1. 52. глава сорок седьмая

   Книга первая. Первый день.
   
    ГЛАВА СОРОК  СЕДЬМАЯ
    Эпоха застолья или запоя — как правильно? Князь Игорь вскармливает с конца храбрых воинов, повитых под боевыми трубами. Обломов прет жену замполита, бандитские пули глохнут в его перине, А город, как всегда, думает: ученья идут! Двойная мораль и разновидности кривых носов.
   
    На него недовольно окрысились:
    — Ну чё орешь, дай человеку досказать, как жену замполита пер!
    И словно в бою шашкой сразило Шпалу наповал. Что это с ним? Что это было? Затмение глупости или он уже сходит с ума? Надо же какие химеры способно создать больное воображение! Какой клан, какие принципы, какая добродетель, вера в справедливость? Да конь здесь не валялся! Все гораздо проще: есть двойная мораль и они, прошедшие армию, это четко усвоили. Одна мораль — общепринятая, официальная, "как велят". По ней говорят, под нее рядятся. Другая — бытовая, "как все" — по ней живут. Это свод неписаных законов, устная Библия, в которой своя, отличная от официальной, система взглядов на доблесть и низость. Взгляды формирует коллективный разум, анекдотами, притчами, в таких вот разговорах.
     "Переть" жену замполита — это доблесть. Воровать у государства — доблесть. Воровать у "работяг" — подлость. Ну а дальше-то что? А ничего! Философия "как все" не любит отсебятины. Все молчат, и ты молчи, так правильно! Все толпой бьют кого-то и ты сбросься на пару пинков для солидарности! Сегодня толпа против Витьки, значит, он пидорас, пинать его. Завтра, окажись любой из них в толпе поддерживающих Витьку, он тут же примет общую веру, естественно, как свои личные убеждения, и все нынешние грехи Шпалы сойдут ему за доблесть! Коллективизм! А он уж вообразил черти что, паникер несчастный! Узнала бы Натка, какие у него в голове мысли, перестала бы за парня считать. Тряпка! Ноги о такого вытирать. Раскольников выискался! Тому хоть простительно — фраер, ни разу в ментовке не бывал, со следовательскими штучками не знаком. А тут вон видали идиота — с повинной идти собрался!
    Да и потом, какой Раскольников? Раскольников только себя сдал, а тут еще Натка на шее висит, одной веревочкой связаны. Павлик Морозов — вот кто он! Хотя Наташку, конечно, Шпала в любом случае отмажет. Все следы заметал только сам, а ее припугнул, мол чуть чего, сразу чего? — сдаст как соучастницу! Да еще ножичком пригрозил. Хотя зачем ножичек на себя вешать? А с другого боку хоть и так, что с того? Убийство все перекроет. Только вот как квалифицировать будут: групповое, одиночное, случайное, преднамеренное, отягчающие обстоятельства, усугубляющие обстоятельства, смягчающие, если таковые имеются...
    Витьке вдруг стало смешно. Нет, определенно он тронулся: делит шкуру неубитого медведя! Вернее сказать убитого, но не раскрытого... На кой хрен сейчас эти думки? Может его еще не раскроют — это убийство-то! Или как бывает: возьмут кого-нибудь заодно, а предложат и второе на себя взять. От вышки конечно пообещают отмазать, а сроку хоть так, хоть эдак пятнашка! С ними особо не церемонятся, с мокрушниками-то, начнут методично почки отбивать, рано или поздно согласишься. И любой бывалый уголовник это знает, не станет зря здоровье гробить, оно в лагере еще понадобится! Сейчас о другом нужно мозговать: как выкарабкаться.
    Наташка, похоже сразу поняла, по одному только Витькиному виду, по его аллюру на входе, чего тот хочет выкинуть. Она вся побледнела, как стена (Шпале это даже через дым было видно), с минуту стояла столбом, точно вкопанная. Хорошо, история с замполитовой женой оказалась длинной. Натка успела придти в себя, да как все хитро сообразила! Сделала на бледном еще лице капризную гримаску и плавной походочкой порхнула к шипящей уже на холостых оборотах радиоле:
    — Ребята, ну что это такое, вы забыли, что среди вас женщина! Оставьте свои салдахвонские пошлости, давайте танцевать!
    Поставила пластинку с записью вальса, врубила звук на полную мощность. Так, что все голоса сразу потонули в мелодии — кричи не кричи! И, ухватив Барана, лихо закружилась с ним в танце, хитро при этом, мстительно поглядывая на Витьку: ”Что, выкусил? Думал мучеником стать, а остался дураком!" "Бежать, пока есть запас времени?! — неспешно дожевывал свою интеллектуальную жвачку мыслитель. — Впрочем, бежать не выход, это значит выдать себя, а заодно и Натку с головой! Бега, это на крайний случай. Сейчас главное сделать все, что в его возможностях, чтобы замести следы. Спутать карты, закрепить свое липовое алиби как можно надежнее, основательнее.”
    Чава неуправляем, одна надежда на то, что он вот вот вырубится и не успеет разболтать тайны. Внушить ему молчать бесполезно, но можно и нужно помочь ему сойти с катушек побыстрей. Заодно как можно сильней споить, уморить и всю кодлу. Заставить ее забыть об обмолвленном Чавой! Между тем, самогону на столах оставалось еще море. Каким-то таинственным источником емкости под него постоянно подпитывались. Во всяком случае, судя по степени опьяненья толпы, те две банки, что привез Чава, уже давно должны были кончиться. А на столе, между тем, стояло еще четыре бутылки из-под "столичной", в каждой из которых покоилось некоторое количество мутной, глушащей жидкости. Кроме того, какое-то красное пойло в трехлитровой банке. Эпоха застолья стаканным звоном звенела по всей Руси великой и вернее пуль валила людей с ног. Шпала вытащил в коридор Натку.
    — Что они пьют, самогон?
    — Нет, что-то красное. А-а, это Мультик расчувствовался, притащил своего вина на пробу.
    Она смотрела взволнованно прямо Витьке в глаза.
    — Ты что надумал?
    — Ничего, Нат, хотел их всех пидорасами обозвать, опять драку затеять, да уже все, я лучше придумал, ты помогла.
    И он объяснил ей очередную задачу. Тост, произнесенный красивой женщиной, особенно если этот тост за любовь, не может быть не поддержан! Наташка должна воспользоваться своим обаянием и повести за собой толпу, как Иван Сусанин, в болото беспамятства. Несколько подходящих тостов на эту тему, особо пикантных из женских уст типа: "Так выпьем же за ту силу, что держала шляпу!"...или "Так пусть же каждой женщине будет за что держаться. проходя над пропастью!..” он ей тут же продиктовал, остальные Натка должна была изобрести, сообразно обстоятельствам. Само собой зажигательные танцы, объятия, поцелуи через одного и брудершафт с особо стойкими. Тут он предоставляет ей неограниченную свободу и полную инициативу.
    Шпала пил усердно, пытаясь себя посильнее упить, однако не настолько, чтобы отключиться вообще, но настолько ровно, чтобы при некоторой игре выглядеть совершенно тяжелым и тупым. Он должен органично влиться в этот пьяный клубок, так, чтобы завтра не каждый и вспомнил, что Витька на время исчезал, но зато всякий помнил бы, что именно он был. Для этого нужно чем-то обратить на себя всеобщее пьяное вялое внимание. Выкинуть что-то острое, вопиющее, потрясающее, способное прорваться и засесть в сознании каждого даже через пелену отупления. Необходимо устроить грандиозный скандал. И этот скандал будет, несмотря на то, что пьяная толпа подобна пороховой бочке. Пока что дружина в веселье и Витька усиленно втирается в ее сердцевину: громче всех орет песни:
    К тете Наде на параде молодой комиссар
    Все подходит сзади-сзади, зорко глядя в небеса.
    Флот военный, флот воздушный в небесах, в небесах,
    Тете Наде стало жарко в теплых байковых трусах...
    Сильнее всех смеется и кричит, произносит тосты и требует от всех поднять и осушить. Временами сквозь гвалт ему слышится нарастание каких то неясных и тревожных звуков на улице. Впрочем, Шпала понимает, что это бестолочь: по поводу обнаружения трупа никакой тревоги объявлять не будут. Он уже взял себя в руки. Появился даже какой-то азарт: неужели и на этот раз все сойдет? Возвращаются из поездок по одному помощники, садятся за стол, веселые, обычные... А ведь шли через двор депо, должны были видеть скопление милицейских машин. Впрочем, Витька опять же понимает, что и это не обязательно.
    Труп могли уже обнаружить и розыск идет полным ходом. Отрабатываются версии, проигрываются различные варианты, приняты первые оперативные меры, все подразделения оповещены и задействованы. А город будет жить по-прежнему в полном спокойствии и неведении завтра и всегда. Поползут лишь шепотливые противоречивые слухи один другого невероятнее: отрезали и унесли голову, сняли кожу с правой руки, порубили на части и спрятали в разных местах... Взбудоражат на миг сонное людское царство, да и заглохнут тут же в нем, как пули в пуховой перине.
    Натка прекрасно справляется со своей ролью. Она еще ласковее и обворожительнее, чем прежде (можно представить себе, чего это ей стоит). Сама тащит танцевать, вешает на себя по очереди всех, уже порядком оглушенных и простерилизованных по мужской части парней. Лишь отдельные шальные искры еще вспыхивают на миг в каждом, когда она кладет партнера на свою пылающую грудь. Их с Наткой задача разжечь пожар и тогда заключительный аккорд будет могучим и слитным, он поглотит собой все прежние частности и впечатления. Напоить массу до скотского состояния, до поросячьего визга — в этом успех. Витька старается изо всех сил, но ведь и он не двужильный! Да, не такое уж легкое дело, споить взращенных и закаленных эпохой запоя.
    Пожалуй, русский человек в этом смысле выносливее именно на генетическом уровне. И при чем тут статистика, утверждающая, что мы самый малопьющий народ? В ней ведь наверняка не учтено количество самогона на душу населения, количество одеколона, политуры, лекарственных средств на предположительно спиртовой основе и прочей подобной мути. Зачем же так оскорблять, не разобравшись, как следует! А если взять только количество алкоголя, реализованное через магазины, да приплюсовать к ним пятнадцать союзных республик и кучу маленьких народностей, которые в этом смысле еще не совсем обрусели... Тут мы, конечно, довольно бледно выглядим, у нас еще обширное поле деятельности! Так это ж несправедливость какая! Опять мы — русские — должны пить не только за себя, но и за кучу дегенератов!
    Кое-кто незаметно покидал застолье, зажав рот рукой, выбегал на улицу и там слышались таинственные звуки. Другие временно отсутствовали по причине отруба (единственная уважительная причина, сравним: единственной уважительной причиной оставления поля боя считается смерть!). Велик и могуч русский народ по части выпивки, но изумительно терпелив к ее качеству! Такие относились и складывались рядами на пол в секции. Однако на их место тут же заступали новые и с этим стоглавым драконом, отращивающим вместо одной отрубленной головы две, Шпала совладать не мог. Ведь не Алеша же Попович! Интересные люди — эти железнодорожники! Чаве вон завтра днем в поездку, обязательная "строгая" медкомиссия с дыханием в трубку, а он в числе прочих валяется в отрубе.
    Другие уходят в рейс прямо из-за стола и вот так здесь, сколько Витька помнит, почти каждый вечер за редким исключением (почему он тут и прижился!). Удивительно просто, как у нас при таких делах еще аварий не случается! "Ладно, все к черту, пора сматывать удочки!"— решает Шпала никаких больше драк, устал!" Краб должен появиться с минуты на минуту, на кой черт ему эти лишние приключения. Натку пора спроваживать, чтобы концы в воду. А завтра ментам он скажет — это его случайная знакомая. Два-три раза виделись, перепихивались... Кроме имени больше ничего о ней не знает, как-то не интересовался... Пусть, ищут если захотят! Все нюансы на случай допроса они уже обговорили, так, чтобы показания сходились в цвет.
    Уходят порознь. Она раньше, он чуть позже и "прощай" — дай бог навсегда! Может когда-нибудь через года свидятся случайно, вспомянут лихую свою молодость. Витька взял с гвоздя ключ от их спальни, проводил Натку за курткой:
    — Прощай Натаха, ты была настоящим другом, я тебя никогда не забуду!
    Слезы появились у нее на глазах. Натка обняла Шпалу, прижалась, посмотрела в глаза.
    — Неужели между нами все кончено?
    — Да!
    — Но ведь можно же будет через полгода-год, если все уляжется, найти тебя? Я буду ждать!
    — Не стоит, Нат!
    — Я понимаю, я для тебя игрушка, наигрался, натешился, изорвал и в мусорный ящик!
    — Ну Наташка, о чем ты говоришь, о чем тут можно думать сейчас! Полгода, год! — дай их сначала прожить.
    — Хорошо, я ухожу в тень и буду молчать, но через полгода, если... я тебя разыщу, хорошо?
    — Хорошо!
    — И вообще, ненаглядный мой, не для того я тебе следы заметать помогала, чтобы ты другой достался! Учти, будешь хвостом вилять — сдам с потрохами к чертовой матери. Ни себе, но и не другим! Так что, голубчик, ты теперь от меня никуда не денешься — мой будешь!
    Она, довольная, как дитя, вновь прижалась к Витьке:
    — Поцелуй меня на прощание! ...Ну, еще ... еще раз ... вот здесь... Я тебя хочу!
    Все тактические соображения отступили на задний план, затерялись в мощном водовороте чувственных ощущений. Исчезло представление о пространстве и времени. Он целовал ее, она отвечала. Он раздевал ее, она помогала себя раздевать. Обои дрожали... ядерным взрывом вспыхнул электрический свет где-то позади Шпалы. Потоки его воспламенили воздух, высветили все черточки, линии, каждую мелочь Наткиного тела. Он был закономерен, неизбежен — этот взрыв. Расплата за их чрезмерную ветреность, забывчивость. И все-таки ворвался неожиданно, нагло, выкрав и поругав красоту тела, принадлежащего только ему. Витька рывком обернулся вполоборота. Зарево заставило его прикрыть глаза козырьком ладони. В огненном прямоугольнике чернел силуэт Барана.
    — Ты чё приперся? — как можно спокойнее спросил Шпала, — в наглую, что ль, решил прорваться?
    — Брось девушку! — зарычал тот в ответ.
    “Здрасте вам! — подумал Витька. — Почему именно девушку и — брось? Ничего не придумал умнее, что ли, чтобы завязаться?" Смысл и исход разговора был более чем очевиден. Все же он решил еще поиздеваться над соперником. Главное — убить противника морально, тогда его легче будет убить физически.
    — Это почему же? — осведомился Шпала тактично.
    Баран замялся, Витькино поведение сбивало его с толку.
    — Видишь, она тебя не хочет! — наконец выдвинул курянин убедительный, видимо, на его взгляд аргумент.
    — Ты меня хочешь? — повернулся Шпала к Натке.
    Она с быстротой бывалого солдата уже заканчивала одевание. Сам Витька, застегнув на мотне презентованные пуговки, был готов еще раньше.
    — Хочу! — серьезно и без тени стеснения ответила она и недовольно Барану. — А ты не суйся в чужие дела!
    — Вот видишь, земеля, как глупо ты выглядишь! — вновь обратил лицо к противнику Шпала, оснастив его предварительно райской извиняющей улыбкой.
    — Хорошо, — отрубил неприятную тему курянин, — мне просто нужно с тобой поговорить.
    — Вот это другое дело, — пропел в ответ Витька, расставив, словно для объятий, руки, — с этого нужно было и начинать. Прямота украшает мужчину!
    Он встал, включил в комнате свет, хлопнул Барана по плечу, беззаботно и панибратски, словно не допускал мысли, что тот — взведенная пружина — в любой миг может выстрелить ударом. "А он и не ударит, — чувствовал Шпала, — для того, чтобы ударить первым нужно решиться, отбросить сомнения, а он готовится, подогревает себя. Баран прикрыл дверь, вошел на три шага внутрь и остановился виновато, растерянно, словно забыл за чем пришел.
    — Один на один, что ли, хочешь поговорить? — напомнил противнику суть дела Витька.
    — Да! — ответил тот.
    Шпала удовлетворенно кивнул:
    — Ценю в людях храбрость и благородство! — и ногой лягнув дверь, крикнул через плечо: — Заходи, Краб!
    Краба как раз дверью и шибануло с ног. Витька обернулся, услышав непонятный стук и увидел каратиста катающимся по полу. Тому видно представилось, что пока он стоял под дверью и вслушивался, выбирая момент для неожиданного броска, откуда ни возьмись, подоспела Витькина подмога, подкралась сзади, шибанули его чем-то по голове и сейчас будут добивать пинками. Затем он встал, все еще недоверчиво озираясь, постоял по-крабьи, растопырив руки, и с пришибленной глупой улыбочкой вошел наконец в комнату. Точно гражданин из первого ряда в цирке, неизвестно как оказавшийся в сундуке и под аплодисменты зрителей выходящий оттуда.
    Куряне мои — славные воины,
    Под трубами повиты,
    Под шеломами взрощены,
    С конца копья вскормлены.
    Дороги им ведомы,
    Овраги ими знаемы,
    Луки у них натянуты,
    Колчаны отворены,
    Сабли наострены,
    Сами скачут, как серы волки во поле,
    Себе — чести, князю — славы ищучи, —
    почему-то припомнились вдруг Шпале, глядя на них строчки восьмисотлетней давности "Слова о полку Игореве". Да, тут ничего не скажешь, выучка налицо!
    Физиономия у Краба была замечательная. Нос его походил на двугорбого верблюда, прилегшего отдохнуть в пустыне у источника. Этим источником был левый голубой глаз. Нос старательно огибал его и в то же время наползал на соседний серого цвета правый глаз. Видимо, это было знаком лихого скандального характера в прошлом. Смею Вас уверить, уважаемый читатель, что из всех кривых носов, тех, что огибают левый глаз и набегают на правый значительно больше, чем обратных. Витька был левшой, так что Крабу предоставлялся сейчас счастливый случай исправить правовыпуклую конфигурацию носа на значительно более редкую обратную.
    Разглядев как следует душегубов, Шпала деловито развернулся к ним спиной и пошел по полутораметровой ширины проходу меж двумя рядами коек к дальней стене комнаты. За ним, выдерживая безопасное расстояние двинул Баран, чуть подальше на подхвате Краб. Натка наблюдала турнир с прежнего места. Не доходя до стены, Витька развернулся и занял, таким образом, самое выгодное из всех возможных здесь положений. По крайней мере, можно надеяться, что второй так просто не зайдет ему в тыл.
    Рожи у обоих курян были такие, как будто они шли с дубинами на медведя. Шпала же наоборот, настроил душу на спокойное течение и постарался расслабиться, как можно сильней, это было его первейшей заповедью еще с боксерских времен. Знал по опыту: стоит только утратить хладнокровие, задергаются суетливые мыслишки, вслед за ними в унисон задрожат, загудят, как подтянутые струны нервы, напрягутся мышцы и сразу все к черту: наполовину теряется реакция, хлесткость, резкость удара, исчезает маневренность, быстрота. Рабочие импульсы, как в засоренном радиоэфире, вязнут в шуме ненужных бестолковых ощущений.
    Прочь все лишнее! Сейчас он аппарат, настроенный на строго определенную операцию. Все мышцы максимально ослаблены, сигналы от них и к ним почти отсутствуют — затишье — эфир чист. Весь внимание. Баран начал издалека — с разминки, а именно с ходьбы на месте. Он так медленно приближался, да еще шевелил губами, что казалось поет какую-то строевую песню и потому экономит отпущенное пространство, чтобы допеть до последнего куплета. А ну как ошибется, шаг лишний останется или, наоборот, не хватит?
    Интересно, долго он этот номер готовил? Вторым упражнением была ходьба в присядку. С середины комнаты атакующий пригнулся пониже, расставил, как клешни, руки, ноги на ширине прохода, кулаки сжал до лиловых оттенков, челюсти до хруста. Ребристые бугорки у соединения челюстей портят овал лица, придают ему ишачий вид. Левый бок вперед, шажки еще более микроскопические, крадущиеся, шепот срывается на шипение. Так пока дойдешь, устанешь!
    — Я давно хотел с тобой рассчитаться, и вот этот час наконец настал. Теперь ты мне за все, за все ответишь-ш-шь! — театрально, с чувством, давит он из себя.
    Ага, оказывается этот Баран аутотренингом занимается! Есть такая порода людей, которая верит в то, что говорит. У этих тоже свои проблемы, так входят в роль, что потом сами не могут отделить правду от вымысла. Великий поселковый брехун Селепа, например, для этой цели постоянно держит в курсе своих дел друга Бражникова. Сообщает ему всю точную информацию, чтобы в случае чего, после очередного забреха можно было справиться о том, как все было на самом деле. Со стороны, конечно, эти заклинания смотрятся эффектно, даже нравятся публике, однако гораздо полезнее просто практично прикинуть, куда провести первый удар.