Сказы деда Савватея. Белун

БЕЛУН

 - Да что я, один рассказчик что ли?- однако, не без чувства приятной горделивости, от такого утверждения, заметил Савватей,- здесь я сказываю вам, что сам слышал, точнее пересказываю. Мне интересно, думаю, и вам будет тоже. Эту историю, необычную, захватывающую внимание слушателей, рассказал мне, как уж смог, один старик, а я донёс до вас. Наслаждайтесь!

   Маленький рыжий автобус изрыгнув, плюнул клубочками едких выхлопов, при этом провизжал-проскрипел по-взрослому тормозами. Лихо произведя вираж он остановился как вкопанный, перед входом в сельмаг. Гулко хлопнув, растворились половинки дверей его и пассажиры, утомлённые дорогой, не спеша и неуклюже стали спускаться-сползать вниз с высоких порожков, вытаскивая за собою ручную кладь.
   Приехавших было немного. Две старушки возвратились из храма, со службы, своей-то церкви в селе не было. Молоденькая будущая мама от врача, с консультации. Две шумоватые, громкоголосые сельские торговки с районного рынка, тянули за собою к выходу пустые кошёлки и корзины. В узких дверях автобуса случился затор. Женщины громко, но беззлобно сопели, пыхтели вытягивая своё добро, но не раздражались. Видимо торговля прошла удачно, что сказалось на их настроении. Вырученные от продажи огородины, любовно завёрнутые в носовой платочек деньги, лёжа за пазухой, грели душу и ничто не могло испортить благостного расположения духа.
   Последние пассажиры: мальчик лет десяти, лихо спрыгнувший на землю, а следом за ним, степенно вышли, с улыбкой озираясь по сторонам, три девушки, по виду - явно не местные. Одна лет семнадцати, видимо за старшую. Именно с нею, наверное, и отпустили в дорогу мальчика и двух сестрёнок близняшек, лет по четырнадцать. В нерешительности потоптавшись возле автобуса и переговорив о чём-то, дружно двинулись вдоль по улице.
   Неспешно бредя и оглядываясь по сторонам, приезжие наслаждались тишиной сельского бытования. Вдыхали запах цветов, растущих в палисадниках при домах, примешивался и дух скотных дворов обязательный, даже ожидаемый здесь, наполнял предвкушениями свежий, прохладный речной ветерок доносимый волнами воздуха, вырывающимися из-за высоких вётл, обволакивал терпкий букет ароматов свежескошенного сена.
   Ох! Как же приятно раствориться в этих запахах, да и звуках деревенских! Квохтании кур, готовых вот-вот снести яйцо, блеянии коз, топочащих в ожидании кормёжки, протяжном мычании-перекличке коров с лужка - время обеда, время дойки!

Две местные жительницы с полными сумками вышли из магазина, остановившись на ступенях, с любопытством откровенно глядели вслед прибывшим:
 - Эта чии жа таке будуть-та?- приложив ладонь козырьком к глазам, спросила одна.
 - Ня знаю,- пожала плечами другая, но поглядев с прищуром, будто враз поняла кто это,- никак к Волдырёвой Муське гости прикатили, племенники! Она сказывала давеча, мол в этим годе, летам, грозились навестить. Поди оне, да точно, точно оне!
   Муся Волдырёва, подновляла балясины крыльца голубой весёленькой краской, когда почувствовала, спиною, чьё-то постороннее присутствие. Медленно обернувшись всплеснула руками и раскрыв их для объятий, восторженно похохатывая, быстро засеменила к калитке палисадника:
 - Ой! Родныя мое! Никак дождалася! Радость, радость у мене какая!
   Были долгие целования-обнимания, а потом Муся повела гостей в дом и принялась потчевать.
   Навалила полную плошку белого, «грудастого» творогу, сдобрила густою домашней сметаною, поверх этой горки витиевато нарисовала, украсив узкими ленточками золотистого мёда. Налила по полной кружке молока, да ситного большими пружинистыми ломтями нарезала.
 - Ишьтя на здоровьичко робяты! Хлеб-та свойскай, дышить, вчерась в ночь пякла. Аржаной-та лянюся, всё больше в сельмаге бяру, а уж ситным сабе балую. Свой-та хлебец завсегда скуснее будить, верна ведь?
   Гости согласно закивали головами, не в силах оторваться от еды.
   Муся, присев с краешку у стола, подпёрла голову кулачком в засохших капельках голубой краски и с умильной улыбкой глядела-наслаждалась как с аппетитом кушают племянники.
   Две сестры её, младшие, которых она и вынянчила, в детстве называли её не иначе как - няня. Теперь они проживали в областном центре. Наведывались в деревню редко, считая себя городскими жителями. Им претил быт и жизненный ритм деревни, а запах скотного двора - просто фу! Однако, это не мешало с удовольствием получать передачки - гостинцы от старшей сестры. Тушки кур и гусей с потрошками, свининку, маслице и сметану, медок, овощи и фрукты, да и ягоду - принимали с благодарностью. А вот уж навестить, помочь в нелёгком крестьянском труде было как-то недосуг. Да и потом, в отпуск приятней к морю! До деревни ли?
 - Да Бог с ними, живы-здоровы, и ладно,- отмахивалась от копившихся и наседавших обид Муся,- в городе жить-та тяжело, не то, что у нас. Здеся просторна и слободна, гуляй сколь хошь!
   А вот гулять-то было ей некогда.
   Муж, как хозяин никудышный и запойный к тому ж.
 - Я, как ломовая лошадь,- говорила о себе Муся,- впрягуся и поволокла,-  с этим вряд ли поспоришь.
   Теперь, радуя душу, за столом уплетали завтрак любимые племянники. Старшая - Варя с братишкой Колюнькой, это от средней сестры, а близнята Марина и Аня - младшей.
 - Надолго ли к мене, помощнички? - с надеждой в голосе спросила Муся. Был сезон сбора ягод. Они, как всегда поспевали дружно, только успевай шуршать - лазать в кустах с ведром, а вот она терпеть не могла эту нудную работу.
 - На недельку,- за всех ответила Варя.
 - О! Так мы тут вареньев-та наварим, с собой возьмётя,- обрадовалась Муся и спросила,- ну чаво, на речку пойдётя таперя, аль спать с дороги полягитя?
 - Мы что, спать, что ли приехали? Конечно, купаться! А дядя Паша-то где?- вдруг спросила Аня.
   Тётка поскучнела-помрачнела лицом:
 - А бес яво ведаить! Третьего дня поехал с дружками рыбалить. До сёй поры нету, пьеть таперя идей-та, гадина! Али сом ужо затащил под корягу к сабе, поди знай! - горько вздохнув пошутила Муся, и добавила,- пойду домажу крыльцо, вы уж тама осторожно, не вываракайтеся!

   Павел Волдырёв мужик лет под пятьдесят, опустившийся и неопрятный, с кудлатой, нечёсаной головою, взъерошенной бородой и обломанными чёрными ногтями на скрюченных пальцах рук, постепенно спивался, терял человеческий облик. На работу ходил редко, перебиваясь случайными заработками. В общем, горе, да и только! Чтобы жена не зудела и не пилила, отправился с дружками на рыбалку, с глаз долой, приняв, конечно, прежде горячительного. Выплыли они, втроём на середину реки, однако буйный норов одного из них раскачал лодку, и она перевернулась. Обезумев от страха барахтались, гребли к берегу, сопротивляясь течению. С грехом пополам, наконец-то выбрались, продираясь сквозь камыши, на песок. Испуганные и уставшие, распластавшись полежали молча, медленно соображая затуманенными мозгами. Очухавшись, единодушно решили, что надо отметить это чудесное спасение из вод! А как жа! Пошуровав в карманах, наскребли на банку самогона, буханку хлеба и отправили гонца к знакомой бабке на другой конец села. Опустошив принесённое - повалились тут же, на песке, спать. Так прошёл первый день. Следующий особо не отличался. Правда выпивку, сивуху, выклянчили уже в долг. Посыльный принёс коробок спичек и в обрывке газеты - соль. На огороде, неподалёку, подрыли-подкопали, прямо руками, картошку-скороспелку и принялись опять гулять. Спать попадали в клубах дыма и копоти возле догорающего костра. Следующий день отсыпались. К ночи третьего дня, опухшие, голодные, трясущиеся и закопчённые, как черти из пекла, расползлись по домам. Только не Павел! Он долго сидел на краю кукурузного поля, которое начиналось сразу за его домом, всё не решался предстать перед женой:
 - Отходить ещё, чаво ёй под руку попадёть, дажа не сумлеваюсь,- с тоской думал он. Однако голод, как говориться, не тётка и не отважившись показаться на глаза жене, забился Павел глубже в кукурузу, в надежде попытаться заменить голод сном.

   Ближе к вечеру, накупавшиеся до икоты гости прибрели домой, и расчесав-раскинув для просушки по плечам длинные волосы поужинали жареной молодой картошечкой с помидорами и малосольными огурчиками. Завершив трапезу сладким чаем и пышками-преснушками, лениво согласились потрудиться, а именно - пособирать малину. Там, на задах скотного сарая, на плодородных унавоженных почвах, разрослась, жируя, могучая высокорослая малина. Вот в дебри её и влезли с лукошками Аня и Маринка, а Варя с братишкой взялись таскать воду из холодного родничка в бочку, для полива огорода. Отстоявшись, становилась вода тёплой, как парное молоко, приятной. Девчонки шушукаясь и над чем-то фыркая со смехом, шуровали в малине, когда услышали, буквально рядом грозный старческий голос - окрик:
 - Эта хтой-та тута шабуршить, в чужой малине, нешта воры? Иде моя крапива, стягать буду! Хтой-та поимел праву здеся лазить, а?
 - Мы не воры! Мы - племянники!- дрогнувшими голосами еле смогли вымолвить гости.
 - А-а-а! Ну тады другой коленкор! Гости - эта хорошо!- благодушно отозвались из-за малины,- давайтя,  вылязайтя сюды, знакомится будем!- перед испуганными девочками предстал сгорбленный улыбающийся и миролюбиво настроенный старичок в старой рваной кепке,- мене завуть Егор Митрич.
   Девочки представились старику, ещё не придя в себя, млея от страха.
 - Как стямнеить приходитя за мой двор, посидим, покалякаем, скушно у нас здеся,- признался дедок,- дюжа полюбляю я с молодью калякать. Ну идитя таперя, подмогнитя тётке-та,- вздохнул Егор Митрич и похромал к своему дому.

   Вечерком вся компания нерешительно завернув за угол соседнего сарая, оказалась перед небольшим костерком, ярко горящим, потрескивающим и выбрасывающим столбики искр.
   Там, на перевёрнутом ведре, сидел их знакомый, Егор Митрич и подбрасывал в огонь из большой двуручной корзины деревянные обрезки и завитки кучерявой стружки.
 - Пришли? Молодцы! А я вота жгу мусор, мастерил ноне катух для скотины, давно бабке своёй обещалси, ну выполнил, отделалси наконец-та. Таперя золу выжигаю. Тлю изничтожать буду. Одолела, спасу нету. Жрёть капусту, репу, редьку,- и выругался, смачно сплюнув, - ядрёна копоть! Тудыть яё растудыть!
   Ребята прикатили из-под сарая распиленные берёзовые чурбачки, и положив их на бок, уселись рядком. Разговор сначала не ладился, перепрыгивал с темы на тему, пока Егор Митрич не спросил:
 - Как вам дяревня, ндравиться нет ли?
 - Красиво тут,- ответила за всех Варя,- всё зелено, река шустрая, бугры в орешниках, цветы луговые, очень красиво. Жаль только, церквушки нет! С нею бы ещё краше было!
   Митрич встрепенулся. Кажется задела Варя какие-то струны его души, любимую тему ковырнула:
 - Да-а-а! Церкву надоть ба! Какая село без церквы-та, надоть!- поворошив угольки в костерке, грустно согласился дед,- раньше она здеся была, ещё с восемнадцатого веку, деревянная, с одной маковкой. В двадцатыя года батюшку куды-та увязли и с концами, а в церкви стали посля, как колхозы появилися, хранить удобрению, она и разъела, сожрала церкву-та окончательна! И вота жа интереснай факт! Месту, иде храм стоял мало хто помнить, но лягко можна найти по воронам. Да! Оне и таперя кружать всё, каркають. Там виш ли кладбища было, при храме-та. Известно - иде кладбища, там и вороны. И как оне помнять? Видать предки им накаркали,- помолчал,- а народ таперя принялся верить в нечисть всякую, в дребедеть, вота чаво! - сплюнул Егор Митрич.
 - Что за нечисть?- живо поинтересовалась молодёжь, аж глаза заблестели, или это просто отблески от костерка? Непонятно!
 - А-то вы не слыхал, што ля?- шмыгнул носом дед,- известна вить, в деревне, да и вообче в округе, водится незнамо чаво! Жути тута мерзкопакасныя хороводять, однем-та словом! Народ пугають, бываить прям до смертоубивствов доводють.
 - Ой! Егор Митрич, расскажите, пожалуйста, нам!- наперебой стали просить старика,- ну расскажите!
 - Хм! - хмыкнул он,- рассказать-та можна, что ж, а как забаитися? Чаво тады делать будим? Страх - он вить липкай. Да и с этим делам не шуткують, от греха подальше. Как говорять: не буди лиха, пока тиха! Вота как!
 - А может, дедусь, вы сами боитесь?- криво усмехнувшись, откровенно спросил Колюнька.
 - Я-та, деточка, своё отбоялси, а вы вота держитеся таперя, портки проверяйтя чаще, не мокрыя ли! А то-ить бываить подпускають с перяпугу-та. Во как!
 - Мы не такие, не боязливые,- весело заверил Колюнька.
 - Ну-ну, глядитя тады и слухайтя!- хитро прищурился Егор Митрич

   Выдержав театрально некоторую паузу, дед заговорил:
 - Нечесть здеся давненько поживёхиваить, када ещё и церква была. Но тада она не высовывалась так, опасалась, креста боялася, поди. А чичас её разобрало, раздолье! Лешаки, кикиморы всяческия, домовыя, луговыя, амбарныя, да чаво тама, ещё дворовыя, банныя, овинныя, тьма их! А в лесе, а на реке? Водяныя тама! Я-та, сам, в это не верю, чхать хотел, а другия вота...,- он покачал осуждающи головою,- народ наш пужливай стал, прям бяда!
 - Вот прихожу надысь к Фёкле, древней бабке, гляжу тянить за печь блюдце, а в ём кашка. Спрашиваю:
 - Котяты у табе штоля тама?
 - Нет,- говорить,- кикимора-суседка завелася! Веретяно куды-та забельшила, пряжу попутала. Вота таперя задабриваю.
 - А сама уж ничаго пошти шта не видить, руки трясутся, засунула, видать и не помнить. Вообче-та Кикимора ужасть какая зловредная! За печью проживаить. Головка у ей с напёрстак, тельце - соломинка, но гадить людям, не передать  как. Вота, глядите,- указал рукою,- скворечник торчить, видитя? Эта и есть изба бабы Фёклы.
   Варя поёжилась, прикрыла, враз зазябшие плечи платком.Ещё вить один жилец в избе имеется, за печкай,знаитя?Жировик-слизень яво именують. Этат оладьи да и блины с пылу-жару лизать любить, вота чаво!Приспособилси, змеёныш! А Егор Митрич, помолчав и подкинув в костёр дровишек, продолжил:
 - А вона, чрез два дома, там за берёзкой банька стоить, видитя поди, в-о-о-на! В ёй,  повадилася вредничать нечисть, под полком живёть. Давеча сказывали, как два мужука, в баню пошли, да пообварилися все. Главно дело идуть, а им бабы кричать вдогонку:
 - Глядитя тама, как ба вам Шишига, жёнка Банника, пипирки-та не пооткручивала!
   При этих словах, девочки конфузливо зарделись, а Егор Митрич продолжал:
 - Мылу ей оставьтя в подарок аль мочалу, она эта любить!
   А один из мужуков кукиш показал:
 - Вота ёй чаво, а не мочалу!
   И пожалуйста вам, тут жа, мстя от Шишиги, напроказила! Один спину прижёг об куб-та, да камни начали лопаться, вылятать кусками. Жуть! Обстрел прям! А другой-та вроде и развёл воду, да кипятком всё жа ошпарилси. А то што мыться пьяными пошли, об этам все забыли. Пьяному-та море по колено, вот и начудачили тама. А вообче-та странновата всё жа, странновата эта,- закончил в задумчивости дед, чем привёл слушателей в ужас.
   Аннушка и Марина, прижавшись друг к другу, с испугом смотрели то на рассказчика, то на баньку.
 - Тама, видитя, за теми вётлами, омут на реке, местным-та известнай.
   Все, резко повернувшись, пригляделись. Над рекою, белыми, бесплотными фигурами поднимался туман. Причудливые полупрозрачные, они появлялись, изгибались и таяли бесследно. Вода иногда волновалась, всплёскивая, разбегаясь кругами, докатывалась до берегов.
 - Летась утопла девка приезжая,- вновь заговорил Егор Митрич,- так сказывають Водяной утащил, баба яво, Водяниха, поди защекотала до смерти, беднаю. Нашли девку, уж осклизлаю, пухлаю, зелёнаю в-о-н-а тама, под вётлами прибило. Страху-та было!
   Каждый из слушающих с тревогой переваривал в голове услышанное. Вспоминали, что совсем недавно, ещё днём, плескались там, ныряли и глотали, что уж греха таить, эту воду. Сёстры даже не заметили, что Колюнька трясётся, пряча руки в рукавах свитера. Парнишка явно струхнул!
   Ночь натянула, раскинула над селом свою чёрную вуаль. Огонь костра плясал отблесками, освещая разгорячённые услышанным лица. Звенящая тишина прилегла за околицей. Сверчок нет-нет, да потревожит, назойливо застрекотав лапками. Вдруг в курятнике, за стеной которого, у костра сидела компания, загомонили куры, захлопали крыльями, закудахтали, недовольно вскрикнул петух, но быстро все угомонились, стихло.
 - Во,- встрепенулся дед,- это таперя Овинник - курощуп яйца ищить, не иначе. Он жа хозяин двора, дворовой, хорошо ежели с бесом не спутается, а то дяржися! Ноги-та у няво козлиныя, усы- кошачии, глаза по кулаку - горять. Частенько над скотом измывается, мярзавец. А бываить и покормить. Эта уж как яму взгруснётся. Может и сеновал спалить, в обиде ежели, али не потрафили в чём. Молочка яму ставять, хлебца припасають. А када расхорохориться, то хозяйку по голове погладить могёть, али ниже спины похлопаить. Муськин-та, тёткин дворовой не забижает вас, а?- глаза Егора Митрича лукаво посмеивались, но слушавшие видать этого не заметили.
   Девчонки, сидя с округлившимися глазами, не найдя в себе сил ответить, только отрицательно затрясли головами, громко судорожно вздохнув. Посидели молча, под треск ярко прогорающих стружек. Щёки у девчонок пылали, глаза поблёскивали яркими огоньками. Неожиданно низко над головой пролетела-пропищала летучая мышь. Все чуть ничком не рухнули на землю, взвизгнув.
 - Вы в лес-та ходили али пойдётя, за земляникай-черникай, а?- спросил как ни в чём не бывало рассказчик. Бабы намедни наши заплутали в лесе. Сказывали будта Леший водить - хороводить. Осенью, прошлай, в чаще вроде скелетик нашли, закружил каво-та таперя до смерти. Вы в глыбь-та не ходитя, поди.
 - Да мы и вообще не пойдём, не собирались даже!- резко ответила Варя, сама удивившись своему голосу, каркающему, надтреснутому. А в горле, почему-то пересохло.
 - Ну-ну, ну- ну,- с пониманием, пристально поглядев на неё, ответил Егор Митрич и продолжил:
 - На болотах Кикимора болотная живёть. Детей воруить и заместо дитя полешку кладёть. Ужасть! Утопленников, мертвяков стали боятся. Сказывають, ходять ночью за околицей, ловят путникав.
   Городские гости, съёжившись, будто зябко им, придвинулись ближе друг к другу. Однако встать и уйти не могли, будто присохни к месту! А глаза, всё шире, в них испуг! Дыхание прерывистее, кровь стучит в висках!
 - Как стямнеить, на улице ни-ко-го,- не унимается Егор Митрич,- боязно! Авы не спужались часом, чаво-та нервныя каке-та стали?- лукаво спросил, улыбнувшись.
 - Нет! Нет! И совсем не страшно! - выкрикнул Колюнька, а сёстры, которые в один голос уже хотели прокричать-признаться, что да мол, страшно, жутко, глядя на геройство брата промолчали.
 - На кладбище, сказывають, огоньки на могилках появляются,- зевнув продолжил дед, уже без видимого интереса, но довольный, что напустил страху, всполошил молодёжь,- в белых саванах бродють тени разныя. Кладбище у нас старое, многия могилки провалилися, осыпалися. Кресты кривыя, надгробья поломатыя. Вот души и бродють. Ну уж в это я поверю, в души стало быть. А вот другоя всё, верно брехня. Вы-та, сами, на кладбищу ещё не ходили? Сходитя, попроведуйтя покойных-та,- не унимался Егор Митрич.
   Кто-то из слушателей тяжело вздохнул со всхлипом.
 - У-гу, у-гу,- раздалось где-то сбоку.
 - О! Слыхали? Сова мышкуить. Давеча пронеслася возля уха пряма, а в клюве-та мыша висить, хвостом тялёпаить, вот вить, гадость така-та!
   Аннушка передёрнула плечами, с жалостью посмотрела на сестёр. Такое ощущение, будто спина заледенела, а лоб враз покрылся испариной.
 - А ещё, сказывають, есть Белун, жупел такой, нечисть,- будто не замечая страхов молодёжи, продолжил Егор Митрич,- ходить по полю, во дворы заходить, шуруить тама. Сам невысокай, лохматай, бородатай, белёсай, а обличьем тёмен, грязен и две длинныя сопли свисають, через губу по бороде, до рубахи. Встретить кого, тот Белун, и пристаёть сразу, голосом, как из погреба скрежещить:
 - Вытери мене со-о-опли, вытери мене с-о-о-пли!
 -Ежели хто откажить - тому бяда! Плохо будить. А уж хто ряшиться и вытерить, потом вместо соплей в руке, полнай кулак серебряных монет обнаружить. Вота как!
 - Тьфу! И денег его не надо! Гадость какая, мерзость!- не выдержала Варя,- всё, хватит,- оборвала враз,- пошли домой! Спасибо Егор Митрич! Спокойной ночи!
   Костерок прогорел, и, закрыв его железным кружком, от греха, Митрич, удовлетворённый беседой, тяжело поднявшись и распрощавшись с молодёжью, пошмыгал в свой двор.
   Подойдя к калитке, прежде чем войти, городские гости остановились в нерешительности.

   Перемыв посуду после ужина, Муся взялась стелить засветло постели. Племянники попросили разрешить поспать на погребице. Напоминала погребица землянку. Бревенчатая, снаружи обмазана глиной, засыпана землёю, обложена дёрном и с годами совсем обросла травою, как бугорок глянется. Внутри, по центру - погреб с творилом. Вниз - пологая лестница. Там соления, варенье, свежие овощи на зиму, сало солёное и молочное - молоко, масло, творог, сметана. Сверху, на погребице, с двух сторон от лаза в погреб - топчаны, а в дальнем углу, хозяйственная утварь и пустые банки. Но не смотря на этот хлам по углам, иной раз так приятно, при открытой двери, свежем воздухе, полежать и отдохнуть в знойный полдень, или после дойки и работе в огороде, а то и  заночевать на погребице! А чего? Романтика!
   Молодою Муся часто ночевала здесь с сёстрами, чтобы не нарваться на грозный окрик отца. Он не поощрял долгие гуляния и посиделки дочерей. А тут, придя часа в два ночи, тихо юркнешь, никто и не видал!
   Да, Муся понимала молодёжь! Входила в положение!
    На одной постели лягут две сестры, а уж Варя поспит с Колюнькой. И ещё было одно преимущество такого сна - если ночью, думала Муся, припрётся загулявший супруг, так хоть ребята его не увидят.
 - А уж в дому-та я с ём разберуся, как надоть! Ещё напугаются, чего доброго, теперь-то как чёрт из пекла, грязный и вонючий!
   Сама же, как стемнело, пошла в дом и разобрав постель легла. Подумать было о чём, а ноги так прям и гудели гудом, устала. Полежав, ворочаясь с боку на бок часика полтора без сна, передумав горькие свои мысли, утерев слёзы жалости к себе, она посмотрела на часы. Батюшки! Уже двенадцатый час, а племянники ещё не спят. И тут же укорила себя:
 - Да пусть уж! В городе та, нет спокою, шумна от машин, да страшно, поди-ка. Бандиты видать шастають и снусильничать и прибить могуть. А у нас тута - красота, тишина и покой. Хуть всю ночь броди - никто ни тронить, не обидить.
   Однако, полежав ещё с полчаса без сна, решила, хоть Колюньку заставить лечь в постель. Мал ещё гулять так. Вздохнув и всунув ноги в тапки, стала надевать Муся халатик.

   Наконец, набравшись храбрости и всё же крепко, держась за руки, городские гости вошли в калитку двора.
 - Ой! - пискнула Аня, -страшно как! Будто рука корявая тянется к спине, схватит сейчас!
   Дружной, сбитой в кучку стайкой прошли сарай, и вдруг вскрикнула Марина:
 - Мамочки мои! Кто-то погладил меня по голове, а пальцы-то длинные, влажные! Овинник наверное!
 - Брось ты,- одёрнула сестру Варя,- это солома свисает с сарая, от тумана влажная. Брата не пугай, гляди сомлел совсем.
 - А с вечера храбрился, обещал, что штаны сухие будут,- вспомнив, прыснула Анюта, и тут же,- ой, ой, видали, там вроде два глаза светятся, в-о-н!
 - Может светляки, а? - спросила неуверенно, приглядываясь Варя.
   В этот момент с выступа на сарае, всполошившись на меньше испуганных гостей, громко, в ночи, противно мяукнув, спрыгнул на землю кот, тут же скрывшись за поленницей дров. Это привело в трепет всех, до визга:
 - Батюшки! Я думала домовой!- выдохнула наконец Марина.
 - А может это он и был? Притворился котом, а сам за нами следил, а?- предположила, еле разомкнув ссохшиеся губы, Аня.
   Они почти дошли до погребицы, когда дверь в сени резко открылась, вспыхнула лампочка под потолком и в проёме, неожиданно выросла фигура тёти Муси.
   Все, вздрогнув вначале, облегчённо выдохнули.
 - Не пора ли на покой,- спросила она,- я постелила вам, тама где и хотели.
   И вдруг, оторвавшись от сестры кинулся к ней Колюнька:
 - Тётя, тётя, миленькая! Можно я с тобой в доме спать буду, разреши! Я с ними боюсь!
   Муся удивлённо прижала мальчика к себе:
 - Конечно, об чём разговор! Да ну, не колотися ты так! Чаво вы мальца перепугали, бястыжия девки?
   Приобняв, она увела племянника в дом, выключила свет. Навалилась тьма.
   Подсвечивая себе фонариком, перепуганные насмерть девчонки, долго торгуясь и пререкаясь о том, кто ляжет с краю, кто к безопасной стенке, наконец угомонились, закрывшись одеялом с головою. Известно ведь, под одеялом как-то не так страшно.
 - Я даже на двор не пойду,- призналась Марина,- хоть и хочется, потерплю до рассвета, сколько уж тут осталось, где-то в четыре светать начинает, потерплю,- вздохнула безнадёжно,- а то присяду и тут...
   Дверь, на всякий случай прикрыли, мало ли чего? Жаль! Свежий, ночной, прохладный всё же воздух, не помешал бы!
   Село погрузилось в глубокий сон. Тишину изредка нарушали гулкие вздохи коровы, возня стрижей под стрехой овина, да всхрюкивание боровка в хлеву. Но эти звуки привычны и милы деревне.
 - Ежали в хлеву хрюкають, стало быть жизня удалася,- так говаривают.

   Тихо, не скрипнув калиткой, проник хозяин во двор, на цыпочках, буквально двинулся к дому, да вдруг остановился, здраво рассудив, что скандала не миновать, а значит останется голодным. Он решительно завернул к погребице, легонько приоткрыв, просочился в дверь. В темноте, сделав вперёд три шага, почувствовал под ногой кольцо творила. Беззвучно распахнул и откинув назад, по пологой лестнице, на трясущихся с похмелья ногах, спустился вниз. Там нащупал в нише коробок спичек и огарок толстой свечи. Когда тусклый свет озарил погреб, Павел сглотнув голодную слюну, схватил обеими руками махотку с молоком и наклонил к губам. Молоко, прорвав жирные, густые, в четыре пальца толщиной сливки-отстой, плюхнулись неожиданно, залив нос, усы, бороду, да и перед рубахи. Не обращая внимания на такие мелочи, Павел жадно пил-хлебал большими глотками, насыщаясь. Наконец оторвался и, поставив махотку назад, на полку, стал медленно вылезать, бурча кишками, делившими попавшую к ним жирную пищу, при этом освещал себе путь тускло горящей свечой.

   Варя проснулась от неясного шороха. Открыв глаза, девушка увидела, что лаз в погреб открыт, и оттуда пробивается еле заметный свет.
 - Господи! Что это?- испуганно сжалась она.
   Потом услышала возню, бормотание. Свет, зашевелившись отблесками на потолке погребицы, стал ярче, приближаясь. С округлившимися глазами, не смея издать звук, будто подавившись, Варя забилась под одеяло, вглядываясь из - под него. Вскоре из чрева лаза появилась взъерошенная голова неизвестного существа, затем - страшная, закопчённая морда, а вслед за нею - взлохмаченная борода, по которой, прямо от носа тянулись две белые, толстые, блестящие бороздки.
 - А-а-а-а!- завопила, что было сил девушка,- а-а-а!
 - Белун! Это - Белун! По-мо-ги-те! Спа-си-те!
   Сёстры, мгновенно встрепенувшись и увидев страшное существо, завизжали, завопили, что было сил. Крик окружал-оглушал несчастного, бил по ушам, метался в стенах землянки, не в состоянии вырваться наружу. Павел, не ожидая такой встречи, даже не разобравшись, кто это, будто ополоумев, выронил свечу, которая тут же потухла. Он шарахнулся в темноте сначала вниз по лестнице, потом рванулся вверх, натыкаясь в потёмках на кадки и вёдра, и вырвавшись наконец, прочь, поскакал сгорбатившись, как лешак к калитке. Там ринулся в спасительные посадки кукурузы и нечленораздельно ворча и мыча скрылся в них, с хрустом ломая хрупкую и сочную зелень, удирая, лез- полз сквозь дебри вглубь.
   Девушки, слыша странные, страшные, непонятные звуки, кричали не переставая. Когда же в открытом дверном проёме увидели, нечёткие контуры существа, выскочившего наружу, они тоже подхватились и босыми, в ночных рубашках, громко крича:
 - Белун! Там Белун! Сопли! Сопли у него висят!- понеслись к дому.
   Их встретила встревоженная, не знающая, что и подумать, Муся. Она, как могла успокоила племянниц, уложила в доме на диван, выслушала их причитания и еле-еле угомонила, не поняв ничего из услышанного от них.

   Наступило утро, тяжёлое, с головной болью и опухшими от слёз лицами, но главное с чётким решением немедленно уехать в город.
   Ни каких уговоров! Домой!
   Муся, тяжело вздохнув от несбыточных надежд на помощь, от лишних разговоров и обсуждений сестёр и главное от догадки, кто же это перепугал девчонок, взяв топор отправилась рубить головы молодым петушкам, не без сожаления. Ещё не выросли как следует, да уж придётся, никуда не денешься. О-хо-хо!
   Ощипав, опалив птицу, приготовив банки, свёртки, сетки-авоськи, накормила племянников и проводила их к последнему автобусу. Там расцеловались-распрощались и Муся, попросив не сердиться, коли что не так, долго махала платочком, изредка прерываясь, чтобы вытереть слёзы.
 - Глянька, глянь,- судачили бабы у магазина,- нагостевалися уже! Главное нагрузилися под завязку, как всегда, молодец Муська, хозяйка!
   Тяжёлой, усталой походкой возвращалась Волдырёва Муся домой. На душе противно!
 - Ну-у, проводила своих-та? Отъехали? - спросил стоя у калитки и по - видимому поджидая её, Егор Митрич, - слаба нонча молодь, трусовата! Привидилось нешта чаво? Струхнули тах-та, орали, как оглашенныя.
 - Привидилось,- вздохнув, ответила Муся, да вдруг неожиданно и спросила,- а кто такой - Белун, раньше не слыхала? Ты, дед, можа знаишь?
 - Белун-та?- Митрич пожевал губами, лукаво сощурившись, крякнул и выдал,- Дворовой! Да нечисть эта! Не-чисть!
 - Верна, нечисть,- грустно покачала головой в подтверждение дедовых слов и своих собственных мыслей Муся,- верна говоришь.
   Когда, поднявшись на крыльцо, взалась уж было за дверную ручку, Егор Митрич спросил вслед:
 - А идей-та твой Муська хозяин?
   Не поворачивая головы, молча постояв, женщина ответила:
 - Хозяин? Мой хозяин дворовой, выходить што так!- и войдя в дом, резко захлопнула за собой дверь.

БЕЛУН -  в славянской, древнерусской мифологии описано, как довольно доброе, белобородое существо с посохом. Тем не менее, встречая людей, просит вытереть ему сопли, которые тянутся до пояса. Решившихся на это оделяет серебряными монетами. Однако, отказавшимся бывает худо.
Тебе, читатель, самому решать, добрый он или злой.

   Здесь изложено всё в интерпретации героя сказа — Егора Митрича.

ЖУПЕЛ - горящая сера, нечто вызывающее страх, опасение, что-то непонятное. 

ЗАБЕЛЬШИЛА - спрятала, засунула и забыла