Хлеб. Из рассказа очевидца 1933 года

   Гонимый жизненными неудачами, постоянными ощущениями голода, Савелий потерял веру в человеческое счастье, в его представлении рушились идеалы хорошего, всех человеческих отношений. Морали, порядок, существовавшие годами традиции, перестали для него быть. Он представлял человека, как существо всеми силами и средствами борющееся за существование. И вот в массе бесконечных событий, ходьбы по селам в поисках заработка, повезло и ему.

   Вместе с 8-летней внучкой Таней его на работу со столом брал мельник. В течение 3-х недель за время работы с него снималась ответственность за поиск пищи.

   Мельник по имени Максим был несколько моложе Савелия, но и ему перевалило за 50. Рыжий, угловатый, резкий в движениях, он постоянно о чем-то хлопотал, суетился.

   Вместе с Савелием для ремонта мельницы нанялись еще двое –круглолицый Сергей, возрастом 30 лет, наивный в рассуждениях о жизни, но хитрый и сообразительный в отношении своего благополучия.

   Ивану не исполнилось 40 лет, черты его лица к этому возрасту не сформировали определенного выражения, со всеми требованиями к нему соглашался, однако выполнял их без внутреннего старания и был неудачником в жизни. Многочисленные жизненные проблемы пытался он решать через употребление спиртных напитков.
Договоренность о плате за ремонт разрушенной мельницы состоялась. Труд троих работников в условиях повышенного спроса на работу оценился мельником не высоко, но нанятые были довольны и таким оборотом дела.

   Первый день работы привел Савелия в раздражение, работники друг к другу пригляделись, узнали, на что способен каждый. Савелий внутренне гордился, что его умение в плотницком деле признано всеми. Своей решительностью и убежденностью в рассуждениях он заставил считаться с собой каждого, а хозяин находил уместным постоянно с ним советоваться. Но голубоглазая Таня с белой головкой – его внучка, стала предметом постоянных придирок.

   Все участники этих событий испытывали жизненные трудности, что-то им мешало добиваться своего, и они хотели переложить ответственность за это на кого-либо. В этом случае они стали винить Таню.

   Хозяин с хозяйкой Фаиной наняли работников для ремонта мельницы, за работу они платили, но Савелий, кроме предложенного своего труда, привел девочку, которая за столом требовала себе долю, и эта доля не была оплачена трудом.
Сергей и Иван предложили свой труд на равноправных принципах этого соглашения, а Савелий требовал фактически большего, о чем они постоянно и торопились напоминать.

   В той психологической травле внутренне у каждого было глубоко затаенное сомнение. Неужели они не могут отделить от себя и удовлетворить постоянно жадно следящие за пищей глаза ни в чем неповинной девочки? Однако временами врывавшееся сомнение разбивалось многочисленными категорическими доводами.
Хозяин и хозяйка заявляли, что на них функции устройства общества и забота о них не возложены, они не нарушат никакого закона, если Савелий за столом получит только, как и все, одну долю на себя и внучку. Правда, такая мера принята не была, Таня находилась за общим столом и то, что подавалось в одной большой железной миске, она черпала за одно время со всеми остальными. Но это происходило в оскорблениях, однако Савелий не имел внутреннего права влиять.
Сергей и Иван подключались к разговорам хозяйки и подчеркивали несправедливость: почему они обязаны делить пищу, даваемую за работу, и на нее, ведь она не работает. В подобных рассуждениях они делались похожими на дипломатов, когда различными философскими выводами уходили далеко от истины, но могли быть спокойными за собственную ложь.

   Случилось это на пятый день работы. Замученные и усталые от труда все ожидали заката солнца и предстоящего ужина. Сергей, подгоняя в венец бревно, нервничал – оно не ложилось плотно, он ощущал на спине зорко следящие глаза хозяина, прозванного к этому времени рыжим дедом. После его сильных взмахов топором устранилось прежнее плохое прилегание, но появилось новое.

   В это время раздался плач Тани, хрупкое, истощенное ее тело вздрагивало, она с трудом выдерживала время от еды до еды. Запаса ее сил не хватало, а нарушать порядок, употреблять пищу не вовремя, строго осуждалось всем укладом жизни дома мельника. По этой причине Таня плакала часто, Максим по поводу слез пускался в разговоры, что девочке что-то нужно дать, но мер не принимал. Таня цеплялась за Савелия и сквозь слезы выговаривала: «Дай хлеба!».

   Савелий, под пристальным наблюдением окружающих, сильно бил ее, физическое истязание было настолько сильным, что оно заглушало ощущение голода, и Таня, вырвавшись от него, быстро переставала плакать, но иногда, падая на землю, не поднималась и от сильных ударов кричала: «Убей меня!».

   Савелий в это время не проронил не единого слова, казалось, что ничего он не слышит и никого не видит. Тогда он брал ее на руки и уходил в сторону, скрываясь oт всех, что он там делал, оставалось тайной. Но, возвращаясь, он вел Таню за руку и она разговоров о еде уже не вела.

   Сергей подозревал, что во втором отделении кисета Савелия в запасе хранится сухарь, и он является успокоительным лекарством. Но Савелий на расспросы не отвечал.

   Услышав плач, Сергей, направляясь к двери, язвительно проговорил –надо работать, а Савелий опять девчонке будет слезы сушить. Савелий выпрямился вперед, в руках игриво крутился топорик, острый, сподручный, поработать которым хотели все. Взгляд Савелия ничего угрожающего и озлобленного не выражал, масло в огонь подлил Максим, постукивая деревянным молотком по долоту, он шумел – ага, попался! – Сергею нужно было проходить мимо Савелия.

   На мгновение он задержался, но причин, чтобы остаться и не выйти не было. Максим, злорадствуя, торопил, Иван, оторвавшись от работы, пораженный удивлением, ожидал.

   Сергей не планировал для себя роли побежденного в создавшейся ситуации. Ему не хотелось смягчать только что причиненное зло или оправдываться за него. Испытывая любопытные взгляды, Сергей принял на вооружение напускную храбрость, но чувства выражали испуг, он со страхом осознавал, что может оправданно получить за причиненную им боль, двинулся к выходу и только он поравнялся с Савелием – последний, крякнув, резко замахнувшись топором, вонзил его в рядом лежащую чурку и подтянул ее к себе.

   При взмахе топора Сергей, подняв руки вверх, сделал попытку бежать, но зацепился и, падая на порог через голову, выкатился на землю. Лицо его исказила гримаса боли. Савелий ритмично работал топором, холодное его лицо было равнодушным и под издевательский хохот Максима и Ивана, он не мог оправдываться поступками Савелия, который ничего не сделал плохого, а под морщинистыми складками лба его намерения, хотел ли он ударить топором – узнать нельзя, а Сергей чувствовал, что опасаться нужно было, и он проиграл немую борьбу.
Остаток дня прошел незаметно в шутках над Сергеем. Максим не переставал удивляться, как он мог нанять работника, который не умеет переступить порог.
За ужином, как обычно, собрались все, в раздельности кормить хозяйка Фаина не могла, в том она видела секрет экономии. Имея в хозяйстве лошадь, корову, свинью и семь курей, они, несомненно, выглядели богатыми перед ободранными работниками. Но содержание хозяйства требовало и расходов и это с громадным трудом балансировалось, с доходов своего хозяйства вынуждены были они выкраивать, кроме налогов, помощь двум дочерям, находящимся в городе.
Добродушное настроение в начале ужина было, испорчено, Фаина начала зудеть деду, как он выражался. В ее представлении многих жизненных неприятностей можно было избежать, если бы дед всегда поступал, как она указывала, но в нем было непреодолимое упрямство и фактически в совместной жизни руководила всем она, но добиваться своего мнения часто приходилось с большим трудом и различными женскими хитростями, но в свирепом состоянии он был страшен и разговаривать с ним не было возможности.

   Фаине казалось, что дед мало принимал участия в судьбе меньшей дочери, проживая в городе, она бедствует, болеет ее сын и ей нужно больше дать денег. Это было рядовым ворчанием – постоянно прослушиваемое, но дед на разговор выругался едкой бранью, предлагая бабе прекратить нытье.

   Озадаченный дед ужин начал с сильного удара деревянной ложкой по
лбу Татьяне. Она нарушила пришедший еще от его дедов порядок: из общей миски можно было есть, когда он, старший, первым опустит ложку в миску. Науке этой Таня была обучена, но ее воля к исполнению порядка побеждалась сильным желанием есть.

   За столом она должна была также соблюдать приличие. Желание есть заставляло увеличивать ритм, но он не мог быть чаще, чем у Максима, она могла только торопиться за дедом, но опережать его по количеству ложек, вынесенных из миски ко рту, было нельзя. Раздумывать за столом было можно, но желающих не находилось. Все торопились в установленных рамках как можно больше потребить пищи, быстро исчезающей на глазах.

   Хозяйство держалось на заботах Фаины, кроме того, что она распоряжалась всеми продуктами питания и хранила их под замками, на ее долю приходилась продажа продуктов, оторванных от себя, и получение денег. За день она успевала сделать многочисленные тяжкие работы по хозяйству. Экономила она на всем, от общего стола брала равную долю, хотя ее не страдающее благополучие и удивительная работоспособность заставляли думать, что иногда из общих запасов одна потребляет пищу.

   Завтраки и обеды она подавала лучше, чем ужины. Один раз в сутки давала по кружке молока. И в этом выражался жизненный смысл. После завтрака и обеда работники шли работать и надо было выжать из них все –голодный не работник, а после ужина ложились спать.

   В тот вечер хозяйка заставила «гонять мурцовку» – так называлось блюдо, основным продуктом которого являлась обычная присоленная вода, а в нее добавлялись крохотными кусочками сухарь из настоящего хлеба и небольшое количество постного масла.

   Недостатка воды никто не испытывал, ее любой мог в любое время, в любом количестве набрать в колодце. Но вода в этом блюде была заправлена такими ценными продуктами как настоящий хлеб и постное масло. Однако этих продуктов положено было мало и в чистом виде каждый из них употреблял в одно мгновение, но сейчас их приходилось вылавливать с большим количеством воды. Эта пища была в какой-то степени предметом целесообразности в тревожное, трудное время. Она давала ощущение, что живот наполнен и человек сыт. После первого блюда Фаина выдала по пять небольших картофелин, сваренных в мундире, очищать сырую картошку ножом считалось расточительством.

   Однако Фаина не переставала беспокоиться за свою дочь, жалуясь на трудное время, но, уже не браня деда, в первый раз на долю Тани ничего не дала. Перед Савелием лежали, как перед остальными, пять картофелин, но они были на двух едоков

   Савелий медленно выбрал большую картошину и потом разделил на две части, остальные четыре делились поровну, меньше внучке он дать не мог, а постоянное ощущение усталости, вызванной работой и возрастом, не давали ему оставлять и себе меньше. Делал он это молча, с хладнокровием, казалось, что черты его лица не выражали переживаемых событий.

   Жадность Сергея за короткое время была уже признана всеми. И вдруг
уловив в поступках Савелия чувство гордости, схожее с поступками во время молчаливой ссоры днем, Сергей отдал три свои картошины тоже. С точки зрения психологического состояния и взглядов это большой поступок, в нем победило человеческое. Остальные были пристыжены в своей жестокости к этому маленькому беззащитному существу, нуждающемуся в заботах.

   Дед, обращаясь к бабе, говорил: – Посмотри, что там еще осталось. Фаина предложила Тане подождать, но последняя по-своему расценила поступки старших. Она не ждала от них большего, она боялась, что ей не достанется уже отданного и за картошку, оставленную Савелием и предложенную Сергеем, она решила бороться.
Быстрым движением худеньких ручонок она смахнула со стола картошку в подол своего платья и выбежала с дома на улицу. Только в кустах оврага к ней пришла уверенность, что пять с половиной картошек принадлежит ей. На крики возвратиться в дом она не реагировала.

   Проявленным чувством стыдливости по отношению к малышке обитатели дома долго жить не могли, каждого беспокоили свои заботы. Однако с этого вечера Таня обрела маленькое право, хотя стесненное и ограниченное, но право жить равноправной жизнью в этом временном коллективе. Она получила равную долю со всеми, кружка с молоком была у нее всегда немного полнее.

   Фаина, вспоминая своих внучат, с жалостью смотрела на девочку. Таня несколько ожила, меньше хныкала и жаловалась, и ее детские расспросы и забавы были предметом кратковременного развлечения старших. Савелий смирился со всем, такое положение позволяло жить. Таню он уговаривал, когда она на что-либо жаловалась – надо терпеть, все терпят.

   Ощущая все большие силы и уверенность, она стала проявлять ложь,обман, хитрости в поисках пищи, жадность к пище росла. Временами казалось, что для детского тела достаточно пищи, но она проявляла инстинкт самозащиты. Она хотела наесться наперед, на то время, когда пищи может не быть. Ее тело стремилось получить запас сил. В последние дни она научилась забирать объедки из свиного корыта. Уклад жизни малышки, несмотря на испытываемые трудности и лишения", не мог мириться с этим. Уровень сознания не позволял питаться из свиного корыта.
Свинья была небольшого возраста, но Фаина рассчитывала, что при усиленном кормлении перед новым урожаем ее можно будет выгодно продать. Перед новым урожаем будет самое трудное время, возможность дороже продать, поддержать дочь мясом и деньгами. По этой причине свинья не испытывала недостатка пищи и кроме запаренной зелени она получала сваренную подпорченную картошку и буряк.
Перед едой свинья не давала Тане выхватить из корыта куски  раздавленной руками картошки и буряка, смешанных с зеленью. Однако, наевшись, свинья не бросалась, когда Таня выбирала с корыта остатки. За эти поступки Савелию было неудобно, но Татьяна ухитрялась при находившейся у дома во время кормления хозяйке Фаине, выбирать остатки и оставаться, как правило, незамеченной.
 
   По вечерам при тщательном осмотре платья Тани по остаткам в карманах Савелий узнавал, что она от своих намерений не отказывалась.

   Пребывание в доме малышки подходило к концу. Савелию стала известна биография Максима, ясен был ответ на давно мучивший вопрос, почему в год сплошной коллективизации у Максима не была отобрана мельница как у кулака и он с семьей не направлен в Сибирь или на добровольных началах не поступил в колхоз и отдал бесплатно мельницу.

   Пройти мимо этих проблем Максим не мог, в годы гражданской войны был он бедняком и активно участвовал в борьбе за советскую власть, был ранен, имел награды. За 12 лет мирного времени врос он в землю, цепко боролся за свое.
Смекалка, работоспособность позволили ему устроиться лучше своих односельчан на предоставляемой земле. Сейчас, признавая провозглашенные советской властью идеи правильными, он расходился в конкретных проводимых мероприятиях. Подобных себе он называл рачительными хозяевами и исключал, что они должны являться опорой в производстве хлеба и не соглашался, что так активно наступают на них.

   Не отрицая многочисленные преимущества коллективного труда, он утверждал, что с каждого снимается ответственность при коллективном труде, а порочные качества людей, как лень, желание больше получить от общества, а меньше дать ему, снизит результаты труда и принудительное устранение индивидуального труда с высокими качествами трудолюбия и старания, в тот момент, когда коллективный труд еще не показал преимущества над индивидуальным, он считал неправильным.

   Голод этого года он объяснял не только погодными условиями, но и активным наступлением на основных производителей хлеба, отнесенных к классу кулаков, отдельными организационными неполадками.

   Ранней весной село жило событиями коллективизации. Примеров уже было достаточно, когда собственное имущество обобществлялось. Ворчание Максима по поводу мероприятий по коллективизации само по себе должно было произойти.
Но в деревню приехал представитель райкома. Его двухдневная деятельность уже завершилась, и он был спокоен за выполняемые мероприятия. Многочисленные мелкие недоразумения, чрезмерная настороженность крестьян, трудности в преодолении собственнических взглядов были переборены – все говорило о том, что подавляющее большинство крестьян будут добросовестно трудиться в колхозе.

   Но небольшие споры по вопросам обособления имущества привели к большому скандалу Максима с представителем райкома. В течение 2-х дней представителю райкома больше всего пришлось вести разных разговоров с Максимом. Хотя у Максима было меньше настороженности для дачи согласия на обобществление имущества, но чувствовалось, что он относится к более активным людям, на него многие ориентируются и его разговоры вредны агитации за политику советской власти.

   Спор между ними разгорелся из-за кормов для обобществленного скота. Чувство взаимного неуважения друг к другу не позволяло никому уступить. Желание отстоять свое мнение заставляло искать поддержку у других жителей деревни, обращаться к различным фактам.

   Максим, будучи возбужденным, перестал правильно воспринимать факты. Преобладало, только страстное желание причинить обиду представителю. Сущность спора утратилась, она оставалась той формальностью, за которую цеплялись спорящие стороны.

   Представитель райкома в споре вышел из себя, трясущийся рыжий мужик был ему противен, Состояние раздраженности не прибавило ему деловых качеств, логичность доводов покинула его. В споре, когда и сколько передавать жителям деревни кормов, он стал ссылаться на то, что это категорическое требование советской власти.

   Максим на это громогласно заявил, что тогда такая советская власть им не нужна. До сего момента большинство жителей поддерживала Максима, но после такого заявления, когда представитель райкома охарактеризовал его враждебным советской власти и оказывающим фактически сопротивление осуществляемой им деятельности и наносящим оскорбление, многие постарались отмежеваться от доводов, уже открыто Максима не поддерживали и с любопытством ждали, что будет дальше.

   На следующий день за Максимом приехали с работником милиции, а через три дня по селу поползли слухи, что его расстреляли как врага советской власти. Однако через шесть дней, на удивление всех жителей села, Максим явился домой, был он похудевшим. Свежий шрам над бровью украшал его.

   События шести дней для Максима по отношению к его односельчанам являлись предметом гордости и бравирования. Большинству он отвечал на расспросы – как удалось выйти из тюрьмы, за что причинен шрам - в политике надо разбираться, а вы малограмотные – не поймете.

   Но желание поделиться, какие трудности он перетерпел и как вышел из создавшегося положения, приводило к тому, что многим собеседникам охотно рассказывал эту историю, не забывая наделить себя отличительными качествами и проницательным умом.

   Максим был помещен в областную тюрьму. Дежурным по камере оказался односельчанин, сверстник его младшей дочери Амелька, так все звали его в селе. Непокоренный дух Максима, ограниченный четырьмя камерными стенками, нашел предмет для издевательства. Он постоянно во всевозможных ухищрениях упрекал Амельку, как это он может содержать односельчанина, старшего возрастом под замком.

   Расспрашивал, много ли платят за такое насилие над людьми, почему он сбежал с земли, не наличие ли лени заставляет его сидеть здесь. Вспоминал о его больной матери, оставшейся одной в селе, и как она относится к тому, что сын стал милиционером.

   На требование дежурного наряда прекратить разговоры и крики Максим не реагировал и продолжал -так себя вести. Он напрашивался на применение насильственных мер, но после мнения, высказанного Амелькой, Максим остался в неприкосновенности и продолжал подобным образом куражиться.

   Следствие в отношении его оказалось коротким. Освобождая его из тюрьмы, как любит выражаться Максим, великое начальство, с большой культурой и убежденностью заметило, что он является малосознательным гражданином советской власти, которого нужно приветствовать, но наличие кулацких замашек может привести в лагерь враждебных людей. Максиму был высказан упрек, что ему, отцу сына, который полностью отдает себя делу революции, есть основания быть более сознательным.

   Когда он выходил из здания тюрьмы, Амелька, за доставленные ему неприятности, дал пинка Максиму, но удар был несколько сильнее, чем он рассчитывал, и Максим упал лицом на землю. Шрам над бровью стал необходимостью в этой сценке. Но Максим сразу же сказал, что хотя советская власть провозгласила уважение личности, а Амелька является ее представителем, но за насилие к власти он не имеет претензий, а объяснять происшедшее, что есть такие малосознательные Амельки и требует с ним личного расчета, который заключался, чтобы Амелька пришел в дом с бутылкой водки.

   Максиму хотелось видеть в доме милиционера, который в тревожное время почтительно к нему относится. Это возвышало бы его в глазах односельчан.
Эти события помогли Максиму отвоевать свое желание побыть на мельнице хозяином. Он брался в течение весны и лета восстановить полуразрушенную мельницу, работать на ней осень и в конце года передать колхозу.

   Хотя работа по восстановлению мельницы не стоила тех выгод, которые Максим мог получить до конца года, удовлетворенное желание быть хозяином составляло для него особую ценность.

   Работы в доме мельника оставалось на один неполный день. Фактически все было решено. Кроме установленной оплаты деньгами, для каждого из работников был испечен каравай хлеба весом до 5 кг из ржаной настоящей муки.

   Накануне вечером в дом мельника прибыл милиционер Амелька, Максим почувствовал прилив сил и был в добром настроении. Бутылка самогонки была разлита сразу, в подтверждение своего великодушия Максим понемногу налил троим работникам и почти по полному стакану Амельке и себе.

   Выпитая после долгого перерыва водка быстро нарушила переживаемый ежедневно мир ощущений, отвлекла от повседневных забот. Но ее было мало, чтобы хотя бы на короткое время отвлечься от действительности и находиться в мире ложных, но сладких чувств.

   Максим вспомнил про свои небольшие запасы, оставленные на всякую потребность в трудное время. Властным голосом пригласил Фаину и потребовал литр водки и кусок сала. Такой оборот дела был неожиданным для всех и Фаина усмехаясь говорила: – И чего захотел старый дурак, –переводя требование в шутку.
Но вид Максима не позволил ей долго шутить и, сменив настроение, она начала упрекать мужа в расточительстве, но медленно и нехотя принесла две бутылки водки, а когда Максим обругал ее, и кусок сала. Он был весь желтым от длительного хранения, с выступившей по поверхности солью, но это было настоящее сало. Разрезанное на кусочки оно по-братски на равноправных началах употреблялось вместе с водкой.

   Савелий вспомнил про Таню, но она спала. Воцарившееся настроение позволило бы ей сейчас взять со стола сало. Разбудить Таню Савелий посчитал неудобным. Отверг он и мысль с согласия выпивающих оставить Тане сала. Однако соблазн был так велик, и он осторожным движением руки смахнул в рукав рубахи кусочек сала.
В последнее утро совместной работы солнце, лаская землю теплыми лучами, встало как обычно, и оно не было первой приметой трагического дня. В цепи всех событий первым звеном эти люди посчитали ворчание Фаины. Она не смогла так просто простить утрату двух бутылок водки и куска сала. Завтрак ею был приготовлен скудный.

   После первого часа работы выяснилось, что работу трудно закончить к предполагаемым 12 часам. И в это утро она ни у кого не ладилась. Было ли это случайностью или результатом воздействия выпитой вчера водки, никем не объяснялось.

   С большой трудностью подвигалась укладка жерновов. В помещении возле работающих суетился и петух, выискивая в мусоре пищу и подзывая кур. Его воинственность позволяла сердито хлопать крыльями, притопывать лапами и делать принимать позу нападающего.

   Первым на петуха обратил внимание Сергей и при переноске досок под видом неосторожного движения он бросил в петуха доску. Но петух, звонко хлопая крыльями, отскочил в сторону. Упрек Максима, что за петуха он будет лишен хлеба при расчете, успокоил всех.

   Но вскоре Максим после тягостного молчания и громкого сопения, оторвался от работы, и топор полетел в петуха. На этот раз петуху уйти не удалось. Удар был сильным и, дергая лапами, петух остался лежать на земле. Максим сам отрубил ему голову. Фаина была поставлена в известность, что петух будет сварен на обед. Ее неготовность ощипывать петуха не устроила работающих, и Иван сам приготовил петуха и вложил в большой чугунный котел, установленный на металлической треноге над костром.

   Однако ожидание хорошего обеда не вывело Максима и других из озлобленного состояния. В формирование его вносила свой вклад и Фаина. К упрекам за вчерашнее добавился и петух. Ее брань явилась каплей,  переполнившей чашу терпения Максима.

   Когда она в очередной раз выругала Максима, он схватил обрубок доски и бросил в Фаину, удар пришелся в лицо, алая кровь обагрила белую в горошек кофту. Следующий удар кулаком свалил Фаину на землю, падая, она повалила на землю котел.
 
   Выпавший петух покатился в сторону собаки. Натянутая на всю длину цепь не позволила достать петуха. Однако запах мяса, щекотавший собаке ноздри, сделал свое дело. После сильного разбега цепь разорвалась, и собака унесла свою добычу. Фаина поняла, что у нее остался единственный выход –убегать.
С груди она вытащила деньги для расчета с работниками и бросила под ноги Максиму. Денег было больше, чем нужно для расчета, и желая исправить свою ошибку, она хотела поднять их, но намерение Максима ударить – не позволили ей этого.

   Эти события лишили работников обеда, хотя время перевалило на вторую половину дня. Быстро состоялся расчет. Герасим каждому выплатил на 5 рублей больше сверх договорной оплаты.

   Таня, мучаемая голодом, в момент расчета хотела поднять с земли выпавшую с котла картофелину. Однако Максим, руководимый властными чувствами, в данной ситуации, ощущая тревожное, просящее выражение ее голубых глаз, раздавил ногой картофелину и протянул десятку. Стоимость 10 рублей была несравненно выше одной картофелины. Но детское желание, томимое голодом, не понимало ценности десятирублевой бумажки, а страшно хотелось заполучить картофелину, которой капризной властью старшего она была лишена.

   Все из дома мельника уходили разом. Савелий вместе с Таней не смогли угнаться за спешившими Иваном и Сергеем и остались сзади.

   Когда село скрылось из виду, Савелий дал Тане маленький кусочек хлеба и сохранившийся со вчерашнего вечера кусочек сала.

   Таня хлебом и салом не насытилась, она стала настойчиво просить деда дать ей еще хлеба. Савелий был бесчувственным, на громкие всхлипывания он не реагировал. Истерика Тани все увеличивалась, она отказалась идти, он настойчиво за руку тянул ее и она была вынуждена переступать за дедом.

   В отчаяниях и в обидах на деда она зубами стала кусать руку. Своими маленькими зубами она вцепилась в кожу руки деда и со всех сил сдавила зубы. Но дед молчал, зубы впивались в его кожу, но усилий изнеможденной девочки не хватило прокусить ее. Желая причинить деду боль, Таня прибегла к самой крайней мере, назвав его убийцей. Таня не могла знать, к каким воспоминаниям и переживаниям привели эти слова.

   Савелий обратился к своему сыну, отцу Тани, постоянно не выходившему из памяти. Сын был командиром отряда красногвардейцев по борьбе с кулаками. Случилось это прошедшей осенью. В родном селе состоялась перестрелка отряда красногвардейцев с кулаками, оказавшими сопротивление.

   В дом к Савелию во время перестрелки прибежал раненый односельчанин Антон. Были они ровесниками с Савелием. Вместе участвовали в гражданской войне, были бедняками, но в годы нэпа, имея собственный участок и проявляя кипучую энергию, разбогател Антон. Враждебна ему стала коллективизация и всеми силами боролся он против нее. Савелий несколько раз беседовал с ним, соглашался, что трудно
расстаться с нажитым. Савелий уговаривал Антона согласиться с требованиями власти, но мысль, что подобных Антону много, они сильны, заставляла бороться.
Вбежав в комнату, Антон стал просить помощи. Савелий разорвал собственную рубаху и перевязал простреленное плечо Антону. Через пол-часа Антон в кустах за огородом шашкой порубал сына Савелия. Труп сына был изуродован до неузнаваемости. Здесь же был схвачен и Антон. Расстрелян он был на месте.
Савелий часто вспоминал эту картину. Глаза завязывать Антон отказался и поторапливал расстрелять его. Три сухих отрывочных выстрела заглушили крики и слезы. После первого грудь Антона вздрогнула, и он как бы распрямился, после второго согнулось левое колено и тело поползло вниз, а третий выстрел заставил его как подрубленную сосну рухнуть на землю. В большом тяжком горе по случаю утраты сына Савелий по необъяснимым причинам почему-то вспоминал именно эту картину.

   После расстрела Антона, находясь в состоянии отчаяния Савелий, укоряя себя, громогласно высказался, что в смерти сына он виновен, имея ввиду, что его убийцу Антона за полчаса до случившегося он спасал.

   Именно этим и упрекала сейчас полуголодная Таня. Но она не могла понять, что оставшееся время своей жизни он посвятит только ей. В своем возрасте Савелий считал, что он уже прожил жизнь и тяжесть всего пережитого повлекло утрату интереса к жизни и он ничем не дорожил, но чувство раздражительности, вызванное признанием своей беспомощности постоянно обеспечить ребенка хлебом выводили его из состояния равновесия, тогда свою злобу он хотел излить на все, что существовало на свете.

   Он задавал вопрос, почему вокруг него лежит безграничное пространство: земля, горы, лес, вода, а нужного хлеба – хлеба нет. Почему горсть черной земли не может заменить куска хлеба и зачем вообще нужен хлеб, нельзя ли сделать, чтобы обойтись без него. С неизбежностью он винил в этом людей, ведь во многом существующий порядок зависит от них.

   В чрезмерной заботе о себе и отсутствии подобного внимания к другим в его представлении приводят к человеческим страданиям. Ведь не все ощущают переживаемое сейчас Савелием, не все испытывают такую острую потребность в куске хлеба. На большом земном шаре много сытых и довольных, которым нет никакого дела, что девочка Таня испытывает голод. Многие сытые и довольные свою скуку и безделье заполняют праздным бездельем и выпивками. Что нужно сделать, чтобы все поделились поровну?

   В объяснении происходящего он также касался власти. Всем своим умом он считал, что советская власть лучше старой, но для него этот голод 'был самым сильным и он хотел винить кого-то, что многое делается не так, но кого конкретно винить, не знал. Да и сам он понимал, что не в силах предложить что-либо действенное, чтобы избежать переживаемых событий.

   Яркое солнце заливало теплым светом дорогу и поля. Кругом все зеленело. В кустах пели птицы, а по обочинам дороги на придорожных цветах летали пчелы. У каждого был свой мир, друг до друга им не было дела. Какой мир переживала пчела, Савелий понять не мог, перелетая с цветка на цветок, она жужжала, собирала мед, ползала по разноцветным лепесткам.

   Таня перестала настаивать на своем, она не могла постоянно требовать недоступного для нее в эту минуту и живой ее организм довольствовался тем, что есть. Она также наблюдала за пчелами, перелетающими с цветка на цветок, на детском лице засветилась веселая улыбка. Что вызвали в детском ощущении разноцветные головки цветов и музыкальное жужжание пчел, Савелий не знал, чем они заменили требуемый хлеб и сколько времени Таня будет во власти сказочного мира, пока не вернется к действительности и не потребует хлеба.

   С небольшого холма перед взором Савелия раскинулось поле ржи. Он осматривал его опытным глазом. Плотный зеленый покров, колышимый ветром, радовал и вызывал надежду. По определению Савелия, только дней через 50 это поле будет долгожданным хлебом, а сейчас оно было безучастным к их судьбе.

   Неожиданно между дорогой и полем на зеленой траве он увидал лежащего человека, в нем он узнал Сергея, свернувшегося в комок, с поджатыми коленками к подбородку и обращенным правой стороной лица к земле. Прикоснувшись к Сергею, Савелий сразу понял, что он мертв.

   Теплое еще тело говорило, что агония смерти только что закончилась. Рядом с трупом лежала котомка. Коровай хлеба был съеден почти наполовину. Савелий знал, что смерть наступила от съеденного хлеба. Голодный человек, получив вдоволь пищи, всегда должен опасаться ее. Знал об этом и Сергей и понимал, что хлеб нужно было есть маленькими порциями, с перерывами во времени, но инстинкт желудка победил ум и' волю, которые сдавались постепенно, уличая себя, что новая крошка хлеба, брошенная в рот, ничего плохого не вызовет.

   Понимал Савелий великий соблазн и желания голодного человека наесться вволю и по этой причине ни крики, ни плач Тани, ни большое чувство сострадания и жалости, щекотливый запах свежего хлеба, прижатого под мышкой, не позволили дать Татьяне хлеба, когда она просила.

   К прежней досаде и переживаниям добавилось Савелию чувство испуга, как тяжело и мучительно переживают люди недостаток хлеба и как мало оказалось его нужно Сергею, чтобы уйти из жизни.

   Однако своими мыслями Савелий уже руководить не мог, одна сменяла другую, все они смешивались в кучу, не давали утвердиться какому-либо мнению, картина смерти поразила его.

   В его глазах проплывала картина смерти Сергея. Не хотел он умирать, но острая боль в желудке замучила. Боль сопровождалась мучениями и они ярко выразились на ковре зеленой травы. Савелий все отчетливее и отчетливее видел правильно разбитую круглую клумбу цветов. Центр этой клумбы земля, выкусанная зубами, а первая окружность была выполнена судорожными движениями пальцев рук, которые выпололи зеленую траву и взрыхлили землю.

   Следующей окружностью было примятое телом поле травы. Коленки ног, вращавшие по кругу в этом орнаменте, сделали свою картину.

   Последняя окружность, наиболее резко очерченная, была выполнена носками обуви. Зачем ноги отталкивались от земли, перемещаясь по кругу, когда рот и пальцы рук углублялись в землю.

   Савелия терзала мысль, что он должен делать и где Иван? Посмотрев вдаль, он увидел что-то черное на земле. Догадку, что это мог быть Иван, он выбрасывал из головы, но неопределенность положения заставила его побежать вперед, Таня не поспевала за ним.

   В трехстах метрах от Сергея он нашел мертвого Ивана, картина была подобной. Иван съел хлеба намного меньше Сергея, и это позволило ему немного уйти вперед.
Таня спрашивала, что с ними случилось. Савелий объяснил, что нельзя было есть так много хлеба. Таня умоляюще посмотрела на деда и спросила, а она не умрет от хлеба. Савелий ее успокоил и дал еще кусочек хлеба. Она на это имела уже право. Времени прошло порядочно, и он не мог опасаться того, что произошло с Сергеем и Иваном.

   Савелий решил, что все находящееся у Сергея и Ивана, в том числе и хлеб, принадлежат теперь ему, но на нем лежал христианский долг похоронить их.
Легче всего было их бросить и уйти. Но как бы он ни был безучастен к их судьбе, все же они являлись людьми и каждый человек вправе рассчитывать, чтобы его тело было предано земле и не подвергалось издевательствам.

   Савелий в полусознательном состоянии стал стаскивать трупы друг к другу, но ему было тяжело, останавливался, затем разобрался, что нужно их оттащить от дороги в сторону растущего кустарника и труп Сергея теплее, поэтому к нему следует подтащить труп Ивана.

   Когда Савелий притащил их на пригорок среди кустарника, стал рыть могилу. Лопаты не было. Савелий своим топориком рыхлил землю, а руками выгребал. Земля была песчаной с мелкими камнями. Топорик стучал по камушкам, однако плотник, обычно особенно воспринимавший звук топора о камни, на это сейчас не обращал внимания. Таня, получив еще хлеба, веселилась среди цветов, собирала венок.
Савелий первоначально намеревался вырыть небольшую яму и сложить трупы друг на друга. Но чувство совести заставляло его поступать так, чтобы это не вызвало потом ни упрека, ни раскаяния, и он продолжал ритмично углублять яму.

   Стоя на коленках, Савелий, взявшись двумя руками за обух топора, работал точно совком, машинально выбрасывал песок, и не замечал, что большая часть обсыпается в яму.

   Все его ощущения сводились к мелькавшему желтому песку и только часа через три работы, когда солнце начало садиться за лес, он пришел в себя, вспомнил о Татьяне и понял, что смерть Сергея и Ивана, о которой он еще несколько часов назад и думать не мог, никогда не желал им зла, оказалась выгодной для него. В его распоряжении оказались принадлежащий им хлеб, верхняя одежда, инструмент и деньги, а в одежде жадного Сергея он обнаружил кроме денег, которые дал мельник, еще составлявшие его личные сбережения.

   Солнце скрылось за лесом, на окружающие предметы опустилась темнота, когда с захоронением трупов Сергея и Ивана было покончено. До дома Савелия оставалось 15 километров, а до ближайшей деревни 4 километра.

   Савелий не захотел идти в ближайшее село, а до дому было далеко. Он почувствовал себя богатым, а пережитые страдания не позволяли ему сейчас делиться с теми, кто не имеет того, что имеет он. По этой причине он решил держаться подальше от людей.

   На склоне горы между кустарниками и раскидистыми соснами разжег он костер. Таня, сложившись в комок на куче сухих листьев и укрывшись одеждой, спокойно спала. Савелий смотрел в мелькавшие языки пламени, гладил белые волосы Тани, слушал спокойное ее дыхание и предавался мечтам. Знал он горечь этой несбывающейся сладкой лжи, когда в действительности мечты никогда не сбывались, и чем больше размечтаешься, тем больше досада при соприкосновении с действительностью.

   Однако сладкое ощущение отдыха после работы, разливавшееся по всему телу, тянуло Савелия к мечтам. Он представлял, что 10 кг хлеба дадут возможность, по крайней мере, не думать, как достать его в течение 10 дней. Все говорило о том, что год будет урожайным.

   Живые, как ни скорбили об умерших, но думали о жизни. Это проявлялось в многочисленных заботах о завтрашнем дне и отражалось на рынке, какие трудности не были, но все можно было достать, но только за большие деньги. Предметом сбыта были не только продукты, но и разные хозяйственные мелочи и это свидетельствовало, что жизнь текла.

   На рынке Савелий продаст лишний инструмент, купит несколько курочек. Вначале он представлял, что купит 4 курицы, и каждый день будет иметь для Тани по два яйца. Затем он уже представил бегающих по двору шесть курочек.

   Все посаженное на огороде будет расти, и он обеспечит нормальные условия жизни Тани. Да и сам он понял – как ни готов расстаться сам с жизнью и умереть – но внутреннее желание заставляло жить, как ни трудна была эта жизнь, но все же она приносила и радости.

   Засыпая, он чувствовал уверенность в завтрашнем дне и угнетающее его постоянное чувство беспомощности дать ребенку все необходимое ,покинуло его.

1972 год.