Французское Конго. Похоронный обряд и каннибализм

Однажды ночью слышу глухое завывание в деревне. Оделся, тихонько вышел. Ночь тёмная. Хочу знать причину этого приглушённого воя, ведь негры многое прячут и не хотят показывать свою дикую жизнь. Завывание доносится время от времени порывами ветерка. Иду осторожно, чтобы не вызвать подозрения своим шумом у  кого-либо, кто мог бы выскочить из хижины и предупредить воющих о том, что белый идёт к ним. Завывание меня привело к одной предпоследней хижине. Так как хижины делаются из плетёнки, то в стенках не так-то трудно было найти щёлочку, куда я мог бы посмотреть. Я многое видел, но тут просто отвратительно стало. Скажу сразу, что, насмотревшись, я их не стал беспокоить, да чего доброго мог бы вызвать недовольство, а там и обвинение, что не соблюдал их обрядов погребения и тому подобное. А наутро через переводчика я всё узнал. Снова пошёл и лично убедился, как всё это делается и сделано, и теперь вот описываю, что я видел ночью через щёлочку.

Хижина была битком набита неграми, негритянками и их детьми. Одни просто сидели на земле, другие, как всегда, на корточках. А посредине хижины на носилках, как на столе, лежала в слегка наклонном состоянии мумия человека. Под носилками-столом был несильный но во всю длину носилок. В конце носилок находилась большая кастрюля, куда негритята макали подпечённый маниок или сладкую картошку и ели. Духота, видимо, там стояла невероятная. Так как все они время от времени указательным пальцем сгребали с лица и шеи пот, стряхивая его на землю, а другой раз – и с груди. Все они были голые или же с какими-то листьями лопухов, прикрывающими половые органы. Но старые негритянки, как и негры, как закон, были полностью голыми. Время от времени старый негр, на шее которого и на кистях рук висели какие-то украшения из разных орехов и зубов леопарда, дикой свиньи, разных обезьян, хвостов диких животных (это я рассмотрел на другой день утром), выпускал какое-то мычание, чему хором все сидящие негры хижины подвывали в сурдинку дикими завываниями, но не разноголосо.

Насмотревшись на это зрелище, я не пожелал моим вторжением нарушать их обряда похорон и тем вызвать враждебное негодование. Я наслышался от раньше прибывших в Африку белых, что иногда не только в похоронных случаях, но и на других их негритянских празднествах, когда белые нарушают их своим вторжением-визитом, это вызывает у них взрыв ненависти, которая иной раз кончается смертью белых. И я счёл за благо так же тихонько убраться восвояси, как и пришёл, но горел большим желанием увидеть всё это поближе и знать в подробностях. А поэтому часов в 5 утра позвал своего негра-переводчика, которого ко мне прикрепило французское правительство для нужд моей медицинской службы.

Переводчик-негр, бывший солдат французской армии со времени войны 1914-1917 годов, по имени Цеке, родом сенегалец, хороший и доброй души человек, мне потом в свободное время рассказал, что, когда французы, ездя по Сенегалу и их деревням, набирали «добровольцев» для колониальной Французской армии, то он туда сразу пошёл. А когда вернулся в деревню свою, то нашёл хижину его родителей сгоревшей, а отца и мать убитыми сельскими жителями в отместку за то, что он записался к белым в армию. Правда, вернувшись к себе в деревню, он не нашёл уже больше той ненавистной враждебности к белым, но всё же она существовала, он опасался её. А посему снова покинул свою деревню и поступил переводчиком на французскую службу. Говорил он очень хорошо по-французски и знал много разных негритянских наречий. Ввиду всего этого он был полностью предан белым, а посему никогда ничего не скрывал от белых.

Когда я его позвал и рассказал, что ночью видел, он в ответ засмеялся, говоря, что это обычай чуть ли не всех негров Африки и что он постарается сделать так, чтобы я мог всё хорошо видеть. Негры негров не стеснялись, посему моему переводчику было легко убедить их позволить мне прийти и посмотреть.
Зашёл переводчик за мной сам. Когда я пришёл с ним к хижине с умершим, у дверей её были пять моих солдат-негров с винтовками и несколько негров этой деревни. Не успел я подойти к открытым дверям хижины, как оттуда вылетела с криком негритянка, у которой были белые повязки из растения (это те кактусовые растения, которые растут у всех рек и болот Африки; длиной они с 1 м, а шириной в 2-6 см; освобождая сердцевину их и очищая, получаешь длинную ленту светлого цвета, а белой становится она, когда побелишь её в белой глине) на лбу, голове, на руках и выше рук, на ногах и выше ног, на груди, под грудями, на животе и на бёдрах. Она корчилась и кричала, невозможно кривляясь и танцуя заупокойный танец своему усопшему сыночку, загрызенному на днях леопардом. Всё это мне переводил здесь же на месте переводчик Цеке.

В хижину пустили только в двери к ногам покойника. Весь он был – и лицо – запелёнат в листья банана. Воняло от него очень сильно. Спрашиваю: а что они варят в кастрюле? Цеке отвечает: «А вот, видишь, что капает в кастрюлю от «моту акуфи» (умершего человека) – вот это и их варево, что дети едят».
Хотелось вдарить ногой в это их варево и разогнать их всех, но удержался, так как дал слово, что бы я ни увидел и ни узнал, ничего не буду делать и ничем не помешаю, а, посмотревши, уйду». Так что ничего не поделаешь, раз дал слово, которое уже облетело деревню, то нужно держать, тем более это слово белого. Но всё же я спросил, «не было бы это благоразумно – разогнать всё-таки их», на что Цеке и подошедшие фельдшеры-негры посоветовали ничего плохого не делать, так как может от этого сделаться восстание и мы можем быть перебитыми. Как бы мне ни неприятно было видеть это каннибальское захоронение, да ещё в такой культурный век, ничего не сделаешь – пришлось подчиниться.

Пришли к себе в хижину вместе с Цеке, где мой переводчик всё детально рассказал. Вначале умершему разрезают в длину все мягкие мясистые части тела – мускулы и живот – и начиняют их листьями маниока и потом связывают-затягивают верёвочными отростками сладкой картошки. Вот почему я видел этого мертвеца затянутым, как колбаса. Потом кладут его  на наклонные носилки-стол и подогревают в течение 3-4-х дней вплоть до того, что, греясь день и ночь, весь мертвец не подопреет-провоняет. Всё это время никто не ест, не пьёт, а если пьёт – то в небольших количествах пальмовое или бамбуковое вино, но ни в коем случае не ест. Дети – да! – они не могут вытерпеть не евши 3-4 дня, а поэтому им разрешается есть юшку, текущую из мертвеца в кастрюлю – ту кастрюлю, в которую, как я и видел, негритята макали, сложивши треугольником, листик patata и, как ложкой, забирая этой мертвецкой юшки и запивая ею.

За эти 3-4 дня негры уже измождённые, уставшие и очень-очень голодные. По приказу фетишёра старые негритянки (повторяю, только старым негритянкам разрешается этим делом заниматься или же старым неграм, причастным к фетишизму) берут это мёртвое тело негра, поджаренное-подпаренное, режут его на куски, и тризна по усопшему посредством съедения его проголодавшимися родственниками, как и матерью с отцом, совершается только ночью. В этом участвует вся деревня. «Вот почему ты видел столько больших кастрюль, поставленных вокруг хижины умершего», - добавил Цеке.

За таким душевным разговором я спросил его, правду ли немцы говорят, что как будто бы на прошедшей войне 1914-1918 гг. солдаты негритянского войска Французской армии их ели? «Это, - отвечал Цеке, - было. Ночью наши солдаты-негры вылезали из окопов и лезли туда, где был днём бой и где лежали убитые немцы. У них отрезали ноги или руки, тащили в окоп и в там жарили и ели. Другой раз случалось, что немец ещё не умер, то есть был тяжело ранен, но не убит; это не мешало солдату-негру отрезать от живого немца руку или ногу и сожрать в окопе».
Спрашиваю Цеке: «Ну а что французы-офицеры на это говорили?» Ответ: «А они что? – смеялись. Ну, а потом стали запрещать. Война ведь везде война, как и вкус у негров Африки». Так что выходит правда, что солдаты-негры жрали убитых и раненых немцев, про что я слышал, будучи ещё в России во время войны 1914-1918 годов.

Негр-шеф Момбасы, негритянский король по фамилии и имени Мадангба, был свиреп. Негру-вору или не почитающим его (короля) соплеменнику или соплеменнице он насыпал в руку соль и заставлял ходить с протянутой рукой с солью в ладони, приглашая всех желающих деревни убить себя и съесть с этой солью. Такая жертва ходила так другой раз по 2-3 вечера (это делалось только вечером, когда негры сходились после их работы-охоты) по деревне, крича: «Желающим убить и есть меня – вот у меня соль, чтобы меня есть». И сам шеф-король Момбасы слыл заядлым людоедом.

Его брата бельгийское правительство за людоедство повесило. От него Мадангба, с согласия бельгийского правительства, и перенял власть. Был он многоженец, имел не меньше 20 жён. И как часто бывает в таких случаях, негритянки изменяли своему мужу. Одна из них была захвачена на месте приключения (адюльтера). Как наказание за измену шеф гарема связал ей сзади руки, расставил ей ноги в разные стороны и привязал концы ног к палке, а во влагалище вставил пылавшую раскалёнными углями палку. Негра, решившегося на такую смелость, Мадангба хотел убить, но тот удрал. За ним погнались. Видя, что ему не уйти, он бросился на первую попавшуюся пальму и взобрался на неё на самый верх. Гнавшиеся за ним негры окружили пальму и приказали ему слезть; он отказался. Тогда они разложили вокруг пальмы много сухой травы и подожгли. Пламя вихрем поднялось вверх, над пальмой, и поджаренный негр свалился в огонь.

На всё это бельгийское правительство в 1940 году смотрело сквозь пальцы, не желая ни вмешиваться, ни подрывать авторитет деспота шефа-негра.
Заболевши эмфиземой и лечась как европейскими, так и негритянскими лекарствами и видя, что ничего из этого не выходит, негритянский король сказал, что до тех пор, пока он не съест человеческого мяса, не выздоровеет. И решил убить негра на такое испытанное исторически лечение. С чем все негры были согласны, заявляя: «Да, поевши человеческого мяса, все люди от многих болезней выздоравливают».

В жертву он наметил одного негра, который нигде не был записан и платил подати ему лично, да к тому же не купил, а украл себе жену и жил где-то поблизости от белого агронома. Выдать его сам шеф не решался, так как прикарманивал его подать, но втихомолку убить и съесть его мог, так как тот нигде не был зарегистрирован, да к тому же хотя и из местных жителей, но другой, не его раб-негр.

Посланные шефом слуги схватили указанную им жертву, и быть бы тому в желудке шефа, но верная ему жена прибежала и упала в ноги к белому агроному. Такой решительностью она сама рисковала жизнью. Конечно, белый сразу же принял меры; жертва была немедленно освобождена, и шефа Мадангбу отправили в больницу в Паулис, где он и умер.

В Ватца во время последней Отечественной войны в гостиницу пришла негритянка с корзинкой на голове продавать мясо. Хозяйка гостиницы, белая, зная, что негры часто едят человечину, была крайне осторожна с мясом. Она купила мясо, зная, у какой негритянки, да и бои гостиницы знали продавщицу-негритянку хорошо.
Приехал с запозданием откуда-то муж. Хозяйка показывает мясо и говорит, что негритянка сказала ей, что это мясо дикой свиньи, но она находит, что мясо очень красное. Тогда её муж взял оставшийся кусок мяса (остальное повар-негр приготовил в разных блюдах, и всё это было подано и съедено европейцами) и пошёл показать комиссару полиции. Посмотревши, комиссар полиции тоже нашёл мясо подозрительным и послал его к доктору. Тот по мясу и лучевой кости посредине сразу определил, что мясо это человечье.

Нашли продавщицу, а потом и всех участников гнусного дела. Оказалось, что это секта знахарей. Им нужно было делать лекарства, а для этого нужно было вырезать – и только от человека – кружочек мяса на лбу, глаза, печень и ещё что-то (забыл, что именно). Всё это они мешали с древесной золой, растирали, сушили и продавали. С тела же убитого сдирали кожу и продавали мясо. Жертвами их были обыкновенно негритянки вольного поведения, которые, торгуя собой, перебирались из одного городка в другой на камионах с неграми-шофёрами, уплачивая натурой за проезд. А посему точно никто не знал, ни как они звались, ни откуда они. А ведь сторона эта – джунгли. Вот такие-то безымянные три негритянки стали их жертвами.
А кто были эти знахари-негры?! И поверить-то тяжело: окончившие духовные католические семинарии приказчик, служащий банка, служащий дирекции золотопромышленной компании. Их было четверо. Большую часть своих жертв эти людоеды сами пожирали. Судили их в Стенливиле. Одного или двух повесили, а других приговорили к долгим годам тюрьмы. И что меня удивляет, что ведь образованные были все эти четыре негра и вроде культурные.
 
Говорят, потом европейцы, которые столовались в этой гостинице, когда узнали о происшедшем, то их рвало вначале. А потом они гордились, что, вот, мол, невольно им пришлось есть негритянское человечье мясо и что по вкусу они не отдали себе отчёт в том, что мясо было человеческое:- так это всё было посолено, наперчено, с соусом тар-тар и другими майонезами. Браво повару!
Людоедством негры занимаются и по сей день. И не так давно негр одной деревни боялся пойти в другую деревню – а в особенности ночью: такие ходоки обыкновенно исчезали навсегда. И ввиду того, что никогда и ни в какой негритянской деревне вы не найдёте кладбища, повторяю: кладбища, у них их нет и никогда не было, и проверить на кладбище число умерших не представляется возможным.