Чуда

Чуда

Жил-был город. Город как город, самый обычный, только серый. В сером городе серело серое солнце и падал серый снег. Серые ленивые воды серой реки отражали серые мостовые и серые здания. Жизнь в сером городе текла самая обычная, только серая. Каждое утро серые люди спешили на работу, по широким улицам сновали серые машины, серые пекари пекли серый хлеб, серые садовники сажали серые цветы, серые кошки (в независимости от времени суток) мурлыкали на коленях своих серых хозяек. По ночам серые люди видели серые сны. В выходные серые семьи серых людей водили своих серых детей в серые парки и катали на серых каруселях и покупали серое мороженое. Но однажды течение серой жизни было нарушено одним несерым случаем. В обычном сером роддоме обычного серого города, у обычного серого мужчины и его серой жены родился ребенок. Когда он, а точнее будет сказать, она, появилась на свет и огласила громким воплем родзал, серая акушерка от неожиданности чуть не уронила ребенка.
- Кто там? – спросила измученная родами серая женщина.
- Девочка, - неуверенно ответила серая акушерка неуверенным голосом.
Вскоре по роддому разнесся слух: «В сером роддоме родился несерый ребенок». В палату к серой женщине слетелся весь персонал серого роддома.
- Молчать, - рявкнул серый главврач, услышав невероятный слух и лично пришел в серую палату, чтобы взглянуть. – Да, - он задумчиво пожевал серые губы и, почесав лысый затылок, поспешил к себе в кабинет. Весь серый персонал серого роддома поспешил за ним. Но он захлопнул за собой серую дверь и обессилено упал в серое кресло. Серый персонал нерешительно потоптался в коридоре, но, не дождавшись начальства, разбрелся по серым коридорам.
Вскоре в серый роддом пришел новоиспеченный серый папаша.
- Кто у нас? – бодро спросил он у первой попавшейся серой медсестры.
- Девочка, - неуверенно бросила серая медсестра и поспешила скрыться.
Серый мужчина пожал серыми плечами и твердым шагом вошел в серую палату. На серой кровати, прижимая к серой груди младенца, сидела его серая жена. Когда его серый взгляд упал на ребенка, серые цветы в его руке тут же увяли, так же, как и его широкая улыбка на сером лице.
- У нас девочка, - тихим серым голосом произнесла его серая жена.
Но серый мужчина попятился к серой двери, бормоча что-то насчет рухнувших надежд и несбывшихся мечтаний. Споткнувшись о серый порог, он поспешил унести серые ноги и умыть серые руки. На его сером лице легко читалось облегчение вкупе с оскорбленным достоинством.
В сером языке серых людей просто не было прилагательных, способных описать девочку. Не было слова алый, чтобы передать цвет ее губ, не было слова синий, чтобы выразить оттенок ее глаз, не было слова белый, чтобы описать окрас волос и уж тем более не было прилагательного розовый, чтобы обозначить тон ее кожи. Для обитателей серого города девочка была просто несерой, и все. Кто-то говорил: «Урод», кто-то неуверенно шептал: «Чудо». Но для серой матери дочь была прекрасной. Она не могла отвести от нее серых глаз, любуясь каждой черточкой, каждой впадинкой и морщинкой. В глубине серой души серой женщины серым цветом расцветала любовь. «Ты прекрасна, - шептала она, крепко прижимая к себе дочь, - ты – чудо». Так она ее и назвала – Чуда. У необычной, несерой девочки и имя должно быть соответствующее.
Когда на улице стало совсем серо, серая женщина завернула Чуду в серые пеленки и, не дожидаясь приговора серого главврача, мучавшегося бессонницей и ломавшего голову над возникшей, а вернее сказать, родившейся несерой проблемой, выскользнула из серого роддома. Она спешила по серым улицам, желая укрыть дочь от серых глаз, спрятать как можно надежней. Когда серым утром в сером роддоме обнаружили пропажу серой роженицы вместе с ее несерым приплодом, весь персонал вздохнул с облегчением и постарался как можно скорее их забыть, как несерый сон. А в сердце серой матери вместе с любовью закрался серый страх.
Выглядывая в серое окно, выходящее на серый двор, Чуда видела серых детей, чинно сидящих на серой лавке и о чем-то негромко беседующих. Чуде разрешалось выходить из дома только по ночам и то ненадолго. Но ночью все дети спали, и Чуде было скучно.
- Мама, почему они не бегают и не прыгают? Мама, а можно мне к ним? Я хочу во двор, - хныкала Чуда и страх все глубже вгрызался в серую душу серой матери Чуды.
И чем старше становилась Чуда, тем глубже пускал свои корни страх в серой душе ее серой матери. Чуда отличалась от серых жителей серого города не только внешне, она была другой во всем. «Ну за что мне такая Чуда» - горестно вопрошала серая женщина на очередную шалость дочери. Но Чуда подбегала к матери и до исступления целовала ее серые щеки, пока серое сердце женщины не начинало таять под напором маленьких розовых ручек и алых губок. Серая женщина мечтала, что однажды ее дочь станет серой, как все. Но Чуда упорно не желала становиться серой. Она фонтанировала энергией, и жизнь в ней била ключом, в то время как в серых жителях серого города жизнь лишь тлела серым огоньком. Серая женщина часто не могла уснуть, ворочаясь в серой постели и прислушиваясь к каждому шороху – не раздастся ли тихий стук в серую дверь.
Каждое серое утро серая женщина уходила на свою серую работу. Уходя, она запирала девочку на два замка, веля никому не открывать дверь и никогда не откликаться. Но Чуда не могла усидеть в серых стенах. Ей хотелось на волю, пусть и на серую. И вот однажды, когда ее серая мать привычно закрыла за собой серую дверь, Чуда вскарабкалась на серый подоконник, и с трудом приподняв серую щеколду на сером окне, выскользнула наружу. Ее счастью не было предела. Она залилась звонким смехом и в припрыжку побежала по серым улицам. Иногда она останавливалась, удивленно глядя на что-нибудь необычное, но тут же подхватывалась и, размахивая руками, бежала дальше. Она все бежала и бежала, с любопытством оглядывая серые улицы, то останавливаясь, то устремляясь вперед, пока не оказалась на большой серой площади с большим серым зданием посередине. Здание было очень большим и очень величественным, к нему вели широкие серые ступени. Чуда остановилась, положив палец в рот, широко распахнув синие глаза. И, рассмеявшись, поспешила к зданию. Серые прохожие шаркали мимо, устремив серые глаза на серые плиты площади и не замечая ничего вокруг. Чуда преодолевала одну серую ступеньку за другой, карабкаясь все выше и выше, пока не оказалась на самом верху, перед огромными серыми колоннами серого здания. Здесь было так высоко и все так хорошо видно. От восторга девочка громко запела и закружилась, широко раскинув руки.
Услышав ее звонкий голосок, один из шаркающих прохожих остановился, словно натолкнувшись на невидимую стену. Он изумленно оторвал от серой земли свои серые глаза и увидел кружащуюся на месте Чуду. Его серый рот в изумлении приоткрылся. На него, ворча, натолкнулся другой прохожий, и нехотя вскинул глаза. И как загипнотизированный застыл. Вскоре у ног Чуды колыхалось серое море. Оно то опадало, то взволнованно вздымалось. Все новые серые люди примыкали к толпе и, увидев танцующую несерую девочку, толкали впередистоящих, чтобы лучше разглядеть чудо. Вот серое море захлестнуло первую ступеньку, вот вторую. И вот уже девочка могла разглядеть серые лица, тянущиеся к ней серые руки, возгласы серых губ: «Чудо, это –чудо». Каждый хотел пощупать, потрогать, прикоснуться к чуду. Но вот море схлынуло, площадь опустела. Серые люди, забыв о только что виденном чуде, опустили глаза долу и шаркающими походками вернулись к своим прерванным серым делам. В их серых головах тяжело натужно перекатывались серые мысли.
На ступенях осталась лишь серая женщина, прижимающая к груди истерзанное тело дочери. По ее серым щекам беззвучно струились серые слезы, капая на сереющее лицо девочки. И лишь по серым ступеням стекала тонкая струйка ярко-алой крови.