1. 57. глава пятьдесят вторая

   Книга первая. Первый день.
   
   
    ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
    Технология допроса и уловки следователей. О роли мандавошек в истории: из за них Пушкин промазал на дуэли, а Наполеон проиграл битву при Ватерлоо. Видя зверства Александра Македонского, обутого в тряпочные валенки и галоши высокой проходимости, недисциплинированные покойники бегут из мертвецкой. Закладка последних штанов в пользу голодающего Поволжья.
   
   
    — А-а-аа! — вновь взвывает мать и Витька бросается к выходу. Его кто-то ловит за рукав. Шпала отбивается не глядя, по чему попало. Выбегает на улицу. Прыгает в черное, прокаленное морозом нутро воронка. Забивается в угол. Ментам того и надо. Они сделали свое дело и на Витьку видимо не в претензии; мирно садятся на лавки у двери. Садится он. Воронок взвывает, дает кандраша, взбрыкивает с места в карьер и увозит наконец Шпалу от проблем. Минутой позже к нему присоединяется Чава. Его родителей, как выясняется, допросить успели раньше Витькиных.
    Одуряюще медленно тянутся минуты ожидания в обшарпанном коридоре отделения милиции. Замызганный, полувыкрошенный линолеум. Расшатанные театральные кресла из гнутой фанеры по четыре в пачке. Высокий однообразно серый и грязный потолок. Многочисленные, обитые темно-коричневым дерматином двери с номерками от единицы до двенадцати. Причем дверей только десять. На одной сразу три номерка в ряд: 7,8,9. И тишина!
    Налицо вся никчемность жизни. Первый кабинетик — это рождение, последний — смерть. Между ними какие-то еще там события: кабинетики 2,3, ... 11. И долгое, в перерывах между этими событиями, ожидание в коридоре. Пропащее время, взятое у тебя взаймы без отдачи чиновником. Возникать не имеешь права! Иначе тебя без пересадок, транзитом пошлют прямо в последний кабинет. Их с Чавой допрашивают по очереди: один вышел, другой заходи! Только и отдышки, что успеваешь перекинуться взглядом с единственным своим здесь человеком. Система допроса рассчитана на изматывание, запутывание и, как следствие, ошибку, неосторожность.
    В который раз приходится пересказывать одно и то же. Вопросы следователя так же раз от разу повторяются в той же последовательности. Лишь с некоторыми изменениями: один два отбрасываются, а в конце присоединяются один-два новые. В них весь смысл очередного прокручивания пластинки. Какой-либо настоящий или мнимый подвох. А все остальное лишь гипнотический сеанс на усыпление.
    Ты говоришь, а следователь смотрит на тебя, как удав, перекладывая бумаги с одного конца стола на другой и обратно — это тоже часть мистического действа: танец шамана, у каждого, впрочем, свой. Вопросы-ответы заучиваются, рифмуются и к финалу получается некий бездарный роман в стихах. Под конец (это уже видимо за полночь) устроили обоим очную ставку и перекрестный допрос. Вот они — минуты творчества — живая импровизация!
    Предложили расписаться в протоколе допроса. Несмотря на усталость, Витька свои показания внимательнейшим образом перечитал, изучил, что потом потребовал и от Чавы. Наконец завизировал свою подпись. Не там, где показывал следователь: внизу едва начатого листа. А там, где положено: сразу под текстом. А то еще следак потом чего-нибудь допишет в свободном пространстве! Следователь все тем же казенным голосом каким вел допрос? посоветовал Шпале (с чего бы?) сходить в судмедэкспертизу и взять там справку о побоях, после чего доверил обоих выводному. Чаву сопровождающий отпустил на все четыре стороны. Витьку, бог знает почему, закрыл в зверинец : фойе, отделенное от коридора решеткой.
    Там, среди бичей, бухариков и прочих граждан задержанных Шпала коротал ночь, скрючившись на скамейке. Несмотря на отсутствие сервиса и метрдотеля с бокалом вечернего шампанского на подносе жизнью он был доволен. Из сегодняшнего допроса было видно, что никаких "визитных карточек" на месте преступления не оставлено. Баран ничего о спальне не сказал и в убийстве Шпалу подозревают не больше, чем остальных.
    За день он так устал, что не обращал внимания ни на ругань между собратьями (по "перу" и кастету), ни на окрики дежурного милиционера. Донимал, правда, сволочь — заставлял сокамерников время от времени его будить. Витька тогда мычал или шевелил одним из членов, чаще всего рукой, доказывая тем, что он жив. Сержанту было скучно: поговорить по душам не с кем, спать не полагалось, о ****ях думать тоже... Он развлекал себя тем, что доебывался то до одного задержанного, то до другого, как глухой до радио: сыграй да сыграй!
    — Иванов?.. Иванов... Иванов мать твою ... !!!
    — Да здесь я, здесь!
    — А куда ты на *** денешься?!
    — Петров?
    — Я.
    — Головка от ***!
    — Сидоров?
    — Здесь!
    — А гражданин начальник?
    — Здесь я, гражданин начальник!
    — Вот так то!
    Это казалось голубому верхом остроумия. Пробовал доебаться и до Витьки, вернее доебать его, вывести из себя. Но Шпала всю ментовскую натуру дежурного понимал четко: тому больше делать нечего, как целую ночь напролет языком ****еть! У охранников это наравне с шоферами маршрутных автобусов профессиональное заболевание — болтливость. Тому тоже целый день поговорить не с кем, вот он и орет в салон: "Граждане! Берите билетики, на линии работает контроль! Кстати, мой одноклассник, кстати в одной школе учились... кстати о ****ях!.." Поэтому участия в словесной дуэли не принял. Иначе Витька бы всю ночь напролет только и делал? что упражнялся с сержантом во взаимных подъебках.
    Раненько утречком, часиков в шесть его напнули из милиции. Памятуя наставление следователя, Шпала прямехонько и пошел в судмедэкспертизу. Было очевидно — еще не время. Он дернул одни двери, другие, все заперто. После сравнительно теплой кутузки и целых суток натощак утренний морозец казался особенно свеж. Нужно было куда-то прятаться. В мошонке, как обычно, чесалось, словно шевелилась залетная вошка. После ночи в привратке это явление неудивительно. Но могла быть и ложная тревога — мнительность.
    С тех пор, как он впервые познакомился с этими насекомыми в тюрьме, после каждой ночи в не слишком чистой компании (ночевки на вокзале, например), утром возникала некая настороженность, вслушивание. Нередко шевеление являлось лишь галлюцинацией. Однако Шпала предпочитал все же сменить белье и проверить для успокоения швы одежды. Особенно такие мнимые диверсанты мучили его после тюрьмы. То и дело гладил прилично раскаленным утюгом белье с изнанки ( химии тогда не было – хлопок. )особенно швы, проверялся, но ничего не находил.
    Так вот, у Витьки вопрос к Пушкину по этому поводу: "Если он по бабам шлялся, значит и мандавошек ловил! — Как у Александра ибн Сергеевича на этот счет, галлюцинаций не было? Немаловажный вопрос между прочим, и не такой глупый, как на первый взгляд кажется! Просто исторический, можно сказать!!! Из него могут выползать далеко идущие последствия. Например: вдруг пиит и промазал на дуэли из-за какой-нибудь залетной мандавошки. А это, сами понимаете, целая революция в историографии! А если еще дальше пойти? Еще смелее объять необъятное!
    Вдруг эту мандавошку ему Дантес специально перед дуэлью в кровать подсунул. И не ему одному... Возможно, многих великих людей: талантливых полководцев, ученых, политиков губили эти подлые звери! Ну мог ли, к примеру, Наполеон выиграть битву при Ватерлоо мучительно соображая: где же это он вчера ухитрился подхватить таких злых мандавошек. Се же есть не тронутый пласт, целина, немереный простор, неоткрытый материк в истории человечества. Целую диссертацию настрочить запросто: "О роли мандавошек в истории."
    Можно, конечно, подождать до времени в одном из подъездов ближайших жилых домов, повиснуть на теплую батарею. Но ведь скоро люди лавиной повалят на работу, а он будет являть им свои фонари? Витька упорно продолжал тыкаться во все двери, пока за одной из них не услышал шорох. Рядом оказался звонок и Шпала несколько раз выжал его до отказа. Внутри, где-то далеко, глухо отзывался его электрический голос. Вышла коренастая бабушка: В белом халате поверх телогрейки, стеганных тряпочных валенках, оснащенных галошами высокой проходимости с ведром и тряпкой в руке.
    — Ну, чего родимчик ломает! Ба-атюшки! Да ты никак из мертвецкой сбежал? Очухался, што ли?
    — Не, бабушка, не лежал я в вашей мертвецкой, это вы меня с кем-то путаете, — оправдывался Витька, — морда слишком фотогеничная, на артиста похож... народного, вот вечно и обознаются. Я пришел побои снимать!
    — Это как еще?
    — Ну, на справку.
    — А-а-а... не врешь?
    — Не!
    — Хорош, красавец! У нас и то народ гораздо симпатичней выглядит. А вчерась только ну вот вылитый такой же, прости господи, сявка в мертвецкой лежал. По синякам приметила!
    — Не, бабушка, не я, пойдите посмотрите. Может, братуха мой?
    — ...
    — Да я шутю, бабуль, нет у меня братьев кроме Пиночета и Брежнева.
    — Посмотрю, посмотрю, а то как же? За вами глаз да глаз нужен!
    — А меня уж пустите, пожалуйста, погреться, пока врачи придут.
    Бабуля охотно пропустила его внутрь.
    — А что, бывают у вас такие случаи?
    — Какие?
    — Ну, чтобы покойники убегали?
    — А то не бывает? У нас и не такое еще бывает! Самый недисциплинированный народ — покойники. То недохватает, а то, глядишь, и лишний возьмется. Счет да счет нужон, вот!
    — Не, бабушка, ну ты глянь лучше, разве похож я на покойника?
    — А черт вас разберет, все вы на одно лицо — синие, битые.
    — Ну вот — шевелюсь же!
    Наконец санитарка провела его в какую-то тесную, но теплую каморку, указала на кушетку:
    — Вот, побудь пока здесь.
    — Эй, бабуля, а за чем ты меня закрываешь?
    — Целей будешь. А то сбегишь, а потом за вас отвечай!
    — Ну и бабушка, то ли с приветом, то ли с юмором, не поймешь.
    Витька лег на кушетку и уснул. Видимо, бабуля забыла про него, потому что растолкала лишь часов в десять:
    — Иди вон, обследовайся!
    Шпала спросонья поплелся по коридору, но свернул видимо куда-то не туда... И вместо улицы вышел в зал с зарешеченными окнами, где на каменных ваннообразных столах лежали голые растребушенные покойники. Их было двое. В дальнем Витька моментально признал своего вчерашнего крестника — "Человека-Гору." Пузатый бегемот был важен и спокоен. Впрочем, пузатый ли? Что это у него там со всем профилем от кадыка и до члена? Низкое любопытство убийцы, щедро разбавленное страхом перед разоблачением с одной, и страхом перед неизвестностью с другой стороны, заставило подойти поближе. Зрелище нагого, изувеченного и растребушенного тела было чудовищно.
     Проломленный и провалившийся лоб, выпученные глаза, почерневшее от запекшейся крови лицо, слипшиеся волосы. Грудная клетка вдоль взрыта, как консервная банка открывалкой. Меж мякоти мышц видны белые пятна ребер. Из брюшины наискось вниз и в бок, через каменный стол и в ведро тянутся извилистые кишки. Захватывают татуировку "Вася" на левой руке.
    — Эй, ты что тут делаешь?
    Сбоку возник мужчина в черном прорезиненном фартуке. Точь-в-точь как у мясника в гастрономе! В перчатках и с каким-то хитроумным коловоротом в руках.
    — А... я на экспертизу пришел.
    — Тебе сюда еще рано! К нам сами не приходят.
    Мужчина открыл краник в головах покойника, на труп полилась вода.
    — Уходи отсюда, а то плохо станет, возись тогда еще и с тобой!
    И он принялся ввинчивать коловорот в череп покойника.
    — Уходи, уходи, не положено здесь посторонним!
    Кое как сдержав рвоту, Шпала выскочил наружу. Вид вываленных на камень внутренностей, запах крови и формалина преследовал его. Белизна свежего снега успокоила. Витька зачерпнул горсть пушистого свежего, переливающегося искорками покрова, сунул в рот.
    Пренеприятная же это штука, когда тебя осматривают, ощупывают, обстукивают холодными, как лягушка, руками. Что-то долго подробно пишут в казенный талмуд, дотошно расписывая каждую ссадину. Написали бы коротко: "Весь избит до такой-то степени по шкале Рихтера. Диагноз: Отрихтовали!" И все дела. Справку, очевидно, следовало присовокупить к заявлению о том, что такие-то и такие избили его. Злодеи! И что их следует за это наказать. Расстрелять, поставить в угол, лишить участия в комсомольском субботнике, в сборе металлолома, в экскурсии местам боевой и трудовой славы, в школьных играх на приз шахматной короны с Ботвинником впридачу... Или наоборот — наградить!
    Объявить благодарность с занесением в личное дело, позволить принять участие в юбилейной ударной плавке, в закладке парка в честь покорителей космоса, в закладке последних штанов в пользу голодающей Африки, в бессрочной ударной вахте памяти... Но у Шпалы ведь уже лежало в кармане собственноручно написанное заявление об обратном: претензий он не имеет. Поразмыслив, Витька решил обе бумажки пока никуда не отдавать, а оставить в кармане на всякий, как говорится, пожарный. Он благополучно добрался домой и в следующую неделю носу за двери квартиры абсолютно не высовывал. Менты, как ни странно, его тоже не донимали.
    Гроздев не знал, что дракой в общаге железнодорожников занимается городская милиция, а убитым — железнодорожная, которые между собой не особенно в контакте. Не знал, что "убийцу" нашли еще в ту же ночь. А через сутки под напором увесистых "улик" милицейских он сознался. Это был хилый тубик, недавно только освободившийся из лагеря. Пойман он был в "сей же час"! С поличным. На хищении каких-то вещей из ж. д. склада, у которого стоял злополучный вагон.
    И оказал вооруженное сопротивление сотруднику милиции. (Проткнул ножом шинель и поцарапал руку.) Вначале непреклонный, под массированными побоями он быстро сник, сообразив, что и мент ему обойдется не дешево! Так что довесок не стоит того, чтобы на него гробить драгоценное здоровье, которое на отсидку срока в лагере ему очень пригодится. А тут еще следователь оказался — душа человек: Сменил гнев на милость и стал играть с ним в открытую.
    Он заявил, что отлично понимает, так же, как и сам подследственный, что убийство железнодорожника тот не совершал. Но вполне очевидно так же, что это лишь дело времени. Он — Масалов — мог убить его. Был на это морально готов. Человек, поднявший нож на сотрудника милиции — отчаявшийся в этой жизни человек! Ему свобода — это время от посадки до посадки, которое нужно пережить, перекантоваться как-то и желательно повеселей. Вот он весь — сидящий перед ним Масел. Мента он валить не собирался, это только китняк, для того, чтобы по новому сроку на зоне вес иметь.
    А тюрьма для Масла — дом родной, по всему видно. Судим трижды, и статьи все серьезней: от простой хулиганки по первой ходке, к воровству по второй и грабежу по третьей. Другой пример: откинулся он — Федя Масел — из колонии уже три месяца назад, и все это время отирается на ж. д. вокзале, и в его округе. Не раз попадал в линейный отдел, предупреждали его. Ведь у Масла катил надзор после отсидки. Так что если бы Федя действительно решил за ум взяться, как тут начальнику расписывает, давно бы уже свалил к себе в Малиновку, а нет, так в другую деревню рядом, стал на учет, устроился на работу, с участковым поладил...
    Но не тот Масел человек, чтобы работать! Не по нем такая жизнь. Ему "романтика" нужна: украл, выпил, в тюрьму! И желательно подольше. Ведь за два своих последних срока Масел на зоне пальцем о палец не ударил. Кантовался между больничкой и тубзоной, да изредка шнырем ночным в отряде. Вот и вся его "трудовая" биография. Потому Маслу на воле жить не в жилу, побыстрее обратно охота! Ну а коль так, он, следователь Галкин, ему — Феде Маслу — в том поможет. Он поможет Феде, а Федя ему, и обоим станет жить легче.
    А он, следователь Галкин, не такой человек, чтобы добро не помнить. И Федя Масел это знает, да и другие его кореша. Никто про следователя Галкина дурного слова не скажет! Потому: справедливый он человек, и никогда преступников за людей второго сорта не считал. Наоборот, завсегда к ним с уважением! Он, Галкин понимает, что уголовники такие же люди и тоже нужное для народа дело делают. Кто у нас в Сибири заводы строит, плотины, железные дороги? Кто на комсомольско-молодежных ударных вкалывает, рекорды дает, пятилетки за четыре года выполняет и наград никаких за свой бескорыстный труд не требует? Кто войну выиграл, ракету в космос запустил, страну из разрухи поднял и великой сделал? Он в отличие от некоторых штатских деятелей это дело правильно понимает. Как-то в одном из стихотворений, которое ваш брат, неизвестный зек написал:
    Кто строил людям города, рубил тайгу, пускал заводы,
Кто понял раз и навсегда цену потерянной свободы...
    Все точно так, без иронии! Он, Галкин, эти произведения безвестные почитывал, потому что бережет, собирает. Уже два солидных альбома насобирал! При этих словах следователь вынул из металлического сейфа действительно два солидных альбома тюремной прозы и лирики, и предъявил их Маслу на полное обозрение. Уважаю, собираю, ценю, не в пример некоторым! Федя их пролистал, и чего только тут не было.
    — Ты, кстати, тоже, если что помнишь хорошее, запиши, пожалуйста, и мне отдай, сохраню для потомства, так сказать. Ну, и тебе работа не задаром конечно: чаю принесу, курева... Что еще зеку нужно для полного счастья? Сам, поверишь, балуюсь, стишки пописываю. Да некогда особо с работой. Это ведь не вам: сиди себе, пиши... Завидую я вашему брату в этом плане! Ну, это отступление, так сказать, легкая музыка для отдохновения. А сейчас к делу, к самой сути...
    Срок Маслу так и так катит приличный, терять ему нечего. Так что пусть он и убийство на себя берет. Ведь один и тот же срок, одна и та же тяжесть. А он уж за это, следователь Галкин, для Масла постарается. РЦД Маслу катит, тельняшка — особый режим. Камерная система. Небо в клеточку все десять лет. Так вот, отмажет он Масла от "особняка". Будет ходатайствовать о помещении его на лечение в тубзону прямо из зала суда. А это и кормежка посытней, и работа полегче и режим помягче... На тюрьме Масел будет жить как у Христа за пазухой. Галкин об этом позаботится. Камеру любую может выбрать сам.
    Другие бы следователи на том и ограничились, он — следователь Галкин — нет! Потому что он самый человечный человек и есть. Все по справедливости хочет! Ему за Масла повышение чина корячится, а перед пенсией вовсе это дело не лишнее! Тянет Масел на повышение — матерого уголовника Галкин изловил и расколол. Так вот, за все это он Масла честно и отблагодарит. Блат у него свой есть и в линейке и в тюрьме. Все необходимые вещи Маслу к зоне соберут. Самому-то ему — голи перекатной — кто ж принесет, передаст? Пока еще на зоне обживется, насобирает. А так — как законный вор на зону поедет. Баул будет, за него он ручается.
    Масел может даже сам ему, Галкину, список написать, что ему нужно, все сделает, в разумных пределах, конечно. Теплое белье, тапочки, сменка, роба милюстиновая долговечная, рукавицы, шапка зимняя черная под зековскую "пидорку", валенки, домино, шахматы, тетради, конверты, ручки, карандаши... Это ж кум королю — сват министру! Со жратвой ему, с курехой здесь следователь поможет. И тут, пока будет длиться следствие, Галкин его будет выдергивать из тюрьмы в линейку, сажать здесь в отдельную камеру и требуй уж, чего душа пожелает: и выпить принесет и пожрать! А ведь то Масел сам понимает, какие расходы Галкин сам на себя берет, когда проще было бы ему просто выбить из Масла эти показания!
    Так что все желания Масла сразу, одним махом для него исполняются! Ну, и пусть он теперь, Федор Масалов, скажет: человек следователь Галкин или не человек? Ни одна живая душа, мать родная для него того не сделала, что сделает он — следователь Галкин! Масел потребовал некоторых гарантий и задатка в виде бутылки водки с подходящей жратвой и отдельную камеру на ночь, что было в точности и исполнено. Через неделю следствия он честно подтвердил — следователь Галкин — самый человечный человек!