Елизавета. Книга 2. Главы 25, 26

Глава 25

    Первого сентября цесаревна уехала в Саарское, но она сильно ошиблась, рассуждая, что это будет надолго. Фельдмаршал Ласси громил шведов, а Версаль жался и не давал денег. Министр иностранных дел Франции Амело написал Шетарди: « Я сильно опасаюсь, что так называемая партия принцессы Елизаветы не оказалась порождением фантазии. Если ей необходимо присутствие шведов в Петербурге, чтобы осмелиться выступить, то от неё нечего ждать большой помощи». Лесток ездил к де ла Шетарди и подгонял его. От имени Елизаветы Петровны назначил ему свидание в лесу, но воз не сдвинулся с места. В середине сентября в Саарское нагрянула графиня Салтыкова с несколькими преображенцами, два из которых были её любовниками, и заявила:
   - Матушка ты моя, уступи уж лучше нетерпению гвардейцев, пока они дома.
   - А что, могут уйти? – растерялась Елизавета.
   - Могут! Шведы, слышно, выпустили Манифест, в котором провозглашают себя защитниками вашего высочества и всех русских от иноземцев, которые у нас у руля. Остерман прямо советует Анне Леопольдовне послать гвардию навстречу Левенгаупту, который уже выступает. Да шиш вот им! Мы сами не лыком шиты, все так говорят. Остерман уже чувствует себя не в своей тарелке, а вице-канцлер Головкин настаивает на формировании правительства из русских. Но Анна Леопольдовна по-прежнему занята только своими голубками. Линара на днях проводили в Германию. Анна и Юлия усердно вьют гнездо и готовятся к свадьбе. Но я доподлинно знаю, ваше высочество: Линар убедил регентшу отстранить от престола малютку-сына и самой себя провозгласить императрицей. Каков пёс! Знаю и через верные руки: он прямо советовал Анне заточить тебя, матушка.
    - Заточить меня?
    - Да, а именно похитить, на охоте, либо во время маскарада и отвезти в монастырь, куда ворон костей не занашивал. Не забывай бедную княжну Полину! Слышь, я бы на твоём месте пожаловала гвардейцев, всех нижних чинов рублей по пяти, а офицерам бы пообещала щедрые награды по счастливому исходу дела.
    Елизавета тут же послала к Лестоку в Петербург верного Шварца:
    - Передай там, на словах: я возвращаюсь. И мне очень, очень, очень нужны деньги. Пятнадцать тысяч червонцев!
    Лесток встретил её понуро. Он уже сбегал к маркизу и унизительно попросил у него денег, но получил только две тысячи червонцев. Маркиз поморщился, потеребил манжеты, опрокинул рюмочку бургундского и сказал:
    - К сожалению, я в прогаре, продулся в карты, но могу занять две тысячи червонцев у друга, который выиграл на днях крупную сумму.
   - Вот тебе и французская казна! – топнула ногой Елизавета. – Они сомневаются насчет силы и веса моей партии! Они не хотят поставить моего племянника во главе войска! Король и королева шведские терпеть его не могут! Ну и хорошо! Что будем делать, камрады? Алёшенька, сколько у нас в казне денег? – обратилась она к Разумовскому.
    - Как раз столько, государыня моя, чтобы по пяти рублей всем хватило, - сказал Алёша, - я предлагаю, камрады, вам всем отказаться от жалованья – дело того стоит. Я сам отправлюсь в казармы.
    Елизавета вспомнила Шубина и побледнела:
    - Моё сердце …
    - Почему-то я сейчас чувствую себя более свободным, чем раньше, - ответил Алёша, - бог знает, что завтра будет, - в уголках губ мелькнула невесёлая улыбка, - но всё-таки мы вместе, любимая.
    - Вы тоже поддерживаете? – обратилась она к дворянам.
    - Ваше высочество, это высокая честь!
    Слуги, те просто повалились ей в ноги:
    - Матушка, мы и рубашки для тебя сымем!
    Вместе с Разумовским в казармы отправился старый учитель музыки Шварц. Кажется, роковой час приближался.
    В октябре в Петербурге появился новый французский агент месье Давен. Он прибыл с рекомендательным письмом к жене художника Каравакка, входившей в число подружек Елизаветы. Оказалось, что прибыл он сватом за принца Конти. Елизавета ахнула и призвала Шетарди, чтобы пожаловаться: французы, что ли, от неё отступились, как от претендентки на корону? Зачем ей ещё один жених? Какое глупое предложение! Шетарди ей сказал, что Амело жалуется на её нерешительность.
    -  Так найдите для меня ещё тринадцать тысяч червонцев, - ответила она с хитрой улыбкой на прекрасном лице. – Помощи я от вас никакой не вижу, вы всё только пугаете меня букой – монастырём, да женихами. Этим детей пугают, а во мне течёт кровь Петра Великого!
    И всё же она очень боялась: за себя, за возлюбленного, за своих людей. Напрасно Воронцов каждый день умолял её разрешить ему действовать. Она говорила ему, что сигнал действовать должны подать сами гвардейцы. Она не хочет начинать сама. Но страх уже начал исчезать из её сердца. Елизавета Петровна вовсе не была такой робкою и нерешительной, какой казалась. Она ясно видела, что правительство слабо, и в мыслях назначала кару своим врагам, предателям и людям неблагодарным. Больше всех цесаревна ненавидела Остермана, этого подлеца. Его подлость превысила все и всяческие пределы, и счёт грехам его велся с того самого дня, когда он бросил и предал дорогую сестру Анну. Он, всем обязанный Петру Алексеевичу с Екатериной, их тоже предал, преследуя их вторую дочь Елизавету. На его совести ссылка и гибель в Сибири Меншикова, ранняя смерть Петра Второго. Он уничтожал всех, кого любила Елизавета. Достоин казни!
    Но ей пришлось пережить ещё одно оскорбление от Остермана.
    10 октября в Петербург прибыло посольство персидского шаха Надира Афшара. Невиданное, необычайное зрелище предстало перед глазами петербуржцев. Они-то думали, что видали виды, а тут от роскоши и блеска едва не ослепли. Огромный караван прошествовал по Невской першпективе. Во главе его гарцевал в золотых одеждах посол шаха. Конь под ним танцевал и выбивал искры из мостовой, а сбруя на нём горела от самоцветов и бриллиантов. За ним вышагивало 14 слонов, украшенных столь же вели -колепно. За слонами двигалось бесконечное число мулов и верблюдов, везущих на спине дорогие подарки. И слонов и прочие дары шах посылал в дар императору Ивану. Люди переговаривались, что это всего лишь четвёртая часть посольства, а в Астрахань прибыло гораздо больше людей – всего 16 тысяч. Астраханский губернатор чуть не помер со страху – он гадал, уж не армия ли это, засланная тайком, под прикрытием заключения дружественного договора? Персов еле уговорили сократить посольство. И вот посол предстал перед правительницей империи и императором. Он поклонился и промолвил:
   - Повелитель мой решил поделиться со своим братом императором российским Иваном богатой добычей, отнятою им у Великого Могола и заключить с ним союз. Ваша великая держава успешно воевала с турками, врагами Надира. Взяв город Дели, великий шах Надир захватил добычи на 700 миллионов рупий. Со своей стороны великий шах очень желает скрепить наш союз браком с прекрасной принцессой Елизавет, подобной Луне и Солнцу, дочерью Петра Великого. Слава о божественной красоте принцессы дошла до столицы моего повелителя - Мешхеда. Великий шах Надир Афшар готов ослепить принцессу дождём из бриллиантов. – Посол долго кланялся и говорил, что уполномочен лично пасть в ноги принцессе и умолять её стать персидской шахиней.
    Анна Леопольдовна долго не могла в ответ раскрыть рта. Перед нею росла и росла гора из драгоценностей, тканей, посуды и оружия. Все предметы были осыпаны драгоценными камнями. Послу пришлось в этот день ретироваться не солоно хлебавши. Ему предложили отдохнуть, а между правительницей и Остерманом вышел разговор. Он предложил заняться устройством этого брака. В ответ Анна Леопольдовна развела руками:
    - Как я могу предложить этакое дело Лизе? Она православная христианка, а шах – мусульманин. Лиза не согласиться перейти в мусульманскую веру и жить в гареме. Гарем, собственно говоря, тюрьма. У шаха сто жен.
    - Ну, не сто! Мы бы предложили в приданое за цесаревной Астраханское царство. Разве это обидно, ваше высочество?
    - Это просто шутка, - не сдавалась правительница.
    - Да-да, - Остерман с хитренькой усмешкой поклонился, - просто тонкая игра против опасной претендентки на корону. Гвардия от неё отвернётся, народ тоже. А когда над ней станут смеяться, мы прекратим эти переговоры и откажем шаху Надиру. Только-то и всего.
    В ответ Анна Леопольдовна проворчала:
    - Это подлость.
    - Но политика и есть подлое и грязное дело, ваше высочество. Этот Надир – тьфу – какой-то беглый раб из Хорезма. Он, видите ли, втёрся в доверие к шаху Тахмаспу II Сефевиду и коварством потом его сверг. На место свергнутого шаха Надир вознёс его восьмимесячного сынишку – Аббаса, а сам сделался при нём регентом. Затем он собрал большой курултай, сиречь собрание и предложил избрать нового шахиншаха, взрослого человека, так как устал править, как сам, говорят, выразился, то за дурака, то за ребёнка. Это было притворство. Надир надеялся, что его будут упрашивать взвалить на плечи ношу. Так и вышло, но сначала пролилась кровь. Убили главу шиитского духовенства, который ратовал за сохранение династии Сефеидов, свергнутого шаха и младенца. Надеюсь, теперь вы понимаете, какой собаке мы должны отдать цесаревну? И поделом бы ей, отучилась бы рваться к власти, а знай, кушала себе лукум, восседая на мягких подушках. Да и от вина бы не отучилась, хе-хе-хе, вино у мусульман под строжайшим запретом. Хе-хе-хе-хе!
    Анна Леопольдовна дёрнула головой при звуке глумливого хихиканья первого кабинет-министра.
    - Мне кажется, - проворчала она, - что Елизавета всё дело только испортит, если допустить к ней посланника. У неё ведь не язычок, а кинжал! Она зло и едко высмеет посланника и самого жениха, этого шаха. И получиться нечто, … как бы это сказать …
    - А мы этого и не будем делать, - заявил Остерман, как будто бы всё уже обдумал, - послу скажем, что принцесса отказывается принимать иностранцев, так как она очень набожна. Хороший ответ. Подарки он пусть доставит в Зимний дворец, а мы их переправим нашей скромной монашке и передадим предложение руки и сердца. Хе, …кх, кх, …хе-хе …
    - Молодец, Андрей Иванович, - сказала регентша. – Кого пошлём?
    Во дворец к Елизавете Петровне явились с подарками обер-гофмейстер Миних-сын и граф Степан Апраксин. С ним Елизавета дружила в юности, и теперь он выказывал симпатии к её особе. Ему она не могла не верить. Никогда ещё Елизавету не видели в таком гневе! Величественной, со сверкающими го-лубыми глазами! Она вспылила и тут же поехала во дворец, где приступила к регентше, застуканной ею врасплох, со словами:
    - Ваше высочество, это подлейшая интрига, это насмешка надо мной, как над православной христианкой. По доброте ты бы до этого не додумалась, Аннет, выставить меня безмозглой монашкой. Я бы нашла, что ответить посланнику шаха Надира. Я бы не оставила и капли надежды на мою руку! А теперь скажи своему графу Остерману, что он забывает, кто я такая, и кто он! Он ничем не лучше этого шаха-убийцы! Остерман из писарей вышел в люди, благодаря расположению моего отца. Я же никогда не забуду, о том, что получила от Бога в момент своего рождения. Что дано милостью божией, да не отымается человеком! Подумай, Анна, о последней капле.
    - Как …какой, милая Лиза, - пролепетала та.
    - О последней капле, переполняющей чашу, - сказала Елизавета и ушла.
    - Лиза, Лиза, что ты такое говоришь? – лепетала регентша, семеня следом, но запнулась и упала.
    Слова Елизаветы вырвались за стены дворца и облетели столицу. Но её не тронули и даже не удвоили число шпионов. Остерман, не смотря на свою ненависть к цесаревне, не решался что-нибудь предпринять против неё, пока неизвестно, чем закончится война со шведами. Кроме того, в высших кругах Петербурга и в головах наблюдалось нечто, напоминающее карусель: всё крутилось, и ничего не было ясно. А слоны и сватовство мусульманина к русской цесаревне разозлили народ и, особенно гвардейцев. Из-за слонов, до их прибытия, людям не давали проезжать по мостам, общим числом по пяти, пришедшим в ветхость, потому что их усердно чинили, гремели топорами, мешали спать. Слоны эти пили и ели безобразно много. Пили, между прочим, водку и вино целыми вёдрами и потом делались буйны. Когда их водили гулять мимо Царицына луга, солдаты осыпали слоновщиков отборным матом, а иногда и камнями.
    Маркиз де ла Шетарди привёз Елизавете Манифест, изданный главнокомандующим шведскими войсками Левенгауптом, и она его прочитала и поблагодарила. Что она могла сказать больше? Могла ли радоваться? «Король шведский намеревается избавить русскую нацию … от тяжелого чужеземного притеснения».
    - А мы сами разве не можем? – возмутились Шуваловы, Воронцов и Разумовский. – Позор русскому дворянству и армии, коли их надо спасать!
    Остерман учил принца Антона:
    - Главное, собирать бумажки с треклятым манифестом и сносить в Кабинет, чтобы люди не читали, а то пойдёт своеволие.
    Анна Леопольдовна с этим тоже согласилась.
    - Остро написано, - пролепетала она, но через минуту-другую забыла о Манифесте. Она была занята письмами, которые каждый день писала Линару, приданым подруги и своей коронацией.
    Правда, вице-министр Головкин и обер-прокурор Сената Брылкин настаивали, чтобы она короновалась немедленно. А она отмахивалась от них:
    - О, подождите! В день моего рождения, 7 декабря, никак не раньше.
    Анна Леопольдовна была добра, очень доверчива, безобидна, простодушна и ленива. Она любила делать добро, но «вместе с тем не умела делать его кстати». Не сумела она и воспользоваться советами, поданными ей вовремя. Ей говорили, а она слушала и поступала наоборот. Ведь многие, ох, многие знали о намерениях Елизаветы и её окружения! Из-за границы правительство тоже предупреждали по различным каналам. Ещё весной из Лондона сообщил статс-секретарь лорда Гаррингтона: «В России образовалась большая партия, готовая взяться за оружие для возведения на престол великой княжны Елизаветы Петровны. Нолькен также пишет, что весь этот план задуман и окончательно улажен между ним и агентами великой княжны и при помощи французского посла маркиза де ла Шетарди, что все переговоры между ними и великой княжной велись через француза-хирурга, состоящего при ней с самого детства».
    Чего бы надо? Прямо были названы имена заговорщиков! Но правительство никого не арестовало.
    Наступил ноябрь. В этом году, в отличие от предыдущего, зима накатила рано. Елизавета встречалась с де ла Шетарди, или через Лестока передавала маркизу одно и то же: «Я согласна, но нужны деньги». Маркиз отвечал, что не получил кредита, а на самом деле он просто врал: никакого кредита не ожидалось. В конце ноября Лесток огорошил его, прибежав рано утром:
    - Её высочеству придётся «уступить силе течения»! – с порога заорал он.
    Маркиз так и подпрыгнул, выронив из рук чашечку дымящегося кофе:
    - Пфафф, чёрт! Что, солдаты так уж нетерпеливы? Надо составить какой-нибудь план!
    Вечером он приехал к Елизавете и столкнулся с ней у ворот. Он был наряжен, как истинный заговорщик, или как любовник, явившийся на тайное свидание, в черном плаще, маске, расшитой серебром и треуголке. Цесаревна, румяная, в синей бархатной шубке на горностаевом меху, только что выходила в это время из санок и затряслась, когда его увидела:
    - Маркиз?!
    - Ваше высочество, вы всё ещё настолько нерешительны, - зашипел он. – Вы дождётесь, что вас сошлют в монастырь!
    Она не ответила и прошла мимо. Маркиза ударили по плечу.
    - Да бросьте вы пугать её высочество пугалом, посланник, - проворчал насупленный Разумовский. – Это детей пугают букой, а мы не дети уже.
    Елизавета всё ещё боялась неудачи. После встречи с де Шетарди, она, весь вечер провела на коленях, перед мерцающими святыми ликами. Оклады переливались, от блеска драгоценных камней болели глаза. Она и спать не хотела, и всю ночь проплакала, обнимая Алексея. Утром, 22 ноября, пришло решение пойти в Летний сад и прогуляться по заснеженным дорожкам той части, куда допускалась публика. С ней пошли только Мавра Шепелева и две кузины, давно выросшие в молодых девушек. Немного отставая, их сопровождали четыре горничные. В саду было тихо. Хмурое утро навевало точно такие же мысли. Куда ушло детство? Этот сад полон воспоминаний юности, когда она не знала, что ей придётся штурмом брать Зимний дворец. Неужели, придётся? Разумовский говорит, что она должна выступить капитаном роты. Она, женщина? «А кто за тебя пойдёт? – вчера спрашивал Алёша. – Твой управляющий, худородный парень? Твои камер-юнкера, незначительные дворяне? За Лестоком никто не пойдёт. Пойдут только за тобой, Лизанька! Помнишь, что говорил Феофилакт, святой старец? «Ты искра Петра Великого!».
    Елизавета, шедшая немного впереди всей компании, незаметно смахнула слёзы. Маврушка нагнала её и взяла под руку. Когда-то они бегали этой аллейкой! Нет, тут всё ужасно переменилось. Годы прошли! Да и они сами переменились.
    Обе вздрогнули, когда раздались шаги. Из-за поворота дорожки им навстречу вывернуло несколько гвардейских унтеров. Они увидели расстроенную цесаревну и встали, обнажив головы, но, не смея подойти к ней поближе. Цесаревна не знала, какие вызывает у них чувства. Она заплакана, нос распух. На самом деле её глаза сияли, как сапфиры. Осенний день только усиливал их блеск. Ореол мученицы всегда привлекателен. Она узнала одного из них и обратилась к нему по имени:
    - Здравствуй, Матвей Ивинский, мы давно с тобой не встречались. Здравствуйте, господа! – она ласково улыбнулась. – Сегодня тихая погода, но скоро пойдёт снег, не так ли?
    - Так, матушка, - сказал Ивинский. – Снег – это хорошо, от снега светлее.
    - Вот, миленькие вы мои, и гуляйте!
    - Ох, матушка ты наша, - решился, наконец, Ивинский, - мы нарочно к тебе. За делом! Нам надо поговорить с тобою, а не то мы всё калякаем с Марьей Алексеевной, да с Разумовским, а они отвечают, что ты не можешь решиться выгрести навоз из дворца. Мы давно готовы идти вместе с тобой, и только ждём приказу. Велишь ли нам идти за тебя? Мы животы положить готовы! Приказывай …
    - Ради Бога, Ивинский, тише! – шиканула она. – Вы же знаете от Разумовского, что за нами наблюдают! Не губите себя и меня, ребятки, ступайте отсюда. Ждите! Время скоро придёт! До свидания!
    Гвардейцы склонили головы, пока она проходила мимо. Вечером снова явился де ла Шетарди вместе с Лестоком. Сидели долго в столовой. На этот раз собрался небольшой военный совет. Присутствовали все молодые придворные Елизаветы, Мавра Шепелева, музыкант Шварц. Разговор пошёл самый восторженный. О предстоящем им деле заговорили, как о чём-то, давно решённом. Маркиз всё ещё чувствовал себя главой переворота. Он с важностью советовал, что первым арестовать надо будет Остермана, Минихов, отца и сына, барона Менгдена, графа Головкина, графа Левенвольде.
    - А Жульку? – вставила своё слово Маврушка.
    - Мадемуазель, я рыцарь! – ответил маркиз.
    Уже уходя, посланник посоветовал цесаревне:
    - Ваше высочество, не забудьте надеть на себя панцирь!
    Она поневоле рассмеялась:
    - Панцирь? Когда? Да неужто, уже завтра, маркиз? Завтра я отправляюсь во дворец на куртаг и намерена облачиться в робу бледного серебристого цвета. Прощайте!
    Маркиз со вздохом приложился к прелестной ручке и отъехал. Этим самым он уменьшил число заговорщиков на одного, то есть на себя. На этом его деятельность закончилась. Никто не знал, когда начинать действовать. У заговорщиков не имелось ни плана, ни войска.
   
   
    На другой день в Зимнем дворце должен был состояться куртаг, и Елизавета собиралась.
    - Серденько, а, знаешь ли, кто у меня только что был, хотя и с десяти раз не угадаешь, - собака Крамер, - сообщил Разумовский, заходя, ближе к вечеру, в будуар Елизаветы. – В Тайную канцелярию поступил указ: не спускать глаз с Лестока. Ей, что-то да тут есть! Остерман, со слов английского посла Финча, опять предупреждает регентшу: мол, Лесток самый подозрительный человек при высочайшей особе цесаревны. Опаснись, душенька!
    - Разве же это новость? – потянулась Елизавета. -  Анна в ответ опять, наверно, показывала Остерману кружева, да ленточки, пришитые к платьицам маленького Ивана?
    - Так точно, но всё это подозрительно и опасно! – нахмурился Алексей.   
    Елизавета закрыла глаза и протяжно вздохнула:
    - Сердешненький мой дружок, да твой прохвост Крамер руководит шпионами, не забывай, - возразила она ласково.
    - Ну, уж давно он ими не руководит, Лиза! Крамера этой весной ещё обошли по службе, ты забыла? - напомнил Алёша. – Пёс-то он, пёс, да такие собаки служат только тому, кто исправно их поит и кормит, а перестали кидать кости – так и не сбрехнут, либо сбегут к другому хозяину! – проворчал он, подходя и целуя её за ушком и в шею. -  Крамер не раз уже заигрывает со мной, с весны, и что-то на душе у меня тревожно. Лиха берегись со всех сторон. На куртаге нынче буду вельми бдителен. Во что прикажешь мне убираться?
    Время уже поджимало, и она заторопилась:
    - Ах, надень!.. К моей серебристой робе надень тёмно-голубой кафтан, Алёша! И в тон чтобы были камзол и кюлоты. Волосы свои убери под парик. Нечего тебе сегодня там выделяться! Ии-Ии, правда, что-то я сама не своя! Шпионы старика Шварца тоже ничего не доносят. Лакей Антона Ульриха, ну тот самый, что связь с нами поддерживает через камеристку Анны, грузинку, совсем не объявлялся. Намедни он сказывал, что Анне обер-гофмаршал привозил какое-то письмо ночью, когда она уже в постели лежала, так она, прочитавши, у него спросила, не с ума ли он сошёл?
    Разумовский пожал плечами:
    - Искру туши до пожара, - пробурчал он.
    - Что-то ты поговорками заговорил, Алёша?
    Елизавета на минуту задумалась над его словами. Давно она не была так встревожена, и очнулась, когда сердечный друг нагнулся к ней через плечо и поцеловал в губы. Она притянула к себе его голову и взъерошила густые растрёпанные кудри. Вопреки здравому рассудку, они предавались любви всю нынешнюю ночь и ещё утром и перед обедом. Незаметно подкрадывался синий вечер. Куафёр и горничные в соседней уборной ожидали цесаревну.
    - Целуй ещё раз и позволь мне начинать убираться, - выдохнула неудовлетворенная Елизавета, - на куртаг съедется много народу, нельзя опаздывать.
    - Там будет маркиз де Шетарди.
    - Там будут все придворные вертихвостки и дипломатический корпус! Увы, я не могу решить, кто из них хуже. Финч доносит Остерману о подозрительном настроении нашего двора. Маркиз де Шетарди струсит, едва запахнет скандалом и бросит меня.  – Она впилась в губы ему укусом, до крови. - Ни Анне, ни девкам  Менгден я не доверяю. Того и гляди, ещё отравят.

Глава 26
   
    На куртаг съехались многочисленные гости, но нынче не было привычных шума и танцев. Почтенные господа сразу уселись за карты, а вокруг придворных кокеток образовались кружки. Цесаревна сразу заметила маркиза де Шетарди и решила с ним не заговаривать. Он тоже сделал вид, что её не заметил. Елизавета Петровна, раскланиваясь, прошла вместе со своим спутником в гостиную, где играли в карты, и присела к столу. К ней тут же присоединились принц Людвиг, граф Степан Апраксин, молодой Миних и граф Левенвольде. Пришлось сделать вид, что она им рада. Разумовский поклонился и встал за её стулом. Она начала играть против обер-гофмаршала, и постепенно настолько увлеклась, что не сразу заметила правительницу. Та вышла из собственных покоев. С ней были супруг и девицы фон Менгден – Юлиана, Якобина и Аврора.
    Анна Леопольдовна показалась цесаревне сильно не в духе. Она явилась перед блестящим обществом с помятым лицом и лихорадочно блестящими глазами. На первый взгляд, можно было бы решить, что ей не можется, но это было бы ошибкой. Правительница была чем-то возбуждена, и ещё более небрежна в своём костюме, чем обычно: волоса спрятаны под белый платочек, белое платье, с юбкой без фижм и китового уса, и поэтому повисшей и волочащейся по паркету, ей не шло. Она отказалась садиться за карты и громко сказала по-немецки:
    - Нет охоты!
    Елизавета решила не поворачиваться на её голос, но Алексей мог наблюдать с высоты своего роста, поверх голов играющих, как она кружит по зале. Регентша обошла несколько занятых собою кружков, но нигде не остановилась, ни с кем не заговорила. Антон Ульрих от неё отстал и устроился за отдельным столом. К нему тотчас присоединились граф Головкин, Брылкин, граф Ботта и англичанин Финч. Принц начал сдавать карты. Анна Леопольдовна что-то шепнула на ухо Авроре фон Менгден, и та почтительно присела. Регентша с двумя другими дамами пошла в направлении личных комнат.
    - Не долго тже она тешилась, - хмуро отметил про себя Разумовский.
    В следующую секунду кровь закипела у него в жилах: к нему запрокинулось прелестное смуглое лицо. Баронесса Аврора ему упредительно подмигнула и затем низко присела перед занятой картами цесаревной:
    - Ваше императорское высочество, разрешите … отвлечь вас! Принцесса просит, чтобы вы, ваше высочество, безотлагательно следовали за мной.
    Это было необычайно! Елизавета бросила на стол карты и посмотрела на неё. Чего-чего, а такого она не ожидала! Интересно, чего понадобилось малохольной дуре? Однако раз зовёт, надо идти.
    - Алексей Григорьевич, продолжишь! – велела она. - Господа, прошу у вас прощения!
    Елизавета встала из-за стола. Аврора, низко кланяясь, на шаг отступила, пропуская её вперёд.
    - Ну, говори, милочка, куда идти?- цесаревна почувствовала, что слегка подгибаются колени. – «Батюшки, она меня угостит чем-нибудь и отравит» - мелькнула мысль.
    Фрейлина назвала ей маленький будуар перед спальней регентши и быстро шепнула  на ухо Елизавете:
    - Ваше высочество, осторожность!..
    Они прошли несколько гостиных, переполненных гостями. Везде шла игра в карты. Потом миновали несколько личных комнат регентши, где дежурили камер-лакеи, в каждой по одному, и попали в маленький будуар с горящим камином. Анна Леопольдовна стояла перед огнём, бледная, с опущенными вдоль тела руками и, верно, раздумывала, морща лобик, правильно ли она сделала, что позвала цесаревну? Её мысли отражались на недовольном лице, и Елизавета сразу их прочитала. Она улыбнулась регентше, и та, увидев её, скривила губы. Анне Леопольдовне сегодня подали два письма: одно от Линара и другое из Бреславля, которые она удосужилась прочесть и теперь лихорадочно размышляла, как ей приструнить Лизу. (Оба письма она догадалась, по прочтении, сразу же спрятать, и потому их не прочитали лакей и горничная, шпионившие в пользу цесаревны). И вот виновница кутерьмы у неё на пороге. Увидев входящую цесаревну, хозяйка Зимнего дворца всё же сильно перетрухнула. Маленький салон, где они остались одни,  был залит светом, как и все комнаты дворца, и Анна, слегка щурясь, пошла навстречу цесаревне с протянутыми руками. Они привычно обнялись и поцеловались в щёки. На Анну сильно пахнуло амброй и фиалковой помадой, и она почувствовала себя дурно, почти как всегда, когда обращала внимание на красоту родственницы. Сегодня Елизавета была особенно красива.
    - Пожалуйста, располагайся с удобством, дорогая, - пролепетала Анна. – Как ты хороша! - В маленьком будуаре, не, не смотря на довольно скромный туалет, Елизавета казалась ещё величественнее, чем была в залах. Цесаревна, наоборот, вблизи нашла племянницу похудевшей и подурневшей. После вторых родов сливочно-белая кожа Анны пожелтела, щеки отвисли, глаза впали и потускнели. Она не пользовалась белилами и пудрой, не ухаживала за волосами. Неопрятная одежда дополняла облик забросившей себя, без времени увядающей женщины. А ведь ей не сравнялось и двадцати трёх. «И, при этом, какой гонор! - подумала Елизавета. – Несчастная рвётся в императрицы, хочет сделаться владычицей, просто смешно!». Она с удовольствием отметила, что в свои неполные тридцать два года выглядела сейчас перед  Анной как пышная роза, перед розой преждевременно уже увядшей. Белая кожа цесаревны сияла, на щеках, горячих от возбуждения, полыхал свежий румянец. Голубые глаза уставились на мать императора с невысказанным вопросом, и та, присев рядом с ней на кривоногий диванчик, шмыгнула носом и начала:
    - Ты только не гневайся, Лиза, мне нужда нынче с тобой говорить, - выдавила она, - и разговор, милая ты моя, выйдет очень серьёзный, - тут правительница слегка повысила голос и перескочила отчего-то сразу на «вы». – Мне стало известно, будто бы вы, ваше высочество, принимаете у себя этого коварного маркиза, де ла Шетарди. Вы разве не знаете, что это человек вельми опасный?! Нам, - подчеркнула Анна Леопольдовна, - хорошо известны все его поступки, и они ужасны, как и его репутация. Мы хотим завтра же отправить королю Людовику депешу с просьбой отозвать его!
    - Отозвать маркиза? Ну, - насмешливо вступила цесаревна в разговор, - а я-то думаю, что такое важное случилось, что мне пришлось отложить партию, и уединиться здесь с вами? К тому же, маркиз присутствует здесь! Как же так? – она удивилась. Елизавета всё ещё пыталась понять, куда клонит Анна. – Вы знаете, что я принимаю многих интересных кавалеров! Откуда мне знать, что де Шетарди для двора, скажем так, опасен? Я совсем не интересуюсь делами!
    - Я это и говорю, к тому, чтобы вы знали! Чтобы вы больше не принимали французского посланника у себя! – перебила её Анна. – Ваша репутация в опасности! Маркиз де Шетарди заводит опасные интриги против правительства и государя. Он низкий и гадкий человек! Разве вам не известно, что это Франция вовлекла нас в войну со Швецией? Маркиз был бы уже давно отсюда отозван, не опасайся я герцога Ришелье, что он потребует объяснений. А теперь всё ясно и так. Меня предупреждают о заговоре с вовлечением вашим! – она покачала головой. - Если не правда, то отказывайте французу под любым предлогом! Я не хочу причинять вам боль и дополнительные хлопоты.
    Елизавета подняла бровь:
    - Вас обманывают, милая Анна! Смею уверить вас, что я ни о чем не ведаю, ни сном, ни духом, - вскричала она, - пожалуйста, научите, под каким предлогом не допускать любезного маркиза ко мне?! Для меня он просто занятный человек! Отказать без причины трудно! Раз-другой можно отвечать, что меня нету дома, а потом, что же? Невежливо! Он вчера, например, подъехал, когда я сама выходила из саней вместе с Разумовским. Мы потом все вместе весело играли в карты, шутили.
    - Вы остроумны, вот и придумайте!
    - Лучше уж вы прикажите Остерману сказать французскому посланнику, чтобы ко мне не ездил!
    - Нет-нет, так нельзя!
    - Так запретите маркизу сами, вы, своей властью! – Елизавета начинала раздражаться. – Анна, избавьте меня от политики!
    - Нельзя, нельзя раздражать такого человека, как де Шетарди! -  в ответ забубнила регентша. – Он ведь ещё занимает свой пост и может нажаловаться королю.
    - Тогда я, тем более, не смогу ничего поделать. Остерман, первый министр и председатель иностранной коллегии, бессилен, а уж я-то? -  Она беспомощно развела руками и жалобно посмотрела на правительницу.
    - Сможете! – вдруг налетела на неё Анна. – Интриганка! Вы притворяетесь, потому что хорошая актриса, и вам следовало родиться в скоморошьей семье! Правильно тётенька покойная на тебя иной раз кричала! … Я всё слышала! – погрозила она пальцем.
    Елизавета была ошеломлена яростью всегда полусонной Анны.
    - Не принимайте подлого интригана маркиза де ла Шетарди, и кончено, дорогая! Пообещайте!
    Цесаревна осуждающе глянула из-под ресниц:
    - Мне неприятно, что вы на меня кричите! Я ваша тётка, и я старше вас, - тихо сказала она, - а вы пользуетесь моим положением и нарочно унижаете меня, ваше высочество. Вспомните, какого государя я дочь, и я хочу только одного – покоя. Разрешите мне откланяться и уехать домой.
    - Нет, это ещё не всё, - схватила её за рукав Анна, - останьтесь, я вас прошу, для вашего же блага и послушайте, что мне сообщают из заграницы. Кругом столько неприятностей, что я просто теряю голову и ужасаюсь. Неужели и это ложь? Я и призвала вас, чтобы вам поведать, - в голосе Анны слышалась почти мольба, - об одном деле, страшно щекотливом. Я буду вынуждена принять строгие меры.
   - Насчет кого?
    Взгляд голубых глаз цесаревны загорелся.
    Анна тоже подняла на Елизавету свои глаза. На этот раз они напоминали серые тучи, набухшие холодной влагой. Внезапно в них отразилась боль, но погасла, едва Анна зло заговорила:
    - А, знаешь ли, матушка, мне и говорят и пишут, что будто вы, ваше высочество, имеете корреспонденцию с неприятельской армией, и будто ваш лейб-медик Лесток почти ежедневно ездит к французскому посланнику и участвует в его злоумышленных делах?! Я получила письмо из Бреславля, в котором мне советуют немедленно арестовать Лестока!
    Анна внимательно уставилась на цесаревну, но та молчала, прикусив губы. Затем маленькая рука взлетела ко рту и так застыла. Они говорили всё время на повышенных тонах, и выразительное лицо це-
саревны почти не изменилось. Скорее всего, на лице Елизаветы было написано искреннее изумление. Она быстро взяла себя в руки.
    - Арестовать Жано? – переспросила она. – Ну, так и арестуйте! Если он виноват, с ним следует по сему и поступить. Ах, он, разбойник! Если он виноват, то я его защищать не стану! Я с неприятелем отечества моего никаких альянцев и корреспонденции не имею! – холодно проговорила она. – Я прошу оставить меня в покое, жить, как жила. Если же вам угодно, то сама могу допросить Лестока и вам доложить, - на глазах её выступили слёзы, - проще всего наговаривать на меня, несчастную сироту! – она почувствовала, как неистово заколотилось сердце, и зарыдала ещё горше.
    В волнении регентша протянула к ней руки и затряслась от стенаний:
    - Боже! О, боже мой, Лиза, бедненькие мы с тобой, несчастные, глупенькие, не жалеем друг друга, а нам бы жить мирно … О-о-о! Посмотри на меня, душечка! Плачь, и я вместе с тобой поплачу!
    Обнявшись, они заплакали и так проплакали на диванчике, в обнимку несколько долгих минут, пока у обеих не иссякли слёзы.
    Анна Леопольдовна по простодушию своему, искренне сожалела, что наговорила много нелицеприятного цесаревне. Она несколько раз повторила:
    - Я не верю, Лиза! Я ничему, из того, что наговорила тебе, не верю и не хочу подозревать тебя в заговоре де Шетарди и Лестока. Твой докторишка любит деньги, он пьяница, мот и ужасный бабник. Я завтра же объявлю глупенькой Авроре, что конец их отношениям, да и всё тут. Значит, ты тоже не разгневаешься на меня, если Лесток будет задержан и допрошен?
    - Конечно, нет, милая моя Анна, - Елизавете с трудом давались эти слова, - я не враг своему государю, и мне страшно досадно, что меня подозревают. Я, право, такого не заслужила!
    Поджав свой маленький рот, она резко поднялась и пошла к нахтишу, как будто бы ей понадобилось подправить куафу. Анна Леопольдовна присоединилась к ней и остановилась сзади. Анна была явно в растерянности. В отличие от неё, Елизавета еле удерживала в себе чувство невыразимого презрения и гнева. Почувствовав Анну у себя за спиной, она, вместе с тем, предалась третьему чувству – цесаревну охватил смертельный ужас! Заговор раскрыт?! Они все пропали! Осталось только взять в Тайную канцелярию беднягу Жано и вздёрнуть на виску. Тогда всё! Елизавета не верила в стойкость своего давнего конфидента. И она же сама, только что, выдала его против своего желания! С головой! А если и ей в Тайной канцелярии станут задавать вопросы? И Разумовскому, и Шуваловым, и Воронцову? Из всей компании она была уверена только в друге своём нелицемерном. О! Неужели и его ждёт судьба Шубина? Что делать? Как быть? Бежать в Александрову слободу и самой постричься в монашки? Да, что же это она? Хороша искра Петрова! Монастырь-то ей и так в любом случае обеспечен. Покойный отец и покойница сестра Анна не одобрили бы её сегодняшней трусости. Как действовать?
    - Ах, Лиза, Лиза! Ну, извини меня, прости! Ты не враг, - пробормотала ей на ухо мать императора.
    Елизавета прищурила глаза, и посмотрела на Анну, будто соображая, прощать ли её, и потом ласково обняла за талию. Ямочки заиграли на полных щеках и в улыбке приоткрылись губы.
    - Мир, Анна, милая, - проговорила она. – Чего нам с тобой воевать-то, дорогая?
    Вместе, держась за руки, они покинули будуар. В Предспальне их ожидали три фрейлины фон Менгден. Анна Леопольдовна сказала дрожащим голосом, обращаясь к девицам:
    - Как у меня разболелась голова! Просто ужасно! Думаю, у меня носом кровь пойдёт … - она запрокинула голову и чуть было не упала.
    - Да-да, носом кровь - это ужасно! В таком случае, Анна, душа моя, не выходи нынче к гостям, и приляг, - участливо посоветовала ей Елизавета.
    - Ох, ты права, давай поцелуемся, хоть выйти я должна на минутку, а потом сразу уйду и лягу, - и Анна Леопольдовна потянулась к цесаревне своими дрожащими губами.
    Пробило только десять часов вечера, когда принцессы снова появилась в гостиных, где продолжалась карточная игра. Анна Леопольдовна, пожав руку Елизаветы, простилась с ней на глазах у всех и подошла к мужу, которому громко сказала: «Голова болит, пойду, лягу, но я вас не жду, ваше высочество», - и с тем удалилась. Елизавета, с гордой улыбкой вернувшаяся к своей компании, узнала, что Разумовский выиграл у Левенвольде и у Миниха-сына. Конечно, как всегда, заплатить проигрыш им нечем?
    - Позже расплатитесь, господа, - милостиво кивнула им обоим цесаревна, - я думаю, Алексис не обидится. Кто сыграет против меня?
    Она беспечно присела к столику и обыграла принца Людвига Брауншвейгского.
    - Ваше высочество, не угодно ли принять за проигрыш от меня перстень с персидской бирюзою, - залопотал тот по-немецки, - он подходит к вашим глазам.
    - Нет, милый принц, мне ничего от вас не надо, - она отвела руку юноши и поднялась. – Господа, благодарю за приятную компанию!
    Только в карете Елизавета упала на грудь Разумовского и разрыдалась. Алексей крепко обнял её и поцеловал в нежную шею. Ему показалось, что в горле его возлюбленной колотится израненная птица. 
    - Уж пора тебе пошукать долю свою, Лиза, чую, пробил твой час. Ты не вольна выбирать тихую жизнь, сердце, Россия тебя призывает, - шепнул он. - Я готов положить живот свой за тебя, готов был с самого начала! – и невесело усмехнулся. - Знать, не обманула меня Тайной канцелярии духовая собака?
    - Не обманула! Принцессе советуют арестовать Лестока!
    Больше она всю дорогу ничего не говорила. Он уговаривал, но цесаревна не отвечала.