1. 82. глава семьдесят шестая

    Книга первая. Первый день.
   
    ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
    О том, что армия — прекрасная возможность избавиться от дурных привычек и начать жизнь с чистого листа. Шпала при значках и лычках приезжает на побывку и сводит всех девчонок с ума: они в экстазе обписывают углы его дома. Отбой: дождь из сапог, голые ляжки, вонь и порнография. Конюшня: в одном сапоге на друге под кроватью. Прапор с тубаром в зубах под куполом цирка.
   
    Только сейчас, глядя в звездное небо ночного Севастополя, он вдруг ощутил, что приобрел наконец ту действительную свободу, о которой раньше всуе даже не подозревал. Клубок проблем, как осьминог обвивавший Шпалу с головы до ног все эти годы, внезапно исчез, оставив по себе лишь недобрую память. Теперь, обозревая пройденный этап со стороны, ему "в догонку" стало страшно. Так, случается, знобит после неожиданно нагрянувшей опасности, когда сама она уже миновала. Гроздев нечаянно увидел, что путь его прошлый был скользкой тропой меж двумя бездонными ущельями.
    Каждый час, каждую секунду он мог поскользнуться, сорваться и хорошо, если сразу на смерть, а то искалечить себя навсегда. Жутко было подумать, просто пересчитать, сколько и каких опасностей на той, легкомысленно выбранной Шпалой стезе его подЖИДало и подъЕВРЕИвало. Чем они могли Витьке грозить. Теперь понятно, что было на душе у матери и отца, когда они видели его идущим под куполом по канату. Это Шпале там казалось, что ничего страшного! Со стороны понималось ясней.
     Такой финал не просто удача! Необходимо родиться под счастливой звездой, чтобы благополучно сей путь преодолеть! Но все позади. С липким болотом преступности он завязал. (Слава богу не с головой засосало, удалось выбраться.) Все теперь в Витькиных руках и пора из жертвы обстоятельств стать их хозяином. Ведь что ни говори, больше подобного случая не представится, и дважды по крупному не повезет.
    Много (и это даже сейчас отрадно отметить) натворил он приключений. Пожалуй даже больше, чем требовалось. На троих раздели и все будут довольны. Гроздев просто их коллекционировал. Его по праву можно назвать охотником за приключениями. Причем азартным охотником! Теперь, как говорится, пора браться за ум, честь, совесть и все остальное. Витька себе это представлял так: за службу он ухватится энергично и покажет, что не только на хулиганство способен.
    Шпала недавно видел какой-то заграничный боевик про армию, так вот там командир говорит, что из бывших сявок часто получаются хорошие солдаты. Витьке в это хочется верить и поэтому он в последнем убежден. Второй способ доказательства теоремы Пифа с горы: на проводах зачитывали благодарственные письма от командования частей, где служат поселковые пацаны, их вчерашние товарищи.
    И о признанных Фулиганах хорошо пишут. Родителям приятно и пацанам за друзей тоже. Шпала добьется, чтобы и о нем так командование прописало. И еще хочет Витька хорошо служить, чтобы получить значки и лычки вот как у этого рыжего. Кстати, они ему вовсе к лицу не идут! Зачем давать лычки рыжим? Только попусту товар тратить. На него ж бабы все равно ноль эмоций. Другое дело Шпала. А потом заслужить отпуск и при полном этом параде в поселок. Бабы все углы вокруг его
    дома пообписают! Хотя у Витьки уже есть , но девочки такая вещь, что чем больше тем лучше: лишние не будут! Пусть по нему все с ума сходят. Пускай Ларочка увидит Шпалу в новом качестве.
    Поступь нежная, легкий стан,
    Если б знала ты сердцем упорным,
    Как умеет любить хулиган,
    Как умеет он быть покорным.
   
    Вот такие у Витьки надежды на службу. (С покорством, правда, напряженка!) И потом — на гражданке у Шпалы тоже все должно пойти правильно. Женится на Ларке, (или на Ольге, или на Светке, или на Натке?), поступит работать на завод, заочно будет учиться в институте. Что еще человеку надо для полного счастья? Главное не попадать в зависимость от спиртного и связанных с ним знакомств. Сшибание на пузырь у магазинов до добра не доводит. Куча кентов появляется, имидж... Как потом от всего этого откажешься? Армия — прекрасная возможность развязаться со старыми привычками и начать жизнь с чистого листа!
    В часть их привезли часов в 10 вечера. Однако на плацу еще занимались строевой солдаты-новобранцы. Три машины въехали на площадку перед барачного типа зданием — казармой и остановились. Прибывшие выгрузились. Раздалась команда построиться в шеренгу по двое. У крыльца роты, озаренный светом лампочки, возник прапорщик с тетрадкой в зубах и табуретом.
     Однако на последний он не сел, как это можно было предположить, а поставил "баночку" перед собой и сверху придавил раскрытой тетрадью. (Чтобы ветром не сдуло!) Сам, запросто поддернув калошки форменных брюк, уселся на ступени. Салдахвонские привычки! Не зря о них табунами анекдоты ходят. Последовала перекличка, затем счет. Наконец прапор вновь подошел к импровизированной трибуне и громко, так чтобы было слышно всем произнес:
    — У кого есть деньги, ценные вещи, сейчас будете по одному подходить ко мне и под роспись сдавать!
    От шеренги новобранцев до крыльца умещалось метров тридцать.
    — Все слышали? — рявкнул оттуда рыжий с подковообразными усами сержант, тот что вез их в кузове грузовика. И неторопливым шагом направляясь к шеренге внятно, зычно повторил:
    — У кого есть деньги, ценные вещи, сейчас по одному будете подходить к товарищу прапорщику и сдавать на хранение под роспись!
    Когда он закончил толкать эту речугу, то находился уже шагах в двух от строя. Руки сержант держал сомкнутыми за спиной как конвоируемый. Тогда, проходя перед строем и зорко всматриваясь в зеньки каждому, словно пытаясь по ним определить, у кого из построенных эти ценные вещи есть, он тихо, но внятно, с ударением на шипящие, проголосил:
    — Не вздумайте, ****и, сдавать!
    Так, прогулявшись перед всей толпой и повторив по ходу несколько раз свое предупреждение, сержант, пятясь, сделал пяток шагов и вновь гаркнул в строй:
    — У кого есть деньги, ценные вещи? Два шага вперед! Шагом арш!
    Витька четко представлял себе, что поборы с приездом в часть не прекратятся. Деды все равно не успокоятся, пока не вытянут из них — молодых все до копейки. А дарить этому сержанту свои "потом и кровью заработанные" сто семьдесят пять рублей и часы впридачу ему вовсе не улыбалось. Шпала стоял во втором ряду. Он попятился, так как неудобно было в шеренге нагибаться, вылез назад и принялся вынимать из носка заныханные деньги. Башмаки обходились без шнурков и потому сия операция заняла у Витьки немного времени. К тому же осталась с неприятельских позиций незамеченной.
    — Нет желающих? — вопросил сержант.
    — Я желаю! — протиснулся Шпала сквозь строй.
    Подойдя к табурету, он выложил часы и деньги. У прапорщика при виде купюр что-то произошло с пищеварительным тракТАтом, в общем, он чуть слюной не подавился. Но все же записал: “№ 1. Гроздев Виктор Ильич. 1) Деньги в сумме сто семьдесят пять рублей; 2) Часы "Слава". И сделал пометку в виде галочки, указывая Витьке место росписи. Шпала сделал каракуль и пошел в строй.
    — Ну, земеля, дрочи жопу! — прорычал ему сержант вполголоса, когда Витька проходил мимо него.
    Однако дело было сделано, лед тронулся. За Шпалой начали выползать другие, сдавали деньги, часы, трусы... Некоторые пытались даже сбагрить свою штатскую одежду: костюмы, фуфайки. Но командир объяснил, что шмотки можно будет по желанию выслать домой после того, как им выдадут обмундирование. Сержант смотрел на всю процедуру и покачивал головой, как будто слушал музыку Баха в филармонии.
    После окончания кутерьмы со сдачей всех прибывших повели в казарму. Указали свободные койки и велели раздеваться и лечь спать. С момента инвестиции денег Гроздева мучила одна единственная мысль: когда его будут бить? Прямо сейчас, или чуть-чуть попозже. И что Витьке при этом следует делать. В смысле — защищаться пассивно или активно и до какой степени? Вопрос представлялся сложным и требовал всестороннего рассмотрения: с бухты-барахты не решишь. А тут такой дефицит времени. Просто цейтнот! Вдруг его начнут окучивать прямо сейчас, а Шпала еще не принял решение, не выработал позиции.
    Согласитесь, это неприятно — получать по морде без должной философской оценки факта. Опять же по одному будут бить или хором и до какой кондиции? Не правда ли, сие тоже имеет значение и немаловажное. Или вот такой вопрос: куда будут бить? По физиономии или по яйцам и чем. Однако тут Шпала с неудовольствием обнаружил, что в нем налицо превратное представление об армии. Это сброд уголовников или доблестные защитники Родины? Глупый вопрос! Конечно же будут бить по яйцам или в прочие части тела и избегать ударов в лицо.
    А еще вернее применят какой нибудь специальный, приличествующий случаю ритуал экзекуции. Чтобы сочетать методы физического воздействия на провинившегося с моральным на окружающих. Прямо-таки высшая математика получается! Уравнение со многими неизвестными. И все же, при ощутимом недостатке информации, открытым оставался простой, как дважды два ключевой вопрос: как вести себя? Ведь это переломный момент и от него зависит многое. Вставший еще в вагоне и не легший до сих пор, он требовал разрешения.
    Давать сдачи или нет?! Причем тут Витька склонен был уповать на крайности: если бить, то один раз но сУрьезно — так, чтобы этот сержант потом всю жизнь только на аптеку работал! А если серединка на половинку, то лучше и не пытаться. К побоям и драке ему не привыкать. Дело в другом: что выгоднее? Какую жизнь Шпала себе данной борзостью обеспечит на ближайшие два года — вот вопрос! С точки зрения криминала он чист! Здесь пока с нуля, так что не посадят в любом случае. А дальше? Хорошо оно или плохо? Деды ничего такого не подозревают, будут бить без учета "техники безопасности". Значит можно улучить момент, подготовить выгодную позицию и сломать кому-нибудь челюсть, даже две, если удастся!
    О подобных курьезах Гроздев слышал из досужих россказней некоторых пришедших со службы. Мол раз резче отмашку дать, а потом старики трогать не будут. Однако, сдается Витьке, что армия — это не Чавино общежитие: старики — дружные ребята, система тут им знакома и на "ура" не прорвешься! Если б было так просто: сломал челюсть и все дела, до дембеля кайфуй, то на чем бы она, родЕмая, держалась? Мало, что ли, "крутых" сюда приходит с гражданки? Однако всех перемалывает! Значит, есть в данной системе что-то кроме грубой силы и наглости! А с другой стороны, ну как это можно вытерпеть, стоять и не дать сдачи? Так потом себя уважать перестанешь.
    Командование подобному "ЧП" вряд ли обрадуется. О мнении старших призывов говорить нечего. И свои ведь тоже не поймут, когда придет их очередь блатовать! Так что отмашка это уж на крайняк. С другой стороны, ведь и свою слабость дать почувствовать нельзя! Чтобы этот "земеля" видел: на гражданке ему отольется, припомнится. Держать голову прямо, когда тебя бьют и молчать? — Что может быть глупее!
    Тут, конечно, некоторые штатские Витьку могут не понять. Но большинство-то у нас в армии служило! И мне думается, что подобный коренной вопрос, рано или поздно, каждому служивому приходилось для себя решать. Причем в одиночку! Другое дело, что всяк из него нашел свои выходы и решал по-своему. Как мы тут увидим, вся сложность в том и заключается, что однозначного решения здесь нет. В одной части его можно решить так и нельзя иначе, в другой наоборот... А чаще и хуже всего, что в нем есть какие-то свои пропорции, которые никто из молодых как раз заранее и не знает! Где же золотая середина?
    При всем том, Витька ждал от каждого сержанта удара в любую минуту. Странное дело, и это наверное тоже большинство служивших на себе испытало, в первые часы всяческие сержанты, прапорщики и офицеры кажутся на одно лицо! Но до постели ничего не случилось. Толпа принялась захватывать места, ведь койки были двухъярусные. Правда, не все. Шпала маленько замешкался... Лезть же наверх не хотелось. Потому толкнул собрата, возникшего в проходе и наложившего на спинку ближайшей кровати собственную грязную лапу. Тот отлетел, сгреб тумбочку, взревел благим матом и бросился на Витьку. "Завязалась кровавая битва". СУседи, как в таких случаях водится, принялись обоих держать, разнимать, уговаривать. На шум прилетел злой демон — рыжий сержант.
    — Что за шум? — гаркнул судИя — Разойтись!
    И увидев виновника исключительно в нашем покорном слуге проревел:
    — Опять ты? Ну ничтяк "земеля"! Служба медом не покажется. Пока я здесь — полы и гальюны твои. А сейчас спать! Эй...
    Он выдернул с верхнего яруса примостившегося там без хлопот "кормильца", что в военкомате пожертвовал Шпале котлеты и сало. "Сменись с ним местами." "Белый орел" возрадовался. Спикировал и начал, пританцовывая, вынимать из-под подушки и матраца бесчисленные свои "курки": вещи, продукты. Но благодетель евоный, не оглядываясь, испарился. Витька плюнул на все и улегся вниз. Претендент еще постоял в головах, пошумел, помахал крыльями. Пытался даже стащить Шпалу с занимаемого плацдарма. Выпросил, наконец, причитающуюся по праву долгожданную ****юлину. И видя, что дело без сержанта опять не обойдется. (а тот может не разобравшись добавить!), успокоился и направил свой благородный гнев в иное русло: принялся уничтожать недоеденные продукты питания. Чинился он наверху довольно долго, и наверное, в отместку Шпале, все съел без остатка!
    Только лишь толпа растусовалась, разлеглась, откуда не возьмись примчался и принялся шастать по рядам шустрый солдатик. Не видно, чтобы дед, но и не молодой. Подшит, подтянут, однако без излишеств. Ни тельняшки на теле нет, ни сапог яловых... Да и другие-прочие, иногда мизерные детали говорят за то, что служака этот еще не вышел в местную элиту. Витьке и его сверстникам многие метки, отличающие деда от черпака, и "черенка" от шнурка были еще, конечно, не известны.
     Однако и без знаний, один внешний вид бойца может сказать внимательному взгляду главное: не было в данном представителе строительных частей наших доблестных вооруженных сил той "гусарской" выправки, что в сопровождавших их дорогой сержантах. И держался этот их будущий наставник не так высокомерно, как те. Солдат принялся выведывать у каждого по очереди кто откуда. Иногда останавливался и как бы повторяя заученный стих спрашивал:
    — Так ты, значится, из Орла, ты Валуйки, ты Оскол... Ага!
    И несся дальше. Неужели запомнит? — удивлялся на него Витька. О себе он все же сказал, что из самого города. Со строевых занятий пригнали на отбой "карантин". Здесь все были то ли из Африки, то ли из Китая. Будущий их призыв. Старожилам "повезло": строевые и прочие прелести службы азиаты выкушивали уже третьи сутки. В солдатской форме, обмятой и обвисшей, в сапогах, с уже обозначенными на носках морщинами, черные не столько от извечного своего загара, сколько от пыли. Против прибывших они казались аборигенами. Но какими? Рабочими муравьями, против ранее виденной "аристократии".
     Отбой у последних был со знанием дела: не успев забежать в казарму, все построились в проходе по двое. Передние выровняли носочки. Вслед им развязной походочкой вошел сержант. Пройдя вдоль шеренги, он, как каменщик мастерком, носком благородно ужженного сапога подстукал внутрь ноги выступающих из шеренги. Затем глянул на общий вид строения. Достал из кармана круглые, с крышкой, массивные часы на цепочке. Глянул на них, затих, и вдруг рявкнул так, что и лежавшие повскакивали:
    — Сорок пять секунд отбой!
    Кровати этой партии карантина стояли через проход, деливший казарму вдоль от вновь прибывших. Потому весь процесс "отбивания" (почек) был виден отлично. Счетчик затараторил скороговоркой: 5 секунд прошло, 10 секунд прошло, 15 секунд прошло... Что тут началось! При слове "отбой" чурки заметались точно куры, переполошенные появлением коршуна в небе. Солдаты наскакивали друг на друга, стукались лбами. Шмотки летели по казарме. Опаснее всего вели себя сапоги, стряхиваемые с ног. Они резали воздух со свистом, как снаряды тяжелой артиллерии. Черные предметы летели в потолок.
    Некоторые прямо, другие вращаясь пропеллером. Стукались о его доски, дождем па дали вниз. Портянки действовали как пыжи: пролетев некоторое время вслед за снарядом, раскрывались, теряли скорость и плавно опадали на пол. Здесь же валялись куртки с некогда белыми подворотничками, реже брюки. По всему этому топтались, скакали и бегали полуголые в пижамах люди. Сквозь прорехи в кальсонах виднелись голые ляжки, выскакивали причиндалы переднего прикрепления.
    Странная пляска таинственных существ в белых одеяниях походила на балет. "Танец привидений с моторчиком". При фразе: "Сорок пять секунд прошло!" — все они, кто в чем был: раздетые полностью, в куртке, в брюках, в одном сапоге прыгали без разбора в кровати. И скрючившись в три погибели, обхватив голову руками укрывались одеялом с головой. А сержант хватал первый попавшийся под руку сапог и принимался усердно крестить им остальных, не успевших вскочить на место. Последние прыгали кто куда, как кузнечики: под кровать, верхом на уже лежащего.
     Стоны, крики, зловоние испускаемых в усердии ветров. Конюшня! Пошедших на хитрость и вскочивших под одеяло в одежде, подоспевшие помощники сержанта стаскивали на пол и окучивали хором, до тех пор, пока обряд раздевания не был полностью выполнен. Наконец с помощью тумаков, сапогов и упоминаний на русском языке такой то нерусской матери, порядок был наведен: все солдаты лежали на койках одиночно, под одеялами, раздетые. Следовала команда:
    — Подъем, сорок пять секунд!
    С кроватей горохом сыпались бойцы. Верхние выезжали из проходов верхом на нижних. Все бросались к разбросанным на полу шмоткам, принимались без разбору лихорадочно пялить все на себя. "Сорок пять секунд прошло!" — и сержанты пинками загоняют в строй отставших. Вот строй готов, но на полу несколько лишних ничейных портянок. Да и из сапог там и сям торчат белые узлы. Торчат они и из карманов, и даже из-за пазух! Пуговицы, ремни застегиваются уже в строю.