Камень на острове. Часть шестая

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Братья и сестра рассказывали Тойво то, что помнили о его рождении и младенчестве. Тойво родился зимой. В темном небе плясали сполохи – огромная спираль из сполохов раскинулась над островами и морем. Отец отважился пойти за повитухой – надвинул капюшон, произносил обережные слова, которые должны были защитить его от враждебных людям духов сияния. Повитуха отважилась пойти вместе с ним к роженице.
- Снегом тебя растирали – орал! – сказал Негостай.
- Ещё бы, - проговорил Тойво. – Неужели прямо так – снегом?
- А что? – невозмутимо сказала Лайна.
- Я всё пытался понять, кто свихнулся: я или все кругом. Все охали и ахали: ах, какой красивый ребенок! И какой большой! «Негостай, посмотри, у тебя братишка» - передразнил Негостай чей-то писклявый голосок. – И суют мне в нос маленькое такое сморщенное чудище.

Негостай помнил, как к ним в вежу пришли двое людей, мужчина и женщина, необычно одетые и с говорком. Мать показала женщине младшего четырехмесячного сына, очень смирного, в отличие от шумных и горластых братьев и сестры. Он почти всё время спал, кричал, только если был голоден или нужно было заменить мох, но очень живо и разнообразно гулил, по-своему беседуя с родителями, братьями, Лайной и игрушками. «О, боги! – сказала женщина. – Ну и дети пошли. Глаза, как у мудреца». Она таяла от умиления. Потом гости долго говорили с родителями,  и женщина горько плакала.

У Лайны, которой в то время было три года, было одно короткое смутное воспоминание:  в гости приехали незнакомые мужчина и женщина. У женщины была подвеска в виде уточки. «Ой, какие большие лапки!» - сказала Лайна. Женщина засмеялась «Ой, а я и не замечала» - и подарила подвеску Лайне. Лайна вскоре потеряла подвеску в лесу и очень горевала.

- В общем, кончилось дело тем, что мудреца забрали, - подвел итог Негостай. - Я и мешок с мукой помню. Мать лепешки пекла, в суп муку добавляла. Всё-таки от братьев польза иногда бывает. А так – какая от них польза. Только мой кусок отнимали...
- Интересно, а если бы Тойво не забрали, как бы он у нас прижился? – сказала Лайна.
- Хыы, - отреагировал Ченни.
- Круглыми сутками: «Мама! Он ногами дерется! Мама! Она в меня плюнула! Мама! мой кусок съели!» Да-да. Вот так. «Негостай, ты что делаешь!? - А почему всегда я виноват!? – Ведь ты же старший!», - произнеся последние слова, Негостай огрызнулся. – А если мы отца допекали, он говорил маме: «Вирва! Накажи их!»... Из всех нас Риггу был самым спокойным и незлобивым. Ты бы с ним мигом поладил. Он оказался героем. Может быть, и есть что-то в том, что Линн говорит: боги призывают лучших. Похуже здесь оставляют.
- Едва ли, - сказал Тойво. – Просто лучше не щадят себя ради других и гибнут. А сколько всего в семье было детей?
- До меня родился ребенок и умер, - сказал Негостай. Через два года после тебя родилась девочка, Геала. В семь лет ее не стало. Значит, семь родов. Потом у матери был выкидыш. Больше детей не было.

В тот день Тойво принес часть своего улова в жертву богам Нижнего мира и душам дорогих ему умерших: Туули, Оску, восьмипалого ребенка, и тех, кого не знал – сына Негостая, Роукку, кровных родителей, их первенца, Риггу, Геалы и ребенка, которому не суждено было увидеть солнечный свет.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Негостай и Тойво развешивали сети сушиться. В отдалении на берегу показался человек. Это был Саппа. Подбежал - взмыленный, красный с пустыми от ужаса глазами и перекошенным ртом.
- Сними проклятье! – закричал он, глядя на Тойво. Тот вздрогнул. – Ничего не пожалеем! Сними проклятье!
- Какое проклятье?! – проговорил Тойво.
Саппа посмотрел на Тойво с мольбой и страхом.
- Пусть я виноват, но чем он…
- Что случилось!? – резко оборвал его Негостай.
- Мой сын умирает. Пяйвий.
- Я никого не проклинал, - произнес Тойво. – Бежим.
- Я с тобой, - сказал Негостай.

Трое: Саппа и два брата шли по берегу так быстро, как только могли.
- Скажи, что с Пяйвием! – выговорил Тойво. Он едва поспевал за остальными и сильно запыхался.
- Пришел, шатаясь, как пьяный. Мямлил что-то. Я ещё подумал: где это он нализался. Хотел его прибить. Но от него не пахло. А потом он упал без чувств.
- Больше похоже на отравление, чем на проклятье, - сказал Негостай. Тойво думал то же самое.

Пяйвий лежал на шкуре. На губах у него была розоватая пена. Он мутным, шальным взглядом посмотрел на подошедших людей, приподнялся, пробормотал что-то и снова упал. Вдруг он начал давиться. Негостай быстро перевернул подростка на живот – того вырвало. Братьям пришлось рассматривать зловонную жижу на полу. Негостай морщился. Можно было рассмотреть плохо прожеванные, смятые зубами обрывки стеблей, листьев, корневища.
- Это вёх! – крикнул Тойво. – Молоко давайте скорее!
Яска быстро подала Тойво миску разбавленного молока. Негостай держал Пяйвия в сидячем положении, а Тойво, осторожно наклоняя миску, вливал молоко подростку в рот. Иногда Пяйвий делал судорожные глотки, но большая часть молока текла ему на грудь и на шкуру. Тойво негромко произносил заговор. Юноша паниковал от бессилия: он чувствовал, что происходило с Пяйвием, и понимал, что заклятье было слишком слабо, чтобы противостоять действию яда.
- Вы должны были это сделать без нас! – резко сказал Негостай родителям Пяйвия. – Время упущено. Ему ещё повезло.
- Негостай! – шепотом взмолился Тойво. – Подскажи, что мне делать!
- Я бы не нашел заклятья лучше.
Кое-как напоив Пяйвия молоком, Тойво разжал подростку челюсти, и, просунув пальцы Пяйвию в рот, нащупал шершавый корень языка. Тойво не был уверен, что Пяйвий вдруг не сожмет челюсти в судороге и не откусит Тойво пальцы. Нажал. Пяйвий снова начал давиться, и его снова вырвало.
«Что мертвому припарки» - подумал Тойво.
Негостай тоже произнес заговор. За работой братьев неотрывно следили три пары глаз.
Младшая сестра Пяйвия сидела, забившись в угол и притихнув. Родители стояли в шаге от сына и колдунов.
- Что? – изнывая от тревоги, спросила Яска.
- Не знаю, - ответил Негостай мрачно.
Яска подошла к сыну и прижалась лицом к его лицу.
- Пяйвий, сыночек, не уходи!
Саппа сел, уронил лицо в ладони, и плечи у него задергались.
- О ребенке Хельбме поплачь! – огрызнулся Негостай. Тойво шикнул на него.
- Ничего для вас не пожалеем! – проговорила Яска дрожащим голосом. – Спасите!
- Да мы стараемся, - ответил Тойво. От прилившей крови ему неприятно грело лицо. Тойво представлял себе, что должно было быть на душе у родителей Пяйвия.
Эрва медленно и несмело приблизилась к брату. В дверь постучали.
- Да-а! – протянул Саппа.
Вошел Ченни, поздоровался с хозяевами.
- Братцы, вам помочь?
Негостай хрипло засмеялся.
- Попробуй.
- Так что случилось?
- Ничего. Пяйвий, как дитё малое, сожрал вёх. Пока жив. Но даже колдовство Тойво мало помогает. Должно быть, придется мне завтра к Мамаше Мертвых в гости наведаться. Скверно, что только завтра…
Ченни покачал головой.
- Едва ли получится.
- Это почему же?
- Тогда нужно, чтобы Тойво отошел подальше.
- Я могу отправиться туда? – спросил Тойво.
- Слишком опасно, - сказал Негостай.
- Я знаю, что я должен делать.
- Можно сделать так: подготовимся оба. Если у Тойво что-то не получится, отправлюсь я.
Помощь Ченни была не нужна, и он ушел домой.

Саппа совсем расклеился, плакал и бормотал что-то, пока жена не отправила его на берег, и тогда Саппа послушно ушел из вежи. Пяйвий несколько раз приподнимался, садился на шкуре и начинал возбужденно мямлить что-то, будто набитым ртом. Потом его пришлось перекладывать на другую шкуру и переодевать ему штаны. Тойво вспоминались две недели болезни Оску – любое сходство тех и этих событий казалось дурным предзнаменованием. Тойво произнес ещё заговор: Тойво сомневался, что заклинание принесет пользу, но был уверен, что вреда не причинит. Мать и сестренка часто подходили к Пяйвию поцеловать его, погладить, сказать ласковое слово, хотя он едва ли слышал их и понимал, что происходило.

Скоро Тойво проголодался, начало сводить внутренности, и на него нашла страшная тоска. Негостай на некоторое время отпустил Тойво, и тот пошел по тропке к лесу. Над Тойво был купол безоблачного неба, темно-голубого в вышине и рыжеватого на горизонте. В безветрие сосны стояли неподвижно, точно замерев. Не шевелилась ни одна хвоинка. Тойво обращался к деревьям – духи деревьев наставляли его. Тойво остановился в небольшом пространстве, окруженном четырьмя высокими соснами с прямыми и ровными, как колонны, стволами. Там Тойво явился его дух-покровитель, как являлся уже не раз. И он наставлял Тойво. Тойво узнавал то, что должен был знать о путешествии в Нижний мир, и чувствовал себя всё беззащитнее и слабее, и всё большая тревога мучила его.

Тойво шел обратно к веже Саппы. Вдоль тропки в примятой траве пробирались жабы. Где-то завыла собака.
«Не покойника же она чует?».
Яска готовила ужин – от запаха каши Тойво стало ещё тоскливее, а от этого уже – смешно. На улице похолодало, и наступила серая ночь. Негостай тоже был не в веже – он сидел на дощатом мостке, свесив ноги. Тойво думал о том, что ему, возможно, оставалось меньше суток земной жизни. Тойво давно уже не хотел умирать, и его пронимала дрожь от этой мысли. Он жадно смотрел на розоватое небо с большим клочковатым фиолетовым облаком, повторенное движущимся неверным отражением в морской воде. В своей жизни Тойво не видел сколько-нибудь значительных дел – ни завершенных, ни начатых. Те, кто стал ему дорог, оплачут его и заживут так же, как до встречи с ним. Страшнее, чем погибнуть самому, было подвести Пяйвия, женщину, наклонившуюся, чтобы поцеловать полуживого сына и девочку, ласкавшуюся к брату. Было жаль и мужчину-глыбу, который плакал, закрыв лицо руками. Тойво хотелось поговорить о предстоящем с Негостаем.
Тойво зашагал по мостку. Негостай обернулся
- Как болящий?
- Так же. Значит, есть на свете справедливость, - произнес Негостай в воздух.
- Не вижу тут никакой справедливости, - возразил Тойво. – Пяйвий не виноват в том, что сделал его отец. А Саппа не виноват, что сын у него – дурак.
- В том, что дурак, может, и не виноват... Есть хочешь?
Тойво держал руку у себя на животе.
- Не то слово.
- Я тоже. И поэтому я очень страшен. Бойся меня.
- Не буду, - сказал Тойво.
- Я сказал: бойся! Завтра уговорим Лайну испечь лепешки. Они у нее замечательно получаются.
- Ты поможешь мне подготовить бубен?
- Не знаю, в чем там можно помогать, но помогу... Или Гисла испечет пироги с рыбой. Нет. Для Гислы я сам что-нибудь испеку. Чтобы она убедилась, как ей со мной повезло.
- Гисла – твоя невеста?
- Мы с ней ближе, чем муж с женой и чем брат с сестрой. Мы уже два года вместе. Я её давно замуж зову. Хотя, может, она и права: стоит нам только зажить вместе – мы поцапаемся. Не умею я с людьми водиться.
- А с кем умеешь водиться?
- С ветром. С облаками. С деревьями. С камнями. Они не боятся меня и ничего от меня не ждут.
Негостай никому не рассказывал, почему Гисла не шла за него. Она была бесплодна. Это было причиной того, что мужчина, за  которого ее выдали по родительскому выбору, оставил ее. Она любила Негостая, и надеялась, что когда-нибудь он женится на женщине, способной родить ему ребенка.
- Я тебе сейчас кое-что порасскажу про себя, а ты мне совет дашь. Меня женили, когда мне было восемнадцать лет. Невесту выбрали родители. Я им доверял. Радовался: будет своя вежа, своя хозяйство. Когда вместо сына родилась дочь – знаешь, как я взбесился. Я к ней на полет стрелы не приближался. Корми ее, воспитывай – неизвестно для кого. Я так тогда думал. Мамашина радость и чужое сокровище. Дочка орет, рта не закрывая - никакого покоя. Жене не до меня. Когда важенки телились или собаки щенились, я больше радовался. Будто дрянной щенок родился, а утопить нельзя. Почему-то. Правильно, правильно. Ужасайся. Ишь, смутился. Через год с лишним родился мой сыночек. Он прожил полгода... Ему было полгода, как Ньюльгу сейчас. Я уходил на охоту – он был веселенький, мы даже поиграли. Знаешь, как с ними играют: «Где мой сынок, куда это он спрятался?». А он уткнется носом матери в грудь, и думает, что его не видно. Я вернулся с охоты – он был уже мертвый. Он умер внезапно. В этом никто не виноват. Первый раз, будучи взрослым, я рыдал в голос. А ближе к ночи дочка сидит в углу и лопочет – «братик умрал, братик умрал». Она, конечно, не понимала – просто повторяла то, что ей сказали. Я схватил первое, что под руку подвернулось – каньгу, кажется, швырнул в нее и закричал. Я даже не помню толком, что кричал. Что лучше бы она умерла – что-то в этом роде. На следующий день жена взяла дочь под мышку – и домой. К своим родителям. Потом пришли ее братья – забрать ее оленей, приданое. Родня с обеих сторон, и с моей тоже, понимали мою жену и жалели. Женщины всегда нас бросают, когда мы больше всего в них нуждаемся и готовы измениться…
«Ну и ну» - подумал Тойво на это.
- Ты с женой дружно жил?
- Она была своенравная. Бить себя не давала.
- А ты ее бил!?
- Пару раз. Но она давала сдачи. Видел бы ты свое лицо сейчас. Ты думаешь, на юге у вас лучше? Нет, там гораздо хуже.  Там, я слышал, ночью мужчина жену накроет одеялом – и ну «учить». Главным образом по туловищу – чтобы соседи синяки и кровь не видели. А, может, и правильно: те, кто дают себя бить, этого заслуживают.
- Нет, - сказал Тойво. Помолчав немного, произнес: - Я не знаю, что бы я сделал, и что бы со мной сделалось, если бы мой отец хоть раз поднял руку на мать.
- Туули повезло овдоветь. А наш отец, твой кровный, никогда мать не бил. Я даже не помню, чтобы они серьезно ссорились. Будь покоен.
- А Гислу ты бьешь?
- Я? Гислу? Даже подумать об этом невозможно… Перовое время я носил бывшей жене с дочерью часть улова и добычи. Вскоре она вышла замуж второй раз, и я там больше не появлялся. Бедный Тойво. Так притих и с лица спал. Я достаточно наказан. Пусть тебя это утешает.
- Меня это нисколько не утешает.
- И что получается теперь: мы с Гислой хотим взять сироту. А где-то живет моя родная дочь. Я решил к ней пойти. Такая отрава выросла. Язык поганый – как у меня точь-в-точь. Лицом очень похожа на меня. Все повадки мои... Трех сестренок нянчит. Отчима зовет отцом. Она не идет ко мне. Хотя и враждебности я не заметил.
- Прости, Негостай, но чему ты удивляешься? Люди учатся любить. Вряд ли кто-то рождается с любовью к кому-то – к матери, разве что. И то… А она тебя любить не училась.
- Лет через шесть сделает меня дедушкой. Найдутся же бестолочи, чтобы посвататься. А если не найдутся – будут дважды бестолочи. И внуков мне не видать. Я не заслужил ни детей, ни внуков.
- Что ты будешь делать?
- Не знаю.
- Пусть она хотя бы знает, что твои двери для нее открыты.  Что ты ее любишь, что тебе совестно.
- Тойво, мне страшно. Отчим все эти годы ее растил, как родную. Даже косичку ей заплетал. Но одно дело – хорошенький ребенок, и другое – красивый подросточек. Ей сейчас 11 лет, но у нее уже всё наметилось. Что если он ее… обидит?
Тойво не знал, что ответить.
- Что скажешь на мои истории?
- У меня слов нет.
- Как же так – у колдуна слов нет.
- Слов у меня много. Только вряд ли ты хотел бы их услышать.
Главным из этих слов было – «предательство», но Тойво не стал его произносить.
- Я заслуживаю много худшего.
- Если тебе самому стыдно – зачем тебя будет осуждать кто-то ещё?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Утром пришла Лайна и протянула Тойво кулон на простой веревке.
- Он может помочь тебе. Братьям ни слова.
Тойво только приоткрыл, было, рот, чтобы попросить Лайну объясниться, но она развернулась, и, поспешно, почти переходя на бег, ушла прочь.

Среди людей, окруживших Тойво во время колдовства, Лайны не было. В небе высилась огромная, мягкая темно-синяя туча с сияющим краем. Тойво отчаянно ударял в бубен и выкрикивал что-то. Тойво казалось, что он катится вниз с горы, ему хотелось только, чтобы шум и неистовство – его, и людей, стоявших вокруг, прекратилось, но он сам себе уже не принадлежал. Лицо стало мокрым и красным, потом кровь будто отхлынула от головы, и он страшно побледнел. Тойво последний раз выкрикнул что-то и ничком распластался на земле. Пение вмиг смолкло. Люди стояли безмолвно, как будто боялись шевельнуться. Слышался лишь тихий шум ветра и ветвей. В лесу скрипела сухая сосна.
В это время Лайна разожгла огонь под котлом, наполненным водой.

Очнувшись, Тойво посмотрел на безмолвную толпу и стоявших в толпе братьев. Помимо людей, помогавших Тойво пением, теперь он видел несколько животных: собак, лисиц, оленей светлой и темной масти. На ветвях раскидистой сосны сидели птицы разных размеров и окрасок. Были и люди, которых Тойво прежде никогда не встречал. Он понимал, кто это.

Хотя Тойво и ожидал увидеть то, что видел теперь, он невольно отпрянул назад, обмерев от ужаса. Между сосновых стволов по зеленой водянике с шорохом ползла огромная змея  в серебристо-черной, жирной чешуе. Через миг змеиная голова оказалась перед лицом Тойво. Глаза змея были как у линяющей гадюки – белесые, мутные, ни зрачка, ни радужки было не видно. Из выемки на кончике морды высунулся раздвоенный язык и тотчас скрылся. Тойво вызывал именно этого духа – посредника между мирами.
- Ты звал меня?
- Да. Я должен попасть в Нижний мир, чтобы молить богов за моего родственника.
Змей снова выстрелил языком.
- Я не стану подчиняться тебе.
- Прошу!
- Я не повезу тебя в нижний мир.
- Но почему!?
Тойво нервно огляделся. Он знал и видел, что духи Негостая и Ченни слабее его духов.
- Вверх посмотри. Есть колдуны сильнее тебя.
Тойво запрокинул голову, и высоко над сосной в голубом небе увидел большую темную птицу. Ниже кружилось несколько других, мелких птиц.
- Чего он хочет!?
Но змея здесь уже не было. Он исчез.
- Тойво!
Тойво резко повернулся. В корнях сосны сидела жаба. Тойво подошел к ней и опустился на корточки.
- Это ты зовешь меня?
- Я, - сказала жаба тонким, негромким голосом, в котором было одновременно что-то девичье и старушечье. – Беги на берег реки, там тебе помогут.

Между рыжих и темно-лиловых стволов Тойво видел свет, блеск и сияние реки. Девушка, из-за которой он несколько дней ходил на остров за Пепелищем, стояла по колено в воде, с тревогой всматриваясь в лес. Увидев Тойво, она разулыбалась. Она окликнула его. Тойво спустился к воде и остановился, не в силах вымолвить ни слова.
- Нужно спешить, - сказала она.
Она плеснула на Тойво водой. В следующий миг он, задыхаясь, бился среди огромных стеблей травы, пока не оказался в воде и не смог дышать.
Девушка одной рукой смахнула молодого окуня в воду, и сама скрылась в реке, обернувшись рыбой. Две рыбы смотрели друг на друга, шевеля грудными плавниками.
- Идем!

Она плыла чуть впереди – вела за собой Тойво. Каждое ее движение он чувствовал своим телом - боком. Они плыли против течения в зеленоватой мутной воде. Над ними двигались клочья пены, растягивались, сжимались и мерцали солнечные блики. Свет волнистыми линиями пробегал по густым и высоким зарослям водяных растений: жестких, мягких, пушистых от множества мелких веточек, светлых, темных. Растения тянулись по течению и колыхались. Среди зелени прятались желтоватые с коричневыми пятнами тугие и гладкие налимы. Над самой водой несколько раз проскальзывала тень. Вскоре дно изменилось. Больше не было зарослей: песок и камни. Иногда попадались гладкие поваленные стволы с торчащими острыми обломками ветвей и тощие растеньица. Рыб не было. Темнело, и вода становилась холоднее.
- Мы в Реке Мертвых. Мне нельзя идти дальше. Плыви к низкому берегу. И помни – для душ умерших падение в эти воды – окончательная смерть.
- Когда я снова увижу тебя?
- Спеши.

Тойво выпрямился, стоя на прибрежной гальке. На берегу громоздились серо-черные камни с кругами и кольцами рыжего лишайника. Вода реки, из которой Тойво вышел, была почти черной.  Вдалеке на берегу серели избы селения, за которым поднимался перелесок. Было пасмурно и сумрачно. На берегу паслась коза, и Тойво с изумлением узнал Клюкву. Она посмотрела на него, проблеяла, и Тойво пошел к селению вслед за ней. Его движения напоминали движения в сновидении, когда человек ходит, не чувствуя под собой ног. Деревня была похожа на Коскийоки. Клюква привела Тойво к обыкновенной, низкой избенке, очень похожей на ту, в которой прежде жили Тойво и Туули. Он приоткрыл дверь – она заскрипела так же, как скрипела дверь в родной избе и сухая сосна в лесу. Та же пегая печь, хлеба на шестах под потолком и окно, затянутое бычьим пузырем. На лавках, занятые своей работой, сидели приемные отец и мать. Тойво отчетливо видел их, но не мог определить их возраст. Оба подняли головы и вскочили с мест. Тойво думал, что, увидев мать, бросится к ней, но вместо этого он остолбенел, и только смотрел на нее широко раскрывшимися глазами, которые жгло изнутри.
- Тойво! – вскрикнула Туули. – Почему ты здесь?! Ведь ты не умер, - проговорила она с надеждой.
- Я живой, - чуть слышно проронил Тойво. – Я колдун.
- Это – наш сын! – воскликнул Роукку.
Мать приблизилась к Тойво – ему казалось, что она плывет к нему по воздуху. Тойво подался вперед.
- Нет, сыночек, - проговорила она. – Не надо. Не дотрагивайся до меня.
Наступило мгновение, которое Тойво много раз видел во сне, в которое почти не верил, но к которому стремился из-за ничтожной крупицы заведомо безумной, дразнящей надежды. И вот, Тойво стоял в избе в Селении мертвых и видел людей, которых считал и избрал своими родителями. Невероятное смешение счастья и скорби. Отца он едва-едва помнил; Тойво странно было видеть этого человека, и стыдно было быть равнодушным к нему. Хотя на земле Тойво всегда с любовью думал о нем: Туули рассказывала о покойном муже много хорошего. Если любовь к отцу и разгоралась, то очень трудно и медленно.
- Ты пришел просить за чью-то душу? – спросил Роукку.
- Да.
- Я не буду тебя отговаривать, - сказала Туули. – Это правильно. И ты будешь это делать. Я сама тебя так воспитала. Но все равно – ты береги себя! Радость моя.
- Да-да, - проговорил Тойво. – Я понимаю.
Он снова подумал о том, что в смерти Туули могла быть и его вина. У Тойво дернулся рот, но язык стал неподъемным.  Тойво рухнул на колени и разрыдался.
- Что ты?! – вскрикнула Туули.
- Тойво! – испугался отец. – Ты что!? Встань немедленно.
Тойво поднялся на ноги. Было страшно и совестно не то, что объяснять – даже заикаться о причине.
- Я заберу вас отсюда. Я вымолю вас.
Туули покачала головой.
- Нет, мой милый. Нас нельзя забрать отсюда.  И не верь никому, кто скажет, что это можно сделать. Тойво, ты слышишь меня! Никому! Торопись, мой родной. Живые не могут находиться здесь долго.
- Вы знаете, как мне попасть к Матери Мертвых?
- Иди по тропке через лес – выйдешь к самой избе Хозяев.
То, что он должен был уйти от матери, казалось невозможным – но он простился с родителями и вышел из избы.
«Я буду ещё приходить сюда и буду их видеть».

Перелесок начинался сухим березняком – белели тонкие, неровные стволы с оставшимися крупными ветвями. Лишь кое-где были тонкие веточки. Жалкие останки деревьев. Казалось, что, по крайней мере, в последний миг своей жизни, деревья озябли.
Из земли торчали сухие прутья кустов.

Тойво вошел на просторный безлюдный двор. В избе высохшая малорослая старуха сидела за прялкой, и темными узловатыми пальцами сучила нить. На голове старухи были повойник и платок, и она сидела, сгорбившись – так, что лица было не видно. На Тойво накатила дрожь. Ему казалось, что его ноги вмерзли в лед. Тойво согнулся в поклоне.
- Тойво! – произнесла старуха. Он вздрогнул всем телом.
- Ну, что мнешься у двери? Мы тебя не звали. Не в свой срок ты явился.
- Могу ли просить тебя о милости?
- Просить – можешь.
- Позволь мне отнести обратно в Средний мир душу Пяйвия, сына Саппы из племени Детей Гагары.
- А с чего ты взял, что она у меня? Пяйвий лежит у себя дома, и душа в его теле. Хотя, конечно, едва держится. Да, кстати, твои соплеменники ещё говорят, что душа находится у человека в груди слева. Так что же ты просишь у меня?
- Может быть, - осторожно проговорил Тойво, - точнее было бы сказать не «душа», а «жизнь».
- А что такое душа? И что такое жизнь?
- Я не знаю, что такое душа, - смиренно сказал Тойво. – И не знаю, что такое жизнь. Должно быть, никто из смертных не может знать этого.
- Клянчит – а сам не знает, что. Какая же каша у людей в головах. И ведь живут с этой кашей припеваючи – тысячи лет.
- Молю тебя, Мать Мертвых, отдай мне то, что у тебя просили мои братья, когда спасали умирающих.
- Глаза мне намозолили твои братцы…
- И Орел из племени Детей Нерпы приходил к тебе…
- Славный человек этот Орел, правда? – произнесла старуха с явным удовольствием.
- Меня восхищает его дар: и мощь, и мастерство.
Старуха засмеялась.
- Совет тебе: если не умеешь врать – не берись. Только хуже сделаешь.
- Я не посмел бы лгать тебе.
- Да. Это не ложь. Это ничтожная доля правды. Я знаю, как ты хотел бы его наказать. Но я не об этом. Ты о другом солгал. Ведь ты, в своем сердце, хочешь забрать не этого человека.
- Я не могу просить тебя вернуть мне душу матери – я это знаю, - выговорил Тойво. – Умоляю тебя: позволь Пяйвию вернуться к его родным, чтобы они не скорбели, как я скорблю.
- А если бы у Пяйвия не было родных, или они все желали бы его смерти?
- Чужие люди могут стать ближе, чем кровные.
- Этот Пяйвий – такой же, как его отец. Однажды он тоже может, не сморгнув, кому-нибудь размозжить голову. Может быть – твоему ребенку. Не из жестокости – от страха или по недомыслию. Ты не почувствуешь себя виноватым?
- Мне страшно думать об этом, - проговорил Тойво. – Я не могу предугадать, что он будет делать. Но за себя я отвечаю. И я знаю, что должен помочь.
Тойво отчетливо ощутил зуд своей неприязни к Пяйвию и его отцу.
- Ты его родных пожалел – а ты не подумал, что станет с ТВОИМИ родными и со всеми Детьми Гагары, а ещё с Детьми Нерпы и Ворона, если ты погибнешь? Они останутся без защитника и целителя. Из-за вот этого… Пяйвия.
- Я не посмел бы судить, кто достоин жить, а кто нет. Но быть в силах помочь и не сделать этого… это всё равно, что убить.
- Ловлю тебя на слове. А почему ты так хочешь забрать Пяйвия? Так уж у меня здесь плохо?
Тойво молчал. Жужжало веретено.
- Здесь почти как там, - сказала старуха. – А если случится незадача: окончательная смерть, так и это не страшно: вы ведь не боитесь каждую ночь засыпать и лежать, как поленья? А, может быть, Пяйвий и хотел сбежать сюда. Или больше того – хотел окончательной смерти. Небытия. А ты ему мешаешь. Ведь он сам наелся вёха.
- Я думаю, он перепутал вёх с какой-нибудь съедобной травой. Может быть, с дягилем. Так бывает.
- Нет. Он знал, что это вёх, и что вёх смертельно ядовит.
- Тогда зачем он это сделал? – вырвалось у Тойво.
- Увидишь его – спроси.
- Я уверен, что Пяйвий теперь одумается. Он ещё маленький.
- Этот маленький уже сам может стать папашей.
- Ему 14 лет. Это самый бездарный возраст: то хорошее, что есть в детстве, уже потеряно, а то хорошее, что есть в зрелости – ещё не нажито. Я себя помню…
- Когда Пяйвий умрет, - сказала Мать Мертвых - его жизнь продолжится здесь,  а его родным станет проще любить его. Им ничто не будет мешать: все провинности  забудутся, а новых не будет.
- Я уверен: никто из них не хотел бы этого, - сказал Тойво. - Ты говоришь: живые не должны приходить к тебе не в свой срок и ты корила меня за это. Но ведь и Пяйвий пришел не в свой срок. Не лучше ли ему вернуться в мир людей и искупить свой проступок. Мы все в твоих руках. Мы все к тебе придем. Что для тебя несколько десятилетий? Всё, что живет в Среднем мире, стремится до срока жить именно там.
- Всё - кроме людей. Вы обожаете небытие. Для вас роды отвратительнее резни. Вы, будучи взрослыми, перестаете понимать то, что ясно хоть морской звезде, хоть червю. То, что было ясно вам самим, ещё когда вы у матерей в животе сидели. Того, что дали боги каждому из вас – слишком много и на десять жизней. В душе каждого из вас – исцеление от любой скорби. Но вы не умеете ни видеть, ни ценить эти дары. Они для вас как будто слишком тяжелы. И вы швыряете их богам в лицо. Что ты на это скажешь?
- Я попытаюсь растолковать Пяйвию, как он силен и богат.
- Ты говоришь - свой срок? Ты уже знаешь, как тебе повезло? Ты после смерти ещё надолго останешься в Среднем мире. Не придется тебе терпеть ехидную бабку. Твой дух войдет в камень, а люди будут таскать тебе рыбьи головы, оленьи рога и мазать тебя оленьим салом. Они будут благодарить тебя за то, в чем ты им не помогал, и не будут замечать настоящую помощь. Боги показали тебе твой удел после смерти.
Некоторое время оба молчали. Тойво отчаянно пытался собраться с мыслями.
- Ты добрый  человек, и за последнее время принес богам Нижнего мира больше жертв, чем всем другим богам. Я хочу тебя порадовать. Хочешь, я сейчас сделаю то, чего с начала мира не бывало: хочешь, я отдам тебе Туули – и не дух, как теперь, а живую? А Пяйвий останется здесь.

Тойво неподвижно стоял, не в силах вымолвить ни слова. Его будто облили ледяной водой. Его била крупная дрожь. О таком говорят – «свет меркнет в глазах», хотя Тойво продолжал всё видеть ясно. Он как будто лишился опоры, но всё не мог упасть, и висел в воздухе. И какой-то высокий голос то резко, то нежно пел у Тойво в голове.

Мать Мертвых перестала прясть. Хотя Тойво по-прежнему не видел ее лица, он чувствовал, что старуха наблюдает за ним и ждет ответа. Неожиданно для себя самого Тойво снова смог думать – как будто привык к тьме в глазах и гулу в голове.
- Ты хочешь обменять Туули именно на Пяйвия или на любого живого человека? Забери меня вместо Пяйвия, а их отпусти.
Тойво хотел сказать: «Я не могу распоряжаться чужими жизнями, но могу – своей».
- Что, торговаться? – гневно произнесла старуха. - Нет. Слишком дешево. Тебе самому жизнь не дорога. Значит, «На тебе, боже, что нам негоже»?
- Я люблю жизнь.
- Любишь жизнь? Или радости жизни? Или боишься смерти?
- Я люблю жизнь. И очень боюсь смерти.
- И никогда не мечтал о ней?
- Всякие мысли приходили. Но такие мысли в голове – как воры в жилище, а не как гости.
- Ты ещё скажи: чем богаче жилище, тем больше опасность, что воры влезут. Нет, Тойво. Ты этих своих «воров» как раз к столу позвал. Расскажи: сколько раз ты призывал смерть? Ничего не утаивай.
- Первый раз – когда мать умерла. Второй – когда был унижен. Третий – когда ребенка убили. Я был в отчаянии.
- Это что – оправдание? По-моему, так наоборот. Тогда чем твое самопожертвование отличается от самоубийства? Хорошо: чем вообще самопожертвование отличается от самоубийства? Я хочу от тебя это услышать.
- Самопожертвование сохраняет жизни. Самоубийство – только губит. Тот, кто жертвует собой, думает о других. Самоубийца – о себе одном. Самопожертвование – от силы, самоубийство – от слабости.
- Верно. Но ты забыл об одном: нельзя жертвовать тем, что не дорого. Не может быть самопожертвования, если жизнь не дорога. Только самоубийство. Люди об этом, похоже, не думают. Хотя просто, как блин. Вновь зажужжало веретено. - А чем твоя мать лучше всех остальных покойников – почему ради тебя и нее сущее должно сдвинуться с места? Довольно. Тому, кто умер по-настоящему, живым в Средний мир не вернуться. Я и не собиралась никого туда возвращать. Я пошутила.
Тойво стоял, совершенно убитый.
- За что ты так наказываешь меня? – проговорил он. – Но всё же я прошу – позволь мне вернуть на землю Пяйвия.
- С чего ты взял, что я тебя наказываю? Я тебя… растираю снегом. Ты рассуждаешь обо всём так, как и должен рассуждать целитель. Но умей и отстоять это. А признайся – тебе никогда  так хорошо не думалось, как сейчас?
Старуха кивнула головой на лавку у стены. На лавке лежал маленький узелок из грязной тряпицы, завязанный веревкой.
- В узелке то, что ты у меня просишь. Забирай. Открой узелок, только когда войдешь в вежу, где Пяйвий лежит. Прежде, чем очнешься, конечно.
Тойво несмело приблизился к лавке и взял узелок. Тойво было странно, что он мог двигаться, ступать, протянуть руку и держать в ней узелок.
- То-то сокровище! Ну, давай, неси его домой скорее. Не нужна мне такая душонка. Жаль тебя отпускать - интересно с тобой беседовать. Ну, ступай, ступай.
Тойво поблагодарил мать мертвых и, пятясь, вышел из избы.

Тойво крепко прижимал узелок к себе. В уме у Тойво вид этого узелка связывался с одутловатой физиономией Пяйвия. Это было странно и очень неприятно.
«Если бы люди помнили о тех, кто когда-то  спас жизни им, их родителям, их предкам. Если бы понимали, что в их жизнях продолжаются чужие жизни. И что в других людях так же живет чья-то добрая воля…» - думалось Тойво.

Чтобы попасть к пристани, можно было спуститься с возвышенности, на которой находился двор Хозяев и пройти немного по лесу и по берегу.

Тойво шел по тропке вдоль низины, поросшей бирюзовой травой. Множество белых шариков пушицы как будто висело над травой в воздухе. Из леса на тропку вышел олень-самец – мощный, красивый, светлой, «солнечной» масти, с огромными, ветвистыми рогами, похожими на сухой куст. Зверь увидел Тойво, и вдруг наклонил голову, так, что рога оказались направлены на Тойво, и двинулся вперед. Тойво отскочил назад, но потерял равновесие и упал на землю. Тойво выкрикнул имя духа. Олень остановился.
- Дух колдуна Ньюльгу, прозванного Орлом!
Тойво поднялся на ноги и пропел заклятье. В Песне о сотворении мира говорилось о происхождении духов, подобных этому, и их службе колдунам. Олень не уходил. Негостай и Ченни рассказывали Тойво о том, как колдуны меряются силами, стравливая своих духов в обличьях животных. Часто на кону была жизнь какого-либо человека, терзаемого одним из них. Тойво подумал: должно быть, так колдунья Рехп отгоняла духов Орла от проклятых им людей. По слову Тойво на поляне появился второй олень, не такой красивый, как первый, серый с пятном, но с такими же рогами. Он, так же нагнув голову, пошел на духа Орла. Животные со стуком сцепились рогами, кружились на месте, переступали. Копыта взрывали почву. Неожиданно дух-гирвас, принадлежавший Тойво, двинулся вперед, мотнул головой, и голова светлого оленя стала нагибаться к земле. Его колени подогнулись. Но вместе с головой противника нагибалась и голова серого оленя. Им было не расцепить рога. Будь это живые олени, это грозило бы им обоим гибелью. Светлый олень уткнулся мордой в землю. Он некоторое время продолжал сопротивляться, но все слабее и слабее, а затем как будто растаял в воздухе. Серый гирвас смог распрямить шею. Из леса – два одновременно, третий – следом, выбежали волки и остановились в шаге от оленя. Олень затопал передними ногами и наклонил рогатую голову. Он был готов отбиваться. Тойво позвал – и появилось три собаки. В это мгновение два волка прыгнули оленю на круп и на бок, а третий вцепился в горло. Олень опустился на землю, а затем исчез.  Собаки лаяли, рычали, щерились, но не смели нападать на волков. Тойво невольно поднес руку ко рту и едва слышно застонал – он проиграл поединок.

Подождав немного на тропе, Тойво поспешил дальше, к берегу.

Тойво, как холод, ощущал направленное на него чужое зло. Он ясно понимал одно: сейчас, когда в руках его была чужая жизнь, он не должен был ни нападать сам, ни возвращать Орлу его заклятья. Только отбиваться и показывать свою силу.
«Если я попробую причинить Орлу хоть малейший вред, я дам ему повод убить меня».
Он произносил обережные слова, и, когда мог, шептал узелку:
- Не бойся, не бойся. Скоро всё кончится. Скоро будем дома.
«Ты не орел. Ты стервятник. Ты питаешься падалью! Для этого наш отец учил тебя колдовству!?».

В лесу, между стволов, Тойво заметил движение. Там ходил человек. Тойво свернул в лес с тропки, просунул узелок в пространство между двумя лежавшими на земле камнями, обернулся змеей,  сам скользнул в эту щель, обвился вокруг узелка и положил на него голову. Тойво думал о том, что его убежище могло легко стать ловушкой. Тойво смертельно устал.
«Нет сил. Да, так – нет сил пошевелиться».
Первый раз Тойво было отвратительно оттого, что он был не в своем, а незнакомом ему обличье: он, длиной с человеческое предплечье, толщиной в палец, без рук и ног, должен был защитить узелок, вокруг которого обвивался. Он слышал шорох от человеческих движений возле своего укрытия. Щель, в которую было видно серое, сумрачное небо, оказалась в тени.

Потом человек ушел – Тойво понял это по звуку шагов. Тойво некоторое время собирался с силами и призывал всё свое мужество, чтобы  сначала высунуть из щели голову, выстрелить языком, как это делают змеи, а потом выскользнуть наружу. Приняв свой облик, Тойво взял узелок и поспешил дальше, к реке.
- Верховный бог, Небесный старик! Хозяева селений Мертвых! Духи-покровители! Помогите нам спастись от врага! Не дайте нам остаться здесь! Три шага осталось до берега!

Там, где тучи были тоньше, пробился солнечный луч и засеребрил темные воды. Тойво снова ощутил тот же холод чужого зла, и обережные слова, которые Тойво раз за разом повторял, больше его не защищали. Он взмахнул руками, как будто пытался ухватиться за воздух, и рухнул на колени. Очевидно, его мучителю именно этого и хотелось.
- Ну, радуйся, - сдавленно выговорил Тойво. – Было бы, чему.
У него потемнело в глазах – так, что через сеть темных пятен он едва видел кисть левой руки, которой упирался в землю. Правой он продолжал прижимать к себе узелок. Во всем теле начались страшные боли. Тойво корчился. Слезы хлынули из глаз. Он сгибался все ниже и ниже.
«Нужно подняться. Нужно встать. Пяйвий не виноват».
- Тойво!
Тот с усилием поднял голову и увидел перед собой очень светлого, бледного малорослого молодого человека. Тойво испугался так, что на миг забыл и про боль, и про самого себя.
- Линн!?
- Я не Линн, - сказал тот немного резко. Он надел Тойво на шею деревянный оберег, который Тойво сегодня утром дала Лайна. Тойво совсем забыл про него, и, тем более, не смог бы вспомнить, где потерял. Тойво смог вздохнуть и выпрямиться. Боль проходила.
- Растяпа. Такими вещами не швыряются.
- Спасибо тебе! Кто ты!? Как тебя зовут?
- Никак, - ответил юноша. И с искренней благодарностью сказал. – Спасибо тебе за Линна. Скажи ему, что он не виноват. Пусть он помнит обо мне, но не убивается, как сейчас. Иначе ни ему покоя нет, ни мне. Прощай!
И прежде, чем Тойво успел что-либо спросить у юноши, тот развернулся и быстро пошел прочь.
«Как Лайна сегодня».

Тойво, наконец, оказался на берегу реки, среди серых камней в рыжем лишайнике. На мостке, согнувшись и задрав зад, стояла девица и полоскала белье. К мостку была привязана лодка. Тойво пошел по полуистлевшим, распадающимся бревнам. Мостки заскрипели. Девица выпрямилась и повернулась.
«Может, и есть девки безобразнее, но мало. Я, по крайней мере, не встречал» - подумалось Тойво. Длинное, с тяжеловесным подбородком испитое лицо, тупой и наглый взгляд. Когда она нагибалась, из ворота грязной серой рубахи почти вываливались груди.
«Тьфу!».
Босые стопы, очень большие и костлявые, перепачканные чем-то.
««Девы Смерти укачают», - подумал Тойво, – и вот эта вот».
- Умоляю, перевези меня на тот берег!
Девка улыбнулась, поднимая верхнюю губу и обнажая длинные зубы.
- На тот берег перевозить нельзя. Только на этот.
- Твоя мать позволила мне вернуться! Я живой! Я колдун! У меня в руках жизнь другого человека!
Тойво показал Деве Смерти узелок. Та взглянула лениво и равнодушно.
- Ну и что? – она дернула костлявыми плечами и снова улыбнулась, демонстрируя лошадиные зубы и красные десны. – Живым сюда нельзя ходить. А раз уж пришел -  обратно никого не возим.
- Что тебе стоит!?
Девка стала с усердием полоскать белье, но, видя, что Тойво не уходит, а стоит, тяжело дыша, смерила его взглядом своих пустых круглых глаз  и призадумалась.
- Что зря стоять. Пройди вниз по берегу. Там валяется какая-то лодка. На ней неприкаянные души переправились.

Тойво поспешил вниз по берегу. Несколько раз спотыкался. И вдруг он остановился, вытаращился и приоткрыл улыбающийся рот. Он увидел лодку, о которой говорила Дева Смерти. Это была лодка, оставленная им на могиле Туули. К счастью, самой Туули она не пригодилась – но пригодилась людям, чьи тела не были погребены, как должно. Тойво сдвинул лодку с берега в черную воду, безопасную для него, но смертельную для Пяйвия. Тойво спрятал узелок за пазуху и начал грести. 
«Держись, Пяйвий! Совсем чуть-чуть осталось».

В небе, описывая широкие круги, парила большая темная птица. Тойво с ужасом и отчаянием видел, как она спускается к его лодке, садится на скамейку напротив Тойво. И это уже был Ньюльгу-Орел в его человеческом обличье.
- Здравствуй, Тойво.
- Здравствуй, Орел.
- А ты хорош. Хотя, конечно, молодо-зелено. Давно я так не веселился. Только почему ты все время убегаешь?
- Потому что у меня в руках душа ещё одного человека.
- Кто это?
- Пяйвий, сын Саппы.
Орел махнул рукой.
- Невелика птица.
- А если бы это был твой сын? Или ты сам? Если ты хочешь устроить поединок, если нам, по-твоему, на земле тесно – пусть будет так. Только дай мне вернуть Пяйвия в Средний мир.
- Поединок? Не вижу смысла. У меня духов раз в десять больше, чем у тебя, и многие из них сильнее твоих. Олень и волки, которых ты видел – это так...
- Но ведь ты хотел убить меня?
- Убивать тебя? Да зачем? Какая же ты все-таки баба. Баба в бабьих обносках. Будь здоров. Братьям привет. Обоим.
Он снова превратился в орла и взмыл вверх.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вода в котле Лайны едва начала закипать.
Тойво, в оцепенении лежавший на земле, задышал тяжелее и чаще. Потом перевернулся на спину и сел. К нему бросились Негостай и Ченни. Негостай приобнял Тойво за плечи. Едва очнувшись, и ещё не произнеся ни слова, Тойво вдруг разрыдался в голос.
- Духи тебе не подчинились? – испугался Ченни. Он жадно, с тревогой смотрел на Тойво. Ченни вспоминал свои путешествия в Нижний мир. Но Ченни было бы легче вновь претерпеть всё самому, чем переживать за брата.
Негостай встряхнул Тойво.
- Ты принес душу!? Говори!
Тойво кивнул.
- Принес!? – повторил Негостай.
- Принес. Пяйвий не умрет.
- Все слышали? – сказал Негостай людям, окружившим его и Тойво. - Всё. Расходитесь.
- Ченни, - проговорил Тойво. – Будь другом, пойди к Саппе, узнай, как там Пяйвий. Я вернул его жизнь… или душу, но ведь он не сегодня выздоровеет.
- Да, хорошо, - осторожно проговорил Ченни. – Так, может, вместе пойдем?
Слезы Тойво уже высохли, и голос дрожал меньше. Тойво произнес медленно, с той яростью, которая когда-то так удивила и испугала Йоки и Урхо.
- Если я его сейчас увижу, я его прибью собственными руками!
- О-го-го! – сказал Негостай. – Братец, тебя там не подменили?
- Нет, - ответил Тойво. – Я, кажется, лоб расшиб, когда упал, - добавил он, улыбаясь только ртом. Он не хотел при всех рассказывать о том, что Пяйвий отравился намеренно, и о том, что случилось в Нижнем мире. – Это мне каждый раз так падать? Вот почему хорошо быть небольшого роста... Голова кружится.
- Можешь встать? – осведомился Негостай. – Ты просто голодный. Поешь – сразу легче станет.
Люди расходились с поляны. Ченни побежал к Саппе. Негостай и Тойво пошли домой.

Ченни влетел в вежу – его даже не пришлось ждать - и сказал, что Пяйвий очнулся, узнает людей, говорит более или менее осмысленно, но ещё не встал, и взгляд у него мутный.
- Не всё сразу, - отреагировал Негостай.
Тойво стал рассказывать братьям и Лайне о разговоре с Матерью Мертвых.
- Странно, - сказал Ченни. – Мне она такого никогда не устраивала. Хотя насмехалась, это было.
- А что с нами разговаривать, - сказал Негостай.
Тойво рассказал о преследовании Орла и поединке. Но, как и просила Лайна, ни словом не обмолвился об обереге, данном ею. В Тойво всматривалось три пары глаз – испуганных, восхищенных, наполненных негодованием и сочувствием. На протяжении рассказа Лайна дважды сдавленно вскрикивала.
- Проиграть битву не значит проиграть войну, ты же знаешь, - сказал Негостай. – Я тобой восхищаюсь. (Тойво с досадой махнул рукой). «Баба в бабьих обносках!» - повторил он. – Надо же такое брякнуть.
- Что же нам теперь делать? – проговорил Ченни.
- Помните, вы говорили, что здесь жила колдунья, которой Орел боялся? И что ее дух вошел в камень. Может быть, она сможет дать нам совет?
- Я тоже подумал об этом, - сказал Негостай.
Тойво, к своему и общему удивлению, съел две миски супа. Тойво стало клонить в сон.
- Да ложись, ложись, заслужил, - сказал Негостай.
- Я только чуть-чуть полежу – и пойдем рыбачить, - сказал Тойво, лег на шкуру и уснул. Он проспит до вечера. Братья и Лайна переглянулись, почти беззвучно похихикали и пошли на берег. Там их и нашел Саппа. Он принес лисью шкуру и привел важенку. Шкура предназначалась Негостаю, телушка – Тойво.
- Жди, - сказал Ченни. – Тебе эту важенку сейчас обратно приведут и спасибо скажут.
- Ну, нет, - сказал Негостай. – Этого не будет.
Он решил убедить Тойво забрать подарок. Страдания из-за чужой глупости вполне могли быть вознаграждены.

Дождавшись момента, когда братьев не было в веже, Тойво подошел к Лайне.
- Лайна, - начал он негромко, - скажи мне…
- Да, - оборвала его Лайна, ласково глядя на брата. – Отец передал своих духов мне. Я сделала и заговорила оберег. Меня кое-чему в детстве научила Рехп.
- Ты не хотела, чтобы братья знали.
- Я не хотела, чтобы Ченни знал. Мы никогда не говорили об этом. Зачем его зря волновать, - Лайна улыбнулась. – И в племени мне лишние разговоры не нужны.

Вечером Тойво на берегу дожидался возвращения Линна. Линн, ещё сидя в лодке, заметил Тойво и замахал ему одной рукой. Друзья каждый раз так радовались встрече, будто год друг друга не видели. Тойво предупредил, что разговор предстоит невеселый. Линн кивнул. Тойво рассказал о юноше, точной копии Линна, и передал его слова. Лицо Линна  стало неподвижным, его покрыла тень.
- Он пытается меня утешить… Это мой брат. Он умер, едва родившись. Его даже не успели назвать. Он был точь-в-точь такой же, как я, но ещё меньше и слабее. Повитуха сказала – только ты никому не говори – что у нас с ним даже «рубашка» была общая. Меня в детстве дразнили, что я брата сожрал. Все соки перетянул себе.
- Тьфу! Линн, ты не виноват в этом. Ведь в этом твоего умысла не было. И вообще никто в этом не виноват.
- Я сам так считал и не слишком горевал. Я ведь его не помню… Так было, пока я с охоты на пожарище не вернулся…Тойво! Ты умный человек. Ты говоришь с богами и духами.  Может быть – ты мне скажешь: почему лучшие гибнут, а худшие остаются!? Мой отец убит, а я остался жив.
- Это случайность. Ты ведь не струсил, не бросил его. Ты был далеко, и не мог знать, - осторожно сказал Тойво.
Линн как будто не слышал. Тойво отчего-то стало стыдно своих слов.
- Почему мой брат, такой же, как я, умер, а я остался жив? Я не лучше их – я такой же или хуже. Мне стыдно жить на свете. Я этого не стою. Ничего мне не говори. Так почему!?
Линн смотрел на Тойво прямым, злым страдальческим взглядом. У Тойво в голове дурацкая мысль:
«То – «не говори», то «почему». Стой там, иди сюда». Но эта мысль ничего не значила среди сострадания и желания помочь Линну. Тойво понял, что выжигало Линна изнутри. Тойво раздумывал, что сказать Линну, пытался поймать свою мысль. Разгадка была близка и вот-вот должна была открыться. Тойво поскреб в затылке, взъерошил себе волосы. Линн слабо улыбнулся – дернул углами рта. Взгляд потеплел.
- Несправедливо не то, что ты остался жив, а то, что они умерли. Линн, ты только не говори, что ты не стоишь того, чтобы жить. У меня сердце кровью обливается. И у всех, кто тебя любит, тоже. Я же тебе сказал. Он покоя не знает – не хочет, чтобы ты страдал… Я вот, что подумал. Мне это тоже давно покоя не дает… По-настоящему можно быть виноватым только в том, что зависит от твоей воли. Но мы все равно стыдимся и того, что от нас не зависело. А заговаривать совесть или торговаться с ней – последнее дело.
- Чем больше ее заговариваешь, тем сильнее мучает.
- Возможно, дело в том, что мы все равно оказались причастны к несправедливости или черному делу, хоть и против воли. Сам вымазался грязью, другие вымазали или случайно в тебя грязь попала – всё равно надо отмываться.
- Как!?
- Думаю, если уже ничего нельзя исправить, нужно бороться со злом, подобным тому, в которое нас втянули. Но если и это невозможно – сделать что-нибудь хорошее, чтобы тем, кому повезло меньше, не было за нас стыдно. Другого выхода я не вижу... Я не знаю, Линн. Легко мне говорить. Я же ничего о жизни не знаю. Со своей-то судьбой разобраться не могу.
- Я тоже об этом думал. Я раньше думал, что должен прожить две жизни – за себя и за брата. Только как?! Одну бы прожить, как надо…
Некоторое время стояли на берегу молча.
- А правду говорят, что ты видишь людей насквозь?
- Нет! – сказал Тойво и засмеялся. – Что ты. Если бы я видел людей насквозь, я бы рехнулся.
- Как ты видишь, что человек болен?
Тойво подтянул плечи к ушам.
- Не знаю. Чувствую.
Тойво подумал о том, что теперь, стоило ему взглянуть на кого-либо, мысль о болезнях этого человека была первой, приходившей Тойво на ум – помимо или даже против его воли. И, возможно, однажды Тойво должен будет обнаружить у самого себя признаки болезни, которая со временем сведет его в могилу.  Тойво предстояло преодолевать не только страх смерти, но и страх страха смерти.
- Линн, мне в голову всякое лезет, не к делу. Мы хотим на озеро пойти. Пойдешь с нами?
- Уф! Я уж испугался. Пойду.

- Надо все-таки пойти к Пяйвию, - решил Тойво на следующий день.
- Если будешь его колотить, врежь пару раз от меня, - сказал Негостай.
- Не собираюсь я его колотить.
- Жаль. Надо бы.
Они, конечно, шутили.
Пяйвий теперь был уже в сознании и в здравом уме. Он, полулежа, что-то плел из бересты. Тойво некоторое время стоял, глядя на Пяйвия, и не мог вымолвить ни слова. А Пяйвий смотрел на Тойво своими мышиными глазами. На короткий миг Тойво ощутил ту же любовь, братскую или даже родительскую, которую испытывал, защищая узелок. Но Тойво снова видел неумную, пухлую физиономию, и в голове у него, как дробь, стучало: «Он знал, что это вёх, и что вёх смертельно ядовит». Наконец Тойво хмуро произнес:
- Ты можешь встать?
- Могу.
- А тебе это не тяжело?
- Нет.
- Тогда давай выйдем на улицу на пару слов.
Они отошли на некоторое расстояние от вежи, чтобы никто не мог услышать их разговор.
- Скажи мне – ты съел вех нарочно?
- Нет.
- Не ври. Сама Мать Мертвых сказала, что да.
«По-дурацки получается, - подумал Тойво. - А с чего, с другой стороны, он должен говорить мне правду?»
- Да, нарочно, - огрызнулся Пяйвий. Только родителям не говори.
- Я для того и позвал тебя сюда. Каково было бы им это услышать. - (Пяйвий вздохнул. Он-то думал, что Тойво его, Пяйвия, «выгораживает»). – Ты можешь мне сказать, зачем ты это сделал!?
- Хотел посмотреть, что будет.
«Опять врет? Хотя это как раз похоже на правду».
- Посмотрел? Понравилось!? Ты помнишь вообще хоть что-нибудь!? Как мы с Негостаем тебя с того света выцарапывали? Принеси жертвы хозяевам Нижнего мира… Знал бы ты, с какими словами Мать мертвых мне тебя возвращала. Я скажу – ты же обидишься, рассердишься и не поверишь… То, что ты сделал – это оскорбление твоим родителям, людям, духам и богам.
Тойво ещё говорил о разговоре с Матерью мертвых и о том, что передумал сам.
«До него вообще доходит то, что я говорю?».
Тойво был уверен, что Пяйвий его не слышит и не хочет слышать, но всё же говорил. Тойво находился в странном состоянии: ни заботы о Пяйвии, ни любви спасителя к спасенному у него в душе больше не было. Только апатия – но не равнодушие, а усталость и бессилие. Хотелось только выговорить всё, что было нужно, и уйти.
- Ты хотя бы запомни то, что я говорю. Не отмахивайся. Знал бы ты, чего мне твое спасение стоило.
Кляксы крови на полу… Кровь на дверном косяке.
При всей жалости Тойво не мог видеть Саппу, не содрогаясь. А Саппа и Яска осыпали Тойво словами благодарности за сына. Тойво простился с Пяйвием и его родителями и исполнил свое желание – уйти поскорее.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ