28 из 62. Медаль

       Погожим майским днём Лёшка Шатов и Санька Инусов прогуливались по заснеженной улице Чапаева. Когда на их пути попадалось лоснящееся раскатанное место, они с разбегу катились на ногах, стараясь проехать, как можно дальше. Подшитые валенки, как лыжи, скользили по снегу. Так доехали они до продуктового магазина, на крыльце которого, избоченясь, стоял и картинно курил Кабанов, худощавый низкорослый мужчина в сапогах, в расстёгнутой телогрейке. На груди его блестела новенькая медаль. Лёшка остановился, а Санька проехал дальше.
— Тебе чего? — буркнул Кабанов, покосившись на глазевшего Лёшку, и стряхнул пепел с папиросы.
— Двадцать лет победы? — Лёшка кивнул головой на медаль.
— Угу, — буркнул Кабанов, резко запахивая телогрейку. — Вспомнили, хе!
Лёшке хотелось расспросить Кабанова о войне, да только он знал, что фронтовики не откровенничают о своих подвигах. Как будто знают о войне такое, что; лучше было не знать другим, не воевавшим. Лёшка догнал Саньку.

— Видел у Кабанова?
— Видел. У Несветаева и Весловского тоже есть. Всем фронтовикам дали.
— Классная медаль, скажи! Эх, жалко войны нет. А то и нас наградили бы.
— Конечно, наградили бы. Кстати, напомнил… погоди-ка. — Санька сложил пальцы в кулак и спрятал его за спину. —Угадай, что; есть у меня, чего; нет у тебя?
— Э-э… патрон?
— Не-а…
— Самолётный клапан?
— Не-а…
— Поджига?
Санька покрутил пальцем у виска: поджигу в кулаке не спрячешь. Лёшка призадумался, поскрёб подбородок, сдвинул шапку на затылок, чтобы мыслям не было тесно, почесал темечко…
— Э-э…  свисток?
— Фу! — презрительно фыркнул Санька и сказал: — Сдаёшься? Смотри: юбилейный!
Он показал новенький рубль. Повертев монету, Лёшка заметил на ней солдата с мечом и с девочкой.
— Как на медали «Двадцать лет победы». Точь-в-точь! Махнёмся? Я тебе марки, всю серию кораблей, а ты мне рублик.
— Не хочу. Такой монеты ни у кого нет.
— Погоди, Санька, наштампуют твоих рубликов — выше крыши!..   Соглашайся, пока не поздно… Космос в придачу даю...
— Ладно. Корабли в придачу с космосом. Как другу.

Они ударили по рукам и отправились за марками к Лёшке. Дойдя до улицы Чкалова, увидели толпу. Что-то случилось! Мальчики прибежали туда. А там зеваки сгрудились перед грузовой машиной. Задний борт опущен. В кузове что-то лежало. Поднявшись на сугроб, мальчики увидели человеческое тело, прикрытое простынёю. Из-под простыни торчали ноги — носками врозь. А там, где голова — красное пятно на ткани. Кровь! Люди переговаривались.
— Васильевну убили. Одна жила.
— Видать, деньги были.
— Какие деньги? Беднее церковной мыши была!
— Немного до 60 не дотянула. У кого только рука поднялась?
И каждый с опаской оглядывался, как будто убийца стоял за спиной. Друзья прижались друг к другу и тоже осматривались.
— Идут, идут!
На тропке от старухиного дома к грузовику появились строгие мужчины в штатском.
— Мильтоны, — шепнул Лёшка на ухо Саньке.
— Найдут, небось, душегубов, — будто на митинге заявила толстушка в линялом бушлате. Повернувшись всем телом, она посмотрела маленькими злыми глазками сначала на Лёшку, потом на Саньку. — Найдут, — пробормотала она. — Чай, не иголка в сене.
— Бежим, — сказал Лёшка, потянув Саньку за рукав, — а то скажут, что мы бабку кокнули!

Они дали стрекача. На другой день разговоров было только об убийстве. Ватага ребят, собравшись на завалинке, судачила о том же.
— Докучихин-отец убил старушку.
— Да ну! Кишка тонка!
— Слепород грохнул!
— Этот может. Запросто.
Воцарилось молчание, и тут будто чёрт дёрнул Лёшку.
— А мы видели, как убили, — брякнул он.
— Кто это — «мы»? — спросил Антипов.
— Санька Инусов и я. Нас даже медалью наградили. За помощь следствию.
— Не ври-ка, — отмахнулся от него Манякин, тщедушный малец, любивший спорить по любому поводу.
— А это видел? — сказал ему Лёшка, предъявляя свой заветный юбилейный рубль той стороной, где изображён был солдат с мечом и девочкой.
— Настоящая?
— Дай подержать!
— Только из моих рук.
Мальчики готовы были поверить Лёшке, но тут Манякин срезал его:
— А медаль за победу не такая!
— Будто? — огрызнулся Лёшка. — И какая, по-твоему?
— Жёлтая! А эта — белая.
Мальчики испытующе уставились на Лёшку. Это был провал. Он лихорадочно сочинял, роняя по слову:
— Так медали-то разные… Жёлтая, она — за фронт. А белая — за тыл…
— Вы с Инусовым, значит, тыл? — ядовито пропищал Манякин.
— Чего прицепился, — напустился на него Ниязов. — Сказали же тебе: одна за фронт, другая за тыл… Дай человеку рассказать!
— Рассказывай, Шатов! — разрешил Антипов по праву старшего по возрасту. 
— Как это всё было? — проговорил Лёшка медленно, будто надеясь на подсказку из класса. — Как было… Обыкновенно. Идём мы с Саней… по Чкалова. Нигде света нет, а тут горит. В доме за магазином. Мы к окну … Смотрим: а там за столом сидят…  два дядьки и старуха. В карты режутся. И деньги на столе. Вдруг один — лысый, со шрамом вот здесь (Лёшка показал на щеке) — как вскочит, как заорёт на бабку… Кричит, кричит, а потом хвать её топором…  Бабка носом в стол клюнула, кровь из башки хлещет… А дядьки из-за денег рядятся. Один как зыркнет в окно… Мы с Санькой перетрухались...  Ноги в руки и бежать! Потом в милицию заявили про убийство… Этих повязали, а нам с Санькой — по медали… Мы в отказ, какие, мол, пустяки… Нет, говорят, ребята, без вас вовек бы не нашли.
Он закончил. Мальчики молчали. Манякин вспомнил, что «зэки» часто играют в карты на людей; кто проиграется, тот идёт и убивает первого встречного. Ну, тут каждый принялся рассказывать похожую историю. И такого страха нагнали мальчики друг на друга, что при белом свете стали озираться!
 
Лёшка потом от улики избавился: разменял рублик в магазине. Прошёл ещё день, другой, а на третий… На третий день Лёшка заскочил домой и шмыгнул на кухню. В гостиной отец разговаривал с кем-то. Лёшка заглотил пару пирожков, другую пару рассовал по карманам, и подался к выходу, как вдруг его остановил отец:
— Поди-ка сюда!
Голос у него прозвучал так зловеще, что сердце у Лёшки упало. Он робко вошёл в комнату и наткнулся на острый взгляд незнакомца, похожего на тех людей в штатском, которые проверяли место убийства. Стриженный под полубокс, плотно сбитый, с крепкой шеей, в приличном костюме, он сидел на табурете, широко расставив ноги.
— Ну, выкладывай, — сказал отец, — что у тебя было.
Косясь на незнакомца, Лёшка вынул из карманов один пирожок, потом другой. Недоумение выступило на лицах у взрослых. Незнакомец сердито глянул на Лёшкиного отца.
 — Ты чего клоуна корчишь, — взревел Николай, Лёшкин отец, поднимаясь со стула. — Цирк устроил. Выкладывай, что у вас было с Инусовым!
В животе у Лёшки заныло. На его счету была не одна проказа. В какой повиниться? Глаза его бегали. Он молчал. Тогда незнакомец, протянув руку и подавшись телом вперёд, проронил:
— Говорят, ты с Инусовым что-то видел.
— Я? Что я видел. Ничего не видел… А где?
— В доме Михайлициной.
— Такую не знаю. 
— Женщина. Пожилая. Которую убили три дня назад на Чкалова.
Лёшка вопрошающе взглянул на отца.
— Это Иван Иванович. Следователь.
«Худо дело», — понял Лёшка. Он потупился, медленно вытирая о пальто замаслившиеся ладони.
— Ну! — прикрикнул Николай.
— Ничего я не видел, — пряча глаза, пролепетал Лёшка. — А кто говорит-то?
—  Антипов, Манякин, Ниязов…
Ответ следователя прозвучал как гром средь ясного неба. Лёшка втянул голову. Ё-моё! Всё разнюхал, легавый!
— Что говорить-то?.. — он искоса глянул на следователя. — Что мы видели, как старуху убивают?
Следователь кивнул головой.
— Так, это… В общем, наврал я.
— Что значит, наврал? 
— Пошутил…  Ничего мы не видели. Совсем ничего.
— Сколько их было? Двое? Трое? — голос у следователя стал жёсткий, а глаза прямо душу вынимали. — Ты говорил, что двое. Вот и друзья твои — Антипов, Манякин, Ниязов — подтверждают это. Ну!
Лёшка пал духом.
— Не были мы там. Даже рядом не проходили.
— Откуда знаешь про топор? Кто нанёс удар? Как они выглядели? Их было двое?
Лёшка, давя на жалость, заплакал.   
— Говори! — прикрикнул Николай.
Лёшка молчал, утирая сопли и слёзы. Наконец следователь отступился, но пообещал проверить его слова.
Потом уже открылось, почему так пристрастен был следователь: пожилую женщину действительно зарубили топором. И карты нашли на столе. И убийц было двое. А ребята на Лёшку не сильно обиделись. Манякин даже сказал ему с восхищением:
— Ну, ты артист, Шатов! Всех купил!