1. 85. глава семьдесят девятая первый день

   Книга первая. Первый день.
   
    ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
    ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
    Главарь шайки Басаев тайно полощет член в щах Ельцина. Урка с Радуги топит вражеские подлодки коромыслом и заставляет 6-й американский флот ползать перед ним по-пластунски. Кармен учится накручивать портянки. Цыпленок жареный устраивает парад на свадьбе в Малиновке.
   
    Подъем прозвучал в шесть утра. Витька проснулся абсолютно здоровым, несмотря на ночные 750 грамм вина. Никаких похмельных ощущений. Странно, что и ночью, выпив эти полторы кружки, он не почувствовал даже легкой степени опьянения. Видно вино пошло как опохмельная чарка глубокому дорожному запою.
    И закрутился первый армейский день. Всех, кто был нестрижен, обстригли. Обычной механической машинкой, как баранов: с "антеннами". Стриг банщик, который, оказывается, по совместительству был и парикмахером для новобранцев. Сводили в баню, переодели. Заставили подшивать погоны и петлицы. А они у большинства выходили то вкривь, то в кось.
    То на спине, то на пузе. Приказывали мыть полы и подметать казарму. Причем, тут же опять нашлись "блатные" и хитрые: подходили к Витьке незнакомые личности из орловских, совали в руки то веник то тряпку. Говорили, что так сказал сержант или прапорщик. Смех и горе. Надел одному ведро на голову, другому тряпкой засадил по роже — отстали. Форму выдали почти всем не по размеру, а кому что достанется. Объяснили: поменяетесь потом сами!
    Роба сидела мешком. Но знатоки и сержанты говорили, что так даже лучше первые пол года: легче будет снимать и одевать при отбое и подъеме. Во время переодевания, когда они стояли у вещевого склада, "старики" — годишники и полугодишники выглядывали через забор, из дыр и т.п. Требовали гражданскую робу из тех, что получше. Им она нужна была чтобы в самоволку ходить, или за вином и к бабам.
    Кто-то отдал, кто-то пожадничал. На Витьке было тряпье, так что и инцидентов не возникало. Никто не позарился. Водили на завтрак, обед, которые почти никто не ел. С пьянки, да с дороги, да еще свои харчи кой у кого в тумбочке. А вот к ужину, от строевой и прочих армейских прелестей — проголодались. Жратва пошла нарасхват, да еще и не хватило. Какой-то член встал из-за стола, начал кричать на весь зал и махать руками:
    — Пыня, пыня!
    Шпала думал, что он дурак. Потом оказалось — нет, просто молдаванин. А "пыня" по-ихнему хлеб. После переодевания и во время строевой их долго учили накручивать на ноги портянки. И все равно многие растерли ноги. Но больше всего запомнилась шагистика. Высокий, стройный, подтянутый сержант, проводивший занятия с их взводом, казался Витьке воплощением всей армейской удали. Он так лихо чеканил шаг, отдавал честь, делал по стойке смирно.
    Выполнял поворот, команду "кру-гом" — словно был заведенная игрушка. Сапоги на нем блестели. Роба ушита. Из нагрудного кармана торчала вчетверо сложенная, накрахмаленная, отутюженная "марочка", что в обычной жизни называется обыденным словом "носовой платок". Сержант был блондинистый. Носил волосы на аккуратный пробор, и от него пахло одеколоном. (Снаружи).
    Он часто улыбался и еще чаще делал оскал, давая команду смир-р-но! Во-о-ль-но! И во рту видны были красивые ровные белые зубы. С некоторым удивлением Шпала обнаружил и в себе способности к воинственному делу. Он довольно быстро ухватывал все премудрости строевой, из которых самым трудным для нашего новобранца было научиться на ходу сменить ногу в строю. Для этого нужно было прыгать на одной!
    И то подобный аттракцион получился у Витьки со второго раза. Некоторые никак не могли сменить эту самую ногу. То семенили, то наоборот делали "шпагат". Наступали на пятки своим новым товарищам, многих из которых они еще и в "личность" не различали. Один чурка вообще был уникумом и удачно ходил, делая отмашку рук наоборот: При выносе правой ноги выносил и правую же руку. Иные падали при повороте. Других закручивало на сто восемьдесят и на все двести градусов. Третьи вообще не могли развернуться на носках. Путали направо и налево.
    Сержант, между прочим, объяснил среди всех прочих премудростей, что от их части через море до берегов Турции 241 километр. Новейший реактивный самолет покрывает это расстояние за четыре минуты. Ракета еще быстрее. Так что они живут в 4-х минутах от войны. В средиземном море постоянно курсируют корабли 6-го американского флота. Заходят и в Черное море. Регулярно пытаются пробраться к нашим берегам вражеские подводные лодки, в том числе и атомные. Здесь война, собственно, и не прекращалась со времен Трумэна.
    Наши устраивают с "понтом" учения и под шумок топят оказавшиеся в этом квадрате американские подводные лодки, которых по заверениям янок здесь нет. Американцы не упускают случая подбить нашу лодку, или даже корабль. Лишь бы не было доказательства об их причастности к этой "аварии". Поэтому постоянно нужно находиться в полной боевой готовности. Начеку! И 45 секунд на отбой и подъем — вовсе не чья-то прихоть. Что такое "чека", на которую нужно всегда быть, сержант правда не сказал. Но ведь здесь собрались не дети. Это и так все знали: ЧК — чрезвычайная комиссия! На которую все должны работать.
    Под вечер, когда, после очередного часа шагистики, они отдыхали в курилке... ("Пять минут на оправку и перекур!" — сказал блондин сержант и куда-то смылся так же лихо, как и командовал "парадом". День был на удивление жаркий.) ...Со стороны моря послышались переливы гармошки. Затем, в полумраке каменистого берега, стали различимы и сами исполнители. Они шли, подпирая плечом друг друга, прямо на отдыхающих. И тот, что справа жарил на гармошке "цыпленка жаренного".
    — Старики, — пронесся по курилке шепот.
    И действительно, трудно было предположить, что это окажутся молодые. Когда дуэт подошел ближе, Витька с некоторым удивлением, а затем уже и с нешуточной опаской обнаружил, что левый похож на вчерашнего его знакомого — Султана. Правым был незнакомый крепыш ниже ростом, но со столь же мощными плечами.
    — О-о! Салабоны!!! — радостно и несколько удивленно заговорил Султан, как только оба причалили и плюхнулись на скамейку, разбрызнув в сторону мешковатые робы. — Ну-у-ка, поприветствовали дедушек как положено!
    Все молчали. Не от щепетильности конечно, от растерянности.
    — Ну... Что вас, в школе не учили? Петя, покажи!
    Крепыш поставил гармошку на лавку. Встал и как Попандопуло атамана в фильме "Свадьба в Малиновке", с вихляниями и выкрутасами приветство вал Султана:
    — Здравия желаем товарищи дедушки!
    Одной рукой при этом он взял под козырек, другой покачиваясь держался за спинку лавки.
    — Нет, товарищи не надо, — забраковал Султан, — какие мы им товарищи? Это вон прапорщик им товарищ.
    — А мы кто? — вылупился своими пучеглазыми гляделками Петя.
    — Мы... мы...
    — Господа! — выпалил гармонист.
    — Нет, — отмахнулся Султан, причем сделал он это так, что чуть было не провалился вслед за рукой. — Забыл, как называется. Ты кто?  — он прицелился на друга пальцем.
    — Боец!
    — Долбоеб ты, а не боец, слушай!
    По толпе блеснули чуть заметные улыбки. Но Петя обвел округу свирепым своим взглядом и улыбки превратились в напряженные гримасы, а смешок застрял в глотках.
    — Ну кем ты будешь через полгода, когда уйдешь на дембель? — продолжал Султан.
    И гармонист вновь, глупо и угодливо улыбаясь, заглядывал ему в глаза.
    — Человеком! — ответил на вопрос он недоуменно.
    — Гражданином, пень, граж-да-ни-ном! Ну-ка все вместе, — взмахнул Султан дирижерским жестом.
    — Гра .. Здра ... Здравия желаем граждане дедушки. Ну!
    — Здра-ра-ра, же-же-же... — вновь раздался недружный хор.
    — Плохо! — скорчил гримасу Султан, — придется ****ить! Ну-ка, еще раз и во всю глотку, чтобы в Севастополе было слышно.
    — Здрав-гав-гав, здрав... гав... гав...
    Скандирование повторялось вновь и вновь, пока не приняло, наконец, вид более или менее осмысленной речи.
    — Здрав... жела... граждане дедушки!
    Витька орал наравне с остальными. Это было в его глазах более приятной перспективой, чем вновь оказаться замеченным Султаном. Вообще он старался раствориться в строю, спрятаться за спины других. Но сие явилось не столь уж легким делом! Потому что и все остальные, за исключением явных дураков, конечно, старались сделать то же самое. Затем начался парад. Султан с Петей кое как влезли на лавку как на мавзолей и обнявшись, чтобы не упасть, приняли командование. А мимо них строем проходили молодые, отдавая честь на ходу. Петя одной рукой наяривал в качестве марша все того же цыпленка.
    — Кру-гом! — командовал Султан и все повторялось.
    Потом программа была усложнена песней. "Через две, через две зимы ли, через две, через две весны ли, отслужу, отслужу как надо и верну-усь!" В коррективе Султана она звучала: "Через одну зиму, через пол весны." Не складно, зато правда! Так и пели. Все с душой! Сачкануть, как на строевых у сержанта никто не решался. Мозоли тоже в счет не шли. Земля под ударами сапог дрожала, ходили ходуном стоящие на ней казармы, склады и прочие строения, свирепствовал шквал голосов, объединенных аккомпаниацией гармошки.
    Все это продолжалось довольно долго. Песню пропели наверное не менее десяти раз! Взмокло все до петлиц на одежде, а парад все не прекращался. Десятки пар глаз с мольбой смотрели в сторону казармы, куда ушел проводивший строевую сержант, где должен был быть и прапорщик. Когда же он, наконец, стройный и подтянутый, истинный представитель командования вооруженных сил, придет и разгонит этих хулиганов.
    Может быть даже арестует их и отдаст под трибунал, за издевательство над молодыми. Прошло ведь уже гораздо больше объявленных пяти минут для перекура. "Где же он задерживается, черт возьми, этот Рембо!” — думал Шпала, добросовестно вместе со всеми дубася ногами по асфальту и горланя, не жалея глотки.
     Исчезновение высокого блондина при Черном-черном море выглядело тем более загадочно, что шум, который они своим парадом производили, разносился далеко по округе. Действительно, в Севастополе, очертания которого еще днем были видны на горизонте, должно было быть отчетливо слышно! Не могли же сержант с прапорщиком улететь куда-то срочно на реактивном сверхзвуковом самолете!
    Том, который до Турции летит четыре с половиной минуты. Взлетной полосы вроде нигде не видно, да и истребителей в стройбате с утра не было! Они же — командиры, должны быть где-то здесь и на Чеку. В Черном море ведь американские подводные лодки, а в Средиземном шестой флот! И те и другие слышат устрашающие маневры и затаились, думают: "Наверное русские готовятся к войне, с минуты на минуту начнут!" Интересно, в Турции слышно их песню? Все происходящее пока что очень разнилось с показываемым в передачах "Служу Советскому Союзу!" На закуску были объявлены танцы. Пресытившись бранными почестями деды слезли с трибуны, душа их запросила возвышенного.
    — Ну-ка сбацайте дедушкам цыганочку, — изрек Султан, спустившись на грешную Севастопольскую землю, — Петя, давай!
    И напарник зашпарил лихими переборами. Толпа стояла недвижимо и тяжело дышала, высунув языки.
    — Ну, что не танцуем? Петя, повтори!
    И опять никто не двинулся с места. Султан встал с лавки.
    — Что, салабоны, забогомели?
    В голосе его послышалась угроза.
    — Ты почему не танцуешь? — схватил бывший радужный урка за душу и притянул к себе ближнего карантинщика.
    — Не у-ме-ме-мею! — испуганно пролепетал тот.
    — Кто еще не умеет? Ты тоже не умеешь? И ты? И ты...
    Схваченные за шкирку карантинщики рывком подтягивались к центру и так же рывком отбрасывались..
    — Здесь нет слова "не умею." Кто сейчас не будет танцевать, будет по-пластунски ползать. Слово деда — закон! Петя, давай!
    Гармошка заиграла в третий раз. Толпа принялась шевелиться, изображая известный танец кто как мог.
    — Во, другое дело! — оживился Султан.— А ну, салапня, дай дорогу.
    И неожиданно принялся выделывать такие кренделя в танце, что Кармен, пожалуй, осталась бы здесь посрамленной в этом искусстве.
    — Ну-ну, шевелись народ! — кричал он при этом и снабжал последнее существительное нелитературным эпитетом. — Кто салабоном танцевать не научится — из того и деда не получится.
    И опять танцевали темпераментно и до сырости. На этот раз прошибло и петлицы, а с лиц пот лился ручьями.
    — Так, — наплясавшись, проговорил Султан, — где-то у меня тут земляки есть. С кем я вчера разговаривал?
    Из толпы выделился серый, худой и невзрачный, бритый как все в новом мешковатом ВСО Буба. Он так резко контрастировал с пришедшей парочкой, что и впрямь казался мужиком, представшим пред светлые очи крепостника-барина. Что делает с человеком одежда! Казалось, вся серая масса карантинщиков — люди черной кости, уже от рождения не могущие равняться ни статью ни образом жизни с сими избранными. Унизительно было сознание того, что и он — Витька, такой же, как масса его сослуживцев: выстриженный охапками, как стерня на ухабистом краю поля.
     Может этак погано специально "бреют", чтобы молодого было видно за версту? И нигде он не сумел затеряться. Потный, мешковатый, угловатый. За два года переродиться в такого вот деда казалось просто нереальным, невероятным. (Но именно таким Шпала будет уже через пол года!!!) А ведь это все свободные люди свободной страны. Равные между собой от генерала до рядового, пользующиеся одинаковыми благами.
    Как легко, оказывается, человека можно превратить в раба! Это, между прочим, свободного человека! Выросшего и воспитанного в осознании собственной независимости и равенства. Чего же тогда ждать от истории средневековья, которой их пичкали в школе? Мог ли индивид, десятки поколений которого родились и выросли в рабстве, сам с рождения бывший слугой, считать себя равным господину? Даже одна мысль об этом должна была быть ему ужасна. И однако же и в те времена, среди рабов по наследству и по происхождению находились люди, поднимавшие собратьев на восстание. Говорившие: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!" Теперь подобное казалось Витьке нереальным.
     Раб в душе не может стать свободным человеком. Где-то история приврала или недосмотрела такую мелочь. Но сейчас Шпала был убежден: каждый атаман, предводитель народного восстания, лидер бандитской шайки чем-то выделялся среди прочих от момента своего появления на свет. Даже рожденный рабом и среди рабов он ухитрился вырасти свободным. Может сей умник кидал лягушек в суп своему барину, полоскал тайно в нем член, пер его дочь, супругу...
    Жил где-то на отшибе и не попал под барский сапог. Может сам был небольшим барином, но потом на своих обиделся и пошел против них. Черт его знает! Однако нынче Гроздев ощутил точно: человек однажды сломленный, покорившийся насилию, ставший холуем не сможет уже забыть такого унижения, выкинуть из души. Его можно облечь любой властью, дать какие угодно полномочия и права, в душе раб все равно останется рабом!
    Это такая вешь, которую воспринимаешь с рождения. Вот стоят в строю Витькины сверстники, и не похоже, чтобы они были слишком-то унижены всем происходящим. И вчера Шпала думал, что все переносят настоящее очень тяжело. А потом оказалось, что некоторые дрыхли всю ночь напролет. Другие, самые дерзкие, в виде мести старикам, уничтожали собственные запасы съестного. Себя он считал хуже всех, ущербней.
    Не заложили в Витьку какой-то простой, для других понятной истины. Все живут, терпят, а Шпала "не может!" С тех пор как родители его в угол ни за что ставили. Наверное дефектный какой-то? А Гроздев-то, идя в армию мнил, что подготовлен к службе лучше остальных! Оказалось наоборот! Сволочь. Ладно! Закон Дарвина: "Сильные выживают, слабые погибают!" Не сможет приспособиться в жизни, значит подохнет!
    — А еще один где, тот что из центра? — оглядев Бубу, вопросил Султан. Как он был сейчас мерзок Витьке, как мерзки были все окружающие, даже Буба. Как мерзок Шпала был сам себе! И однако же, смятенный, он подался вперед, сознавая полнейшее собственное ничтожество. Иначе разве смог бы Груздь участвовать в этом спектакле? Нет, он не из тех, которые говорят: “Лучше умереть стоя, чем жить на зарплату!"
    Значит и в Витькином роду свободных наемников, воинов и бандитов затесалась рабская кровь. И вот теперь она проросла! Чем Шпала лучше Хорька? Только тем, что физически сильнее и умеет прилично бить по челюсти. Оказывается, главное — кулаки, а не моральный дух! Никак он не может выработать свое отношение к происходящему, свое мировоззрение. А без него, как без стержня: куда ветер подует, туда и колышешься.
    — Садитесь, земели! — Султан приземлил обоих рядом с собой на лавку: Бубу справа, Витьку слева, повесив на их плечи, как на коромысло свои длинные мускулистые руки.
    — Ну как, боец, голова после вчерашнего не болит? — обратился к Шпале. И тут же:
    —  Да, видос у вас... Надо сказать банщику, чтобы подстриг поприлежней. Как думаешь, Петь, должны мои земляки с антеннами ходить?
    — Ну, в рот мента!.. — поддержал гармонист.
    — И я так думаю! Тащи сюда этого гребанного Гошу, скажи чтобы машинку не забыл. И побыстрей. Передай — Султан ждать не любит.
    — Ага, щас сделаем! — ответил Петя и, взяв гармонь под мышку, растворился за сараями.
    Прошло около минуты, прежде чем оттуда скачками, жопу в горсть, появился банщик. В свободной руке он сжимал бритвенные принадлежности.
    — А что это вы отдыхаете! — вдруг, обращаясь к толпе карантинщиков, возмутился Султан. — Кто за вас армейскую науку постигать будет? Непорядок! Дедами отдохнете. Вот так же, как я вас, молодых воспитывать станете. А сейчас... "Учиться, учиться и учиться!" — как говорил великий Ленин. Где это ваш сержант Кузя, что-то его давно не видно. Эй, сержа-ант, Кузя, греб твою мать! — заорал он во всю глотку.
    Поднял палец вверх, призывая всех затихнуть. Прислушался. Тишина долгожданная повисла над частью.
    — Сержант ...мать, ты куда делся, петух гамбургский! Ну ка, — подозвал патрон к себе из сгрудившейся в курилке толпы двух человек, срочно разыщите мне вашего сержанта, скажите — Султан зовет. Стойте! Скажите, сейчас же не будет здесь, хлебало набью. Дуйте!
    Гоша тем временем уже старательно скреб Витькину лысину. Через несколько секунд сержант Кузя — бравый, начальственный, четкий, угодливо изогнулся перед развалившейся на лавке троицей. Видел он, естественно, только Султана.
    — Чего Сашок?
    — Скажешь прапорщику, — тоном, не терпящим возражений, вещал сидящий рядовой стоящему перед ним в позе официанта сержанту, — что этих двоих, (он похлопал ладонями по плечам Кольки Бубы и Шпалы) я беру с собой. Понял?
    — Понял!
    — Не понял, а так точно понял!