1. 51. глава сорок шестая

   Книга первая. Первый день.
   
    ГЛАВА СОРОК  ШЕСТАЯ
    Что общего между богом толпы и председателем задрипанного колхоза? Клеопатра и атомная бомба — тайная связь, последние засекреченные данные!
   
    Успокоив дыхалку (сердцебиение ему сбить не удалось: мотор стучал как вечевой колокол в набат и бил молотом кровотока в мозг), Витька первым делом проверил наличие шмоток на кровати. Плащ и полупальто оказались на месте. Везение неслыханное! Теперь его в первую очередь беспокоила лишь такая мысль: не заметил ли кто нибудь исчезновения Наткиной куртки. Мысленно перемножая возможные варианты, актеры тем временем оперативно готовились к задуманной инсценировке.
    Натка наполовину разделась- расхристалась, распрягла на себе сбрую подвязок, подтяжек, разбросала на кровати тряпки свои и чужие, улеглась на них, покаталась, приминая. Шпала приослабив мотню, навалился сверху. И далее оба они принялись извлекать из себя приличествующие моменту звуки: она визжать, негодовать, смеяться. Он настойчивым полушепотом, полурычанием уговаривать ее. Шум борьбы, лязганье панцирной сетки, все воспроизводилось натуральным образом.
    Не сразу, но старания труппы были замечены. Когда дверь распахнулась и на пороге выросла пьяная толпа во главе с вездесущим Бараном, Натка, потная и румяная, как ни в чем не бывало продолжала извиваться под столь же потным Витькой и шаловливо нараспев повторять: "Ну не лезь, ну не балуйся, ну хватит!"... Она была притворно пьяна, весела. В один прыжок воздыхатель достиг кровати и за шкирку, как шкодливого котенка, стащил Шпалу с женщины. От дрожи и судорог он словно окаменел, наблюдая, как Витька испуганно, бестолково отмахивается, торопливо застегивая на штанах редкие пуговицы.
     Скулы Барана сомкнуты, желваки напряжены двумя заклепками и не дают ему изрыгнуть ни звука. Курянин в шоке. Если бы не этот столбняк, Баран, пожалуй, сейчас разорвал бы Шпалу. Ситуацию необходимо использовать, вытянуть из нее конфликт во что бы то ни стало — смекает Витька. Иначе как сможет он объяснить оторванные на мотне пуговицы, ссадины на руках, напухшую и уже ощутимо побаливающую ногу, когда менты потянут всю сегодняшнюю компанию на допросы. А тягать эту пьянь, как только узнают об убийстве железнодорожника, начнут в первую очередь. И потому, чудесно в миг преобразившись, сменив страх на ярость, он тигром бросается на толпу. Точнее — быком. Лбом лезет на кулаки, несуразно растопырив руки рвет чужие рубахи.
    — Да вы чё такие наглые, быки гребаные. Вон на фуй отсюда!
    Шпала ляпает показуху, потому военная тактика ему сейчас ни к чему, наоборот, чем нескладней — тем лучше: больше нелепых отметин, естественней их появление. Ну вот! Последние пуговицы на брюках с треском отлетают. Его валят, возят по полу. Кто-то душит, кто-то бьет пинками, кто-то лезет в карман за двадцатипятирублевками. Оживший Баран, насев сверху, с душераздирающим, пронзительным криком мартовского кота царапает ногтями лицо, рвет волосы. Он, видно, совсем не умеет работать кулаками — этот Баран, — отмечает про себя между делом Витька. Шлифуя лицом дубовые плахи, он ревет тем временем от напускной ярости и искреннего восторга:
    — Козлы, твари, пидорасы, да я вас... ****и гребаные!
    В разгар избиения в тесную толпу сверху, точно голубка, слетает Натка. Она-то прекрасно понимает смысл спектакля и свою роль в нем. Разгоряченные победители не сразу оставляют Шпалу. Но вот его подняли. Штаны соскакивают, их ловят, суют Витьке в руки, поддерживая, ведут через зал к умывальнику. Шпала нарочито сильно хромает. Физиономия его горит жарким пламенем, как будто бы последнюю обработали наждачной бумагой. В зеркале Витька видит ее, свою окровавленную сопатую рожу и не может отказать автору портрета в азартной выходке поработать на публику еще раз. Вырывается из объятий, вбегает в зал, где застолье (ведь его физиономию еще, быть может, не все видели, так пусть увидят, запомнят!). Нет, драка Шпале уже не нужна, только всеобщее внимание. Потому он истошно и пьяно орет, потрясая для убедительности порознь кулаками:
    — Фуесосы! ...Толпой на одного, да? ...А ну один на один, кто смелый?
    К нему бросаются сразу несколько из самых крепеньких парней — желающие. Удивительно как дурны и забывчивы пьяные люди: один раз толпой отоварили поддавшегося им Шпалу и уже каждый мнит себя во сто крат его сильнее! Всякий в присутствии женщины готов сразиться с Витькой один на один! А про то, что он как-то на их глазах одним ударом завалил полуторастокилограмового Жука, все уже прочно позабыли!
    По дороге в отчий дом ты ударяешь в стену лбом,
    Лишь об одном и том слегка жалея,
    Что вот сейчас ты, захмелев, когда не страшен даже лев,
    Не можешь встретить Кассиуса Клея!
    Всех, раскинув бульдозерной лопатой руки, сдерживает Баран:
    — Стоять! Он мой, я сам с ним посчитаюсь!
    И, уже обращаясь к Витьке, спокойно:
    — Приведи себя в порядок, умойся, штаны вон отремонтируй... Мы с тобой поговорим часа через полтора.
    Сзади, по правую руку от Шпалы, Натка, и курянин явно не может удержаться от рисовки, хочет быть великодушным. Потом Баран с Наташкой ведут Витьку вновь к умывальнику и Шпала шестым чувством улавливает исходящее от всего Баранова существа благоговение. "Хоть и наивная, но великая штука все же эта любовь! — с некоторой жалостью к черствому себе вынужден признать Витька. — Делает человека богом во плоти, в один миг изменяя все его устои! Заставляет перешагнуть себя... Тесна ей грубая наша материалистика. Условные и безусловные рефлексы, данные нам отцом мировой генетики — Миклухой-Маклаем, теория эволюции Дарвина, марксистско- брежневская наша философия.”
    И вот вполне обыкновенный, разумный с виду, плоть от плоти современный — эгоистично-материалистичный Баран преображается, начинает делать добрые наивные глупости. В ущерб себе помогает сопернику, с которым ему через полтора часа предстоит драться и который — знает — его не пожалеет. Делает, и плевать ему на здравый смысл! Ради этой минуты, ради этой возможности открыть себя Натке готов лечь костьми. Не побоится он выйти один на один с Витькой, почтет за счастье эту неравную схватку, лишь бы за ней наблюдала его дама сердца! Не зря же ученые утверждают, что вирус любви действует прежде всего на центральную нервную систему: поражает мозг; притупляет чувство опасности, ощущение боли, голода, холода; сушит извилины, ответственные за логическое мышление, критическую оценку обстановки и чрезмерно перевозбуждает воображение, повышает агрессивность, распаляет страсть. Давно замечено, что у самцов во время гона резко падает чувство самосохранения.
    Их можно заманить в ловушку и перестрелять без особого труда! Сперма на мозги давит! Глухарь во время своего любовного танца так увлекается, что перестает видеть и слышать все вокруг, его остается брать голыми руками. Лоси не прекращают свой поединок даже при появлении охотников и стрельбе. Селезень летит на подсадную утку, зная о спрятавшемся где-то рядом охотнике. Кобели, бегающие толпой за гуляющей сучкой, готовы разорвать первого попавшегося гражданина, на которого ей вздумается гавкнуть...
    Горькая наша мужская доля! Что с нами делают эти проклятые бабы! (Смотри Евангелие от Луки Мудищева). Ить как все хитро против нас придумано! У самок, наоборот, возрастает беспокойство, скрытность, пугливость. Чувство опасности у них угнетает половой инстинкт, а у самцов возбуждает! Ему среди неопределенности, либо перед смертельной схваткой обязательно надо куда-нибудь воткнуть, а там и трава не расти! Вопреки чувству самосохранения, между прочим, ибо доказано, что у самок после полового акта работоспособность и жизненный тонус повышаются, а у самцов — наоборот! Таким образом, первое для него главнее второго, и мужик предпочтет одну палку перед боем сомнительной перспективе прежде сохранить себе жизнь, чтобы потом иметь их сотни! Все концентрируется на одном чувстве, одной доминанте, остальное угнетается. В этом смысле все самцы похожи на своих представителей у пауков, которые не видят для себя смысла в дальнейшем существовании после оплодотворения самки, и с легкостью позволяют после исполнения своих половых обязанностей сожрать себя обожаемой партнерше с тем, чтобы та имела больше шансов произвести потомство.
    Кто-то из великих сказанул, что, дескать, только влюбленный имеет право называться человеком. Это, батенька, вилами по воде, вилами по воде! Женщина — да. А чересчур возбужденный самец скорее имеет право называться смертником! Нормальным его считать точно нельзя. Дальше совокупления, в отличие от самки, он своих действий не планирует. Потому в этом состоянии сплошь совершает поступки, на которые бы сроду не отчаялся в нормальном виде. Захваченный любовной страстью, трус может вмиг превратиться в отчаянного героя, жадина — в мота, циник — в самого отъявленного верующего. И все это без оглядки на завтрашний день. За миг данный индивидуум готов промотать состояние, доставшееся ему трудом многих поколений предков. Поставить жирный крест на репутации собственной и целого рода вообще. Собственными руками разрушить дело всей своей жизни. Предать лучшего друга, продать душу дьяволу...
    Меньше всего влюбленный похож на самого себя обыкновенного. Скорее, это полная его противоположность. Это то, чем он хотел бы быть в глазах окружающих, но до поры стеснялся предъявить на него свои права. Можно сказать, что это подсознательное, угнетаемое в обычном состоянии, видение себя. Причем все эти, вновь "открывшиеся" качества у влюбленного самца утрированы, карикатуристичны. Он сам не понимает глупость своих действий, тот смешной вид, который имеет со стороны. Очарованный страстью находится в мире иллюзий, вытащить из которого его не способны ни доводы одного человека, ни целой толпы, ни даже, по-видимому, титулованного гипнотизера. Он сам кого хочешь загипнотизирует своей бредовой верой в чудеса.
    Кажется самой мощной из всех известных в настоящее время сил природы является любовь. Поэтому, если поразмыслить, нет ничего удивительного в том, что поддавшийся этой страсти может отдать не только целое состояние, но и саму жизнь за мгновения обладания предметом своего вожделения. Что слабый пол и эксплуатирует самым бесстыдным образом на протяжении всей известной нам истории цивилизации (да и неизвестной тем более!) ! Царицей Клеопатрой, помнится, было объявлено во всеуслышанье, что она готова отдаться первому встречному и поперечному под тем однако условием, что на следующий день тому отрубят голову. И что же? Недостатка в дураках не ощущалось!
    Вообще самки — народ кровожадный и гораздо более осмотрительный, прагматичный в любовных вопросах! Красота самца для них не главное! Гораздо важнее его надежность! Они эгоистичны. Для женщин любовь — это прежде всего накопление благ и запасов для произведения потомства. Они обирают мужчин, чтобы отдать детям. Сами бы мужики на подобные жертвы не отважились! Чувство отцовства у них, как выяснилось, полностью атрофировано. Но за право обладания красивой самкой последние готовы тратить себя без остатка!
    У самцов, если разобраться, по сравнению со слабым полом к тому же ограниченный ресурс двигателя! Их природа запрограммировала на более тяжелое, но короткое действие: как например движок танка против движка рабочего трактора. Так что тут полное совпадение интересов! Из-за баб устраивались войны, погромы, турниры... Изобретено колесо, паровой двигатель и беспроволочный телеграф. Последние данные пока засекречены. Но из заслуживающих доверия высокопоставленных источников просочилась информация, что и атомная бомба была изобретена из-за них проклятых! И нет сведений, чтобы когда-нибудь им это все надоело!
    “Знать бы тебе, Барану, что у нее сейчас в голове, что на душе, святая ты простота!” Потому курянин заботлив к своему кровному врагу, как мать к любимому дитяте. Помогает Шпале вымыть физиономию, отряхивает на нем побуцканную, вывалянную по полу одежду. Когда шеф отворачивается за полотенцем, Шпала не может удержаться, чтобы рикошетом, в зеркало, не послать Наташке довольную улыбку. "Все идет как нельзя лучше!" Даже ран на лице оказывается совсем мало, кровь вся из носа, а нос — это дело заживное!
    Затем тот же Баран — Коля Баранов — приносит ему иголку с нитками для починки брюк. Половины пуговиц, естественно, не находится, ведь штуки три из кармана Шпала сам украдкой закидывает в самые темные углы под кровати. И Коля приносит откуда-то Витьке целую коробку, битком набитую всевозможными всех цветов форм и размеров пуговицами. Вот и все позади. Как нельзя удачнее сыграна задуманная роль. Теперь только сиди и шейся. А улизнуть от предстоящей через полтора часа драки это уже как два пальца... И ведь никто за позорное бегство не осудит. Натка свой человек...
    Однако не зря, ох не зря говорится, что ждать и догонять хуже всего. Бездействие гнетет сильнее всякой драки. Горячка, вызванная стрессовой ситуацией прошла, адреналиновый допинг закончил свое действие. По пятам отпускающего возбуждения проник в душу страх. Мелькают в голове, прыгая друг через друга мыслишки одна другой ужаснее, словно в чехарду играют. Гудит страхов осиный рой. "А все ли четко? Нет ли щелки, в которую пролезет жестокий Вий?" Прихватывая могильным холодком сердце, проносятся видения ужасов. Моментами "крыша едет конкретно" — паника одолевает здравый смысл и тогда слышится, как монотонно и пронзительно кричит все существо:
    "Это не я убил. Этого не было, не хочу, не верю. Мы так не договаривались. Не буду дальше играть в эту игру! Все шулера. Это все специально подстроили. Остановите, я вылезу, нам дальше не по пути! Я ведь еще и пожить не успел, налюбиться не успел, ничего не успел! Жить хочу, жить! Простите в последний раз, я никогда больше не буду хулиганить. Не буду обижать слабых, хамить, уклоняться от общественно-полезного труда, членских взносов... Добиваться Ларочкиной любви не буду. Да черт с ней, с этой Ларочкой! Черт с ними вообще со всеми с бабами! Никого добиваться не буду. Примерным мальчиком стану. Буду довольствоваться тем, что положено. Что дают на рыло простого советского человека! Ведь живут же так все нормальные люди вокруг. Не хватают, чего по рангу не положено.
    Обходятся средними женами, средней зарплатой, средним остатком, средним бесправием... И довольны, и не жалуются! Зато не потащат их на суд, потому что таких целая толпа — народ. И я так хочу, и я так буду. Только отпустите в последний разочек, в самую золотую серединку спрячусь и носу больше не высуну! Как бы только выкрутиться этот самый последний раз? Или поздно? Нет уже возврата и зря все эти сопли? От наводнения мыслей голова раскалывается. Мозг налит расплавленным свинцом. Нервы стянуты в тугой узел и напряжены до предела. Чрезвычайно обострен слух, он ловит малейшие звуки.
    Мнится: с минуты на минуту грянут сирены и все люди как один, кто с ружьем, кто с колом выйдут на улицы, станут разыскивать убийцу. Ученые собаки возьмут след. И вот распахнутся двери и на пороге появятся запыхавшиеся подрумяненные менты с рвущимися с поводков огромными овчарками, а гудящая толпа с вилами и цепями широким кольцом окружит общагу словно шум прибоя зашумит: "Подайте Гроздева сюда!" Больше всего Шпалу беспокоило сомнение: неужели Баран не проверил после Наткиного исчезновения ее куртку на кровати! Это же первая элементарная реакция. Или не знал, не запомнил как, в чем она пришла? Во все время их столкновений Витька украдкой вглядывался в его лицо, но ничего определенного из этих наблюдений не почерпнул.
    И, кстати, почему Баран назначил разборки именно через полтора часа, не раньше. не позже? Что-то тут не чисто! И почему за столом нет его земляка и верного друга Краба? Как же поделикатней выяснить эти вопросы? Ведь от них потом как от печки предстоит раскручивать всю линию своего поведения. Выведать у Чавы? А вдруг массировано займется Сашкой следствие и тогда он непременно сдаст. Сболтнет скорее всего без задней мысли, что был такой разговор и тогда как в сказке: "Дерни деточка за веревочку, дверца и откроется!" Но ведь Чава, по всему видно, уже невменяем, на грани отруба, в том состоянии, когда человек еще по инерции держится, но уже не соображает. Если разговор и войдет в него, то куда-нибудь в подкорку, В черный ящик, выудить откуда эти сведения можно только с помощью растормозки. И Витька решился. Быстренько покончив с шитьем, он отвел друга в сторону.
    — Чава, после того, как я ушел, заглядывал кто-нибудь в спальню?
    — А разве ты ушел? — вылупился на него в ответ Сашка мутными как сопли по весне глазами.
    — Ну часа полтора, два назад, никто в спальню за чем-нибудь не заходил?!
    Ноль эмоций. Шпале пришлось повторить вопрос еще раз. С третьего захода Чава врубился, чего от него хотят, долго и, судя по выражению лица, мучительно напрягал мозги, неравномерно и рискованно покачиваясь из стороны в сторону. Витька тем временем для лучшей доходчивости повторял вопрос еще и еще раз, растолковывая смысл и так и эдак, задиктовывая информацию по буквам, в то же время затравленно озирался во все углы, с тревогой поглядывал на стоящую в проходе на шухере Наташку. На пятом или шестом разу Чава вдруг взорвался и рявкнул:
    — Что ты мне как глухому по два раза повторяешь, я понял, дай подумать!
    Он еще довольно продолжительное время скрипел на всю комнату мозгами, раскачиваясь как маятник. Ничего в конце концов не вспомнил и порывался было пойти спросить у ребят, так что Шпала едва установил его на прежнее место. В конце концов от Чавина удалось выяснить, что он не знает, заглядывал ли кто-нибудь в спальню, так как специально за этим не следил, А гостей посторонних с тех пор не было. И вообще Сашка искренне удивлялся, кому это понадобилось бы вдруг туда заглядывать.
    Он даже и не заметил, какое внимание вызвала в застольной компании Натка. Насчет Краба Чава определенно сказал, что тот поехал в рейс на Харьков часа 4 назад и значит вернется примерно через час. Шпала понял: полчаса на то, что Краб будет мыться в душе. Баран ждет Краба. Краб тоже Витькин кредитор и не упустит случая с ним посчитаться. К тому же Краб каратист, не пьет, ежедневно по утрам делает зарядку, пробежки, и дрыгает ногами. Везет же Шпале на каратистов! Значит рабы взбунтовались и хотят его сегодня крупно починить?! Нужно еще пол часика пить и делать ноги с Натахой. Свои вопросы Витька задавал шепотом, Чава же орал чуть ли не во все горло. У него была такая привычка по пьянке делаться шумным и грозным. Он и топал в таком виде как-то по-особенному с силой, выделяя таким образом свой воинственный накал, за что частенько бывал битым прохожими.
    На сей раз, несмотря на этот самый накал, Шпале приходилось его постоянно жестко одергивать, затыкать рот, стукать в полсилы в грудь, под дых, но это помогало лишь на полфразы, которые оратор словно заглатывал, концовку же он тогда выкрикивал с удвоенной силой и еще пытался громко возмущаться таким к себе обращением. Вытянув с горем пополам из Сашки все что можно Витька взял с него слово молчать об этом разговоре. Чава бил в грудь и кричал, что легче даст себя порезать на куски, чем проговорится. А когда он вновь сел за стол и кто-то полушепотом спросил Сашку о том, чего от него хотели, Чава простодушно и на всю общагу рявкнул:
    — Да что-то насчет спальни, кто туда заходил, я так и не понял!
    У Шпалы, присутствующего при сем собственной персоной, дыхание перехватило от ужаса. Сердце упало в пятки, звякнуло там, полежало некоторое время без движения и с бешеными ударами, как Чава по пьянке, шаг за шагом стало подниматься на место. Ступени были видно крутыми, оно колотилось все быстрей и Витька в такт ему задышал, как загнанная лошадь. В глаза бросилась кровь в стаканах. Шибануло приторным, уже знакомым, врезавшимся в сознание запахом. Витьке стало неудержимо, до головокружения, дурно. Чтобы не выдать себя, он вышел на воздух и прислонился здесь спиной к дверному косяку. Обмяк. "Что делать? Все кончено. Игра проиграна. Он выдан с головой!" Неотступный слащавый запах сделался невозможен. Они пьют кровь убитого! Потянуло рвать. Шпала сделал два шага в темноту, сунул пальцы в рот. Только бы побыстрее выйти из этой ужасной комедии, выдавить все из себя! Ве-е-ек! Бу-ге-ге-а-га-га-гек! ! — с шумом извергал он из себя начинку окружающего его мира.
    "Боже, как противно! Боже, дай силы выстоять! Я не верил в тебя так, как это делают другие: шоблой, на показуху, к праздничку, в одного на весь колхоз. Рисованного на иконах, как кому вздумается, жалкого, распятого... И сотни раз растолкованного толпе до мелочей многочисленными тупорылыми бестолочами, и угодничающими перед владыками жизни шохами. Опошленного ими до состояния кровожадной и завистливой твари. Пусть же эта мразь поклоняется жалкой карикатуре, достойной ее! Угнетает этой корявой и смешной верой глупых в угоду хитрым! Ты — мой бог не такой.
    Ты не фраер! Я не говорил о тебе с посторонними, чтобы они не пятнали Твой образ своими грязными губами, и мерзкими рабскими мозгами! Я не беспокоил Тебя по всякому поводу молитвами и челобитными: прибедняясь, унижаясь и подхалимствуя, будто Ты какой-нибудь председатель задрипанного колхоза, любящий и ценящий из — за собственной ограниченности прежде всего лесть и покорность. Не клянчил лишнее или незаслуженное, как холоп у барина. Врут те, кто говорит, что Господь один на всех, ты конкретно на каждого!
    Ты говорил мне: “Я дал Тебе мозги и руки не для того, чтобы Ты доил меня, как корову! Я окружил Тебя природой и людьми. Вот и пасись в отведенных Тебе угодиях! Живи так, как позволяют тебе жить твои мускулы, твои мозги. И старайся то и другое совершенствовать! Я Твой главный тренер после Петрова: будешь стараться стать хорошим спортсменом, сделаешь все, что в твоих силах, потратишь их по делу, обращайся, подкину еще и сил, и удачи. Нет — выгоню тебя из сборной, в рот мента...! Ищи себе другого тренера, живи, как хочешь, а на Мою помощь не рассчитывай!" И Я жил как Ты велел. Не отвергни же Меня и в этот тяжкий час! Я приемлю Твою справедливость, Твои правила игры! Но вдруг вера изменила ему, либо Шпала изменил Вере. "А что если Бог-тренер только за удачливого спортсмена? И ведь никто не заповедовал ему пренебрегать законами пастбища, нарушать их! Никто не учил ставить себя выше других, пренебрегать окружающим его обществом, его моралью!
    И странно: воспрял дух, но превратился в ненависть. И обратилась она против самого Шпалы. Трус, жалкий слизняк, мерзость, возомнившая о себе Бог знает что! Никто не виноват, сам возвел себя на эшафот. Мнил о своей исключительности? Получи исключительную меру! Так должно быть, это конец каждого, кто противопоставляет себя стае. Нелепо, нежданно, несвоевременно, как выстрел в спину. Шпале вдруг стало пронзительно, до самоистязания больно и стыдно. Ведь не такие они, другие, эти ребята — его старшие сверстники.
    По другим законам живут и нельзя к ним так вот со своими мерками. Они, послеармейцы кажутся почему-то наивными марсианами. Не догадывающимися, что все эта поверхностная справедливость, человеколюбие — лишь парадная мишура, маскировка жизни, где действуют звериные законы... А может наоборот, весь его шкурой добытый жизненный опыт сплошная роковая ошибка? И тюрьма, и зеки в ней, и менты. Все КПЗ, ЛОМы и "девятки", где Витька когда либо парился. Следователи-портняжки, шьющие дела как кафтаны по всем правилам существующей моды.
    Да с размахом, чтобы побольше материала — раскрутил, отоварил, расколол и на всю катушку! И суды, делящие подсудимых на неприкосновенных и козлов отпущения. Ведь есть же книги, рассказывающие о личностях, сумевших прорвать цепь кошмарных случайностей, нащупать огромный клан настоящих честных людей и путем исправления, полного самоочищения, искупления вины заслужить себе право жить среди них. Витька их почитывал, случалось, до того, как занялся пьянкой. Много хороших книг. И во всех подобных казусах толчком к прозрению для этих блуждающих в потемках странников служила случайная (а по сути закономерная) встреча с подобными же простыми, но мудрыми людьми.
    Очистительной молнией озарило потемки Витькиной истерзанной души желание раскрыть все, до последней, с песчинку размером лжи. Очиститься и принять муки искупления. Вот сейчас же, ну! Будь смелей, Шпала, покажи, что ты тоже человек и способен переступить через свое животное, состоящее из инстинкта самосохранения "Я". И неожиданно стало легко во всех, так сказать, телесах. Не чувствуя ног (и их продолжения), как в бреду, Витька поплыл в зал. Дым зависал здесь густой пеленой. Все слушали очередного рассказчика. Негромко с пластинки провидчески хрипел Высоцкий: "Вдоль обрыва, по над пропастью по самому по краю, я коней своих нагайкою стегаю, погоняю. Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю, чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!..."
    — Ребята, — гаркнул он во весь голос, стараясь перекрыть многотонный шум толпы. — Ребята!!!
    Ноль эмоций.
    — Ребя-я-я-та! — это уже с надрывом, во всю силу голосовых связок.