      Не успеешь голову к подушке прислонить, подъем.
      – Курс, подъем, на зарядку становись!
      Это дежурный поднимает слушателей.
      Нехотя, продирая глаза после сна, вскакиваем с постелей. Надо быстрее, а то старшина может и тренировку начать, если вовремя не подняться.
И побежали на набережную Даугавы. Там поутру командиры проводили физическую зарядку. Раз, два, раз, два. Бегом, бегом.
В то время я уже был командиром отделения, младшим сержантом. Очень этим гордился, домой писал о своем отделении, о том, как меня слушаются подчиненные, и так далее.
      Кстати, командиром я стал не случайно. В том, что мне, наряду со слушателями, прибывшими в училище из войск, доверили командовать отделением, безусловно, была заслуга отца. Последние два года учебы в школе, он муштровал меня неплохо, а потому я, прибыв в училище,  быстро умел надевать портянки, за минуту подшивал подворотничок и много ещё чего знал и умел из военного быта.
Начальник курса после зачисления на курс, пообщавшись со мной в канцелярии, представил меня к званию и поставил командовать. И вот я сержант, пока, правда, младший, но уже начальник.
      В этот день зарядка длилась как никогда долго. Так мне казалось. Дело в том, что я подкашливал, била легкая дрожь, короче чувствовал себя отвратительно.
      А впереди  учеба, и после обеда отделение заступает в наряд, сегодня была наша очередь. Я должен был заступать дежурным по курсу. Наглотавшись таблеток, вроде немного отошел, температуры не было, полегчало.
      На занятиях был вместе с отделением. День прошел, как всегда напряженно и насыщенно. После обеда мы направились в казарму. Инструктаж, отдых, подготовка к разводу. Вот и всё, мы  заступили на службу.
      Особенность службы дежурного внутреннего наряда состояла в том, что отдыхать он мог только утром с десяти и до четырнадцати часов. Так что впереди был вечер и долгая ночь.  Но, в общем-то, это и не такая большая проблема, это был не первый мой наряд, я уже знал, как справится с долгой ночью. Есть конспекты, учебники. Кстати бельишко можно спокойно постирать, умывальник пуст ночью.
       Но сегодня я чувствовал себя отвратительно. К вечеру голова опять разболелась. Одним словом болею, я это понял. Меняться не хотелось, половину службы простоял. Как-нибудь продержусь и дальше.
       Ночью стало совсем невмоготу, спать хотелось, глаза сами закрывались, однако головная боль, как ни странно, прошла. Побегал, попрыгал, чуть полегчало. Сел к учебникам, голова падает, сплю. Опять побегал.
Сене Курилину, моему товарищу и дневальному в этот день, надоело смотреть на мои мучения:
       – Саня, перестань мучиться, иди, приляг, если что, я скажу, что ты заболел. А еще лучше, давай, старшину разбудим, он решит что делать.
       – Сенька, отстань. Все нормально. Я нормально себя чувствую.
       Побегал по коридору, походил, посидел с книгой и понял, сейчас вот прямо здесь грохнусь и засну мертвым сном.
       Логика в словах Курилина была. Что случится, если я часок подремлю?      
       Четыре часа ночи, все пятый сон видят, в том числе и старшина, а дежурный по училищу уже приходил, второй раз они, как правило, не ходят.
       – Сеня, я действительно пойду, полежу, толкнешь если что.  Хорошо?
       – Ты только не на кровать, за вешалку с шинелями, ложись, там уж точно никто не увидит.
       Так я и сделал. Снял свою шинель и приютился на ней. Голову ещё не опустил, всё, сплю.
       Очнулся от скрипучего голоса:
       – Где дежурный!  Почему нет на месте дневального!!!
       Старшина! Вот влип!
       Смотрю в щель между полом и шинелями. Так и есть. Перед глазами пятки старшины Омельченко. Почему-то они мне показались ярко желтыми. Может я вспомнил прокуренный указательный палец правой руки Гриши, или пятки действительно у него были такими желтыми? Не помню.
       Одним словом, влип!
       Стал потихоньку выбираться из своего укрытия, делая вид, что заправляю шинели. Куда там, по моей физиономии было видно, какие шинели я заправлял! Тут же нашелся и дневальный, вроде бы в туалет отходил. Но и по его лицу тоже было видно, что туалет этот где-то недалеко от моей вешалки.
       Одним словом, попались. Гриша Омельченко принялся нас распекать, да еще так громко! Мои сокурсники помнят Гришин голос. С украинским акцентом, однотонный, скрипучий. Как будто сквозь зубы, выдавливая слова, старшина вспомнил и устав, и империалистов, которые не дремлют. Только вот мать не вспоминал, в служебных ситуациях, Гриша никогда не ругался. Да лучше бы выматерил!!!
       Естественно, со службы сняли весь наряд. На замену подняли моих же сокурсником. А они злющие-презлющие. И что не злиться? Разбудили в половине пятого утра, не дали доспать, планы на день менять теперь надо. Но служба есть служба, надо дежурить.
       Лег я, расстроенный ужасно. Заснуть не могу. Вся простуда в раз вышла.
Закрываю глаза – и как в сказке, передо мной желтые старшинские пятки. Открываю, нет. Опять закрываю, опять пятки. Что за чертовщина!
И это видение меня еще долго преследовало.
       С должности командира отделения меня сняли, в сержантах, правда,  остался.
       На нашего старшину дулся я долго, дескать, мог бы и по-другому поступить. Мог бы. Только такой уж принципиальный  был наш старшина, Гриша Омельченко.
       И, наверное, он прав был.