Кузон

    Мелисса так полюбила Кузона, что предложила ему жить вместе. Квартира Мелиссы и её родителей была небольшой, всего о двух комнатах, не считая ванной и туалета, в котором беспрестанно засыпал, будучи очень уставшим человеком, её отец. Кузон же был записным разгильдяем, никогда и нигде не работавшим, но говорить об этом было не принято: родители Мелиссы об этом не знали, а сама она, чрезвычайно любя Кузона, всячески скрывала эту его черту, а равно и происхождение.
    В первый же вечер, за праздничным столом, Кузон, щеголяя потёртым в локтях костюмом и галстуком с азиатским орнаментом, подарил маме большой букет цветов и торжественно исторг из себя речь. Сказал он, что невероятно скоро найдёт достойную работу и будет обеспечивать не только себя и Мелиссу, но даже и её родителей, ежели оные возжелают в будущем не работать, а лишь сидеть на его чуть грязной от полезной и прибыльной работы шее, так как для Кузона это будет настолько приятно, что даже и не скажешь. После он страстно сетовал, что отец Мелиссы – очень уставший человек и много работает.
    –  Скоро, - горячечно трубил Кузон, ковыряясь под улыбки Мелиссы в цветастых салатах, –  вам, папаша, не придётся от усталости засыпать в сортире! –  и убедительно аргументировал тем, что тех значительных сумм, коими он в ближайшем будущем завладеет, будет вполне хватать для всей их семьи. Когда он отпросился в туалет, все радостно смотрели друг на друга.
   Промелькнул месяц, а Кузон так и не нашёл той работы, что позволяла бы уставшему отцу Мелиссы не засыпать в туалете. При всём уважении к выбору единственной дочери, родители начали косить на Кузона, уже второй месяц стучащего им пятками по груди; и чем дольше это продолжалось, тем менее явным было желание Кузона найти какую-либо работу. Однако, примчавшись к вечернему столу скорее всех и занимая самый мягкий стул, Кузон, уничтожая вкусные яства, трудолюбиво напоминал всем, что должность вот-вот будет в его кармане.
    Отец в силу своей усталости не всегда слышал, о чём идёт разговор за столом, а только посапывал с закрытыми глазами, сидя. Временами он бормотал, что этот Кузон – хороший малый и что он непременно должен чаще приходить к ним на ужин. Мать Мелиссы с натянутой улыбкой напоминала ему, что Кузон уже третий месяц живёт с ними. Тогда отец оживлялся и говорил, что это очень кстати: чадо засиделось в девках, а обладание столь целеустремлённым кавалером было бы очень почётно!
    Когда домочадцы расходились по рабочим местам, Кузон методично разнашивал диван, отвлекаясь лишь на опустошение холодильника. К обеду он выходил на улицу, дабы  все думали, что бегает Кузон, не жалея ног, в поисках работы, и через пару часов возвращался. В последний раз он выходил за двадцать минут до возвращения Мелиссы из больницы, а возвращался аккурат к тому моменту, когда ужин готовился к подаче на стол. На вопросы родителей о его образовании и предыдущей работе Кузон ответствовал столь внушительными намёками на большую работу в большом городе, что те стыдливо замолкали и только всей своей мимикой старались передать, как сильно они желают ему поскорее найти работу и обрести через это способность обеспечивать их дочь самостоятельно. Будущая тёща даже начала покупать Кузону носки и давать деньги на мелкие расходы.
    На пятый месяц Мелисса отправилась по выгодному контракту в Африку с целью излечения чернокожих людей от страшной желудочной болезни. К этому времени все настолько привыкли к Кузону, что не обращали внимания на прекращение его поисков. Сам же Кузон адаптировался настолько, что перестал стесняться родителей и запросто выходил при них из комнаты. Теперь он свободно разгуливал по дому в одних трусах и даже мог спокойно испортить при всех воздух, страшно при этом рыгоча. Мать постепенно начала избегать всяческих контактов с ним, стараясь поскорее убежать на работу, а вечером наскоро готовила еду и бежала в комнату спать, чтобы как можно раньше отправиться на работу; она перестала даже брать выходные. Отца происходящее волновало не в пример меньше: приходя домой, он тут же засыпал в туалете; приходилось сонным волочить его на кровать. Кузон перестал ограничивать себя и в туалетных шумах – он извлекал из кишечника неимоверное количество децибел и вони. Ловя уже снаружи изумлённый взгляд матери Мелиссы, Кузон хмурился и чесал небритую щёку.
     –  Чего таращишься, мамаша? – вопрошал он под шум сливного бачка.
    Ещё через месяц Кузон начал без спросу носить папашины трусы, так как свои износил и не имел денег приобрести себе новые. Поначалу мать пыталась протестовать, но быстро привыкла. Тогда Кузон начал таскаться в папашиных вещах по рюмочным. Приходя домой очень пьяным, Кузон, не раздеваясь и не разуваясь, лез грязными руками в холодильник и, по мере возможностей опустошив его, прямо в заляпанных сапогах обрушивался на чистую родительскую постель.
    Мать сильно ругалась, но результата это не приносило. Окончательно убедившись в тщетности своих стараний, она решила некоторое время ночевать на кухне. Отец же о происходящем не ведал, так как утром шёл на работу, а вечером спал в туалете; он был несколько необщительным человеком.
    Как-то раз по дороге домой мать Мелиссы чувствовала странную тревогу, заметила даже, что нарисованная её бровь странно подёргивается. Едва она переступила порог квартиры, обнаружилось, что женская интуиция не подвела её: в коридоре были навалены друг на друга пять-семь больших дорожных баулов. Пройдя на ввечер прокуренную кухню, она обнаружила стаю галдящих незнакомцев , которые сидели за столом, ели и выпивали. Кругом царил невиданный срач, а в один из углов было обильно нарыгано. На визгливые вопросы матери по поводу личности и цели прибытия собравшихся, бравые ребята отвечали, не отрываясь от приятного времяпрепровождения, что они друзья Кузона, хозяина квартиры, и что вышеозначенный покинул их ряды из усталости, породившей желание спать. Войдя в свою бывшую спальню, она обнаружила пьянющего Кузона, возлежавшего на том самом предмете меблировки, где муж лишал её невинности. В настоящий момент ложе обратилось в пыльное серое пристанище, в котором промеж бычков и рыбьих хвостов периодически обретал покой Кузон. Сделав из гостевой экспансии должные выводы, мать постелила в коридоре тряпочку и на ней уснула.
    Вскоре выяснилось, что кухонные алкаши приехали искать работу в большой город, так как в их селении достойным людям жизни не найти. На вопросы матери о длительности их квартирования друзья Кузона делали трезвое лицо и говорили, что «туда-сюда, и съедут». Однако, даже по прошествии месяца кухонные посинелки не прекратились, только друзья Кузона немного пообвыкли и спали у его кровати на толстом одеяле. Утра в спальне начинались со всеобщего перекура и криков, обращённых к собирающейся на работу матери: гости требовали, чтобы старуха приготовила бутербродов и чаю, а затем катилась на свою сраную службу; и чтоб глаза их не видели до вечера ни её, ни её длинных титек. Мать четыре недели терпела, но потом не выдержала и во время плановой пьянки схватила гостя за шкирку и начала тыкать опухшим лицом в раковину, куда тот секунду назад помочился. Страдалец аргументировал своё действие занятостью туалета усталым папашей. Мать причитала:
    – Да вы и так постоянно туда ссыте, твари, б л я д ь, независимо от того, занят он или нет!
    Дружки Кузона контраргументировали тем, что приехали они в гости к Кузону а не к ней и слушать её не намерены, так как она в квартире никто и старая сука.
    Однажды друзья Кузона притащили в квартиру огромную вонючую дворнягу, затащили в ванную, связали лапы и принялись её купать. За этим занятием застала их мать Мелиссы, но ничего не сказала, так как страшно перепугалась. Друзья Кузона говорили: смотрите, мол, мамаша, теперь этот зверь будет квартире охранником. На резонный вопль матери Мелиссы о том, что собака может быть бешеной, пьянчуги ещё более резонно отвечали матери, что она сама бешеная и что вместо болтовни лучше пошла бы, да сделала чаю и бутербродов, пока они переживают за квартиру. Неровен час обворуют, а она говорит – бешеная. Неблагодарная женщина.
    Отмытая собака была привязана верёвкой к ручке шкафа в прихожей.  К кузоновым друзьям она быстро привыкла, хоть и продолжала их покусывать, а одного даже обоссала, когда тот уснул в прихожей, в которой раньше спала мать Мелиссы. Сама же мать Мелиссы постоянно подвергалась нападкам со стороны животного и даже лишилась прерогативы сна в прихожей. Некоторое время она ночевала у соседей, но потом стало совестно, и она перебралась на лестничную клетку. На лестничной клетке было прохладно, а потому мать Мелиссы стала прикладываться к рюмке: вначале, конечно, только по вечерам, но с течением времени ей удалось сделаться постоянной соучастницей пьяных посиделок в квартире. От бесконечных пьянок её внешность значительно ухудшилась, и поэтому вскоре мать лишилась работы.
    Деньги закончились, но выход был найден: мать принялась воровать их у спящего в туалете папаши, который по-прежнему не замечал перемен, произошедших в их уютной квартире.
    В один из вечеров, когда квартира спала после плотной пьянки, в дверь громко и настойчиво постучали. Переглянувшись с собутыльниками, Кузон прошёл в прихожую и открыл дверь. На пороге стоял переминающийся с ноги на ногу папаша, утверждающий, будто он стучит уже третий час, а ему всё не открывают. Кузон отсчитал папашу за настойчивость и объяснил, что своими постоянными прибытиями он мешает им жить. На это папаша предложил:
    – А вы мне пробейте дыру с улицы в туалет: я буду через неё лазать домой, а вам мешать не стану.
    Так и поступили: проломали дыру, через которую папаша проникал в туалет и коротал там ночи. Через три месяца денег перестало хватать даже на водку, и часть квартиры пришлось сдать троим киргизам. Однако, вышеозначенные киргизы договорённость не соблюдали и квартировались более значительным числом. В округе квартира получила звание неблагоприятной, и в ней нашло пристанище души всяческое отрепье из всех концов города.
   Одним ласковым весенним утром за окном приятно щебетали птички, а луч солнца игриво выхватывал из задымлённого пространства кухни часть стола, краешком луч словно ласкал пепельницу. В пепельнице лежал жирный окурок. Едва вставшая мамаша с радостью вцепилась в этот божий дар и с удовольствием выкурила. Увидав это, вошедший в комнату Кузон заявил о том, что владельцем предмета, бесспорно, являлся он, а потому старая ведьма будет иметь не слишком хорошие жизненные перспективы в ближайшие десять минут.
    Кузон подошёл к ней поближе, размахнулся во всё плечо и направил кулак в мамашину щёку. Тишину квартиры пронзил звонкий треск, будто кто-то спьяну рухнул на старую полку, а щека распухла и приняла одутловатые очертания. Кузон решил, что для истинного искупления этого мало, а потому он саданул мамашу и в глаз. Глаз мгновенно покраснел, а позже налился и приобрёл фиолетовый окрас, тем выделяясь на фоне прочего мамашиного лица.
    Это упражнение органично влилось в домашнюю рутину: Кузон, кулак, лицо; лицо, кулак, Кузон. Теперь мамаша часто ходила выкрашенной в праздничные цвета, выказывая богатый социальный опыт: то синяя, то нежно-фиолетовая, то ещё бог знает, какая.
    Через некоторое время вернулась из Африки Мелисса, да не одна, а с новым чернокожим ухажёром и двойней негритят. Нового спутника Мелиссы квартирный быт не просто не напугал, а показался даже благосостоятельным, поскольку на родине бедолага ютился в шалаше из четырёх больших коробок, и землянке.
    Киргизы же такого темпа жизни не выдержали и вскоре съехали, провожали их как родных. Мелисса и Бабаджайд Бабатанд влились в новую жизнь, и быт продолжал течь в своём размеренном русле. Вскоре после того, как деньги Мелиссы закончились, все бытовые блага, нажитые родителями, были вынесены и проданы друзьями Кузона, которые аргументировали свои поступки тем, что им тоже нужны средства для существования. В одной из таких ходок участвовал и Бабаджайд, заработав тем самым первые деньги на чужбине.
    Как-то утром Кузон отправился воровать самогонку. Возвращаясь с добычей, он обнаружил у дома большую толпу людей, а также пожарный расчёт и милицию. Подойдя поближе, Кузон обнаружил, что горит его квартира.
    – Что случилось? – спрашивал он у суетливо разматывающих шланги пожарных.  Кто-то из толпы выкрикнул, что кто-то пьяный уснул с сигаретой в руках, вот и пыхнуло.
    Ещё долго Кузон стоял и наблюдал, как выносили обгоревшие тела. Опознать ему удалось лишь папашу, который сгорел, сидя на унитазе – Кузон узнал его по позе.
   Постояв ещё немного, Кузон отпил из бутылки, развернулся и пошёл по направлению к городскому саду, постепенно растворившись в серой массе пешеходов города.

Редакция, Роган Борн.