Нули в знаке рыб

«Внутреннее пространство скромно меблированной комнаты. Камера удаляется от двери балкона, откуда слышны: приглушённое покашливание улицы, звонки трамваев, воркование голубей. Нежные дуновения летнего вечера шевелят портьеру. «Сейчас самое время» – подумал он, и привлёк её к себе. Аромат фиалок вскружил ему голову...» – Ну и тому подобное. Как тебе? – спросил Пиквич. – Это фрагмент сценария фильма, который я назову: «Её северная сторона».
– Почему не южная? – удивился я.
– Видишь ли, японцы называют северной стороной – задницу.
– Ну, хорошо, – продолжал я – но как ты отснимешь запах фиалок, и при чём тут японцы?
– Послушай, это всё детали – пробурчал он.
Разговор происходил в курилке одного странного заведения между мной и Пиквичем, которого я знал уже более трёх лет. Парадоксальность и непредсказуемость его мышления поначалу меня удивляли, но позже, когда я увлёкся нумерологией и Великой китайской книгой перемен, мне стало ясно, что все эти всплески неуёмности закодированы в дате дня его рождения. Но выведать у него эту дату мне долго не удавалось. Однажды, здорово набравшись на какой-то вечеринке, он заплетающимся языком промямлил, что когда-то уличная цыганка ему нагадала, что его смерть связана с четырьмя нулями, но есть ещё одно «но». Я так и не узнал, что это за «но», потому что Пиквич в следующее мгновенье уже мирно спал лицом в тарелке.
Как бы то ни было, несмотря на очевидное несовпадение внутриличностного содержания, наши с ним отношения пульсировали какими-то скрытыми пружинами. Мы были молоды, оба работали в большой абсолютно секретной фирме, которую мы называли «Ренессанс» (расшифровывалось это примерно так: реконструкция недоделанных, самораспадающихся, негодных систем). Коллектив был преимущественно женским, и мы, молодые интеллектуалы, в этой сонно–истерической, слабо шуршащей бумагами и юбками, массе, были непредсказуемы и притягательны. К тому же мы постоянно находились в фокусе некоего всеобщего, недремлющего женского взгляда, который чутко отслеживал все наши поползновения. Ловко маневрируя в этих взаимопересекающихся энергетических потоках, противопоставляя им: яростные споры в курилках о роли случайного в мировом континууме, а также лёгкое заигрывание с пышнотелой, вечно сонной, секретаршей директора Милой – мы заставляли будни не просто ползти, но перепрыгивать через рутину технических советов и профсоюзных отчётно-выборных кампаний. Иногда в эту вязкую, либидо-нервную атмосферу врывался всё тот же Пиквич, объявляя во всеуслышание о какой-нибудь очередной своей акции по духовному обновлению. Это были: то голодание, то сыроедение„ то, как он говорил – выход в «астрал», когда он брал две недели за свой счёт и исчезал из нашего поля зрения. Потом он появлялся на работе постриженный налысо, очень худой, но, как всегда, непредсказуемый. Ещё недели две после этого он не посещал нашу столовую, а в обеденный перерыв употреблял подсолнечное масло, которое покупал на близлежащем рынке у торговок. Пил он его из горлышка пол-литровой бутылки, и после этого бегал по лестничным пролётам нашей фирмы, пугая молоденьких лаборанток.
К своим акциям он относился как к агиткомпаниям, пытаясь завербовать новых участников, но я не поддавался, постоянно пребывая в каких-то техногенно-числовых фантазиях. Тогда он принимался обрабатывать Колю. Небольшого роста, на вид сорока лет, обладая большой, блестящей лысиной – Коля в профиль смахивал на папье-маше: живот его начинался где-то под шеей и заканчивался над коленками. Он имел манеру оглушительно смеяться в курилке по любому поводу, причём, его смех, по тембру и частоте, чем-то напоминал звонок в конце рабочего дня, и задремавшие сотрудники, заслышав этот звук, ошарашено таращили полусонные глаза из дверей отделов.
Иногда, всё в той же курилке, особенно, когда приезжали командировочные из других секретных объектов, Коля демонстрировал оригинальный номер: он поднимал вверх руки и плавно падал вперёд, на пол, причём, что удивительно, живот его совершенно не деформировался, и он, непрерывно хохоча, долго качался на нём взад вперёд, задрав ноги и тыкаясь носом в пол. Это производило неизгладимое впечатление.
Наша жизнь в те чудные времена представляла собой непрерывный поиск чего-то неявного, скрытого за рамками обязательного и дозволенного, и, потому – жутко интересного. Это Нечто необходимо было отделить от окружающего постыло аморфного бытия, что мы и пытались делать. Процесс этот происходил в атмосфере, насыщенной парами дешёвых алкогольных напитков, и приправлен был совсем уж пустяковой закуской. Председательствовал почти всегда Пиквич. Собирались мы на вилле «Оно», как помпезно именовалась маленькая, тесная, построенная по принципу: «А ну, навались!», дача нашего коллеги Саши С. Фамилия его была какого-то древнего восточного происхождения, и выговорить её было совершенно невозможно.
Исключительно мужская и строго ограниченная наша компания, не подпускала посторонних на пушечный выстрел к таинству заседаний, и попасть на них особо любопытным было практически невозможно, даже по рекомендации, а попытки таких проникновений предпринимались. Даже в стенгазете нашей фирмы однажды появилась заметка о некоторых сотрудниках, которые втайне от других сотрудников, некоторым образом сотрудничают, что придало нашим посиделкам определённую таинственную привлекательность.
Саша С., как хозяин виллы и наш почётный магистр, обычно открывал вечер, наполняя стаканы и, делая, после «первой», некое сообщение. После этого начинались прения, плавно переходящие (по мере выпитого) в яростную рекламную кампанию идей отдельных участников.
Всё шло своим чередом, к всеобщему нашему удовольствию, но произошло событие, после которого ситуация стала меняться.
Однажды, явившись на какое-то очередное профсоюзное собрание, Пиквич, по обыкновению, устроился в самом последнем ряду в надежде вздремнуть. Он вытянул ноги, просунул их под откинутое сиденье впереди стоящего ряда, и расслабился. Через некоторое время, зал стал постепенно заполняться, и кресло впереди облюбовала стройная, глазастая, черноволосая девушка. Она опустила сиденье, и, мгновенно материализовавшийся, Пиквич громко вскрикнул. Девушка вздрогнула и кокетливо пролепетала:
– Ой! Я, кажется, придавила вам ногу.
Но Пиквич не был бы Пиквичем, если бы не выдал следующее: потупив взор, он низким, с придыханием, голосом пробубнил:
–Если бы ногу.
Девушка покраснела и тотчас же отвернулась, мелькнув очаровательной чёлкой. Наклонившись ко мне, Пиквич произнёс: – Я чувствую запах фиалок.
Через несколько дней, проезжая на велосипеде через центр города, в одном из летних кафе, я увидел Пиквича в компании этой девушки. Они сидели за столиком и колени их соприкасались. Это был вызов философии всеобщего детерминизма, идеи которой нас сблизили. И уж вовсе шокирующим было появление Ксюши, так её представил Пиквич, на очередном заседании нашего клуба одиноких сердец. Смутно почуяв недоброе, я в тот же вечер сел за расчёты.
За отправные точки я взял дату и время момента знакомства Пиквича и Ксюши, и дату появления её на заседании клуба. Сделав необходимые расчёты по системе: «Ци девяти звёзд», и, построив две гексаграммы, в «Книге перемен» я нашёл два соответствующих афоризма: – «Женщина слишком смела, не бери её к себе домой». И второй: – «В корзине нет рыбы. Наступает бедствие».
Почти всю ночь я не сомкнул глаз. На следующий день, договорившись с Пиквичем о встрече, я купил бутылку водки, и вечером, после работы, мы отправились к нему домой. Надо сказать, что дома я у него ни разу не был. Я знал, что он живёт вдвоём с матерью. Отец, как он говорил, умер, когда ему было десять лет.
Когда мы выпили, я показал ему свои расчёты и предсказания. Он засмеялся и сказал, что однажды ему уже нагадали, что его смерть прячется за четырьмя нулями, а это будет не раньше следующего века, и вообще, он в это не верит.
Месяца через три, Пиквич неожиданно женился на Ксюше, почти сразу же уволился, и ушёл из нашего круга, как отходят корабли от причала, растворяясь в тумане. Правда, корабль был с женщиной на борту. Наступали нелёгкие времена. Наш клуб одиноких сердец тихо и незаметно распался. Саша С. пропил свою «виллу» и тоже исчез в неизвестности. Фирма наша медленно разваливалась под натиском своих же сотрудников, в одночасье ставших бизнесменами и главными бухгалтерами. Коридоры уже не оглашал звонок. Не было слышно и душераздирающего смеха Коли, который организовал фонд: то ли детей, родители которых пострадали от рук наёмных убийц, то ли детей, родители которых и были этими убийцами.
Я тоже основал фирму и штамповал подробные астропрогнозы своим же бывшим коллегам. Как-то раз, на какой-то очередной презентации, ко мне подошёл полный, невысокий господин в больших тёмных очках и предложил выпить за хозяйку вечера. Голос показался мне удивительно знакомым. Его полные холёные пальцы были унизаны дорогими кольцами. Я с трудом, но всё же узнал Пиквича. Жаль, вот, поговорить нам не удалось.
А ещё через день, из местной газеты, я узнал, что Пиквич погиб, взорвался возле своего дома в собственной машине. На кладбище я подошёл к постаревшей Ксюше, выразил ей соболезнование и спросил, не нужна ли помощь. Она поблагодарила, лицо её было заплаканным и растерянным. Мы медленно пошли по аллее, и она рассказала, что в последнее время Пиквич связался с рыбной мафией, торговал икрой. Дела шли успешно, и они неожиданно разбогатели. Даже два раза были за границей. А с недавних пор он стал сетовать на то, что работать стало трудно, появилось много наглых конкурентов.
– И именно позавчера, кто-то из его новых друзей предложил ему недорого, почти новую, эту чёртову иномарку – рыдая, сказала Ксюша.
– А что за иномарка? – поинтересовался я, почуяв что-то.
– Да «ауди», чёрная, последней модели – ответила она. – У нас уже был «опель», зачем ему ещё эта понадобилась? Позавчера вечером её подогнали на стоянку возле дома, а вчера утром он лишь успел включить зажигание.
«Ауди», «ауди» – думал я, это же четыре нуля на капоте, плюс ещё рыбная мафия. Как странно сбылись все предсказания.