Хмельная музыка весны

   
В селе тихо-тихо. Кажется, что воздух тонко звенит  от такой тишины. Вишни цветут густо-прегусто.  А вот когда терн в цвету, то на улице ветрено и прохладно. Дышится
легко, а в душе звучит мелодия, которую Хмель наигрывал в свое время. Сердце
от такой музыки птицей выпархивает и летит, летит куда-то... Пьянящей тревогой пропитывает весна все вокруг, и хочется, как тому Хмелю, влюбиться и брести куда глаза глядят.

Вон у Хмелей калитка хлопнула — супружница Хмеля и сын то и дело на дорогу поглядывают. Голька ладонь козырьком над глазами пристроила, чтоб солнце не слепило, и все смотрит, смотрит. Другой рукой на палку опирается, не ходит, а шаркает — ноги болят. На бураках когда-то застудила. А еще совсем молодая, еще и сорока нет, а, вишь, несчастье — хворая.

... Тогда, после Покрова, мокрым снегом сыпануло, а под утро — мороз. А в поле — бураки. И людей из города, и солдат на машинах из войсковой части нагнали бураки вывозить. Не годится добру пропадать, к тому же и отрапортовали уже про собранные
центнеры. А Голька тут как тут — впереди всех. А вот когда пообещали, что в клубе премию будут выдавать, у нее ноги-то и отнялись. Сколько потом по больницам денег поперевозила, и на курорты ездила — не вылечилась. Разве что отпустило маленечко. Вот и шаркает с палкой. Едва с домашней работой управляется, но про огород и думать забыла.

А из Хмеля помощник никудышний. Тут копать да садить нужно — весенний день год кормит, Хмель же увидев какую-нибудь птичку, остановится, любуется, а потом замурлычет что-нибудь себе под нос и завеется с поля — к скрипке потянуло.

В молодые годы Голька красивой была, шустрой.  Да и Хмель тогда, надо понимать, любил ее, не бегал за молодайками. А вот с годами рехнулся, как говорят, седина в голову, а бес в ребро. Томился дома, скучал, а тут еще Голька доставала, чтоб по хозяйству то
хлев для скотины подправил, то загородку для курочек смастерил. А у него же руки не оттуда выросли. Возьмет, бывало, скрипку и смотрит, смотрит на нее. А потом струну пальцем тронет — и снова смотрит. И вдруг как заиграет, да так жалостливо. А то завернет скрипку в кусок полотна и выйдет.

Вот и сегодня у Хмелей снова неспокойно: хозяин от хаты отбился. Уже и Валерий (сыночек их) прищепкой штаны подшпилевает, в дорогу собирается. На велосипеде отца искать. Загуливал Хмель все чаще и чаще. В эту зиму как пошел с кумом колядовать,
так только через месяц домой вернулся. Где только не искали. И в милицию обращались, но все впустую. А он как то с утра сам появился, когда сын уже в школу ушел, так как перед ним было стыдно: хлопец уже одиннадцатый класс оканчивал. Хмель, даже не поев, переоделся да и подался на тракторную бригаду — там его разобранный трактор ожидал. Бригадир для порядку побранил, но к работе допустил, так как мало охотников было в мазуте копаться...

А вот, видать, у Хмеля снова кровь взбунтовалась, в бега ударился. А как играл перед этим! Что за мелодии... Откуда они брались? Где он их слышал? Казалось, струны словами говорили. И так без умолку, без передышки. Аж за околицей слышна была та музыка, которая тут же рождалась в голове Хмеля и растекалась по закуткам села, отзвучиваясь где-то в долине или в колхозном саду, или, поди ж ты, в лесополосе.
Раньше, бывало, мужики и хлопцы пробовали подседать к нему с балалайками и баянами, но оркестр не складывался, потому что Хмель просто из себя выходил, если хоть один звук фальшивился. «Когда ты не так берешь, то мне, поверь, это как ножом под самое
сердце», — говорил он и очень просил горе-музыканта не мешать. А сам играл до глубокой ночи, пока утренняя прохлада грудь не обвеивала. Сельчане привыкли к ночным концертам, и даже ни одна собака не отзывалась из своей конуры. И отец его от Бога музыкант был, несмотря на то, что слепой. Оспой в детстве переболел. Ох, и хорошо
на скрипке около сельсовета играл, а сельский оркестр его поддерживал. Останавливался только, когда пальцы заболят: мол, курить хочется, а хлопцы ему прикуренную цигарку тычут — только играй.

Мать Хмеля — Фотина — благодаря той музыке и замуж за слепого вышла. А он же ей всю жизнь в сплошную песню превратил. Хотя и незрячий, а по хозяйству с любой работой управлялся: и воду носил, и корову доил, и кукурузу шелушил. Да и с поля
украсть не дурак был. Фотина за руку его ведет, а он, как вол, прет на спине мешки с кукурузой или бураком. И умерли, почитай, в одночасье: она в понедельник, он три дня спустя.

Хмель сызмала отцовскую музыку освоил: на школьных музыкальных олимпиадах всегда первым был, в музыкальное училище его определили, но там нужно было свой баян иметь, да не простой, а «по заказу». У мальчишки своих денег не водилось, а с родителей драть не захотел, потому и пошел на кур сы трактористов. Голька к той музыке безразлична. Ей только бы хозяйство не развалилось. Хотела иметь и хлеб, и к хлебу. Работала до чертиков в глазах, а деньги, как только зашелестят в руках, несла на сберкнижку в райцентр. А оно, вишь, теперь государство ее как липку ободрало. Хмель хотел «жигуленок» купить, который ему по разнарядке выделили, но Голька не позволила на ту игрушку деньги тратить. Мол, тебе она ни к чему, а сын пусть еще подрастет. Но мопед Хмелю приобрели, чтоб ноги не натруживал.

И на любовь Голька смолоду осторожной была. Сына родила, чтоб помощника в доме иметь, вот и весь сказ. А Хмель как с цепи сорвался. Как высмотрит какую-нибудь красавицу, так его чувствительная душа и звенит, и к юбке тянется. Не отпускал, не изведав сладкого искушения. Не раз, кому поле перетаптывал, подстерегали его — и голову проламывали, и шишек наставляли, но он не каялся, не искал броду. Хотя истомно и сладко было Хмелю не тогда, когда он смычком водил, а позднее, когда домой возвращался. Присядет в садочку на скамеечке, а мелодия любви в нем так и трепещет. Так до утра и наслаждается.

Неказистый он был — костлявый, рыжеватый. Зато чуб носил молодецкий. Когда волосы ниспадали ему на глаза, то Хмель, словно конь в жаркий день,тряхнет головой, и чуб снова чин чинарем.

В самом ли деле любили его молодайки, или только жалели, кто ведает... Нелегко понять привередливую женскую натуру... Да это и не важно. А в воздухе еще долго звучало: «Милый, милый...»

Вот и солнце зашло, а Голька все высматривает Хмеля, хотя и наперед знает, что его теперь долго не будет, но надеется, что, может, хоть на этот раз не завеется куда-нибудь беспутный хозяин. Волнуется:не дай Бог утопят или убьют.

Вон и Валерка велосипед к воротам тащит —видно, не отыскал сегодня отцовских следов, нахмуренные глаза отводит в сторону на немой Гольки вопрос. Да и где отца искать- то?! У него одна дорога, а у сына — десять. И не знаешь, какую выбирать, где беглец пригрелся.

А наутро заговорило село: у Олейничихи — учительницы Хмель ночку коротал. А она ж совсем зеленая, только институт окончила, в дочки ему годит ся. Музыка Хмеля ей по душе пришлась. Только вот муж не вовремя вернулся — в Одессу мясо возил продавать. Говорят, на развод подали.

Хмель и на работу не пошел — взял корову за поводок и повел ее пастись за Деренюху. А какая там пастьба? Травка едва-едва проклюнулась, да жабье зелье кое-где желтеет.

Никто из домашних его не затрагивал, не осмеливались. Знали: спадет вода — река снова в берега войдет.

Хмель сигареты курил — одну за одной...

... Уже и рассвет, от вишневого цвета вроде и дымок еле видимый. Хмель так и сидел на той лавочке, где всегда свои мелодии наигрывал. Едва теплый сидел, и весь белый, как тот вишневый цвет.

В больнице, умирая, сказал: ехал на мотоцикле и упал. А на каком мотоцикле и с кем — ни слова. Все нутро ему отбили. Сельчане, понятное дело, догадывались, чьих это рук дело, да разве на суд подашь, да еще по такому случаю?
 
Тихое предвечерье. Все цветет. Лягушки в пруду, возле водяной мельницы, свадьбы играют. И если хорошо вслушаться, можно музыку уловить, ту, что Хмель наигрывал.

Молодая учительница слушает весеннюю музыку в своем дворе и слезы вытирает. Жалостливая.