Желтая кирпичная дорога

- Что это ты здесь делаешь? – спросил Льюис и присел рядом.
- А у меня желтая кирпичная дорога ушла из-под ног! – растерянно сказала Элли и хотела было развести руками – как бы немного расстроенно, но руки были связаны, и еще ноги были связаны – перемотаны куском бечевки там, где щиколотки, и вся она была связана и подвешена над потрескивающим костерком к хорошенько вытесанной жерди. Жердь проворачивалась так, чтобы Элли подставляла огню сначала правый, потом левый бок и иногда лицо.
- У тебя щеки красные, - сказал Льюис, и потянулся рукой к лицу Элли. – Не бойся, я не больно. Можно потрогать?
- Можно, наверное, я все равно ничего не почувствую.
Кожа на щеках запеклась в корочку, раньше, когда к ее щеке прикасались, Элли начинала хохотать, но сейчас ей не хотелось хохотать и даже было почти не больно, хоть Льюис провел пальцем от уголка глаза к самому подбородку.
- Давай-ка я тебя развяжу, - сказал Льюис и потянулся к бечевке, но Элли закричала «Ааааа!» и задергалась так отчаянно, что несколько раз совершила круговой оборот на вертеле. – Ну тише, тише, смотри-ка, запястья кровоточат, - сказал он, осторожно освобождая ее от бечевки, и добавил, что «Modicum, et non videbitis me; et iterum modicum, et vos videbitis me», как говорила Беатриче, спускаясь за Данте в один из кругов, но его одежды не трепал невидимый ветер, и оттого впечатление было немного смазанным.
- У тебя нос – картошкой, - заявила Элли и изо всех сил, как верная несушка, обхватила свою жердочку развязанными теперь руками, потому что огонь как раз очень красиво занимался на волосах и это вот его «давай я тебя развяжу» было совсем неуместным. Льюис потянул ее за ногу, но Элли пнула его, а потом попыталась укусить, потому что отпускать вертел было страшно, она сроднилась с ним, он стал ее позвоночником, и Элли даже казалось, что она не сможет держать равновесие и ходить по земле, потому что без вертела она неуверенная, шаткая и даже беспозвоночная.
- Дурак! – хныкала Элли, сидя на земле у погасшего костерка, разведенного два года назад, когда Льюис топтал угли и прикладывал толстый мясистый лист подорожника к ее запястьям и щиколоткам. Элли хотела было заплакать, но слезы разъедали обгоревшую кожу на щеках, и она перестала. А еще Льюис спросил, как она сюда попала, и Элли рассказала ему, что шла по Желтой кирпичной дороге прямехонько в Изумрудный город, и даже туфли у нее были – все как нужно, с бантиками и серебристые, и каблучки стучали, как если два стеклышка друг о друга (клак-клик-клак), и Элли забиралась на высокие леденцовые башни, чтобы оттуда видеть, далеко ли еще до города, и прыгала с башни на башню, потому что когда ты идешь по Желтой дороге, то сразу становишься немножечко невесомым и очень текучим, тягучим, растянутым, как сгущенка или что-нибудь еще такое, и ты тогда можешь прыгать с одной леденцовой башни на другую, и ничего с тобой не станется. А потом Желтая кирпичная дорога ушла из-под ног, и Элли начала падать, и упала прямо к вертелу, а кто ее к нему привязал она уже и не помнила, помнила только, что вначале плакала и говорила, что если ты тоже человек, то привязывать другого человека к вертелу ни с того ни с сего – это «ин-фан-тиль-но!», так и кричала, а ее все равно привязали и оставили, а потом вот Льюис с этим своим носом-картошкой, если бросить Льюиса в костерок, то будет печеная картошка, горячая картошка, они играли в такую игру в детстве – ха-ха.
- Не мог бы ты вернуть меня туда, откуда взял? – попросила Элли, но Льюис уже тянул ее за руку и обещал, что поможет найти Желтую кирпичную дорогу. – Лучше помоги мне надеть туфли, хорошо? - Помогу, клак-клик-клак, я буду звать тебя клак-клик-клак. – А я тебя – печеной картошкой и аксолотлем.
Элли поднялась и зашаталась, все же позвоночника у нее действительно больше не было, потому что вертел и был ее позвоночником, но не могла же она тянуть с собой вертел, тем более он еще не остыл и был горячим. Элли шаталась и чувствовала, что песок вокруг становится мягким и затягивает, наверное он был зыбучим.
- Если у тебя нет позвоночника, все вокруг сразу немного зыбучее, - догадалась Элли.
- Бросай туфли и выбирайся, - велел Льюис и протянул ей руку – отличную изящную руку с не особенно длинными пальцами ладонью кверху – ладонь, нужно сказать, была очень широкой. Но Элли поморщилась и замотала головой, как будто ей не руку протянули, а коричневато-красную печенку, еще теплую и живую, или даже что-нибудь похуже. Ее затягивало все глубже, а Льюис тянул руку изо всех сил, и даже рукав его рубашки в синюю крупную клетку задрался и обнажил семь цифр на запястье – 2****** – как на автобусных билетах, если покупать их не на остановке, а у кондуктора. – Это твой билетик сюда? – догадалась Элли, но Льюис смутился и одернул рукав, и еще только сказал «да-да-да», но Элли почему-то послышалось «до-ада», но это ей наверное показалось.
- Я тебя вынесу к желтой дороге, - сказал Льюис, а песок затянул Элли уже по пояс. – Мы вырастим в тебе новый позвоночник, и ты снова будешь ходить!
Льюис так воодушевился, что даже подпрыгнул, заново развел почти погасший костерок и принялся варить на нем какой-то бульон и изредка читать стихи. Бульон оказался очень горячим и на вкус почему-то как песочное печенье. Он разлился там, где когда-то был позвоночник, и песок перестал затягивать Элли, она обвила руками шею склонившегося над ней Льюиса, а он легко вытащил ее, поставил на землю, но вскоре передумал, подхватил на руки и побежал туда, где, казалось, была Желтая кирпичная дорога. Льюис бежал весело, перепрыгивая порой с башни на башню, и Элли тоже было весело, так весело, что она однажды даже сказала: «Ты только не уходи, ладно?». И Льюис сказал, что не уйдет, конечно же, и показал билет – счастливый, видишь? Нужно вот эту с этой цифры сложить, а потом съесть, вас разве не учили? Учили, - говорит Элли, - но ведь тогда придется съесть твою руку, вот умора, - Элли захохотала и задергала ножками, и Льюис захохотал и чуть не уронил ее, прямо на полянку, где на деревьях росли красные и желтые мармеладные мишки, и они долго, долго срывали мишек с деревьев. Ты тоже любишь? – Да, особенно лимонные. – Льюис, у меня, кажется, щеки новые. Помнишь, старые щеки у меня обгорели, а теперь у меня другие – это так странно, я думала, щеки даются раз и на всю жизнь. А у тебя руки такие красивые, совсем не как печенка, и пальцы – тоже, я, кажется, люблю на тебя смотреть, надо же, как изменились твои пальцы, как будто тебя долго-долго тянули за них. – Так ты ведь и тянула, помнишь? Тебя затягивало в песок, а я протянул тебе руку, а ты схватилась за пальцы и потянула на себя так, что они захрустели, но мне не было больно – это так странно, почему мне не больно, а так хорошо, когда ты вытягиваешь из моих бедных пальцев суставы?
А Элли промолчала, потому что когда она говорила, Льюис постоянно хохотал, и Элли начала бояться, что однажды он рассмеется и уронит ее. Льюис был очень высоким и если бы он ее уронил, Элли наверняка раскроила бы себе череп или хотя бы рассекла губу. Поле закончилось, и перед Элли и Льюисом выросла лестница с бетонными ступенями – такая, какие бывают в подъездах, только очень высокая, а там, где лестница заканчивалась, начинался желтый кирпич дороги.
Элли испугалась и сжала пальчиками пуговицу на рубашке Льюиса и говорит, мол, поставь меня, пожалуйста, на землю, я уже, наверное, могу идти, а ты сам возвращайся, тебе ведь не нужно к Желтой кирпичной дороге. Нужно, говорит ей Льюис, мне теперь нужно туда же, куда и тебе, а если я тебе надоел, ты так и скажи, и поставлю тебя на землю и не стану докучать, но только ты скажи мне это прямо, в лицу, в пуговицу на рубашке, которую ты крутишь сейчас, но лучше ничего не говори, крути ее и дальше, а я вынесу тебя к Желтой кирпичной дороге, как и договаривались, потому что я – тебя, через тире, без многоточия в конце, я – тебя (победил/не уроню/ждал/жду/ждать/etc). Элли сильнее сжала пуговицу на рубашке и зажмурилась, и устроилась поудобнее на руках Льюиса. У тебя, говорит, плечи стали еще шире, они очень уютные – твои плечи, а Льюис шагнул на ступени лестницы.
- А давай играть в морской бой! – сказала Элли, когда ей показалось, что Льюис заскучал.
- Давай, - обрадовался Льюис. - Только вот у меня нет тетради в клеточку, а иначе где мы будем расставлять корабли?
- А мы нарисуем клеточки на ладонях, на правой я нарисую свои корабли, а на левой оставлю пустые клетки и буду гадать, в какой из них однопалубник, - предложила Элли.
- А когда мы доиграем, поменяемся ладонями – ну, чтобы сверить, все ли было честно.
И они доиграли и поменялись ладонями, а потом поменялись еще раз, а потом снова, и менялись до тех пор, пока не забыли, где-чья.
Пока они играли в морской бой, Льюис все держал Элли на руках и прыгал со ступеньки на ступеньку, а потом – с башни на башню, а когда прыгать стало особенно легко, Льюис понял, что заигрался и что Желтая кирпичная дорога осталась далеко внизу, и что пора спускаться и поставить Элли, наконец, на ноги.
- Просыпайся, - тихонько сказал Льюис и положил спящую Элли на желтый кирпич.
Элли проснулась и перевернулась на спину, чтобы почувствовать Желтую дорогу каждым своим новым позвонком, а потом перекатилась на живот – так, чтобы касаться дороги коленками и ладошками, и чтобы не видеть ничего, кроме желтого кирпича, и чтобы солнце отражалось в дороге и било ей прямо в глаза – отраженное. Элли не боялась, что ее переедет машина или даже целая колесница (большая или малая), или чьи-нибудь ноги со жвачкой на подошве собьют ее и растопчут, как тайская массажистка, потому что даже если бы Элли переехало колесницей, колеса лишь сильнее прижали бы ее к желтому кирпичу – щекой и коленками, а большего ей и не нужно было.
Когда Элли лежала так – щекой на кирпичах – к ней изредка подбегали какие-то люди и велели немедленно прекратить, потому что если целыми днями лежать щекой на кирпичах, то можно все пропустить, а об Изумрудном городе и думать забыть.
- Поднимайся! – велели они и толкали ее в бок и в спину.
Но кирпич под щекой был таким теплым, что Элли только поджимала коленки к подбородку – так было еще уютнее, и оставалась на месте.
Элли лежала на дороге долго, пока не пошел дождь. Тогда она подтянула ноги к подбородку и позвала Льюиса – ей очень хотелось, чтобы он тоже сидел на желтых кирпичах, подтянув ноги к подбородку, Элли даже подумала, что она хотела бы, чтобы у них был один – на двоих – подбородок, или хотя бы чтобы он ее за руку держал, что ли.
- Хочешь со мной в Изумрудный город? – спросила Элли, а Льюис молчал. – Я дам тебе одну туфельку, и мы будем идти с одной ноги – с правой, например, и еще я положу тебе руку на плечо, и ты – тоже, и мы будем как будто дракон – двуглавый, и идти с одной ноги, клик-клак-клик-клак-клик, вы играли так? Ты почему молчишь? Это потому что дождь пошел? Ты боишься, когда дождь, боишься, что он зальет тебе глаза, и рот, и что ты захлебнешься? Давай я тебе отдам обе туфельки, хочешь? Ты будешь ими вычерпывать воду, если ее вокруг соберется слишком много, и никогда не утонешь? И мармеладных мишек – хочешь? А он говорит – мне нужно идти, Элли, этот дождь – он смывает номер моего билетика (помнишь, у меня был билетик?), я теперь безбилетный, видишь? У меня на руке осталось только несколько цифр – а было о-го-го сколько, было семь! А она: ну и пусть безбилетный, давай пойдем в кассы Автовокзала и возьмем тебе билет, там теперь можно рассчитываться карточкой, пойдем вместе, а? Я буду держать тебя за руку, за эти твои бесконечно красивые не особенно длинные пальцы, можно? Или я приготовлю тебе бульон, а на вкус он будет как песочное печенье – ты же любишь, а еще у тебя кровь носом пошла, почему ты никогда не говорил мне, что у тебя кровь носом идет?
- Все хорошо, - замахал руками Льюис, и попятился в сторону Розовой страны, и мишки ему теперь нравились розовые, а не желтые, а еще, говорит, я сейчас спущусь вниз, ко второму кругу, и вынесу оттуда кого-нибудь еще, вот, например, этого карлика с синим колпачком - Остина, или какого-нибудь тролля в переднике с маками – я назову его Мумий-Мама и она будет готовить мне равиоли и печь булочки с кунжутом, или, например, ассирийскую принцессу, или даже индийскую с точкой во лбу – мы будем бегать вдоль Индийского океана и обнимать коров за бархатные шеи.
- Не будет никакого океана, - сказала Элли очень серьезно. – Потому что я его выпью, и Мумий-Мамы не будет, потому что я надергаю маков из ее передника, и запеку его в кунжутные булочки, а когда она съест их, то уснет сразу же, а индийскую принцессу я посажу в лодку, а лодку спущу на воду и оттолкну от берега, ты боишься воды и не поплывешь за ней, и забудешь о ней, и о карлике забудешь, и о равиоли – тоже, только меня будешь помнить, и вспоминай уже, ну же!
А Льюис сказал: ты сумасшедшая – и топнул ножкой, и тогда Желтая кирпичная дорога зашаталась, как будто была не дорогой вовсе, а веревочной лестницей, натянутой высоко-высоко над ледяным Коцитом, и из-за того, что лил дождь, дорога была скользкой, а кирпич крошился под ногами.
Элли споткнулась и соскользнула вниз, едва успев зацепиться пальцами за желтый кирпичный выступ, а внизу горел город Дит, и плескалось Стигийское болото, и Коцит плескался бы, но он был замерзшим. «Льюис, подай мне руку!» - попросила Элли – зависнуть над всем этим было страшно и страшно неуютно. «У меня больше нет рук, - сказал Льюис, и все же развел руками. – Когда мы играли в морской бой на ладонях, ты забрала мои, помнишь? - повторил он и все же хлопнул в ладоши. – А это у меня новые руки выросли, и ладони на них новые, и даже линии на них новые, я не могу их тебе протянуть, они ведь совсем другие».
И когда Элли поняла, что у нее теперь руки Льюиса, а не свои собственные, она обхватила ими свою разрывающуюся на куски голову и полетела вниз, мимо мармеладных деревьев, и зыбучих песков, и вертела-позвоночника, мимо Миноса, и Цербера, и Плутоса, хотела было зацепиться за обломок башни у города Дита, но обожгла руку и опалила кусок платья, и лимонные мармеладки посыпались из карманов. «Верни откуда взял!» - закричала тогда Элли, потому что так глубоко она еще не падала, а когда ударилась, наконец, о лед, то чуть не раскроила голову, но на самом деле просто рассекла губу.
- А что это ты тут делаешь?
- А у меня желтая кирпичная дорога ушла из-под ног, - сказала Элли Кассию и посмотрела, как в зеркало, прямо в лед застывшего озера, о который так больно стукнулась головой, и увидела, что вся она теперь – медведь, огромный лимонный мармеладный медведь, как он любит, с опаленными щеками – обожгла по пути, но щеки, наверное, вырастут новые, хоть ей казалось, что щеки даются человеку раз и на всю жизнь, и руки даются раз и на всю жизнь, и мармеладные медведи – тоже.