А лето только начиналось

Вода спешила к запрудке. И тут, на быстрине,
серебристые красноперки — одна в одну — с нена-
сытной жадностью хватали наживку после каждой
закидки, и крепкая, из добротной дратвы, бечевка по-
полнялась все новыми и новыми пленницами. Саву-
стян ловко снимал добычу с крючка, проталкивал
сквозь ее жабры железный наконечник — и рыба
снова плавала в речке, но уже не свободно, а на при-
вязи. А он мигом цеплял на крючок новую нажив-
ку и забрасывал леску удочки по течению. Савустя-
ну никогда еще не везло на рыбалке так, как сегодня.
Когда-то ловил с хлопцами линей и верховодок —
лишь бы на сковородку хватило. Много рыбы мож-
но было только сетью поймать, если в хорошем мес-
те поставить.

Вода в Буге очень чистая и пахнет водяными
лилиями и татарским зельем. Глафира, случается,
косы речной травой моет, хотя чаще любистком —
волосы от него нежнее, пушистей. Они тут вечерами
часто ходили вдоль берега, взявшись за руки, и Саву-
стяну уж так хотелось поцеловать девушку, но не
решался. Да и не целовался он еще ни с кем по
настоящему. В женском общежитии, правда, «буты-
лочку крутили» на вечеринках, но так, как хлопцы
рассказывали, у него еще ни с кем не было.

Глафира его сама вчера поцеловала. Принесла из
сельсовета газету, а там стихи Савустяна напечата-
ны. Из тех, что читал он Глафире именно здесь, око-
ло запрудки, на берегу, под тихим звездным небом.

... Скіфські коні пролетіли,
Степом грім,
Понад Бугом — вихор чорний,
Чорний дим.
І котилися шоломи,
Скрегіт, тріск,
Покривавився у небі
Сонця диск.
Ой, попереду неволя,
Чужина...
Все покрила таїною
Давнина.

И вправду здесь в былые времена проливали кровь
пращуры. Весенняя вода вымыла на берегу шлем
доблестного воина. Он у Савустяна в комнате лежит —
отмытый и вычищенный. Тогда и стихи написались.
Он собирался пойти на то самое место и раскопать
берег — может, еще что-нибудь найдется.
Под стихами подпись: «Савустян Ганчевский, учи-
тель из Терновки».

Стихи его не впервой в газете
печатаются, началось это еще в Харькове, где он учил-
ся. Поразила сама фраза «учитель из Терновки». Са-
вустяна недавно направили сюда на работу, а полу-
чится ли из него тот самый сеятель «доброго, вечного»?
А может, он, как Сосюра, стихи писать будет? Поэт
приходил к ним на встречу. Весь зал тогда встал:
и преподаватели, и будущие учителя. А Владимир
Сосюра читал и читал стихи. Ему аплодировали
и просили читать еще. И он поддавался уговорам.
И попутно рассказывал про свой донецкий край, где
такие же бесконечные степи. Савустян отважился
тогда дать известному поэту несколько своих сти-
хотворений, и они очень скоро, с небольшими поправ-
ками, появились в газете...

В речке всплеснула хвостом большая рыбина, и
клев сразу словно обрезало, но Савустян особо не рас-
строился — за один час столько наловить! Тетка На-
талка, само собой, обрадуется. Рыбки нажарит — вот
будет праздник! Она и посоветовала Савустяну пой-
ти на рыбалку, еще и подсказала, в каком месте ло-
вить. Если бы не рыба, то тетка Наталка сроду бы не
выжила тогда, в голодные годы. Буг, почитай, все село
от голода спас.

Родителей Савустяна и старших братьев еще в те
времена, когда раскулачивали, выслали в Сибирь.
Секретарь комячейки вызвал тогда и говорит:
«Пиши заявление в комсомол. Пиши, дурачок, хоть
ты живым останешься».

Савустян рассказал дома отцу, а тот тоже: « За
писывайся, сынок...»
«Так они требуют, чтобы я и от вас отрекся!..»
«Отрекайся...» — приказал отец...
Можно подумать, что Савустяну легко было на
это пойти...

И вот он — комсомолец. Ходит со щупом и вы
искивает у сельчан спрятанный хлеб. Ой, не для Са-
вустяна такое занятие... Секретарь посоветовал:
«Если ты такой грамотный, то езжай и на учителя
учись». Поехал... Вот и учитель уже. А оно так гру-
стно и голодно вечерами. И как еще долго до начала
уроков... Только лишь июнь заканчивается.
Терновка — большое село. Не такое, как было
когда-то его родное — маленькое и уютное. Вон
и мельницу свою на Буге построили. На фронтоне
цифры из красного кирпича пламенеют: «1937». Тя-
желое число — ни одной парной цифры. Пара — это
к хорошему. Тетка Наталка, у которой он снимает
квартиру, убеждает Савустяна, чтоб не шел в прима-
ки — пусть невестку к ней приводит. Можно поду-
мать, что они с Глафирой жениться собираются.
— К осени свадьба как раз и поспеет, — смеется
тетка.

Чужая тетка заменила ему семью. А свои род-
ные... Мать бы точно обрадовалась, узнав, каким он
уважаемым человеком стал. А отец хотел одного —
чтобы все четыре сына на земле работали... Но ото-
брали землю. Всё отобрали. Савустян заезжал как
то в свое село — все до боли родное, а земля их около
казацкой могилы кое-как теперь распахана. Спра-
шивал у соседей — не писали ли кому-нибудь его
родные. Но из Сибири ни одной весточки.

... Кони у них были — загляденье. И плуги из
крепкого железа. Такие ровненькие борозны ложи-
лись! А весной над полем жаворонки звенели, и воз-
дух был чистый и пахучий, как выдержанное вино.
Хлопцы на базаре обновам радовались, а Савус-
тян — книгам...

Прозрачные воды Буга струятся до Черного моря.
Рыбинки малюсенькие — только что из икринок —
табунчиками около берега.
Степная гадюка греется на солнышке. Ей тоже,
вишь, тепла захотелось. И травы соком обпиваются.
Зелень зеленющая вокруг. А вон на лугу стадо па-
сется — едваедва пятнышки просматриваются. От
реки дивчина в синей юбке идет. Вроде бы Глафира.
В самом деле, она ж сегодня за посыльную в сельсо-
вете! Наверное, кому-то какое-нибудь известие несет.
А кому — ему или тем, что мельницу строят? Плохая
весть или хорошая?

Запыхалась, усмехается уголками губ, а синие
глаза, как бескрайнее море.

— Что случилось? — спросил, сдерживая волнение.

— Нечего такого... Все хорошо. По тебе соскучи-
лась. Веришь?..

Он подошел вплотную, в одной руке удочка, в дру-
гой — низка рыбы. У Глафиры ноги в росе, юбка по-
доткнута, бедра белые — аж глаза слепят.
Швырнул прочь удочку, осторожно положил рыбу
на траву, красноперки ловили ртами утренний воз-
дух и в изнеможении били хвостами.

Глафира перехватила взгляд Савустяна и одер-
нула юбку. А перед его глазами все пламенем пла-
менело, словно солнечные зайчики по воде.

Глафира выглядела сегодня какой-то необычной,
немного взволнованной... Косы любистком пахли...

— Любишь?

— Люблю.

— Тогда люби меня, Савустянчик... — и сама
положила его руки на свои груди... — Люби, Савус
тянчик, я сегодня вся твоя, слышишь?.. Люби меня,
как муж жену, слышишь?

Пахнет молодой травой и татарским зельем...
Пахнет, дух забивает. Травы налитые, аж звенят...
Скоро под косу лягут.

Говорила ж тетка Наталка, что к осени и свадьба
поспеет, а оно, видишь, раньше... А вправду так слад-
ко, словно вотвот жизни конец, потому и настала
последняя хмельная радость. Кружится голова.

— Пойдем, милый, окунемся в Буге...

Волна, окатила их ласково и с теплотой... Рыбки
маленькие на солнце боками поблескивали. Так много
тех табунчиков, даже вода у берега почернела. Жи-
вут... Гадюка на камне млеет от жары. Красноперки
в траве подсохли, хвосты у них задеревенели. Уже
на берегу ощутил, как подрагивают Глафирины паль-
цы, а глаза слезами наливаются.

— Тебе нужно идти, милый.

— Куда?

— В сельсовет. Приехали за тобой... военные.

Шел медленно, переступая словно войлочными
ногами. В висках стучало: «Узнали, что в родном
селе был, про Сибирь расспрашивал...» Савустян са-
мым младшим был в семье — любимое дитё. А отец
приказывал: «Отрекись, сынок...» Отцу не положе
но перечить...

— Иди, любимый мой. Я ждать тебя буду, всю
жизнь буду ждать. Вместе с сыном твоим или доч
кой, слышишь... С кровинкой твоей...

— Жди...

... Новая мельница на берегу, еще и надпись на
фронтоне, яркая такая — «1937».
Клокотала вода при запруде. Очень уж ей не тер
пелось жернова новые крутить.