Дети апокалипсиса

Дети апокалипсиса

   Часть  I


Мое  время


Альфред  Дешабо


«Сойдут с неба пророки Енох и Илия, которые так же будут всем людям разъяснять и восклицать: “Это антихрист, не верьте ему”. И он умертвит их, но они воскреснут и полетят на небо. Антихрист будет сильно обучен всем сатанинским хитростям, он будет делать знамения ложные. Его будет слышать и видеть весь мир. Он “своих людей” будет “штамповать” печатями. Будет ненавидеть христиан. Начнется уже последнее гонение на христианскую веру, которая откажется от печати сатаны. Сразу начнется гонение на Иерусалимской земле, а потом и по всем местам земного шара прольется последняя кровь за имя нашего Искупителя Иисуса Христа. Из вас, чада мои, многие доживут до этого страшного времени». СТАРЕЦ ЛАВРЕНТИЙ ЧЕРНИГОВСКИЙ О КОНЦЕ СВЕТА (6/19 января 1950)
 
                « Господи, ты  создал  меня  по образу                и подобию своему и дал мне мое время,
 выхватив       его из толщ многовековых
  эпох, но почему ты столько обрушил на
                меня  болезней,  войн и голода,  столько
                бед и несчастий, столько несправедли -
                вости  и лжи.                               
                Научи меня, как жить по твоим законам,
         как защититься,          как противостоять
этому,  как очистить  мысли мои, тело и
         душу. Как оставаться человеком в океане
 жестокости и нищеты, в океане подлости
                и невежества.»
                А.Дешабо
«Время правит нашей судьбой и сопровождает нас до самой смерти.»
«Монтаукский проект»               

 
     Кирпич ударил меня прямо в лоб.  Мне было не больно, я только потрогал рукой, увидел кровь и заплакал громко и горько. На меня равнодушно смотрели несколько пар глаз.     Я выбрался из небольшой воронки и пошел домой. Я жил один, мне было почти восемь, до конца войны оставалось чуть меньше года. Мать умерла первого июня 1944 г., старшего брата  отдали  в ремесленное  училище,  но  хозяйка не выгнала меня из времянки, и даже не требовала плату за комнату. У нас была своя квартира, большая, теплая и светлая  в центре города, но однажды энкэвэдешник размахивая пистолетом, с криком, что враги народа не должны жить в таких квартирах,  выгнал нас из нее, несмотря на февральские холода. Мы ночевали в сарае, сквозь щели было видно звездное небо и дул пронизывающий ветер. Одежда не спасала от холода. Мне казалось, что это не нэкэвэдешник, а переодетый фашист. Почему же люди не берут его в плен и не ведут к товарищу Сталину.  Потом мы сняли этот дом, но мать уже заболела крупозным воспалением легких и ее положили в больницу. Потом она умерла.
    Я  вошел в свою комнату,  промыл под умывальником лоб,  вытерся и полез под кровать. Пол  глиняный и холодный, даже в июльскую жару  и  под  кроватью было тихо и прохладно. Я перестал плакать и принялся обследовать пространство.  Здесь когда - то лежал мешок с сухофруктами, он был рваный и  часть  сушки просыпалась, и мне иногда приходилось находить одну-две. Повезло и на этот раз.  Я нашел целых две.  Я их долго жевал,  а потом лег спать.
     С утра я занимался поиском пропитания. Около железнодорожного вокзала стояли большие дощатые  сараи, в которых хранилось пшено. Их охраняли солдаты  с  длинными  ружьями. Я дожидался, когда они уходили на другой конец, подходил к стене,  вытаскивал бумажную затычку, подставлял карман и  стоя у стены писал. В это время карман наполнялся пшеном,  я осторожно затыкал отверстие и шел домой.  Кашу я варил во дворе на кирпичах, и  только  один раз,  когда был дождь начал разводить огонь в доме, но мне не дал устроить  огненный фейерверк  отчим дядя Миша.
     Иногда я ходил к нему на железнодорожную станцию и там вволю наедался жареной картошки в постном масле, которое набирали прямо из крана  у  них  в кладовке. Летом жить было хорошо, много съестного росло на деревьях и в огородах.  Насытившись, мы, пацанва загорали на  солнце, собирали  блестящие  гильзы или кости-рогалики и проводили в свободное время от добычи пищи праздную и веселую жизнь. Недалеко протекала речка, берега которой состояли из глины. Глина хорошо мылилась,  мы называли ее цыганским мылом. Здесь можно было хорошо искупаться и даже постирать трусы пользуясь глиной.
     Август подходил к концу. Солнце  нестерпимо пекло, над степью стояло ленивое марево. В этот день я пришел домой уже после  захода  солнца, открыл дверь, и перед моим взором предстала пустая комната,  пол был подметен и посредине лежал единственный кирпич. Я сел на него и у  меня навернулись  на глаза слезы. Я понял, меня обворовали. Одно дело спать на кровати укрытым одеялом и совсем плохо в углу на голом глиняном полу. Я попробовал устроиться, но сон в голову не шел.  Я вышел во двор. Хозяйка чистила абрикосы для варенья, увидев меня, подозвала:
     -Тетка забрала твои вещи и велела тебе идти на Кавалерийскую,  но сегодня уже поздно, переночуешь у меня, а завтра с утра она тебя ждет.
     Тетка мне обрадовалась:
     -Витька! Я тебя повсюду ищу, садись я сейчас тебя постригу.
     Она расстилает газету,  берет гребенку, нагибает мою голову и чешет, разрывая грязные спутанные волосы.  На газету сыпаться вши, их много, они тут же расползаются,  тетка пытается собрать их в кучу, выскакивает во двор и поджигает газету.Цыганское мыло хорошее, но вошки его небоятся. Потом она меня купает и кормит кабачками  с картошкой. Я млею от чистоты и сытости. Жить можно. Жить стоит. Как иногда надо мало, что бы человек почувствовал, что жизнь удивительно и прекрасна.
     -Я тебя устрою в суворовское училище. Там хорошо кормят и одевают - говорит она, поправляя на мне рубашку.      Я видел их, одетых в черное и красное, розовощеких, упитанных и веселых ребят,  я радостно говорю - уг...у-. И на утро она меня ведет в какую-то  канцелярию. За столом сидит военный, он старый и  обрюзгший, смотрит мои документы,  на его лице скука и презрение. Он читает противным, скрипучим голосом – Виктор Жатон.  Потом поворачивается ко мне. Его маленькие свинячие глазки, из - под выпуклых  очков,  смотрят на меня оценивающее. Возвращая тетке документы, и продолжая на меня смотреть, он гадливо морщится:
     -Не наш это человек, пусть идет в ремесленное.
Конечно, он знает, что моего отца расстреляли в 38-ом за шпионаж, что я дитя врага народа и могу быть только чернорабочим.      -Но он еще мал, ему только 8 стукнуло, - тетка пытается что-то доказать еще, но военный поворачивается спиной, как бы говоря - разговор окончен.
     Мы выходим на улицу. Карьера военного для меня  закончена,  вряд ли страна потеряла маршала, скорее всего дальше капитана я бы не дослужился, но кто и что знает. Кстати, служа срочную я за три года даже не дослужился до ефрейтора.
     Через два  дня наступило первое сентября 1944 года, и я был в школе. Нас первоклашек построили в две шеренги, и учительница принялась нас  поздравлять.    Все были  возбуждены  и  лица сияли улыбкой.  Кто-то ткнул в меня пальцем и сказал своему соседу:
     -Вот этот умеет читать газету.
     Я покраснел от похвалы, но ничего не ответил. Нас завели в класс, и начался первый урок. Нам дали тетради  с лощенными белыми листами.  Фиолетовое чернило  красиво ложилось на  белое поле в линейку. Кроме учебников у меня было много книг в ярко-красной мягкой обложке. Они рассказывали о зверствах фашистов. Я помнил речь Молотова, помнил бомбежки под аркой нашего дома  и  бомбоубежище. Страх проходил быстро, и стоило улететь самолету,  как мы начинали наши прерванные игры. Потом пришли немцы, они громким  гортанным  звуком  собрали нас, дали веники и заставили подметать огромное помещение внутри нашего двора. Они показывали на мусор, жестикулировали  и  непрерывно  повторяли - вэк, вэк. За работу они с нами расплатились. Выдали нам пустые коробки из-под  папирос и сигарет. Коробки были красивые и удивительно хорошо пахли. Еще во дворе была большая куча желтого песка, на которой мы играли до темна. Но когда прекратили бомбить немцы,  нас начали бомбить наши. И, однажды, утром мать  сказала - поедем в село жить, там спокойней и сытней.
Отчим дядя Миша давно нас звал к себе в гости, он работал директором вино- перерабатывающего завода. И  дня  через  два я увидел во дворе лошадь, запряженную в бричку,  мы погрузили  кое-какие  свои  пожитки, замкнули дверь квартиры и поехали.      Село нас встретило спелыми фруктами,  во дворе  винзавода  лежали кучи абрикос, яблок. Заводик  работал,  рабочие - женщины на ручных прессах давили сок, на складах стояли бочки с вином. Немцы  мирно  купались  в  пруду, разъезжали на мотоциклах и вели себя так,  будто они всегда находились здесь. Вели они себя с жителями вежливо и интеллигентно. Я находился  во дворе и видел эту картинку. Немец постучал, вошел в избу, поздоровался и осведомился: есть ли у хозяйки - яйко. Хозяйка выдвинула ящик  из  стола, в котором лежало  около  сотни яиц, достала десяток, сложила в кулек и подала немцу. Он поблагодарил хозяйку, кулек аккуратно положил на кровать, вытащил ящик с яйцами и, продолжая благодарить хозяйку, улыбаясь, ушел. Другой долговязый со светлыми волосами не спеша слез с мотоцикла и по  хозяйский обошел  винный склад,  непрерывно причмокивая языком,  взял два ведра, зачерпнул вино и подозвал моего брата и показывая  на  мотоцикл и прожестикулировал – мол, поедешь с нами. И они уехали, а я бросился домой к матери с криком: Боба увезли немцы! Боба увезли немцы!
     Мать быстро стала куда-то собираться, в то время ходили слухи, что немцы угоняют детей в Германию.  Пока мы выскочили из  дома, Боб, улыбаясь,  спускался с  пригорка  с  двумя  пустыми  ведрами. Мы с облегчением вздохнули. У нас со двора довольно хорошо просматривалась  местность,  и когда к нашему дому приближались немцы, мать давала мне платочек, завязанный в узелок с золотом: кольца, серьги, цепочки и я  бежал  прятать  в каменный забор  с  многочисленными  щелями. Самое  удивительное  было в том, что мы не голодали, благодатная южная земля хорошо нас  кормила. Незаметно пришла  зима, и мы долгими зимними вечерами, с тщательно занавешенными окнами и при керосиновой лампе слушали, как кто-то из взрослых читал нам  вслух.  В  памяти остались только повести Гоголя- "Вечера на хуторе близь Диканьки" и "Вий". Но на фоне  гудящего  самолета,  воющих бомб и  взрывов и облегченных вздохов - пронесло и на этот раз- было, наверное, по настоящему страшно. Но в отличие от  города,  здесь  никаких бомбоубежищ не было. Все полагались на Бога.
     У нас уже жил немецкий постоялец,  он так же был вежлив  и  очень строг. Когда он увидел, что я целюсь в, низко летящий, самолет из рогатки, он взял в руки автомат и погрозил мне кулаком.
     Нас освободили 23 февраля 1943 года, на день Красной Армии, была сильная метель, немцы рвали документы, укладывали свои вещи и спешно покидали наше село. Через несколько часов мы услышали тонкое далекое ура и в село вошли казахи.  Они были низкорослые, все одинаковые и тоже быстро покинули село. Через некоторое время и мы  уехали в город.
     В школе,  когда другие дети учили буквы,  я читал свои книжки.  В справке взятой мной из первого класса стояли одни пятерки.
     Тетя получила комнату в центре города, и мы переехали  сразу  же, чем очень обрадовали нашу хозяйку. Комната была на одной из центральных улиц города. Она была небольшая, вход в жилое помещение лежал через длинную стеклянную веранду. На этой веранде была еще одна дверь.  И тут самое интересное. Вы все помните, что в чулане папы Карло висел нарисованный очаг, а под картиной была дверь в волшебный мир. Так и здесь, эта дверь вела в волшебный мир. Она не была парадной, скорее она была черных ходом и открывалась для проветривания.
Но дверь вела, действительно в волшебный мир, крайкомовскую библиотеку. Заведовала библиотекой мать моего друга детства Лени Остапчука. Мне было 9 лет, и я затаив дыхания, заходил в этот сумрачный мир. Длинные высокие полки уставленными  старыми книгами, полутьма, тишина  делали само нахождение в библиотеке таинственным и необычным. Я имел свободный доступ и долгими зимними вечерами рылся в  книгах  или читал. Это были:  Альфонс Доде, Флобер, Мопассан, Гюго, Бальзак и многие другие. Детских книг не было.
    Новая школа называлась железнодорожной, второй этаж  был  разбомбленным, и мы учились только на первом. Школа находилась на этой же длинной улице Дзержинского, только в самом ее начале. Я шел по левой стороне, потом переходил на правую,  мимо того дома - откуда нас выгнал энкэвэдешник и вверх в сторону железнодорожного вокзала. Вдоль тротуара  была длинная канава,  и  огромный пень нависал над ней. Я часто сидел на этом пне, свесив ноги в канаву и мечтал, как спустя много лет  я  вернусь  в город, откуда-нибудь из  - далека. Я видел себя во фраке, в черном цилиндре и с тростью. Я был богатым и загадочным.
     В сорок  пятом  жить  стало хуже, по карточкам давали только хлеб, иногда макуху, но появились коммерческие магазины и в  них  было  много вкусных продуктов. Я  часто  стоял в магазине смотрел на витрины. Как-то одна дама попросила отвесить ей 100 граммов копченной колбасы для  собачки. Я  понимал,  таких людей очень мало, в основном все голодные и я поплелся в хлебный получать свои пайки по карточкам. Перед этим я нашел медную проволоку и железкой расплющил,  придав проволоке вид ножа. Когда я получил хлеб,  а это было, примерно, полбуханки то решил отрезать тоненький кусочек и съесть. Я отрезал, но у меня не получился такой срез  как в магазине и я начал выправлять дело. Я выправлял до тех  пор  пока от хлеба остался небольшой кусок. Я принес его домой. Тетка молча достала веревку и начала меня бить. Мне удалось вырвать веревку у  нее  из рук, и  я убежал с веревкой. Во дворе у нас росло много деревьев. Я решил повеситься и посмотреть, как тетка будет плакать, когда увидит меня повешенным. Я привязал  веревку  под мышки,  зацепил за ветку и повис. Ветка грохнулась на землю.  Я поднялся и долго сидел под деревом,  переживая свое горе. На другой день я попросил у тетки денег, купил папирос "Зангу", несколько пачек и пошел на базар продавать по штукам. Сам я не курил, хотя  мне  пошел уже девятый. Но таким образом я стал зарабатывать себе на жизнь, хотя всю выручку отдавал тете, которая иной раз за день равнялась ее месячной зарплате бухгалтера,  около четыреста рублей. Это были не только папиросы,  но и булочки с маслом,  спички и другая  мелочь. Моя двоюродная  сестра  торговала только водой по двадцать копеек за кружку, и заработок был у нее значительно меньше.      В тот майский день я проснулся рано и узнал от приятелей, что всю ночь в городе стреляли, жгли костры, плясали и пели песни. Так я узнал о победе. Было весело  и  радостно. У  меня было десять рублей, и я пошел в кино на "Золотой ключик". Я занял очередь за билетами,  десятка была  у меня зажата в кулаке. Подошли трое здоровых парней,  выкрутили мне руку и забрали мои деньги. Я горько  заплакал. Я  плакал  наверно  не  только горько, но  и  громко.  Ко мне подошел военный,  поднял меня на руки и спросил в чем дело. Я рассказал ему о своем горе. Он вытащил новую десятку и дал мне. Слезы моментально просохли, горе улетучилось, и я весело побежал к кассе. Кино заканчивалось кадрами,  в которых герои  выходили из подземелья  и  на дирижабле летели прямо в Кремль,  где их встречал товарищ Сталин в белом кителе и золотых погонах маршала. Зло было наказано, добродетель торжествовала. Зрители хлопали в ладоши и кричали ура. Я тогда не понимал детским умом, что мы хлебали варево из сладкой пропаганды и горькой действительности.      Несколько ночей подряд тетка исчезала из дома. Потом она сказа мне шепотом, что они по ночам выселяли из города людей,  которые сотрудничали с  немцами, и она рассказала, как одна женщина стирала немцам кальсоны, что бы прокормить своих двоих детей. Ее  отправили  в  Сибирь  как предателя и врага народа, за сотрудничество  с оккупантами.      Пришел с  фронта  мой  дядя,  муж  тети. Он подолгу лежал в кровати, кашлял и требовал от меня,  что бы я собирал ему окурки. Спекуляцию я бросил,  нас  начала  вылавливать милиция, особенно свирепствовал один милиционер по кличке Борщ. С одной стороны жить стало хуже, не было денег, с другой  лето кормило фруктами,  ягодами,  можно было разжиться и овощами. Я целыми днями пропадал на улице. Окурки я приносил в пол – литровой банке  и высыпал дяде на газету. Потом мне неожиданно повезло. Тетке на работе выделили на меня путевку в пионерлагерь, который находился на окраине города. Высокие сосновые деревья, палатки, хорошая кормежка произвели на меня большое впечатление. Мне жалко было расставаться с лагерем, но кончилась  путевка,  и я вернулся домой.      Дома было по-прежнему  голодно. По вечерам мы  часто  ходили  в  кино.  Недалеко  от нас был летний кинотеатр в парке. Он располагался  недалеко от забора, вдоль которого росли тополя. Мы забирались на деревья и смотрели любимые фильмы. "Секретную миссию" я видел девять раз, "Небесный тихоход" - шесть. Появились красивые коробки из под папирос, и мы  обменивались между собой. Для обмена меня приглашал одноклассник Шура  домой. Мы раскладывали наше сокровище на полу и громко спорили.  Однажды, в разговор непринужденно вмешалась мама Шурика - ты этого мальчика в дом больше не приводи,  ты сын  прокурора и он тебе не пара. Так я  потерял еще  одного друга. Может это были звенья одной цепи, военный в суворовском училище, жена прокурора, другие события, которые прививали мне с детства комплекс неполноценности. Государство рабочих и крестьян, с прослойкой интеллегенции. Прямо бутерброд какой –то. Нет! Сотрудники НКВД, прокуроры, военные, члены партии – небожители. Дети врагов народа должны занимать самую низкую ступень в обществе: рабочие, дворники, я еще не мог придумать, что будет ниже. Я по-прежнему поглощал французскую классическую литературу и мои герои были действительно настоящими людьми, веселыми, романтичными, беззаботными. Я добывал пропитание не только на деревьях и кустах, но и перепадало  вкуснейшего  хлеба в виде крошек, которые я тщательно выгребал из конной хлебовозки, стоявшей у нас во дворе  каждую  ночь. И  школьные каникулы казались нескончаемые и лето таким интересным и  бесконечно долгим.      В тот день я вернулся домой рано, еще не было пяти. Дяди Васи, мужа тетки не было дома. Сама тетка сидела за обеденным столом,  напротив ее восседала цыганка. Я еще не вошел в комнату, но уже услышал голос цыганки:
     -Вот, милая, как падет лист и помрет твой муж.
     Я испугался и стоял не дышал, потом выскочил во двор.     Дядю Васю мы хоронили осенью, еще было тепло, но с деревьев осыпалась желтая листва.
     Я ходил во второй класс. В ноябре пошли дожди, было холодно и слякотно. Тетка мне сшила штаны из половика,  с ярко красными полосами и я, чем - то напоминал себе запорожского казака. Я подолгу пропадал в библиотеке  или  брал книги домой. Гулять мне было не в чем, ни обуви, ни одежды и я превращался в книжного червя. Так уходили годы победы-сорок пятый, сорок шестой, казалось время приобретало  для  меня  серую  окраску, и только многочисленные герои моих прочитанных книг продолжали жить, любить, совершать  подвиги, попадать  в невероятные  приключения и ловко из них выпутываться. Уже гораздо позже я мысленно возвращался в  это время и задавал десятки раз себе один  и тот  же вопрос - почему. Почему приходит к власти человек, который ненавидит других людей, к старости он превращается в мешок страха, в параноика,  в мешок с дерьмом,  а  его  объявляют  гением и миллионы подхалимов славят его в песнях. Почему заурядного мясника наряжают в ореол героя. Я не знаю,  как страдали люди во времена Александра Македонского, Хан Батыя или Наполеона, но я видел людей во времена Гитлера. Что это было? Посланная небесная кара или эпидемия паранойи, захлестнувшая мир. Уже намного позже у меня мелькала крамольная мысль, что нас держат как скот для выплескивания эмоций: страха, ненависти, возмущения и обиды, которые служат питательной средой для темных сил. Но я не знаю много, даже не знаю ничего, истина скрыта в глубинах космоса, в глубинах времени и еще где  – то глубоко, запечатано в наших генах.      На Новый год я получил подарок, пачку печенья, несколько  конфет  и два мандарина и с тех пор у меня каждый Новый год пахнет цитрусовыми. С одеждой по-прежнему было плохо, по-прежнему огромная библиотека приносила мне все новые и новые открытия, и я по-прежнему мечтал о лете. Свободный доступ в библиотеку мне обеспечила мать моего друга Ленчика, она была заведующей. Потом ее перевели в краевой музей, библиотека для меня не закрылась, но в дополнение  широко распахнулись все отделы музея, в которых мы проводили много времени, исследуя каждый экспонат.      Сорок шестой ничего хорошего не сулил. Голод еще не  наступил,  мы ели макуху, жарили блины из мякины, тонкие и вкусные и даже, однажды объелся сливочным и топленым маслом. Отчим достал  два ящика масла,  килограмм  по  двадцать каждый,  с целью хорошо спекульнуть. Масло лежало на столе,  я был один и очень хотел есть, но хлеба  я нашел в  виде небольшой черной корочки. Я аккуратно разрезал корочку на две части и на каждую намазал толстым слоем масла, на  одну  сливочного, на другую топленого и все это съел. Потом мне стало плохо, меня рвало и я долго не находил себе место.  Как - то  еще я попробовал водку, она стояла на столе и манила выпить. Водка мне явно не понравилась, я долго кашлял и не мог прийти в себя, а сделал всего то один глоток, который заставил меня задохнуться.        К лету голод стал проявляться по настоящему. Куда-то исчезла хлебная будка с крошками,  а хлеб, который выдавали по карточкам, был уже не тем,  с  добавлением  гороха, тяжелый  и невкусный, напоминающий глину. На улицах начали исчезать повозки запряженные лошадьми, и больше появляться машин, видимо прибывающих с фронта, которого уже не было. Целыми днями  я занимался спекуляцией,  добывал пропитание в огородах и садах, но добыча была все меньше и меньше. По вечерам, на дворовом погребе,  который служил мне сценой, я пел про море, что раскинулось широко и кочегара, которого мне было жалко до слез и, конечно, очень хотелось есть.      В июле 1947 года тетка заговорила о том, что хочет  отдать  меня  в  детдом, не скоро, не сразу,  скорее, к началу учебного года. До сентября была еще целая вечность, эта мысль не повергла меня в  уныние  и  показалась довольно забавной, придется куда-то ехать, а я уже давно не путешествовал и я продолжал жить беззаботно, и в тоже время напряжено  в  поисках хлеба насущного.
     Но это время пришло, тетка собрала узелок, и мы рано утром пошли на вокзал. Сначала  мы ехали на поезде,  потом на грузовой машине в кузове. И вот мы на месте. Я стою,  а тетка начала уходить  и  чувствую,  как время разрывается по живой ткани человеческой души,  там вся жизнь, лето, библиотека, книги,  музей, добыча пищи, мечты, песни, свобода и все – все что есть живое. Здесь  неживая серость, непонятная тоска и что-то такое, что объединяет: тюрьму, детдом, больницу,  армию  и стардом в одно целое, вроде и  есть  человек  и  нет  его, превращается он  в  серую послушную массу, в кукольный театр, в марионеток, в стадо баранов. И я закричал во всю силу своих легких, слезы  брызнули из моих глаз, перехватило дыхание,  но я продолжал кричать, что я буду слушаться, хорошо учиться.  Это был крик отчаяния, вой обреченного на одиночество. Больше я никогда так не плакал, видимо что-то во мне треснуло, сломалось. Старшая девочка подошла ко мне,  крепко  обняла  меня  и  я почувствовал теплоту ее тела и мои всхлипывания стали все тише и тише. Уже вечером в комнате отдыха играла музыка, и она  пригласила  меня  на вальс, и я прижался к ней, и стало мне хорошо и спокойно. Я начинал свыкаться с атмосферой потерянности и безысходности. Я целый день не ел, а когда совсем успокоился, у меня поселился в животе  страшный голод. Потом нас построили и повели на ужин. Стол был деревянный, длинный, на одну сторону усаживалось двенадцать человек, на противоположной стороне размещалось столько же. Возле каждого  места стояла  алюминиевая, плоская тарелка и слева лежала ложка. Около каждой тарелки притаился маленький кусочек хлеба, на котором белел совсем крохотный  кружок масла. Я  еще  не успел сесть на такую же длинную скамейку,  как моя рука автоматически засунула хлеб в рот. Это было какое-то мгновение, доли секунды,  потом  все  шумно рассаживались и сосед справа подвинул в мою сторону пайку и сказал- это твоя. Я молча взял и съел. Через некото-
рое время одному воспитаннику не хватило пайки,  все принялись пересчитывать, искать, спрашивать друг у друга. Я сидел, стиснув зубы  и  опустив глаза. Я преступник,  я совершил преступление, и нет таких сил, которые заставили бы меня признаться в этом.
     Когда на  улице похолодало, нам выдали настоящие, новые пальто, брюки, рубашки, ботинки. На внеклассных занятиях нам говорили, что государство нас  любит, заботится о нас. По вечерам воспитатель пересказывал нам интересную книгу "Борьба за огонь", мы слушали, затаив дыхание.
Я начинал привыкать к  детдомовской  жизни.  Учились  мы  в общей сельской школе вместе с девочками,  сидели вперемежку и никто  нас  детдомовскими  не дразнил. В спальне стояли двадцать пять коек, и мы имели право в ней находится только от отбоя до побудки. Была отдельная столовая и  комната для приготовления  домашней  работы и внеклассных занятий.
     Ноябрь 1947 года стоял мерзкий и холодный.  Морозы ударили рано и сковали  лужицы льдом.  В комнате для внеклассных занятий было тепло и уютно. Ребятня сидела группками или по одиночке так мы  проводили  свободное время. Мы играли в карты, карты были небольшие, цветные с нарисованными животными:  лев ел  всех,  кроме  слона,  слон  был  сильнее всех, но  его побеждала мышь. У меня были хорошие карты с крупными, сильными животными. Но Колька из третьего отряда  принялся  жульничать, кричать  и  спорить. Меня захлестнула волна обиды и я схватив карты, порвал несколько штук. Тут же сообщили воспитателю. Воспитатель-мужчина  сорока лет,  в  гражданской одежде собрал актив и доложил,  что я должен быть наказан. После небольшого совещания меня приговорили:  первое - во  время внеклассных занятий, в течение двух часов до Нового года стоять в углу на коленях; второе-каждый день до Нового года  чистить  туалет.  Туалет стоял во  дворе,  был  совершенно  холодным и я лопатой и ломом сбивал каждодневную наледь.  Запаха не было, но брезгливость меня одолевала.  Я вспоминал темный зал библиотеки, многочисленных героев, в которых я перевоплощался, но никогда я не представлял себя преступником, отбывающего одно наказание  за другим. Из-за этого наказания мне казалось, что Новый год никогда не наступит, время тянулось неимоверно долго. Из меня хотели сделать  что-то  мне  непонятное. Кому-то было очень важно, что бы мы ходили строем на обед, в туалет, в школу, в спальню. Что бы мы по  команде послушно  поднимались, строились и шли туда, куда нам укажет воспитатель.
1947 год -  мы живем в старом мире, но этот мир уже начинает изменяться. Уже произнесена Фултонская речь,  5 марта 1946 года Уинстоном Черчиллем в Вестминстерском колледже в Фултоне в штате Миссури, которая и стала началом холодной войны с СССР.
 С созданием ЦРУ начался закат цивилизации. Больше никогда не будет у человечества мечты, никогда. Все самое прекрасное будет пожирать НКВД, ЦРУ и другие аналогичные  монстры.
Первое, признанное уже каноническим сообщение об НЛО, привлекшее массовое внимание публики к этому феномену, было сделано 24 июня 1947 года. Было ли это началом великой мистификации или реальностью, видимо человечество узнает не скоро. В этот день американский пилот и бизнесмен Кенес Арнольд, пролетая на своем личном самолете, вдруг заметил в небе странные дискообразные предметы. Их было девять штук. По показаниям Арнольда, объекты летели со скоростью 2700 км/час и он назвал их тарелками. Второе, может быть и скорее всего мир пошел бы по другому пути развития если бы не было создано ЦРУ, а НКВД(КГБ) село бы на одну скамью с СС в Нюрнберге. Но этого не случилось, и началась война, третья мировая война, не менее жестокая, но еще более подлая и более коварная.
     Все проходит, прошло и это время, и  наступил  Новый  год. Мне  брат прислал пять  новых рублей,  после денежной реформы. Я смотрел на наряженную елку и обиды проходили, наступал праздник и хорошее  веселое  настроение. После Нового года  время пошло быстрей и как-то незаметно пришла весна сорок восьмого. В классе было жарко от весеннего солнца, через широко раскрытые окна  лилась  разноголосица птиц. Наш четвертый "А" строил планы на лето. Я твердо знал, что пойду в ремесленное училище.
     Ну а  пока в голову ударял дурманящий запах весны. В один из таких вечеров нас построили и повели в туалет.  Я не вошел внутрь,  а  стоял около и нагнулся завязать шнурок. Ко мне подошел один воспитанник, стал рядом и начал на меня писать. Я даже не видел, как  он  подошел  ко  мне близко и не мог понять сразу, что происходит.  Брызги мне попали на лицо, ноги, спину. Я молча выпрямился, утерся и пошел в строй. После туалета
мы мыли ноги. Когда мой враг нагнулся над тазиком, я апперкотом ударил его в лицо. Из носа хлынула кровь, но я продолжал и продолжал его  бить, не сумев остановиться. Меня назвали зверем и оттащили от него, но наказания не было. А я на другой день написал тетке письмо,  если она  меня не заберет отсюда, то я сбегу сам.      Как трудно передать радость, когда я увидел сестру, я прыгнул прямо с порога  ей  на шею. Мы ехали на машине в кузове,  ветер бил в лицо, я простил всем и все, главное - я уезжал из этого детского, серого и казенного дома.
     Меня встретил город  совершенно  другим. Тетка  получила  квартиру ближе к окраине в многонаселенном дворе. За год произошли большие перемены.  В глазах тех,  кому удалось выжить, смотрелась надежда и уверенность. Город похорошел,  исчезла печать голода. Я очень удивился,  когда увидел в буфете,  лежащий на тарелке кусок хлеба. Жизнь приобретала совершенно другой цвет и запах. Во дворе росла груша, и мы  трусили ее и насыпанную в ведра честно делили между  всеми  жильцами. На  центральном проспекте устраивалась краевая колхозная выставка. Вдоль тротуара стояли столы, и колхозники демонстрировали свои достижения. Вся улица была украшена лозунгами: "Слава товарищу Сталину".  Столы были завалены грушами, яблоками, виноградом  и  другими  многочисленными  яствами. Колхозы демонстрировали хороший урожай, достаток и изобилие. Нам  с  братом  удалось стащить несколько яблок и бутылку вина. Вино было красным и сладким. Праздник удался на славу. Товарищ Сталин  проявляет о  нас  постоянную заботу,  любит нас.  А нам нужно только хорошо учиться и работать и жизнь станет прекрасной и всегда будет праздник.



II

Тридцатого августа 1948 года меня тетка привела в ремесленное училище. Оно называлось специальным и носило номер двенадцать. Находилось оно на окраине города в старинном двухэтажном здании, бывшем монастыре, с рядом мелких построек: кухней, столовой, школой, мастерскими. Напротив располагалась краевая психиатрическая больница.
Директор поморщился, сказав, что только избавились от одного хулигана, как привели другого, но документы взял и велел приходить первого сентября.
Нас собралось около четыреста человек, сто были новичками.  Баня, новая с иголочки форма, парадная, повседневная, рабочая, обувь. Все это источает запах новизны, как вкусно пахнут новые хромовые ботинки, им не уступают и рабочие из керзы, все это красиво и хорошо. Спальная на тридцать коек, чистое белье, большие окна, школа с черными партами. Все сделано основательно и на долго, что мелочиться, на тысячелетия. Но если признаться честно, то фундаментально выглядит только спальня, школа и мастерские небольшие одноэтажные помещения. Ученье Ленина вечно, потому что оно верно! Фантазии Гитлера хватило на тысячелетний рейх, Мао замахнулся на десять тысяч лет. Мы же согласились только на вечность.
              Нам первогодкам по двенадцать, в основном мы без родителей. Наверное, кто-то задумал создать поколение, для которого государство и отец, и мать и дом родной. Сколько было по всему Союзу ремесленных, нахимовских, суворовских училищ. "Я маленькая девочка танцую и пою, я Сталина не знаю, но я его люблю". Каждый вечер нас строили на стадионе, и мы пели гимн Советского Союза. "Нас вырастил Сталин на верность народа, на труд и на подвиг он нас вдохновил. "В школе мы изучали подвиг Матросова, Олега Кошевого, Зою Космодемьянскую, Павлика Морозова, героев гражданской войны, Чапаева, Ворошилова, Буденного. Мы о наших героях знали все и хотели быть похожими на них. Но несмотря на искусную пропаганду она не достигала того эффекта, на который рассчитывали учителя, мастера, преподаватели, начальство. Эти образы воспринимались нами как атмосферные явления, как фон нашей жизни, а сама жизнь текла по другому. Мы еще играли в войнушки, бегали по лесу, катались с горок на коньках и ветках. Потом мы стали делать ножи-финки с набором ручек из разноцветного оргстекла, самопалы, драться с местными мальчишками и совершать набеги на яблоневые сады, охраняемые психами из психиатрической больницы.
Нас хорошо одевали; черные шинели с петлицами, на которых мы пришивали серебряные буквы, конечно, они были из белого железа, но все рельефно и красиво выделялось на черном фоне- СпРУ-12. Что означало специальное ремесленное училище номер 12. Выдавали выходную и рабочую форму, обувь, белье и многое другое. Уже много позднее, встав взрослым, я неоднократно задумывался: как же так, страна только три года назад вышла из войны и голода, а жизнь так быстро налаживалась. Отменили карточки, в магазинах появилось много продуктов, провели денежную реформу, и началось снижение цен.
Напротив ремесленного училища раскинулся лес, зимой мы катались на ветках, коньках по просекам. В первый год мы только учились, по программе пятого класса, время свободного было много, и мы проводили его весело. Не было того детдомовского налета, атмосферы сиротства, мы учились профессии. В мастерской стояли загадочные фрезерные и токарные станки, которые нам предстояло подчинить себе.  В двенадцать лет в теле большая подвижность, на перемене мы играем в коридоре школы в ловушки, бегаем стремительно вокруг бюста Сталина, шум, гвалт, веселье нарушается внезапной тишиной, на полу лежит разбитый гипсовый Сталин, а мы мгновенно разбежались.
На другой день дяди в погонах по одному вызывали в отдельную комнату и допрашивали, не было ли злого умысла, кто зачинщик и главное кто столкнул бюст. К счастью допрос закончился благополучно, никто из нас не пострадал, но мы пришли к выводу, что вождей нужно делать железными или чугунными.

Весна 1949 года была теплой и зеленой. Пахло сиренью и просто свежей зеленью. Мы готовились к экзаменам, учили билеты, на душе было празднично и ожидание чего нового, еще неизведанного, но это должно быть обязательно приятным.
Из школьных уроков, мы знали -  какой добрый Сталин и как он заботится о нас, что бы мы были всегда сыты, одеты и хорошо учились. И никому из нас не приходила в голову мысль, почему у нас нет родителей, почему он любит детей и не любит когда они вырастут. Но Сталин был добрый и мудрый, он не спал ночью в Кремле, а все думал о том, что бы мы лучше жили и хорошо учились. У меня была книжка, в которой описывалось, как он ночью звонил на Урал и советовал конструктору как лучше сделать какой то нужный станок, а рабочему как лучше обработать деталь. У него много помощников, самые главные их них храбрые маршалы Буденный и Ворошилов. Я завел альбом и записывал в нем песни про героев гражданской и отечественной войны. Особенно мне нравилось про Колю-тракториста, у которого не хватило керосина и он поехал в город за бензином, а фашисты - гады его убили.
То, что оставалось за кадром нашего бытия.  Война кончилась, страна восстанавливала свое разрушенное хозяйство ударными темпами, о чем писали газеты жирными заголовками. Черчилль уже произнес свою знаменитую речь,  в Фултоне, о начале новой войны против СССР. Он не назвал ее ни холодной, ни третьей мировой. Уже составил Даллес свой план  войны, свои директивы.  В этой войне не будет храбрых львов, которые должны, открыто сражаться, нет! Это будут микробы, жучки которые будут разлагать общество, пожирать его незаметно, каждый день, каждый час и каждую минуту. Это не будет блиц-криг, на эту войну уйдет столько же времени, сколько Моисей водил евреев по пустыне. Уже определен статут ЦРУ своим законом. Для начала десять тысяч  воинов. Они имеют связи со 100 университетами, что бы взять все приемы войны, которые знало человечество за 4 тысячи лет. Основной закон ведения войны – никакой морали, чем грязнее, тем лучше. Уже около 80 лет висела в музее картина Репина «Бурлаки на Волге» и хотя критики утверждают, что картина обличает эксплуатацию народа и вместе с тем утверждает скрытую в нем силу и зреющий протест, но мне кажется, что он написал пророческую картину, весь двадцатый век разутому и раздетому русскому мужику из последних сил тащит на своих плечах громадную империю сытых, лживых инородцев и чиновников готовых предать его в любую минуту.
На переменке, почуяв тепло, вылезли и психи из своих палат. Через неширокую дорогу, нам хорошо было видно и слышно, о чем они говорили. А говорили они складно и красиво - о революции, о Бухарине и Троцком, мы, конечно, ничего не понимали из сказанного, но мы отлично видели, как после проникновенной речи один из ораторов пытался написать нянечке в карман.
После сдачи экзаменов у нас впереди было целое лето. Днем мы ходили купаться на речку, рвать абрикосы в лесополосе, а вечером нас тянуло к цыганам. Они раскидывали свои шатры на окраине города. Мы подходили тихо и садились у костра. Сколько мы услышали интересных историй, рассказов и басен. Один из главных цыган просил нас наворовать ему у психов яблок, а взамен он обещал отковать каждому по финскому ножу. Когда мы пришли вечером за расчетом, то увидели следы цыганской кузни и остатки золы от костра. Цыгане исчезли. И мы повадились ходить к психам в кино. Белое полотнище экрана было натянуто прямо во дворе на веревке, стояли деревянные скамейки, и ритмично стрекотал киноаппарат. Мы смотрели "Мое сокровище" и хохотали, словно мы были не гостями, а пациентами.
Осенью 1949 года нас перевели в шестой класс, и мы начали учиться через день. День школа- день мастерская. Мастер рассказывал об устройстве токарного станка - ДИП- 200, изготовленного на Московском заводе "Красный пролетарий". Станок был новый, красивый и настоящий. Точно такие станки работали на заводах, а ДИП означал - догнать и перегнать Соединенные Штаты Америки. И мы обязательно их перегоним, особенно по чугуну и стали. К зиме мы уже точили детали и сдавали мастеру. В основном это были несложные работы по второму и третьему разряду.
Новый 1950 год я встречал у тетки. Пища постепенно отходила на задний план, уже не гонялись за куском хлеба, а ходили в кино, на танцы, где плясали польку- бабочку, краковяк и вальс. Танцы были везде: в парке, в заводских домах культуры, в школах и институтах. Люди, словно пытались догнать то, что было упущено в долгие годы войны и голода.
Распорядок дня был по - прежнему жестким, подъем в шесть ноль- ноль, туалет, зарядка, умывание. Перед завтраком получасовая политинформация. Почти всегда ее проводил наш воспитатель двенадцатой группы Юшков Павел Терентьевич, бывший военный разведчик. Войну он начал в июне 41, будучи студентом четвертого курса педагогического института, а закончил в середине сорок девятого по случаю контузии и осколочного ранения. Три месяца отлежал в госпитале и прибыл к нам, как он отрапор- товался - для прохождения дальнейшей службы.
На политинформации он рассказывал как страна восстанавливает ДнепроГЭС, заводы, фабрики, больницы и институты, как ударно и упорно трудится народ, что бы залечить военные раны. А вечером вспоминал как он ходил в разведку, много рассказывал про войну и ни словом ни обмолвился, где он был еще четыре года после войны.
Мы взорвали атомную бомбу и теперь не боимся американцев - говорил он нам с гордостью.
-А разве они наши враги ?- спросил как мой сосед по койке - Володя Зубков- они же союзники.
- Они наши союзники, когда мы воевали с Гитлером, с фашизмом, а когда мы строим социализм, то американцы являются капиталистами, эксплуататорами рабочего класса, и тут они наипервейшие наши враги. Да у нас нет фронта, мы не стреляем друг в друга. Но у них есть атомная бомба и у нас есть. И мы сумеем постоять не только за себя, но и за те страны, которые выбрали социалистический путь развития. Американцы создали Центральное разведывательное управление, собрали под одну крышу тысячи  специалистов высочайшего класса: психологов, историков, разведчиков и больше половины из них будут работать против Советского Союза.
Конечно, мы мало понимали в его в этом, что – ни будь, но нас больше интересовали его рассказы храброго разведчика в тылу врага, приключения и необычные истории.
Летом нашу группу повезли в Пятигорск, в лагерь Трудовых резервов на Бештау. В Минводы мы приехали ночью, и я в первый раз увидел горы, невдалеке в темном небе летел красный огонек, это шел на посадку самолет. Мы ждали электричку в огромном стеклянном вокзале. В лагерь добрались почти к обеду. В лагере нас хорошо кормили, не только был обед, но и полдник. Целыми днями мы лазали по горам, бродили по лесу или ездили на экскурсию по Пятигорску. Вечером показывали кино и довольно поздно расходились по палаткам. Это был длинный нескончаемый праздник, который все - таки кончился и мы вернулись в родное ремесло.
До начала учебного года я пожил у тетки, а первого сентября нас собрали в классе. Все мы стали семиклассниками. Теперь мы должны день учиться, день работать на заводе "Красный металлист". Так я оказался впервые на заводе, в цехе, где было много станков, они стояли рядами, разбитые на отдельные участки, пахло нагретым машинным маслом. В обе- денный перерыв, после столовой, мы лежали на свежих  выструганных досках или ящиках с готовой продукцией и говорили о жизни. Дни летели быстро - школа- завод, школа- завод, и в то же время это был океан времени, оно не сжималось, а плескалось подобно волнам, ритмично и казалось бесконечным. Незаметно пришла зима.
В 1950 году 94% жителей США верили в летающие тарелки, мы же верили только в наших вождей, которые обещали нам счастливую жизнь.

Новый 1951 год мы встречали в столовой. Зал был украшен елкой, играл духовой оркестр, было много приглашенных девчонок. Выбрав минуту тишины - начал говорить Юшков: Вам молодым, жить во второй половине двадцатого века, века небывалого технического прогресса, века научной мысли и пусть пока этот прогресс коснулся только оружия, но мы своим трудом повернем его в сторону советского человека, что бы нам было жить легко и интересно. Бедный Юшков, он не догадывался, что господа из ЦРУ, КГБ и Политбюро готовили нам совершенно другую судьбу, суровую и прозаическую, где достойная бедность сменялась просто на бедность и даже за чертой бедности. Но Юшков был немногословен, и танцы продолжались и хлопали хлопушки и кружились разноцветные конфетти, и воздух был напоен молодостью и праздником. Наутро мы взломали двери школьной библиотеки и похитили книги, мне достались две: одна толстая "Поджигатели" Шпанова и небольшая "Оливер Твист" Диккенса. Я читал их на чердаке возле какого-то отопительного оборудования, читал запоем, и в сознании прочно отложилось, что войну начинают грязные и злые люди. А воровать это очень плохо, это низко и некрасиво. И я опять себя видел взрослым в смокинге и цилиндре с тростью, гордого и независимого, идущего по красивым городским улицам.
Весной мы сдавали экзамен за семь классов и, таким образом получив семилетнее образование, считалось, что рабочему человеку это вполне достаточно. На лето меня пригласил погостить мой друг Володя Кривошеев под Нальчик. Мы купались в Подкумке Пятигорска, потом ехали на автобусе в птицесовхоз. Работали на сеноволокуше, ездили в Нальчик к его сестре, где я впервые увидел близко гряды гор, покрытых розовым снегом. Лето было длинным, сытным, мы много купались в холодных, горных речках и жизнь была хорошей и мирной. Война все меньше и меньше напоминала о себе, и я стал забывать, что такое голод.
Первого сентября мы встретили в ремесле. Теперь мы только работали на заводе "Красный металлист", каждый день, ежемесячно получали зарплату по 33 процента от заработанных денег и были в ремесле старшими, готовились к выпуску, и нам завидовала малышня - первогодки.
Летом 1952 года сдавали экзамены по профессии токаря, теорию я сдал на хорошо, за практику получил пять, мне досталось точить планетарку токарного патрона и присвоили пятый разряд. Весь июнь мы ждали распределения. Наконец, пришел долгожданный слух, направляют в два места, военный радиозавод в Таганроге и "Ростсельмаш" в Ростове. Причем в Таганрог на десять дней раньше, что и решило наш выбор. Мы распрощались с нашим разведчиком-воспитателем Юшковым, который не преминул сказать прощальную речь, что бы мы своим трудом крепили оборону страны, а то американские империалисты уже испытали силу нашего оружия в Корее и убедились что оно для них - крепкий орешек.


III


Таганрог встретил нас морем и солнцем. На заводе нам оформили отпуска и выдали отпускные. На первые деньги, полученные в заводской кассе, я купил килограмм подушечек в шоколаде, и мне подумалось, что начинается сладкая жизнь. Меня в гости пригласил Вовка Зубков, и мы поехали к его родным в село Благодарное на Ставрополье. Иногда, кажется, вот наступил праздник жизни, и он никогда не кончится. Мы одеты, у нас много ремесленной одежды, сыты и много свободного времени, все двадцать четыре часа в сутки. Мы гуляем по селу, ходим в кино, знакомимся с девочками. Жизнь прекрасна и бесконечна. Но пришло время и мы снова в поезде. Завод нас встретил огромными цехами, меня определили в первый механический. В цехе пахнет машиным маслом, бакелитовой смолой и еще чем - то приятным. Работали мы недолго, через неделю после отпуска нас повезли на сельские работы в колхоз, в Сальские степи. Заставили скирдовать сено, но из этого ничего не получилось, не было навыка сельской жизни. Тогда мы втроем отправились в правление просить другую работу и по дороге зашли на бахчу. Бригадир расспросил нас - кто мы и откуда и куда идем, пообещал договориться с председателем и оставил нас на ответственной работе, выбирать семечки из арбузов для семенного фонда. Это была самая вкусная работа, какую только я мог себе представить. За длинным деревянным столом  нас набралось человек двенадцать, мы режем и едим громадные сахарные арбузы, аккуратно складываем семечки в большую плоскую банку и ведем разговоры о колдунах, ведьмах, домовых и прочей нечисти, коими богато рядом расположенное село и удивительно темные сальские ночи, когда дорогу можешь найти, только щупая ее руками.
Все проходит, и нас везут в кузове грузовой машины обратно на завод. Удивительно быстро налаживается жизнь, работают магазины, столовые, кафе. После окончания войны прошло семь лет, но кажется талоны, очереди, скудное питание, плохая одежда, все это осталось где – то далеко позади. Начинаются заводские будни. Мне уже исполнилось шестнадцать лет, и я стал квалифицированным рабочим- токарем, имеющим трудовую книжку,  но у меня проблемы, меня по - прежнему зовут "ремесло", и отношение такое же плевое. Всю выгодную работу мастер отдает пожилым работягам,  нас считает пацанами, и как я не стараюсь, я ничего не могу заработать. Сделав три-четыре болта или вала, весь мой организм протестует против монотонной работы, против повторения одинаковых движений, мне кажется это какое-то наказание, я стараюсь увильнуть от этого, бегу поболтать к своим однокашникам, туда-сюда и кончилось рабочее время. Когда приходит время расписываться в ведомости по зарплате, я вижу копейки и меня берет ужас, как хочется есть, а в столовой платить нечем. Опять голод входит в мою жизнь. Я чувствую, что жизнь входит в нормальное русло, но я не могу в нее вписаться и нахожусь на обочине. Не задолго до Новый года мастер дает мне наряд на изготовление большой партии штифтов. Сама работа стоит дорого, но и большая трудоемкость, штифт имеет поверхность четыре треугольника и допуск одна сотка. Ко мне подходит мой друг и говорит: слушай, в каптерке у мастера есть "серебрянка", это такая калиброванная сталь, я залезаю, подаю тебе прутья и мы делим пополам.
Так и сделали, из этой серебрянки я наточил штифтов в один миг и заработал шестьсот рублей, старые работяги получают по 1500 р. Но даже о таких деньгах я и не мечтал, и мы славно встретили Новый год. Вспоминали родное ремесло, нашего воспитателя - разведчика и всю беззаботную жизнь. Зима пятьдесят третьего была холодная, деньги быстро кончились, опять зарплата стала жалкой и тощей. Жизнь ничего не обещала хорошего. Январь и февраль пролетели однообразно и незаметно. Телом овладевало постоянное чувство голода. Наступил март. По радио стали передавать тревожные вести о здоровье Сталина, и вот настал день,  когда мы все вместе собрались в цехе и слушали Левитана. Как же так? Что теперь будет с  нашей страной?  Как мы поняли из  газет, его отравили евреи – врачи. Хотя когда мы ужинали в буфете, старый работяга шепнул мне на ухо – его траванул Берия –и быстро вышел на улицу. Сталину около 74 – х лет, но грузины долгожители, для них это считается немного. Мы искренне были растеряны, а начальник цеха Менякин разгонял нас по станкам и заставлял работать. Почему он не понимал всей трагедии свершившегося, не понимал горя, которое обрушилось на нашу страну? Мы огрызались, но к станкам в этот день никто не подошел. Дня через два мы пошли вербоваться на Камчатку, на рыбопромысел. Конечно, нас не взяли - малы и к тому же обязаны отработать на заводе столько, сколько учились в ремесле. В общежитие я возвращался  на трамвае, было время окончания рабочей смены. Свободных мест не было, и я стоял на задней площадке. Около меня держась за поручень и прислонившись к окну, примостился старый работяга. Его лицо было серым и усталым, в руки въелась металлическая пыль. Его облик, одежда выдавали какую то покорность, обреченность и еще непонятное чувство безысходности. Неужели и я буду таким же через несколько  лет. А я ведь видел себя во фраке, в шляпе, с тростью, богатым, знаменитым и загадочным.  Я не находил выхода и начал прогуливать работу. В середине марта у меня поднялась температура, началась простуда, и я оказался в заводской амбулатории. Врач, осматривая меня, ахнула: - какой же ты худой, я направлю тебя в больницу, там тебя хоть накормят.
Так я оказался на больничной койке, простуда быстро прошла, но меня не выписывали несколько дней, видимо по просьбе заводского врача, я много ел и приходил в себя.
Первого апреля я уже находился в общежитии. Мы слушали радио об очередном ежегодном снижении цен и радовались. Было тепло на улице, весна врывалась в наши души, и требовала совершить какой-то поступок. И мы с другом решили бежать на Кавказ. В середине апреля на станции Марцево мы вскочили в тамбур проходящего поезда Москва-Кисловодск и прячась от проводников и контролеров добрались до Кавказской. Дальше на товарняке было рукой подать до Ставрополя. Город нас встретил теплой весной, свежей зеленью и каким-то теплым уютом. Тетка очень испугалась, назвала меня дезертиром трудового фронта и очень боялась, что по моим следам придет милиция. Я встречался с знакомыми ребятами, было много освободившихся зеков.
-Подох гад усатый, - говорил один из них, малознакомый блатной, - Ворошилов для нас отец родной, он нас освободил. Я сидел с одним политзаключенным – продолжал он картавить – так он говорил, что Сталин сам вырастил чудовище по имени ЧК-НКВД. В пятидесятом году это чудовище вышло из под контроля Сталина и зажило самостоятельно, оно, прежде всего ужалило самого хозяина, начало потихоньку его отравлять и в 53 окончательно отравило. Так я впервые услышал о Сталине, причем это было произнесено не шепотом, а во весь голос. Рядом проходили люди, не прислушиваясь к нашему разговору. Наверно это была уже другая страна или что - то изменилось. "Кончилась эпоха гениев, началась эпоха дураков" - эти слов якобы принадлежат Сталину. Может быть и гениев, но злых. Но, наверное, существует закон, по которому такой прижимистый гений создает кровью и потом неисчислимое богатство, что бы потом его легкомысленные наследники все промотали до нитки, пропили и разворовали.
Через несколько дней я понял, что без документов я не смогу устроиться в городе и уехал на станцию Спицевка. Два часа на товарняке и я был в гостях у отчима, которого я по-прежнему называл дядей Мишей. Еще через три дня я вышел на работу монтажником по строительству элеватора. Мне поручили вязать проволокой арматурную сталь под бетон, но сумел я проработать только до обеда. Не представив никаких документов, начальник кадров заметил, что птицу видно по полету и уволил меня. Еще неделю болтался я без дела, а потом дядя Миша устроил меня в колхоз села Красное, рядом со Спицевкой. Где недалеко мы переживали оккупацию. В колхозе документов не спросили, устроили на квартиру и начали хорошо кормить. Молоко, белый душистый мягкий хлеб, сало и яйца поставили меня быстро на ноги. Я сначала помогал комбайнеру ремонтировать комбайн, потом работал у него штурвальным на уборке хлеба. довольно часто я ночевал один в сеноподборщике. Так незаметно пролетело лето, почему - то названо холодным, хотя  у нас на юге оно было удивительно теплым.
Как-то ко мне приехал дядя Миша и начал говорить, что как жить нельзя, надо учиться, всю жизнь в партизанах не проживешь, пора возвращаться на завод.
Колхоз со мной рассчитался, я получил подводу зерна, продал его, купил себе сапоги, синие брюки, часы "Молния" и билет до Таганрога.
Первого сентября я переступил заводскую проходную. Меня опять приняли в первый цех токарем пятого разряда. Деньги, заработанные в колхозе скоро кончились, с работой ничего не ладилось и зарплата стала условной, копеечной. К ноябрьским праздникам все вернулось на круги своя. Очень хотелось есть, но есть было нечего - такова была формула моей жизни. Я опять начал прогуливать и в конце месяца, нас несколько разгильдяев перевели на завод им. Молотова, который  называли "Красный котельщик". Завод выпускал судовые двигатели и меня определили в первый механический цех токарем пятого разряда. Но работа не заладилась и там. Я так ничего и не мог заработать. Не получалась у меня сдельная работа, как я не старался. Расценки были такие мизерные, что ты хоть головой об стенку бейся, но денег ты не заработаншь. Жил я в общежитии, вставал я рано утром, в пол литровую банку наливал холодной воды, закладывал внутрь три - четыре картошки, соединял два бритвенных лезвия проводом и все это устройство включал в розетку. Через двадцать минут картошка была готова, я ее чистил и ел. Без масла она не лезла в глотку, но я ее с трудом  заталкивал. Не доходя до проходной метров сто меня вырывало, на желудке было легко и я приступал к работе, которую ненавидел и делал все, что бы не работать, слоняться по цеху и валять дурака. Получался заколдованный круг, чем я меньше ел, тем меньше работал, чем меньше работал, тем меньше зарабатывал, чем меньше зарабатывал, тем меньше ел. Вырваться из этого круга я не мог и начал прогуливать.
А в это время!
«В 1953 астрономы обнаружили в космосе большие объекты, которые были приняты за астероиды. Вскоре стало ясно, что странные объекты расположились на очень высокой орбите вокруг экватора Земли. Среди них были огромные объекты, которыми могли быть только космические корабли. Совет Безопасности США принял, согласованное с президентом решение, о закрытии любой информации или перевода ее в категорию дезинформации в случае появления в СМИ каких-либо сведений от источников в США или других странах. Совместная директива АНБ и ЦРУ предписывала развернуть работы по активизации имеющихся технических и аналитических средств в рамках проекта "Платон". Система контроля радиокоммуникаций "Сигма" сумела выявить регулярный информационный обмен между этими кораблями. Специально разработанная программа, основанная на логических комбинациях сигналов в двоичном коде, позволила привлечь внимание пришельцев, а позднее, установить некое подобие информационного обмена между орбитальными кораблями и Центром радиотехнической разведки.»
Через железный занавес информация не проникает. Я встречаю Новый 1954 год голодным и голодным ложусь спать и неизвестно когда я вырвусь из его цепких лап. В магазинах все есть, продуктов много, отличного качества. Средняя зарплата сбалансирована, люди начинают жить, строить планы и я вижу как на улице, в транспорте исчезают хмурые лица, люди начинаю улыбаться. Не везет только мне.

В марте  пришла повестка в суд, явка обязательно или меня приведут с милицией. Я спрятал под плинтусом, под кроватью все свои документы: паспорт, комсомольский и все другие документы, которые я имел, видимо, сработало детское воспоминание, когда я прятал узелок с золотом от немцев, и пошел в суд. В суде меня обвинили в прогуле и приговорили к шести месяцам тюрьмы. Уже чувствовалось небольшое потепление. Наверное, при жизни Сталина мне дали бы больше. Там же я был взят под стражу и меня препроводили в старинную таганрогскую тюрьму, построенной еще в екатерининское время. Я вышел из "черного ворона", руки за спину и меня привели в большую камеру, заставленную пустыми железными двухъярусными кроватями. Видимо после сталинского правления тюрьмы опустели. Утром меня обыскали, из всех ценностей забрали один носовой платок, остригли наголо, сводили в баню, и я оказался в настоящей камере. Это было небольшое помещение с высоким подоконником и подиумом, на котором были постелены матрацы. Я получился пятым, кроме меня такие же три парня и мужик, который, работая шофером в колхозе и, однажды, не справился с рулевым управлением и сбил насмерть колхозную лошадь. Его приговорили к пяти годам заключения. Эта камера называлась карантином и мы должны  находится в ней двенадцать дней. Кормили нас три раза и неплохо, пшенная каша, соленая рыба, которая плавала в воде и чай. Мы лежали на полатях и травили разные небылицы юморного или мистического вида. Мной заинтересовался мужик - шофер, расспросил подробно причины моего появления и сказал, - проси бумагу и ручку, будешь писать кассационную жалобу на пересмотр приговора.
Мне принесли бумагу и он начал диктовать, прохаживаясь по камере. Говорил он складно, как я голодал и вынужден ходить по дворам и пилить дрова, за то, что бы меня покормили. Жалоба получилась такой жалобной, что мне стало даже себя жалко. Я передал написанное и стал ждать пересмотра. Жизнь продолжалась, и мы продолжали травить небылицы, нас кормили три раза в день, водили на прогулку во внутренний дворик, разрешали пользоваться библиотекой, и я не разу не видел, что бы кто-то кого-то избивал, кричал. Была сплошная идиллия, пока не кончился карантин и меня повели в настоящую камеру. Женщина – охранник, звеня ключами, открыла тяжелую железную дверь и показала мне рукой входить, я сделал шаг вперед и увидел ад. Большая камера заставленная железными двухъярусными кроватями, которые были обвешенные кричащими, визжащими и скачущими не то обезьянами, не то пацанами, не то еще какими существами. Мой финт назад не удался, она ловко втолкнула меня вовнутрь и захлопнула за мной дверь. Меня обступили, и первое что сделали, предложили мне поменять мои сапоги, купленные на колхозные деньги, на старые разбитые ботинки, потом с меня сняли приличный пиджак и рубашку, взамен всучив какое-то старье. Так я стал один из них. Здесь уже властвовали настоящие воровские законы, блатной язык и сама преступная атмосфера. Я лежал на кровати и мысленно перечитывал Оливера Твиста. Я был растерян, и мне неприятно была все эта обстановка. Шутки здесь были уже садистские. Между пальцев ног спящего закладывали бумагу и поджигали - это называлось велосипедом, а если  между пальцами рук, то балалайкой. Три дня мне показалось вечностью. Иногда мне казалось, что я здесь и родился и всю жизнь живу в этой камере. На пятнадцатый день моего заключения охранник крикнул в окошко
- Жатон! На выход! – Это меня, мое сердце радостно забилось. Что – то произошло в мире, он не стал таким жестоким, каким был прежде.
 Дело на пересмотр, подписка о невыезде и я ступил за порог неволи. На свободе была пьянящая весна, я пришел в общежитие. Все  - таки достаточно две недели, что бы почувствовать, что такое свобода. Я зажмурился от удовольствия – это сладкое слово свобода.
Вечером передавали постановление партии и правительства "Об освоении целинных и залежных земель", а еще через два дня я был в горкоме комсомола в рядах добровольцев, едущих на целину. Хорошо, что я сумел сохранить все документы и у меня их приняли.
В середине апреля мы поехали в Ростов, получили подъемные по 1500 р.и 18 апреля нас торжественно провожали на целину. Из Ростова уходил целый эшелон, говорили речи секретари обкомов комсомола и партии, играла музыка. На полученные деньги я купил лыжный костюм и бутылку лимонного ликера. Снова я почувствовал себя человеком, одетым, сытым и пьяным. Я впервые ехал так далеко. Мимо проплывала Россия, пересекли Волгу, Сталинград, а дальше пошли необозримые степи. И ехали мы весело и дружно, пока в Карталах в одном из вагонов не начали дергать за стоп кран. Сразу был организован штаб комсомольцев,  в дебоширах усмотрели подрывную деятельность, направленную на срыв постановления партии и правительства. Вагон был взят на абордаж, хулиганов-саботажников скрутили и мы поехали дальше по Кустанайской области. Выгружались мы на станции Баталы. Отъехав несколько километров, в кузове ГАЗ-51 мы оказались в чистой степи, но самое удивительное, что с нами оказались палатки и полевая кухня. Жить было можно. На другой день вышли рабочими на строительство двухэтажных щитовых домов, которые называли финскими. Кроме стройки разгружали вагоны с техникой, строительными материалами. Дома строили для себя, что бы зима не застала в палатке. И она не застала, в августе справили новоселье. Я опять был сыт, одет, погода была теплой и жизнь прекрасной. Теперь я не зарабатывал деньги сдельно от количества выточенных деталей, мне платили повременно, как и всем. Зарплата была в пределах 1500 рублей, то есть столько, сколько зарабатывали на заводе настоящие работяги.
«В ходе информационного обмена сравнительно долго не удавалось получить ответ на главный вопрос: каковы намерения пришельцев? Перелом в тревожной ситуации наступил 20-21 февраля 1954. Ближе к ночи 20 февраля ближний круг администрации президента обнаружил, что Дуайт Эйзенхауэр "исчез" и никто не знает, вопреки правилам, где в данное время находится президент. Ранним утром президент обнаружился в Лос-Анджелесе. Администрация спешно готовит правдоподобную версию ночного путешествия главы государства. Оказывается, у президента накануне вечером разболелся зуб в результате выпавшей пломбы, и он срочно вылетел к знакомому дантисту. Служба безопасности нашла "дантиста", которого можно было предъявить вездесущим репортерам. Тем временем президент с небольшой группой советников приземлился на летном поле Muroc. Позднее, на этом месте была создана крупнейшая база ВВС Edwards. Судя по вполне компетентным источникам, истинной целью посещения этой базы была подготовленная заранее встреча с представителями инопланетной расы.»
Уильям Купер - представитель ЦРУ в Тихоокеанском флоте, имевший доступ к секретным материалам высшего командования штабов армии США уточняет, что вскоре после неудавшихся февральских переговоров были организованы две встречи с другими расами, в том числе с так называемыми "Greys". Эти переговоры проводились в 1954 на базе ВВС Holloman в Нью-Мексико. В этом случае соглашение было достигнуто. "Greys" рассказали историю или удобную легенду о своей расе на одной из планет созвездия Орион. Их раса вымирает из-за изменившихся условий на планете и они вынуждены искать возможности сохранить свою расу. В ходе одной из последующих встреч в 1971 на той же базе Holloman Робертом Эменегжером и Алланом Сандлером был снят по заказу ЦРУ документальный фильм о встрече с инопланетными пришельцами. По информации У.Купера соглашение с "Greys", достигнутое в 1954 содержало следующее: - пришельцы не будут вмешиваться в дела землян; - земляне (правительство США) будут держать в тайне присутствие пришельцев на нашей планете; - пришельцы помогут нам в технологическом развитии; - эта помощь будет касаться только американской нации; - им разрешается похищать некоторое количество людей для проведения своих генетических исследований, якобы с целью контроля развития человеческой расы; - они обязуются возвращать похищенных людей при условии, что эти люди не будут помнить ничего об их похищениях. Фил Шнейдер - горный инженер и геолог, работавший в секретных программах в области строительства подземных баз утверждает: "В 1954 администрация Эйзенхауэра в обход конституции заключила соглашение с пришельцами из космоса обосновавшимися на Земле. В то время это называлось "1954 Greada" соглашением. На основании этой директивы АНБ были разработаны проекты модернизации существующих и создания нескольких новых подземных многоярусных баз для раздельных или совместных работ с инопланетными пришельцами. В большинстве случаев мы имели дело с расой "Greys" или ее разновидностями".
20 декабря 1954 года новый Великий потоп грозил Земле. ДокторЧарльз ЛАУГХЕД, врач из Мичигана, объявил, что получил послание космической цивилизации, что в этот день человечество якобы погибнет от небывалых землетрясений и чудовищных наводнений... Видимо космические цивилизации юмористы, из раздела черный юмор, врунишки и плуты.
Мы жили в другом измерении, чем остальной мир и нас мало интересовали его проблемы, мы поднимали целину, что бы вдоволь наесться хлеба, досыта! 

Осень подкралась незаметно, зарядили дожди, небо стало темным от туч, земля превратилась в грязь, дороги в реки грязи. Работа исчезла сама собой, исчезла и зарплата. Нас, несколько человек, вызвали в отдел кадров совхоза и оформили командировку на завод в поселок Комсомолец.
Поселок находился недалеко от границы с Челябинской областью, во время войны с Украины сюда был эвакуирован завод. Расположился он в степи и сразу начал работать и строиться. Поселились мы в общежитии и все было похоже на таганрогскую жизнь. Но я заметил одну особенность, завод, выброшенный десантом в дикую степь, в тяжелое военное время, начал строить капитальные толстые кирпичные стены в пятиэтажных домах, рассчитанный на суровую местную зиму, с сорокаградусными морозами и обжигающими ветрами. Мы же на целине строили финские карточные домики. Однажды, один бригадир-ударник сдал дом досрочно, на две недели, а на другой день под напором ветра он завалился. Видимо со сменой эпох сменилось и восприятие жизни от тяжелой, капитальной сталинской  к легкой карточной - потемкинской. Вожди оставляют после себя архитектурные стили. Тяжелый, солидный сталинский стиль рассчитан на века. Хрущевские пятиэтажки на 50 лет.

Судьба меня за что-то наказывала и не хотела отпускать от токарного станка. Токарный станок – мое проклятие. Не умею я на нем работать длинную рабочую смену. Опять пошла копеечная зарплата, опять заводская столовка и жизнь вернулась на круги своя. Но осень прошла незаметно, и ударили зимние морозы. В цехе и общежитии было тепло и уютно. Кто-то приехал из совхоза и рассказывал, что там они дают дуба, спят в фанерных домиках в пальто, под тремя одеялами, и в этих домах чуть меньше гуляет ветер, чем в степи.
Новый 1955 год мы встречали весело,  как - то выкручивались, было вино и закуска. В середине января мастер поставил меня на резку стальной восьмимиллиметровой проволоки. Он не должен был этого делать, проволоку нужно было рубить или резать электросваркой. Он нарушил технику безопасности и поставил меня на точило. Я ее на круге надтачивал и ломал. При сгибе пятого или шестого прутка, одним концом меня бьет в левый глаз. Кровь заливает глаз, я ничего не вижу и начинаю плакать, мне чертовски обидно, что я лишился глаза так бездарно и глупо. В Таганроге, в кафе около общежития играл на баяне дядя Петя, у него  левый глаз был закрыт черной повязкой. На газете лежала шляпа, и туда бросали мелочь. На какое то время я увидел себя в этой роли и, хотя я не играл ни на одном музыкальном инструменте, мне стало бесконечно жалко себя. Меня увозят в больницу, промывают глаза, протирают и просят открыть. Я с трудом открываю и вижу над собой красивое молодое лицо казашки-врача: ничего - говорит она ласково, - все в порядке, будешь видеть, и мне накладывают на левый глаз повязку. Через неделю повязку снимают и выписывают из больницы. Я начал видеть, причем в два раза больше чем другие. Я видел, как по дороге идет человек, выше черта и по ней идет еще один, точно такой же. К вечеру все прошло,  зрение восстановилось, но левый стал ниже на одну десятку.
Мастеру я сказал, что не хочу больше здесь работать и возвращаюсь в совхоз. Мне выдали сто пятьдесят рублей в виде компенсации за несчастный случай, и я поехал в совхоз.
Дома, если это можно с натяжкой назвать домом, было морозно и ветрено. Прораб поставил меня делать загородки для телят, их держали в вагончиках, топили буржуйкой, было тепло и морозно. Так я стал плотником. Ночью в наших домах было действительно холодно, мы натягивали на себя, все, что только возможно, пытались топить печку и постоянно боролись с голодом и холодом. В большой комнате нас проживало одиннадцать ребят, мы числились бригадой разнорабочих. Как - то в комнате появились ящики с душистыми яблоками апорт, мы ели яблоки и жизнь казалась сносной. На другой день прошел слух по совхозу, что ограбили продовольственный склад, но взяли немного и все быстро смолкло.
В феврале засвистели, закрутили метели. Как-то ночью я проснулся от движения воздуха, шороха и разговоров шепотом. Надо мной стоял кто-то из ребят и тихо сказал - его будить?
- Не надо, - ответил бригадир - он еще молод. Потом все стихло, все куда-то ушли.
Утром я проснулся от шума и гама. Все были возбуждены. На столе лежали мороженные буханки хлеба и абрикосовое повидло в банках. Мы рубили топором хлеб, ели и радовались жизни. К обеду нагрянула милиция. Ограбили сельсовет, из взломанного сейфа похитили печать и пятьсот рублей наличными. В бригаде было одиннадцать человек, в черный ворон посадили девять. Нас осталось двое, но вскоре к нам подселили пятерых ребят из строительной бригады.
              Как-то в субботу в общежитие зашел Карлович, старый агроном. Мы пили «Пшеничную», налили ему.
             Карлович поднял стопку и изрек:
- Что б  она сдохла!
- Кто? –  испуганно хором спросили мы.
- Неудача! – ответил он, широко улыбаясь.
После третьей  заговорили о политике. Мол, мы перегнали американцев по чугуну и стали. У нас больше пушек и танков.   Вот поднимем целину и перегоним их по хлебу и будем впереди.
- С голой задницей – усмехаясь, добавил Карлович – ее ведь танком не прикроешь, штаны нужны.
- А почему? – спросил я.
- Почему, почему – ворчливо заговорил Карлович, видимо пьянее от выпитого, третья стопка развязала ему язык, но осторожность, опутанная колючей проволокой сталинской эпохи, не позволяла произносить резких слов и он, запинаясь и делая паузы, подыскивал мягкие выражения:
- Через пять – шесть лет сдует всю эту целину к чертовой бабушке. В этих краях прекрасные отгонные пастбища, занимайся животноводством, что и делал человек на протяжении столетий. Но стоит снять дерн, который здесь такой крепкий, то при этих ветрах все  унесет. И результат известный, ни хлеба, ни мяса. Кто - то очень умный разрушает нашу  страну. Они говорят холодная война, а она принесет разрухи больше, чем горячая.
- Дерн действительно крепкий – подумал я, – мы из него коровники строили, расход стройматериалов только на крышу, окна и двери, а помещение получается теплым и сухим.
- А ведь сталинский план преобразования природы – продолжал Карлович – предполагал сначала сажать лесополосы, что бы преградить разгул ветра, поставить ему барьеры, а уж потом пахать и сеять зерновые. Но они отказались от посадки лесополос, отказались от сталинского преображения природы, ведь то был очень хороший план. А, поди грохнули столько средств, сил, техники, что ничего не осталось на области традиционно сельского хозяйства, их держат на голодном пайке, и там загубят и здесь получать шиш с маслом. Кажется, Милюков говорил – это или дурость, или предательство. -  Карлович замолчал и погрузился в собственные мысли
- Как же так – поддержал я Карловича, – все воодушевлены, кричат ура, столько нагнали людей, техники, а с другой стороны палатки, карточные домики, есть в этом что-то показушное, временное. Хрущевская дурость на радость и с подачи ЦРУ. Загубит он сельское хозяйство.
- Карлович вскинул глаза, на минуту задумался и потом добавил – я бы не спешил с выводами. Короля создает свита. Кто – то в его окружении работает на американцев, мы еще не знаем какие сюрпризы преподнесет нам холодная война.
- Но ведь в КГБ есть аналитический отдел, они все знают – сказал я.
- Знают и делают – ответил он и добавил – знают, что делают.
- Дурость или предательство, – потом, уже укладываясь спать, повторил я  про себя.
«К 1955 стало очевидным, что пришельцы обманули Эйзенхауэра и нарушили соглашение. Оказалось, что пришельцы захватывают огромное число людей не только в США. Не известно, сколько людей не возвращается ими. Было установлено, что, по меньшей мере, речь идет о многих сотнях тысяч людей захваченных в Америке, Европе и Азии. Генерал Дуглас Макартур на совещании начальников штабов армии США в 1955 заявил, предусмотрительно не упоминая о каких-либо соглашениях: "Нации мира должны будут объединиться, поскольку следующая война будет межпланетной войной. Нации Земли в недалеком будущем должны создать единый фронт против массированного вторжения агрессивных инопланетных рас".»
Но что интересно отметить, несмотря на все эти измышления, американцы продолжали вкладывать огромные деньги в войну против  СССР. В одном из штатов США  был построен русский городок, с булочными, столовкой, милиционером на перекрестке. Там с детских лет воспитывались будущие агенты влияния, которые, проникнув на важные  государственные посты, будут его разрушать, подобно карнеговским жучкам.


Но как бы долго не лютовала зима, небо все чаще и чаще становилось голубым, и даже пронзительно синим. Однажды, у нас в комнате появился прораб и предложил записаться на лесозаготовки. Я согласился с радостью, мне предстояло выступать на суде свидетелем, но я не хотел давать показания против своих и, уехав в лес, я был недосягаем для вызова в суд. Солнечным мартовским утром, зацепив вагончик за гусеничный трактор, мы (бригада из семи таких же ребят) поехали по степной дороге на север. Кладовка была загружена коробками с макаронами, крупами, солью, спичками и сигаретами. Опять жизнь начала налаживаться. Мы ехали медленно, наслаждались бездельем. Вокруг было снежное безмолвие, нетронутое белое покрывало простиралось до самого горизонта, и оставался только санный след. Потом степь кончилась, появились овраги, речки, озерки, леса, которые стояли круглыми околотками, не соединяясь между собой. В одном из таких остановились и мы. Выбрали повара, здорового упитанного парня. Не мешкая, он приступил к исполнению своих обязанностей. Между деревьев снега уже не была, стояла высокая сухая трава. Повар принялся расчищать место для костра и решил выжечь небольшой круг. Огонь загорелся сразу, трава вспыхнула, словно порох, потрескивая и колышась от пламени. Нам стало весело, и мы начали смеяться. Особенно было смешно, когда выгорел достаточно большой круг и повар принялся тушить, бегая по кругу. Он сбивал пламя в одном месте, но оно перебра- сывалось на другое. Когда начали гореть деревья, испугались и мы, но уже было поздно. Пожар охватил всю делянку. Я впервые видел так близко пожар. Огонь подбирался к березе, стелясь по земле, украдкой будто хищник, но потом бросался к стволу и взлетал языками и искрами до самого верха и уже никакая сила не могла разлучить его со своей жертвой. Откуда-то появились люди на тракторах и сделали по границе участка борозды. Лес сгорел, остались голые и черные стволы деревьев, мы начали их валить и стали похожи на негров. Работали мы хорошо, делянку спилили и сложили на обочине дороги. Четверо уехали, мы остались втроем, сторожить заготовленный лес и вагончик. Однажды ночью пошел сильный снег, и опять стало все вокруг бело. У нас были лыжи, охотничье ружье и каждый день начали ходить на охоту. Жизнь действительно состоит из полос. Становишься на лыжи, ружье за спину и мелькают рядом удивительные просторы; леса, степи, пригорки и свобода, ты ее чувствуешь, пьешь с этим удивительным воздухом.   Удавалось подстрелить только птиц и я украсил стены вагона добытыми крыльями. Жизнь стала интересной и красивой пока я не полез в кладовку и обнаружил, что осталось из всех продуктов полтора килограмма муки. На другой день пришел лесник и сказал, что начался весенний паводок, разлилась река и к нам не могут добраться наши совхозные, чтобы привести продукты и забрать лес. Так оказались мы отрезанные от внешнего мира. Я замесил оладьи и испек, оставив замешанное тесто. На следующий день тесто поднялось, его стало как бы больше. Я испек еще оладьев и опять оставил тесто. От голода кружилась голова, хотелось есть, пытались курить навоз. Так мы продержались несколько дней. По - прежнему ходили на охоту надеясь что-нибудь подстрелить. Однажды нам повезло,  выскочили на косулю. Ружье было у меня, - Стреляй! - что есть силы заорал мой напарник. Я выстрелил. Мы побежали. Косуля лежала на боку и на меня смотрели ее большие и печально - испуганные глаза и говорили- Что же ты сделал? 
Я был подавлен, потом это прошло, очень хотелось есть, мы были чертовски голодны. Ужин был вкусным и состоял из одного мяса, тесто пришлось выкинуть. Потом приходил лесник, мы угощали его мясом, и он нам сказал, что дня через два вода спадет и к нам приедет трактор. Так и случилось, через три дня мы выгружали макароны, консервы, сигареты. Жизнь входила в нормальную колею. Потом мы погрузили заготовленный лес и вернулись вскоре в совхоз.
Весна была уже в разгаре, майские праздники мы встретили, получив зарплату, опять было тепло и сытно. Судьба ставила спектакль, а мы были только ее исполнителями. И следующее действие не заставило себя долго ждать. Меня вызвали в отдел кадров и предложили ехать на настоящие лесозаготовки, на север Свердловской области, в настоящую тайгу.
Жил я по принципу, все свое ношу с собой, сдал коменданту постельное белье, получил подъемные и влился в группу из тридцати человек.
Теперь ехали мы на север мимо Челябинска, Свердловска в небольшой город Карпинск. Поселили нас всех вместе в одноэтажный деревянный дом, собранный из бревен. Дом был недостроенным с одной большой комнатой, в которой установили тридцать железных кроватей. Группа была смешанной из девок и парней, и мы зажили одной дружной семьей. На работу ездили далеко в лес, к вечеру возвращались. Погода стояла жаркая, в лесу были громадные сосны, и воздух напоенный хвоей томил душу. Многие сдвинув кровати переженились, я оставался холостым. Я давно заметил если тепло и не голодно, то время течет быстрей. И оно текло до того времени, пока мы не обнаружили, что кончились макароны. К этому времени созрели ягоды: черника, голубика и еще какие-то красные. Один худой рыжий парень нарвал целое ведро, заварил на костре и нажрался до отвала. Его сильно несло, живот стал большим и круглым, но в больницу его не положили, отходил сам. Теперь мы больше лежали на кроватях, видно было  как по белью и простыням  ползают вши. О нас забыли, не было денег, не было еды и мыла. Иногда мы брали трактор, цепляли громадные лесины и пытались продать и нам давали трешку или десятку. Но я заметил, что в лесу лес очень трудно продать. Мы перестали работать совсем и вели праздно - шатающий принцип жизни. Добывали себе хлеб как могли. В сентябре  не было даже дождей, а сразу запахло ядреным морозом. Опять мне стало грустно, я понимал, когда голод и холод, то это вдвойне хуже для организма, чем что - либо одно, мысли достойные Фафика. Я шатался по городу бесцельно, без копейки денег в кармане и главное без идеи, как организовать себе обед. Неожиданно на пути мне попалось здание украшенное красным кумачом и привлекающее громкой музыкой. Я зашел внутрь, там было тепло. Я сразу узнал, что это военкомат и идет осенний призыв в армию. Я нашел начальника, и сразу высказал ему свою обиду -  почему меня не берут в Советскую Армию. Через пять минут я вращался в каком-то кресле, потом меня щупали, стучали и нашли, что у меня стопроцентное здоровье, и я должен обязательно служить в армии. Мне дали предписание, и я зайцем поехал в совхоз увольняться. Несколько раз меня контролеры пытались ссадить с поезда, но показанная справка о призыве в армию их останавливала.
В начале октября я добрался до совхоза и седьмого числа мне выдали деньги и документы, и я поехал назад в Карпинск, теперь уже с билетом, с деньгами. Я во время прибыл на призывной пункт, я стремился сюда, я хотел, что бы государство опять взяло на себя заботу обо мне, что бы оно меня кормило и одевало как в детдоме и ремесле. У меня не получалась жизнь сама по себе. Я не умел зарабатывать деньги и меня все время преследовал голод и холод, изредка давая мне передышку.
Меня остригли на голо, дали сухой паек и посадили в товарняк, который пошел сначала на юг, потом повернул на запад. Нам было весело и беззаботно, мимо проплывала Россия: Свердловск, Уфа, переправились через Волгу, Брянск, потом пошла Белоруссия, Гомель, затем замелькали украинские хаты. Выгружались мы ночью в Чорткове.


IY

Пророческие слова. Еще когда я ехал в товарняке, на одной белорусской станции у бабки выменял на кулек яблок свои сапоги, но в придачу она дала мне старые ботинки, у которых совершенно отвалилась подошва. Я привязал ее проволокой, и лишний конец нечем было отрезать и он так торчал, что один новобранец не выдержав  сказал мне- будешь радистом, антенна у тебя уже есть.
Мы стоим строем перед молодым лейтенантом, и он в коротком диалоге пытается выявить наш интеллект. Мне кажется, повезло, сбылись пророческие слова, я определен в радиотелеграфисты. У Чехова телеграфисты - интеллигенты, а с приставкой радио - тем более. И, кроме того, я попадаю во взвод управления дивизионом, это, конечно, ниже на одну ступеньку, чем бригады, но жить можно. Ноябрь и почти весь декабрь мы маршируем на плацу. Казарма- плац- вот наш ежедневный маршрут. Налево, направо, строевым шагом, с песней, марш! Теперь в столовую строем, в баню строем, на зарядку бегом. Отношение со всеми солдатами и командирами ровные  спокойные. Политзанятие, свободное время, все расписано по минутам. Физическую нагрузку увеличивают постепенно. Заставляют дежурить по казарме и по столовой. Кормят неплохо, мясо, рыба, каши, овощи, борщи и компоты.
Незадолго до Нового года принимаем присягу и теперь нас посылают нести караульную службу. В основном день занят учебой: устройство радиостанции, основы радио, азбука Морзе. За мной сначала закрепляют РБМ, эта радиостанция, отвоевавшая вторую половину войны, в штате имеет два человека - радист и помощник радиста, ее довольно часто показывали во многих фильмах про войну.
Новый 1956 год я встречал в солдатской столовой, ужин был в восемь часов вечера, играла музыка, к компоту нам дали пирожок, что символизировало праздничный ужин. Те, кто уже служил не первый год, считали, сколько им осталось пирожков до демобилизации. После ужина пошли в кино. Я не думал о том, что меня судьба забросила из дремучего леса, из бесконечной продуваемой холодными ветрами целины на запад страны. Мне просто было интересно изучать радиостанцию, азбуку Морзе, ловить далекие голоса и знать, что в этой железной коробке гудит весь огромный мир.
Весной мне дали новую УКВ радиостанцию Р-108, весом килограмм двадцать. Она удобно располагалась за спиной, была изготовлена в виде ранца и считалась новым вооружением. Начались бесконечные учения, стрельбы, выезды на полигон. Если мы находимся в казарме, то вечером два свободных часа, которые называются личным временем. Кто-то видел в армейской службе романтику, но мне казалось жизнь однообразной и такой рутиной, что хуже и придумать нельзя.
В октябре на политзанятиях капитан Лалетин подробно рассказал, как американские империалисты ведут подрывную деятельность против Советского Союза. Сколько миллионов долларов они вкладывают, что бы разрушить лагерь социализма, который с каждым днем становится все крепче и крепче. Они создают радиостанции, вещание которых направлено на оболванивание советских людей, за границей печатают антисоветские газеты. И вот они решили попробовать крепость нашего социалистического щита в Венгрии.
В Венгрии беспорядки, за ними стоят американские империалистические силы. Но мы не дадим в обиду братскую республику и решили ввести туда войска Варшавского договора. Нам выпала так же честь в подавлении империалистического мятежа, наша бригада должна выступить, как только поступит приказ. Нам выдали сухой паек, оружие и мы сидели на вещмешках, ожидая приказа. Сидели ровно три дня, после чего приказ отменили. Видимо решили, что тяжелую артиллерию туда посылать не стоит, нехорошо разрушать архитектуру Будапешта, если ее не разрушили даже во время Великой отечественной войне. Это взгляд на венгерские события рядового солдата, точно такой же взгляд у миллионов рядовых граждан. Дипломаты, политики знают об этом явлении в сотни раз больше, но меня это не интересует. Мне интересно как воспринимают это явление простые граждане, далекие от политики. В конце ноября наша бригада пополнилась оружием, самоходными установками, взятыми у венгров и личным составом, участвующем в подавлении мятежа.

Мне досталась радиостанция времен партизанских войн, у нее удивительно был чистый хороший прием на средних и коротких волнах, и неплохо работал передатчик.
Самым ярким воспоминанием, прибывших солдат на пополнение в нашу бригаду было то, как они пробивали стволом танка витрину магазина и через дуло спускали внутрь вино и закуску.
Жизнь опять вошла в обыденную колею, прошла зима, весна и лето, которое мы провели в лагерях на полигоне. Жили в палатках, питались на полевой кухне, кино смотрели на экране, натянутым между соснами. Пока мы чистили пушки, осваивали из них стрельбу и участвовали в маневрах с танками и пехотой, наш главный враг, занимался совсем другим делом.




«Между прочим, на симпозиуме 1957 года, который  Билл Купер описывает в своей книге, ничего не говорилось о смещении полюсов. Там обсуждалась иная "величайшая" проблема планеты - перенаселение - и были сделаны выводы о том, что современная цивилизация рухнет, если ничего не будет сделано для снижения темпов прироста населения. Существует лишь два способа снизить прирост населения. Либо уменьшить рождаемость, либо увеличить смертность. Купер говорит о том, что было выработано несколько программ снижения темпов рождаемости, в том числе контроля над рождаемостью с применением таких медицинских процедур, как стерилизация, аборт и гистеректомия. Он также говорил, что, поскольку эти меры оказались неэффективными, "единственной альтернативой для мировой правящей элиты осталось повышение уровня смертности". Купер пишет: Несколько совершенно секретных рекомендаций дал доктор Аурелио Пеккеи из "Римского Клуба". Он говорил о том, чтобы разработать новую болезнь, которая оказала бы тот же эффект, что и знаменитая "Черная смерть" . Его главной рекомендацией было получение микроорганизма, способного поражать иммунную систему, что привело бы к невозможности эффективной вакцинации. Были отданы приказы вывести такой микроорганизм, а также разработать соответствующие меры профилактики и лечения. Микроорганизм должен был использоваться против основного населения и вводиться в организм при профилактической вакцинации. Меры профилактики должны применяться лишь по отношению к правящей элите. Медицинская помощь будет оказана всем уцелевшим, когда будет решено, что достаточное количество людей уже погибло. Лекарственное средство объявят "вновь созданным", хотя оно существовало с самого начала. Этот план является частью плана "Глобал 2000". Далее Купер продолжал, что в качестве основной мишени были выбраны "нежелательные" элементы общества - в первую очередь чернокожие, латиноамериканцы и гомосексуалисты. Он заявил, что чумой  африканский континент был инфицирован в 1977 году при профилактической вакцинации против оспы. Вакцинация проводилась при участии Всемирной Организации Здравоохранения... Население США было инфицировано при вакцинации против гепатита-Б, проводившейся Центрами по контролю над заболеваемостью Нью-Йорка, СанФранциско и четырех других американских городов... Инфицировано было гомосексуально ориентированное население. В объявлениях в первую очередь обращались к гомосексуалистам-мужчинам, ведущим беспорядочную половую жизнь. Агент, вызывающий СПИД, содержался в вакцине". Купер утверждает, что этот приказ был отдан Политическим Комитетом Бильдербергской Группы'. Согласно Куперу, были одобрены и другие меры по снижению численности населения: "Политика депопуляции" (то есть снижения численности населения), разработанная Хейгом и Киссенджером, проводилась Государственным Департаментом США. Эта политика вынуждает страны третьего мира предпринять быстрые и эффективные меры по уменьшению собственного населения и держали его количество под контролем. В противном случае эти страны лишатся помощи со стороны Соединенных Штатов. Если страны третьего мира отказываются, обычно происходит гражданская война и повстанцы оказываются прекрасно обученными, вооруженными и финансируемыми Центральным Разведывательным Управлением. Вот почему среди гражданского населения было больше жертв (гибли преимущественно молодые здоровые женщины), чем среди военных во время переворотов в Сальвадоре, Никарагуа и других странах... "Политика депопуляции"  Хейга-Киссеиджера осуществляется на самом высоком правительственном уровне и по существу определяет внешнюю политику Соединенных Штатов.
Планирующая организация находится за пределами Белого Дома и направляет все свои усилия на снижение численности населения мира на 2 миллиарда посредством войн, голода, болезней и любых иных необходимых мер. Бильдербергская Группа - члены Бильдербергской конференции, проходящей ежегодно в. различных городах мира. В конференциях участвуют лишь самые влиятельные люди Западный Европы и Северной Америки. Название происходит от отеля "Бильдерберг" в Остербике, где конференция впервые проводилась в 1954 году. - Прим. Пер. Боб Фриссел»

После венгерского мятежа в бригаду стала поступать новая техника. В летнем лагере появилась ракета, ее установили недалеко от штаба и нас заставляли стоять часовыми и охранять ее. Ракета была большая, выкрашенная в зеленый цвет, настоящая, только из фанеры. А нас начали называть ракетными войсками. На учениях был произведен атомный взрыв. Мы сидели на возвышенности и ждали. Наконец показался гриб, сначала маленький, потом он рос и рос и достиг громадных размеров и прокатился душераздирающий гул. Пламя было красноватого оттенка, и эта имитация отличала его от настоящего. Но мы сразу пошли в наступление и уже скоро были в центре взрыва. Там валялись искореженные двухсотлитровые бочки, взрывали не то бензин, не то солярку.
К осени мы вернулись в казармы. Опять началась армейская рутина. Заставили нас всех бежать кросс по пересеченной местности, я получил третий разряд. Второй разряд я получил и по скорости передачи азбуки Морзе. В полковой библиотеке взял читать Горбатова и мне так захотелось после армии  уехать работать на крайний север радистом, на Диксон или где-нибудь рядом. Потом я начал читать тонкие детские книжки на  английском: "Братец кролик, его друзья и враги" и многие другие. Так незаметно подошел Новый 1958 год. Я уже был старослужащим и думал о демобилизации. Я переписывался с теткой и братом, но куда ехать еще не решил. Кстати, за три года службы я не видел и не слышал, что бы кто-то кого-то ударил, не видел никогда никакой драки, оскорблений, выпадов, не видел пьяного офицера. Я понимаю, для литературного героя нужны острые коллизии, но их не было. Была скучная однообразная рутина и очень хорошие отношения между солдатами и офицерами.
Зимой по воскресным дням катаюсь на лыжах, ходили в городской клуб на соревнование по боксу, я еще с ремесла имел юношеский разряд. Когда втянулся в армейскую службу, жить стало легко, легко ходить на обед, прыгая через коня, и время бежит быстрей. Прошла весна, и наступило лето. В июле нас перевели в другую часть, ближе к румынской границе в город Хуст. Видимо решили укреплять западные границы. Городок маленький и чистый, сказывается западное влияние. В городе большая гора, под горой армейский склад и мы его охраняем. Теперь я старослужащий и жду демобилизации. Служба спокойная, тихая и легкая. На политинформации капитан Лалетин, говорит, что наша страна достигла небывалых успехов в области промышленности и сельского хозяйства. Ежегодные снижения цен прекратились, но они держаться на достаточно низком уровне. В столовых бесплатный хлеб и на трешку можно хорошо пообедать. Средний заработок рабочих тысячу двести - тысячу пятьсот рублей. В магазинах изобилие продуктов и товаров - стиральных машин, холодильников. Автомашина "Москвич" стоит девять тысяч, если в семье двое работают, то полгода можно прожить на одну зарплату и купить автомобиль.
             А как – то на привале во время учений,  наш капитан Лалетин горько посетовал. События в Венгрии произошли по той причине, что у нас нет настоящей разведки, она смогла бы в корне задушить мятеж. Нужно было в свое время создать советское ЦРУ, с врагом надо воевать тем оружием, которое применяет враг, только тогда можно обеспечить победу. То, что Никита Сергеевич произвел сокращение армии, это хорошо, такая большая армия в мирное время не нужна. Я бы оставил ядерное вооружения сдерживания на всех носителях, разведку – внешнюю и внутреннюю, погранвойска,   разработку и производство нового оружия. Все остальные вопросы обязаны решать дипломаты, им и карты в руки. 
Мы стали ждать приказа министра оборону о демобилизации, который по традиции выходит в сентябре. Прошло почти три года армейской службы, и я решаюсь ехать к брату в город Бор, на другом берегу Волги, где стоит Горький. Я даже где-то читал у классика - "а на левом берегу Волги, раскинулось разбойничье село Бор".
В конце октября нам выдали деньги, на которые я смог купить только один чемодан. Старшина дал новые портянки, что бы не ехать с пустым чемоданом и я сел на воинский эшелон, сформированный из пассажирских вагонов, в сторону Казани. Раздался прощальный гудок, и я поехал в гражданскую жизнь. Так ли там все хорошо, как расписал капитан Лалетин, но другого выхода не было и колеса поезда, набирая обороты, крутились все быстрей и быстрей. В Рузаевке нас троих высадили и дальше мы поехали пассажирским поездом на Горький.
Приехал на Казанский вокзал, вышел и оказался совершенно один, не могу перейти улицу, такое сильное автомобильное движение. В таком большом городе я еще ни разу не был. Добрался до пристани, сел на "финляндчик" и отправился в разбойничье село, которое оказалось небольшим городком на левом берегу Волги,  со своими школами, больницами, заводами и фабриками.   


Y

Жить с братом, снохой и племянником в однокомнатной квартире не сахар, но у меня не было выбора. Что делать и куда идти? Из-за семилетнего образования не видно было никакой перспективы... Решил для начала закончить десятилетку, засел за учебники с четвертого по седьмой класс, через двадцать дней пошел в вечернюю школу. Сказал - заучу, что закончил в Таганроге восемь классов и меня приняли в девятый. Увидел - как здоровый детина мямлил перед школьной доской и решил для себя, что так и я сумею. В конце ноября устроился на работу в артель "Прокатчик" слесарем. Начальник кадров спрашивает - ты же токарь - я ему говорю- какая разница, токарь или слесарь- это одинаково. Видимо бывший военный так и понял меня и принял мой ответ за чистую монету. Так я начал работать и учится.
Артель "Прокатчик это что-то вроде колхоза в сфере металлопроката, выпускает кровельную сталь из металлоотходов и трубы электросварные. В конце года, в последних числах декабря собирается общее собрание, которое подводит итоги работы за год и выбирает председателя и ревизионную комиссию. Если только председатель ворует, тут же на собрании вылезет наружу. Комиссия отчитывается - куда ушли деньги. Производи- тельность высокая, зарплата тоже неплохая, как и говорил капитан Лалетин в пределах полторы тысячи рублей. Кроме этого еще выплачивается приличная сумма по итогам работы, вроде премии. Сама по себе организация производства не плохая, ты можешь высказать свои претензии на собрании, тебя выслушают, поддержат, если ты прав. Все равноправны, если кто из начальства зажрался, то на собрании заклюют. Артель подчиняется областному управлению народных промыслов, но на полном хозрасчете и самоокупаемости. Идеальная модель управления народным предприятием, но только при наличии активного рабочего класса, а он в то время был. Эта экономическая форма присуще именно русскому народу, так как никто другой в мире, не обладает таким духом коллективизма. Артели были и в дореволюционное время среди рыбаков, бурлаков, грузчиков. Если бы не вмешивались райкомы и другие чиновники, если бы не Хрущев со своими дурацкими реформами, мелкой опеки райкомов, которые начали загонять страну в тупик, я повторяю, такая организация  управления идеальная. Отсутствует эксплуатация человека человеком, да работа тяжелая, но ты можешь предлагать ее усовершенствовать, рационализировать труд, тебе всегда пойдут на встречу. Между рабочим и начальством демократические отношения, я бы сказал нормальные здоровые отношения. Нормальное распределение зарплаты, не уровниловка, но и не такая, кто больше хапнет.
Новый 1959 год я встретил в одиночестве, в ресторане. Сам себя поздравил с Новым годом, выпил шампанское и пошел спать домой. Этот год проходил спокойно. То был взлет социализма. Если Хрущев начал проигрывать в сельском хозяйстве, видимо в его окружение проникли люди, которые работали на развал, то в промышленности, создав совнархозы, правда, вначале неудачно, слишком мелкие. Это величайшая глупость, когда руководитель государство учится, проводит эксперименты на стране, вместо того что бы принимать сразу правильные решения. Ленин изучал теорию построения государства, просижывая годы в библиотеках. Сталин уничтожал лучшие умы, но они нарождались все больше и больше. Может он знал какой - то закон. Ученые проводили жестокий эксперимент, они убивали и избивали гиен и те начали приносить приплод вместо трех щенят по пять, шесть.
   Но потом, когда Хрущев  укрупнил Совнархозы, он вышел на самую лучшую в мире организацию экономики. Такого роста экономики в мире никогда не было и не будет. Открывались заводы, фабрики, как грибы росли пятиэтажки, страна превращалась в огромную стройку, магазины были завалены продуктами и товарами по ценам, соответствующим нашим зарплатам. Видимо снизились затраты на военные нужды и стали выпускать больше товаров народного потребления. Можно было купить телевизор, магнитофон, проигрыватель не ущемляя семейный бюджет. Из продуктов покупали колбасу, сыр, черную икру, в столовых был бесплатный хлеб, вернее его включали в стоимость блюд, но ты мог съест больше или меньше за ту же плату. Объявления пестрели словами: требуются техники, инженеры, рабочие… Правда ежегодные снижение цен уже давно прекратились, но эта стабилизация цен радовала народ, и он свободно вздохнул и расправил плечи. Правда были и недовольные и писали в «Комсомолку» - Вы кричите спутник! Спутник! А что дал мне спутник, я как был должен триста рублей, так должен и остался. И целый год стою на очереди устроить своего пацана в детский сад, а подвижки нет. Ему отвечали, что он не сознательный и смотрит на мир обывательски, нужно радоваться нашим космическим достижениям, мы идем семимильными шагами к коммунизму, явно намекая на семилетку, в отличие от сталинских пятилеток. Но, глядя  в каких условия работали прокатчики, с одной стороны адская жара раскаленного железа, с другой  адский холод сквозняков от широко открытых ворот,  при этом им нужно было клещами жонглировать тяжелой сутункой, это такой кусок металла, из которого получают ровный лист кровельного железа, понимаешь как тяжело зарабатываются деньги.
Мы берем аккордный наряд на монтаж заземления и ломами долбим землю. Земли собственно на заводской территории нет, это сплав мусора, железа, ржавчины и камней. Ударяешь острием лома, а эффекта никакого, одни искры летят. Бригадир закрыл в первый месяц по сто двадцать, во второй- сто пятьдесят, на третий осталось по триста, тут и взорвался начальник кадров- К –а-а-а-к? Они заработали по триста рублей, ковыряясь ломиком в земле, я подполковником столько не получал. Так нам деньги и не отдали.
В ноябре меня перевели в электроцех. После армии моя зарплата не зависела от выработки, платили повременно, и она была средней по артели. Перевели сразу электриком четвертого разряда, видимо начальник кадров - подполковник думал, что токарь, слесарь, электрик это одно и тоже, главное разряд.
Новый 1960 год я встречал женатым человеком. На работе попал под сокращение и, хотя числился в электроцехе, меня перевели подсобным рабочим к сварщику.  Варили стойки для винограда, поступил большой заказ из Молдавии. Работа была в три смены.  Я кое-как дотянул до марта и уволился и в этот же день поступил слесарем - электриком в городскую баню и затем меня перевели механиком в другую баню. У меня появилось много времени. Я закончил школу и получил аттестат о среднем образовании.
Попытался поступить в институт, но не набрал проходной бал, если бы я написал заявление не на электроснабжение, а на металлургический факультет, я бы прошел. Жизнь начала меняться незаметно. Звездный миг был слишком коротким. Начали включаться странные механизмы на уничтожение достигнутой гармонии. Видимо, силы противостояния укрепились и перешли в наступления. Деньги, выделенные Конгрессом США, на войну с СССР начали приносить первые дивиденды. Исчез из столовых бесплатный хлеб. Исчезла из продажи черная икра. Ну и что, объяснял положение на одном из заводских собраний инструктор райкома, в одной из европейских стран пятнадцать лет не было урожая на мак, а большинство жителей этого и не заметила. Потом Хрущев выступил на автозаводе в Горьком, и его поддержали заморозить Госзайм на двадцать лет. Говорят вся дорога, по которой ехал Хрущев, была усеяна облигациями. И, наконец, временно подняли цены на колбасу и масло с шестнадцати, восемнадцати до двадцати шести, двадцати девяти рублей за килограмм. Это впервые поднялись цены с послевоенного периода. Идет реформа народного хозяйства. Эпоха Хрущева заполнена полной мешаниной, в котором слой умных решений сменяется на слой дурацких решений. И не всегда разберешься, где безграммотность, а где предательство. Артель "Прокатчик" ликвидируется и переходит в статус завода, ликвидируется управление народным промыслом. Многие колхозы становятся совхозами, артели заводами, фабриками, предприятиями. Удельный вес кооперативной собственности переливается в государственную. Постоянные реформы в сельском хозяйстве, ликвидируются МТС, техника передается в колхозы. Колхозы укрупняются или специализируются и эта круговерть не дает никакого развития, а приводить к развалу всего и вся. Кукуруза упорно стремится на север, подбирается к Ленинграду.
    Производят обмен денег, и цены за счет округления немного подрастают.
Захожу в Райком комсомола по поводу учета, первый секретарь знакомый парень занят важным делом, пишет. Секретарша на телефоне тоже пишет. Она заканчивает, он задает вопрос - сколько?
- Восемьсот - отвечает она.
- Пиши десять тысяч - говорит он профессиональным тоном.
Я стою молча и делаю вид, что не понимаю происходящей сцены. В то время школьные бригады выращивали кроликов, по просьбе партии и комсомола накормить страну крольчатиной. По всей стране развернулось соревнование, кто больше вырастит и сдаст в коопзаготовку. Первый секретарь райкома комсомола разбойничьего села Бор вышел на первое место и через месяц был приглашен в Москву, в ЦК комсомола заведовать отделом контрпропаганды. Отдел стоял на страже идеологической чистоты нашей молодежи. Империалисты давно воевали на этом фронте. Вот как сказал бы воспитатель-разведчик Юшков- мы должны противопоставить узким брюкам- дудочкам широкие штанины из которых Маяковский вынимал серпастый паспорт, а ихнему джазу нашу гармонь. Но Юшкова давно уже нет, где-то затерялся на просторах великой родины. Против джаза были созданы изумительно чистые красивые песни и исполняли их удивительно талантливые люди. Со штанами выходила накладка, мы делали лучшие в мире ракеты, а на штаны не оставалось ни денег, ни времени, все тратилось на вооружение и строительство базы коммунизма, но я понял, что этот секретарь райкома запустит в наш дом чуждую империалистическую идеологию, если она будет выгодна непосредственно ему.
14 июля 1960 года в 13.45 дня ждали конца света итальянский детский врач Элио  БЛАНКО и его 45 сторонников. Они был уверен, что мир погибнет от взрыва секретной американской бомбы, и дабы не разделить горькую участь прочего населения, построили 15-комнатный "ковчег" на высоте более 2 км на горе Монблан... Чудак, мир переживал этот страх в Лос -Аламосской лаборатории около 15 лет назад.


Я не учусь, только работаю в бане, и у меня такое же состояние, как и в Таганроге. Только теперь мне не надо бежать, весной шестьдесят первого я пишу заявление, и уезжаю на Кавказ. В Москве пересадка, иду по Красной площади, вчера здесь встречали Гагарина, площадь усеяна калошами, поломанными зонтами, сумками, бумажками. Я захожу в гости к армейскому другу, говорим от том, о сем и потом уезжаю на Курский вокзал и поезд меня несет на юг.
В Ставрополе весна, такая - же как в детстве, с теплым дождем, зеленая, с одуряющим запахом расцветающей природы. Я брожу по городу, опьяненный свободой, воспоминанием и надеждами, которые быстро улетучиваются вместе с деньгами. На работу я не смог устроится без прописки, без жилья. Тетка недовольная и однажды мне говорит, что ей написала письмо моя жена и рассказала, что я болен, какой-то страшной неизлечимой болезнью и меня разыскивает милиция за какое-то страшное преступление. Погостив месяц с небольшим у тетки, я вернулся в разбойничье село Бор. На вопрос что ты наплела, она ответила - я хотела, что бы ты вернулся. - Ну и шутки у тебя дурацкие - ответил я и ушел из дома.
Я лежу на берегу Волги, широкой и величественной, как пишут классики. Мимо проплывают большие белые пароходы, заполненные до отказа музыкой, красивыми женщинами и смехом, на палубе капитан в белом кителе и в фуражке с кокардой. Я знаю, что мне делать? Я отправляюсь в затон имени «40 лет Октября», что бы занять достойное место радиста на большом белом пароходе. Но, увы, места уже все заняты, лето в разгаре, нужно было чуть раньше находиться в нужном времени. Я, разочарованный, отправляюсь в другой затон имени Карла Маркса, где невзрачные потемневшие толкачи толкают по великой Волге баржи заполненные лесом, контейнерами и просто щебнем, на которых нет красивых женщин, капитанов в белоснежных кителях и не так громко играет музыка.
Меня принимают на пароход имени "Академик Сеченов" рулевым- радистом, я приношу собой пластинку "Дак – дак - черные утки" и начинаю наполнять свой пароходик музыкой. Теперь у меня в жизни узкая каюта с двухъярусной койкой и постоянно работающим судовым двигателем. Мимо проплывают пристани и города, но по ним не побродишь. Пароходик - трудяга, ни на минуту не останавливается, все время чух - чух и вперед, вперед.
Проработал я недолго, сначала ушел в отпуск на сдачу экзаменов в институт, а когда поступил, то уволился совсем. На пароходе учиться было нельзя, каждый вечер я должен садится за парту и потому я нашел с 1 сентября работу в школе с окладом в тридцать рублей, а две ставки было шестьдесят, что совсем хорошо, а еще в Доме пионеров за ведение радио-кружка и вовсе устроился ловко.
              Совнархоз в Горьком напоминает Смольный 17 года. Снуют по кабинетам чиновники, созданы управления по всем отраслям народного хозяйства, идет громадное строительство пятиэтажек, видимо все нам по зубам, кроме лифтов. Идет строительство новых заводов, фабрик, каждый совнархоз хочет быть независимым от материальных поставок другого совнархоза. Центры, в которых прописались укрупненные совнархозы, процветают, Москва тускнеет. Все больше и больше людей из провинции решают свои вопросы на месте и не едут в Москву. Хрущев, отобрав власть у Москвы, передал ее в провинцию.  Провинция процветает, вся страна превращена в громадную стройку.
Те неприятности о которых я писал, исчезновение бесплатного хлеба в столовых, а черной икры с прилавков, небольшое подорожание продуктов и заморозка займов некоем образом не отразилась на воодушевлении народа, бесплатная медицина и широкое применение антибиотиков делало людей уверенных, что им никакие болезни не грозят. Я уже говорил, что это был звездный час социализма. Мы покорили космос и до ближайших звезд подать рукой, мы впереди всей планеты. Социализм построен окончательно и бесповоротно, нам не грозят никакие кризисы, те самые, что постоянно сотрясают устои империализма, отчего тот разрушается. Все народы хотят только жить при социализме и как бы американские империалисты не сопротивлялись, их часы сочтены. А дальше захватывает дух, через двадцать лет мы жить будем при коммунизме. Принята программа, "От каждого по способности, каждому по потребности". Все будет бесплатно, будет изобилие и наступит рай, к которому шли народы семь тысяч лет и только родной коммунистической партии удалось это осуществить. Вот только сейчас нужно перебороть трудности, только сейчас нужно терпеть, не роптать, смириться, то есть безропотно сносить все неурядицы, а через двадцать лет наступит рай.
Мы этому верили искренно, но с большой долей иронии, газеты, радио, телевидение захлебываясь убеждали нас, что мы победили и это изобилие у нас в руках. На прилавках масса продуктов, покупай что хочешь, товары любые, транспорт дешевый, дома растут как грибы и все пятиэтажки. Готовить больше не надо, будет развита сеть столовых, фабрик-кухонь по выпуску полуфабрикатов. Легковая машина не нужна, есть метро, трамвай, троллейбус и автобус.
2 февраля 1962 года между 12.05 и 12.15, согласно расчетам индийских астрологов, парад восьми планет должен был стать началом конца света. Миллионы индийцев вышли в этот день на улицы и истово молились...

Единственное закралось во  мне сомнение, что минимальная зарплата 30 рублей и на эту зарплату можно есть только макароны, но долго ли, пока не свалит диабет. На все остальное денег не хватит. Но в шестидесятые годы началась эпоха романтики, удивительно чистые песни с удивительно чистыми мелодиями, люди едут в тайгу за запахом, за песнями. Из динамика спрашивают- хотят ли русские войны? И тут же твердо отвечают - нет! Все зачитываются журналом "Юность", читают Евтушенко, Рождественского, Вознесенского, Аксенова. Жизнь еще трудна и скупа, но впереди сияющие дали и время работает на нас. Мелкие совнархозы из одной области или края ликвидируются и создаются крупные из трех или пяти. Начав изучать в институте политэкономию, я заметил, что в стране все время безостановочно проводится какая - то титаническая работа. Образуются и ликвидируются министерства, управления, главки, укрупняются или умельчаются производственные объединения, колхозы. От моноотраслевой структуры переходят к многоотраслевой и наоборот. Работа кипит, выступают начальники и рассказывают, как они хорошо перестроили управление производством, потом их снимают и новые рассказывают, как они вернули старое, что бы опять построить новое. Я как-то прочел в одном из журналов, что одна зарубежная фирма существует сто пятьдесят лет, и очень удивился. Она бы у нас была сто пятьдесят раз перекроена, переиначена, перераздолбана.
Весной 1963 года я оказываюсь на должности лаборанта с окладом тридцать рублей, из них я должен уплатить одну четверть или семь пятьдесят алименты и мне остается весьма и весьма маловато. Но я уже почти на третьем курсе института и начале июля перехожу на ремонтно-механический завод - товароведом или попросту снабженцем. Оклад у меня восемьдесят рублей и постоянно командировочные. Передо мной мелькаю города: Казань, Калуга, Рязань, Ярославль. Я бываю на заводах, фабриках, не говоря о многочисленных конторах снабжения. Начинаю вникать в построенную гигантскую систему. Все построено на нарядах. Одни выписывают, другие получают. Я на приеме у одного чиновника, он долго изучает мой список подшипников и с оптимизмом говорит - приходи завтра, все получишь. Прихожу завтра, мне говорят, что он вчера вечером уволился. Все отпускается по нарядам, от канцелярской скрепки до шагающего экскаватора. Чем важнее группа отпускаемых материалов, тем важнее чиновник. На резиновые уплотнители или сальники можно посадить девчонку - вчерашнюю школьницу, авторезину к "Волге" отпускает сам начальник, в кабинете при закрытых дверях. Интересно, какой же садист создавал эту систему, впрочем, согласно закону  Паркинсона кормовое поле создает сама бюрократия вне зависимости от его размеров.
Эйфория скорого построения коммунизма к 1980 году и завоевания ближних звезд понемногу улетучивается. Интересно, это имитация планирование цели или в действительности Хрущев и его правительство хотели построить коммунизм к назначанному сроку. Но ведь коммунизм не строят, его выращивают по мере роста технологии замены ручного труда машинным. Скорее всего это был один из способов отвлечь внимание народа от дел, которые пошли наперекосяк и увлечь их будущим, вот мол тогда и настанет хорошая жизнь, а сейчас надо как то пережить трудные времена. Но если внимательно присмотреться к истории, то они все время были трудными, со дня изгнания Адама и Евы из рая. Прилавки в магазинах опустошаются, выдают талоны на получение хлеба по месту жительства. Хлеб подвозят ближе к жилым домам и объявляют это передовыми методами торговли. Секретарь Рязанского обкома партии стреляется, якобы из-за того, что покупал масло в соседней области и сдавал в счет плана. Все начинают понимать, что ложь возведена в ранг правительственной политики и видимо никогда не сойдет с пьедестала.
Особенно плохо стало в командировках, ничего не купишь, захожу в магазин города Кулебаки у проходной металлургического завода. Магазин длинный, узкий, высокий. Слева от пола до потолка водка, справа консервы килька в томатном соусе. Небольшая очередь, одно и тоже слово - комплект, значит одна бутылка водки и одна банка кильки. Изредка нарушается однообразие - два комплекта, две бутылки водки и две кильки.
Куда все исчезло, так и осталось загадкой, работали заводы, фабрики, выполняли и перевыполняли планы по производству тысяч и тысяч тонн продуктов. Но кто –то же знал об этом, куда исчезают продукты. По крайней мере, должны знать в аналитическом управлении КГБ. Но если они знали и молчали, значит они выполняли роль троянского коня. С одной стороны фонд заработной платы не давал разогнаться, перевыполнить выпуск продукции, но с другой выпущенной хватило бы с лихвой обеспечить все магазины. Все продукты поставлялись по нарядам, отгружались в вагоны и исчезали. Видимо что-то назревало, раз наши вожди опровергнул закон Ломоносова о сохранении веществ.
В Горисполкоме мужик типа деревенской интеллигенции кричал в трубку - мы обеспечиваем детей хлебом по строго научно обоснованным нормам, по сто двадцать граммов на человека.
Я начинаю понимать, что начальство от председателя сельсовета до секретарей ЦК поражено синдромом Швейка, и что Шиллер сказал про них - перед глупостью бессильны даже боги- а, Сталин- "кончилась эпоха гениев и началась эпоха дураков".  Шла война, пусть она называлась холодной, но эта была настоящая война на невидимым фронте, с невидимым врагом. Были победы и поражения, но   впервые СССР начала проигрывать войну, началось отступление по всей линии фронта.
И верно, в октябре сняли Хрущева, и вождем стал Брежнев. Можно сказать родился новый вождь, от совокупления ЦРУ и КГБ. И все началось с начала, разогнали совнархозы, оставили только управление материально- технического снабжения, создали министерства, соединили обкомы, все вернулось на круги своя, но чиновников стало в два раза больше.
Теперь чеховская героиня вновь заламывала руки и шептала: в Москву, только в Москву, из этой ужасной провинции. Кто-то исполнял великую симфонию абсурда, дирижер взмахом палочки создавал и разрушал управления, тресты, объединения, главки, министерства, менялись звания и названия, объединялись и разъединялись, укрупнялись и умельчались и все это было похоже на водоворот огромной реки, которая несла свои воды уже не в коммунизм, а в полную неизвестность. Велась титаническая работа, которую можно назвать бессмысленной или имеющую глубочайший смысл, повторив слова одного из государственный деятелей предреволюционного времени: или это дурость или предательство.
   Закончились две большие эпохи, они были связаны между собой, эпоха Сталина и эпоха Хрущева.
   Сталин построил социализм. Как бы не брызгали слюной ученые от экономики всех мастей, последовательное развитие человечества лежит через пять формаций, и социализм является пятой ступенью развития. Вот предлагают кандидатуру на пост отца нации Иванова ( девичья фамилия Рабинович), ура- кричат СМИ, ура кричит народ, хотя о нем не знает ничего, даже девеьей фамилии, но соглашаются. А, ведь, только Ленин просиживал сотни часов в библиотеках, изучая Маркса, Энгельса и десятки других буржуазных ученых, экономистов и всю науку о строительстве государства, что бы видеть архитектуру этого государства, которое он собирался построить.
   Другое дело способ строительства, кровь, унижение, рабство.  Сталин создал кровожадного монстра: –ЧК – НКВД –МГБ - КГБ. Казалось, эта организация должна играть роль иммунной системы в теле государства. Но она начала пожирать своих сынов и дочерей.
Иммунная система приняла хронический дегенеративный процесс, перерастая  в стадию злокачественного заболевания, аутоагрессию. Первоначальный социализм был скорее похож на рабовладельческий Древний Египет и авральное возведение гигантских пирамид индустрии, но к пятидесятым годам, в этом строе стали проглядываться человеческие черты, сначала робко, но постепенно набирая силу. Новая формация человека не вписывалась в существующую религию. Строитель социализма, будущего всего человечества, активный борец с прошлым, непримиримый к эксплуатации человека человеком, готовый защищать свою родину, он стремится познавать новое. Он  учится, делает открытие и строит новую прекрасную жизнь. Религия предлагала проводить время в молитвах Богу, в смирении, думать о спасении души человеческой и покорно воспринимать происходящие события. Нельзя было допускать конфликт между государством и церковью. Достаточно было отделить церковь от государства, продолжать проводить образование и воспитание в светской манере, а к религии относиться с величайшим уважением, так как любая религия – это культура, которая насчитывает тысячелетия.
   Сталин обесценил жизнь простого человека и в мирное и в военное время. Он параноик, он диктатор – мясник. Он мудрый вождь, отец всех народов, он обладал неимоверной работоспособностью и умел заставить работать других, он создал лучшую в мире организацию производства, организацию здравоохранения, образования, культуры. Эпоха Сталина – эпоха страха, эпоха становления великой империи.
ЗАВЕЩАНИЕ СТАЛИНА
«После моей смерти много мусора нанесут на мою могилу, но придёт время и сметёт его.
Я никогда не был настоящим революционером, вся моя жизнь - непрекращающаяся борьба с сионизмом, цель которого - установление нового мирового порядка при господстве еврейской буржуазии... Чтобы достичь этого, им необходимо развалить СССР, Россию, уничтожить Веру, превратить русский державный народ в безродных космополитов.»
Я пишу о времени, о том времени, которое дала мне судьба.   Эпоха Хрущева привнесла свежий ветер, хрущевская оттепель породила надежду, что восторжествовали человеческие отношения между людьми. Еще очень важное дело сделал Хрущев, что создал укрупненные совнархозы, и Россия, в лице провинций, воспрянула духом, после многовекового засилья Москвы. Чеховская героиня уже не заламывала бы так руки и не рвалась бы так в Москву Хрущев начал строить массовое, доступное жилье в виде пятиэтажок (хрущевок). Но все это было недолго.  Америка не в силах была победить СССР в  войне, но она могла СССР купить, что и сделала. Триллионы долларов пошли на покупку, и это им удалось.
   Хрущев боялся КГБ и сделал все, чтобы его нейтрализовать, и  оставшись не у дел, эта призванная организация играть роль иммунитета государства, оказалась беспомощной в третьей мировой войне стала на сторону врага. Хрущев не почувствовал время, когда на первое место вышла разведка, внедрение агентов влияния и дипломатия, подкуп и шантаж, он продолжал клепать танки, пушки, снаряды, отравляющие вещества, подводные лодки, хотя уже тогда было ясно, что эти деяния несут двойные затраты, на производство и на ликвидацию и не ясно где затраты больше. Но это было чудовище, которое пожирало нервы, силы, время людей. Он не умел блефовать и по настоящему производил все больше и больше оружия вопреки здравому смыслу. 
   Хрущев или вернее его окружение нанесло огромный вред сельскому хозяйству, поднятием целины и сеянием кукурузы. Хрущев ликвидировал последние ростки частной инициативы, народных промыслов, артелей, индивидуальных предпринимателей. Он рассуждал так: советскому человеку автомобиль не нужен, когда есть трамвай, автобус и прочий общественный транспорт. Кухня в доме нужна, только подогреть чай, питание будет в столовых, и советский человек будет пользоваться фабрикой-кухней. При Хрущеве покупали масло в одном районе и продавали в другом, чтобы выполнить план по поставкам.
  Хрущев начал активное строительство коммунизма в джунглях Африки, Азии и Америке. Если все деяния Хрущева бросить на весы, то перетянет все дурное и возвестит о начале долгой, затяжной третьей мировой войны, в которой СССР начала проигрывать все больше и больше. У власти больше не было таких игроков как Сталин. Эпоха Хрущева закончилась дворцовым переворотом в октябре 1964 года. Мировая закулиса ловко забила гол в наши ворота. Я ничего не знаю, может в его мозги проникали слиперы и творили там такой бардак, что весь мир только ахал, а может быть он был недостаточно умен для такого уровня управления государством. Мы никогда об этом не узнаем, пока не научимся читать хроники Акаши. Но только я знаю, что немцы во время войны перешли какую то черту, которую нельзя было переходить на том уровне развития цивилизации на котором мораль и научные разработки  были несовместимы или отставали во времени.
   Я учился на четвертом курсе, жил в небольшом городишке Бор. Работал на небольшом заводе и много ездил по центральной части России. Я присматривался, как живут люди, и передо мной мелькали города: Горький, Москва, Калуга,  Рязань, Ярославль и другие, большие и маленькие. Начиналась новая эпоха Брежнева, что она принесет, что она даст человеку или отберет? На это могло ответить только время.

                Горький, Бор. Октябрь 1964 г.