1. 49. глава сорок четвертая

   Книга первая. Первый день.
   
    ГЛАВА СОРОК  ЧЕТВЕРТАЯ
    Стахановец с экрана телевизора предлагает зрителю заняться половым актом в извращенной форме. Сексот — любитель секса. Дебила в жилете путейщика легче перепрыгнуть чем обойти. Створки преисподней защемляют детородный орган вымирающего позвоночного!
   
   
    Сама она разделась совершенно донага. Сняв даже носки, причем на удивление быстро, как солдат в отбой. И, подскочив к мешкающему Витьке, чуть было не сорвала ему на штанах остатки роскоши былой. Их Витька отвоевывал до последнего. Не сверкать же в самом деле голой задницей в проеме окна. В самом деле, в самом теле! Однако, Натка была на этот счет другого мнения. Она считала, что для полноты ощущения ничего кроме волос на теле не должно оставаться. Поэтому, содрав наконец со Шпалы злосчастные брюки с трусами впридачу, Наташка еще некоторое время пожирала его глазами, насыщаясь, а затем присовокупила добытый трофей в свою пеструю коллекцию. Любовно устроив из обоих комплектов вещей, как из перышек, себе уютное гнездышко, она подоткнула к месту каждую тряпочку и, наконец, жертвенно расположилась на нем, расставив на всю возможную ширину ножки.
    В неверном свете звезд и фонарей, проникающем в вагон после нескольких отражений, тело Натки казалось выточенным из мрамора. Груди же, чернея двумя пятнами сосков, выдавали естество, оригинал фигуры. Меж ног, скрытая мягкой чернотой волос, манила тайна. После свежести вагона горячие объятия ее показались раем! На сей раз Витькин намерзшийся член она ввергла прямо в пылающую преисподнюю. Пламя било у Натали струями из-под низа живота, обдавая центр его тела ласковым теплом. Когда ж первая юбка была с триумфом закончена, Наташка долго еще не хотела выпускать Шпалу из себя, лаская сухими и влажными объятиями. Казалось, створки ее преисподней сошлись капканом, защемив в себе его плоть навсегда. “Я слишком долго ловила его, чтобы так просто выпустить!” — словно говорила она. Витька утопал в разлившемся меж ее ног океане, рассасывался в нем. Все остальное, не погруженное в спасительную влагу, вот-вот должно было растрескаться, рассыпаться прахом.
    И вот, как только паралич забвения кончился, тело, возвращенное душе, вновь приобрело упругость. Налился силой и желанием каждый его мускул. Поднялось могучее давление на периферии. И вновь в сладостном исступлении его забил припадок, схожий с припадком эпилепсии, сокращающий преимущественно брюшные мышцы. Сам Шпала представился себе фехтовальщиком, на приз насаживающим кольца на шпагу. А член свой отбойным молотком в руках стахановца. Вибрирующий с положенной отбойному молотку частотой и с каждым толчком врубающийся, рвущийся все дальше в заветные манящие недра матушки земли. Натка вдруг с отвращением и гневом сбросила его с себя, вскочила сама и выбежала вон. Витька, ударившись виском об обитый алюминиевой полоской край стола, некоторое количество мгновений не мог придти в себя и понять, что происходит. Обхватив голову руками, чтобы унять боль, он в то же время силился сообразить, что такого лишнего в том нехитром арсенале средств он допустил, что так взбесил ее.
    Едва приметный перелив полумрака заставил Шпалу взглянуть в окно. В ту же секунду челюсти свела судорога, кулаки сжались сами собой и он прыгнул к окну и треснул по нему с отчаянием. Стекло разошлось тысячами затейливых паутинок. В центре провалилась дыра. Рожа необъятная, дебиловатая, приторно добродушная не отклонилась, даже не дернулась в ответ, продолжая стоять в квадрате окна истуканом. Бессильная ярость охватила Витьку. Он голый, со стоящей между ног антенной — актер, исполняющий в пределах телевизионного экрана смешную и нелепую роль для этого ублюдка.
    Контакт исключен: если зрителю надоест, он просто выдернет штепсель из розетки и отправится спать. Для того, чтобы достичь его, Шпале нужно пробить еще одно стекло, но тогда он наверняка порежется о первое! Рожа расплылась от нелепых Шпалиных угроз еще шире, заняв собой, казалось, весь проем окна. Придурок в жилете путейщика ликовал: кадры увлекали его. Витька сделал знак направо и перешел в другое отделение. Путеец последовал за ним. Тогда, вскочив на стол, Шпала принялся возить и тыкать своей возбужденной частью тела по стеклу, изображая акт, который он хотел бы предложить зрителю. Подействовало: рожа сузилась, вытянулась и исчезла.
    Как же Натка не взглянула в окно, черт возьми, тут как раз рампа товарного склада начинается. Выхватив из ложа одну за другой шмотки, Шпала форсированно оделся и выскочил в коридор. Здесь он чуть не сбил с ног испуганную, обнявшую плечи руками Наташку. Витька не нашелся, что ей сказать (кто знает, что принято говорить в таких случаях?), молча, отстранил голое тело и побежал вдоль по коридору. Уже подбегая к лазу крикнул:
    — Одевайся, живо, я его отвлеку!
    Доски на месте не было. Видимо сексот (любитель секса) случайно наткнулся на нее и, предположив развлечение, специально убрал куда-то. А сам, обойдя вагон с рампы, отправился высматривать искомое зрелище. Пришлось прыгать в темноту наугад на невероятно изломанную, каменистую насыпь. Приземлился не совсем удачно. Слегка повредил ногу. Однако, в горячке Шпала этого даже не заметил (до поры). Лишь прыгнув несколько раз на одной здоровой ноге, пока затихла резкая прорезающая боль, всхромнул осторожно, затем ступил уверенней и побежал уже более-менее нормально. Метнулся в одну сторону, в другую, через вагон увидел открытое пространство пути и побежал туда. Дебил был на прежнем месте. Он переходил от окна к окну, сделав ладони иллюминатором и высматривал Натку в вагоне.
    — Эй! — звонко и негодующе крикнул Витька и запнулся.
    Презрение, густо замешанное на растерянности, сдавило горло. Дальнейшее развитие обращения требовало логической связи, работы мысли. К такому труду в ораторском искусстве Шпала был не приучен. Он выразил этим "Эй!" самую суть, которую с таким же успехом могло выразить любое другое слово или даже просто звук "ы-ы-ы!"— человекоподобного существа любого уровня развития. Ограничившись этим, самец пошел на случайного врага, как, вероятно, первобытный человек пошел бы на мамонта, ставшего свидетелем и помехой совокуплению.
    Он и так, похоже, сказал слишком много! Зря кричал. Витька понял это, как только идиот обернулся к нему. До того единственным порывом Шпалы было поскорее избавить Натку от этого унижающего жадного взгляда пресмыкающегося. Вымирающее позвоночное из простейших видит тайну совершенного человеческого женского тела, видит акт обладания этим телом другого, по его мнению, может быть, более жалкого, недостойного позвоночного. Однако знает, что никогда не окажется на его месте само. Никогда не будет обладать чем-либо подобным.
    Теперь, когда питекантроп встал к нему "во фрунт", Витька со всей отчетливостью осознал, что он широк не только в образине: несимметричные квадратные плечи делали его похожим на уродливого, но могучего горбуна. Исчадие ада, ниспосланное отравлять одним своим видом всю красоту и радость окружающей жизни. Громила принадлежал к тем неудобным видам двуногих, которых при встрече на узкой тропинке легче перепрыгнуть, чем обойти. Ассоциация с пещерным жителем, облаченным в грубую одеревеневшую шкуру, дополнялась еще тем, что железнодорожник стоял с огромного размера молотком в могучей и грязной лапе. То есть, огромным был не сам молоток по себе, но его неестественно длинная ручка.
    Она представляла аналогию дубины. Все же, мысленно уже прикинув примерные шансы на сколько-нибудь правдоподобную иллюзию виктории, Шпала не сбавлял шага, надеясь на эффект натиска. В принципе ведь ему с этим зверюгой незачем меряться худосочной силенкой, достаточно будет лишь раз удачно зацепить по его внушительных размеров квадратному подбородку. По опыту Витька знал, что массивные туши с бычьей шеей и тяжелой грубой головой отрубаются еще лучше: меньше момент инерции, ведь удар приходится в подбородок, по которому трудно промазать. Человек-гора спокойно, снисходительно наблюдал за приближением дерзкого пигмея. Шпала был начеку, шел влобовую быстро, но крадучись, пружинисто ступая, и мгновенно отскочил назад, когда по окружности параллельно земле просвистела головка молотка.
    Он тут же атаковал вторично, но принужден был вновь отскочить: молоток возвращался по прежней траектории. Для того, чтобы войти в мертвую зону и, наткнувшись на пузо, все же достать нижнюю челюсть троглодита нужно было сделать два прыжка. А частота колебаний инструмента в руках квадратного все увеличивалась и никак не давала подходящей возможности. Витька пытался зайти с разных сторон в тыл, молниеносно прыгая то в одну, то в другую сторону. Эффект равнялся нулю.
    Наоборот, горилла вскоре оправился и, вращая молотком, как македонянин мечом пошел на Шпалу яростно и на полном серьезе. Пятиться задом становилось все трудней, такая скорость в руководстве по эксплуатации человеческим организмом не предусмотрена. А убегать Витька боялся, у него стыл затылок от ощущаемой перспективы запущенного вслед молотка. По сторонам ни одного подходящего для защиты предмета, рампа вплотную к вагону, не проскользнуть! Каждый упущенный миг прибавлял бездну отчаяния. Скоро конец платформы, резкий спуск и щебенка, нужно на что-то решиться! Наконец натиск стал совершенно невыносимым.
    Шпала с отчаянием смертника развернулся в прыжке и кинулся бежать неожиданными резкими зигзагами. Он ждал в спину свист молотка, ловил его, чтобы тут же присесть, но в спину раздался смех. И ожидавший свист кинулся на землю от смеха, кувыркнулся, содрав себе в кровь ладони. Встав, в три прыжка нырнул за вагон. Он был побежден, осрамлен и мало того, — осмеян безудержными широкими громовыми раскатами смеха. Питекантроп испускал воинствующий клич в спину недостойному самцу-сопернику. Очутившись в недосягаемости молотка Витька, воя от злости, присел и лихорадочно принялся искать увесистый булыжник. Стыд разрывал на части. Лучше бы ему сейчас умереть! Такого позора еще не знало его мужское самолюбие. Булыжник предъявил свои услуги в тот же миг. Посреди сравнительно мелкой щебенки, красавец, он был обронен всевышним вовсе не случайно. О чем говорили его исключительные размеры и сам просился в руки.
    Схватив этот дар небес, Шпала выглянул из-за вагона резко, нырком и тут же опрометью кинулся обратно. Уже скрывшись в укрытие, осмыслил увиденное и сообразил, плюсуя факты собственного ничтожества, что прятаться было вовсе незачем. Выглянул второй раз, медленнее, но с прежней фатальной трусливостью. Картина без изменений! Толстяк уже забыл о недавней схватке, как и о Витькином существовании на земле вообще. Он вновь упивался сеансами в окне вагона. Тупое лицо исказила гримаса блаженства. Импульс всепоглощающей злости, посланный каждой клеточкой тела ударил Шпале в голову.
    Не размышляя, он с силой метнул камень. Как ни удивительно, камни, брошенные без всякого прицела и подготовки, но в великом бешенстве, доставшемся нам от воинственных пращуров, метко летят в цель! Так Великий Охотник каменного века вновь на мгновение воскрес в своем далеком потомке, чтобы еще раз поразить мамонта. Витька опомнился, когда булыжник уже расстался с его рукой. Не понять теперь нам на досуге, чего в том его крике было больше: страха, ненависти или предупреждения, но громила повиновался, обернулся на возглас и тут гранит опустился ему на голову.