Кану

Когда-то давно у Кану была жена. На старой плёнке он демонстрирует какие-то замысловатые фокусы с крахмалом. Ему ассистирует молодая женщина в спортивном трико. Молодой Кану посмеивается.
Жена ушла тридцать лет назад.

Потом Кану жил один, даже собаки не завёл. До ближайшей деревни километров десять. Здесь, на глухой окраине Хоккайдо, хорошо жить человеку, решившему уйти от людей. А каково было Кану, мы уже никогда не узнаем. Проснёшься рано утром, за окном хмурое осеннее небо, изо рта идёт пар, надо топить печку, качать воду, выкапывать редьку. А может, конечно, и не так. Ведь он сам выбрал это место.

Я хожу вокруг дома, заваленного снегом по самую крышу. Маленький сарай замело так, что с наветренной стороны он выглядит как пологий невысокий холмик снега. На холмике палочкой написано по-русски «здесь был я», рядом то же в зеркальном отражении, ещё какой-то орнамент. Я всё снимаю на 8-мм плёнку. Дом разделён на две части. В первой комнате земляной утоптанный пол, раздвижная дверь с бумажной перегородкой и вторая комната – приподнятый деревянный помост в две трети от общей площади. Просторная почти пустая комната. Маленькая чугунная печка-буржуйка в форме буддийского храма на раскоряченных львиных лапах. Низенький столик (на стене рядом – открытка с изображением Исаакия и копия гравюры Харунобу), комод, чемодан, два венских стула, совершенно здесь неуместных, на полочке возле глиняного чана с водой зеркальце, помазок и опасная бритва. Ещё алюминиевый таз, керосиновая лампа и топор. И повсюду стопки исписанных листов. На японском и русском. В молодости Кану учился на философском факультете.

Лет десять назад в гости приехал Серёга из Ленинграда, да так и остался. Жил в деревне, помогал хозяину трактира, отрастил бороду, собирал японские сказки, даже внешне стал походить на японца. В деревне его считали своим. Раз в неделю Серёга приходил к Кану с ночёвкой, почти два часа пешком, зимой на лыжах. Приносил продукты, спички, мыло, керосин. Читали стихи, пили деревенский самогон, вспоминали жизнь в ленинградской общаге. Серёга, похоже, и не скучал по родине, а после смерти Кану исчез, никого не предупредив. Наверное, вернулся в Ленинград.

Я лежу на телеге под открытым небом посреди заснеженной поляны (собственно, это огород Кану), укрытый несколькими одеялами до подбородка. Солнце наполовину вылезло из-за горизонта. Меня разбудил собачий лай. Невдалеке проходят охотники. Две собаки убежали вперёд, третий пёс, совсем ещё щенок, отстал, уставился на меня. Его позвали, тоже убежал. Поговаривают, что местные браконьеры охотятся на обезьян.