1. 37. глава тридцать вторая

КНИГА ПЕРВАЯ.                Первый день.   
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
   
    ЛЮБОВЬ И ПУРГЕН — смешивать не рекомендуется! МОРЕХОДКА: жен в каждом порту куры не клюют, три дюжины сберкнижек и квартира в Одессе с вилами на море. Ворованный спирт и дружеские перестрелки. Переводчик с Ближнего Востока предпочитает ездить на броневике.
   
    Когда окончили грязищенскую восьмилетку, Чава сбил Витьку поступать в мореходку. У Шпалы до его завораживающих рассказов не было ни малейшего подобного желания. Чава нашел где-то в газете (он и газеты читал, оказывается!) объявление о приеме в Херсонскую мореходку.
    — Ну и что! — прочитав подсунутую им газету, спросил Витька.
    — Как что? Штурман ДАЛЬНЕГО плавания, ты что не понимаешь? Это же почти что капитан, это же ЗАГРАНКА!
    — Ну и что?
    — А представляешь какая жизнь у моряка который ходит в загранку?
    Шпала этого себе не представлял. Чава объяснил:
    — У него же денег куры не клюют, фирменные шмотки, иностранная аппаратура — любая, жен в каждом порту по дюжине! Когда такой корабль приходит к причалу, на берегу его уже встречают толпы ****ей на любой вкус и цвет. Снимай любую! Морячки везде на расхват идут, бабы из-за них дерутся между собой!
    — Ты-то почем знаешь, плавал или на берегу встречал?
    — Не "плавал" а "ходил"! — авторитетно поправил Чавин, — моряки так не говорят — "плавал". Плавает говно в проруби! Откуда знаю? Морячок один знакомый рассказал. Я тебя с ним познакомлю. Да и потом, ты что, сам не видишь? Вон Курняк из морфлота пришел, видел, как вокруг него бабы увиваются! А твоя Ларочка так и путается у него под ногами, шпильки ему вставляет, как Моська вокруг слона — дура! Ему баба для гребли нужна, а не такая ссыкля!
    — (Витька уже тогда выделял Ларочку среди других девчонок, но еще не потерял из-за нее голову, сердце его было занято Маринкой.) Так то ж военный, а в торгашах на тебя почище Ларочки толпами будут вешаться. Из плаванья пришел — два месяца отпуск, из кабаков не вылезаешь и то все пропить не успеваешь, еще на книжку тыщами падает. В загранку можно пять лет походить и на всю жизнь вот так хватает: кооперативная квартира где-нибудь в Одессе, вилла за городом на берегу моря...
    Короче, им уже мнились каравеллы перегруженные индейским золотом, «Веселый Роджер» на мачте пиратского корабля. Знойные Креолки, таверны и кабаки Нового Света, необитаемые острова, пещеры с несметными сокровищами…
    Они послали заявления и получили вызовы. Поехали поступать вместе. Чаву мать позорно сопровождала до самых ворот училища. Витька ехал без родителей. За несколько дней поступления погуляли весело: пропили и прогуляли все деньги, оставив только на билеты домой. Из курсантов нашелся "наставник" — Гарик, который водил их по злачным местам и помогал спускать деньги. Витька завалился на первом же экзамене, Чава на втором. Правда, конкурс в мореходку был почище любого института — 10 человек на место.
    В девятом классе, когда дворовые девчата начали кучковаться по подвалам, они с Чавой, несмотря на то, что Витька уже учился в девятнадцатой, а Чава так и остался в грязищенской, вошли в одну такую компанию. Проводили свободное время где-нибудь в переоборудованных подвалах — закутках, травили сальные анекдоты, заигрывали с одноклассницами, зажимали их настолько, насколько они сами уже это позволяли, словом, самообучались азам половых взаимоотношений. После девятого класса они стали систематически ходить на ****ки в Шагаровку, куда в тот год впервые привезли на практику девятиклассников многих городских школ и вскоре уже считались здешними завсегдатаями. Причем, еще здесь выявилась одна далеко идущая Чавина особенность, о которой речь пойдет ниже.
    О Шагаровке можно рассказывать много. Их девятнадцатая школа была в числе первых, привезенных сюда. На голом месте — расчищенной бульдозером площадке разбивали лагерь: под руководством преподавателей размечали колышками и веревками будущие объекты: плац, дорожки... Ставили палатки, посыпали дорожки и площадку песком, рыли всякие ямы... Кухню достроили только на третий день их пребывания, до этого питались под открытым небом. Туалет соорудили и того позже. Танцплощадку сделали, уже когда Витька здесь присутствовал в качестве наблюдателя. Обустроив лагерь собирали в совхозном саду вишни, 10 кг — дневная норма. Через неделю Шпалу выгнали за то, что он в свои ящики с вишнями для увеличения веса клал комья земли. Южный находился отсюда километрах в трех-четырех. Шпала ушел, и приходил теперь к ночи, захватив поселковых сверстников. Вскоре на ночь сюда таскался уже почти весь Южный. Соотношение сил изменилось, весь лагерь целиком уже не мог противостоять пришедшей толпе.
    А тут еще всякие трения между городскими и местными: кто-то бабу между собой не поделил, кто-то кому-то что-то не так сказал, не так поглядел. Все это грозило городским немедленной расправой как в личном, так и в общественном смысле, ведь колхозники — народ сплоченный, в военном деле более организованный (об этом см. выше). Единственной инстанцией, способной выслушать и понять интересы городских в споре с Юганьскими был Шпала. К нему начали обращаться по всякому поводу уже не только из девятнадцатой, но и из других школ. Местные приходили в ночное под бухом, да еще чтобы ночью не ПРОСТЫТЬ, набирали с собой вина мешками, а это рождало определенные трудности уже для преподавательского состава. Пришедшие орали за полночь во всю глотку песни идеологически вредного содержания, ругались матом...
    Учителя, выгнавшие Витьку из стройотряда, уже забыли и думать о своих прежних угрозах не засчитать ему практику. Теперь они тоже прибегали к помощи Шпалы, для наведения в лагере хотя бы относительного порядка. И Гроздев помогал, насколько это было в его силах. Так, при его посредничестве была достигнута договореннось между учителями с одной стороны и местными с другой, что местные ведут себя на территории лагеря прилично: не скандалят, не задираются, не ругаются матом, не распивают спиртные напитки, не вовлекают в пьянку городских и т.п.
    А учителя в свою очередь не вызывают ежедневно из города наряды милиции (тем более, что среди лесов это дело вообще зряшное!) Не препятствуют общению местных юношей с городскими девушками, не выгоняют их с территории лагеря и из палаток... Причем, учителя понимали, что давить на Витьку и стращать его бесполезно. Не будет среди местных его, удержать толпу в каких-либо рамках вообще будет невозможно! Дискари, которые поначалу встретили Шпалу в девятнадцатой издевочками, теперь на "цырлах" перед ним ходили, не знали какой лестью вымолить у него прощение. Витька, как истинный "жентельмен" был великодушен: простил их!
    Вначале в Шагаровку пришло немного народа — человек девять. Стали знакомиться с девушками. Тут-то городские и попытались вякнуть. Слава богу, не из их школы! Чувакам не понравилось, что у них отбивают баб! Раскольникам пригрозили. Объяснили, что прежде чем заводить шашни, нужно узнать занята девчонка или нет. Пришедшие сказали, что они завтра представят свои аргументы на этот счет. Им ответили, что их будут ждать и смогут достойно встретить. Это была четвертая школа. Не преминули известить, что их район в городе имеет вес и что местные просто еще не знают заводских, поэтому такие борзые! Защита чести поселка — дело святое! У ребят, путешествующих со Шпалой, были взрослые братья шофера.
    Машины в ту пору в поселке оставляли возле дворов, чтобы не ходить пешком, ну и подвезти, если кому чего понадобится. Со всей истинно колхозной широтой и хваткой обставили предстоящее мероприятие. На следующий вечер на плац лагеря зарулили три грузовика, битком набитые народом с колами. Номера машин замазаны грязью. Приехали все желающие от 14 до 24-25 лет. Драка дело добровольное, а не так, что захотел пришел, а захотел нет! Во времена ушедших в прошлое нашествий на поселок долбинцев и тридцатилетние мужики за колы брались, да что там за колы? Бывало — и за вилы, и за ружья! Ведь тридцатилетние тоже молодыми были. Эта традиция давняя!
    Прикол тех времен: после очередного неудачного набега на поселковый клуб долбинцы рассеяны и бегут. За ними гонятся местные. В узком проходе между рядами сараев мечутся несколько долбинцев — их догоняют местные. Навстречу всем идет здешний кузнец — дядя Вася, мужик большого роста и огромной силы (отец Витькиного одноклассника). Дядя Вася несет за спиной огромный мешок.
    — Вы что делаете! — орет он зычным голосом, увидев процессию. — За что людей бьете?!
    — Это не люди, это долбинцы, дядя Вася, не пропускайте их! — кричат ему наступающие.
    Дядя Вася скидывает мешок с плеч и крутит им вокруг себя. Проход узкий, сносит пару сараев: – война есть война! Одного из преследуемых удается зацепить. Он падает, его тут же добивают до отруба. Дядя Вася кладет мешок на землю, садится на него перекурить. Пробует на крепость "сиденье" кто-то из местных — можно ли тоже присесть.
    — Дядя Вася, а что это вы волокете в мешке такое круглое?
    — Да это стиральная машина сломанная! (У дяди Васи была двухведерная стиральная машина.)
    Все умирают со смеху: дядя Вася, выходит, бил долбинцев стиральной машиной.
    — Да ну, — отмахивается дядя Вася, — она же без мотора, легкая!
    Но в последнее время Долбино стало хиреть. Многих лихих хулиганов пересажали. А Южный, наоборот, все разрастался, в нем становилось все больше народу. Перестали долбинцы ходить войной на поселок уже лет пять назад. Юганьские туда драться никогда не ходили. Поселок расположен на автодороге союзного значения, а Долбино на аналогичного значения железной дороге. В Долбине половина мужского населения пересидела: за драки в соседних деревнях и в поездах — Долбинцы издавна промышляют разбоем в местных электричках от Икска до самого Харькова — это их безраздельная вотчина.
    Бывает, что и в скорых поездах грабят. Большая статья дохода у них —это обворовывание грузовых поездов по пути, и, особенно, у себя на станции. Еще у них большая статья дохода и воровства — спиртзавод. Полсела работает на спиртзаводе, полсела на железнодорожной станции. Соответственно, одна половина села ворует с завода, другая — со станции. У них там СВОИ НАРОДНЫЕ ТРАДИЦИИ, УХОДЯЩИЕ КОРНЯМИ В ГЛУБЬ ВЕКОВ. Ворованного спирта перепьются по вечерам и давай друг в друга из ружей палить — это там обычное дело!
    Плюс к грузовикам на плац шагаровского стройотряда зарулили еще несколько мотоциклов с колясками, тоже не пустых. Приехал на своем “Москвиче” Колька Репнин на тот случай, если нужно будет быстро смотаться в поселок за подмогой в виде еще нескольких машин. Колька работает переводчиком где-то на Ближнем Востоке и восемь месяцев назад пригнал вот этот “Москвич”. Кто бы теперь мог подумать, что совсем недавно он был новый? Сейчас "броневик" не имел ни одного стекла, ни одной фары, ни одного сиденья внутри, если не считать ящика из-под водки в качестве сидения для водителя.
    Кузов весь помят и кое-как отрихтован кувалдой. Белый родной цвет сохранился лишь на некоторых местах, там же, где кузов подвергался рихтовке, а подвергался он почти везде, железо было замазано темно-коричневой половой краской. Так что получилось что-то в виде маскировочной окраски. Колька учился ездить на своей покупке путем проб и ошибок. "Какой же русский не любит быстрой езды?" А так как Колька, несмотря на свои языки, был русским, то при своих навыках и переворачивался он часто.
    Так что, в конце концов, решил не ставить после очередного ремонта ненужный хлам в виде сидений, стекол и т.д. на свои места, а свалить его в отчимовом гараже, там он целее будет! За здоровье же своего "коня" хозяин нисколько не беспокоился. Отпуск у него кончался и из своей покупки Колька стремился выжать столько, сколько она может дать наслаждений, а в следующий раз он пригонит себе новую машину вместо этой. "Первый блин всегда комом!"— комментировал Репшин данный вопрос. Тот конь, между прочим, почище современного «Ломбардини»! В 1975 роскошь еще та. Чтоб ухуйкать ее за пол года без зазрения совести.
    Как уж там городские готовились к достойной встрече колхозан, неизвестно. Однако съебывались быстро! Когда с машин, как горох, стали сыпаться на землю вооруженные колами люди. Многие в танкистских или мотоциклетных шлемах, остальные просто в ушанках. Все в фуфайках, перехваченных солдатскими ремнями, в кожаных перчатках, кирзовых сапогах. (Колхозники — они и есть колхозники — народ не гордый, но практичный! Что лучше танкистского шлема убережет голову от вражеского кола? ) «Цивилизованный люд", бывший на плацу кинулся к палаткам. По лагерю раздался дружный женский визг. А вся мужская половина, покидая палатки через зад под брезент, спешила укрыться в лесу.
    Вопль стоял невыносимый. Постояв некоторое время "свиньей", как РЫЦАРИ ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА на Чудском озере, и поняв, что схватки скорее всего не будет (Витька кола в руки не брал и прикинулся, что он тут вообще ни при чем!), приезжие пошли по палаткам успокаивать прекрасную половину. Им объяснили всю их безграмотность в вопросах сельской жизни, в том, например, что ВЕДЬ ДЕВУШЕК НИКОГДА НЕ ОБИЖАЮТ, А ТОЛЬКО ЛЮБЯТ! Затем стали разыскивать кого-нибудь из мужского пола. Из кустов выглядывали отдельные, наиболее храбрые личности. Им объяснили, что не собираются никого тут бить первыми, просто их вчера стращали, а этого не любят!
    Попросили пригласить кого-нибудь из "заводских", чтобы узнать, что те имеют против них. К машинам стали подходить учителя. Спрашивали, в чем дело и требовали покинуть территорию лагеря, так как посторонним здесь нельзя находиться. Им отвечали, что посторонние это они, а МЫ — МЕСТНЫЕ!
    Одним словом, каждая сторона осталась при своем мнении в этом вопросе. (Внешний противник — это хорошо! Он сплачивает людей, заставляет забыть прошлые обиды. Это лучше, чем междоусобицы в поселке во времена безделий. Так же как и здоровье целой нации определяется ее сплоченностью. И тут мы подходим к гитлеровскому пониманию того, что война необходима! Без нее общество мельчает. ШУТКА. Однако голубизна у современной молодежи уже в чести, а вот драки шобла на шоблу нет. ) В наше время модно было выстоять, не сбежать с такой вот разборки. Сейяас в кайф менять пол! Хочется сказать таким вот озадаченным «половым вопросом» особям: да ведь вы и не были никогда мужиками! Яйца между ног это не признак! Право наываться пацаном в наше время нужно было еще заслужить! Им не разбрасывались.
    Затем вышла делегация заводских. Им объяснили, что вчера они были неправы, и для того, чтобы загладить свою вину, они должны поставить магарыч — 20 бутылок вина (чисто символический) Могли ли заводские отказать в подобной маленькой услуге своим новым друзьям? Они лишь попросили отсрочки. На что им сказали, что тянуть с дружеским знакомством нет никакого смысла и предложили свои услуги в виде транспорта и возможность пересчитать вино на самогон. Самогоном тут же захотели запастись и сами городские, был организовал сбор средств. Дело оказалось сделано, разговор благополучно окончен.
    Лишние, кого знакомство с "малолетками" (женского пола) не прельщало, сели в грузовики и уехали, пообещав прислать за полночь за остальным народом. Колы свалили в Колькин броневик, который вместе с мотоциклами по просьбе учителей отогнали за территорию лагеря. Прочая публика рассыпалась по палаткам, в надежде найти на ночь подруг. Колька Репнин, тоже по бабам не дурак, даром, что переводчик на Ближнем и жена дома с грудным дитем сидит!
    Претензий насчет отбивания от городских больше не было. Витькиным одноклассникам из девятнадцатой почему-то ни в этот вечер, ни позже ни разу не пришла в голову светлая мысль назвать кого-либо из гостей "колхозанами", наоборот, они были само угодничество. Городские девочки артачиться тоже не стали и чувихи отдавались колхозникам с ничуть не меньшим азартом, чем у себя в городе, плюнув на своих ТИТУЛОВАННЫХ собратьев по лагерю. Впрочем, женщины всегда отдаются победителям и плюют на побежденных!