Король Лир из Ясной поляны

               

      
      Д-р богословия, профессор                К 100-летию СМЕРТИ Л.ТОЛСТОГО            
      Канадского  Университета,               
      Русск. писатель в изгнании                кинороман

НЕСТОР  ТУПОГЛУПАЙ        «КОРОЛЬ ЛИР из ЯСН. ПОЛЯНЫ» 

               

                О Б    А В Т О Р Е

                ИЗДАТЕЛЬ  его повести  «Ап. ПЁТР» чл.СП РФ А. КАНЫКИН:
               
    Одна из примет времени - на родину начинают возвращаться духовные ценности, а иногда и их творцы. Заметным событием такого рода в литературной,   театральной и киношной жизни страны, я думаю, станет (после многих лет изгнания) активное включение в общественную жизнь России этого  известного на Западе прозаика. драматурга, режиссёра и философа. Его судьба и жизнь (ссылки его и его отца -изв. математика,  замалчивание на родине, а потом многие годы изгнания)  - полны драматизма и достойны самостоятельного исследования, как знак эпохи,  что ярко и самобытно отражены в  его мночисленных романах, сценариях, фильмах и пьесах.  А он ведь ещё и сам писал музыку к своим спектаклям и фильмам, а то и оформлял их, как художник. Редакция предполагает длительное сотрудничество с этим многообразно талантливым автором. С такой оценкой согласны многие наши самые именитые деятели культуры после прочтения его  пронзительной повести «Ап. Пётр» - особенно оч. лестное для автора письмо к нему в ссылку писателя   Юрия Трифонова. О встрече с его оч. своеобразным жанром: «фантастическим реализмом» в «Ап. Петре». С этой увлекательной  повести мы и начинаем публикацию многоликих и полуфантастических сочинений этого автора.


                ИЗ  ПИСЬМА  ЮРИЯ  ТРИФОНОВА
                об «АП. ПЕТРЕ»  АВТОРУ  в РЯЗАНСКУЮ  ССЫЛКУ:

 «…. Давайте будем Вас хвалить.  А то новых писателей только «поучают».
А «Ап. Пётр» Ваш оч. «русская» проза, настоящая л-ра (традиций Розанова, Сологуба и Чехова). Оч. плотная словесно: паста, глина, а не легковесный мыльный пузырь, не щелкопёрство, а всё время по сути. У меня тоже погиб Котик, и мы с женой оч. переживали… Оч. хорошо пишете всё телесное: ляжки «жены» и «дочери», раздетого Ивана Стефаныча, сцены купания.. В сексуальных сценах - хороши стул, стол, ноги..- меня это поразило, это написано по-настоящему. Мне такое не удавалось (охватить эту могучую эмоцию: волнуюсь). И в этом Вы сильнее меня. У меня проза «говорит» , а у Вас - «поёт». Удивительное впечатление».


                ВИКТОР   РОЗОВ   о ДРАМАТУРГИИ АВТОРА:

        « Мне кажется удивительно бесхозяйственным отношение к многоплановой и многожанровой драматургии  этого рязанского автора. Я дал ему рекомендацию для вступленния в СП - как талантливому и самобытному художнику, автору мастерски написанных и глубоко человечных пьес - со своим голосом  в  искусстве, который не спутаешь НИ C  КЕМ! Надеюсь дожить до той поры, когда он из «вещи в себе» станет наконец в широком смысле «вещью для нас»: для наших театров, кино и журналов».


                РЕЖИССЁР   А.  Э  Ф  Р  О  С   для «МОСК. КОМСОМОЛЬЦА»:

       «…Тарковский, я слышал, говорил: «Кинороман о Толстом - это откровение! Хочется снять». Но не успел…. А пьесы этого автора валялись по нашим театрам многие годы. И только когда писатель умрёт или его вышвырнут из страны- мы  начинаем восхищаться. Мы всё время хотели ставить его (и даже заключили договор в ЛЕНКОМе). но нам «не дали».
       ИНТЕРВЬЮЕР:  - Но у нас же теперь можно ставить,что угодно. Теперь же «свобода слова».
       ЭФРОС: - Да? Вы точно знаете? И пробовали?... Тогда можете спокойно пить свой чай: … На Вашей полке  МНОГО  его книг?!»




                Ф и л ь м     п е р в ы й

                П Е Р Е Д    В Е Л И К И М    П Е Р Е Л О М О М



                -   ЛЁВ  МИКОЛАИЧ!    А,  ЛЁВ   МИКОЛАИЧ!
                -   У?  Что?
                -   Пава  отелилась!!!
                -   Ну?!

      Сбросил одеяло, спустил ноги…, путаясь в одежде, стал одеваться..

                -   Ну, как  там?
       -   Ох, и телОк хорош:  крупный! белоносый! С тёлку ростом! Вот, что значит порода. .

                -    Как Пава?
           -    А чего ей? - облизывает!  Задом хе загораживает!.. Ох, и «артистка»!                Красавица! Правильно вы её в прошлогодь купили.
                -    Матрёну позови!
                -    Там уже!!
                -    Пошли!



                ПРОКРАДЫВАЯСЬ  СТОЛОВОЙ,
осторожно прикрыл дверь в спальню жены - та подняла голову:   -   Ты   куда?
                -   Пава отелилась!!
                -  «Событие»   какое - весь дом будить!


                - ПапА! -  КРИЧАТ ИЗ ДЕТСКОЙ.-  И мы с вами!  И мы хотим посмотреть!
                -  Спите!  Спите!                -   Нет, мы с вами!

Из правой комнаты вываливаются заспанные  ребята;  из левой - девчонки: в одних рубашках, простоволосые бегут по коридору…
     - Wаrds! Вэрнитэс! - кричит по-английски полуодетая, встрёпанная гувернантка
     -  Нашлёпайте им, мисс Гулль! - показывается из своей спальни  Хозяйка. - Бесстыдницы! Как несовестно! (Плач, выговоры, шлепки…) Господи Боже мой! Когда же это кончится! Содом! Бедлам! И так каждый день! Нет, в город! в город! - всех в город! в Москву - учиться!.. Слава Богу: сегодня последний день!
     -  Мы не поедем! Мы здесь хотим! С папА!
     -  Нет, поедете! Хватит с коровами сидеть! Пора выпускать вас в люди! В Свет!..Наказывайте их, мисс Гулль! Наказывайте!..


                ШИРОКОЗАДАЯ, ГЛАДКАЯ КОРОВА=
шумно пыхтя, загораживает  атласным, краснопегим боком новорожденного телкА…

       -  Ах, ты милая!  Ах, ты моя красавица!..
       -  ПапА! - протиснулась простоволосая дочь, запахивая  пальто прямо на рубашке и взволнованно дыша от бега..
       -  Смотри, Маша:  какое чудо! Правда?
       -  Ой, какая прелесть! Можно мне погладить?
       -   Погладь.

            Корова забеспокоилась, оглядела  глубокими (отороченными в белые ресницы) глазами столпившихся вкруг неё  в умилении людей - и протяжно замычала.
            Все радостно и легко  засмеялись…


                -   ПРИКАЗЧИК  ГДЕ?
            -    Здесь я, Лев Николаич. С приплодом Вас!
            -    Спасибо.  Где же решётки для яслей?
            -    Плотников нет, Лев Николаич.
            -    Как «нет»?  -  ТРОИХ намедни взяли!
            -    Так что…- один запил,… у другого мать умерла - на похороны  ушёл.
            -    Ну. а третий?
            -    Да Вам на что плотник-то?
            -    Ну, решётки-то вот для  яслей   давно уговорились сделать!
            -    Да Вы не беспокойтесь: вот кончим бороны, тотчас и за решётки возьмёмся.
            -    Как  -  и БОРОНЫ не готовы?!
            -    Да ведь что прикажете с этим народом!
            -    Так ведь опоздаем с зябью!  Сеять-то начали?
            -    Да вон за Турковым оврагом  уже  сеют..  да  сеялку сломали.
            -    Как «сломали»?!  Новую! Только что выписанную сеялку - сломали? А ну: едемте туда!  Игнат! Седлай Клопика!
            -    Слушаюсь!

                НА  ПОСЕВЕ,  У СЛОМАННОЙ  СЕЯЛКИ,
                прямо на   рассыпанных семенах  - сидят сеяльщики , курят.               
                -    Вот видите, как они сеют!  Такой народ!
 
                -    Почему курите, а не сеете?
                -    Да сеялка,  сударь, негодящая…
                -    Как так - совсем новая машина!
                -    Машина она «новая» - это точно - тольки не для нашей  зямли . 
                -    Сеяли бы вручную, из севАлки -   время-то ведь упускаем!
                -    Не извольте беспокоиться, сударь,- уложимся в срок.
                -    Пожалуйста, не рассуждай, - а  делай, что говорят!
                -    Да-к  ведь, Лёв  Миколаич:…  кажись вот, как   отцу родному   стараюсь. Энтот год как хорошо рассадил!  Я ведь и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо и нам  ладноть…
                -    Ну-ко  дай-ка я!
                -    Сами хотитя?
                -    А что ж мне делать?. Коли вы только рассуждаете, а время уходит
                (И пошёл по пахоте  с севАлкой, раскидывая семена)
                -     Ну, барин,.. - крикнули ему вслед: - Чур  весной не ругать мине за эфтот клин, - коли плохо взойдёт.  (И засмеялись)


                -        З Д Е С Ь    Ч Е Г О?
                (Подьехали к другой пахоте)
                -     Заканчиваем, Лёв Миколаич..  Да чижалО:  плуги негодящие! Прямо живот надорвал и лошадь замучил. Лутче б  сохой-Андревной: нам сподручней и коню легше.
                -     Как «чижалО»?   Плугом же легче. Что ты говоришь!
                -     Нет, Лёв Миколаич:   сохой оно  сноровистей
                -     Ну-ко  дай мне!...  Постой:  это что ж  такое?  Надо ж было резец опустить! Ты ж без резца пашешь!  О-ё-ёй! Как же тут не замучиться: ты ж силОм ворочаешь - землю портишь и лошадь загнал… Ну-ка:  пусти!


                - …ПОЧЕМУ ТЁЛОК ПРОШЛЫЙ РАЗ ОБКОРМИЛИ?
                (Скачут с   приказчиком к дому)
     Почему лошадей запускают в пшеницу?! Почему? Почему? Почему? - Обьясните Вы мне, наконец!..  Я держу приказчика, САМ кручусь целый день, трачу деньги на дорогие машины, сортовые семена, покупаю на выставках английский скот, а дела идут всё хуже и хуже… Почему?!
            -  Так ведь это такой народ. Лев Николаич!
            -   Не «такой народ», а такой приказчик!
     И, хлестнув лошадь, поскакал к воротам!


                -  … БОГ  ПОМОЩЬ,  ВАШЕ  СИЯТЕЛЬСТВО
              -   Это кто? -    спросил у конюха Игната, отдавая ему повод.
              -   Рядчик Семён, Лёв  Николаич.  Второй раз приходит! Подряжаться насчёт леса.
              -    Это хорошо.  Это выручка мне большая. Идём в контору, Семён!


              ПРОХОДЯ МИМО КРЫЛЬЦА - УВИДЕЛ ЖЕНУ у ТАРАНТАСА:
                -   Э т о   чего?
                -  В Москву собираем!
-  Как «в Москву»?!
              -  Ну, как же? - Что ж ты:  забыл? - Вчера решили, что ты едешь, наконец, в Москву: дом покупать, детей везьти  учиться надо!
              -  Эх, не вовремя!  Что это - горит что ли?
              -  Этому  «времени»  у тебя никогда не будет. Ты что же хочешь: детей всю жизнь  в деревне продержать? Детей УЧИТЬ надо! Дочерей в Свет вывозить!
              -  Ну, хоть не сегодня. На той недели. Тут вон с севом запарка,..  лес надо продать… Тогда б и деньги свободные нашлись на дом!
              -  Нет! Ты уж которое лето всё то же  твердишь. Откладывать нельзя!
              -    Ну, до четверга! Вот только…
              -    Лёва! Или Я, или «коровы»!
              -    Ну, хорошо! Собирайте!  Я в контору забегу!
              -    А завтракать?
              -     СЕЙЧАС!   СЕЙЧАС!
              -     О, Господи: что ты так кричишь?

                З А    З А В Т Р А К О М:  -   
              -   Переоденься!
              -   Ничего.
              -   От тебя навозом пахнет. Дети…
              -   А пусть приучаются.  Из этого «навоза» - вот эти булки растут!
              -   Бог знает, что скажет. При мисс Гулль-то!
              -    А что:  мисс Гулль - булки не ест? И кофе  не пьёт?.. От Павы этой, от её навоза - и молоко это, и масло, и сливки… Так,  мисс Гулль?
                (Та что-то промычала, дети засмеялись)
               -    Не смейте смеяться над мисс Гулль! - крикнула мать.
               -    Но они же не…
               -     Не защищай!... Они не нуждаются ни в чьей защите: на них никто не покушается!
                -     А какой телёночек, папА? Он   рыжий?  Маша сказала: он белоносый. Хи-и..
               -    Да. А где Маша?
               -     Она наказана: выбежала в одной рубашке в конюшню!
               -     Не в «конюшню» - в КОРОВНИК!
               -      Ах, всё равно!
  Встал, пошёл в Детскую - привёл за руку надутую, зарёванную Машу, посадил рядом:   «Сегодня у нас такой праздник, что её надо простить. Правда, Машенька?»   
                -    Да,- сказала надутыми губами, вытирая слёзки.
                -    ПапА!  - тараторят дети: - А  как назовут телёночка?
                -    ПапА!  А  он - Он или Она?
                -    ПРЕКРАТИТЬ! - так резко ударила по столу мать, что на пол упал ножик.
                -  Ну. что ты - С о н я!  - укоризненно полглядел на неё Толстой.
     Та бросила в сердцах  салфетку, и вся  красная, с наслезёнными глазами, едва сдерживаясь,выметнулась из-за стола!...


                …-  НУ!-«СЕРГУЛЕВИЧ»! -  ОБРАТИЛСЯ ТОЛСТОЙ
               к   17-летнему сыну, уминая сено в тарантасе: -  Едем со мной?
                -  А можно?  - обрадованно посмотрел на хмурую мать.

                -  С о н я?  - спросил Толстой.
-   Ах, оставьте меня в покое!  Делай, как хочешь - со своими вечными причудами. А я устала от них.
-   Ну,   С о н я…
-   Ах, оставьте, оставьте меня! -(Пошла, почти рыдая, в дом).-  Я вам всем в тягость: дети меня не слушаются, ты меня презираешь! Это не жизнь,  это мУка!
-    С  о - н я…, - полез за ней из тарантаса.
-    Ах, оставьте меня! -  громко взвизгнула та и исчезла на террасе.
                (Все неловко  помолчали)
-    Ну. иди - одевайся, - вздохнул Толстой….- И попроси у ней прощенья.
-    Да в чём я должен «просить прощенья»?  -  обиделся сын. - В чём я виноват?! 
-    Ну, а ты попроси всё-таки  (И за меня тоже) - и ей будет легче.
-    Не буду!
-    Ну, «Сергуле-евич» … Сделай это  для меня.
-    ПапА! - сказала вдруг хорошенькая Маша: - Я тоже пойду попрошу у мамочки прощенья.
-    Вот и хорошо. Ступай, милая: попроси. Ты у меня прелесть, что за девочка.
-    И я пойду, папА,- поддержала старшая Татьяна.
-    И я!  - пропищала совсем маленькая  Александра.
-    Ну, вот и замечательно. И Илюшу возьмите. Ступайте все и скажите, что я тоже глубоко виноват перед ней, она и простит всех нас. Она добрая.
           Все поцеловали на прощанье отца  и смиренно пошли в дом.
-    Ну, а ты  что же? -  спросил он оставшегося  8=летнего Лёвушку (точ-в- точь копия самогО Толстого)
-    А я - не пойду! - насупленно ответил тот: - Пусть притворяки эти идут лицемерят,а я не пойду!
-    Это почему же? - улыбнулся Толстой.
-    А потому, что я её ненавижу!
-    Это мамА-то?!
-    Да!
-    Нашу добрую, милую мамА?!
-    Да не «милую и добрую» - не притворяйся!  а злую и капризную истеричку. Я слышал, как вы говорили про неё ночью с дяде Костей. Я не спал и всё слышал.
-    Ну, ты, верно,  не так что понял   Мы говорили о другой женщине: о его невесте.
-    О невестах так тоже не говорят. И я вас всех ненавижу: за то, что вы все врёте.
-    Как ты говоришь!
-    Да! И ты врёшь больше всех!   Ты притворяешься только, что любишь мамА: «тю-тю-тю;  тю=тю=тю», - а сам ненавидишь её. И я ненавижу. Да и вас всех:  за то, что вы все притворяки… Когда я вырасту большой, а вы будете старые - я уйду от вас и не буду вас кормить. Вот!... И я ещё много про вас  знаю! Мне ребята на деревне говорили.
                Толстой покашлял.
-     Да: ты во многом прав, брат. Врём мы много… Ну, прости меня.
-     Нет,  не прощу! - здо дрожа, выпалил сын.-  Никогда!

          -  ЕДЕМ. папА! -ВЫБЕЖАЛ  ДОВОЛЬНЫЙ «СЕРГУЛЕВИЧ»: -
                Простила и разрешила!
-    Ну, с Богом! Поехали, Игнат! - закричал Толстой  конюху в конюшню.
                Тарантас тронулся. С террасы махали домашние.. Вышла последней и жена… Кухарка кланялась в двери кухни..  Дворник Филат с метлой - снял шапку. Приказчик с виноватой улыбкой стоял у ворот…
-    Простите меня,  Фёдор Степаныч, - проговорил Толстой, проезжая мимо.
-   Ну. чего там, - ответил приказчик: - Кто старое помянет…
-  Прощай, Агафья! - крикнул  озорно  кухарке.
-  Прощевай, батюшка… Счастливого пути!

                И   ВДРУГ   ЧТО-ТО  ПРОИЗОШЛО:
Толстой закряхтел, завозился, стал поталкивать кучера: с ТОЙ СТОРОНЫ ВОРОТ,
                В УГЛУБЛЕНЬИ,  СТОЯЛА СТАТНАЯ  МОЛОДАЙКА!
                Хотели проехать мимо.
Но тут платок на ней…сам собой опал! - и голова озарилась нестерпимым сияньем льняных крупных кос!
     -  Прощай, Анисья! - задавленно прохрипел Толстой.
 Та прикрыла  ресницами глаза и молчала, как  каменная. Только грУди у ней ходили под рубашкой.
     - Анисья! - тем же голосом повторил Толстой.
     -  Прощайтя! - выдохнула она, и губы у ней помертвели…


                ВЗЯЛИ    УЖЕ   РЫСЬЮ ОТ ВОРОТ,
когда кучер  сказал:  -   Мальчонка чавой-то  ваш  бегИт !  -«Кто?»  -  Да Лёвушка-.  -обернулся «Сергулевич».   - Чего он?   -«Не знаю» .  - Останови!   «-Тррр!...
   -  Не йдёт. Тож остановилси
   - Подождите, я сейчас,- сказал Толстой и тяжело спрыгнул на землю.

                -  НУ, ТЫ ЧЕГО?- СПРОСИЛ   ОН,
                подходя к сыну и приседая перед ним.
   = Ничего,=  насупленно бычился тот, оглядываясь и оглядываясь на Анисью.
-  Никак не можешь простить меня?.. О хо=хо…Всё, что ты говорил - правда. И мы, действительно, с дядей Костей говорили тогда про мамА. Но я был тогда расстроен и зол, а теперь уже думаю иначе.  И я люблю её в самом деле. Она бедная - наша мамА (Глядел он в сторону ворот с Анисьей). И желает нам добра. И ты её тоже полюби. Ладно?
    - Ладно.
    -  А прощенье твоё я заслужу. Отныне даю тебе слово: НЕ БУДУ БОЛЬШЕ ВРАТЬ: НИГДЕ! и НИКОМУ!
    Толстой сказал это так серьёзно, что у обоих заблестели слёзы, и сын бросился ему на шею, тяжело всхлипнув… Потом оторвался и побежал назад к воротам, отирая
слёзы.., но - ослеплённый ими - ткнулся с разбегу в колени Анисьи и непроизвольно обхватил её.
     И тогда она заплакала!  (Закрылась  дарёным цветастым платком)
      -   ТРОГАЙ! - вне себя крикнул Толстой
      -    Но!  Залётные! - гаркнул залихватски Игнат и неожиданно разбойничьи свистнул. Кони дёрнулись, и скоро облаком пыли скрыла их дорога!...



       …-  ЧТО?   ЧТО ТАМ? -  БЕГУТ СО ВСЕХ  СТОРОН к ТОЛПЕ у ПЕРРОНА
                (вливаясь в неё, как ручьи в озеро).
              - Да задавило кого-то!          -  «Кого  же?»             -   А Бог весть .

    Толстой  с сыном инстинктивно выпрыгнули на ходу из тарантаса и, как все, побежали к толкущейся (налезающей друг на друга) толпе у путей.

                -  Что ж она? - (голоса)
                -   Да кто ж ие знаить. Сама быдто.
                -   Как жа?  Зачем?
                -   Дык ведь кабы знать.
       Кто-то запричитал. Заголосили!  Одна баба вылезла из толпы, отирая слёзы.
 (Громада чёрного Паровоза пыхтела рядом кровожадным дымным Чудищем)

       Толстой протиснулся, взглянул и тут же отвернулся, судорожно шаря платок по карманам.. Но его неудержимо вырвало - на шпалы, на измазутченный, грязный щебень, на битое стекло - всякий  мусор под ногами.
       «Сергулевич» - коротко  и испуганно зыркнув на отца - осторожно заглянул через толкущиеся впереди плечи расширенными глазами, ожидая чего-то невозможного..
        Но увидел только вывернутую белую женскую руку (в пальцах которой бытово и трогательно был зажат ещё железнодорожный билет, а в сгибе локтя - бисерная сумочка).. и запрокинутую молодую голову с белой  шеей и узлом чистых тёмных волос, к которым пристали песок и окурок..
         И лишь когда он случайно повёл глаза в сторону (от мешавшего ему впереди мерлушкового воротника) что-то будто ударило ему в лицо: в красноватом тумане мелькнуло перед ним всё искромсанное атласное платье,  в кровавых пятнах кружевная нижняя юбка… -торчали какие-то синеватые дымящиеся мослы крупной кости с сорванным мясом… и дальше что-то страшное, красное, непереносимое..


                …-  В О Т    К У Д А    М Ы    Е Д Е М! -
   (Покачиваясь в вагоной полутьме, говорит Толстой).- Плохо дома-то?!

   Притихший «Сергулевич» смотрит в закопчённое вагонное окно и видит вместо росных лугов и душистых яснополянских рощ - промазутченную землю, забитую песком и щебнем - в потёках ржавчины, помоев и кала - всякий непотребный мусор…
                -  Тут-ту-у! - кричит над всем этим чугунный, стукотящий на всю округу колёсный зверь, кадя жирным, чихающим дымом…  Чёрные ромашки чахло качаются у насыпи, чёрные столбы мелькают, как солдаты на смотру,..  чумазые, оборванные ребятишки вяло машут возле жалких, грязных изб,.. за которыми всё чаще встают чёрно-кирпичные фабричные корпуса  (с решётками на окнах).., известковые казармы,.. жёлтые казённые здания… И везде дымящие и дымящие высокие трубы. И чем ближе к Москве - тем дымнее.чернее, теснее…

                …-  МОСКВА, СУДАРЬ, - ОНА и ЕСТЬ МОСКВА!-
     увязывает толстовские чемоданы на пролётку московский извозчик. - Она деньги любить и слязам не верить. Хе-хе..

      Ошеломлённый городом «Сергулевич» - на все стороны растопыривает глаза… Вокруг гомонят торговки, ковыляет инвалид, звеня медалями...,каркают вороны на церковным крестах, трезвонят колокола, стучит колёсами проезжающая карета…
       -  Ну, скоро там?! - с барской интонацией торопит он извозчика.
       - Ишь, быстрый какой! - хахакает извозчик. _ Скоро сказка сказывется.. Сейчас увяжем.. Залезай покедова..
       -  ПапА! - возбуждённо кричит  «Сергулевич».- Едем! Ну, что же ты! (Видя, что отец обступлен какой-то говорливой толпой., и с ним, как всегда, что-то происходит)

                -  ПОЗВОЛЬТЕ! - ГОВОРИТ ТОЛСТОЙ  ГОРОДОВОМУ: -
                Он же попросил у меня на хлеб!  А вы его забираете. За что?! 
    - Значит, неположено !  Я его здесь давно заприметил: попрошайничает у проезжающих.
    -  Но как же так: нищий-то Христов, а вы его в участок!
    -   Житья не дают!,- кричат в толпе. - Уж и на хлеб  просить нельзя. Подыхай, значит, с голоду!.. Больного человека в участок тащит!
    - Рразодись! - грозит городовой: - Паччему сбор?.. Извочик, сажай его. Повезём в участок!
    -  Ваше степенство! - цепляется за Толстого опухший, с трахомными глазами нищий.- Заступитесь! Не оставьте в обиде! Единственно от голода и болезни попросил.
    -  Ну, папА! - ёрзает «Сергулевчи» в пролётке. - Едем же1
    -  «Сергулевич»! - кричит Толстой. - Поезжайте! К тёте Тане! .. А я сейчас..
    - Ну, папА! - нервничает сын.
    - Поезжайте, поезжайте!  (И пролётка с сыном трогается).
        А Толстой берёт соседнего извозчика и поворачивает за уехавшим городовым.

         …-  Я ВАС СПРАШИВАЮ ЕЩЁ РАЗ: ЧТО ВАМ ОТ МЕНЯ НУЖНО?!
             -  Я хочу узнать, за что взяли вон того - больного водянкой  - нищего.
                -   ВАМ КАКОЕ ДЕЛО?
       -  Человек голодный и больной попросил у меня на хлеб.. Как же можно                запретить одному человеку просить о чём-либо  другого?
       -  НАЧАЛЬСТВО  ВЕЛИТ  ЗАБИРАТЬ  ТАКИХ. СТАЛО  БЫТЬ НАДО!
                Толстой нервно покашлял.   - «Вот Вы..- молодой человек..»
                -  Ну!      - «И верующий, надо полагать… Христианин!..»
                -  Ну!      - «Вы Евангелие читали?»              -  Ну, читал!
       -   А что там про нищих сказано:.. «Кто голодного накормит, больного оденет,
                тот Меня накормит, Меня оденет!»
         Офицер заёрзал, оглядываясь на нищих, притихших за решёткой, и городовых               
                перед нею, навостривших уши.
       -   А ТЫ ВОИНСКИЙ УСТАВ ЧИТАЛ? - наконец нашёлся он.
       -   Нет, не читал.
       -   Ну, так и не  говори! Проповедник тут нашёлся!-обернулся он к засмеявшимся
                городовым.
       -   Значит, Христов закон любви - воинским Уставом теперь заменили?
       -    Нагайченко!  - крикнул Офицер в коридор, считая, видно, разговор оконченным.-  Давай следующего!

                СЛЕДУЮЩЕЙ БЫЛА ОБОРВАННАЯ НИЩАЯ  СТАРУХА
                с  грязной сумкой и палкой.
                - ФАМИЛИЯ! - крикнул Офицер
                -  Что, батюшка? - спросила Старуха
                -  Ты что - оглохла? ФАМИЛИЯ КАК, ГОВОРЮ!
                -  Вчорась не ела и нынче ничаво не ела,  батюшка.
                И Старуха заплакала

                ТОЛСТОЙ   ВЫШЕЛ   В  СЕНИ,  ПОСТОЯЛ…
    Через все сени и дальше во двор стояли в очереди задержанные и дожидавшиеся разбора. Ближе всех стояла почти раздетая (в исподней рубашке ли, в драном платье) полудевчонка-полуженщина и, пьяно чиркая о стену серничками, пыталась
закурить..
                -   Нельзя тут!   Ишь! - крикнул стражник.
                -   Родители у Вас есть? -  спросил у неё Толстой.
       Она хрипло засмеялась, но тут же оборвала и, подняв брови, пьяно уставилась на него.     « Ведь выдумают, чего спрашивать», -рассердилась она
                -  А сколько Вам лет?
                -    16.  А тебе чего?
                - Что же это:   у Вас нет платья?  - Холодно ведь?
   -  А ты дал бы мне на платье-то, коль жалостливый такой. А то, поди, только                распросы да разговоры, а дела-то , небось, и нет… Надоели!
       Толстой протянул рубль. Но она грязно выругалась и  выбила рубль из руки.
     -  Вы мной все услаждались, - крикнула она,- А теперь хотите рублём откупиться!
                И пьяно зарыдала. .. Но её увели к Офицеру.

- Ваше  благородие! - подал  упавший рубль Рыжебородый в калошах на босу ногу.
- Возьмите себе,- смутился Толстой
- Я не как  оне, - оправдываясь, сказал Рыжебородый и презрительно ухмыльнулся в сторону очереди.  - Я сам из благородного семейства, но пагубная страсть, знаете ли… и потом, не желая унижаться перед власть имущими… Не найдётся ли у Вас работа по письменной части?
- Да нет, откуда? Впрочем, я могу узнать. Вы где живёте-то?
- Я   хм  «живу»…- помотал неопределённо в воздухе рукой Рыжебородый, но его перебил бледный юноша в фуражке без козырька, дрожавший крупной дрожью лихорадочного: «Вваш…блад.. благ..», начал он, протягивая ладонь, но не в силах выговорить ни слова…
                Толстой дал. 
          За ним попросил горбоносый мужик в продранной на плечах рубахе и жилетке.
                -     Вы откуда? - спросил Толстой.
             -     Смоленские мы .  Приехал на подати зарОбить да на хлеб. Была работишка да перевелась, а тут вот в ночлежке украли кошель с деньгами и с билетом. Теперь нельзя из Москвы выйти - вот и побираюсь.
                Толстой дал и ему.
          Потом попросил лохматый цыган в измызганной фуфайке, потом что-то офицерское. Потом  что-то духовного звания,.. другой, третий. Пошли какие-то странные: безносые, рябые, одноглазые… И вдруг вся очередь хлынула к нему, обступила, загалдела, протягивала тощие руки  -голодная, холодная, умоляющая и требовательная и - раз-да-вила бы его! -если б не закричали городовые: «Куды? Не сметь! На место»»
           Толстой роздал без разбора оставшиеся деньги в протянутые руки и, тяжело дыша, вышел на улицу!..

                - НУ, ЧТО:  - ВЗЯЛИ? -
                спросил дожидавшийся его возчик.
                - А? - опомнился Толстой.           - «Взяли, говорю, того-то?»
                -  Да, взяли.- полез Толстой в пролётку.
                -   Вот, значит, как!  - тронул лошадь возчик.
                -   Нда…
     Через минуту Толстой спросил: «Как же это у вас в Москве - запрещено просить Христовым именем?»
                -   Кто их  знает! - почмокивал на лошадь возчик.
       -  Как же «кто»! - Человек есть просит - «ради Бога», а его за это в кутузку! Разве Христос-то так  учил?
                -  Нынче уж это оставили, не велят!
       -  Значит, на место Евангелия - воинский Устав. Для болтовни - Евангелье, а для исполнения - воинский Устав.
        Он забивается в тёмный угол пролётки и - не то дремлет под убаюкивающий переступ копыт, не то думает… В голове собираются картины - с самого отьезда:…
Пава, новорожденный телОк,…ссора с женой.., Анисья,.. маленький Лёвушка…Ах, да- это: неприятное на перроне… Господи Боже мой! Как же это должно быть ужасно! Как,  значит, должна уже опротиветь эта наша  такая жизнь, - чтобы молодой, красивой и… О, Господи Боже, она похожа на жену! На Соню!..
         Он видит опять эту милую женскую голову на грязных шпалах, и она превращается в голову жены. «Вы измучили меня! - говорят милые скорбные губы. - Я не могла жить больше с вами - моими мучителями. Вы истерзали меня! Вы теперь всю жизнь будете мучиться от того, что я сделала с собой!»
         Толстой так живо представил всю картину, всю сумятицу переживаний, свзанных с этим.. - всю непоправимость, всю невозможность  происшедшего,.. что неожиданно всзлипнул, и слёзы волной хлынули ему на бороду..
             - Стой!   Приехали! - крикнул  извочзчик. Толстой расплатился, и тот  укатил.
               
                -  НУ. ВОТ и МОСКВА! -
                ВЗДЫХАЕТ ОТ ВСЕГО ПЕРЕЖИТОГО ТОЛСТОЙ

                -  Какая ж это «Москва»? -  произносит   голос.-  Это  Арзамас.
                -  Как  «Арзамас»?  Почему «Арзамас»? - удивляется Толстой,
                видя. однако, что стоит почему-то опять на вокзале.
                - А потому.  ПосмотрИте на вывеску.
   На станционном здании и правда:  какими-то несуразными квадратными буквами        красной и белой краски  выведено    «  А  Р  З  А  М  А  С  «
     -  Чепуха какая-то, - сердится Толстой.- При чём тут Арзамас? Когда мы ехали в Москву!
        (И случайным взглядом  замечает, что разговаривает с начальниокм станции,  у которого нет..  л и ц а!   Под форменной фуражкой виден гладкий металлический цилиндр!)
      - А Вы взгляните туда, - говорит Цилиндр: - И поймёте, при чём здесь Арзамас.
              Толстой вглядывается в мутную мглу, куда уходят, посверкивая, рельсы и видит, что оттуда накатывается что-то  тёмное, жуткое и громоздкое, постукивая по рельсам и часто и тяжко дыша…
                -  Что  это?  - спрашивает он, смутно начиная догадываться.
                -  Это Смерть.- Ясно и спокойно говорит Цилиндр.
                -  Как - сегодня? Сейчас?
                -  Да, сейчас и навсегда.
                -  Но я не хочу! Зачем? Я протестую!. Я…
 Но тёмная масса, похожая на силуэт Паровоза, бешенно сверкая колёсами и отвратительно свистя, летит на него.. , и он вдруг с непередаваемой ясностью понимает, что он мерзко кем-то предан, что он  в жуткой западне, как в помойной ямие, и что отсюда уже не выбраться. И никому и ни  о чём нельзя сказать..
                -   Хах- ха! - смеётся Цилиндр.--  А- ха-ха ха-ха.. …

                ТОЛСТОЙ  РВАНУЛСЯ и СЕЛ НА КРОВАТИ,
                жадно и с хрипом дыша.
     На стене  мирно постукивали  ходики;  высокие окна загорожены портьерами.
                -   Фу ты:  приснится же такое!... Я же в Москве. У Тани.
                Он облегчённо откинулся на подушку и прикрыл глаза.
        Мерзкий, пронзительный свисток, однако,- как ножом по железу, - продолжал сверлить уши и наяву.  К нему присоединился другой: пониже и натужнее,  с  отвратительным шипящим  призвуком…
                Посмотрел на часы - было 5 утра.
                Повернулся на бок и прикрыл ухо подушкой.
        Но тут заревел такой «бычина», и стёкла в окнах так зазвенели, что Толстой испуганно схватился с кровати и встал, держа одеяло в руках, посреди комнаты.
        … И вот, как из дальней дали… стал слышаться нарастающий, неясный топот многих (казалось, тысяч) ног…- невнятный гул таинственных легионов…
        Он подошёл к окну и раздвинул шторы.
        В серой предутренней мерещи  кучками и враздробь - спешили какие-то неясные тени: женщины, старики… даже дети»
            -  Господи! Да что же это такое? - почти суеверно прошептал Толстой.
        И тут загудели ЕЩЁ  гудки: тонкие, толстые - близкие и дальние.. И под их непонятный, апокалиптический зов шли и шли в промозглом тумане, по осенней предутренней слякоти какие-то  смутные тОлпы..- гуще и гуще - туда!  туда, где дымились над крышами высокие трубы…
        «На Страшный Суд что ли сзывают?  Может, и мне пора? Или не всех пока?
По выбору?»
         Он быстро оделся и вышел в коридор.

         Камердинер Иван выходил на цыпочках из соседней комнаты с сапогами и одеждой в руках.
                -   Ты что?   Иван! - спросил Толстой
         -   Да вот, - зашептал тот: -  Сказал ведь вчорась Вашему сыну, чтоб одёжу, значит, в переднюю вынес - вот и стул для этого поставлен. А он всё покидал у постели и завалилси.
         -   А ты не подбирай.
         -   Нельзя-с, как же-с? Кто ж яе выгладит да вычистит?
         -   А скажи, Иван:  что это за свистки тут  у вас? На  Страшный Суд что ли сзывают?
         -   А и «сзывают»:  фабрУ  - на работу; фабрики  тут скрозь у нас. Этот вот (тонкий свисток) - чулочная фабрика ЖирО: чулки делают. Пошепелявее - это купца Рожнова, табачная фабрика, значит. (Ох. и  вредная -чахоточных там!) А этот вот - «бычина»-то орёт: - это заводчика Мартынова - духи, дикалон..  Ну. а дальше там: веера делают, конфетная фабрика…- скрозь их тут у нас!
         -   Да для кого  ж это всё? - Ведь баба твоя, поди, не носит этих чулок?
         -   Какие «чулки»! Это не про нас… Для балов это! Для мамзелей!
         -   Баловство ведь всё?
         -   Да как сказать…- всё-таки народу занятие. А то бы, как есть все с голоду поколели - ведь всё золоторотцы да голытьба из худых деревень.. Ну и кормятся при деле-то.
         За дверью замычал кто-то  и громко зевнул во сне.. Толстой приоткрыл её - поглядел на румяного, раскинувшегося во сне 17-летнего  здорового сына  (на высоких подушках, на  пышной перине..). Притворил дверь, одел пальто, вышел на улицу.
                В  МОКРОЙ   МГЕ   ЖЁЛТО-ТУМАННО СВЕТИЛИСЬ ОГНИ
                ближней  фабрики..
          Толстой заглянул в первое  - мутно-грязное окно. Худенькая, с чахлыми жидкими волосами девушка (почти девочка-  сверстница  толстовского сына) сгорбилась над снующей  Машиной и как-то странно раскачивается, кланяяясь и кланяясь  перед крутящимся колесом.. И тут Толстой даже рот разевает от невозможного:  девушка   - СТОЯ!   СПИТ!  Ещё миг, и прядь жидких волос втянется в машину, издробит её худенькое, жалкое (от жары и духоты - в нижней рубашке) тело.
         Толстой нервно забарабанил в окно,  Та вздрогнула, испуганно поглядела, не видя его, на окно и привычно-быстро засучила худыми руками, что-то делая в Машине..  За ней (в тесном от машин проходе) в зыбком, жёлтом тумане сновали полуодетые,  другие призрачные женские тени…
 
                ЧАСЫ  в ПРИХОЖЕЙ ПОКАЗЫВАЛИ  11-30, -
когда Толстой тихо и мрачно (как на похоронах) разделся и  тихо, и мрачно ступая, пошёл к себе.
          Из  комнаты сына вышел Иван с ночным горшком и посторонился. В открытую дверь Толстой опять увидел всё также  крепко спящего «Сергулевича» - румяного, толстощёкого, здорового… А около двери - вычищенные до блеска  его сапоги, с выглаженной одеждой на специальном стуле.
          А в своей комнате нашёл  уже убранную за ним кровать, расставленные по местам вещи и предметы..
         Оглядев всю эту уборку (с мокрыми следами на полу от протирания) - Толстой, поморщившись, задвинул ногой  выглядывавший из-под кровати ночной горшок.
       - Завтрикать, Ваше сиятельство! - позвал  буфетный малый Петрушка.
       - Иду.  О. Господи!

                ЗА СТОЛОМ, УСТАВЛЕННЫМ ЯСТВАМИ,-
которые (без аппетита, едва коснувшись) оставляли недоеденными..- лилась с шутками и хохоточком -  оживлённая беседа:
       -   А когда же приедет ваша Танюша? Колинька Кислинский уже спрашивал про неё.
       -   Не может быть!  Значит, он помнит ещё её?
       -   Ну, как же: он ведь был даже влюблён в неё. Это первая его пассия.
       -   Ха-ха-ха… Она тоже была к нему неравнодушна.
       -   Я везде уже разгласила, что приедут графы Толстые, с невестами,- просим пожаловать.
       -    Надо платье вашей Танюше заказать, как у Мими; помнишь: белое с атласом и жёлтыми акациями?
       -    Мы уж её вытащим на балы! Тут  вот был бал у Щербатовых - с оркестром, ужином, генерал-губернатором и лучшим московским обществом. Я разорилась: сшила чёрное бархатное платье с  alencon - вышло очень великолепно, и всего  за 250 рублей серебром.   До 6 утра танцевали!.  Колинька Кислинский был бесподобен в мазурке…
       -    На «250 рублей»…, - сказал Толстой, скучно жуя спаржу: - можно поставить  у нас  в деревне целую избу для  погорельцев! - мечту всей их жизни.
       -    Ах, да - это Ваше новое настроение!  - быстро и легко  подхватила  одна из гостей. - Ваша жена мне писала.- Это очень благородно, но согласитесь: не всем по силам.
                И в  это время засвистел  за окном СВИСТОК.
                Толстой взглянул на  ходики - они показывали  1 2.
                -  Это слышишь что? - спросил  он сына.
            - Где? - приостановил тот лениво жующий, вымазанный в торте рот.
                -  А вот ЭТО! .- Показал  Толстой на окно
      -  Эти свистки..,- находчиво-светски проворковала гостья: - означают время, что нам, Танюша, ха-ха - пора гулять. Ты ведь поедешь со мной за перчатками в Пассаж?
      -   Да, конечно: как я забыла! Уже 12  часов.
      -   Можно, конечно, соединить эти свистки с тем, что «пора ехать гулять»!- (Тихо , но твёрдо продолжил Толстой), - но можно соединить и с тем, что есть в действительности.
      -   Что же такое? - улыбчиво облизывала ложечку с вареньем гостья.
      -    А то: что первый свисток - в 5  утра (как я сегодня узнал) - означал, что дети (как  «Сергулевич») и  женщины  (как  Вы или его мать), спавшие в сырых подвалах
поднялись в темноте и заступили на смену в гудящий машинами  жаркий и душный корпус,.. в то время, как мы, напившись сладких вин и нажравшись   вот этой осетрины…
      -    Ой!  - иронически сморщилась гостья.
      -    ..НАЖРАВШИСЬ ОСЕТРИНЫ! - настойчиво повторил Толстой, - возвращались в эти  5 утра   в роскошные дома и заваливались спать! - на перины и пуховики! - в окружении десятков лакеев.
      -    О! Лев Николаич! - жеманно шокировалась гостья. - Это грубо!  Move ton!  При детях!
      -    Да-да!..Чтоб они ЗНАЛИ!  А в 8 утра второй свисток (который помешал нам всем   выспаться после дрыганья ногами  на балу)…
      -    О!  Ха-ха…, - решила не принимать всерьёз Толстого дама и перевести всё в невинный светский розыгрыш..
      -    … ЭТОТ  свисток (как я сегодня узнал) - означал полчаса передышки для этих несчастных, - чтобы они могли перекусить:  сухим  хлебом и глотком воды!
     -    Лев Николаич! - быстро и легко начала дама.- Но ведь это…
           Но Толстой яростно перебил её!, возвышая задрожавший голос:  «СВИСТОК в 12  часов, вот сейчас,  КОГДА ВЫ СОБРАЛИСЬ «ГУЛЯТЬ» - ЭТО СИГНАЛ опять к РАБОТЕ ПОСЛЕ КРАТКОГО «обеда» (опять с сухим хлебом и водой)!.. И так до  8 вечера!  Т. е.   15   ЧАСОВ !    НЕПРЕРЫВНОГО,  КАТОРЖНОГО…» (Голос его пресекся, рука с   ложкой задрожала,   он  гневно бросил её в спаржу и, едва сдерживая слёзы - отвернулся)
            В наступившей тишине все увидели: как по бороде его медленно прокатилась одна, потом другая светлая капля и упала в  эту тарелку со спаржей…
       - Ах, Лев Николаич!  - с грустной улыбкой сказала дама, поняв, что тут (как с больными) светскими штучками не обойдёшься и надо (как и  с больными) взять другой тон: - Ну, что же делать! Дорогой  мой  граф!  Видно, такова уж их природа, и таково устройство жизни. Коли…
       - А зачем же вы УСТРОИЛИ.. - крикнул он, , утирая салфеткой глаза, -.. ТАКОЕ  УСТРЁС… УСТ…
        Но не договорил и - швырнув с сердцем салфетку всё в ту же спаржу - выметнулся ВОН!!

                ОДНАКО СЛЕЗАМИ да ОДНИМИ РАЗГОВОРАМИ
                свистки эти, как оказалось, никуда не денешь.
                На другое утро - опять тот же свис-ток!
      Повернулся непроизвольно на другой бок, автоматически прикрылся (как и в первый раз)  подушкой…, но тотчас вскочил!
      -    Ах, ты:  как же я смею спать! Когда та девочка уже встала и идёт на работу! На  мУку!
       Стал нервно одеваться. («Нет, нет: я не имею права дрыхнуть. Я! - здоровый,  отьевшийся за их  счёт  паразит!»)
     Засвистел, как было, другой свисток, третий, - потом, как и вчера, стал нарастать топот приближающихся ног.  Он взглянул в окно и, казалось, различил среди идущих свою жалкую вчерашнюю «знакомую».
                «Работать, работать!» - моё единственное оправдание  перед ними.
                Но что  «работать»?
 Он поторкался туда-сюда… Поправил ковёр, переставил  кресло..- Работы не было.
      «Ах, как искусственно моё положение. Как ложно! Что «работать» в 5  утра!
В деревне бы сейчас косить! Пахать!.. А здесь что? Зачем приехал я в эту Москву?!»
        Увидал ночной горшок. «Ага:  горшок надо вынести самомУ. Вот с этого и начнём.. Нет, сначала самомУ застелить постель!»
         Неумело застелил, отдёрнул шторы, понёс из комнаты ночной горшок.
         Камердинер - разбуженный его шагами - зевая и почёсываясь, с недоумением смотрел  на  Толстого из своей двери:
                -   Вы чего? Ваш сиятельство!
 -   Ничего, ничего - ты спи, Иван. Я сам с сегодня всё буду делать за собой., а ты спи.
     Камердинер, думая, что чего-то  не понимает со сна, - вышел неодетый в коридор и неопределённо почёсывал живот, стараясь прийти в себя.
   
                ТОЛСТОЙ  МЕЖ  ТЕМ ОТНЁС ГОРШОК, КУДА НАДО,..
увидал пустой бак для воды и так обрадовался, что даже потёр руки! Схватив вёдра, он весело побежал за водой.   А Иван, кряхтя и держась  за спину, доплёлся в кухню и с удивлением долго смотрел на пустое от вёдер  место…
       Когда Толстой, напевая, вернулся с водой - он увидел, что из всех дверей выглядывает заспанная, встревоженная прислуга.
       -   Ваш сиятельство! - подбежал уже одевшийся и испуганный Иван: - Не извольте беспокоиться:   сейчас Митька воды принесёт!  Пьяный было с вечера, ну и.. Митька-чёрт! - закричал  он в коридор.- Тварь такая! Бери у барина вёдры да чтоб… Живо у меня!
              -  Да ничего. Иван! - раздевается по пояс Толстой, собираясь облиться.
        -  Да что ж это,  Ваш сиятельство! - совсем перепугался тот: - Разве я чем не угодил Вам?  Кажись, делал  всё, как приказывали…
        - Да нет, нет.. Не в том дело.. Ты не беспокойся, пожалуйста., и идите все спать.
Чего вы  так рано все всполошились?
        -  Да как жа, Ваш сиятельство! - зевала в дверях и  простоволосая, полуодетая экономка: - Иван прибежал, побудил всех: «Вставайтя, кричит, дармоеды: граф недоволен - сам за водой побежал!».  Это слыханное ли дело! Что ты, батюшка! Аль ехать куды собралси? Так я сейчас Петрушку-буфетчика растолкаю: приготовим тебе, чего в дорогу-те..
      --  Нет, нет, ничего не надо, Домна!.. Я просто… ну.. Вобщем - идите спать. А ты скажи, Иван: нет ли тут у  вас поблизости… артели какой?
                -   Какой «артели»,-разинул рот Иван.
                -   Ну, пильщики дров там… На зиму..
       -  Да есть тут у Воробьёвых гор… у купца, дровяной склад… Ходят туда подрабатывать  мужики… Да  Вы  не беспокойтеся: заготовят Вам на зиму дров - дявать будет некули!  Это Москва, не деревня - не замёрзнетя.
       -   Ага, так.. А пила у вас… есть где-нибудь?
       -   Как жа… Есть!   Кучер Пантелей её недавно развёл и наточил..
       -   Дай-ка её мне..
       -   Пантелей!  Пантелей! -= заорал во всю мочь Иван - и побежал в людскую.
       -   Постой!  Иван! Ах, ты.. Ну, зачем он Пантелея-то?  Весь дом перебудил.
       -   Да ты что, батюшка, задумал-то? - прибирая волосы и кутаясь в  накинутую шаль,  спросила экономка.-  Чегой-то я не пойму никак.
      -   Я же сказал, Домна:  и д и т е  в с е   с п а т ь!  И , пожалуйста, не беспокойтесь. Это Иван всё:  с чего он всех перебудил! Прямо странный какой-то, ей-Богу.
      -   Ваш сиятельство, - отпыхивался Иван, подавая графу двуручную пилу: -  Дурак этот - Пантелей:  со сна да от дури своей - никак не сообразит ничего. Эвон, дурак, стоит!.
       В дверях людской в одном исподнем переминался с ноги на ногу всклокоченный, бородатый Пантелей (ни дать - ни взять:  «Мельник» из пушкинской «Русалки»),  совершенно очумело глядя на графа.
      С верхнего балкона лестницы свешивался босоногий буфетный малый Петрушка: «Чаво? - хрипло спросил он экономку: - Готовить что ля чево?»
      При общем недоумённо-насторожёном молчании Толстой оделся, взял пилу и вышел из дому.
      Все переглянулись.., ничего не сказали, - только пригорюнились как-то: будто  в чём были  виноваты…


                -   ЧИТАЙТЕ!!  ГРАФ  ТОЛСТОЙ  !!
                «О БЕДСТВЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ НИЩИХ   В  МОСКВЕ»!   
                Статья знаменитого  графа  Толстого!!! …   
    
                -    Дай-ка!   Мальчик!

      --…Князь, князь!.. Идите сюда! .Вы не читали ещё?!  Это сенсация!  Ха: статья графа Толстого! О нищих в Москве!
       -    Да-а?... Говорят, он совсем выжил из ума: приехал в Москву из своего захолустья и ходит ПИЛИТЬ ДРОВА на Воробьёвы горы!
       -    Хо=хо=хо..
       -    Ха-ха-ха..
       -    Ну, читайте, читайте! - Что же предлагает нам граф Толстой?
       -    Я не могу…: он предлагает, княгиня, Вам и Вашей  вот дочери целоваться с нищими - благо, они  ха -   «ТОЖЕ  ХРИСТОВЫ»!!
       -    Хи-хи-хи
       -    Ха=ха=ха..  Баронесса!!  Идите, идите сюда! Статья Толстого!!
      
       -    Господа! Господа! Вы не знаете: Мне рассказывали вчера: одетый в зипун - он ходил по монастырям - с Евангелием за пазухой! И..
       -    Ху-ху-ху
       -    Хе=хе-хе
       -    Да нет:  он умалишённый! Я собственными глазами видел его на нашей недавней  чудесной Всероссийской Выставке:  он открыто называл её хе «громадным дурацким колпаком !- с выставленными погремушками»!  И хе..  я не могу:  перед каждым встречным мужиком… .. сним.. снимал   шляпу и рвал… рвался  хе..по..пожать.. хе РУКУ!!
       -    У-ху-ху
       -    О-ха-ха.

                -…  ГРАФ  ТОЛСТОЙ,- ГОВОРЯТ в ДРУГОМ МЕСТЕ:
стремится убедить мир, что нищета и  довольство вполне благополучно могут жить вместе, - только  богатым нужно быть в «любовном общении» с бедняками…
                -  Хе-хо-ха…
                -  Да подождите! Не «Хе-хо=ха». А Пугачёва помните? Я  прочла возвание Толстого. Оно подкупает искренностью и теплотой чувства.  Но это у -то-пия!  Это неосущствимо в наших условиях.
                -   Да-да-да… Но что-то делать надо! А то -  «Пугач» придёт.

                -   НО.. КАК МЫ НЕ  «НАЛЕГНЁМ ВСЕМ НАРОДОМ»
                (по выражению Толстого)  -
         негромко рассуждают в следющем месте ( - за бедным столом с простым чаем и хлебом - среди очкариков- разночинцев  по виду или студентов): -
     =  Мы социальную сущность не изменим!  Смешно и больно сознавать, но .. что предлагает обездоленному  миру  граф Толстой?  -МИЛОСТЫНЮ! (Духовную или денежную).  И за бездной душевной теплоты и сердечного чувства - в конце концов проглядывает безнадёжная и отчаянная П У С  Т О Т А !!...

                …-  ПО ПОРУЧЕНИЮ ГРАФА ТОЛСТОГО, ГОСПОДА:
                мы хотим собрать денег на помощь малоимущим
при  начинающейся  общемосковской   Переписи Населения…  Вы   здесь самые                богатые люди Москвы. Можем мы расчитывать на вас?...
       (- Кто?  Кто это? - шепнул один бородатый другому  в мундирных бородатых креслах-.         -   Какой-то студент.  Гусев   что ли. Секретарь  Толстого)             
        -   По 300 или 200 рублей, господа, я думаю, это для вас не обременительно?..   (Все молчали)  Или по 100.. (Молчание) 25 рублей!   Г О С П О Д А!   (Общее тягостное молчание)… Вы  НИЧЕГО НЕ ДАДИТЕ?.. Г о с п о д а!
               
                Заскрипели, закашляли и зашевелились кресла..
            
      -…Гхм… Денег дать, конечно, можно,- наконец, сказал один - очень  осанистый , подагрически толстый  и тяжело дышавший  астматик) .-  Тем более, что.. гхм!. охм!..   .- много  нищих и недовольных - это…гхм.. опасно! Да, господа! - прибавил он в сторону недовольно заскрипевших кресел: - Для нас, для нас опасно!.. Гхм… И само собой, разумеется,
что всему вашему этому… «предприятию» - нельзя не сочувствовать…
        -..даже и из христинского чувства!  - подкинул кто-то из мундирных  и  таких же осанистых .
        -  Да-да! - подхватили  из-за спин.- И из христианского чувства ТОЖЕ! Кто говорит!  Однако… у нас так вообще равнодушны, что… едва ли можно расчитывать на большой успех.
        Но  тут жёстко и твёрдо  перебил всех сидевший в центре САМЫЙ  ОСАНИСТЫЙ  и ТОЛСТЫЙ  ( в седых под»усниках, с орденами и голубой лентой через  плечо):   -  ВЫ  - ИДЕАЛИСТЫ!  И НЕДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ! -  начальническим  хрипатым  баском  рубанул он в сторону толстовского посланника. - Кто такой граф Толстой?  Я читал его «Исповедь»…
        -   Где достали, Ваше Превосходительство? - заинтересовался сосед.
        -   Мне сын=студент откуда-то  притащил: безграмотно переписанную , всю зачитанную.. Нынче ведь это модно: «такие» - ходящие по рукам - штучки читать..
        -    Мне не дадите на вечерок? Я давно ею интересуюсь.
        -    Дам.. Вы ведь у нас вольнодумец.
        -    А Вы мне потом! - сказал тот самый - из  заспинных.
        -    А за Вами я!  - установилась очередь.
        -    Тихо, тихо, господа! Послушаем Его Превосходительство!
        -    Так вот:  кто такой граф Толстой? - повторяю я: - Это человек - сума-сшедший! Да, господа (заскрипевшим креслам): су=масшедший!    И все его «философские»  труды  - известно к чему клонятся. Поэтому доверия  к вам (его посланникам) у нас нет!

        -     Так вы денег не дадите? ( Обидчиво спросил - толстовский секретарь).
        -     Видите, какое дело:… -постарался смягчить опять первый (что начал разговор): -  Многое сделать будет нельзя. Потому что мы - богатые люди Москвы = все уже на счету у благотворительных обществ, и у всех у нас уже выпрошено всё, что только можно. Всем благотворителям даны уже чины за это, медали (поправил на груди) и др. почести. Следовательно, для успеха денежного нужно выпросить от властей какие-нибудь НОВЫЕ поощрения,- и это, я полагаю, есть одно действительное средство
       - Да. да,..- зашевелились  и заскрипели кресла.
       -   Но - всё это, однако. очень трудно, - заключил с улыбкой оратор.
       -  Так я могу рассчитывать, вот скажем,  лично на Вас!? 200-300 рублей?
   Вы - ЛИЧНО: ДАДИТЕ? - обидчиво жал секретарь Толстого.
       -   Ах, разумеется, - я почту себя нравственно обязанным это сделать!
       -   А  ВЫ? - обратился «посланец Толстого» к «вольнодумцу».
       -   Безусловно! - живо ответил тот: - Но у меня с собой, знаете, нет денег. Вы , верно  думаете: раз богачи, то у них всегда полны карманы денег. А я их и не вижу. Иногда нечем заплатить извочзчику. У экономки беру взаймы.  Господа, я весь в долгах у экономки!
                И все  весело  засмеялись.
                Н о   д е н е г     н е   д а л      НИКТО  !    


                …-   ГДЕ ТУТ,  ЛЮБЕЗНЫЙ, ТОЛСТОЙ ЖИВЁТ?

                -   Это  какой ?
                -  Ну, вот дом  недавно тут купил.
                -  А, есть тут один..Купил..  Граф!
                -   Вот,  вот..
                -   Эвон у пивного завода. Сад большой.  Налево поезжайте.
                -    Благодарствуй,любезный


                …-  ЛЕВ    НИКОЛАИЧ   ДОМА?

                -  КохО?
                -   Граф  Толстой
              -  Ня  знай! = красит в передней лестницу измазанный маляр  (с ремешком
                через лоб и волосы).
  У окна на полу и у лестницы свалены гардины с карнизами, груды обоев, гора связанных креслиц…
              -  Матюха!  - крикнули сверху.- Подай энти вон гардины, те не ндравятся хозяйке.               
                -   Сам  возьми!
              - Да мне помогать там надоть. Крик такой стоит: «Не так повесил, не так прибил»!  . Маята.  Ташши  эвон те - жёлтыя.
               Вместе с маляром (и гардинами) Гость поднялся по уляпанной краской лестнице, прошли прямо по стружкам и  меловым  следам на полу к высоким белым дверям. 
             -   Да не так!  ЛЁВА!!..- слышится оттуда.-  Господи!  Какой ты бестолковый! Ничего не можешь! Ничего не умеешь! Правей!  Выше! Прямо не связывалась бы с вами!
              -   ПапА! - детская разноголосица.-  Дайте я, я прибью! Дайте мне!
              -   Ай!
         Зазвенело  стекло, что-то загремело,.. и - бросившись в комнату, Гость увидел
, как  грохнулся   в осколках стекла карниз, а за ним, покачнувшись на стремянке и сильно ударившись о раму, валится и Толстой!   Но неимоверно извернувшись, он в самый последний момент приземляется всё-таки на ноги и,вскрикнув, хватается  за бок!
           -  Лёва! - сжала горло  Жена.-Помогите! - страдая за Толстого , протянула она другую руку к Гостю.
                -  ПапА! - заголосили дети.
                - А, чтоб вас! - выругался Толстой, - С вашим домом-то!
        И с такой силой шваркнул молоток, что тот пробил новенький ломберный столик и выпрыгнул  через подоконник в сад, рассадив стекло.
                Дети  заплакали  пуще !

        -  Лёва! ПОКАЖИ СЕЙЧАС ЖЕ! - близкая к истерике - укладывала Толстого жена на новенький, но узкий и неудобный диван. - Мавра! - совсем уже истерически закричала она в сторону двери: -   Беги скорей за врачом! Холодного чего-нибудь! Воды! О. Боже мой!
        - Не надо. Не надо! -держится, как приклеенный, за бок Толстой, кривясь и кряхтя на неудобном, модном диванчике.
        -  Как «не надо»? Как «не надо»! - Покажи сейчас же! - некрасиво-сипло заревела она, выставив длинные передние зубы и брызгая слюнями.
        -   Идите, идите - НЕ НАДО!! - еле сдерживается перед Гостем Толстой. - Ну, ИДИТЕ!  Чёрт!
       -    НУ. покажи: я тебя прошу! - вся красная - ревёт жена.
       И  дети голосят: - «ПапА, ну, покажи-и!»
       -  Ну, зачем? Для чего?! - перекрикивает их Толстой.-- Идите! Всё пройдёт! Не поднимай панику!
       -   Зачем ты так ко мне относишься? - выставив длинные зубы - ревёт жена.- Покажи!
      -   Ну, покажите. Лев Николаич! - пробует и Гость.
      -    Покажи, покажи! - как заводная, совсем уже осипнув, твердит жена. Голосят дети.-  Как  тебе не стыдно! Как ты мучаешь меня всю жизнь. Покажи!.. Ты знаешь, что на той неделе умер в Туле Николай Ильич - прокурор! Вот так же ударился - всё прошло, а потом РАК!!
      -  УЙДИ! - вдруг побледнев, закричал Толстой.
      -   Что ты! Что ты!
      - У Й Д  И!   У Й Д И!! - вне себя завопил он, схватив лежашее на диване (ещё в магазинной бумаге) мраморное  пресс-папье и поднял над головой!
      -  ПапА! НЕ НАДО! - закричали дети. Илья с Татьяной бросились отнимать, а другие загородили мать.
      - УЙДИ! УЙДИ!! - продолжал вопить Толстой, вырывая из рук детей  мраморную плиту.
      И только когда она вместе с детьми выбежала - откинулся на  диване и закрыл глаза.
       Гость поднял поваленный и   ПРОБИТЫЙ  НАСКВОЗЬ ломберный столик и неловко стоял, не зная: что  ему делать..
      - Дайте мне вон тот железный лист, - сказал Толстой. Гость подал.
    - Вы кто? - спросил Толстой, прикладывая лист к  ушибленному месту.
    - Я Чертков. Владимир Григорьевич .
    -  Ах, это ВЫ -  Чертков?!   Вон как!.. Вы мне писали.. Очень, очень хорошие письма.. Наконец-то есть хоть один человек, что понимает меня.. Вот мы и познакомлись, что называется.. Нечего сказать, сценка была!... Прямо из Шекспира.. Какой-нибудь  несуразный «Король Лир»… Только у Шекспира бывают такие несуразные, совершенно неправдободобные сцены!...  МЕСЯЦ ведь - «устраиваются»!.. Блюды вон, тарелки какие-то на стены.., эти ненужные цветы, ковры, бронзы!.. Всякие стульчики, на которых нельзя сидеть, вот такие диванчики , на которых неудобно лежать.. Ломберные столики!  Это никому ненужное мраморное пресс-папье!... ВСЁ  «у с т р а и в а ю т с я»!   Ж и т ь-то когда же будут?!
 Всё не для того, чтоб жить, а чтоб «как у людей»!....
      - У  меня совершенно всё то же! - не зная, куда присесть,  - показал на  окружающую  разруху Чертков.
      -  Ну. вот!... А мы вот с Вами на всю Москву два «хороших», «добрых» и «всё понимающих» человека. Как же мы с Вами будем делать это наше «добро-то»? С такими нашими характерами и привычками: Видели ведь, каков я!  Помещик!  т. е.
самый страшный деспот, паразит и кровососец на чужом хребте.  И Вы - тоже помещик да ещё и военный (т.е готовый убийца)… а?!
     - Уже не надолго, Лев Николаич. Я подал в отставку, так как считаю несовместимым  моё новое жизнепонимание с военной службой.
     - Ну, хорошо. Но помещиками-то т.е. самыми мерзкими вымогателями  и насильниками-то мы остаёмся»
     - Этот вопрос у меня… связан пока..  гм-гм.. с некоторыми затруднениями.
     -  Как и у меня, - кивнул на дверь Толстой, - как и у меня. Видели ведь! И вот какие  получаемся мы с Вами, Владимир Григорьевич,- «добрые-то люди»!  Насильники, насильники мы с Вами. Так прямо и надо о себе это говорить.
     - Но я получаю мои 20 тысяч от матери без.. э.. всякого НАСИЛИЯ с моей стороны.
     -   Да-а?... О-хо-хо.., смеясь и кашляя, схватился  Толстой  за больной бок. - Без.. ха.. без «всякого насилия»? с Вашей стороны?..
     -   Да.
     -   Над матерью что ли?  О-хо-хо
     -    Мм.. мать мне их передаёт,.. а как сама их получает  - мне пока нет дела..
     -    И «моим» вон тоже:   именно «нет дела» - откуда берутся вот эти «диванчики» и блюда на стены.
    -     Нет, я не знаю просто..
    - ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, КАК ДОСТАЮТСЯ ЭТИ ВАШИ «20 ТЫСЯЧ»?!!.. Напрасно.. Я - знаю!   НАСИЛИЕМ! Над замученными работой людьми. (И он опять застонал, потирая бок с железкой).
    - Но что же делать,- Лев Николаич?
    -  «Что делать» -  не знаю. Знаю пока, что НЕ делать. А вот я написал тут статью, заварил кашу с этой помощью во время Переписи (сделал вид, что  я ЗНАЮ), - но чувствую, что  это всё не ТО!  не то, не то! И идти мне туда - к нашему народу: просто «считать» его - мне и стыдно, и страшно.. СЛоВА  нет. Главного, всё разрешающего СлОва!
    - А если «Слово» это, Лев Николаич, начать нам в виде Народного Журнала? У?.. Или даже книгоиздательства, куда вложил бы я - в это дело - и себя , и эти неудобные мне теперь  - мои деньги?!.. С этой мыслью (после прочтения Вашей статьи) я, собственно, и приехал к Вам. От Вас нужны были бы не «Исповеди», не «Анны Каренины» («Слово» которых  так же недоступно для простого  народа),- а короткие народные рассказы на евангельские  темы..  У?
     -   Лубок?.. Я об этом давно тоже думаю. Тут МНОГОЕ что-то есть.
     - Тогда я начну действовать?  Переговорю с Сытиным? Бирюковым.. А ВЫ готовьте рассказы: может, сначала даже просто развёрнутые подписи к литографиям. Вот, например (вынул из свёртка) = к литографии Бугро «Истязание  Христа».
    -  Не знаю. не знаю.. (Взял картинку). Надо пробовать.. Буду пробовать. А то страшно. Страшно и стыдно перед народом.
   
    -   Вот!  -  распахнув дверь, указала жена на лежащего Толстого и пропуская  врача.-ЛечИте его, если сможете. А я ухожу - он меня не выносит. (И захлопнула дверь)…  …    ….  ….

                … -  И  ТАК МЫ ПРОВЕДЁМ ЭТУ  НАШУ  «ПЕРЕПИСЬ» -
точно в те три дня, что нам определены, - (внушительно сообщает собравшимся счётчикам-студентам внушительно-бородатый с проседью  Учёный: в «чеховских» пэнснэ!  с дужкой и цепочкой за ухо).., ибо «Перепись» есть социологическое исследование, а цель социологии - это счастье людей!  (Аплодисменты)
      -  НЕТ!  - поднялся  из рядов Толстой, держась за ушибленный бок. - Э.. Раз уж возникла  такая охота: считать людей, и нашлось вот до 200 молодых  энтузиастов, чтобы этот счёт производить.., то давайте это сделаем так: Наука  ваша пусть себе делает своё дело (считает там голодных и умирающих, и уясняет из этих подсчётов, как можно учредить  общество получше.. ну.. через 1000 лет). Но мы - счётчики, вроде меня - не имея непосредственно научных увлечений и входящие в прямой контакт с этми голодными и умирающими - мы не можем ТОЛЬКО «считать» их (как считают овец или мешки с горохом). (Смех).
       Получается,  мы как бы говорим этим несчастным: «Вы погибаете в разврате, вы умираете  с голоду,.. чахнете и убиваете друг друга…- так вы этим не огорчайтесь… Когда вы все погибнете, и ещё миллионы таких, как вы, (а уж сколько именно - это мы подсчитаем точно: - наука у нас теперь хорошая: всё «точные» науки)..- так вот ПОСЛЕ ЭТОГО наша наука устроит всё прекрасно:  «и буде рай Божий на земли»… (Смех) (А Учёный морщится) (И «Сергулевич» -рядом с Толстым)
       А с вами (оборотился он к смеющимся) - с вами - что ж: с вами ничего не поделаешь - вы вымираете вполне по-научному -это наша наука вполне точно установит. И вы  особенно не огорчайтесь. (Смех) ( А Учёный нервно поправляет пэнснэ и покашливает)….И «Сергулевич! - красный от стыда за отца.
      -   И вот это будет нехорошо.. (Продолжает Толстой). Как для самих этих людей, так и для этих вот тут молодых энтузиастов, что будут развращаться (а то и смеяться) на таком неправильном отношении к больным и падшим.
 (Учёным овладевает неудержимый кашель в платок. Студенты зажимают рты в смехе.  Рисующий Толстого художник  (Крамской  что ли?)- остановил  карандаш, разинул рот во внимании..) А «Сергулевич»  пригнулся за спины.
       - Народ наш, мне кажется (возвышает обидчиво голос Толстой) надо не «ИЗУЧАТЬ» или «ИЗОБРАЖАТЬ» (в сторону художника ) ..- и не «СЧИТАТЬ», а… (и ему перхватило горло)  с л у ж и т ь  ему! Голодного - накормить, голого -одеть, отчаявшегося - ободрить..  И делать это не только эти ТРИ дня (и не только этими 200-ми студентов), но закрепить общение  это и в последющее время и с помощью ВСЕХ  богатых и живущих в излишке.
       И из  всего этого выйдет то, что не останется в Москве ни одного брошеного, ни одного голодного, ни одного… за.. за….
       (И при всеобщем смущении  - суетливо полез  в карман за платком).


                …- НУ:  ТЫ  С МОЕЙ ГРУППОЙ  ИДЁШЬ?  «СЕРГУЛЕВИЧ»! -
                собирается утром Толстой на Перепись.
   
     - Нет.= Хмуро ответил  тот. - Я пойду со своими из Университета.
     - Почему?
     -… Потому что я буду заниматься Переписью, как ДЕЛОМ. А не тем, что придумал ты: «подавать копейки».
     -  Так ты считаешь, что равнодушно считать умирающих - это лучше?
     -  Нет. Но «по-мужицки», как ты предлагал, «по-хрясьянски», именно «по-дурацки» (это ТВОЁ было выражение) т.е. РАЗОМ - ничего сделать нельзя.
И все это почувствовали, и всем было неудобно за тебя - только никто тебе этого не мог сказать. А ты, как всегда, ничего не  видишь:  п о ё ш ь своё!.. Наука же предлагает…
     -  Да ваша «наука» занимается, чем угодно (вплоть  до того, чтоб считать умирающих людей) и только не тем, как нам жить с ними.
     -   Но в результате этих подсчётов наука и даст истинное   знание об этом и тем подготовит изменение социальных условий.
     -  Какое «истиное знание»?! Да все ваши «учёные», как проститутки: - находятся на содержании у  прогнившего гос-ва и не только не могут высказывать «истин», но затемняют их, если гос-ву  это    выгодно. Кто же, как не они,  высказывают    «самые  последние»  истины, что одни должны жрать и ничего  не делать, а другие только гнуть на них хребтину..- это дескать и есть НАУЧНОЕ «разделение труда».
     - Это аргумент не против науки, а против изменивших науке учёных.
    - Ты рассуждаешь, как наша мать: такой же тупой, кастрированный ум. Вы в Ун-те изучаете половые органы амёбы, чтобы жить по-барски и жрать чужой хлеб.. Вы..
            Старший сын неожиданно всхлипнул и отвернулся к стене с одеждой.
                -   Что ты? - испугался Толстой.= Серёжа!
     -   Ты… не любишь никого!  И никто у нас в доме не любит друг друга.. Все .. только ругаются. И ты.. самый злой!
      Толстой, не доодевшись - схватил его голову. - стал гладить:.
     -  Ну, ладно, ладно… Прости меня!..Ступай себе, с кем хочешь.. Ладно.. О, Господи!
       И долго стоял один в передней, слушая, как сын выходил на улицу, хлопал дверью, шёл

                …-  ВЫ       ЗДЕСЬ      ЖИ В Ё Т Е ?!-

увидел с некоторой радостью  Толстой свою «знакомую» девушку-работницу с фабрики, -проходя вместе со счётчиками мимо нар в тесных и грязных каморах..
с испуганно жавшимися оборванцами и полуодетыми женщинами..
     Та молчала, поправляя кофту на груди и стараясь не кашлять.
      -   ПерхАеть больно! - проскрипела грязная, косматая старуха, сидя в каком-то тряпье на соседних нарах.-  ПерхАеть , как овца, усю ночь: спать не даёть. У, гнида!
      -   Зачем Вы так!  - сказал Толстой.
      -  Да! - встрела и Хозяйка ночлежки, принимая пришедших за какое-то «Начальство». - Вот: не плотит! На работу не ходит. Семь гривен задолжала за койкю , а на работу не йдёт!  Больна, говорит.
       -  Отдам я,- тихо сказала та: - Вот отдышусь маненько, подожди.. СилОв совсем нету на  работу   иттить. (И заплакала).
       -   Вы ведь на фабрике работаете? - ласково продолжил свой допрос Толстой.
       -    Какое на «фабрике»? Выгнали яе с фабрики - в трахтире сидит.
       -    А на что ж Вы кормитесь? - приступал к ней  очень добро, но настойчиво он.
      Та - молчала, перебирая кофту у горла и всхлипывая.
        -  Ну,  на что Вы живёте?  - по-другому спросил он, думая, что она не понимает вопроса.
        - Да в трахтире же сидить!   - зло прошамкала Старуха.
        - Да зачем же «в трактире»-то?   Для чего?
        -  Да уж известно!  (И кругом  засмеялись.)
        -  Вы помогаете в трактире? - никак не добьётся Толстой внятного ответа от самой работницы.
            (Вокруг  засмеялись пуще, особенно оборванцы. Женщины же молчали!)
        -   Чего болтать зря! - крикнул на Старуху, протиснувшийся , видно муж или сожитель Хозяйки: - «Сидит в трахтире»! А ты что (с  необыкновенной злобой обратился  он к работнице) : себе имени не знаешь? « В трахтире  она сидит»!.. Проститутством она займается, как с фабрики  за болезь выгнали. Так и говори! (Опять, как на собаку, ощерился он на неё). Паскуда!
        -    Нам её срамить не приходиться,- мягко сказал Толстой, и губы его задрожали.- Кабы мы все по-божьи жили - и их бы не было.
        -   Да уж это вестимо.
        -    Так нам их не укорять, а жалеть надо. Разве оне виноваты?

               ТО,   ЧТО ПРОИЗОШЛО ДАЛЬШЕ - НЕ ОЖИДАЛ НИКТО.
       
         Смех повсюду вдруг пресекся, и в наступившей тишине заскрипели нары за перегородками (видно, кто-то вставал  на них  там, за перегородками, не доходившими до низкого потолка) и  с обеих сторон над ними показались женские головы:   чёрные, рыжие, простоволосые и курчавые, и, . вытянув шеи и задержав дыхание - уставились с напряжённым вниманием на счётчиков..
        Повисло   некое молчание: улыбавшиеся стали серьёзны, ругавшиеся смутились, пьяные как бы протрезвели, и напряжённо дыша - упёрлись в Толстого,- ожидая от него следующих слов, от которых произойдёт чудо, и жизнь их переменится..
         И глядя на  них (глаза в глаза)-  Толстой вдруг (как бы в мгновенном сотрясении)   увидел себя стоящим посреди поля смерти Иезекииля, - усыпанного мёртвыми костями…
          От его воздетых рук поле дрогнуло, как от прикосновения Духа, и мёртвые кости   -  ЗА-ШЕ-ВЕ-ЛИЛИСЬ!...
          -   Учитель! - закричали пустые черепья, протягивая к нему костлявые длани.- Сотвори чудо! И восстанут мёртвые и пропащие!
           И вся Долина   з а т а и л а с ь. В ожидании…

           И в горячечном оцепенении Тостой чувствует, что  Н Е Т У у него этих следующих слов! И  НЕЧЕГО ему им сказать!
            И вся долина  ОХ-НУ-ЛА! И кости   р а с п а л и с ь!...
            А Толстой сидит  посреди них в каморе, и ожидание, и напряжение у всех в глазах -  погасло.

           …- И вот… я всё это… должен э.. записать, - смутясь до красноты, до слёз, пробормотал он, - однако почему-то вставая и торопясь вон..
           - Пишите вот здесь, - сказал Хозяин.
           -   Потом, потом,..- говорил Толстой, сминая и несуразно комкая анкеты и суя их в карман..-  Потом, потом. я сейчас..
           - Вы куда? Лев Николаич! - крикнул кто-то из счётчиков из соседней каморы.-Лев Николаич!
       Но тот - ничего не отвечая: - как слепой натыкаясь на людей и нары , - весь красный от стыда, - как заяц устремился мимо нар, висящей ветоши, просящих глаз, протянутых рук, больных воспалённых ртов, каззалось, вопию=
щих ему вдогонку…- пряча глаза от них -
        мимо, мимо!
        домой, домой! Прочь!

         И упасть в диван -
         И лежать - недвижно-
         как в страшном мёртвом сне
         страшной долины Иезекииля..

                -  УМЕРЕТЬ ХОЧУ!    ГОСПОДИ! - глухой, страшный голос из диванных, модных подушек.  И жена - вздрагивает!  вздрагивает за дверью - от каждого задушенного вопля.
                -    ГОСПОДИ!
                Смерти прошу!
                СМЕР -  ТИ !
                СЕЙЧАС!   НЕМЕДЛЯ!
И вздрагивает! вздрагивает - с расширенными глазами, стоя за дверью, жена,- зажимая ладонью отваливающийся от ужаса рот!
      
                И поле смерти- закачалось опять в жутком мареве…
                И гремели ему проклятья!
                И кричали «ВОЗМЕЗДЬЯ!» - мёртвые кости..
                И сотрясалась от великого трясения земля,
                И молнии резали небо.
                И бились черепа,
                И катились, раскалываясь, в пену яростного потока

                СМЕРТИ!   СМЕРТИ!
                Господи!
                С М Е Р -  Т  И !


                Конец  1-й части.
                (А всего  6  частей)


Рецензии
Ну на шо табе спонадобилси мой "Толстой"?
А С Ь ?
Ну, цель-та якА:

Ведь видно ж, шо ето усё не для табе тут выставлено
Ну!

Нестор Тупоглупай   23.03.2020 18:09     Заявить о нарушении
Ну ты явно долбанутый,коль сам у себя спрашиваешь!!!

Евгений Кузьменко 2   28.03.2020 14:04   Заявить о нарушении
Пшёл проч: не с тобой разговаривают.

Нестор Тупоглупай   29.03.2020 11:56   Заявить о нарушении
Да ты Лёнь не обращай внимания,продолжай общаться сам с собой!

Евгений Кузьменко 2   29.03.2020 12:07   Заявить о нарушении
Харашо отвечашь: вумно, антиресно. И усё вэрно
Хордюсь пэрэпыской з вамы

Нестор Тупоглупай   29.03.2020 21:42   Заявить о нарушении
На это произведение написано 16 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.