Отправлен в пустоту

                ВЛАДИМИР ВЛАДЫКИН
               
                ОТПРАВЛЕННЫЙ В ПУСТОТУ               
                рассказ

У Наума Хватова с женой была двухкомнатная квартира, которую он получил от завода в подарок на свадьбу. Но с женой жизнь не заладилась, после развода ему досталась одна комната. Вот уже около двух лет он жил бобылём, но нельзя сказать, что у него совсем не было женщин, наоборот, были и даже с избытком. Но ни одна не взялась навести порядок, поскольку вязались с ним такие же опущенные, как и он сам. И оттого в его жилье было грязно, пыльно, обои давно несвежие. От некогда общей обстановки, при разделе с бывшей женой, ему отошли диван, ковёр, стол, пара стульев да урчавший на кухне новый холодильник. Однако его, как и ковёр, продал вслед за ваучером, так как перед очередной подругой одолевал соблазн показывать себя вполне состоятельным...
Два месяца назад Наум стал безработным: попал на заводе под сокращение, отдав ему, придя из армии, десять лет и был на хорошем счету.
Несколько раз он пробовал наладить контакт хоть с одной из частных фирм. Правда, иногда подрабатывал грузчиком. Но на постоянной основе в нём не нуждались, в те времена бывшая профессия токаря была уже не в чести. А жить на что-то надо было. Да ещё приходил участковый и напоминал, что у него есть ребёнок, а за уклонение от алиментов мог раньше схлопотать реальный срок.
В тот день Наум проснулся ближе к полудню. Голова гудела, как церковный колокол, в карманах – ни копейки. Он сел на диване, встряхнул лохматой головой, обхватил горемычную большими руками, потёр ладонями виски, надеясь хотя бы так отогнать пульсирующие боли в лобной части, мучившие его всегда после обильных выпивок, продолжавшихся вот уже почти два месяца...
Он стал лихорадочно думать, выискивать способ добычи денег, кажется, из вещей продавать уже больше нечего. Ничего не найдя, чуть покачиваясь из стороны в сторону, поплелся из комнаты на кухню.
Под столом, между четырёх ножек, плотным кольцом стояли из-под вина и водки пустые бутылки, да ещё за батареей центрального отопления и под раковиной по дюжине. «Это уже кое-что», – вяло подумал Наум, ощущая в желудке муторную голодную пустоту и сухость во рту. Кто бы пришёл из приятелей да сдал столько посуды, а потом можно начать новую жизнь. Ещё живя с женой, он любил строить прожекты своих будущих успехов, а когда с ней расстались, Наум по-прежнему лелеял мечту жить широко, с размахом. Ведь физической силой природа его не об¬делила, широк, плечист, трезвый несмелый, но как выпьет, так ему ничто ни по чём. Ради фартового дела сможет любого прижать, даже не моргнёт. Думая так, Наум набрал из-под крана, отдававшей хлоркой, холодной воды, выпив кряду несколько кружек. Тяжко вздохнув, он вяло сел на стул, облокотился о стол, где лежала ополовиненная пачка дешёвых сигарет и по всей узорной пластиковой столешнице рассыпаны табак, пепел, соль, хлебные крошки. На тарелочке вместе с окурками огрызки яблок, стояли пустые стаканы и недоеденная банка рыбных консервов.
Наум закурил, затянувшись сигаретой, закашлял, потом сидел  долго, припоминая: что же вчера у него тут было? Да, кажется, Мара клялась ему в вечной любви. Впрочем, с ней отношения  длятся с полгода, не говоря о не выводившихся приятелях-собутыльниках. При жене такого бардака, естественно, никогда не было, если  и пил, так на стороне, она без конца его одёргивала, а после ушла к белее преуспевающему. Наум этого не стерпел – за пил ещё круче, друзей навел с гулёвыми девицами, со многими из них переспал. Но у себя больше двух ночей не задерживал, правда, сбой вышел с Марой красивой, жгучей. Жили уже шесть месяцев, и всё домогалась на постоянное сожительство, будучи дважды в прошлом замужем...
Однажды Науму попалась пригожей, взял он её к себе на ночь. А Мара завалилась к нему с бутылкой среди ночи. Но Наум не клюнул на приманку. Не мог же положить её рядом с молоденькой? Что же тогда оставалось поддатой Маре, как не закатить истерику на всю квартиру. Боясь гнева соседей, зажав ей рот, Наум насильно вытолкал её на площадку, а потоп отчаянно захлопнул за обезумевшей бабой дверь...
Ох, как надоело сдавать посуду, но что делать, коли на хлеб были нужны деньги. Наум достал из кладовки большую кожаную сумку, нагрузил её доверху бутылками, и, переваливаясь набок, пошёл, осторожно ступая по лестнице вниз. Благо приёмный пункт стеклотары от его дома находился всего лишь через дорогу. Наум подсчитал на ходу, что за посуду он выручит около семи рублей. Понятное дело, на эти деньги он и дня не протянет. Ведь с проданного ковра последние деньги он спустил вчера на угощение друзей. В это время у него обычно кто-то уже появлялся, а сегодня, похоже, все друзья единодушно поняли, что нынче с него нечего взять. Вот даже Мара к нему не заглянула, кто-то сейчас пьёт, делит с ней поллитровку, а потам будет забавляться. Когда с ней ласков в обращении, она, хотя и знойная, тогда сладкая, безотказная. Ему, Науму, не раз признавалась, мол, любит его, способного налить её прелести страстью. Однако ему это вовсе не мешало увлекаться другими, за что всех презирал… Да что об этой суке стенать, когда приятели откачнулись, но они ещё об этом горько пожалеют, он скоро всем докажет, что будет в фаворе и при больших деньгах.
    На вырученные рубли от сданной посуды Наум купил сигарет, пару пива, немного освежившего голову. Для задуманного дела Наум приоделся, натянул новые джинсы, обул туфли фирмы «Саламандра». Только, правда, куртка была из искусственном кожи. И если бы не опухшее лицо, которое выдавало в нём безнадежного пьяницу, он бы смотрелся фирменным парнем. Впрочем, и с этим недостатком неплох, а протокольная рожа вполне сгодится для устрашения. На руках клёвые наколки: на зоне он не был, а татуировки – память об армии. Тогда  времечко было неплохое, преисполненное духом товарищества, да, видно, его собутыльникам армейское воспитание впрок не пошло: в трудное для Наума время все сбежали, как крысы с тонущего корабля.
     Между прочим, о них он не тужил, к дьяволу таких мазуриков, пусть зальются дармовым зельем, на халяву пить мастаки. А ему, решившемуся на дерзкий, рискованный шаг, как раз не хватало пары верных друзей. Но по пути на остановку ему встретилась Mapа, увидев его приодетого, деланно ахнула, глядя хмельным взором, причём с синяком под глазом, знать кому-то не угодила…
    – Куда, Наумчик нафрантился? – она оглядывала его с усмешкой, как тронутая умом.
    При виде весьма рослой девушки, у него сверкнула лёгкая мысль: она бы
вполне сгодилась пойти за  компанию с ним. Одета подходяще: юбка джинсовая, кожаная куртка; синяк можно заретушировать. Мара из себя видная: кому надо сразу усекут – она вовсе не одна, коль наглость из неё прёт через край.
      – У меня дельце важное, Мариша, достань пузырь, в долю возьму. Ты меня знаешь, я не трепло…
    – Ещё какой, как недавно турнул, я тебе не прощу... А дело верное? – играя томными глазами, подёрнутые хмелем, спросила быстро она.
     – Мариша, для затравки достань пузырь, а старое забудь, я же тебя люблю...
     – Бреши больше, как пузырь дай, а спать с шалавами, она боялась, что он уйдёт без неё.   – Ну ладно, тебе повезло, идём…
   Он никак не ожидал, что у Мары есть деньги, зашли в магазин, взяли бутылку водки. Наум догадался, что Мара, видно, пенсию матери приватизировала! Но что ему до этого, каждый теперь живёт как может, Наум вкратце передал о своём плане.
   То, что она от него услышала, её бросило в дрожь, похоже, Наум не шутил, глаза так заводно блестели, что казалось мигом прожгут насквозь.
   – А что, мне теперь или пан, или пропал, по рукам, Мариша! Может, всё будет в ажуре.
   – Какая моя роль? – резко опросила она и, не дожидаясь ответа продолжила: – Ты в
своём уме, от меня, бабы, какой прок, не нашёл мужиков?
    – Они гниль, как и ты. Катись… – он сверкнул глазами и метнулся прочь.
   На редкость стояла погожая ранняя осень; тёплое солнце размылось за серо-матовой пеленой неплотных облаков. И разливалась мягкая, бархатная свежесть осеннего воздуха, веющего лёгкой, прохладой, отдававшей увяданием природы.
    Приехав троллейбусом к рынку, Наум шагал важно, как хозяин, по рядам; просматривал торгашей с их ходовым товаром, а его глаза хмельно блестели, разбегались при виде тьмущи людей.
     Однако сквозь плотные толпы, иногда приходилось протискиваться, что затрудняло ему заглядывать в лица торгашей разного пошиба: сытые, холеные, как господа –приодетые. И товар – загляденье не то фирменный, не то схимичили под фирмачей, а может перекупленный. К ним с тощим кошельком не подступишься, рады, кровопийцы, на машинах разъезжав. Вот кого не грех потрусить. Однако Науму, словно кто нашёптал, что одному тут делать и впрямь нечего: вон как торгаши друг с другом переглядываются, переговаривается. Хотя, чего теряться, в одном ли¬це можно сыграть целую банду, что помимо его воли, внушал ему хмель. Тут он вспомнил о бутылке, оттопыривавшей куртку его и пошёл допить в туалет остаток водки. Пока возвращался к торговым рядам, опьянел так, что ему теперь было всё ни по чём. Он стал выбирать подходящую торговку. Продавцы казались весьма приличными и благовоспитанными, хоть на любого или любую наезжай – не никнут. А покупателей обхаживали – чин-чином лебезят, как лакеи. Главное страху ни в одном глазу, словно окольцованы невидимой охраной, отчего На¬уму было донельзя досадно. Откуда такая уверенность, не оттого ли, что их никто не тревожит, даже у тех, праздно прохаживающихся по рядам экипированных, под фирму, молодых верзил, взиравших на торгашей свысока, как на своих подданных.
      А может, это переодетые омоновцы, узревшие намётанным глазом в нём, Науме, злоумышленника, собирающегося покуситься на ценности добропорядочных граждан, которых раньше называли спекулянтами и фарцовщиками, а теперь они в законе. Однако Наум это нисколько не удручало, напротив, свобода радовала, что наглядно подтверждал тысячеустый рынок, бурливший неодолимыми страстями наживы. Вот и он решил воспользоваться её плодами.
     Haум воровато огляделся, кажется, молодцы удалились. Он зря их испугался, и быстро вошел в раж супермена и тут же подошёл к упитанной дамочке, торговавшей модными шерстяными пуловерами и куртками.
   – Мать, сколько заломила? – выпалил Наум, а потом осекся – взял наивный тон, надо спокойней, не привлекать к себе внимание её соседок.
   – Тридцатку парень и твой, – и она услужливо подала, висевший на плечике пуловер толстой вязки.
   – Немного ли, со всего товара сумасшедший барыш сорвёшь! Не так ли?
   Толстуха, выпучив безумно глаза, чуть подалась назад, состроив испуганную гримасу, ведь вкрадчивый тон клиента вызывал опасность. Она быстро посмотрела по сторонам.
    – Ну что, тётка,  четвертак с нулями на лапу по-хорошему и будешь стоять себе в законе, – осмелев, пока та не пришла в себя, шепнул Наум, сверкая пьяными глазами, при этом  держа руку в кармане куртки, чтобы выглядеть пострашней.
   – Это про какой закон ты? – овладев собой, спросила она, выпячивая вперед могучую грудь.
    – А в том смысле – не исполнишь – не уедешь домой и скажешься в розыске, – процедил с угрозой Наум, глядя исподлобья.
    – Чего? Смотрите, девчата, ещё один вымогатель нашёлся, а ну, наших кликните! – обратилась она смело к своим товаркам, враз обернувшихся на её зычный зов.
    – Заткни свою грязную пасть, кудахтала, пера в ребро захотела! – ревел Наум.– Народ грабить! – эти слова были последними, больше он не успел ничего сказать на рынке. Словно выросшие из-под земли с ходу два дюжих молодца ловкими движениями уложили того прямо на асфальт. Он даже не успел сообразить, что с ним произошло, как тут же кто-то приказал его поднять. Взяв плотно под руки, ретиво повели прочь.
 Торгующий ряд проводил незадачливого вымогателя с молчаливым одобрением. Покупатели, не задерживаясь, гуськом двигались вдоль торгующих рядов. Причём все вели себя так, будто не случалось.
Тем временем Наума вывели за пределы рынка, и повели к новостройке. Там двое молодых людей, крепко сбитых, стояли с двух сторон перед Наумом ещё двое чуть поодаль.
 – От кого послали? – спросил один с короткими, торчавшими ёжиком русыми волосами в короткой куртке из натуральной кожи.
 – Ребята, я сам! – резко гаркнул Наум, ощущая прилив страха, хотя внешне старался быть хладнокровным.
 – Если хочешь жить, дадим шанс подумать! – процедил второй. –Ты хоть знаешь на кого нарвался?
 – Нет, но хотел бы, братцы, познакомиться, как с деловыми людьми, – Наум понял, что они не омоновцы, наверное, боевики группировки, контролирующей рынок. И всё же хотел уточнить.
Вместо ответа два убойных удара сломили его пополам, отчего у него перехватило дыхание, и перед глазами завращались белые круги, казалось, конец был близок. Однако несколько отдышавшись, с разбитой губой, снова поднял затравленный взгляд, проговорив жалобно:
 – Земляки, может, по-цивилизованному, – он нарочно употребил новомодное слово, полагая вызвать к себе жалость. 
 – Хочешь голубым сделаем, куда суёшься, мразь, знать надо! – и ещё получил тычок в солнечное сплетение.
     – Земеля, я выброшен за улицу, работы нет, может, к себе возьмёте, я умею…  с голоду, братцы, не умирать же! – отдышавшись пролепетал Наум.
   – Вон что, втереться к нам там велели?
   – Где там? – остолбенел Наум, он сейчас только понял, что его приняли за стукача.
   – В спецназе! Колись пока не поздно! – крикнул, бивший его. Наум вздрогнул, подался инстинктивно назад.
    – Да вы что, братухи, я сам ментов не переношу! – Наум бил себя в грудь кулаком, глаза горели, лицо раскраснелось. взгляд перебегал с одного на другого, вымаливая себе пощады…
    – Так, не хочешь? – и рука одного потянулась в задний карман вельветовых брюк.  Наум увидел, как перед его лицом сверкнуло, щёлкнув, лезвие ножа. У него всё внутри заледенело, ноги ослабли, колени подрагивали, а глаза округлились в немом страхе, как перед падением в пропасть. Сверкнула тоскливая мысль, что полосонёт сейчас, и больше нет его.
    – Честное зэковское, я не шавка, за кого вы меня принимаете, я там был... Пахана знал... у него руки в татуировках, – он лихорадочно заголял по локте руки, вертя ими перед крепкими молодцами, как хватавшийся за соломинку утопающий.
    – Дешёвые приёмчики, за кого принимаешь, нам туда ещё рано и хлёстким ударом повалил Наума, он было встал на четвереньки, как тотчас был поддет сильным тычком снизу, как крюком, после чего бесчувственно распластался на асфальте...
   Когда очнулся, вокруг него никого не было. Наум встал, ощущая вместе с болями, знобящий холод во всём теле хмель совершенно выветрился. Хотя голова раскалывалась ещё больше, чем утром...
    После того, как он вошёл в свою квартиру, почти следом коротко зазвенел дверной звонок. Сперва открывать не хотел, а патом с надеждою мелькнуло, что к нему пожаловал кто-то из приятелей с бутылкой. Это как раз то, что ему сейчас надо. На пороге перед ним стояла Мара. Не дожидаясь приглашения, она, молча блуждающим взором, оглядела не похожего на себя хозяина.
     – Наумчик, как дела, я за тебя переживала, – проговорила Маара, заплетающимся  языком, шатаясь смотрел льстиво. – Ох, что я вижу, попробовала пошутитъ, разглядев на лице раны.
       – Заткнись, стерва, лучше выпить сообрази! – рявкнул он.
       – А я думала, у тебя полный шик, что, погорел, в беду попал? – она подошла, погладила по голове.
       В это время раздался резкий длинный дверной звонок.
       Наум велел Маре пойти открыть, наконец, хорошо ещё вспомни о ней.
     – Хозяин дома? Разговор есть! – услышал Наум, развалясь на диване. Голос, прозвучавший в передней властными нотками, ему показался знакомым, что пришлось быстро встать.
      В это время от порога ему навстречу ринулся один из недавних его истязателей. Наум даже не успел почувствовать страха, ибо гость, ухватив его примирительным жестом за руку, живо увлек его в комнату»
    – Кем она тебе приходится? – кивнул через плечо на стоявшую около проёма дверей Мару.
     – Да так, просто пришла занять, а у меня... – он пресёкся, сейчас его волновало другое:  – Как ты меня нашёл?
     – Не дрейф, кореш, высчитать тебя мои долг, – спокойно изрек гость, при этом внимательно осматривая незавидное жилье хозяина. – Живёшь один? Понятно! А ты, девушка, уйди, мужской разговор не терпит женских ушек, – это было так сказано уверение и жестко, что Мара попятилась. Когда за нею щелкнул дверной замок, гость заговорил вновь:
    – Итак, что ты живёшь один – это превосходно, примешь договор, у тебя отныне будут деньги не переводиться... Кликуха естъ – нет? Зовут-то как? Отлично Наум. На зоне, правда, оттягивал срок? Я так и понял, гнилым сразу показался, кто пахана познал, тот дело знает глухо, а ты, как молодой петух…
     С этого дня в квартире Наума побывало несколько представительных особ на личных «крутых» авто. А через неделю его квартиру было не узнать. Свою мебель Наум перевёз к Мape. Обстановку  его постояльцы завезли современную –– золотистого оттен¬ка обои, в тон им шторы, прозрачные гардины, разных фасонов шкафы, мебель шикарная, двуспальная кровать, вовсю стену ковёр, а на полу с длинными ворсом палас, цветной телевизор, видик, магнитола.
     Приоделся и сам хозяин, у него появились карманные деньги. Зато теперь он был донельзя стеснен квартирантами, спал в кухне на раскладушке, иногда постояльцы просили его уйти из дому на ночь. И кстати, тут как тут притопала Мара, прельстительно и подобострастно увлекала его к себе на ночевку.
     Однажды, уже зимой, Наум застал Мару возле своего подъезда, увлечённо беседовавшей с одним из постояльцев, приезжавшим чаще других на иномарке с новыми девушками. Однако при виде Наума Мара стеснительно заулыбалась, а мужчина в полушубке, покивав ей головой, произнёс:
    – Я думал, тебя не будет, гонорар у неё…
    – Пошли Наумчик, нам тут уже делать нечего, – ласково предложила Мара, при этом подобострастно улыбалась мужчине, которым пошёл к подъезду.
    – Что ты лезешь не в своё дело? – произнёс Наум, когда порядочно отошли от дома в направлении магазина.
     – Он меня сам попросил, чтобы ты не ввалился не  ко времени, не обижайся, дорогой мой.
     В последние дни Науму приходилось ловить на себе неодобрительные дательные взгляды соседей по площадке. А приятели стали осторожно интересоваться, отчего в его жизни так неожиданно произошли  такие разительные перемены. Ему ничего другого  не оставалось, как сочинить байку о родственниках из ближнего зарубежья, снимавших его «хату» на время, о  том, что он работает, поэтому появились деньги...
 К середине зимы Маре удалось уговорить Наума перебраться к ней на постоянное жи тельство, а квартиру предложила ему продать. Однако Наум на эту соблазнительную сделку, с выделенными ему средства на жизнь, клюнуть не торопился. Продать дело не хитрое, как бы потом Мара не овладела его деньгами. Тогда он так ей и сказал, она рассмеялась, глядя подобострастно, искрящимися глазами.
– Да как хочешь, – бросила она, я пошутила, думала, ты меня любишь, что даже была готова отписать тебе полдома.
Однако то, что ей не удалось, склонись Наума продать квартиру, Мару нисколько не расстроило. Она знала, что неотвратимо всё равно через некоторое время Наума буквально принудили продать квартиру, оформив бумаги на продажу жилья. Причем за оформление посулили действительно большие деньги. И у Наума закружилась голова, он даже забыл, что четверть часа его держали под дулом…
 Кто-то позвал Мару. Ей дали несколько бутылок водки, и с этим богатством отправили  на волю. А на улице у неё быстро прошла радость, так ослепившая на время разум, что отныне ни квартиры, ни денег ему не видать. По небритым щекам Наума текли слёзы…

1993 г.