Записки аспиранта астматической кафедры

    «... мне хотелось рассказать, как на кафедре, где оказался Доктор, не только изучали астму, но и могли «придушить» неугодного аспиранта не хуже этой самой болезни. И не только аспиранта...»

    Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена, в какой бы то ни было форме, без письменного разрешения владельца авторских прав.  © Виктор Совин, 2016


    Бывшему Шефу привет из прошлого

     От автора: как я стал писателем



    Закончив свою врачебную карьеру, я решил стать писателем. Я знал, что для этого необходимо сделать несколько вещей. Во-первых, создать оригинальный имидж: 1) отрастить бородку и усы (как у Чехова); 2) придумать запоминающийся псевдоним (типа Максим Горький); 3) если на голове нет волос (а только лысина), непременно купить шляпу. С бородкой и усами проблем не было – за неделю я отрастил щетину нужной длины и стал обладателем интеллигентной бородки с усами. Шляпу из рисовой соломки я привез из Японии, заплатив, как мне казалось, бешеные деньги ($150). Но она подошла идеально, и я успокоился, убедившись, что купил ее не зря.

    Осталось придумать псевдоним – все же страшновато было начать писательский дебют под своим именем: вдруг читателям что-нибудь не понравится, и я опозорюсь. Этого точно не хотелось, поскольку врачом я был все-таки известным. Долго мудрить над писательским псевдонимом я не стал, а просто сложил первые буквы своих ФИО и прибавил имя. Получилось звучно: Совин Виктор. Ну, а поскольку я нередко работаю по ночам, бодрствуя, как сова, то псевдоним оказался удачным вдвойне.

    Осталось переехать на дачу в Переделкино и там, в тишине от городской суеты, написать бессмертный (шутка!) роман. С этим оказалось сложнее: в Переделкино все места были уже заняты другими писателями, а цены на готовые дачи в близлежащих местах «кусались» и были мне не по карману. Пришлось довольствоваться покупкой участка со всеми вытекающими отсюда последствиями: стройматериалы, таджики, коммуникации, недоразумения с соседями, ну и все, что из этого следует. Но, несмотря на трудности, я это дело успешно закончил, с соседями отношения кое-как уладил и с таджиками рассчитался. В итоге я стал обладателем небольшого, но комфортного писательского гнезда со всеми удобствами в ближнем Подмосковье.

    Теперь можно было писать свой роман. С этим оказалось еще проще: коротая время в качестве прораба на дачной стройке, я даже не заметил, как закончил небольшую рукопись. На роман, правда, она не тянула, и я решил: пусть будет пока повесть, придумав ей название – «Записки ординатора». Дальше нужно было решать уже другие проблемы: редактор, верстка, издательство. Их удалось завершить быстро: сейчас ведь не советское время, когда была цензура, Главлит, дефицит и тюремные сроки за самиздат.

    Но все равно было страшновато: вдруг посчитают за бесталанного графомана! К счастью, литературный редактор, через которую прошла не одна сотня рукописей, ободрила меня, сказав: «Хороший язык, ясное изложение. Вполне можно печатать». Я воодушевился, быстро сверстал оригинал-макет для печати и договорился с издательством. Обложку я тоже делал сам, смонтировав на ее первой странице фотографии разных корпусов городской больницы в одно здание. Мне кажется, получилось ничего. Оставалась одна проблема: поместить портрет автора на последней странице. Собственную фотографию я взять не решился и, надев темные очки и парик, создал «образ» Виктора Совина. А когда повесть вышла в свет, и я стал выслушивать от своих читателей похвальные отзывы, стало обидно за «чужой» портрет. Но еще обиднее стало, когда один из прочитавших мою книгу друзей спросил: «А что это за личность с пейсами красуется на обложке?» Ну, а когда все, кто прочитал повесть, стали требовать продолжения, я почувствовал себя состоявшимся, хотя и «молодым» писателем.

    В «Книжном обозрении» и интернете на мои «Записки» появились положительные рецензии, чему я был несказанно рад: ведь это моя первая книга! Естественно, захотелось написать продолжение истории о Докторе. И я даже придумал название новой повести – «Записки аспиранта». К сожалению, в силу занятости множеством разных дел – продолжающимся дачным благоустройством, новыми медицинскими проектами, поддержкой своих ресурсов в интернете и прочим – я начал работу над новой книгой лишь спустя несколько лет. К тому же меня смущало и название «Записки аспиранта».

    Думаю, многие согласятся с тем, что книга с таким названием, вряд ли привлекла бы новых читателей. Ведь, перефразируя героя известного фильма, можно сказать, что «аспирантов в России, как в Бразилии Педров, – всех и не сосчитать!» Поэтому я и решил обозначить в названии место действия. Ведь «Записки аспиранта «астматической» кафедры», как мне кажется, – совсем иное дело. Обывателей всегда интересовала «изнанка» медицины, которую с важным видом скрывают ее представители, создавая видимость таинственного действа. И в этом смысле откровения врачей будут неизменно пользоваться спросом. К тому же в своей новой повести мне хотелось рассказать читателю, как на кафедре, где оказался Доктор, не только изучали астму, но и могли «придушить» неугодного аспиранта не хуже этой самой болезни. И не только аспиранта...

    Несомненно, читатели – бывшие коллеги Доктора – не будут особенно долго гадать, кто является прообразом главного героя, равно как и остальных действующих лиц. Но это будут всего лишь догадки. Ибо хочу подчеркнуть: хотя книга основана на реальных событиях, все совпадения являются СЛУЧАЙНЫМИ. К тому же в ней, как и в любом литературном произведении, присутствуют мои личные оценки и суждения. Но если хотя бы некоторые читатели согласятся с ними, значит я писал ее не зря.

    Может быть, кто-то спросит: «А для чего все это пишется? Ведь писателей в России сейчас гораздо больше, чем читателей!» Да, конечно, с этим не поспоришь. Но лично для меня это хорошая возможность переосмыслить свою жизнь и поступки. Своего рода подведение итогов и ответ на вопросы: «А правильно ли я жил?» и «А могло ли все быть иначе?»
    Виктор Совин

     Пролог

    «...И я всегда буду помнить, что всего этого добился с вашей помощью. Ведь институт и все его преподаватели – это моя «alma mater», традициям которой я буду следовать всю свою жизнь».

    Так Доктор закончил свою речь, выражая благодарность членам Ученого совета, единодушно одобрившим его диссертационную работу и присудив ему степень кандидата медицинских наук. Жизнь, как казалось ему, менялась в лучшую сторону. Ну, а часом позже, возвращаясь домой с Юго-Запада Москвы и гадая, что его ждет в будущем, он уже думал по-другому, вспоминая, что ему за эти три аспирантских года пришлось пережить. И, пока он ехал домой, вся череда событий прошедших лет прокручивалась в его голове как длинный и тоскливый фильм. А самыми отвратительными эпизодами этого фильма были «разборки» Шефа с неугодными сотрудниками, в числе которых часто оказывался он сам.

    Может быть, по этой причине он и решил распрощаться с кафедрой и клиникой навсегда и никогда там больше не появляться. Оставалось лишь дождаться утверждения результатов защиты да получить кандидатский диплом. Ну, а потом, став независимым, самостоятельно продвигать свое главное изобретение в жизни. Которое к этому времени уже было сделано...

    Глава 1. Склочница

    Опорочить, ошельмовать и опозорить, а потом выставить полным дураком можно кого угодно. Особенно, если речь идет о забывшем свое место подчиненном. Ведь всем известна пословица: «Я – начальник, ты – дурак, ты начальник – я дурак!» Шеф – Кремлевский консультант, не понаслышке знакомый с методами КГБ, такой подход вполне разделял и умело этим правилом руководствовался, ибо в бывшем СССР по-другому и не могло быть. Достаточно вспомнить все «разборки» государства с диссидентами. К слову сказать, что и в нынешней России все осталось по-прежнему. Думаю, читателя не нужно в этом убеждать.

    Так что разбирался Шеф с любыми непокорными, как чекисты с диссидентами, легко и просто, испытывая при этом глубокое удовлетворение. Ведь в ответ ему никто и ничего сказать не смел. И если появлялся на кафедре очередной борец за правду, Шеф «обрабатывал» его по полной программе. Правды добивается, значит – склочник; начальству письма пишет на несправедливость – сутяжник. А коли ты склочник и сутяжник, будь добр объясниться с «трудовым» коллективом, который и вынесет тебе заслуженный приговор, и порекомендует освободить теплое кафедральное местечко, на которое всегда найдется более лояльный претендент. Вспомнить, хотя бы историю с Отступником, бывшим когда-то любимчиком Шефа. Которого тот впоследствии «сгноил» только за то, что как-то услышал о себе неприглядную, но правдивую историю о мелком плагиате...

    И система эта, никогда не дававшая сбоя, всегда выручала Шефа, когда нужно было избавиться от слишком беспокойных людей. От ординаторов и аспирантов до ассистентов и доцентов все это понимали и старались вести себя соответственно. И вдруг, на тебе, сюрприз: появившаяся невесть откуда девица-ординатор посмела настрочить жалобу на него самого – Ректору и Декану. Обучают, мол, ординаторов на кафедре плохо.

    «Лекций нам не читают, занятий никаких с нами не проводят. А просто заставляют работать врачами в общетерапевтическом отделении...» – с покрасневшим от бешенства и злости лицом читал Шеф эту, как он считал, «кляузу», любезно переправленную ему из деканата ординатуры и аспирантуры с просьбой «разобраться и отреагировать».

    «И сделать ей ведь ничего нельзя. Выгнать бы ее, но от целевого ординатора из городского управления здравоохранения так просто не отделаешься. И что, до конца ее ординатуры терпеть подобные выходки? А потом еще и удостоверение об окончании с благодарностью выдать? Проучить ее нужно хорошенько, чтобы вела себя тихо и нос не совала, куда не следует! Лучше с Завучем посоветоваться, – решил Шеф, немного поостыв и все обдумав. – Вместе и подумаем, как с этой «писательницей» и ее письмом разобраться...»

    – А что тут волноваться, – успокоила его приглашенная в кабинет Завуч, ответственная за работу с ординаторами, прихватившая с собой на всякий случай и Парторга.

    – Устроим собрание по поводу очередного выпуска ординаторов. И пусть те, кто идет в аспирантуру, сделают доклады по выбранным ими темам. Вот Декан и убедится, какие достойные врачебные кадры выходят из стен клиники. И тогда поймет, что жалобы эти пишет обычная склочница, случайно попавшая на нашу кафедру.

    Шеф идею одобрил и через пару недель в кафедральном конференц-зале Доктор, как и его будущие коллеги по аспирантуре, рассказывал об уже проведенных и намеченных исследованиях по предстоящей диссертационной работе. Декан слушал счастливчиков – новоиспеченных аспирантов, и в такт бубнящим о своих «достижениях» будущим ученым одобрительно кивал головой. Некоторым из них, к удовольствию Шефа, еще задал и несколько вопросов. А под конец спросил, начиная с Доктора:

    – Нравится вам здесь на кафедре учиться и работать?

    Тот, не задумываясь, ответил:

    – Да, очень. И особенно приятным для нас было доброжелательное отношение к нам – ординаторам – таких людей как...

    Тут он выдержал небольшую паузу и, как-то по-особенному приветливо (а может, и ехидно?) улыбнувшись, перечислил всех своих недоброжелателей – Завуча, Куратора, Стукача и Парторга. Наверное, просто, не смог удержаться.

    Шеф отчего-то насупился, а Декан улыбнулся, обращаясь с вопросом уже к другому – пробившемуся в аспиранты молодому брюнету. И ожидая услышать в ответ незатейливое «да» или, может, «очень нравится», изумился до крайности (только что рта не разинул!), когда прозвучал монолог с характерным кавказским акцентом:

    – Эта... Клиника, каторая, канечна, имеет научные традиции, а значит, станет для нас настоящая научная школа...

    К слову сказать, бОльшая половина аспирантов на кафедре была с Кавказа. Уж очень хотелось местечковым начальникам разного ранга остепенить детишек «на самый лучший кафедра страны», какой считалось вотчина Шефа...

    Ну, а Шеф тут же, довольно улыбаясь, добавил:

    – Вот вам и ответ на все вопросы, так и доложите Ректору. Потом, наклонившись к уху Декана, «доверительно» шепнул:

    – Ну, а письмо, эта Склочница или по чьему-то наущению, или просто из зависти написала... Мы с ней еще разберемся.

    И в заключение взял инициативу в свои руки:

    – Вот так в ординатуре на нашей кафедре воспитываются квалифицированные врачи: они посещают научные конференции, читают медицинские журналы, делают доклады на клинических разборах. И без преувеличения можно сказать, что они каждый день, каждый час и каждую минуту чувствуют рядом поддержку старших товарищей – ассистентов, доцентов и заведующих отделениями.

    Тут Доктор вспомнил, как его «прессовали» на первом году ординатуры Куратор и Завуч, как Стукач пакостил ему и разносил о нем по кафедре грязные сплетни, и как Шеф реагировал на все это, и мысленно прокомментировал:

    «Знаем мы вашу поддержку, прочувствовали ее на своей шкуре!»

    – Но есть и другие, если их можно вообще считать врачами, – продолжил Шеф – они не посещают научных конференций, не читают медицинских журналов, не участвуют в клинических разборах. А каждый день только и ждут окончания рабочего времени, чтобы (тут Шеф помог себе изящным жестом руки) «испариться» из своего отделения.

    Изобразив на своем лице возмущение и выдерживая его секунд десять для коллектива, который должен был, по его мнению, так же единодушно осудить Склочницу, Шеф, выразительно глядя на нее, продолжил свою речь:

    – А потом они почему-то жалуются на недостаточную программу подготовки! Конечно, неприятно, когда в нашем здоровом коллективе появляется какая-нибудь Склочница, – в голосе Шефа появились обличительные интонации (при этом он как бы обращался к Декану), – но трудовой коллектив всегда с такой разберется!

    «Да, уж, – подумал Доктор, вспомнив расправу Шефа с Отступником. – Кто здесь самый большой склочник, это еще вопрос!»

    Парторг, Завуч, Стукач, а с ними и все присутствующие на собрании немедленно обратили свои взоры на провинившуюся Склочницу, которая сидела красная как рак (а может, и багровая, как свекла), «прибитая» Шефом к позорному столбу для дураков и бездельников. Хотя, по сути, в своей жалобе она написала чистую правду. Тематических лекций ординаторам не читали, занятий и семинаров не проводили. А просто использовали в качестве врачей в отделениях больницы, где они выполняли всю работу вместо городского персонала, получавшего, кстати говоря, зарплату и за ординаторские палаты. И конечно, врачам со стажем от такой «ординатуры» вряд ли можно было получить что-то полезное. Только что, разве, удостоверение о пройденной специализации.

    Декан же, не знавший порядков в клинике Шефа, был вполне доволен, не подозревая, какой спектакль ему устроили заранее подготовленные аспиранты. И вся правда о том, что вместо обучения ординаторы трудятся, как говаривал Доктор, в «отделении для умирающих» (терапии, где «навалом» лежали старики и старухи со своими хроническими болячками), так и затерялась вместе с «клеветническим» письмом правдоискательницы. А Доктор, в свою очередь, подивившись еще одним талантом Шефа – строить «потемкинские деревни», понял главное: не Стукача и Завуча с Парторгом, а его – Шефа – предстоящие три года нужно опасаться больше всего...

    Дней через десять после «выпускного» собрания Доктор встретил как-то «заклейменную» Склочницу, к которой это имя с того памятного дня и прилепилось. Всегда уверенная в себе, с вызовом во взгляде, теперь она выглядела совсем по-другому: молчаливой, невзрачной и тихой, как мышка. Но окружающим было не до нее, как и Доктору, у которого на носу был первый аспирантский год...

     Глава 2. Кремлевский Легочник

    Начало первого аспирантского года оказалось неудачным. Вместо того, чтобы продолжить свои исследования, начатые в ординатуре, Доктору пришлось заняться оформлением огромного количества бумаг для утверждения диссертационной темы в Ученом совете института. Сидя за пишущей машинкой, он с недоумением рассматривал очередной бланк с бредовыми вопросами типа «сроки выполнения работ», «ожидаемые открытия, изобретения или рацпредложения», «экономический эффект от внедрения» и прочей чушью, обязательной для плановой науки развитого социализма.

    «Да, – размышлял Доктор, рассматривая весь этот бюрократический бред, – вряд ли бы Ньютон открыл свои законы при социализме! Его бы прежде подобные бумаги доконали! Или закон всемирного тяготения... Сначала запланируй, а потом уж открой!».

    «А уж каким окажется результат исследования зеленых и вонючих соплей, наверное, и самому Господу Богу неизвестно!».

    Здесь автор хочет пояснить тем, кто не читал «Записок ординатора», что заведующий кафедрой – Шеф «свалил» на Доктора совершенно неподъемную тему по исследованию транспорта слизи и очищению бронхов от мокроты, которую на кафедре не могли осилить, как ни старались. Ну, а Доктор, вынужденный этим заниматься, называл эту тему просто – «исследование соплей»...

    Но хочется или не хочется, даже для «сопливой» темы приходится бумажки эти заполнять. Придумывая попутно черт знает какую отсебятину, да еще в трех (!) экземплярах. Один экземпляр для кафедры, второй – для института, а третий – для Минздрава.

    «Хотя, по правде говоря, когда все утверждено, результат – успешная защита – обеспечен на сто процентов! Запланированное исследование. Даже если и полный бред в итоге...», – успокаивал себя Доктор, когда оформлять эти бумажки и собирать подписи на них становилось просто невмоготу.

    Особенно напрягала необходимость «отлавливать» Шефа по утрам у его кабинета, чтобы тот поставил небрежно, на ходу, три очередные закорючки-подписи на новой «порции» документов. А на ходу потому, что Шеф стал отчего-то редко задерживаться на кафедре. Хотя и появлялся, как водится, регулярно на утренней конференции. А всезнающие Парторг и Завуч с важным видом и поднятым кверху указующим перстом шептали «по секрету», что Шеф сейчас ну уж очень как сильно занят в Кремлевском управлении со своим новым подопечным – Легочником.

    «Вот и настал звездный час Шефа!» – шептались между собой кафедральные, обсуждая стремительные перемены, происходившие в политической верхушке советского общества, будто ощущая свою принадлежность к чему-то важному. А перемены эти были действительно стремительны, хотя и вполне предсказуемы. Как и участь любого человека, пережившего семидесятилетний рубеж.

    «Одни после смерти попадают в рай, другие в ад. Но члены Политбюро станут все депутатами РАЙсовета», – мрачно шутил Доктор, указывая пальцем в небо.

    Так и выходило. Вначале отбыл туда Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель президиума Верховного совета, пятикратный герой и прочая, прочая, прочая... За ним последовал и его приемник, ранее возглавлявший КГБ и прославившийся тем, что начал правление с укрепления в стране дисциплины труда: менты и чекисты отлавливали несознательный элемент, сбегавший в рабочее время за покупками в гастрономы и универмаги, чтобы успеть отовариться днем. Ибо к вечеру прилавки всех магазинов всегда оказывались пустыми.

    Но видно, Богу не понравился бывший КаГэБист с его диктаторскими замашками. И следующим к власти пришел непонятно откуда взявшийся Легочник. Широкие массы трудящихся о Легочнике, как говорят, «знать не знали и слышать не слышали», пока не увидели его на погребении КаГэБиста в качестве председателя похоронной комиссии. Но поскольку с этой временной должности прямиком попадали в генсеки, всем стало ясно, кто возглавит государство в очередной раз. Только вот надолго ли? Тучный и старый, с одутловатым лицом, приподнятыми к ушам плечами (из-за выраженной эмфиземы легких), с трудом взбиравшийся на трибуну мавзолея, он тоже не внушал никаких надежд на перспективу.

    Но для Шефа это и стало тем самым звездным часом, которого ждут, ждали и всегда будут ждать кремлевские «генералы» от медицины. Заполучить больного по своей специальности правителя означало также заполучить и долгожданный профильный институт, и новых сотрудников в его штате, и соответствующее финансирование. Ну, а дальше, и звание академика, и награды, и прочие блага во все времена (а не только при «развитом социализме»), положенные лишь избранным. Хотя для Шефа более важными представлялись не блага, а власть. Возглавить всю пульмонологическую науку страны! Чтобы из Москвы, а не из Ленинграда, где находился Всесоюзный НИИ пульмонологии, исходили руководящие идеи и методические указания. По правде говоря, НИИ этот в Ленинграде очень раздражал и вызывал зависть у Шефа, как своим научным авторитетом, так и статусом ведущего научного учреждения СССР. Раздражал до такой степени, что он прилагал все усилия и связи, чтобы одного из конкурентов – профессора и заслуженного деятеля науки – не подпустить к членству в Академии. Ведь это он – куратор членов Политбюро, должен был, по здравому разумению, быть первым из академиков и руководить советской наукой! И нынешний глава государства – Легочник – должен был ему в этом помочь...

    Глава 3. Полы паркетные

    – Наслышан, наслышан о ваших научных успехах, – повторил несколько раз новый Генеральный секретарь, тряся Шефу руку.

    – Вот и статью о вашей клинике прочел в последнем выпуске любимого журнала. Теперь верю, что сможете мне помочь, – продолжил Кремлевский Легочник, правда, без особой уверенности в голосе.

    Ведь помнил он своего предшественника – КаГэБиста, да и конец его скоропостижный, наступивший неожиданно для всех. А Шеф тогда был одним из его личных консультантов и заверял о хорошей перспективе еще на пару лет правления...

    «Вот и не сбылись надежды, – пришла Легочнику другая мысль в голову. – Но с другой стороны, тот страдал почками, и вряд ли личный консультант-терапевт мог ему помочь. А я совсем иное дело – с моими легкими ему все карты в руки. Он ведь первый в стране специалист – терапевт и пульмонолог! Всего сорок четыре года, а уже в Академии наук!».

    От этой мысли лицо Кремлевского Легочника повеселело, и он в очередной раз вспомнил, как неожиданная кончина КаГэБиста оказалась ему на руку: в разброде и растерянности от свалившегося сверху мора на членов партийного руководства, Политбюро в спешке так и не нашло другого кандидата на управление страной.

    «Теперь он (имея в виду Шефа) все силы приложит, чтобы оправдать оказанное ему высокое доверие, – мысленно рассуждал новый глава СССР, – и не станет, как от КаГэБиста в прошлый раз, открещиваться, что, мол, почки – это не его профиль... Вон сколько всего наизобретал для астматиков... Не будет же центральная пресса печатать, что попало»...

    Ну, а Шеф, стоя перед ним навытяжку, пытался найти приемлемый ответ, позволяющий получить отсрочку по времени, теперь уже с сожалением думая о своей популярности:

    «И зачем я только согласился на это интервью? И статья-то никчемная, и пользы-то от нее, в общем-то, никакой. Страна должна знать своих героев», – с раздражением вспомнил он слова заместителя редактора, пристроившего свою дочурку в аспирантуру на его кафедру.

    «А сколько потом пришлось отбиваться от писем больных трудящихся! Вот теперь думай, как лучше от статьи этой откреститься!».

    Но подумал одно, а сказал другое – пришли все-таки на язык спасительные фразы:

    – Обязательно вам поможем! Не только свои, но все новейшие зарубежные методы будем применять. Не все у нас еще есть. Конечно, был бы у меня свой институт (тут он изобразил на лице глубокое сожаление), не только свои, но и все мировые достижения в здравоохранение бы внедрили! Но что сделаешь на базе обычной московской городской больницы?

    – В перспективе и это можно решить, – покровительственно улыбнулся Шефу его новый подопечный. – По результатам вашей работы примем нужное решение в правительстве. Думаю, пока все, что считаете нужным, внедряйте здесь, в Кремлевском Управлении. А сможете меня подлечить, рассмотрим и ваше предложение по институту...

    Выходя из приемной Кремлевского Легочника, Шеф мысленно представлял себя директором будущего института пульмонологии в Москве, надеясь, что тот под его опекой протянет еще хотя бы пару лет. Да и Легочник надеялся на это, наивно полагая, что в Кремлевском Управлении его пользуют самые выдающиеся врачи. Но забегая вперед, скажем: зря надеялся. Ведь недаром среди выпускников московских медицинских ВУЗов ходила поговорка: «В Кремлевской клинике полы паркетные, а врачи – анкетные». Но «правильная» анкета, как оказывается часто, еще не гарантия правильного лечения...

    К слову сказать, и сам Шеф был типичным «врачом анкетным»: практически всю ординатуру он просидел в кафедральной лаборатории, проводя биохимические исследования. И забегая на обходы в свои палаты, думал вовсе не о лечении астматиков, а о досрочной защите будущей диссертации. Так же – досрочно – проскакал и из ассистентов в профессора – заведующего кафедрой, а затем и в члены-корреспонденты. Поэтому-то и некогда было ему, торопливому, постигать врачебную науку. Бывало, на своих ежемесячных обходах и впросак попадал, но при этом всегда весьма искусно выкручивался. Как-то, будучи в глубоком раздумье, начал выслушивать пациента сквозь толстенную больничную пижаму, не замечая, что тот еще не успел раздеться. А когда заметил, не сконфузился, а с покровительственной улыбкой объявил, указывая на свой стетоскоп: это новая модель – все слышно даже через одежду. Ну, а окружающие в палате только рты разинули от удивления. Тут уж ничего не скажешь: Шеф всегда так успешно мог все поставить с ног на голову, что заслужил в своем кругу прозвище «дипломат». Но тут я, читатель, немного отвлекся. Так что вернемся к рассказу о Кремлевском Легочнике...

    На следующий день с появлением Шефа в Кремлевском Управлении начался аврал: во все концы света – от Швейцарии и Германии до Японии и Австралии отсылались десятки факсов. Запросы эти направлялись медицинским и фармацевтическим фирмам, ведущим ученым – иммунологам, фармацевтам, биохимикам и прочим с одной целью: получить самую свежую информацию о новейших методах лечения, самых эффективных лекарственных препаратах и медицинской технике, чтобы закупить все необходимое для скорейшего лечения Кремлевского Легочника. От имени правительства СССР в Москву для консультации пригласили самых авторитетных ученых. Разослали приглашения и стали ждать ответов...

    Ждать особенно долго не пришлось: кто же откажется от оплаченной поездки в эту таинственную страну – Россию, где по Красной площади зимой бродят медведи, а народ питается исключительно блинами с икрой да запивает все это водкой. Да и фирмы, производящие лекарства и медицинскую технику, оперативно выслали каталоги и прайс-листы. Через пару месяцев все было согласовано и закуплено, а в Москве в личных апартаментах генсека в Кремлевском Управлении собрался представительный консилиум. А как он проходил и чем закончился, Доктору поведал его коллега по аспирантуре – Иммунолог.

     Глава 4. Иммунолог

    Иммунолог был значительно моложе Доктора. Во-первых, он не служил в армии, а во-вторых, окончил только один институт. Причем учился он всего пять лет – на факультете, где готовились будущие научные кадры для медицинских исследований. В некотором смысле факультет этот был экспериментальным: он был единственным на всю страну и назывался «медико-биологическим». И специальности там были соответственные: медицинская кибернетика, биохимия, иммунология и прочие.

    Когда-то и Доктор, решивший получить второе образование, тоже хотел было поступать на этот факультет и специализироваться по биохимии. Но, просмотрев программу обучения, понял, что там все – от математики до медицины – преподавалось в урезанном виде. С точки зрения точных наук делать ему там было нечего: многое из того, что на факультете преподавали, он изучал в военно-химической академии. А вот «урезанная» медицина, с которой работу вряд ли найдешь, его не устраивала. В результате его выбор пал на лечебный факультет, где все медицинские науки преподавали в полном объеме, и в будущем всегда можно было прокормиться просто, выписывая трудящимся лекарства в районной поликлинике. Ну, а трудиться по первой специальности – инженера-химика – Доктор не горел желанием, хотя место заместителя начальника цеха на крупном химическом заводе (правда, с испытательным сроком) ему в бюро по трудоустройству (в СССР они существовали повсеместно) предложили сразу же. Посетив для интереса предложенное предприятие, он с ужасом узнал, что бичом для здоровья местных рабочих был рак различной локализации, ибо там производились довольно-таки ядовитые анилиновые красители. И, несмотря на бесплатное питание, молоко за вредность и приличную по тем временам зарплату, Доктор от подобной перспективы категорически отказался. Другой работы, кроме вольнонаемного сотрудника местного военкомата, ему не предложили, и он решил продолжить свое образование. А параллельно с учебой нашел себе и выгодную «халтуру» выездного фотографа, работая со своим приятелем Напарником.

    Иммунолог, в отличие от Доктора, среднюю школу окончил в четырнадцать лет. Затем, через пять лет учебы, в двадцать с небольшим, пришел уже в аспирантуру к Шефу, который искал себе молодого перспективного выпускника – иммунолога. Ведь иметь при кафедре научную лабораторию, в которой не было ни одного сотрудника по этой специальности, выглядело не совсем солидно, поскольку называлась она лабораторией «аллергологии и клинической иммунологии». Приглашенный «на смотрины» Шефом на научную конференцию кафедры, Иммунолог сделал заранее подготовленный доклад об иммунной системе, астме и аллергии. Говорил он уверенно, спокойно, с детальным знанием этого вопроса, а главное – просто и ясно, что отличает истинных знатоков в своей области. При всех своих достоинствах он был родом из скромной интеллигентной семьи, и в свои уж очень молодые годы был женат и имел двоих детей. В общем, по всем параметрам он оказался вундеркиндом, причем, как любили подчеркивать кадровики советских времен, морально устойчивым и политически грамотным. Это очень устраивало Шефа, которому был нужен человек не только умный, но и нуждающийся в деньгах.

    «Предложи такому хорошую должность и зарплату, и он будет тебе всегда предан и благодарен всю жизнь», – рассуждал Шеф, подписывая Иммунологу бумаги в аспирантуру.

    А поскольку будущий аспирант с женой и двумя детьми вряд ли прокормился бы на одну лишь стипендию, Шеф оформил его исследователем-иммунологом в Кремлевское Управление, причем трудиться Иммунологу приходилось в основном на кафедре. Так что с момента своего утверждения Иммунолог был благодарен и очень предан Шефу. Хотя сразу следует сказать, что эта преданность никогда не граничила с холуйством, коим всегда отличалась б;льшая часть сотрудников на кафедре Шефа. Вот так и случилось, что, выполняя иммунологические анализы для контингента Кремлевского Управления, Иммунолог стал свидетелем того, как Шеф «подправлял» здоровье Кремлевскому Легочнику. И как-то при случае рассказал об этом Доктору – своему коллеге по аспирантуре...

     Глава 5. Консилиум

    Консилиум под Кремлевского Легочника собрался представительный. На него пожаловали многие известные личности, публиковавшие научные труды в престижных журналах по клинической и экспериментальной медицине. И Шеф, изложив вкратце проблемы Легочника, с нетерпением ожидал, что же они будут предлагать для лечения его высокопоставленного пациента. Но, как говорили в старину, вышла большая конфузия...

    Оказалось, что светила те иностранные были как бы не совсем врачами – они были УЧЕНЫМИ, и большую часть своих исследований проводили в лаборатории. Поэтому-то предложить что-нибудь дельное в лечении не смогли, хотя и рассказали много интересного. Один из них – фармаколог от известнейшей швейцарской компании, производящей препараты для астматиков, рассказал о разработанных его группой новейших лекарствах. Одно из них блокировало выработку аллергических антител, а другое особым образом тормозило воспалительный процесс в легочной ткани.

    – Все животные с индуцированным аллергическим воспалением на наших препаратах выжили, а в контрольной группе издохли! – триумфально закончил он свое сообщение, добавив в самом конце, что лет через пять начнутся клинические испытания на добровольцах.

    Тут Шеф натурально загрустил, ибо понимал, что его подопечный может и двух лет не протянуть без ежедневных капельниц. А через пять лет уж точно генсек новый придет к власти. Но тут, забегая вперед, скажем: если бы он узнал, что это произойдет совсем скоро, то не просто загрустил, а впал бы в отчаяние от такой безнадеги.

    Другой – иммунолог по специальности (вроде даже нобелевский лауреат) из Скандинавии – начал рассказывать о том, как с позиций его исследований можно воздействовать на иммунитет, чтобы восстановить нормальное функционирование легких и всего организма. Шеф тут, конечно, воодушевился, предвкушая немедленную командировку в клинику скандинава для обмена опытом, а там и будущий успех в деле восстановления здоровья Кремлевского страдальца. Да не долго радовался: оказалось, что ученый-скандинав пока только собачек пользует, а до людей еще не дошел.

    Что до остальных светил, то все сошлись во мнении, что медицинская наука бессильна помочь в столь запущенном случае. Так что в реальности выходило все очень грустно: то, во что Шеф уже было поверил, читая рефераты из научных журналов, пока предназначалось только животным – этим страдальцам экспериментальной медицины. И надеяться на то, что «заграница нам поможет» (как говорил гражданин О. Бендер), не приходилось. На этом консилиум и закончился...

    На следующий день после культурной программы с Большим театром, водкой, блинами с икрой и осетриной консультанты разъехались по своим странам. Ну а Шеф, оставшись на родине, должен был хоть что-то придумать для спасения своей репутации новатора, ибо понимал, что за эуфиллин с преднизолоном, которым поголовно лечили всех астматиков СССР, собственного института у него не будет. А Кремлевскому Легочнику нужно было предложить что-то особенное, что, может быть, и не помогло бы, но нужное впечатление произвело.

    «Целителя какого или метод народный подобрать? – подумалось тут ему. – Ясно ведь, что все равно не жилец... Это ведь как еще преподнести. Главное, чтобы под моим руководством...»

    Глава 6. Первооткрыватель

    Вдохновленный новой идеей, Шеф решил проработать сей вопрос, хотя ко всякого рода самодеятельности относился всегда скептически. Но, к его удивлению, кудесников и целителей в Стране Советов оказалось навалом. Кто-то предлагал особые способы дыхания, кто-то – народные рецепты, а кто-то весьма успешно лечил обычным наложением рук, исправляя предыдущим генсекам «поврежденную ауру». Некоторым членам Политбюро это вроде бы даже и помогало, хотя, в конце концов, все равно все благополучно поумирали. И хотя полагаться на подобный опыт было, с точки зрения Шефа, неразумно, он все же одного – самого известного в народе врача – Первооткрывателя, учившего астматиков правильно «задерживать дыхание», пригласил выступить в свою клинику. О Первооткрывателе этом Шефу рассказала Доцент еще год назад, и добавила, что, мол, ходят среди больного народа легенды, как болезнь от правильной задержки дыхания исчезает напрочь!

    – Вот и послушаем этого «народного академика», – заранее приклеив Первооткрывателю ироническое прозвище на случай провала всей этой затеи решил Шеф.

    При этом он резонно рассудил, что если у Легочника и возникнут проблемы, то уж точно не от какого-то там дыхания, а скорее, от отсутствия оного. Далее, читатель, я перескажу эту историю почти дословно, так, как она была описана в дневнике Доктора и которую много позже он выложил в Интернете.

    О методе Первооткрывателя слышали многие. Еще в 50-х годах он заметил, что у некоторых астматиков приступы облегчаются от задержки дыхания. Тут его и посетила идея о том, что это связано с углекислотой, которая накапливается в легких и крови, «устраняя» астму. И с его легкой руки возникла теория, что все болезни организма – от астмы до гипертонии и геморроя – возникают от недостатка СО2. Теоретическая ценность этих взглядов была весьма сомнительной, но на практике использование такого метода дыхания действительно приносило некоторым астматикам, да и гипертоникам тоже, временное облегчение. Но, увы (!), не излечивало ничего, несмотря на рекламу автора. Тем не менее, возник интерес к этому феномену. Были проведены клинические испытания в учреждениях здравоохранения, особенно в детских: ведь метод не требовал лекарств! И часть советских профессоров-педиатров дали Первооткрывателю свои положительные отзывы. Но для полного признания изобретения требовался положительный отзыв главного московского «генерала от легких и астмы» – Шефа.
    Шеф – в то время один из ведущих консультантов Кремлевского Управления – был явным фаворитом Политбюро, опередив в чинах и званиях многих тогдашних ветеранов советской медицины, отчего ему многие завидовали, а в душе даже побаивались. Скорее даже не многие, а все, как один. Естественно, кроме Первооткрывателя, который никак от него не зависел. Потому-то он без ложной скромности и заявил, выйдя на кафедральную трибуну: «Здравствуйте! Я пришел, чтобы научить вас лечить астму». До сих вспоминается глубокое изумление «старших товарищей» – доцента-парторга, второго профессора, самого Шефа, его ассистентов, и веселые лица аспирантов и ординаторов. Состояние самого Шефа можно было выразить словами известного поэта: «...король из белого становится желт!» Тем не менее, ему позволили еще немного повысказываться в том же духе, но потом все закончилось скандально: сотрудники кафедры смеялись, а соратники новатора (которые везде его сопровождали) выкрикивали лозунги про косность советской науки и непризнанного гения – своего кумира...

    Шеф, конечно, был в ярости от этого балагана и решил, что с него достаточно альтернативных медицинских практик.

    «Я тебе еще припомню это все», – мстительно подумал он, и на этом «конференция» закончилась.

    Забегая вперед, скажем, что в отместку за непочтительное к себе отношение Шеф попытался впоследствии разобраться и с Первооткрывателем, и с его методом. Но расскажу я об этом немного позднее. Ну, а что до Кремлевского Легочника, то, как утверждают финны, если человеку не помогает водка и сауна, значит, его болезнь смертельна. И в этом смысле тому рассчитывать уже было не на что...

    А раз уж зашел разговор о водке, заметим все же, что многим она помогает. Хотя и по-разному: одним – расслабляться, другим – становиться алкоголиками. Может, все дело в дозе, а может – в самой жизни. Точно неизвестно. Зато точно известно, что алкашей в стране много. «Нас тьмы и тьмы, и тьмы...», – как написал поэт Александр Блок. И, как бы ни казалось странным, именно эта армия алкоголиков повлияла (правда, косвенно) на судьбу огромной империи, занимавшей шестую часть земного шара. Ведь именно в СССР на отравившихся алкашах с печеночной недостаточностью полвека назад начали испытывать гемосорбцию, а проще говоря, очищение крови. Как это повлияло на судьбы миллионов людей, я расскажу далее...

    Глава 7. Истина в вине...

    «...И пьяницы с глазами кроликов in vino veritas кричат». Так, кажется, писал тот самый Блок, который и сам был не прочь выпить чего-нибудь особенного и выдержанного. Но особенное и выдержанное пили давно – еще до революции. В советское же время пили не только водку с портвейном (о чем писал Булгаков), но и все, что попадет под руку. Особенно с похмелья. Тут уж погулявший накануне гражданин никогда не останавливался ни перед чем, чтобы поправить самочувствие. Сейчас, правда, это сделать просто. В любом ларьке с утра страдальца ждет заветная бутылка пива. А у магазинов с продуктом покрепче, как и в советские годы, тусуются любители сообразить на троих.

    А вот раньше! Когда водкой начинали торговать только после одиннадцати часов, а душа требовала уже с шести утра, чего только народу не приходилось выдумывать! Читатель может и не знать, какую гадость употребляли в советское время, чтобы в очередной раз получить незабываемое ощущение алкогольного «просветления». Поэтому я немного всех развлеку, рассказав об этом, тем более что все, в конечном итоге, и привело к изобретению весьма эффективного метода спасения отравившихся алкашей...

    Классическим средством для опохмела ранним утром был лосьон после бриться «Огуречный». Тут тебе и выпивка, тут же и закуска в одном флаконе. Нужно только разбавить водичкой. Хотя многие любили и погорячее, заглатывая семидесятиградусный парфюмерный продукт. Ставший, кстати, весьма дефицитным после того, как его распробовали все любители ранней выпивки в Советском Союзе.

    Но нашему человеку дефицит не помеха: если нет лосьона «Огуречного», он будет пить «Розовый», противно пахнувший розовым маслом, но точно так же здорово опохмелявший. Нет лосьонов – наш человек покупает одеколон. «Тройной»! Его, кстати, выпускают до сих пор. Автор может поклясться, что видел недавно группку из трех бомжей, покупавших шесть флаконов «Тройного». Очень удивился: это ведь в советские времена «Тройной» был дешевле любой чекушки, а сейчас за эти деньги можно в ларьке дешевой водки купить? Но потом понял: дешевая водка из ларька может оказаться «левой». От нее можно и потравиться, а вот от фирменного «Тройного» – никогда. Он, как «Но-Шпа», – всегда работает!

    Да и Доктор в армии не пренебрегал «Тройным» в трудное время – во время полевых учений, когда нужного продукта не было и в помине, а день рождения приятеля отметить – святое дело!

    «Берешь пол-литра «Тройного», – писал он в своем дневнике, – и тоненькой струйкой пропускаешь его через фильтрующую коробку противогаза. На выходе имеешь почти столько же чистейшего семидесятиградусного спирта. Добавляешь нужный объем родниковой воды, и получаешь почти литр отличной водки. Смирнофф отдыхает!»

    В отличие от Доктора, алкаши – любители ежедневной выпивки – денег в достатке не имели, а противогазов или фильтрующих коробок от них и в глаза не видели. Поэтому они употребляли «Тройной» по-своему: разбавляли обычной водопроводной водой и пили, давясь от тошноты и рвоты, занюхивая это пойло рукавом. Правда, тошнота длилась недолго, и минут через пять алкаш чувствовал себя не хуже, чем обеспеченный гражданин после армянского коньяка.

    Но такую роскошь, как «Тройной», могли позволить себе только «аристократы», с полным карманом мелочи. Алкогольный же люмпен, напрягая испитые мозги, изыскивал к употреблению более дешевый продукт. Вот, например, болгарская зубная паста «Поморин»: два тюбика пасты на пол-литра воды из-под крана. Выдавил, размешал, выпил. И балдеешь. Но это еще так себе, совсем не вредно, а может, и полезно – для собственных зубов. А как вам такая рецептура: клей БФ-2 (4,6) выдавливаешь в банку с раствором соли, интенсивно перемешиваешь, а после отстаивания пьешь... Осадок – яд, его вместе с банкой выбрасываешь.

    А вот еще ничего себе рецептик: на ломоть высушенного хлеба с коркой намазывали банку гуталина для обуви. Только черного цвета! Почему черного? Не могу сказать. Может, в нем градусов было больше? Когда хлеб промокал насквозь, черная масса с хлеба счищалась, и продукт был готов к употреблению. «Пьяный хлеб» назывался.

    А если, как говорит название известного фильма, «вспомнить все», то список расширяется: тут и антифриз, и тормозная жидкость, и копеечные спиртовые настойки, которыми были завалены аптеки. Некоторые, правда, оказывались смертельными, но это пьющий народ, искавший забвения от постылой советской действительности, остановить не могло...

    Алкогольные эксперименты продолжались бесперебойно, хотя многие «герои» и пали в неравной борьбе. Но чтобы «герои» не гибли, их стали спасать посредством очищения отравленного организма. Поскольку, к счастью для всех алкашей, к тому времени в стране была разработана упомянутая уже процедура по очищению крови – гемосорбция...

    Глава 8. «Очищение» организма

    Сейчас уже трудно вспомнить (сам автор тоже не в курсе этого), с чего началось триумфальное шествие по стране метода под названием «гемосорбция». То ли со спасения алкоголиков в коме, то ли еще для чего. Но, судя по количеству выпивавшейся тогда в стране водки, одеколона, денатурата и прочей гадости, да и по количеству острых гепатитов и хронических циррозов с печеночной недостаточностью, именно с них. К примеру, кто знает сейчас, что такое «болезнь сантехника»? Основная масса граждан даже с медицинским образованием (не говоря уже о простых обывателях) об этом давно забыла. Но ветераны советской медицины сразу вспомнят о жутко агрессивном алкогольном гепатите, который через пару лет, а иногда и через год приводил к циррозу печени, печеночной недостаточности и коме. А развивалась эта болезнь просто: придет, бывало, сантехник в квартиру на вызов, подкрутит пару гаек разводным ключом и за это требует, как минимум, на бутылку водки. Тогда она стоила трояк. Но давали ведь только на бутылку, поэтому на закуску не хватало. И так в каждую смену – дали трояк, иди за водкой. Если «повелитель кранов» был жадным, цирроз ему был обеспечен через год: шутка ли, по бутылке каждый день! Ну, а если делился с коллегой по цеху, жизнь продлевалась аж в два раза. Думаете, я выдумываю? Ничуть! Вон даже фильм сняли про такого героя – «Афоня». Может, кто из читателей и видел. Конец там, правда, нереальный: ну не мог каждый день в стельку пьяный сантехник заполучить себе в итоге симпатичную девушку, как в том фильме. Потому что гепатит и цирроз при такой жизни заполучить гораздо проще! Ну, тут я что-то опять отвлекся от темы...

    Не в этом главное. А в том, что кому-то в голову пришла идея спасать отравившихся граждан в коме, пропуская их кровь через активированный уголь, как это Доктор проделывал с «Тройным» одеколоном. Конечно, делать решили это по-другому: кровь пропускали не через коробку от противогаза (их бы на всех вряд ли хватило!), а через банку с физиологическим раствором, в котором плавали шарики активированного угля. Уголь этот и должен был впитывать в себя все яды и токсины, отравляющие организм страдальца. Разработчики хотя и не задумывались особенно о последствиях такого варварского обращения с кровью, все же вначале опасались. Ведь немалая часть кровяных клеток – всяких там лейкоцитов с эритроцитами и прочими – превращалась просто в ошметки. Но зачем переживать о здоровье какого-нибудь испытуемого алкаша, «торчащего» в блаженной коме после выпитой бутылки мебельной морилки. Без процедуры помрет, а с ней, может, и спасется. А помрет, черт, как говорится, с ним. Помрет – найдут другого. Не на членах же родного Политбюро КПСС испытания проводить! Ведь их там, сердешных, и трех десятков не насчитывалось. А алкашей в СССР были миллионы!

    В итоге выяснилось, что, несмотря ни на какие потери эритроцитов, алкаши оставались живыми и очень даже быстро выходили из коматозного забвения. А метод этот оказался настолько эффективным, что профессору, внедрившему его, пожаловали престижную советскую премию, звание академика и собственный институт. Конечно, как это обычно бывает, не получили ничего (или самую малость) разработчики самой технологии или сорбентов на основе активированного угля. Но это не так уж и важно. А важно то, что в советской медицине начался настоящий ажиотаж по очищению крови в организме. И где только эту самую гемосорбцию не применяли: от хронической мигрени и ревматизма до аллергии и астмы. И конечно же, Шеф оказался первым из новаторов, «очищавших» кровь несчастных астматиков с целью «полного выздоровления». А точнее – с целью защиты диссертаций. Ведь, по правде говоря, количество всех защищенных диссертаций по этой теме превысило количество поправивших здоровье от этого метода граждан. И хотя по всей стране было несколько случаев заражения вирусным гепатитом (из-за плохо стерилизованной техники), развития гемолиза (распада эритроцитов) крови и даже фатальных исходов, ничто не останавливало энтузиазм Шефа. Ибо научный антураж этого метода лечения производил мощный гипнотический эффект на членов Ученого совета. А уж словесный антураж совсем поражал воображение: «Экстракорпоральная гемосорбция и рецепторная функция иммунокомпетентных клеток при тяжелых формах бронхиальной астмы» – вот только один из образчиков успешно защищенной диссертации.

    В общем, передовая советская наука с триумфом служила здоровью советских людей! Интересным было только одно: ну никак у прошедших через эту процедуру проблема астмы не решалась, хотя в выводах диссертантов неизменно звучали нескончаемые фанфары. Действительно, в первые недели человек чувствовал себя как бы на взводе – бодрым, энергичным и веселым. Как после автомобильной аварии, из которой вышел без единой царапины. Но уже через пару недель все возвращалось на круги своя: и свисты, и хрипы, и кашель. «Гемосорбщики» это быстро просекли и, чтобы спасти миф об излечении астматиков, стали к процедуре добавлять капельницы с эуфиллином и преднизолоном. Так что сказать точно, от чего становилось лучше, было весьма трудно. Но поскольку все эти гемосорбции делались исключительно ради диссертаций, то никто и не сомневался в том, что эффект наблюдается от этой самой процедуры. К счастью для населения, кандидаты-гемосорбщики, понимая в душе, что против эуфиллина с преднизолоном не попрешь, после защиты это дело бросали напрочь. Поэтому больших человеческих потерь в стране не наблюдалось. Да и временный стресс для прошедших через эту процедуру был только на пользу. Радостно и приятно было услышать от «ученого» доктора, что организм очищен от астмы полностью. Ну а после выписки из клиники проявившая себя снова болезнь была личной проблемой граждан, а не «гемосорбщиков».

    Заграничная наука тоже не отставала от нашей и придумала свой способ «очищения» больного организма. На специальной центрифуге кровь страдальцев небольшими порциями (нельзя же сразу выпустить все!) разделялась на клетки и плазму. Затем клетки отмывали, а то и «замачивали» в лекарствах и снова вводили в вены. И так несколько раз. Называлась процедура эта «плазмаферезом». От чего она помогала, до сих пор точно неизвестно. Но сам комплекс оборудования для ее проведения выглядел очень солидно и антуражно. И когда слухи об этом изобретении докатились до СССР, то, конечно, первым получателем чудо-оборудования оказалось Кремлевское Управление.

    Кстати говоря, в наши дни, когда в медицину прочно вошли товарно-денежные отношения, все эти процедуры очищения теперь уже с подачи врачей другой «специализации» – шарлатанов – стали вновь не только популярными, но и очень дорогими. Потому что их теперь применяют для омоложения организма артистов, бизнесменов и других состоятельных людей. А поскольку, по мнению обывателя, все что дорогое – самое лучшее, процедуры эти пользуются бешеной популярностью. Правда, бывают случаи, когда клиенты остаются молодыми навечно, попав через пару дней прямо в рай после процедуры очищения. Читатель спросит, может быть, а почему в рай? Разве не понятно? Как невинно убиенные! Тут я снова отвлекся, так что вернемся к Кремлевскому Легочнику...

    Когда Шеф сообщил тому, что для спасения его жизни нужно провести «очищение крови», то получил команду денег не жалеть и специально для этого закупить новейшее оборудование, что, кстати и было сделано с самого начала. И все это поставила по баснословным ценам известная швейцарская фирма, торгующая медицинским оборудованием. Конечно, стоимость этой сделки не разглашалась, но как намекнул Доктору Иммунолог, выражалась она пятизначной, по тем временам, действительно огромной цифрой. И хотя тогда никто не подозревал о таком явлении, как «откат», ясно было, что кое-кто погрел на этом руки. Хотя думаю, что в сравнении с нынешними откатами это был сущий пустяк.

    Непосредственно перед самим «очищением» больной поинтересовался и фирмой-производителем, и ценой закупленного для спасения его жизни оборудования. Получил ответы на все вопросы и остался вполне довольным. Приближался самый главный день в его жизни.

    Доктор так и не рассказал в своем дневнике, как все происходило и какую точно процедуру проводили Кремлевскому Легочнику. Или Иммунолог об этом не знал, или Доктор что-то упустил, записывая рассказ Иммунолога. А может, тот и сам о чем-то промолчал. Кто знает? Известно только одно: процедура была одна и прошла она успешно. И первые три дня после нее Кремлевский Легочник чувствовал себя так, как будто заново родился. Он вызвал к себе Шефа и долго ему рассказывал об этом необычном чувстве второй молодости, необычайной легкости и в теле, и в мыслях.

    – Думаю, с вашей помощью перестроить все советское здравоохранение, – поделился он мыслями с Шефом, намекая на министерский пост.

    – А для начала подпишу поручение об организации здесь, в Москве, института пульмонологии. Пока на базе вашей клиники, а в будущем и большой комплекс для вас выстроим. Лишь бы здоровья хватило...

    Увы, здоровья Легочнику хватило только на то, чтобы подписать правительственное поручение об организации пульмонологического института в Москве. Ибо через неделю он, говоря словами Доктора, попал в депутаты РАЙсовета. А что случилось, стало совершенно понятно на вскрытии. Оказалось, что у подопечного Шефа развился в легких отек, что привело к дыхательной недостаточности и остановке сердца. Как обычно в таких случаях и бывает, в некрологе написали «после долгой и продолжительной болезни», а на вскрытии – «смерть от острой сердечно-легочной недостаточности». И после подписи патологоанатома следовала красивая закорючка Шефа – главного консультанта Кремлевского Управления. Но, как рассказал Доктору Иммунолог, причина была в другом: вследствие чрезмерного «очищения» кровь кремлевского страдальца так изменила свои свойства, что «просочилась» в альвеолы – самые чувствительные к этому воздействию отделы дыхательных путей, и полностью перекрыла доступ кислороду. Что и привело к дыхательной недостаточности и остановке сердца. И хотя исход был предопределен и без вмешательства Шефа, все же процедура очистки организма ускорила неизбежный конец. А в стране началась новая эпоха, а точнее, форменная чехарда, которую громко назвали «перестройкой».

    Глава 9. Перестройка, перестройка

    Теперь уж, наверное, никто и не помнит, как началась эта самая перестройка. А было все так же, как и при разоблачении Отца Народов. Вышел на трибуну съезда партии ее новый генсек и на всю страну объявил, мол, жили мы до этого с культом личности неправильно, и дальше так жить нельзя. А раз партия дала команду (а главное – выделила деньги), нашелся и «прозревший» режиссер, снявший документальный фильм о том, как все хреново в этой стране. Повел носом по ветру и быстро заявил в своей новой ленте: «Так жить нельзя!» Хотя и до этого сосуществовал с советской властью вполне успешно и получил от нее немало всего.

    Ну а дальше пошло-поехало: сознательный элемент кинулся перестраиваться на митинги и собрания, а несознательный, напившись, пел про это знаменитую частушку:

    По Руси несется тройка – муж, жена и перестройка...

    Полностью частушку автору не удалось припомнить, и сколько он ни старался, найти канонический текст не удалось даже в интернете. Правда, нашлась другая частушка и несколько ее похабных вариаций (их я приводить не буду):

    Перестройка, перестройка, я и перестроилась.
    У соседа денег больше, я к нему пристроилась...

    Пусть читатель не пеняет на меня за это – из песни, как говорят, слов не выкинешь. Но натурально так и выходило: кругом одна болтовня и никакого дела, кроме поиска виновных, которые и попали, в конце концов, «под раздачу». «Так жить нельзя» – вбивали в головы обывателей власть предержащие. Нужна перестройка страны! Социализм с человеческим лицом! Новое мышление! Ускорение! Гласность! Затем по всей стране начались разоблачения. Как душили генетиков, кибернетиков и еще там кого-то. Вспомнили поименно многих, только вот ничего уже не изменишь – все они давно в могилах гниют. Тогда принялись за живых членов КПСС. Исполнителей нашли подходящих – следователей и прокуроров, которые быстро накопали материалов по бриллиантовому, хлопковому и прочим делам. Накопали столько, что дело дошло и до судов, и до самоубийств. Да что пересказывать, обо всем можно почитать в интернете, так что вернемся лучше к нашему герою – Доктору, которому было совсем не до того...

    К этому времени Доктор оформил все необходимые бумаги, и тема его диссертации была утверждена Ученым советом института. К тому же последние шесть месяцев он усиленно собирал материал и проводил исследования. Набрал он столько всего, что можно было бы уже и диссертацию написать. Но Доктор не спешил – впереди еще два года аспирантуры, так что стоило набрать материал и на докторскую, чтобы в перспективе, получив степень и приобретя определенный статус, можно было бы спокойно заниматься наукой. Правда, чрезмерное усердие в работе не прошло даром: полугодовая возня в лаборатории на кафедре Физика с соплями, в которых полно вредных и даже опасных для здоровья микробов, принесла свои «плоды». И, несмотря на все меры предосторожности, у Доктора развился жуткий гайморит. Наверное, многие читатели знают об этом кошмарном заболевании, при котором вязкая слизь и гной скапливаются в околоносовых пазухах, вызывая интоксикацию, головную боль и другие неприятные симптомы.

    Лечили тогда эту напасть с помощью проколов через нос, откачивая содержимое пазух, а затем промывая полость антисептиками. Процедуры были ужасно болезненными и неприятными, а самое обидное – не гарантировали полного выздоровления даже при повторных «экзекуциях» и назначении антибиотиков. В этом Доктор убедился уже после второго обострения: забитый густой и вязкой слизью нос было невозможно очистить никакими каплями. А в сочетании с тупой головной болью вызывало отчаяние и желание послать и Шефа, и эту работу к чертовой матери. Полечившись безуспешно около месяца у ЛОР-врача, он понял, что проблему придется решать самому.

    Сейчас уже и не вспомнить, сколько книг он перелопатил в собственной библиотеке. И лишь в конце наткнулся на толстенный труд известного в прошлом фармацевта – одного из фанатичных приверженцев основателя гомеопатии Ганемана. Как уж так получилось (Доктор и сам впоследствии удивлялся этому!), но, полистав толстый и весьма занудный фолиант, он уже минут через пятнадцать наткнулся на описание действия ртути на организм человека. И самым интересным для него оказалось то, что эта самая ртуть приводит к сильному разжижению слизи и ее истечению из носа.

    Это было как раз то, в чем Доктор особенно нуждался. Поэтому на следующий день он отправился не в клинику, а в лабораторию Физика, чтобы изготовить разбавленный в тысячи раз препарат ртути, способной оказывать такое полезное действие на организм. И, точно рассчитав нужные концентрации и объемы, приготовил раствор сулемы, который стал использовать как капли в нос. Результат превзошел все ожидания: через пару недель сопли исчезли, а нос полностью очистился, вернулась легкость дыхания и обоняния, а с ними желание жить дальше и продолжать, пусть и вредные, но все же такие интересные исследования...

    С тех пор важнее дела, чем исследования в лаборатории Физика, для Доктора ничего не стало. Ведь если вспомнить, что в конечном итоге астматики погибают от полной закупорки бронхов, то оказывается, что для их спасения нужно просто очистить легкие от слизи. И одним из условий успеха является ее эффективное разжижение. Поэтому первостепенной задачей Доктору представлялось выяснение механизма разжижающего действия ртути на бронхиальную слизь. К этому времени, работая в физической лаборатории почти год, он освоил радиоспектрометр Физика и был вполне готов к самостоятельным исследованиям. И теперь ежедневно, после утреннего обхода в клинике, он собирал во флаконы «биологический материал» (а проще говоря, противную на вид и запах мокроту) и спешил на другой конец Москвы в институтскую лабораторию.

    А мокрота эта была не только вонючей, но и очень вязкой, так что ее приходилось растягивать пинцетом, отрезать по кусочкам ножницами и засасывать шприцем в капиллярные трубки. И все это под кварцевой лампой, которая хотя и убивает инфекцию, все же не препятствует ее распространению по воздуху. Капилляры с этой дрянью (предварительно обработанные специальной ртутной меткой) помещались в аппарат, и тот рисовал сложные графики, по которым можно было оценить воздействие ртути на слизь. А самым трудным в этом деле были даже не сами исследования, а немедленная доставка этого «материала» из клиники в лабораторию через всю Москву. Ибо, полежав два-три часа в тепле, все содержимое флаконов могло окончательно протухнуть и разложиться. К счастью, в то время на дорогах не было таких жутких пробок, поэтому в удачные дни можно было пересечь город всего за 35-40 минут.

    Через несколько месяцев бесконечных опытов стала вырисовываться очень интересная картина. Доктор выяснил, что слизь, покрывающая бронхи, и мокрота, которую откашливают астматики и прочие страдальцы-легочники – это совсем разные вещи. Слизь – вязкая, но текучая. А мокрота астматиков нередко выглядит как стекло, недаром в медицине ее называют «стекловидной». Больше всего это напоминает желатин: когда его только растворили, он как густая вода, а вот когда он застынет – становится одним большим прозрачным куском. Вот почему и задыхаются астматики: помимо спазма, в бронхах образуются стекловидные пробки, вызывая закупорку и смерть. Но если блокировать превращение слизи в стекловидный гель (что и делает ртуть), то она будет благополучно выводиться из легких.

    Это было настоящим открытием: ведь до сих пор большинство врачей считает, что мокрота – это просто смесь слизи со слюной. Но выходило так, что это совсем разные вещи. Стало совершенно ясно, как остановить превращение слизи в бронхах: достаточно обработать ее составами, близкими по действию с ртутью. А поскольку ингаляции с ртутью вряд ли будут одобрены медициной, Доктор стал исследовать менее ядовитое вещество – серебро. Первые опыты показали, что соли серебра, так же, как и ртуть, предотвращают «застывание» слизи. Осталось только найти страдальца, которому уже никто и ничто не поможет...

    Глава 10. Подопытная

    Особенно долго искать и не пришлось. Ведь, как говорится, на ловца и зверь бежит. И первой пациенткой Доктора стала жена Стоматолога, с которым его познакомил сосед по дому. Сосед и Стоматолог были сослуживцами – они работали в УПДК – управлении по обслуживанию дипломатического корпуса. Сосед служил там персональным водителем у высокого церковного чина (о нем я еще расскажу), а Стоматолог – в поликлинике, предназначенной для дипломатов разного ранга. Кроме дипломатов, поликлиникой пользовались практически все иностранцы, пребывавшие тогда в Москве: сотрудники зарубежных представительств и фирм, члены их семей, журналисты и прочие. Оборудованная не хуже «Кремлевки», эта поликлиника предназначалась не только для того, чтобы обеспечить зарубежному контингенту комфорт. Главной целью было оградить советских людей от контактов с иностранцами, большая часть которых (а точнее – поголовно все) в КГБ считалась шпионами. Поэтому все служащие УПДК подвергались жесточайшей проверке на лояльность, а большая их часть попросту была завербована тем же самым КГБ, чтобы доносить на заболевший вражеский контингент. Жесткий контроль компенсировался всякими льготами и немалой по тем временам зарплатой.

    Так что жизнь Стоматолога могла бы быть обеспеченной и счастливой, если бы у него жена медленно не угасала от астмы. С кем бы из «дипломатических» врачей он ни консультировался, все уверяли, что эта болезнь не смертельная и с ней можно жить долго и счастливо. Но почему-то, несмотря на эти заверения, ситуация катастрофически ухудшалась. А ведь начиналось все банально: море, самолет, простуда и ... пневмония. Затем – первый приступ и первая реанимация. Месяц в больнице, неделя дома, затем снова реанимация. И так весь год – от лета до лета. Все усилия были тщетны. Казалось, что не астма, а сама смерть, выбрав очередную жертву, решила поиграть с ней, как кошка с мышкой. Что до врачей, то все они только беспомощно твердили, как заклинание, что «медицина здесь бессильна».

    Но, несмотря на это, Стоматолог не смирился и не опустил руки. И, обзванивая всех своих друзей и знакомых, узнал о Докторе, работающем «в астматической» клинике, который обещал помочь. Обещать-то обещал, а вот как это сделать, не подумал. Ведь проблема была даже не только в лечении, но и в том, как устроить жену Стоматолога в отделение больницы, ибо проживала она и была прописана в районе Москвы, не прикрепленном к клинике Шефа. Но все устроилось как нельзя лучше: Заведующий отделением, у которого имелись обширные связи в поликлиниках района, помог оформить направление на госпитализацию от местного участкового врача. В итоге через пару дней жена Стоматолога, как жительница этого района, была уже в палате Доктора. С этого и начались все неприятности. Но об этом позже...

    Сначала все шло прекрасно. То, что Стоматолог мгновенно достал все самые дефицитные лекарства, Доктора не удивило. Ведь там, где он работал, проблем с этим не было. А вот когда он для лечения своей жены привез новенький немецкий ингалятор, Доктор не удержался и спросил в шутку:

    – Откуда дровишки?

    – Из лесу, вестимо, – так же отшутился Стоматолог, а потом пояснил:

    – Знакомый главврач списал специально для меня как непригодный, так что купил у него.

    – Ну, теперь все будет в порядке, – заверил его Доктор.

    И на следующий день, как любил повторять главный зачинщик перестройки, «процесс пошел». Через месяц жена Стоматолога в полном здравии и без признаков болезни покинула больницу и продолжила лечение дома: ведь у нее был персональный ингалятор и специальный раствор, составленный Доктором для очищения дыхательных путей. И вскоре Доктор сделал об этом доклад на кафедральной конференции...

    «Таким образом, после очищения дыхательных путей ежедневно проводимыми ингаляциями у пациентки полностью восстановилась нормальная легочная функция. А последующее поддержание оттока слизи из бронхов до полной ликвидации всех патологических процессов обеспечивает перспективу для стойкого выздоровления».

    Закончив свое выступление и продемонстрировав результаты лечения жены Стоматолога, Доктор ожидал если не одобрения, то, по крайней мере, интереса со стороны присутствующих. Ответом вначале было молчание, затем недоумение, ну а в заключение коллективный вывод: этого не может быть!

    – Как это возможно полностью очистить бронхи от мокроты какими-то ингаляциями, если даже бронхоскопия не помогает, – заявил ассистент по хозяйственной работе, которого Доктор прозвал Завхозом, уже год как закончивший аспирантуру, но так и не защитивший диссертацию по своей теме.

    – А о возможных осложнениях от ежедневного вдыхания аэрозолей вы подумали, – этот вопрос задал Шеф.

    – Концентрация действующих веществ рассчитана так, чтобы воздействовать только на слизь, способствуя ее выведению и разжижению, – ответил Доктор и добавил:

    – Чтобы не допустить накопления остаточных компонентов в легких.

    Но сколько он не объяснял, это не убеждало собравшихся коллег – ни аспирантов, ни остальных кафедральных во главе с Шефом. Конечно, трудно было представить, что ни дорогостоящие лекарства, ни сложнейшие процедуры, а ингаляция какого-то сомнительного раствора может спасти человека от неминуемой смерти. Поэтому только один из аспирантов – его приятель Дагестанец – в конце заметил:

    – Вообще-то, это интересно... Только вот объем раствора для ингаляций вызывает сомнение. Достаточно ли такого количества для очищения легких?

    Доктор не стал дальше спорить, заметив философски:

    – Жизнь покажет...

    Ведь он и сам раздумывал над всеми этими вопросами перед тем, как сделать доклад. Но не стал обо всем рассказывать раньше времени, почувствовав какое-то неприятие, а скорее, неприязнь в критических оценках присутствующих на его выступлении. А найти правильные ответы на все эти вопросы ему помогли жена Стоматолога и ... бродячие собаки.

    Глава 11. Собачий кашель

    Если у Доктора и была в характере какая-то особая черта, то это, несомненно, осторожность. Поэтому перед проведением первой ингаляции жене Стоматолога он для профилактики удушья назначил ей капельницу и аэрозоли от спазма бронхов, предусмотрительно приготовил шприц с адреналином и аптечку с препаратами неотложной помощи. Процедура прошла успешно, хотя и продолжалась около часа. Обессиленная, а скорее психологически измотанная коварной болезнью и бесконечными реанимациями, она дышала еле-еле, как будто ожидала, что после очередного вдоха вот-вот начнется приступ удушья, и она уже не сможет выдохнуть никогда...

    Но опасения оказались напрасными, и «подопытная» (как ее в шутку назвал Доктор) совершенно спокойно отнеслась к сообщению, что отныне ей придется проводить эти длиннющие процедуры дважды в день. Лишь только спросила:

    – А почему два раза в день?

    – Вы зубы чистите дважды в день? Вот так будете чистить и бронхи – утром и вечером, – пояснил не подразумевающим возражения тоном Доктор, добавив:

    – Пока не выздоровеете совсем. А для начала первую вечернюю ингаляцию сделаете сегодня самостоятельно.

    После этого, как обычно, он отправился в лабораторию, прихватив с собой очередной набор флаконов с соплями, исследование которых, как ему тогда казалось, должно перевернуть весь астматический мир. Но на всякий случай все же попросил дежурного врача – Реаниматора, осевшего в конце концов в Москве (о нем я еще расскажу), присмотреть за своей подопечной...

    Рано утром следующего дня Доктор появился на работе на час раньше: навязчивые мысли о том, что вдруг что-то произойдет, не дали ни поспать, ни позавтракать. Ведь, по правде говоря, если бы что-то пошло не так – начался приступ удушья от ингаляции – расправа с ним была бы неминуема. Как это он, без санкции Шефа, проводит сомнительные процедуры? И хотя Доктор заранее просчитал все варианты до мелочей, червь сомнения все равно точил его изнутри.

    «В медицине все бывает» – возможно, читатель слышал эту фразу хотя бы раз. А Доктор повторял ее не раз, вспоминая всякие необычные случаи. К счастью, ничего с его подопытной не произошло – она, улыбаясь, встретила его в палате, сообщив, что первую самостоятельную ингаляцию довела до конца, откашляв мокроты на треть стакана.

    – Правда, когда дышала, тяжело было, кашель забивал, просто собачий какой-то, – тут же пожаловалась она.

    – Это погода бывает собачья, а не кашель – заметил Доктор, который вдруг замолчал, как будто что-то вспомнил.

    Он вспомнил, как могут кашлять собаки...

    Было это в академии во время учений на секретном химическом полигоне. Ведь для армии иметь химическое оружие – это лишь полдела. Главное – правильно его применить, чтобы уничтожить личный состав противника, не «задев» случайно своих. Для этого и создавались полигоны – вдали от жилых мест, отгороженные не только колючей проволокой, но и непроходимыми лесами и топкими болотами. В одном из таких мест и обучали будущих инженеров-химиков. Слушатели академии ежегодно проводили там два летних месяца на практике от самых разных кафедр. Но только на последнем – пятом – курсе участвовали в реальных учениях, где применялись боевые отравляющие вещества.

    Думаю, многие читатели слышали о зарине и как его использовали террористы: достаточно вспомнить жуткую историю в токийском метро и вновь ужаснуться дьявольской токсичности этой отравы. Но немногие знают, что в советском боевом арсенале имелся не только зарин, но еще более токсичные отравляющие вещества, с которыми на полигоне познакомился Доктор. А было это так: после обстрела химснарядами территории «условного противника» взвод химической защиты, возглавляемый Доктором, должен был оценить эффективность поражающего действия. Защищенный с ног до головы, в прорезиненном костюме химической защиты и противогазе, он вместе с группой медленно передвигался по зараженной территории, проводя индикацию отравляющих веществ. И где-то на середине пути наткнулся на разбросанные трупы беспородных собак, отловленных, по-видимому, со всей округи. Десятками они лежали в фантастически вывернутых позах с пеной на страдальческих мордах, издохнув в невероятных мучениях от паралича дыхания и терзавших их конечности мышечных судорог. А дальше – там, где газовое облако даже не накрыло их, а лишь прошло рядом с этими несчастными, назначенными по воле бездушных вояк «условным противником», еще мучились те, кому не повезло издохнуть сразу.

    И вот тут-то Доктор и увидел ее, помесь овчарки с дворнягой с умной и доверчивой мордой. Она лежала на боку со скрюченными судорогой лапами и жутко кашляла с такой силой, что вместе с пенистой кровью из пасти вылетали какие-то ошметки (только спустя много лет он понял, что это были кусочки легочной ткани). Смотреть на тебя как человек может только собака. Так смотрела и она – с укором в печальном и все понимающем взгляде. А по серой с белым морде катились слезы, смешиваясь с пеной и обильной слюной, как бы оплакивая последнюю надежду на жизнь.

    «Что вы со мной сделали?» – всплыла откуда-то в голове фраза во всей ее безнадежности, ибо она, как и другие собаки, была привязана веревкой к железному прутку, вбитому в землю. Настоящий противник мог бы убежать. Но этому – назначенному случаем и беспородным происхождением «вражескому контингенту» – бежать было некуда. И в подтверждение безысходности судьбы вдруг сзади прозвучали выстрелы – это работала отстрельная команда, добивавшая незатравленных до смерти бедняг. Собаку эту и разрывающий ее легкие кашель Доктор запомнил на всю жизнь. Может, потому после слов «собачий кашель» его, вспомнившего свою первую учебно-боевую задачу, вдруг осенило:

    – Кашель! Нужно вначале разжижать мокроту, а потом стимулировать у них (астматиков) кашель. А это может обеспечить плотный поток аэрозоля из мощного ингалятора.

    Как знать, если бы первой пациенткой Доктора была не жена пробивного Стоматолога, доставшего дефицитный по тем временам мощный немецкий ингалятор, ничего могло и не получиться. Как знать? Ведь даже в клинике Шефа таких аппаратов было всего три...

    Свою идею вызывать кашель у астматиков Доктор не стал озвучивать в докладе на кафедральной конференции, опасаясь вызвать шквал непонимания и критики. Ведь тогда (как и сейчас) большинство медиков считало, что этим можно довести любого астматика до приступа удушья. Вот почему до сих пор для лечения применяются лишь маломощные распылители бронхорасширяющих аэрозолей. Не стал раскрывать он и составленных им рецептов для ингаляций, мимоходом обмолвившись лишь, что использовал раствор серебра. Никто особо на это не обратил внимания, хотя фармакологи-то знают, что единственная растворимая соль этого металла – азотнокислое серебро – вызывает сильнейшие ожоги даже на коже. А все другие – практически в воде нерастворимы. Но Доктору – химику по образованию – удалось сделать состав, идеально растворимый в воде, который он использовал на первых порах. И хотя эта смесь вполне подходила для лечения, у нее имелись существенные недостатки. Во-первых, она не могла долго храниться. А во-вторых, была очень трудоемкой в изготовлении. То есть для массового применения не годилась. Поэтому он несколько месяцев проводил эксперименты в лаборатории с самыми различными веществами, пока не получил уникальный раствор изумрудного цвета, который по цвету не отличался от известного всем напитка «Тархун». Так что на вопрос, какой раствор он использует для ингаляций, он мог совершенно серьезно ответить: «Тархун». А самое главное заключалось в том, что в состав его входили только разрешенные фармакопеей компоненты. Эта смесь и оказалась впоследствии одним из самых полезных изобретений Доктора.

    Но обо всем этом он не стал рассказывать в своем докладе, зная, как чужие идеи не только критикуются, но и присваиваются. К тому же работа, представленная в незавершенном виде, давала больше шансов на продолжение самостоятельных исследований без «научного руководства» (а проще – принудительного соавторства). Поэтому Доктор остался доволен тем, что Шеф разрешил продолжать эту работу и даже использовать больничный ингаляторий, в котором имелись мощные немецкие аппараты. Начинался второй год аспирантуры, который, как он надеялся, окажется удачным. И конечно, не ожидал, что в этом году его ждет полоса неприятностей и проблем, которая в народе называется просто – «черной». А началась она с пустяка – со слайдов из его доклада по аллергии, копии которых он любезно подарил Доценту...

    Глава 12. Слайды

    В первую неделю нового учебного года Шеф, собрав кафедральное совещание, объявил, что от министерства здравоохранения получено ответственное поручение – подготовить учебные материалы по нелекарственным методам лечения легочных болезней. Это задание Шеф поручил Доценту, Ассистенту и некоторым аспирантам, включая Доктора. Какие такие методы лечения без лекарств могла предложить его кафедра терапии, он особо не задумывался. Главным было «перехватить» этот заказ от министерства, чтобы выглядеть авторитетным специалистом во всех областях: ведь он претендовал на звание академика, готовясь на следующий год поучаствовать в выборах.

    Доктор, особо не заморачиваясь, быстро подготовил материал на пару печатных страниц про ингаляции минеральной воды от бронхита, считая, что внес свой вклад в эту дурацкую затею Шефа. Передав все это Доценту, он успокоился и продолжил свои исследования, которых после сделанного доклада стало гораздо больше. Во-первых, прибавились новые пациенты, прослышавшие про его метод лечения, а во-вторых, увеличилось и количество соплей для анализа. Так что времени не хватало даже на то, чтобы просто выспаться: просиживая в лаборатории до девяти вечера, он добирался до дома к ночи. Там обсчитывал полученные результаты и только после полуночи засыпал, чтобы в шесть утра начать новый день. Все это напоминало ему первые годы учебы в институте, совмещенные с работой разъездного фотографа. Вот только денег, в отличие от тех лет, не прибавлялось. Но об этом Доктор не думал, надеясь, что когда-нибудь его метод лечения станет, как говорят в народе, «золотой жилой». А до окончания аспирантуры могло хватить и средств, накопленных за годы работы с Напарником. По крайней мере, так ему казалось...

    Занятый своими делами с утра до ночи, он не заметил, как пролетели первые осенние месяцы. И вот уже на очередной аспирантской конференции, где поневоле приходилось просиживать все субботы, Шеф торжественно продемонстрировал набор диапозитивов, выпущенных, как он выразился, «точно по плану». А ему, как участнику этого «важного для кафедры проекта» (так высокопарно выразился Шеф), тоже достался набор, оформленный в виде книжечки, где в ячейках полиэтиленовых страниц размещались отдельные кадры диапозитивов. Не дожидаясь, когда Шеф закончит речь об этом кафедральном «успехе», он просмотрел с десяток слайдов и вдруг обнаружил, что часть этой книжонки составляют его собственные снимки, сделанные еще в ординатуре к докладу по лекарственной аллергии. А открыв последнюю страницу, он, к своему удивлению, обнаружил и список «авторов», которые якобы сделали эти фотографии. Почувствовав, что задыхается от бешенства, он повернулся к Доценту, сидевшей рядом, и спросил возмущенным шепотом:

    – Это что за авторы вдруг объявились? Тут же все мои слайды!

    – Это слайды кафедральные, – прошипела Доцент в ответ, – сняты они в клинике, и Шеф распорядился их отдать фотографам из Медучпособия для работы.

    Доктор, вспомнив, сколько времени он потратил на это занятие, хмуро и обиженно возразил:

    – А хотя бы разрешения у меня, как владельца этих снимков, нельзя было спросить? Я ведь дал вам копии для занятий со студентами, а не для того, чтобы какие-то жулики (имея в виду фотографов) на них наживались!

    Доцента явно покоробило это злобное «жулики», и она язвительно спросила:

    – Это кого вы имеете в виду? Шефа?

    – Ну, уж, конечно, не Шефа, – опешил Доктор, – а этих гадов, что вместо меня авторами подписались.

    – Пустяки какие, – успокоилась Доцент, – главное, что кафедра выполнила важную работу.

    А затем добавила:

    – И вообще, нужно быть скромнее.

    Доктор не стал продолжать этот бессмысленный спор, а вспомнив свои размышления о «кафедральном рабстве», неожиданно выдал экспромтом:

    – Боясь превратностей судьбы, сидят на кафедре рабы! И очень СКРОМНЕНЬКО сидят, лишь на хозяина глядят...

    Доцент обиженно поджала губы, ничего не ответив. Она-то понимала, кого имеет в виду Доктор. Но к счастью для него, решила не рассказывать об этом Шефу. Ибо чувствовала себя по отношению к Доктору виноватой. Ей до сих пор было неловко, что Доктора не включили в число авторов доклада по испытаниям нового препарата в отделении для астматиков. Тогда, будучи ординатором, он вместо нее целый месяц проводил исследования с препаратом да еще неделю писал итоговый отчет и готовил иллюстрации. А она, воспользовавшись всеми полученными данными, объявила Шефу, что Доктор помогал лишь в оформлении работы, изготовив слайды. Но, как говорят, шила в мешке не утаишь! И Доктор вскоре узнал всю правду: вначале от Заведующего, а позже и от своего приятеля Дагестанца, который, сидя позади них и слушая эту перепалку, решил его вовремя предостеречь...

    Глава 13. Дагестанец

    Доктор выходил из конференц-зала, когда увидел поджидавшего его приятеля – Дагестанца. И подойдя к нему поближе, услышал:

    – Слушай, дорогой, вы так громко шептались, что я все теперь знаю. Да и не только я один. Вон эта сидела позади вас, так что тоже, наверное, теперь знает. Смотри, как бы Шефу не помчалась докладывать.

    И кивком головы указал на одну из самых ненавистных для Доктора особ – Надомницу.

    – Да, эта крыса может, – согласился Доктор. – Ну и что? Я разве был не прав?

    – Прав не прав, какое это имеет значение? Ты что, еще ничего не понял? Ординатор делает работу под руководством своего куратора. Для кого? Естественно, для куратора. А для кого аспирант проводит исследования? Естественно, для Шефа! Откуда вдруг у него полторы сотни научных работ? Сам он, что ли, их написал? Намек понял?

    – Да, уж – согласился Доктор, чего тут не понять.

    – Ты же вроде в патентном отделе уже был, – добавил Дагестанец, – должен был давно во всем разобраться...

    Тут Доктор вспомнил свой поход в патентный отдел института. Заведующий отделом – Патентовед (так он назван в дневнике), хитренько улыбаясь, начал разговор так:

    – Ну, и что новенького изобрел ваш Шеф?

    От неожиданности Доктор даже опешил, ибо готовился оформить три заявки, но только от себя и Физика. Еще думал, стоит ли включать в соавторы Доцента за советы в работе, хотя и вовсе незначительные. А о соавторстве Шефа даже и не думал: ну никаким боком он туда не подходил. Но Патентовед, не дожидаясь ответа, все с тем же приветливо-хитреньким выражением на лице, потирая ручки («Вылитый следователь Порфирий Петрович», – подумал Доктор, вспомнив «Преступление и наказание»), продолжил:

    – Вы ведь знаете, наверное, что все авторы изобретений имеют равные права, независимо от того, кто в списке стоит на первом месте. За границей обычно их указывают в алфавитном порядке. Ну, а у нас другая традиция – в порядке руководства...

    Тут, как говорят, до Доктора дошло, и он, безнадежно кивнув головой, вписал в заявку и Шефа – на первое место, и Доцента – на второе. Ну, а себя с Физиком – в продолжение списка авторов...

    – Ну, про твой доклад я не говорю. Это такой пустяк, – сквозь мысли Доктора прорвался голос Дагестанца.

    – А вот мою историю ты знаешь? После мединститута услали меня там (в Дагестане) в маленькую районную больницу. Пять лет в ней пахал за копейки. Семью – жену и двоих детей – еле-еле содержал. Хорошо, родственники помогали.

    – Ну да, – согласился Доктор, – половина Кавказа друг другу родственники, так что прожить можно.

    – Мужчина должен сам обеспечить семью, – возразил собеседник, продолжая свой рассказ.

    – Тогда я решил диссертацию защитить. Друг в министерстве обещал на хорошую должность пристроить, если будет степень. Ну и поехал я в Москву. Там у меня тоже...

    – Родственник, – опередил его Доктор, улыбнувшись.

    – Да ты не смейся, – обиделся Дагестанец, – это мой дядя. Он в НИИ по лекарственным препаратам профессор. Там как раз изобрели новый препарат и готовились его испытывать. И подходящая тема для диссертации нашлась. Посоветовали к Шефу обратиться, он же любит внедрять все передовое. И по профилю вроде подходило: профилактика остеопороза у астматиков. Ведь у многих из них от долгого приема гормонов кости начинают ломаться. Как место в аспирантуру получил, ты, думаю, догадываешься. Тоже Ректору поклониться пришлось. Вот так Шеф получил нового аспиранта, новую тему и новый препарат. Ведь дяде моему пришлось его в соавторы на первое место поставить. А что такое внедрить новое лекарство? Это не только большие деньги, когда начинается серийное производство, но и авторитет первооткрывателя. Ну, а стать первым Шеф стремится всегда. Да ты сам посмотри: все, что на кафедре испытывают, без авторства Шефа не обходится. Кстати, и «стимулятор иммунитета», с которым вот эта защищалась, – еще раз, кивнув головой, он указал на стоящую в стороне Надомницу – злейшего врага Доктора.

    – Да уж наслышан, – усмехнулся Доктор.

    – Шеф его, что ли, придумал? А ты тут про какие-то слайды и доклады переживаешь. Как говорят, наплюй и забудь. Донесут Шефу, что выступаешь... Сам понимаешь, чем кончится.

    – Понимаю, – согласился Доктор, тут же вспомнив, чем закончилась история с Отступником, которого Шеф выжил с должности ассистента да еще и опозорил на весь институт.

    А потом, секунду подумав, добавил:

    – Да понял я все давно. Кафедральные порядки – это как астма: всем неугодным гарантировано удушье! Одним словом, «астматическая кафедра»!

    – Ну, а раз понял, лучше успокойся и дождись защиты. А защитишься, будь готов или всю оставшуюся жизнь на Шефа горбатиться, или искать другое место. Вот у меня теперь новая должность – главный специалист в министерстве. Зарплата, знаешь, какая? Так что, до свидания и кафедра, и Шеф.

    Дагестанец кивнул на прощание, и они расстались. Доктор направился к себе в отделение, заметив краем глаза Надомницу, пялившуюся на них с досадой. Похоже было, что ей так и не удалось подслушать ничего из разговора...

    Глава 14. Надомница

    Когда Надомница в первый раз оказалась рядом с Доктором, у него появилось странное ощущение: как будто его обнюхивает крыса. Он даже не сразу понял, на кого она больше похожа: на старуху Шапокляк в молодости (персонаж из мультфильма про Чебурашку) – любительницу устраивать всяческие пакости, или на ее крысу. Подумав немного, решил: на крысу. И как всегда, первое впечатление оказалось верным: любимым занятием Надомницы было везде совать свой нос, вынюхивая последние сплетни, а затем разносить их по кафедре.

    Доктор всегда старался держаться от таких личностей на расстоянии. Вначале это были Стукач, Парторг и Завуч. Ну, а потом прибавилась и эта – «ученая крыса». Ученая – потому что совсем недавно защитила кандидатскую диссертацию и гордилась этим сверх меры, напоминая всем и всякому о своей выдающейся персоне. Однако почти все знали, что вся ее научная деятельность заключалась лишь в том, что она назначала больным уколы «иммунного активатора» (которые делала медсестра отделения) да перевозила пробирки с кровью испытуемых в научную лабораторию института. А все исследования за нее проводил изобретатель этого самого активатора, отдавший его на откуп Шефу, поскольку многочисленные попытки внедрить это «лекарство» хоть куда-нибудь успеха не имели. Ибо интерес к нему пропадал сразу, как только становилось известным, из чего и как он производился...

    Представьте себе мясокомбинат и освежеванные коровьи туши, подвешенные на крюках для разделки. Сначала мясник, орудуя огромным топором, вырубает чуть повыше грудины куски мяса с содержащейся там якобы иммунной железой или, как ее называют, – тимусом. В лаборатории эти куски подвергают «автоферментации» (а проще говоря – складывают в теплое место, где они и протухают), а затем разложившуюся массу обрабатывают растворителем. Жидкость сливают, растворитель из нее испаряют, а оставшуюся мутную жижу фильтруют и стерилизуют. Затем этот «чудо-стимулятор» разливают по ампулам и флаконам, фасуют в коробки с инструкцией, в которой, конечно, процесс приготовления подробно не описывается.

    Не раскрывая тонкостей производства, изобретатель этого «чудодейственного» зелья вышел, в конце концов, на «всеядного» Шефа, не брезгующего ничем ради первого места в ряду авторов нового изобретения. Предложил ему препарат, соавторство и Надомницу в качестве рабочих рук. Так она попала в аспирантуру. Ну, а работа у нее была, как говорят, не бей лежачего. Утром – в клинику, чтобы назначить болящим легочникам уколы, а после полудня – домой. А дел всех научных – завезти по пути пробирки в институт. За это ее Парторг и прозвал «аспиранткой-надомницей». Ну, а Доктор сократил прозвище до Надомницы. Удивительно, что при таком коротком рабочем графике она успевала со всеми посплетничать, все узнать и все обсудить. А перед тем, как пораньше убежать домой, еще и обязательно покрутиться перед кабинетом Шефа в компании Завуча и Парторга. Естественно, чтобы ее там заметили и отметили. Повозив пару лет пробирки, она быстренько накрапала диссертацию, в которой результаты из лаборатории представила как свои собственные, и так же быстренько защитилась...

    Злые языки поговаривали, правда, что и диссертацию она писала не сама. Ну, а в списке возможных авторов назывались и ее муж, и изобретатель этого чудо препарата, и даже сам Шеф. Хотя вряд ли Шеф стал бы вообще что-то писать, ибо в большинстве случаев он даже ничего не читал, предпочитая возлагать это на доверенных сотрудников кафедры. Да и зачем ему было что-то читать? Ведь в его положении «генерала от медицины» позволялось все утверждать, не вникая глубоко в суть вопроса, а руководствуясь лишь соображениями личной пользы. Поэтому все, что могло принести выгоду, он поддерживал так же, как криминальные авторитеты в России «поддерживали» бизнесменов, предлагая им «крышу». Правда, «крышуя» советскую пульмонологию, Шеф преуспел в этом гораздо больше последних, ибо получал за это не тюремные сроки, а почет и уважение, поскольку ни одно сколь-либо значимое изобретение в этой области не внедрялось без его одобрения. Но вернемся к Надомнице...

    Ведь это именно она два года назад собрала в институте все сплетни о Докторе, проинформировав Стукача о «сомнительном ординаторе», появившемся на кафедре. Ну, а Стукач преподнес эти сведения Шефу, приукрасив своими домыслами. Надомница была очень довольна, когда Шеф стал «зажимать» Доктора, ибо с первых дней он своей независимостью вызывал у нее раздражение, а скорее – просто зависть. Ту самую, которую лакеи и лизоблюды испытывают к людям независимым и прямым. А Доктор производил именно такое впечатление. Он всегда говорил то, что думал, а не то, что от него хотели услышать. Бывший суворовец не мог поступать иначе. Так уж его воспитали. И на любую подлость или несправедливость у него всегда был ответ.

    «Если кто-то отзовется обо мне неприязненно, я постараюсь объяснить слова и дела мои. Но если он будет упорствовать, я отвечу ему взаимной неприязнью», – однажды прочитав это высказывание Тиберия, он руководствовался им всю дальнейшую жизнь.

    Может быть, оттого и появились у него на кафедре недоброжелатели. Ну, а если вспомнить снова о Надомнице, то еще больше она возненавидела Доктора после памятного случая с Реанимированной...

    Глава 15. Реанимированная

    В свободное время, когда Надомница не «чесала языком», пересказывая кафедральные сплетни, она сидела в лаборатории на своем рабочем месте. Чем она занималась на кафедре, числясь старшим лаборантом, никто толком не знал. Да и что может делать старший лаборант с парой лаборантов в штате, было непонятно. Формально считалось, что она помогает аспирантам. Но это лишь для непосвященных. Тот, кто был в курсе, понимал, что эта должность для блатной Надомницы, ожидающей теплого местечка на кафедре, временная. И что в ближайшее время она может занять их собственную ассистентскую ставку. Поэтому-то и Завуч, и Куратор – первейшие кандидатуры для ухода на пенсию, при всяком удобном случае любезничали (если даже не лебезили) с нею. Они то знали, чья Надомница протеже.

    На кафедре чужие аспиранты редки,
    Все академиков, профессорские детки.
    Как станут представлять к научному местечку,
    Ну, как не порадеть блатному человечку?

    Так писал Доктор в своем дневнике, перефразируя строки из «Горя от ума». Но не только детки академиков и профессоров «прописывались» на кафедре Шефа. Были там и отпрыски крупных министерских чинов, и партийно-государственной номенклатуры, и, как говорят, прочая, прочая и прочая...

    Да и Надомницу Шеф продвигал не просто так, а как точно подметил Грибоедов, «в угоду дочери такого человека!» Правда, она была не самой дочерью, а лишь ее подружкой. Но подружка той, чей папочка и был застрельщиком знаменитой перестройки, начавшейся бесконечными фанфарами, а закончившейся сами знаете, как. Сама дочурка тоже занимала тепленькое местечко доцента на одной из кафедр института. Конечно, сейчас это выглядит как-то до странности скромно. Особенно, если вспомнить карьеру любимой дочки или зятя Президента всея Руси...

    Да и что говорить: президент СССР был гораздо скромнее российского: он и госсобственность не разбазаривал, и с пьянством боролся, а не прыгал по пьянке раздетым с моста в Москва-реку (эта забавная история описана даже в Википедии). Но тут что-то я опять отвлекся. Лучше вернемся опять к Надомнице...

    Хотя она и числилась на должности в кафедральной лаборатории, ее можно было увидеть везде. И в ординаторской, где она учила уму-разуму молодых врачей, и в больничной палате, где она присматривала «интересных» больных для занятий со студентами. Ведь Шеф специально поручил ей вести группу пятикурсников, чтобы все видели, что на кафедре вскоре появится новый ассистент, хотя педагогические ставки на кафедре, как уже говорилось, были заняты...

    И надо же было так случиться, что в отсутствие Доктора Надомница со своими студентами заглянула и в его палату, где лежала Реанимированная, «отходившая» от тяжелого приступа астмы после десятка капельниц. Вспоминая объяснения Доктора, что все ее проблемы связаны с забитыми слизью бронхами и что ей необходимо «разжижить и вывести оттуда мокроту», она простодушно поведала все это посетившей ее Надомнице с группой своих студентов...

    Ну, а о чем думала Надомница, решив продемонстрировать действие препарата (о котором когда-то рассказывал Доктор) и показать студентам, как можно «в бронхах разжижить слизь». Наверное, ни о чем. Просто, как говорят, черт ее попутал. Доктор, будучи еще в ординатуре, обнаружил, что один из антидотов (противоядий), в избытке имевшийся в больничной аптеке, можно также использовать и для быстрого разжижения слизи в бронхах астматиков. Достаточно ввести его в вену больного или в трубку капельницы, которую обычно ставят при приступе удушья. Впервые применив его с разрешения Заведующего отделением, Доктор рассказал об этом Доценту, а позднее сделал небольшое сообщение на аспирантской конференции. Надомница хорошо запомнила это сообщение, кроме одной маленькой детали: инъекцию нужно делать после капельницы или во время нее. Но такие мелочи ее не интересовали, поэтому, вызвав процедурную медсестру, она ввела в вену Реанимированной полный шприц этого состава...

    Доктор при этом не присутствовал, ибо к тому времени по заведенному распорядку, сделав обход своих палат, уехал в лабораторию. Зато на следующий день его ждал «сюрприз»: Надомница успела уже раззвонить всем, какие опасные рецепты лечения предлагает Доктор. Ведь после этой инъекции Реанимированная рухнула без сознания, и ее в шоковом состоянии еле успели довезти до реанимации, теперь уже повторно. Дежурный реаниматолог, правда, успел спросить, что случилось. И на невнятный лепет испуганной Надомницы «о необходимости разжижить в легких вязкую мокроту» с юмором заметил:

    – Вот и хорошо, что мокрота стала жидкой. Теперь мы ее всю и откачаем...

    Обо всем этом успокоившаяся Надомница со снисходительной улыбкой рассказывала присутствующим в ординаторской, когда перед утренней конференцией туда забежал Доктор. В таком бешенстве он не был никогда.

    – Посмотрел бы я, как было бы вам со студентами весело, если бы ее не откачали, – язвительным тоном заметил он, не обращая внимания на присутствующих там ординаторов.

    А потом, оставшись с ней наедине, весьма неделикатно высказал все, что о ней думает, посоветовав никогда не совать свой нос ни в его исследования, ни к его больным. Забыв об осторожности, напомнил ей про ее подлый донос. А в заключение напомнил еще и поговорку, что хуже дурака может быть только дурак с инициативой. В общем, нажил себе смертельного врага.

    Надомница в долгу не осталась. Конечно, первым делом побежала к Шефу, переврав, как только можно, эту историю, случившуюся якобы по вине Доктора с его сомнительными рекомендациями. Не забыла настучать и про подслушанный разговор о слайдах. С этого дня и потянулась за ним, как тяжелая болезнь, черная полоса...

    Глава 16. Черная полоса

    «Чёрная – чернее не бывает» – такой оказалась очередная полоса в жизни Доктора, ибо неприятности наступали на него непрерывной чередой. Вначале, после памятного разговора с Надомницей, он обратил внимание на плохо скрываемое недовольство и раздражение Шефа от его выступлений на аспирантских субботах. По установленному порядку аспиранты и научные работники должны были отчитываться там о проделанной за неделю работе. Но какой отчет можно представить за неделю, если, отрабатывая новую методику, только набираешь материал? Сколько бы ты не набрал данных, цифры выглядят одинаково. Так что у Шефа всегда был повод для критики:

    – Опять все то же самое. Когда же будет результат?

    А когда Доктор пытался рассказывать о своих экспериментах по исследованию процессов, происходящих со слизью в бронхах астматиков, то кроме язвительно-насмешливых комментариев не выслушивал ничего. Да и как, если не насмешку, можно было воспринимать фразу типа «ну, вот сейчас мы еще про одно новое открытие услышим...»

    Ну, а кафедральные недоброжелатели – Завуч, Стукач и прочие – в ответ на критические комментарии Шефа подобострастно улыбались и перешептывались. Хотя по их лицам было видно, что этими усмешками и перешептыванием они просто скрывают свое полное невежество. Да и как могли они что-то понять, не имея химического образования, которому Доктор отдал больше пяти лет жизни еще до поступления в медицинский институт? Поэтому-то все специальные термины, даже самые простые, в его докладах (полимеризация, окисление сульфгидрильных групп, водородные связи, неньютоновские свойства и прочие) они воспринимали как китайскую грамоту, которой на кафедре терапии не место.

    – Слава Богу, что они хоть слово «гемоглобин» знают, а то бы давно предали меня анафеме, – заметил как-то Доктор, несмотря ни на что сохранявший уверенность в себе.

    И наверное, за излишнюю самоуверенность и был наказан судьбой: на глазах у самого Шефа в палате Доктора замертво рухнул Теофедринчик – астматик, предпочитавший всем лекарствам единственные, всем известные таблетки. Думаю, что любой врач хотя бы раз встречал «образованного» (или просто упертого) больного, который, считая себя умнее всех, пытается навязать медицинскому персоналу свои установки. Да вот, хотя бы вспомнить знаменитого на весь мир компьютерщика, считавшего, что свой рак он вылечит голодной диетой. А когда понял, что все же ошибся и кинулся к врачам на химиотерапию, было поздно: метастазы сделали свое дело. Или всемирно известный химик – нобелевский лауреат, проповедовавший исцеление от того же рака и прочих болезней лошадиными дозами аскорбиновой кислоты, или, проще говоря, витамином С. Ведь сколько людей умерло, поверив в этот «нобелевский» бред! Да и сам он в конце концов умер от рака. А слушал бы врачей, может, по-другому все сложилось бы и у него, и у других глупцов, следовавших его теории. Хотя без глупцов, наверное, многие лишились бы пропитания. Ведь именно на их вере в чудо паразитируют тысячи жуликов, предлагая свои «гениальные» рецепты исцеления за один день, сеанс, процедуру, курс или даже мгновенно. Причем исцеляют от всего: от астмы, рака, диабета, сглаза, порчи... Читатель, может быть, и сам все это видел в газетах, журналах и особенно в интернете. Но тут я опять отвлекся, так что вернемся к Теофедринчику...

    В палате Доктора он появился вместе с капельницей, поставленной в приемном отделении. Изможденный вид, одышка, назойливый, ни на минуту не прекращавшийся кашель, хрипы, свисты и одышка – все это свидетельствовало о достаточно серьезной ситуации. Состояние его немного улучшилось лишь после нескольких капельниц, поставленных в первые два дня. После чего Доктор решил с ним детально разобраться, назначив все необходимые обследования и анализы, на которые требовалось три-четыре дня. Получив все результаты, он очень озадачился, почему его новый пациент до сих пор жив. Ибо главные показатели дыхательных тестов у того составляли не более 10-20% от нормальных! А часть из них даже и не определялась из-за неспособности Теофедринчика сделать полный и мощный выдох. Хотя явные астматические симптомы: хрипы, одышка и сильный кашель у него практически исчезли.

    После долгого разговора с этим доходягой выяснилось, что последний год тот фактически не принимал никаких лекарств, кроме дешевых таблеток – «Теофедрина» – из ближайшей к его дому аптеки. А баллончики с аэрозолями и прочие достижения фармакологии игнорировал принципиально, будучи убежденным, что «все они гормональные» и даже пытался доказать это Доктору. Что, вообще говоря, неудивительно, ибо и до сих пор многие больные, да и некоторые врачи, вполне безобидные бронхорасширяющие аэрозоли нередко путают с гормональными. Как говорится, «слышали звон, да не знают, где он». Но тут я что-то опять отвлекся...

    Читатель может удивиться и даже задаться вопросом: неужели когда-то «Теофедрин» можно было свободно купить в аптеке? Этот, считающийся наркотическим препарат? Да, именно так: ставший ныне «наркотическим», раньше он продавался совершенно свободно и безо всяких рецептов, ибо такого количества наркоманов, как сейчас, в стране не было. Б;льшая часть населения лекарства употребляла по прямому назначению, а немногочисленные наркоманы, жившие в то время, даже не догадывались, что из этих таблеток и ацетона можно приготовить дешевый и убойный «винт», как сейчас именуют самопальный наркотик...

    Тут Доктору стало все понятно: этот действительно «упертый» типчик, облегчая ежедневный кашель и одышку, как он ласково повторял, «теофедринчиком», просто не замечал, что постепенно загибается из-за того, что нижние отделы легких закупориваются мелкими пробками слизи. А нарастающую исподволь дыхательную немощь он компенсировал, лежа на диване большую часть суток, пока не долежался до приступа, приведшего его на больничную койку. Прояснив ситуацию, Доктор терпеливо и долго пытался растолковать Теофедринчику, как он его стал называть, откуда появились все его проблемы, чтобы убедить в необходимости нормального лечения.

    – Вначале курс капельниц, а если будет нужно, и гормональные таблетки. После чего можно начать ингаляции, которые очистят дыхательные пути... Тогда, может, появится шанс на нормальное самочувствие и здоровье, – прочитав упрямому астматику целую лекцию, закончил он свою речь, тут же увидев по его лицу, что зря так долго распинался.

    – Нет уж, я и теофедринчиком себя поддерживаю неплохо. Вы меня еще недельку покапайте, и я домой пойду. За столько лет я уж сам, как профессор, стал разбираться в лечении.

    – Недельку вы, может, еще и протянете, но вот больше... По крайней мере, сильно рискуете, – пытался припугнуть «знатока» Доктор и наставить, как говорят, на путь истинный.

    Но все разговоры были бесполезны, хотя Доктор все же надеялся его убедить, подлечить и благополучно выписать из отделения домой. И уж точно не подозревал, как все неожиданно это закончится: через пару дней, зайдя в палату на обход, он застал Шефа, пытавшегося реанимировать этого «профессора», лежащего бездыханным на полу... Да, некстати, решил Доктор вместо обхода больных сходить вначале в процедурный кабинет за новой партией флаконов для соплей. С этими флаконами в руках он так и стоял ошеломленный перед Шефом, пытавшимся делать покойнику дыхание «рот в рот».

    – Он ведь только что после капельницы, – это все, что мог с виноватым видом сообщить Доктор.

    – Разберемся, – мрачно ответил Шеф, поднимаясь с колен, – вы бы лучше за больными смотрели, а не флакончики по клинике собирали.

    Крыть, как говорят, было нечем. И как назло, в последующие месяцы за этой смертью последовала череда других.

    Глава 17. Сегодня – Бог, а завтра – прах!

    «Сегодня – Бог, а завтра – прах!» – так, кажется, писал Державин уже в преклонном возрасте. Думаю, что если бы он был врачом, то написал бы это гораздо раньше...

    Да и как не согласиться с этим, когда сталкиваешься с парадоксальной несправедливостью судьбы. Семидесятилетний старик, пролежавший неделю под завалами здания после землетрясения в Японии, выжил, а двадцатипятилетний парень, полный сил и планов, да к тому же, только что женившийся, вдруг умер прямо в самолете, возвращаясь с отдыха на море. И вряд ли стоит винить в этом фельдшеров или врачей: не исключено, что он умер бы и в реанимации, как Сердечник, когда-то переведенный туда Доктором. Может, кто-то скажет: «Судьба! От нее не уйдешь». Сам Доктор когда-то считал, что все определяет не судьба, а ритмы жизни и смерти, которые он с энтузиазмом рассчитывал в первые годы ординатуры. Но как-то так получилось, что, занявшись астмой, соплями и ингаляциями, он напрочь забросил это занятие, ибо времени на все не хватало. Ведь чтобы даже для одного человека определить координаты «на пути жизни и смерти», требовалось несколько часов чертить графики, а потом рассчитывать результат наложения друг на друга множества биоритмов. А теперь, когда ежедневно приходилось часами обсчитывать другие графики – спектрограммы, полученные при исследовании десятков образцов из мокроты астматиков, время на такие пустяки уже не оставалось.

    Это сейчас с помощью компьютера можно рассчитать все за пару минут, хотя может и не получиться. Автор как-то сам заинтересовался этим вопросом, сделав попытку рассчитать свой прогноз на перспективу. Все же интересно было узнать, удастся ли закончить свой бессмертный (шутка!) роман и написать следующую книгу – продолжение о жизни Доктора в наши дни? Но ничего так и не получилось: собрав с десяток разных компьютерных программ для расчета биоритмов, ваш покорный слуга, к своему удивлению, обнаружил, что при одинаково заданных условиях они выдают совершенно разные результаты. В чем была причина, трудно сказать, но, скорее всего, у написавших эти программы людей кривыми были или руки, или мозги. Ну, а нормальных коммерческих продуктов для подобных расчетов от Билла Гейтса пока не появилось. Так что и автору пришлось с этим делом завязать. Но вернемся лучше к нашему герою...

    Доктор особо не удивился, когда обнаружил, что в следующем месяце у него «образовалось» целых четыре ночных дежурства, а три из них шли подряд одно за другим каждую неделю. Хотя все ординаторы и аспиранты дежурили в клинике максимум один или два раза в месяц, он оказался должен тем, с кем поменялся сменами. Ибо пару раз ему пришлось вынужденно сделать это из-за срочной (и, к слову сказать, очень выгодной) халтуры: Напарник урвал большой заказ на фотосъемку юбилея директора крупного завода. Юбилейные торжества продолжались попеременно в разных местах целый месяц и как назло совпадали с дежурствами Доктора. Вот он и вынужден был просить коллег о подмене. Ну, а когда все закончилось, настал час расплаты: ему предстояло отстоять четыре ночные вахты, две из которых попали на воскресенья – единственные свободные от работы и обязательных «аспирантских суббот» дни.

    «За все приходиться платить, – успокаивал себя Доктор, – зато денег заработал еще на год вперед».

    Огорчало только то, что дежурства эти оказались в кардиологии, где он давно не появлялся. Весь предыдущий год он дежурил в терапевтическом и «астматическом» отделениях. И при ежемесячном составлении расписания дежурств от кардиологии старался уклоняться. На психику до сих пор давила давнишняя история с Сердечником (который умер после перевода в реанимацию) и последовавшей затем жалобы его родственников в Минздрав. И хотя Доктор сделал тогда все правильно и наказания, кроме неприятного разбора, не последовало, осадок в душе от этой истории остался надолго.

    «Ничего не поделаешь, видно судьба», – старался хоть как-то ободрить себя Доктор, выходя на первую ночную вахту и в душе надеясь, что судьба не преподнесет ему больше никаких сюрпризов.

    Но, как оказалось, зря надеялся: у вновь поступившего больного с подозрением на инфаркт развился сильнейший болевой приступ, и пришлось ставить капельницу с нитроглицерином. Где-то через полчаса боли стихли. Но что-то Доктора беспокоило. То ли взгляд – невидящий и безразличный у еще вполне молодого мужчины. То ли обреченность и равнодушие, с которым он отвечал на вопросы. Все это было странно, непонятно и тревожно, поэтому он и записал в историю вызов реаниматолога для решения вопроса о переводе в БИТ (блок интенсивной терапии). И почему-то совсем не удивился, когда на вызов прибыл его бывший коллега по учебе – Реаниматор, о котором я рассказывал в истории с Сердечником в «Записках ординатора»...

    Проучившись в московской ординатуре и вкусив в полной мере все прелести столичного бытия, Реаниматор решил, что ни за что не вернется в свою северную «Тьмутаракань», где мясо и колбаса полагались только по праздникам. И за полгода до окончания учебы женился на невзрачной и неказистой девице, оказавшейся вместе с ним на последнем учебном цикле. Девица эта была махонького роста, жутко курносая, с грудью нулевого размера и к тому же носила большущие роговые очки, занимавшие пол-лица. Еще в первый год Доктору подумалось, что она, похоже, поставила на своей личной жизни крест, потому что уж очень задиристо и агрессивно общалась со всеми ординаторами мужского пола. Оттого и не вызывала ни у него, ни у других особой симпатии. Ко всему прочему, у нее была дурная привычка громко шмыгать носом и прилюдно сморкаться в раковину ординаторской, не обращая внимания на присутствующих. Может, она так проявляла свою независимость, кто знает? Только вот Доктора, имевшего всегда в карманах по два свежих носовых платка (и ежедневно менявшего их), от этого всегда передергивало. Но, видимо, никак не повлияло на чувства Реаниматора, усмотревшего гораздо больше достоинств в коренной москвичке, чем в подруге-красавице, ждавшей его два года, как говорил поэт, «в глуши забытого селенья...». Там она и осталась, а Реаниматор остался работать в московской больнице штатным врачом блока интенсивной терапии. Как говорят, любовь зла. Хотя рассказ мой вовсе не об этом...

    А о том, что история, бывшая когда-то с Сердечником, повторилась и в этот раз. Переведенный Доктором к Реаниматору в БИТ больной скончался этой же ночью. И даже постоянное наблюдение с интенсивной терапией оказались бесполезными. Видно, правду говорят: против судьбы не попрешь! Ну, а на утренней конференции, в отличие от той давней истории, особых вопросов не возникло, только Шеф как-то особенно пристально посмотрел на Доктора. Собираясь через неделю на следующее дежурство, он и не предполагал, что все это повторится, хотя на душе опять было тревожно. Но последовавшие затем события выглядели просто как дурной сон: вызов в палату, жалобы на боль, дурное предчувствие, запись в истории о необходимости перевода в БИТ и ... появление Реаниматора. Думаю, читатель уже догадывается, что история вновь повторилась с одним лишь отличием, что умершей оказалась пожилая женщина...

    Может, кто-то скажет: «Мистика!» И будет прав. Как, если не мистическими причинами, объяснить повторную встречу двух коллег на дежурстве? Как могло случиться, что незапланированный перенос дежурств Доктора совпал с плановыми вахтами – сутки через трое – у Реаниматора? Хотя дело все было не в мистике, а сложившимся так калейдоскопе, именуемом «графиком дежурств». И согласно ему, встреча эта повторилась и на следующем дежурстве...

    Глава 18. Промедольщик

    Третье дежурство вначале не предвещало ничего особенного. Новых больных не поступило, а об остальных, требующих особого наблюдения, позаботились лечащие врачи, оставив рекомендации на ночь. Так что Доктор надеялся отстоять эту вахту без происшествий. И на вызов к местной знаменитости – Промедольщику, лежавшему в этом отделении уже третий месяц, отправился совершенно спокойно.

    Промедольщик страдал неизлечимым заболеванием, превратившим его сердце в огромный и дряблый кусок мяса, не способный нормально перекачивать кровь. По правде говоря, его уже и не пытались лечить (медицина была и впрямь бессильна), а лишь к назначенным и совершенно бесполезным таблеткам дважды в день кололи наркотик от болей да вызывали реаниматолога с дефибриллятором, если происходила остановка сердца. Известность свою Промедольщик заработал тем, что пережил девять остановок сердца с клинической смертью и ровно столько же успешных реанимаций. О чем с гордостью рассказывал студентам, которым его показывали кафедральные преподаватели. Так что, справедливо считая себя местной достопримечательностью, он был вполне доволен жизнью, даже не предполагая того, что его ждет. Единственное, о чем он беспокоился, это как бы дежурный врач не забыл назначить положенный укол полюбившегося ему «Промедола».

    Когда-то давно ежедневный стакан водки довел его до смертельной болезни. Ну, а теперь на смену алкоголю пришел тупой синтетический наркотик. И эти инъекции, ставшие его ежедневной потребностью, превратили его в наркомана, как когда-то «зеленый змий» – в алкоголика. Но это не мешало ему радоваться жизни, не задумываясь особенно о будущем, а ежедневный обход врача, списывающего очередную «ампулу счастья» в историю болезни, встречать довольной улыбкой. Так же довольно улыбаясь и облегченно вздыхая от того, что, наконец-то получит свою вечернюю дозу, Промедольщик радостно поприветствовал дежурного врача. Доктор навещал его и раньше, делая «назначения» обреченному, но не задерживался особенно долго в его палате. Но в этот раз ему показалось, что все здесь не так, как обычно. Что именно, понять было трудно. То ли интонация, то ли улыбка, то ли какое-то выражение на лице – радостное и одновременно отстраненное. Как у пассажира на вокзале перед отправлением поезда в далекий, далекий путь.

    «Снова в туннель, где, как говорят, виден ослепительный свет, уходящий в вечность?» – подумал он и решил на всякий случай вызвать Реаниматора.

    То, что тот дежурит вместе с ним, он уже узнал, заранее справившись в БИТе. Только вот как обосновать вызов реаниматолога для консультации? Ясно ведь, что Промедольщик – не жилец. И то, что он пережил девять клинических смертей, – просто фантастическое везение. Ведь по статистике половину сердечников даже после первой остановки сердца реанимировать не удается. Но не напишешь же, что «больной скоро умрет». Тем более, что у того на данный момент и особых жалоб-то нет, а лишь обычное желание «уколоться и забыться». Поэтому Доктор решил в истории болезни оставить запись лишь о сделанной по назначению инъекции, а Реаниматора просто предупредить о своих подозрениях. Тогда, если что-то и произойдет, Промедольщика, может быть, успеют спасти в десятый раз...

    – И откуда такая информация? – иронически хмыкнул приглашенный Реаниматор в ответ на странное предупреждение.

    – Точно не могу сказать. Просто я это вижу и чувствую... И мне кажется, что-то обязательно случится сегодня, – раздумывая, как лучше определить свои опасения, ответил Доктор.

    – Ну, кому кажется, тот крестится – с ехидством заметил коллега, но, видимо, вспомнив о судьбе всех переведенных на их совместных дежурствах в БИТ, добавил:

    – Ты прямо как вестник Смерти ... Видишь ее, что ли, с косой?

    Доктор отреагировал на это ехидное замечание просто:

    – Не опоздай с дефибриллятором...

    В итоге все произошло так, как и предчувствовал Доктор. Дежурная медсестра, зайдя в палату и увидев, как «странно дернулся» (как она выразилась) уже бездыханный больной, прибежала за Реаниматором в БИТ. Тот прибыл вовремя, но все реанимационные мероприятия оказались напрасными. Так Промедольщику и не удалось пережить десятую клиническую смерть. Ну, а Доктор, встретившись с Реаниматором на следующем дежурстве, рассказал ему о том, как он иногда чувствует приближение смерти...

    Глава 19. Едва увидел я сей свет...

    «Едва увидел я сей свет, как надо мною смерть скрежещет...» – ужасался Державин. И совсем не зря: ведь приближение смерти в нашем бренном мире чувствует все живое. Вот взять, хотя бы, собак: почувствовав, что конец близок, они забиваются в нору или щель подальше, чтобы их никто не нашел, и там проводят последние часы. Доктор еще с детства и на всю жизнь запомнил, как рыжий и веселый пес по кличке Верный, проживший год во дворе их дома, вдруг бесследно исчез. И как он ни старался найти своего верного и непоседливого друга, все было безрезультатно. И только через пару дней (а дело было летом) запах выдал его последнее убежище: пес прорыл ход под дровяным сараем и так под ним и остался, пока его оттуда не извлек сосед. Потом его закопали в саду под фруктовыми деревьями, где росли абрикосы и сливы, а маленький Доктор, любивший фрукты и бегавший в сад по нескольку раз на дню, перестал вообще туда ходить. Так что весь урожай Матери пришлось собирать одной...

    Так Доктор впервые столкнулся со смертью, хотя разговоры о ней – этой старухе с косой, какой ее себе воображают люди, слышал с самого раннего детства. Мать не могла забыть страшной истории с Отцом, когда «утром проводила его на работу здоровым и молодым, а вечером встретила в гробу». Эти слова она часто повторяла, жалуясь на свою нелегкую судьбу. Трагедия, случившаяся с Отцом, сломала ее на всю оставшуюся жизнь: она стала мнительной, суеверной и богобоязненной. Доктор помнил, как у них дома стала часто появляться сморщенная Старуха с иконками и молитвами и как потом Мать стала ходить в церковь и даже как-то потащила его с собой...

    Полумрак и заунывное пение бородатого батюшки в странном одеянии, размахивающего дымящимся кадилом на цепи, большущие деревянные доски (тогда он не знал слова «икона») с намалеванными на них темными и грозными ликами, кресты с черепами и скелетами наводили страх. А пугающие и непонятные завывания со словами «смертью смерть поправ» довели его вообще до состояния полного ужаса. И страшные кошмары после посещения этой маленькой церквушки рядом с кладбищем долго преследовали его по ночам. Религия с тех пор ассоциировалась у него лишь с ужасом и страхом смерти.

    Впечатления детства о посещении «храма Божьего» Доктору запомнились надолго. Так же, как и странная история, рассказанная ему Матерью, о том, как изнывая от длительного стояния в кладбищенской церкви и разглядывая окружающих его людей, он, указав пальцем на ту самую Старуху, вдруг спросил:

    – А что, эта бабушка тоже скоро умрет?

    – Почему? – оторопев от неожиданности, озадачилась Мать.

    – А вон ее встречают в гробе, – повторил он засевшую в голове фразу и показал пальцем на какую-то икону.

    – Замолчи сейчас же, – испуганно зашептала она, – один лишь Бог решает, кого к себе прибрать.

    И видно, Бог действительно решил это сделать, потому что Старуха эта преставилась на следующий день...

    – Видение это было тебе, – так закончила свой рассказ Мать, о котором Доктор как-то вспомнил много лет спустя.

    Вспомнил в тот год, когда его направили в госпиталь на военно-медицинскую комиссию, после которой и уволили в запас. В машине, на которой везли Доктора, оказался и знакомый майор – его преподаватель, страдавший от болей в спине, вызванных, как посчитал хирург медсанчасти, обычным радикулитом. Только вот радикулит этот не проходил больше месяца, несмотря на ежедневные процедуры и лечение. Майор говорил об этом всю дорогу, досадуя, что на носу летний отпуск, который он собирался провести исключительно на охоте где-то в глухой тайге.

    – Но ничего, сейчас спину подлечу, и все будет в порядке, – бодро, но как-то неуверенно закончил он.

    Доктор, впервые увидевший своего преподавателя таким растерянным, пригляделся к его лицу, и вдруг его охватили беспокойство и тревога. Тут и вспомнился тот рассказ матери и те самые слова: «проводила здоровым... встретила в гробу». Смутившись, отогнал эти мысли и поддакнул:

    – Конечно, все будет в порядке...

    Но, отыскав его на третий день в госпитале, понял, что тревога была не напрасной: у майора обнаружили опухоль позвоночника.

    – Она совсем небольшая и доброкачественная, так что операция будет несложная, – все повторял тот слова хирурга, как бы надеясь на лучшее.

    – Через пару недель выпишут...               

    Но вместо выписки последовали совсем другие события. Вроде бы после проведенной операции майор быстро пришел в себя, но на следующий день вдруг потерял сознание: без видимой причины у него началось желудочное кровотечение. И вновь он оказался на операционном столе, где ему отрезали треть желудка, после чего в сознание он уже не приходил. Так что когда ночью в реанимации он, по недосмотру медсестры, скатился и упал с кровати, сломав бедро и три ребра, то уже ничего не чувствовал...

    Затем очередная бессмысленная операция и реанимация с теперь уже бесполезными капельницами. Потом, по просьбе жены, перевод в отдельную палату, где она, обливаясь слезами, круглосуточно дежурила у его постели, бесконечно повторяя, как молитву:

    – Все будет хорошо, ты обязательно поправишься.

    Но надеялась на лучшее только она. Майору было уже все равно, а окружающему персоналу – тем более. Как говорится, на нем все поставили крест. И врачи, и министерство обороны, быстренько списавшее его еще при жизни после военно-врачебной комиссии, состоявшейся сразу же после второй операции. Так из майора он превратился в инвалида, получившего вместо приличного денежного довольствия совсем неприличную пенсию. На эту пенсию и должна была впредь существовать его нигде не работавшая жена с двумя детьми.

    «Вот так механизм министерства обороны избавляется от ненужных винтиков», – рассудил Доктор, поняв, что если здоровье подкачает, то и от него со временем могут избавиться точно так же.

    Так что от предложения врачей оставить его на нестроевой службе он категорически отказался, предпочтя уволиться из армии навсегда... Обреченный взгляд майора и его жены, которые все уже понимали, но все же надеялись на лучшее, вспомнился Доктору спустя много лет на курсе онкологии в институте. Точно такой же взгляд он не раз замечал и научился безошибочно распознавать у раковых больных. В те годы советское здравоохранение еще руководствовалось «гуманной» установкой – не озвучивать больному настоящего диагноза. Рак желудка представляли язвой, меланому – воспаленной родинкой, так же, как и другие злокачественные образования – полипами, разрастаниями и прочим. Хотя, по правде говоря, многие больные догадывались, а нередко и точно знали, что на самом деле происходит с ними. Но не могли смириться с этим знанием, продолжая «подыгрывать» врачам...

    – В нашей палате все больные – раковые, кроме меня. Врачи говорят, что у меня обычный полип...

    Но в глазах этих несчастных Доктор видел, что они все знают и понимают. Поэтому, наверное, его и не покидало ощущение полной безнадежности, когда обреченные на смерть, пытаясь обмануть свой рассудок, повторяли заученную версию своей болезни. А еще безнадежнее было то, что и сами врачи знали, что их пациенты знают правду. Так же, как и Раковый, умерший на первом самостоятельном дежурстве Доктора, эту правду знал. Потому-то Доктор и смог себе представить смерть несчастного во всех подробностях, как это и случилось. И никакой мистики в этом не было. Просто он с детства почему-то ощущал близкое присутствие смерти, ну, а позже – в мединституте – научился и видеть ее в глазах обреченных больных...

    Глава 20. Толстушка

    Закончился «месячник» еженедельных дежурств, и Доктор наконец успокоился. Все-таки тревожно было приходить в отделение, беспокоясь о том, что, взглянув в чьи-то глаза, снова ощутить присутствие Смерти – этой ненавистной старухи, визит которой, как убедился наш герой, нередко оказывается неожиданным.

    К счастью, четвертое – последнее в этом месяце – дежурство оставалось в «астматическом отделении», в котором никаких сюрпризов не предвиделось. Так оно и вышло: отчитавшись за прошедшую ночь на утренней конференции и быстренько обойдя свои палаты, он уехал домой отдыхать. А заодно и подумать, что делать с новенькой больной – Толстушкой (как окрестил ее Доктор за необъятные размеры), поступившей в его палату накануне. Толстушка – женщина преклонных лет, к астме не имела никакого отношения – она поступила по линии Минздрава с «затянувшимся бронхитом» (как было указано в направлении на госпитализацию). И главная проблема заключалась в том, что в легких у нее «засела» инфекция, на которую не действовали практически никакие антибиотики. Это было совершенно понятно из микробиологического анализа, имевшегося в приложенной выписке. Десять проведенных бронхоскопий и многократная антибактериальная терапия так и не решили эту проблему. Единственный и самый мощный антибиотик, к которому была чувствительна выявленная инфекция, тоже особенно не помогал. Его уже назначали дважды с минимальным результатом – каждого курса хватало на неделю, а потом все возвращалось снова: и кашель, и интоксикация, и зеленая мокрота, одного вида которой достаточно, чтобы отравить жизнь любому человеку...

    К счастью, на этот раз ей повезло – она попала к Доктору, который, как уже знает читатель, занимался проблемой очищения бронхов от слизи, в которой как раз и «живет» эта подлая инфекция. И с «технической» точки зрения ему было безразлично, чем именно болеет пациент. Ведь Доктор был не обычным врачом, каких большинство. В первую очередь он был инженером, и поэтому к проблемам больных людей подходил не так, как большинство его коллег, о чем и писал в своем дневнике:

    «Действия врачей подчас просто бессмысленны: они пытаются лечить болезни, о которых порой весьма мало знают. А лекарства, о которых они знают еще меньше, часто назначают людям, о которых ничего не знают вообще».

    И, наверное, был по-своему прав. Ведь нередко врач так и делает: от головы – одна таблетка, от живота – другая, а от простуды – обе сразу. И дозы всем одинаковые – по одной три раза в день. Не поможет одна, назначает другую, и так до бесконечности. Ну, а самые осторожные эскулапы сразу начинают выпытывать у обратившегося к ним страдальца:

    «А что вам лучше всего помогает? Может, это и попробуем?»

    Думаю, читатели не раз встречались с такими врачами в районных поликлиниках, хотя и больницах они не редкость, особенно в нынешнее время. В отличие от них, Доктор предпочитал действовать по-другому. Выслушав жалобы больного и оценив все симптомы болезни, он не хватался за первое, пришедшее в голову, а пытался понять, что стоит за этими жалобами и симптомами. Ведь взять, например, кашель: он может возникать от десятка болезней – от астмы и бронхита до рака легкого и болезней сердца. И «лечить» кашель, как это советуют гражданам фармацевтические компании, рекламируя свои препараты по телевидению и радио, – просто чушь собачья! Вначале нужно разобраться, от чего возникает этот самый кашель, а потом выписать то, что вылечит болезнь, а не просто облегчит симптомы.

    Именно так, просчитав все варианты и найдя «поломку» в организме человека, Доктор назначал то, что помогало наверняка. К тому же он никогда не придерживался правила «по одной таблетке три раза в день», а рассчитывал дозу, исходя из веса больного, назначая, если нужно, не три, а десять таблеток. И практически никогда не ошибался...

    А случай с Толстушкой был явно непростой. Долго изучая выписки из ее истории болезни, он понял, что предыдущее лечение было неудачным от недостаточной дозы антибиотика: стандартного количества в инъекциях было для нее, весящей почти сто килограммов, явно мало. Впору было бы его удвоить, но врачи, видимо, следовали инструкции, которая предупреждала о высокой токсичности препарата, действующего на почки и печень. Ну, а рекомендуемая доза из шприца просто «расползалась» по всей стокилограммовой массе, оставляя инфицированным легким едва ли десятую часть.

    «Вот если бы обработать бронхи, где сидит инфекция, «присыпав» все антибиотиком, как заразные места присыпают хлоркой, то хватило бы и половинной дозы», – пришла в голову Доктору неожиданная мысль.

    «Но как ввести антибиотик в порошке? Может быть, с помощью спинхалера?» – вспомнил он про ингалятор с небольшим пропеллером внутри.

    Правда, тот предназначался лишь для капсул с инталом, но, повертев в руках этот незатейливый приборчик, Доктор быстро сообразил, как его переделать, чтобы можно было вдыхать любые лекарства. Переделка заняла всего пару часов, и в итоге получилось устройство, которое позволяло вдохнуть в порошке не только любое средство, но и в любом количестве. Приготовление препарата для ингаляций заняло еще меньше времени: антибиотик из десятка флаконов, смешанный пополам с обычной содой и растертый в ступке в мелкую пыль, подошел для этой цели идеально. И с этого дня два раза в день Толстушка засыпала «Докторский» порошок в модернизированный ингалятор до указанной отметки и, судорожно его вдыхая, морщилась от горьких остатков, «дравших» язык и глотку.

    – И за что мне такое наказание, – причитала она в первые дни, отплевывая изо рта вместе со слюной остатки приготовленной Доктором горькой и противной на вкус смеси.

    – А что, три десятка уколов в мягкое место приятнее? – ехидно парировал рационализатор. – Терпите и дней через десять избавитесь от зеленых соплей навсегда.

    Толстушка недоверчиво косила глазом, но лечение не прекращала, и вскоре состояние ее потихоньку стало улучшаться. Прошел изнуряющий кашель, исчезла слабость и потливость, а дней примерно через десять, как и было обещано, совсем исчезли зеленые сопли, которые донимали ее почти весь последний год.

    – Ну вот, – констатировал Доктор на очередном обходе, – все идет по намеченному плану. Понаблюдаю вас еще недельку, потом выпишу домой. А если вдруг проблемы снова появятся, назначу вам еще курс своих фирменных ингаляций.

    Толстушка молча кивала головой, теперь уже готовая на все, что предложит ей Доктор, и преданно, с обожанием, смотрела на своего спасителя...

    На аспирантской конференции, последовавшей в ближайшую субботу, Доктор рассказал о своей новой идее очищения бронхов от хронической инфекции. Он с энтузиазмом перечислял, сколько еще разных препаратов можно вводить в легкие с помощью модернизированного им ингалятора, ожидая от Шефа если не похвалы, то одобрения за инициативу и творческий подход к делу. Ведь, рассказывая о своем изобретении, Доктор, как ему показалось, заметил заинтересованность на лицах коллег. Правда, не на всех. Большинство с недоумением слушало его выступление, по-видимому, так и не поняв, для чего все это нужно. Сам Шеф тоже сидел с хмурым и безразличным видом и дождавшись, когда Доктор закончит выступление, спросил:

    – Вам что, больше нечем заняться? Легкие, уважаемый аспирант, – это ведь не помойка. И совершенно ни к чему запихивать в них все, что придет вам в голову!

    Доктор от неожиданности сначала будто онемел. Вот уж такой оценки своей работы он не ожидал точно. Но увидев, как ехидно улыбаются и качают головами (показывая свое полное согласие с Шефом) все его кафедральные недоброжелатели, он быстро пришел в чувство и неожиданно для всех резонно возразил:

    – Совершенно с вами согласен. Легкие – не помойка. Поэтому я и пытаюсь очистить их от зеленой мокроты и инфекции.

    Шеф оторопел от такого нахальства. Он даже представить себе не мог, что кто-то может выразить несогласие с его мнением. А Завуч с Парторгом от изумления только чуть было рты не разинули, но спохватившись, начали с ехидными улыбками перешептываться, видимо, обсуждая, как Шеф теперь начнет «прессовать» Доктора. Так оно и вышло: подводя итоги недели, тот снова повторил свою ироническую фразу «о новых открытиях Доктора и отсутствии конкретных научных результатов». И с той поры, когда бы он ни общался с «этим строптивым аспирантом» (прибавив еще одно определение к личности Доктора), на лице его отражалось постоянное недовольство. Черная полоса продолжалась. Доктор ходил вечно хмурый и каждую минуту ждал очередной неприятности или выговора от Шефа. И лишь Доцент, решив как-то ободрить его, «дружески» посоветовала:

    – Ты зря так выпячиваешься. Шеф этого не любит. Появилась идея, обсуди ее с ним, а когда он одобрит, можешь делать, что задумал. Да только не забывай упомянуть, что ты это вместе с ним придумал...

    – Ну, спасибо, – иронически поблагодарил Доктор, – а я то и правду забыл, что это он мне посоветовал... Следующий раз буду иметь в виду.

    И только Толстушка по достоинству «заценила» (как сейчас модно говорить) изобретение своего лечащего врача. Через неделю, на утреннем обходе – в день выписки – она с чувством обняла Доктора, к слову сказать, опешившего от такой фамильярности.

    – Вот он, мой спаситель, – стала причитать она, подталкивая Доктора к стоящему рядом молодому мужчине (оказавшемуся ее сыном), – вот кого нужно благодарить.

    – Да чего уж там, – смутился «спаситель», – собирайтесь, не буду вам мешать, зайду попозже.

    Вслед за ним бросился ее сын, и, догнав уже у самой ординаторской, пытался впихнуть Доктору в карман халата плотненький конвертик.

    «Деньги, наверное», – подумал Доктор, и решительно отталкивая руку с конвертом, от подачки отказался категорически:

    – Знаете, я человек не бедный и буду вам благодарен, если вы это уберете.

    – Ну, я же от чистого сердца – пытался настаивать сын.

    – Вот-вот... От «чистого сердца» людям и доставляют неприятности, – заметил Доктор, скрываясь за дверью ординаторской.

    – Я все равно вас отблагодарю. Вот увидите, – пообещал вслед сынок Толстушки.

    И отблагодарил ...

    Глава 21. Благодарность и ее последствия

    Недели через три на утренней конференции в зале появилась заместитель главного врача с какими-то бумажками в руках.

    – Министерство здравоохранения переслало в администрацию письмо от больной, лечившейся в нашей клинике, – объявила она, – и сейчас я его зачитаю...

    С первых же прочитанных строк Доктор понял, что письмо это написала Толстушка. Оно начиналось с подробного описания всех ее злоключений и мытарств, как это всегда и бывает с рассказами больных. О том, как ни в одной из больниц, которые перечислялись далее по списку, ей так никто и не смог помочь, пока министерство не направило ее в эту замечательную клинику к этому замечательному врачу, вылечившему ее и вернувшему надежду на долгую жизнь, с которой она уже в душе попрощалась...

    Причитаниями и жалобами этот экземпляр эпистолярного жанра напомнил Доктору письмо Ваньки Жукова «на деревню дедушке», а благодарностью и славословиями – историю о воскрешении Лазаря. И расписано это все было таким «штилем», что Доктору стало даже не по себе (и даже как-то стыдно, что ли), как бывает, когда человека по ошибке принимают за героя, которым потом оказывается совсем другой человек...

    «Только этого мне не хватало, – подумал Доктор. – Может, благодарность, как утверждал Эзоп, – это и признак благородства души, но ее последствия будут точно неблагородными».

    И первое подтверждение этому увидел на лице Шефа: тот улыбался, но как-то недобро, с удивленной усмешкой, как будто хотел сказать:

    «Надо же, я этому выскочке выговор сделал за его самодеятельность, а он все никак не угомонится».

    Доктор почти угадал, потому что Шеф, направляясь в кабинет, пригласил к себе Завуча и спросил:

    – Он что, специально эту больную уговорил написать письмо в министерство?

    – Этот выскочка может, – не замедлила подтвердить та предположение Шефа.

    И ехидно добавила:

    – Вроде как своими «изобретениями» удивить всех хочет.

    «Я ему покажу изобретения. Проучу хорошенько, чтобы не высовывался никогда», – решил Шеф, отпуская свою верноподданную, соглашавшуюся всегда и со всем, что бы ей не говорили.

    Доктор не знал об этом разговоре, но последствия «благодарности» не заставили себя долго ждать. Ибо на следующий день по пути в отделение услышал на лестнице женские голоса, доносившиеся с верхней площадки:

    – И что, действительно, никто не мог эту больную вылечить?

    – Ну это он явно сам ее уговорил так написать. Популярность себе зарабатывает. Шеф так и сказал, что слишком выпячивается. Недаром многие терпеть его не могут...

    При внезапном появлении Доктора разговор смолк, и он увидел перед собой Надомницу, которая, видимо, и пересказывала последние сплетни невесть откуда взявшейся Падловне – бывшей «хозяйке» астматического отделения. В свою бытность заведующей она так достала всех медсестер, что они и придумали ей это прозвище, изменив ее отчество всего на одну букву. Но эта буква точь-в-точь определила ее натуру, ибо подлее ее не было человека не только в отделении и корпусе, а может, и во всей больнице. К счастью для Доктора, когда он пришел туда работать, Падловны уже не было. На ее место назначили энергичного и делового Заведующего, который не только навел там полный порядок, но и сделал отделение одним из лучших в больнице. За что и заслужил благосклонность Шефа. Благодаря ему Доктор быстро освоился на новом месте, набрался опыта, освоил функциональные исследования и, начав заниматься научной работой, так и остался там до конца ординатуры. Заведующий стал для него не только коллегой по работе, но, можно сказать, и другом, с которым он часто обсуждал свои идеи и планы. А что до Падловны, то Доктор об особе этой даже и не вспоминал, поскольку встречался с ней лишь пару раз еще ординатором, когда попадал на дежурство в ее отделение. Но она его не забыла:

    – Какие люди, – с неприкрытой насмешкой начала она, – работают теперь в МОЕМ отделении! – Прославленные на уровне министерства. Может, скоро и вся страна о вас узнает?

    – Положим, хоть и прославился, но не в вашем отделении, – хмуро огрызнулся Доктор, добавив для ясности:

    – Теперь, насколько мне известно, здесь другой заведующий.

    – Ну, думаю, это временно, я ведь скоро возвращаюсь насовсем. Муж мой (гордо подчеркнула она МОЙ) получил повышение в МИДе.

    (Здесь следует пояснить, что муж Падловны служил то ли в Камбодже, то ли еще где-то в Азии каким-то советником, чем она необычайно гордилась).

    – Вот и поработаем с вами вместе.

    – Посмотрим, – так же хмуро отреагировал Доктор и тут же поспешил в приемную к Секретарю, решив незамедлительно узнать у нее последние кафедральные новости...

    Разговор с Секретарем его сильно обеспокоил, так как обещание Падловны вернуться на заведование реально подтверждалось. Секретарь во всех подробностях описала, как Шеф на пороге своего кабинета ее любезно встретил, приветствуя «дорогую гостью». А Завуч, имевшая привычку в этот час просиживать в приемной, даже заключила Падловну в объятия и тоже проследовала вслед за ней в кабинет. Потом подали чай, и они около часа что-то обсуждали. Ну, а под конец Шеф вызвал к себе Стукача и Парторга и вот тогда-то Секретарь и услышала обрывок разговора, когда Шеф, провожая Падловну из кабинета, заверил:

    – Не волнуйтесь, к вашему возвращению его уже здесь не будет. Мне тут уже многие советовали с ним разобраться.

    И кивнул головой в сторону Стукача и Парторга. Ну, а те, в свою очередь, послушно закивали в ответ.

    – Похоже, место это придется твоему другу освободить, тут явно подкоп под него готовится, – подвела итог Секретарь. – Хорошо бы его предупредить обо всем.

    Доктор тут же поспешил к Заведующему, но того не оказалось на месте – кабинет был на замке. Тогда поспрашивал у медсестер и выяснил, что тот накануне взял причитавшиеся ему отгулы.

    «Может, завтра все успею рассказать», – решил Доктор, подумав, что приехать в отделение нужно будет с утра пораньше.

    Но накануне поздно лег спать и назавтра еле-еле успел прибежать к началу утренней конференции. А когда она началась, то понял, что опоздал...

    Глава 22. Травля

    Конференция в это утро почему-то началась не с докладов дежуривших врачей, а с выступления Шефа, который, выйдя к трибуне, начал с того, что раз в стране идет перестройка, то она должна начаться и в клинике. И в первую очередь, с наведения полного порядка. Какой порядок он имел в виду, Доктор так и не понял, ибо речь Шефа больше напоминала знаменитые апрельские тезисы Вождя революции: одни сплошные лозунги. Но вот заключительная часть его выступления ошеломила не только Доктора:

    – Думаю, трудовой коллектив нужно поставить в известность, что в отношении Заведующего следственные органы начали проверку и в ближайшее время он может быть привлечен к ответственности за взятки и поборы с больных.

    «Так вот как он решил с ним разобраться, сволочь! – мысленно возмутился Доктор. – Чтобы для Падловны место освободить...»

    И тут же поймал себя на мысли, что никогда еще не думал и не говорил о Шефе в таких выражениях. Ведь еще в армии привык к формальному почитанию вышестоящих чинов, хотя среди них действительно встречались настоящие сволочи. Зал же вообще ошеломленно замолк, и обычные перешептывания, как это всегда бывает, вмиг прекратились. Образно выражаясь (как любят писатели), в зале воцарилась мертвая тишина. Но через секунду она вмиг сменилась разноголосым гомоном:

    – Не может быть!

    – Давно пора...

    – Как же так, ведь его считали одним из лучших среди всех отделений...

    – Допрыгался...

    – Давно пора с этим разобраться! – тявкнул со своего места Стукач, преданно глядя на оратора.

    «Вот ведь, гаденыш! Наверняка, по указке Шефа вылез, – мысленно прокомментировал Доктор. – Ну, а где же Заведующий? У него что отгул на два дня? Странно, что его нет с утра на месте».

    Но так оно и оказалось: все было заранее спланировано на дни, когда Заведующий взял два дня отгула, чтобы решить какие-то свои личные проблемы. Ну, а после этого он так и не появился на работе по «совету» из администрации больницы, «порекомендовавшей» ему некоторое время переждать. К тому же других вариантов у него и не было. Не станешь же объяснять каждому встречному, что произошло какое-то недоразумение, и что вот-вот все разъяснится. Но благополучно переждать не получилось, а наоборот, вышло еще хуже...

    По всей клинике поползли самые разные слухи и сплетни. И как это обычно бывает, переходя по цепочке от одного уха к другому, они тут же оборачивались обвинениями. Так что буквально за пару дней уважаемый всеми человек превратился в изгоя, на которого навесили, как говорится, «всех собак». Тут же нашлись и «очевидцы», уверявшие, что чуть ли не сами готовы свидетельствовать обо всем. Одни рассказывали про деньги, которые Заведующий брал за госпитализацию с больных «со стороны», другие – про поборы с родственников в виде коньяков, икры и прочих деликатесов. Нашлись и вообще «гниды» (как говорил Шариков), с наглым видом заявлявшие, что ни одна капельница в отделении не ставилась бесплатно. А в качестве доказательства приводили «убийственный» факт: жена Заведующего работала медсестрой процедурного кабинета, где все капельницы и готовились. В общем, «разоблачили» этакий преступный семейный подряд. Ужаснее всего было то, что эти негодяи смогли убедить если не всех, то очень многих сотрудников терапевтического корпуса.

    К тому же кто-то настучал про якобы «незаконную схему госпитализации» больных из других районов Москвы, приведя в качестве примера жену Стоматолога. И хотя направление для нее было выписано вполне официально как приезжей родственнице, было совершенно ясно, что «копать» под Заведующего начали серьезно.

    А когда через пару дней Шеф так же, на утренней конференции, объявил, что против Заведующего уже возбудили уголовное дело и его вот-вот посадят, всколыхнулась новая волна пересудов. Доктор искренне переживал за своего коллегу, но понимал, что сделать ничего нельзя. Приговор был вынесен заранее.

    Особенно старалась Завуч, лицемерно причитая, какой это позор для кафедры и клиники, и при каждом удобном случае прилюдно поливала Заведующего грязью.

    – Как же раньше никто этого замечал: то рубашки каждый день у него новые, то жене шубу купил. На одну зарплату так не живут, – услышал Доктор знакомый голос, подходя как-то раз к приемной у кабинета Шефа.

    Зайдя внутрь, он демонстративно хлопнул дверью и тут же увидел Завуча в компании «единомышленников» – Стукача, Парторга и Надомницы, с удивлением уставившихся на него. Нисколько не скрывая того, что слышал разговор, иронически улыбнулся и ехидно поинтересовался у Завуча:

    – Следствие ведут знатоки? (Был такой сериал на советском телевидении). Что, уже все рубашки его пересчитали или деньги, которые он за них заплатил? Может, и за меня теперь возьметесь? Я вот перстни каждый день разные ношу. Не хотите в органы заявить?

    – Еще и твой черед настанет, – грубо и злобно огрызнулась та, отвечая на его вызов.

    – Посмотрим, чей раньше, – парировал Доктор, – мне-то до пенсии еще далеко...

    Завуч, оскорбленная в лучших чувствах, чуть не задохнулась от такого нахальства и тут же побежала жаловаться Шефу. Хотя и понимала, что Доктору теперь бояться нечего: больше тех гадостей, что она ему наделала, уже не сделать. Да и самого Доктора ее регулярное тявканье давно не тревожило: ведь она отвечала лишь за работу с ординаторами, не имея к аспирантам никакого отношения. Хотя, как говорят в народе, не стоит дразнить старую собаку – ведь даже она может укусить. Наверное, не нужно было с ней так себя вести, но Доктор просто не мог промолчать, если сталкивался с несправедливостью и подлостью, даже когда это лично его не касалось. За что часто и получал: в училище – синяки в драках за эту самую справедливость, ну, а позже – в академии – более серьезные неприятности.

    Помнится, в армии, узнав, что старшина-каптерщик при обмене обмундирования вместо новых сапог выдает бэушные (из ремонта), прилюдно назвал его «форменной сволочью». Начальство старшине лишь поставило на вид, а Доктору за неуставные отношения впаяло десять суток ареста. Не пеняя на судьбу, он стоически отсидел этот срок на гарнизонной гауптвахте. Но зато впоследствии узнал, что «срок свой мотал» (как говорят зэки) в той самой камере, где несколько месяцев после ареста держали главного НКВДэшника, пересажавшего полстраны в лагеря. Гарнизонная тюрьма стояла на крутом берегу реки, и верные «сталинские соколики», пытаясь освободить своего главаря, решили сделать под его камеру подкоп. И докопались! Но ошиблись, и вместо камеры попали в караулку, где их благополучно и повязала охрана. А то ведь как знать: может, и история страны пошла бы по-другому. Тут я что-то опять отвлекся с очередной байкой, так что вернемся к истории с Заведующим...

    Будучи другом Заведующего и часто бывая в гостях у него дома, Доктор видел, как скромно жила его большая семья в потрепанной временем хрущевской двушке. И оттого ни на минуту не сомневался, что все обвинения в его адрес – обычная клевета. Что до подарков от больных, то, конечно, мало кто устоит от бутылки коньяка или коробки конфет, которыми в предпраздничные дни были заставлены столы в ординаторской. Хотя сам Доктор от этих подношений всегда отказывался. Если же «благодарные родственники» очень уж настаивали, он, чтобы их не обидеть, предлагал:

    – Знаете что, отнесите все это медсестрам на пост, все-таки они вашу благодарность заслужили больше...

    Что же касается денег и поборов, процветающих в нынешнее время, такового в те годы и в помине не было, ибо врачи тогда были совсем другими. Им и в голову не приходило беззастенчиво (как это практикуется сейчас) вымогать что-нибудь за свою работу. Ведь у большинства людей, работавших в советской медицине, слово «совесть» было не просто существительным из русского языка. Ну, тут я что-то опять отвлекся...

    И все же Доктор был уверен, что повод для начала травли в отношении Заведующего какой-то был. Поэтому и решил узнать, из какой это мухи раздули целого слона. Но как это сделать? Не спросишь же Шефа прямо, за что он топчет ногами «образцового заведующего отделением», именно так представив его Ученому совету на защите диссертации. Ситуацию прояснила жена Заведующего, рассказав, с чего это все началось: с бутылки коньяка, принятой от «благодарной» больной. Которая вмиг перестала быть благодарной, когда речь зашла о преждевременной (как она считала) выписке ее домой в «нестабильном состоянии». Недолго думая, она накатала на него жалобу главному врачу, не забыв написать и про свое подношение.

    И хотя это «разоблачение» можно было без последствий просто выбросить в корзину, Заведующего припугнули этим заявлением, милицейским расследованием и крупными неприятностями в ближайшее время. Не зная законов, да и будучи трусоватым от природы, он тут же поверил, что из-за этой говенной бумажки его могут посадить. Поэтому в итоге и написал заявление «по собственному желанию». Да и что ему оставалось делать, если начальство твердо решило от него избавиться.

    Но в благодарность за понятливость и послушание Шеф пристроил его «на должность» в другую клинику на окраине Москвы, где он прозябает и по сей день. И хотя Доктор с ним больше не встречался, эту историю о подлости Шефа и его кафедральных холуев запомнил навсегда. Правда, не подозревая, что вскоре ожидает его самого. Но об этом читатель узнает из следующей книги – «Записки пульмонолога».

    Глава 23. Помощница

    Надежды на то, что Шеф оставит его в покое, не сбылись: тот продолжал «прессовать» Доктора при каждом удобном случае. То, видите ли, исследования его выглядят неубедительными и не могут быть нигде опубликованы, то вдруг оказывается, что работа с больными у него хромает. Масла в огонь неизменно подливала Надомница с «единомышленниками», которых с той поры у нее заметно прибавилось. Язвительно подзуживала Доктора при каждом удобном случае, что, мол, вся его работа – никчемная трата времени. Типичная лженаука, вроде алхимии. А уж на аспирантских субботах своими тупыми замечаниями вообще доводила его до состояния полного бешенства. Так что однажды, в ответ на ее очередной комментарий, что «... от перехода электронов из одного энергетического состояния в другое у нее вообще все в голове перепуталось», он не выдержал и ехидно заметил:

    – Каждой голове свое наказание!

    Присутствующие в конференц-зале отреагировали по-разному: одни развеселились, другие насторожились, ожидая реакции Шефа. Ну, а тот, не поняв сразу, о чем идет речь, спросил с недоумением в голосе:

    – Причем тут голова?

    Те, кто вначале пытались скрывать смех, после слов Шефа снова зашлись в приступе веселья, а самые преданные холуи – Стукач, Завуч и прочие – скорчили возмущенные рожи. Сама же Надомница, злобно зыркнула в сторону Доктора, и увидев, как он ей еще и подмигнул, едва не лопнула от бешенства. И с тех пор всегда проходила мимо со скукоженным от злости лицом, делая вид, что его не замечает. Но Доктора это вообще не волновало. У него была другая забота: как быстрее обучить Помощницу, которую Шеф прислал ему «на стажировку».

    Помощница познакомилась с Шефом на научной конференции, где он произвел на нее неизгладимое впечатление своим выступлением, так выгодно отличавшим его от косноязычных коллег. И поэтому, когда ее, как самую молодую преподавательницу, откомандировали в Москву на курсы повышения квалификации, она в первую очередь наметила визит на кафедру Шефа. Как к самому передовому и прославленному в этой области профессору. Который к тому же не скупился и на комплименты. Помнится, в перерыве между докладами, обсуждая с Шефом вопрос, а какую тему для диссертации ей стоило бы наметить, в ответ неожиданно услышала:

    – Подумаем. Главное, чтобы занятия наукой не отразились на вашей очаровательной внешности!

    Совершенно понятно, какой выбор сделает любая женщина после такого заявления. Так что, прибыв в столицу и быстренько оформив в институте все документы, она прямо с утра помчалась на кафедру обаявшего ее Шефа. Ну а там, даже не дождавшись окончания утренней конференции, заранее заняла очередь под дверью его кабинета. Когда Шеф появился, улыбнулся и вежливо поздоровался, она обрадовалась, что ее не забыли. Но уже в кабинете на всякий случай решила напомнить и о себе, и о том бывшем разговоре по выбору перспективной диссертационной темы.

    Особо долго не раздумывая, Шеф предложил:

    – Один наш аспирант занимается очень интересными исследованиями, думаю, что аналогичную тему можно будет разрабатывать и на вашей кафедре...

    И прямиком отправил ее к Доктору, добавив на прощание:

    – Будете у него помощницей, пока не освоите его методику и всему не научитесь.

    Ничего не подозревая, радостная от того, что наконец определилась с диссертационной темой, она появилась у Доктора, даже не предполагая, что ее ждет впереди. Но когда узнала, что ей предстоит заниматься исследованием мокроты легочников, содрогнулась от ужаса, представив, как выглядит эта зеленая и вонючая слизь. Ей тут же захотелось убежать от этого совсем необаятельного и лысеющего типчика в кое-как отглаженном халате обратно к Шефу – красавчику, напомнившему ей и ростом, и статью, и шевелюрой испанского монарха. Сдаться его милости и просить более благородного и безвредного занятия. Ну не могла же она – первая из институтских красавиц, с дивным макияжем и безупречным маникюром – предаться столь низменному занятию. Достойному лишь зачуханной девицы со спутанными патлами, без признаков косметики на лице и заусенцами вокруг ногтей от частого мытья рук – обычного женского типажа терапевтических отделений. Каковых в клинике Шефа, как она смогла заметить, обойдя все ординаторские, было предостаточно.

    Но поговорив с Доктором не более получаса, она неожиданно для себя, еще и не начав эту работу, вдохновилась так же сильно, как в юности. Когда зачитывалась книгами Джой Адамсон, воображая себя такой же бесстрашной защитницей диких зверей. И мечтала, закончив школу, стать биологом или ветеринарным врачом, чтобы посвятить всю свою дальнейшую жизнь братьям нашим меньшим. Но прагматичные родители настояли на другом, рассудив, что от больных людей выгоды будет гораздо больше. По их совету она и поступила в медицинский институт. Правда, продолжала всю жизнь подбирать и лечить бездомных кошек и собак...

    Не меньшее впечатление, чем книги о тиграх и леопардах, произвел на нее и рассказ Доктора о своих исследованиях. Она даже не представляла себе, что о таком, казалось бы, отвратительном предмете – астматических плевках, можно узнать столько интересного и невероятного. Так что спустя некоторое время ей уже казалось, что о другой работе она и не помышляла. Да и сам Доктор уже не казался ей таким противным. Перевернуть астматический мир! Это, несомненно, стоило даже маникюра...

    Который, кстати, и не пострадал, ибо уже дня через три она, как «королева шантеклера» (как прозвали ее больные), в хирургических перчатках, накрахмаленном халате и колпаке, с непременным макияжем на лице гордо ходила из палаты в палату, составляя флаконы с соплями на блестевший в ее руках поднос. «Картина маслом» – так бы охарактеризовал ее появление герой известного сериала. И был бы прав, ибо выглядела она такой же очаровательной, как девушка с подносом на одноименной картине Филиппа Мерсье, ну разве только более веселой и современной...

    Правда, быть помощницей Доктора оказалось непросто. Как это всегда бывает при обучении чему-то новому, ошибки неизбежны. И неудивительно, что она периодически делала что-то не так или даже вообще все портила. Ну а Доктор, не отличавшийся особым терпением и деликатностью, начинал ей долго и раздраженно выговаривать. А однажды, когда она испортила недельный запас реактивов, предназначенный для работы, разъярившись не на шутку, возопил:

    – И что же ты, кикимора такая, натворила?

    Правда, тут же опомнился и стал оправдываться:

    – Извини, это я нечаянно, от злости. К тому же кикиморы бывают не только страшными, но даже, наоборот, прелестными, веселыми и умными. Хотя и проказливыми, такими, как ты...

    Думаю, любая женщина согласилась бы выглядеть всегда прелестной и к тому же умной, пусть даже и кикиморой. Понятно, что она его тут же простила, признав, что виновата сама. Правда, надо сказать, что не всегда дело кончалось миром. Ведь она, хоть и терпела вопли и ругань Доктора на все, что делала неправильно, бывало не на шутку обижалась. А иногда начинала в ответ переругиваться с ним. Но в итоге они всегда мирились. К тому же она быстро поняла, что Доктор, как известный герой, повторявший, «что он старый солдат», просто «не знает слов любви». И на самом деле вовсе не грубиян и невежа, каким мог показаться вначале, а обычный продукт «трудного военного детства» – семилетнего пребывания в суворовском училище, где галантности особо не обучали...

    Ну, а Доктор с той поры стал ласково называть ее Кикой. Но чаще Кисой. Потому что ему – новому наставнику и его «сопливому» делу – она стала верна так же, как Киса Воробьянинов Остапу (надеюсь, все эту историю знают). Так что через некоторое время они стали неразлучны, и все время ее непродолжительных командировок на кафедру Шефа проводили вместе. И, разумеется, встречались не только на кафедре. Поэтому неудивительно, что вскоре она стала его женой. Но это, как говорят, уже другая история, и о ней я расскажу в следующей книге. А в этой позабавлю читателя историей о Рыцаре и Прекрасной Даме, которую рассказала Доктору его верная Помощница...

    Глава 24. Рыцарь и Прекрасная Дама

    История эта случилась в провинциальном городке на одной из научных конференций. Как все произошло, читатель узнает из дальнейшего рассказа. Но прежде надо сказать, что настоящие или воображаемые прекрасные дамы, вроде Дульсинеи Тобосской, встречаются только в старинных романах. Современные красавицы ими могут казаться лишь только до момента, пока не откроют рта для интервью или не представят поклонникам свою «обнажёнку» в Фейсбуке или Инстаграмме. Тут же сразу станет ясно, что прекрасная дама – такой же вымерший вид, как мамонты или динозавры.

    Рыцари, правда, вымерли не все – ведь чтобы ими быть, особых талантов не нужно. Достаточно своих дам оберегать от толпы, дарить им цветы, при случае поддерживать под локоток, ну и вообще, соблюдать приличные манеры. А если к тому же не быть косноязычным, пользуясь нынешним лексиконом, с его оборотами – «типа», «короче», «круто», «нештяк», «чувак» (или «чувиха» – в зависимости от обстоятельств), а обладать обольстительным красноречием, то тогда уж точно можно считаться настоящим кабальеро.

    В отличие от современных кавалеров, Шеф жаргонных словечек не употреблял, да, наверное, и не знал. Поэтому всегда выражался витиевато и красиво, так что выглядел авантажно, не хуже каких-нибудь римских патрициев или греческих философов. Хотя трудно себе представить, как это можно, читая занудный научный доклад типа «Экстракорпоральная коррекция функции иммунокомпетентных клеток при неспецифических процессах в респираторной системе», казаться Плинием или Сократом. От такого словоблудия не только ум за разум зайдет, но и вообще начнет ненароком язык заплетаться. Но это представляло трудности лишь для заурядных личностей. Шеф же, как личность незаурядная, умудрялся не только все это гладко проговаривать, но и по ходу цитировать классиков даже там, где им, вроде бы, совсем и не место. И прямо с трибуны, трагически вздымая руки, обратиться к залу, вставив в свою мудреную речь что-нибудь этакое, пафосное:

    «Какой же путь иммунного ответа здесь выбирает лимфоцит? Научная загадка!»

    А в конце, перед тем как сорвать шквал аплодисментов, непременно добавить:

    «To be or not to be? ... Вот в чем вопрос!»

    На большинство ученых дам, особенно утонченных, эта смесь «французского с нижегородским» оказывала неотразимое действие, как песни какого-нибудь менестреля. Даже, можно сказать, околдовывала...

    Правда, на том научном слёте, где все произошло, дам было не так уж и много. Но все же надо было так случиться, что на одну из них и обратил свое внимание Шеф. Стоя на трибуне, но еще не начав выступления, он вдруг увидел, как она, забежав в последнюю минуту в зал, испуганно озирается у первого ряда в поисках свободного места. Которых, кстати, уже и не осталось. Ведь на выступлениях кремлевского «генерала» от медицины всегда был аншлаг: кафедральные старались выслужиться, или, по крайней мере, не получить втык за отсутствие на важном научном мероприятии. Провинциалам, особенно молодым, было интересно увидеть московскую знаменитость, имя которой было давно у всех на слуху. Ну, а их руководителям – вечно озабоченной профессуре – понять, в какую сторону подул свежий научный ветерок. Поэтому они внимательно слушали, во все вникали и сидели тихо. В отличие от экзальтированных особ, которые по любому поводу выражали свой восторг бурными аплодисментами, даже если ничего и не понимали. Уж больно впечатляюще действовало на них красноречие Шефа...

    «Хорошо излагает, собака... Учитесь!» – так оценил бы его выступление и сам Остап Сулейман Берта Мария Бендер-Бей, сын турецкоподданного и, конечно, был бы совершенно прав. Ибо такого энтузиазма слушательниц после драматического «to be or not to be» не вызывал даже сэр Лоуренс Оливье на подмостках британских театров... Но вернемся к нашей Прекрасной Даме.

    Кем она была, Помощница так и не рассказала. Может, это была она сама, а может, и какая-то другая особа. История, как говорится, об этом умалчивает. Да это особенно и не важно. Важно то, что она была настоящей дамой, способной оценить благородный поступок своего рыцаря. Ибо как еще можно было назвать Шефа, величественно сошедшего со сцены в руке со стулом и благородно предложив ей занять место в центральном проходе между рядами...

    И дальнейшие полчаса, слушая яркую и образную речь, так отличавшую его от большинства косноязычных коллег, она все больше и больше проникалась к докладчику неземным чувством обожания. Которое стало нестерпимым после короткой беседы в перерыве, когда она робко подошла к нему с вопросом о перспективности своей научной работы, что, кстати, делают многие провинциалы и провинциалки, пытаясь заручиться поддержкой влиятельного лица для успешной защиты своих нетленных трудов. И хотя Шеф обворожительно улыбался и двум другим дамам, стоявшим рядом с ней в одном ряду будущих соискательниц и соискателей, она романтически вообразила, что он улыбается именно ей. И, конечно, не подозревала, что быть галантным в присутствии симпатичных особ женского пола, но при этом соблюдать дистанцию – было обычным состоянием Шефа, прозванного в его родном Кремлевском Управлении еще и «дамским угодником»...

    Непродолжительный разговор, вежливое одобрение и мимолетное, ни к чему не обязывающее «обещание» посодействовать ей в дальнейшей работе над диссертацией Шеф минут через пять уже и не помнил. Сколько таких обещаний он пораздавал за свою карьеру? Всех и не сосчитать! И то, что вскоре обо всем забыл, было вполне естественным для его натуры. Но не для Прекрасной Дамы, которая не забыла ни о чем. Поэтому и стала после этой короткой беседы с неподдельным восхищением и обожанием взирать на своего научного Рыцаря и повсюду следовать за своим кумиром. Так что с этого момента ее можно было считать скорее верным оруженосцем Санчо Пансой, а вовсе не прекрасной Дульсинеей Тобосской...

    Окружающие это быстро заметили и, как обычно бывает, стали судачить между собой, как это, у такого верного мужа, каким для всех представлялся Шеф, вдруг появилась симпатичная спутница. Естественно, обсуждать этот вопрос ни с ним лично, ни даже просто при его приближении не осмеливались. И только верный ПортфелЕ, регулярно таскавший за Шефом его папки и портфель на все важные мероприятия, деликатно поинтересовался, что это за прекрасная незнакомка преследует его по пятам. Заметив ненароком, что общество чрезмерно навязчивой соискательницы может немножко запятнать его репутацию...

    Тут Шеф не на шутку встревожился и в последний день конференции, после заключительного напутствия ученым всех мастей и рангов, скрылся в неизвестном направлении. Все присутствующие, также как и Прекрасная Дама, не придали этому особого значения, полагая, что тот торопится в гостиницу собрать свои пожитки, чтобы не опоздать на скорый поезд в Москву. Где без него, конечно же, не могли обойтись высокопоставленные кремлевские особы. Ну, а поскольку все остальные участники отбывали к местам своего обитания лишь на следующий день, то им полагалась еще и культурная программа с экскурсией по симпатичному провинциальному городку и вечерним фуршетом, организованным расторопной администрацией. Куда все и отправились организованной гомонящей толпой...

    Все, за исключением Прекрасной Дамы, которая, не задерживаясь нигде ни на секунду, помчалась в ближайший цветочный магазин, чтобы забрать там заказанный заранее миленький букетик из роз. Представляя, как будет рад этому незначительному знаку внимания ее кумир, забытый неблагодарной научной массой, польстившейся на буфет с дармовой выпивкой. И по дороге на вокзал все представляла, как они вдвоем до самого отправления поезда будут говорить, говорить и говорить... Обсуждая самые важные и интересные научные предметы. И как жестоко ошиблась!

    Потому как, пробежав несколько раз весь перрон вдоль стоящего поезда, Шефа она так и не встретила. Тогда, вычислив все купейные вагоны (не будет же Рыцарь ютиться в плацкартном!), она стала пробегать от одного окна к другому в надежде увидеть его изнутри. Стоящие на перроне люди с изумлением пялились на то, как Прекрасная Дама с букетом и отчаявшимся лицом минут эдак пятнадцать стучала в одно окно, что-то там внимательно рассматривала, а затем кидалась к другому. Но еще с большим изумлением уставились вдруг они на мужчину профессорского вида – в костюме и галстуке – вприпрыжку бежавшего по перрону вдоль поезда, но только не с букетом, а с двумя чемоданами в руках. Это и был уже упомянутый ПортфелЕ, уезжавший в Москву вместе с Шефом и тащивший и свой, и его багаж. До отхода поезда оставалось уже не более минуты. Но он-то знал, куда бежать. Ведь билет у него был в одно купе вместе с Шефом...

    Она как-то сразу это поняла женской интуицией – тем самым умением разобраться в происходящем, не подключая лишних логических рассуждений. И бросившись вслед за ним, поразилась тому, что даже угадала, в какое купе он зайдет (на самом деле все другие, которые она уже просмотрела, были заполнены). Подбежала к вагону, приникла к стеклу, за которым мелькнула тень преданного носильщика барской клади, но вначале увидела в купе лишь анфас ПортфелЕ да профиль умирающего от смеха брюнета кавказской наружности. Это Дагестанец – приятель Доктора – жестами предлагал Шефу спуститься вниз из своего укрытия – с багажной полки, где он так малодушно спрятался от Прекрасной Дамы, еще издалека заметив и её, и букет...

    Поезд тронулся, и последнее, что она с недоумением отметила – помятую сорочку, съехавший набок галстук и всклокоченные волосы своего кумира, в раскоряку слезавшего сверху.

    «Как с таким ростом непросто...», – разочарованно подумала Прекрасная Дама, выбрасывая ненужный теперь букетик в ближайшую урну.

    В то время как Шеф, «оправив перышки», вальяжно расположился у окна, обозревая проплывающие мимо пейзажи и радуясь тому, что нашел выход из затруднительного положения...

    Остается только добавить, что других женщин, кроме собственной жены, Шеф не просто сторонился, а панически боялся. И если ему доводилось оказаться в присутствии молодой особы, он чувствовал себя нерешительно и ужасно неловко. Поэтому всегда старался соблюсти безопасную, с его точки зрения, дистанцию. К тому же еще со студенческих лет ему часто вспоминалась и никак не забывалась история, произошедшая в сталинские времена с известным кремлевским консультантом (а впоследствии – «врачом-вредителем»), обвиненным в домогательстве к пациентке. И не просто в домогательстве, а в форменном садизме. И, вправду, ведь только садист мог сладострастно исследовать женскую грудь зубами вместо стетоскопа. Ведь, как писала советская пресса, «...в припадке «бешеной страсти, вместо оказания больной необходимой врачебной помощи, этот садист искусал ей грудь и нанес этим тяжелую физическую и моральную травму». Ну, а поскольку для многих врачей нет большего удовольствия, чем публично вывалять в дерьме собственного коллегу, советская врачебная и научная общественность вынесла свой суровый приговор этому «преступнику»...

    Много лет спустя профессора реабилитировали, выяснив в конце концов и личность покусанной – штатного сотрудника – провокатора НКВД, но только вот справедливость, как это обычно и бывает, восторжествовала слишком поздно – он к тому времени давно умер. Но Шеф резонно считал, что дыма без огня не бывает. Ведь профессор тот, как говорили, несмотря на свое положение и должность, был всегда окружен симпатичными ординаторшами.

    «За это и поплатился», – такой вывод из этой истории сделал он давным-давно, завязав, как говорят, на память узелок. Ибо учиться, в отличие от большинства людей, Шеф предпочитал только на чужих ошибках. Думаю, больше здесь добавить нечего. А лучше перейти к следующей главе с очередным рассказом о Докторе...

    Глава 25. Заграница нам поможет

    Неприятности, наступавшие одна за другой во время «черной полосы», перестали преследовать Доктора лишь к Новому году. Наступило затишье.

    «Душевное спокойствие как новогодний подарок Деда Мороза», – порадовался он наступившей передышке.

    И все время не переставал с тревогой ожидать новых проблем. Но, похоже, их больше не предвиделось. Шеф как будто потерял к нему всякий интерес. Тут же, как по команде, притихли и все кафедральные холуи, оставив его в покое и демонстративно игнорируя сам факт его существования. Словно он снова оказался в прошлом, когда его – ординатора первого года – никто в клинике не знал и не замечал. Правда, теперь его это совсем не огорчало, а наоборот, радовало. Ведь после шести месяцев волнений, переживаний и тревог наступило время спокойствия. Которое вскоре закончилось на одной из январских аспирантских суббот.

    Когда Шеф объявил, что у него и его однокашников – коллег-аспирантов – заканчивается последний – третий – год обучения. Так что пора всем им вплотную заниматься предстоящей защитой. А раз так, то в оставшиеся шесть месяцев аспирантуры им предоставляется «творческий» отпуск для написания диссертации. Доктор ужасно обрадовался этому известию: еще бы, целых шесть месяцев не видеть постылых физиономий Парторга, Завуча, Стукача и остальных кафедральных холуев, так отравлявших его существование.

    «Отключить домашний телефон, выспаться наконец всласть, пока, как говорят, морда не опухнет. Ну, а диссертация фактически уже давно готова – скомпоновать все свои статьи в один том да написать литературный обзор. Дел всего на пару месяцев. В остальное время можно и с Напарником поработать – ведь деньги имеют свойство быстро исчезать. Особенно когда не экономишь...» – начал сроить планы Доктор, услышав эту новость.

    Мечты, мечты... Они тут же закончились, когда Шеф объявил, что персонально ему, помимо диссертации, предстоит подготовить по проведенным исследованиям доклад и выступить с ним на международном симпозиуме, который состоится через два месяца в Москве.

    – Посмотрим, что скажут представители фармацевтической компании о вашей научной работе. Они и оценят ее. Надеюсь, вы оправдаете доверие, представляя кафедру на таком важном мероприятии.

    Доктор понуро кивнул головой, добавив:

    – Конечно... Постараюсь...

    И мысленно распрощался со своими мечтами отдохнуть и, не напрягаясь, подготовиться к кафедральной апробации диссертации. Но особо не расстроился, хотя недели две предстояло писать текст, еще столько же времени готовить иллюстрации и делать слайды. Да еще, как минимум две субботы потратить на «репетиции» предстоящего выступления перед Шефом. Что он обычно практиковал со всеми, кто готовил доклады к важным мероприятиям. А это мероприятие было особенно важным: всего пару лет назад немецкая компания выбросила на рынок новый отхаркивающий препарат (являющийся, кстати, и по сей день лидером мировых продаж), и работ по изучению его эффективности было не так уж и много. А исследований по применению его у астматиков не было опубликовано вообще ни одного. Так что появился шанс не только оказаться в первых рядах испытателей, но и первым опубликовать свои результаты. Что, конечно же, было бы большим плюсом для предстоящей защиты.

    Правда, показалось странным, что это вдруг Шеф отказался от доклада, а выставил вместо себя аспиранта, которого особо не жаловал, хотя сам никогда не упускал возможности покрасоваться на трибуне. Но после недолгих раздумий смекнул, что Шеф, особо не разбираясь в его работе, касавшейся непростых физико-химических исследований, предпочел не рисковать, чтобы не попасть впросак. Ведь ясно, что неудачный доклад «неоперившегося» ученого – аспиранта – вскоре все забудут, особенно если его не публиковать. Зато в случае успеха и публикации имя руководителя будет стоять на первом месте в списке авторов от кафедры, на которой эти исследования проводились. Ну, а лично для него всегда найдется «почетная» третья позиция после Шефа и Доцента. И хотя это огорчало, все равно вырисовывалась неплохая перспектива.

    «Заграница нам поможет», – подытожил Доктор свои размышления, вспомнив гражданина О. Бендера.

    И начал тут же обдумывать, с чего лучше начать работу над предстоящим докладом...

    Симпозиум собрался представительный: на нем присутствовали не только сотрудники фирмы, разработавшие этот препарат, но и ученые, первыми начавшие его испытания в Германии – на родине изобретения. В программе доклад Доктора стоял четвертым в списке. И выступившие до него трое ораторов, похоже, не произвели на фирмачей особого впечатления. В этом не было ничего удивительного: хотя они все, как один, дружно нахваливали очередные «пилюли», ничего нового рассказать о них так и не смогли. За исключением того, как хорошо это «чудодейственное» средство помогает легочникам и улучшает у них откашливание. Ну а самым главным «доказательством» служило то, что вместо восьми таблеток старого лекарства можно было давать всего две таблетки нового. Что, собственно, было ясно и так: дозировка новых таблеток превышала старую как раз в четыре раза...

    Все это предприимчивые немцы знали и без них. Так что байки про самочувствие испытуемых, количество истраченных таблеток, так же как и «обоснования» дозировок для легочников всех мастей не поразили никого из присутствовавших. Как и главный тезис о том, что все их клиенты-страдальцы выздоровели именно от этих таблеток, потому что кашлять они стали меньше на сколько-то там процентов...

    Откровенно говоря, фирмачей это не очень-то интересовало: главной целью для них, как и у любой другой компании, было «продавить» новое лекарство через Фармкомитет, чтобы как можно быстрее начать продажи. Ибо важнее всего для любой коммерции – это рост закупок, продаж и, в конечном итоге, прибыли. Для этого и нужны им были восторженные отзывы участников, прокладывающих путь к принятию положительного решения Минздравом. Поэтому они одинаково радушно приветствовали каждого докладчика, несмотря на сквозящую через вежливые улыбки откровенную скуку...

    Ну, а выступления главного «генерала» от пульмонологии, чья кафедра являлась в те годы базой Фармкомитета, они ждали больше всего. Ведь окончательное заключение по клиническим испытаниям всех новых препаратов давал именно он. Как это было и на предыдущем симпозиуме, доклад к которому по какому-то мистическому совпадению тоже готовил Доктор, когда был еще ординатором. Правда, с подачи Доцента в авторы его так и не записали. Ибо всю сделанную работу она присвоила себе, представив месячный труд Доктора по проведенным испытаниям как свой личный вклад…

    После первых трех сообщений объявили небольшой перерыв на кофе, так что Доктор смог еще раз все спокойно проверить и мысленно «проговорить» свою речь. В результате остался вполне доволен и своим докладом, и тем, что внутренняя дрожь и сердцебиение (по-видимому, от избытка адреналина), продолжавшиеся больше часа, в конце концов прекратились. Окончательно успокоившись, он, как говорят, пришел в себя и без признаков волнения, а наоборот, с предвкушением чего-то хорошего в будущем бодро взошел на трибуну. К тому времени народу в зале прибавилось: не только фирмачи, но и все русские сотрудники их представительства в Москве прибыли к заключительной «генеральской» речи. И были явно разочарованы, увидев вместо своего благодетеля неизвестную никому личность, к тому же стоящую в списке авторов на третьем месте.

    Но Доктора особенно не смутил ни разочарованный вид сидевших в первом ряду слушателей, ни недоумение на их лицах. Ведь они и не догадывались, что перед ними будет выступать не обычный врач, а инженер-химик, разложивший всю «сопливую» проблему, как говорят, «по полочкам». Который к тому же переработал почти ведро этих самых соплей в лаборатории, а не просто разглядывал их через мутное стекло склянок, в которые их сплевывают. Да и доклад свой он не читал, как остальные, скорчившись на трибуне и вглядываясь в каждую строчку, а просто и понятно рассказал о своих исследованиях, позволивших выяснить механизмы действия нового препарата. Проиллюстрировав свой отчет редкими в те времена цветными слайдами, он поинтересовался, есть ли у кого вопросы. И удовлетворенно улыбнулся тишине и ошеломленным слушателям, сидевшим как школьники, которые наконец все поняли в сложной теореме. Доктор был очень доволен и собой, и произведенным на иностранцев впечатлением.

    И на то, что «заграница нам поможет», он надеялся не зря. Ведь и вправду говорится: все, что ни делается – все к лучшему. Хотя он и потратил больше месяца на подготовку доклада, это здорово ему пригодилось. Во-первых, как новая публикация, а во-вторых – как отдельная глава в диссертацию, которую он быстренько подготовил к кафедральной предзащите. Да и Шеф был доволен: впервые за все годы представители фирмы позвонили ему, расхвалив и доклад, и самого докладчика. К тому же настоятельно просили прислать печатный экземпляр, когда тот будет опубликован в уже запланированном сборнике.

    Да и Доктору было приятно, что Минздрав, организовавший это мероприятие, напечатает, наконец, доклад, где в числе авторов будет и его фамилия. А когда на фуршете для участников, организованном фирмой, один из иностранцев предложил опубликовать его работу в престижном медицинском журнале, стало приятно вдвойне. Особенно когда выяснилось, что тот является немецким куратором московского представительства фирмы...

    Правда, от этого предложения пришлось сразу же деликатно отказаться. Ведь в те времена для того, чтобы напечатать статью даже в отечественном журнале, следовало в обязательном порядке пройти бюрократическую экспертизу на отсутствие в ней государственных или коммерческих (патентных) секретов. Для этого нужно было заполнять специальные бланки, подписывать их на кафедре и в патентном отделе института, а затем утверждать у проректора по науке. И хотя это было хлопотно, особо много времени не занимало. Но если речь шла о публикации за рубежом, проволочек и излишней мороки было не избежать. Поэтому и пришлось долго объяснять фирмачу, что любая статья «на экспорт» к тому же должна пройти экспертизу на благонадежность в институте, Минздраве и Главлите. А на это может понадобиться не один месяц. И в ответ на его изумленный вопрос: «А что такое Главлит?», чтобы особо не грузить немца объяснениями, ответил:

    – Что-то типа КГБ...

    После упоминания этой конторы вопрос был немедленно закрыт. Конечно, Доктор с удовольствием принял бы такое заманчивое предложение, преодолев все бюрократические инстанции. Только вот без участия Шефа сделать это было невозможно. А стоять в списке авторов третьим в работе, заслуга которой принадлежала лишь ему одному, он не собирался. И как показали дальнейшие события, оказался совершенно прав...

    К счастью, Шеф об этом и не узнал, потому что приемы и фуршеты с алкоголем, как и вообще любые застолья, с некоторых пор не одобрял. Ведь застрельщик той самой перестройки – будущий Президент СССР – объявил непримиримую войну пьянству и алкоголизму. Так что Шефу, горячо одобрявшему все решения партии и правительства, пришлось даже стать членом Общества Трезвости, в спешке созданном такими же приспособленцами, как и он сам. Но, как оказалось впоследствии, все эти «малопьющие» недоумки – борцы за народное здоровье – истребили напрочь б;льшую часть виноградников и позакрывали почти все винно-водочные заводы. Что, в конечном итоге, привело к росту самогоноварения и дефициту сахара в стране. Такому, что несколькими годами позже пришлось распределять его среди жителей Москвы по карточкам. Как, впрочем, и водку. Ну, а в провинции этот дефицит вообще исчез с магазинных полок. Видно, не даром говорят: «заставь дурака Богу молиться, так он себе весь лоб разобьет!» Ну тут я что-то опять отвлекся, так что вернемся к нашему герою, которому в недалеком будущем предстояло самое важное событие – защита кандидатской диссертации...

    Глава 26. Достойна докторской...

    На последовавшей в ближайшую субботу аспирантской конференции всех неожиданно удивил сам Шеф. Как обычно, собрание аспирантов началось с сообщений сотрудников о проделанной за неделю работе. Доктор, который уже и думать забыл о прошедшем симпозиуме и докладе, стал, как всегда, рассказывать о своих исследованиях в лаборатории. И закончив свое короткое сообщение, в который раз заметил недобрые ухмылки Надомницы, сидевшей в окружении своих гнусных соратников в первом ряду. И было видно, что ее просто раздирало что-нибудь сказать.

    Ерзая на стуле от нетерпения и даже не дослушав комментариев Шефа до конца, эта паршивка решила в очередной раз «выступить» против Доктора и тявкнула со своего места:

    – Опять очередная бессмыслица...

    Вот тут-то она и получила: Шеф в ярости от того, что она посмела встрять, как говорят, «поперек батьки», грозно заметил:

    – Бессмыслицу я в последнее время слышу только от вас!

    Все от неожиданности притихли: никогда еще Шеф не затыкал Надомницу подобным образом. И вообще, никогда не ругал, а лишь благосклонно слушал. Но тут, похоже, у него в голове вплыло все: и нашептывания Парторга про ее частое отсутствие на работе, и прозвище – «аспирантка-надомница», и необходимость как-то пристраивать ее на должность ассистента, несмотря на отсутствие лишней ставки. И неожиданно вспомнив ее предпоследнее «выступление», иронически заметил:

    – У вас что, мысли перепутались? Как в прошлый раз – от перехода электронов в голове?

    Присутствующие замерли, боясь даже пошевелиться, а у Надомницы от неожиданности физиономия вытянулась будто резиновая, а губы аж затряслись от такого коварства. Да, уж Шеф умел, когда нужно, оскорбить, уязвить и задеть за живое любого человека, причем без особых церемоний и угрызений совести. Поэтому и добавил:

    – Наш аспирант представил отличный доклад на международном уровне. Исследованиями кафедры (тут Доктор мысленно ухмыльнулся: надо же, кафедры?!) интересуются за рубежом. А вы в последнее время вообще ничего дельного не предложили, а только склоки устраиваете!

    Физиономия Надомницы, оказавшейся в одной компании с приснопамятной Склочницей, приобрела такой же свекольно-бурый оттенок, а Доктор, поймав ее взгляд, злорадно усмехнулся. Правда, ему тут же пришла в голову мысль, что не нужно особо радоваться: стоит ему самому еще раз чем-то не угодить, Шеф снова подвергнет его публичной «порке» и унижению, как это было уже со многими. Достаточно вспомнить Отступника и Заведующего – бывших его любимцев, которых он публично втоптал в грязь и вынудил покинуть клинику.

    В последние месяцы Доктор часто раздумывал об этом, вспоминая не раз точные слова про «барский гнев и барскую любовь». Ведь если Шефа и можно было с кем-то сравнить, то именно с барином, вступившим по кремлевской протекции во владение кафедрой с двумя десятками подневольных холопов в придачу. С которыми он, как помещик со своими крепостными, делал все, что хотел. И мог заставить любого делать первое, что взбредет ему в голову...

    Мысли материализовались буквально через день: он оказался свидетелем «барского» самоуправства Шефа, который в отсутствие заболевшей уборщицы вызвал Завуча и заставил ее убирать свой кабинет с приемной, а заодно и весь этаж. И она послушно, хотя и с понурым видом побрела за тряпкой с ведром и шваброй. А потом еще с полчаса драила пол и вытирала пыль под неусыпным барским оком. Доктор, которого Шеф этим утром вызвал к себе, с удовольствием наблюдал, как усердно (только что не языком) та «вылизывала» пыль и грязь изо всех щелей, демонстративно удивлялся, а то и ужасался, изображая сочувствие «униженной и оскорбленной». Немногочисленные посетители в приемной тоже выглядели удивленными, наблюдая за тем, как «консультант кафедры» (так она представилась им), превратившись в обычную уборщицу, яростно трет полы. Оттого, видно, и решили поинтересоваться у присутствовавшего при этом Доктора:

    – А почему консультант кафедры занимается не нами, а уборкой?

    На что наш герой, ухмыльнувшись, пояснил:

    – Подневольный труд... Проклятое наследие прошлого... Ведь как-то нужно поддерживать чистоту и порядок на рабочих местах.

    А потом, не скрывая насмешки, добавил:

    – C'est la vie, как говорят французы. От великого до смешного всего один шаг!

    И нахально улыбнулся «уборщице», убедившись, что та все слышала. Но не зря говорят, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. И Доктор вспомнил об этом, когда Шеф, уединившись с ним в кабинете, тут же дал ему очередное поручение.

    – В последнее время вы хорошо себя проявили, – тут Доктор насторожился, – и я хочу вам дать ОЧЕНЬ ответственное задание, – с ударением на «очень» начал он свою речь.

    – Мне перед выборами («в академию» – понял Доктор) предстоит выступление в Кремлевском управлении, поэтому я бы вас попросил... (Доктор усмехнулся про себя: «Просьба, в которой не откажешь! Типа добровольно-принудительное поручение») ... подготовить стенды к моему докладу по следующим темам...

    И продиктовал список тем с ответственными за подготовку материалов. Без особого удивления Доктор услышал и свою фамилию, как и тему своего доклада.

    – Вот, значит, как пробиваются в академики, – подумал он, вспоминая слова Дагестанца: «... будь готов или всю оставшуюся жизнь на Шефа горбатиться, или искать другое место».

    – Размер стендов, – продолжил Шеф, – должен быть полтора метра в ширину и два в длину.

    Тут Доктор озадачился и собрался было спросить, где все это он будет делать, но Шеф его опередил:

    – Я уже договорился с Ректором: институт разместит этот заказ на рекламно-производственном комбинате ВДНХ. Вам нужно лишь получить в бухгалтерии гарантийное письмо на оплату, оформить заказ и проконтролировать качество исполнения.

    Доктор обреченно подумал, что на это дело придется потратить как минимум пару месяцев из своего «творческого отпуска». Но Шеф его подправил:

    – Доклад у меня планируется через месяц, так что сроки поджимают. Поторопитесь...

    Доктор понуро кивнул головой и побрел исполнять барский приказ. Испытывая обиду от того, что и его работа, к которой Шеф не имеет никакого отношения, будет все же зачтена тому в плюс. Но тут ничего не попишешь – такой уж он человек. Прибирает к рукам все, что возможно, выдавая чужие идеи за свои. Тут же вспомнилось, как в академии, выполняя дипломный проект, он долго бился над схемой миниатюрного дозиметра, который не удавалось заставить правильно работать. Даже ночами не спал – все время что-то менял, по многу раз перепаивая схему. И только когда добился результата, показал готовый прибор руководителю. Тот сразу оценил оригинальное техническое решение и предложил Доктору зарегистрировать его как изобретение. Но при заполнении документов от соавторства отказался наотрез, хотя и не раз ему помогал.

    – Это изобретение твое, – категорически заявил он, – а я к чужим идеям примазываться не привык...

    По дороге в институт Доктор размышлял, какие трудности могут возникнуть с этим поручением. Надеясь, что при наличии договоренности все должно быть в порядке. Но трудности возникли уже в бухгалтерии. Главбух института, прославившаяся в институте отчаянной борьбой за экономию бюджета, категорически отказалась подписывать гарантийное письмо на оплату заказа.

    – Нет у меня такой статьи, – злобно кричала она на Доктора, который, вообще-то, был ни при чем.

    – Идите со своим Шефом к Ректору, там и разбирайтесь!

    – Спасибо, что к хоть Ректору посылаете, а не куда подальше, – нашелся Доктор, обиженный ее тоном, и поторопился выйти, чтобы его не послали куда-нибудь еще.

    И направился в приемную Ректора, где в конце концов и обнаружилось кафедральное письмо с резолюцией «оплатить изготовление учебных пособий».

    «Ну, Шеф и дает! – удивился он про себя. – Решает собственную проблему за государственный счет!»

    Святая наивность! Много лет спустя он уже не удивлялся тому, как госчиновники, «распиливая» бюджет приобретали виллы в каннах и ниццах, ничуть не стыдясь, как стыдился герой из «Двенадцати стульев», разворовывая приют для старушек. Видимо, чем больше воруешь, тем меньше стыдишься. Но это я так, к слову, вернемся лучше к нашему герою...

    Месяц спустя завершилась эпопея со стендами Шефа, и Доктор с головой ушел в подготовку к защите диссертации. Кафедральные слушания по его работе прошли благополучно и теперь оставалось представить ее в Ученый совет. Не буду утомлять читателя излишними подробностями того, как Доктор готовился к защите, ибо сегодня это многим покажется выдумкой. Ведь трудно поверить в то, что даже напечатать материал в пару сотен страниц в СССР было проблемой: компьютеров тогда еще не изобрели, а машинисток, подрабатывавших перепечаткой диссертаций, было не так уж и много. Как, впрочем, и переплетчиков, и мест, где можно было отпечатать автореферат. Думаю, читатель удивится тому, что даже папку для документов в ВАК можно было заказать только в одном месте в Москве, где их клеили вручную работницы переплетной мастерской. Но самая главная проблема оказалась в другом – длиннющей очереди диссертантов, растянувшейся аж до ноября. Так что пришлось пойти на поклон к Декану аспирантуры и ординатуры, который и посодействовал переносу защиты на май. Остальное было простой формальностью: Шеф, который стал благосклонно к нему относиться после удачного доклада и хорошо оформленных стендов, порекомендовал нужных рецензентов и оппонентов, так что через пару недель все нужные к защите документы и отзывы были готовы. Наступил решающий день...

    Диссертация Доктора стояла в очереди третьей. Члены Совета к этому времени подустали и от длительного сидения в зале, и от монотонных затянутых выступлений диссертантов – это было заметно по тому, как они ерзали и перешептывались на своих местах. Поэтому Доктор, поняв это, не стал придерживаться намеченного плана доклада, а начал свое выступление с драматической фразы:

    – Мы часто задаем вопрос: отчего погибают астматики?

    Зал мгновенно притих и стал заинтересованно слушать.

    – Утверждают, что от адренорецепторной блокады, – продолжил Доктор, – но что мы видим на вскрытии?

    В зале установилась такая тишина, что стали слышны поскрипывания спинок сидений.

    – Практически все дыхательные пути забиты слизью, – тревожным голосом продолжил он, – которая выдавливается из разрезанных скальпелем бронхов в виде длинных серых червяков. Почему же одни пациенты эту слизь благополучно откашливают, а другие становятся жертвами этого коварного процесса?

    Завладев вниманием зала, он приступил к рассказу о своей работе, разъяснив основную идею своих исследований: если количество скапливающейся слизи в бронхах превышает возможности ее выведения, то развивается декомпенсация бронхиального очищения, и в этом случае фатальный исход неизбежен. Ну, а когда он рассказал о том, как с помощью обычного гемоглобина можно определять скорость очищения бронхов, с удовольствием услышал реплику:

    – Вот что значит быть не просто врачом, но и химиком!

    Именитую профессуру удивили и результаты испытаний различных препаратов, и перспектива разработки методов интенсивного лечения с помощью ингаляций, о которых Доктор с энтузиазмом им поведал. Наверное, потому и воодушевил своего оппонента, которая назвала его работу достойной быть представленной на докторском Совете, поскольку она соответствует всем требованиям «нового научное направления». Не удержался и второй оппонент, назвав труд Доктора «достойной ступенькой к докторской диссертации». И конечно же, после таких оценок Ученый Совет единогласно проголосовал «за», а Доктор от волнения никак не мог сглотнуть комок в пересохшем горле и думал о том, что это самый счастливый день в его жизни...

      Продолжение следует в «Записках пульмонолога».