Деревенский регент

     Мой храм в обжитом дачном поселке под Москвой – совсем молодой. В том году со дня его закладки минуло первое десятилетие.

     Но посвящен он почему-то не новомученикам и исповедникам Российским, не иконе Божией Матери «Неувядаемый цвет» или Песчанской и даже не святителю-исповеднику Луке, хотя есть у нас и его мощи. Нет, он просто, как везде на Руси, – Покровский.

     Чтобы найти его, мне понадобилось тоже десять лет.

     Когда-нибудь и я узнаю, для чего нам так часто показывают те места, которые лишь через много лет станут самыми дорогими для нас.

     Мне четыре-пять лет, и мы идем всей семьей из другого дачного поселка в лес, который у нас назывался темным. Жаркая пыльная дорога проходит просторным полем, за которым, очень далеко, виднеется красивый узорчатый храм, никогда не закрывавшийся.

     Через четверть века мы с женой будем гостить поблизости у внучки известного в свое время советского писателя, это будет перед самой Пасхой, и я, некрещеный, понесу наши куличи, яички и «млеко огустевшее» в этот же храм. А еще лет через семь я, уже без жены, буду регулярно преодолевать неблизкий путь сюда и найду здесь себе отцов во Христе. И сейчас, давно уже имея свой порт приписки, говеть предпочитаю именно тут, где все родное, как нигде больше.

     Узорчатый храм этот тоже называется Покровским.

     …Многие помнят, как развернулось у нас лет тридцать без малого тому назад движение добровольных помощников реставраторов.

     Мы с женой сподобились поработать таким образом дважды. Одно из тех двух мест называлось Каблуково. Я с прочей нашей московской братией что-то переносил или выгребал под началом Юры, первого и несменяемого старосты временного храма, который был еще в проекте, и все это происходило на фоне высившихся поодаль церковных руин, заросших деревьями.

     Пройдет каких-то пять лет, и меня, едва крещенного, чуть не насильно поставят в большой самодеятельный хор, созданный молодой москвичкой Аней, одной из первых выпускниц знаменитого теперь Кустовского. Своего храма в Москве Аня не нашла, и пятнадцатилетнее существование хора было направлено на проведение праздничных и великопостных служб… угадайте с одного раза, где? Ну, естественно, в Каблукове – сначала в доме причта, где был устроен алтарь и стала совершаться литургия, потом в новом деревянном храме святого пророка Илии, душном-предушном, но таком домашнем. Сейчас раз в году, на главный престольный праздник Нерукотворного Образа Спасителя, удается выбраться на свой первый в жизни клирос. Там все тот же, что с самого начала, огромный рыжебородый добродушный отец Сергий, одноклассник старосты Юры, новый замечательный регент и хорошее пение.

     Только московский хор Ани туда уже не приедет. Потому что Господь, как известно, забирает к Себе лучших.

     Едва Ане исполнилось сорок, у нее обнаружили рак. Дальше – быстрое угасание, несмотря на пять операций за полгода. В декабре с Аней прощался весь храм святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине, что возле Тверской, при пении большого хора, руководимого Аниным учителем.

     Я тогда учился в Вологде на регентском и не приехал на погребение: при стипендии в триста рублей приходилось ограничивать себя во всем. В дни Аниного исхода наш курс повезли в соседнюю Кострому в семинарию – на экскурсию и, конечно же, на на молебен перед Феодоровской иконой Божией Матери. Перед поездкой пришло не очень внятное сообщение из Москвы, в котором были слова: «Будем прощаться с Аней». Но ведь прощание означает только одно… У меня не оставалось денег на ответный звонок – чтобы уточнить подробности. В конце концов, мы же знаем, что у Бога все живы. И вот мы с нашим ректором отцом Алексием и студенческим хором молимся у чудотворной иконы. Молились, может быть, как никогда. А едва двинулись в обратный путь, новая «эсэмэска», уже с другого номера: «Марина ошиблась, Аня жива»…
 
     …Напротив входа в белоснежный отреставрированный Спасский храм в Каблукове (Аня успела его таким увидеть и даже попеть в нем) – две могилки, Анина и ее отца, Олега Борисовича, не намного пережившего дочь, и тоже прекрасного певчего. На надгробии – слова из сорок шестого псалма: «Пойте Богу нашему, пойте».

     Жаль только, что такие люди, сами Божьи любимцы, не оставляют преемников. Продержаться без Ани хор не смог.

     Зато на противоположной окраине нашего обширного Подмосковья в одной из сельских церковок успешно создает хор Аня-маленькая, когда-то, на моей памяти, пришедшая в пеструю Анину братию. Что же до остальных полутора десятков ее бывших хористов, по большей части не ставших профессиональными певчими, – проходит ли такая школа бесследно для души?

     А потом моим пристанищем надолго стал Боровск.

     Социально-культурная, так сказать, ситуация в Боровске уникальна. Маленький. Одно-двухэтажный. На высоких взгорках. Самый красивый – среди калужских. Почти самый – из подмосковных. Весь сплошь – седая древность. Да еще рядом такие же городки или побольше, в разы помоложе, да кругом поля под цеха осваиваются, а свой, местный монастырь во имя преподобного Пафнутия подворье за подворьем строит. Только вот народ все больше пришлый, и хоть и несколько собственных музеев есть и даже театр, а на Володарской улице живет сама Людмила Киселева, всемирно известная художница-инвалид, – для семивекового Боровска это капля. Все-таки важней всего дом, огород да заработок. За рублем в Москву – это можно. А вот интеллигенту боровскому не все равно, где работать, да и получить хочется столько, чтобы после дороги туда-обратно и на жизнь что-то осталось. А певчим в здешних храмах большего не платят. Хотя есть и исключения. Сто км – до Калуги, столько же до Москвы. Вроде и немного по нынешним временам, но все равно хочешь чему-нибудь выучиться – прощай, мама. Так что если вы встретили в Боровске творческую личность, я вам завидую. У меня другой опыт.

     Но зато люди тут добрые, хоть на вид и грубоватые. Если угостят, так от души, в беде не оставят, а на ночлег устроиться проще, чем в Боровске, навряд ли где удастся. Сколько у меня перебывало друзей – столько и радости было от самого теплого приема, когда я, за неимением лишних койко-мест на своей служебной квартире, отправлял их к нашим тетушкам. Сам провел три незабываемых лета у прихожан в боровских деревнях, а раз, когда мне срочно надо было заночевать в городе, между двумя бабушками возникла нешуточная мирная конкуренция, кто более достоин меня разместить.

     Давней уже поздней осенью через этот городок пролегал один из наших паломнических маршрутов, и выбор, где помолиться за воскресной службой, пал на боровский храм святых страстотерпцев, благоверных князей Бориса и Глеба. Мои планы, как удрать с паломниками пораньше, где-нибудь там сразу после елеопомазания, чтобы вместе почитать каноны ко Причащению да и выспаться перед марш-броском, разрушились вмиг, когда ко мне прямой наводкой направился молодой отец настоятель и спросил, умею ли я читать по-церковнославянски: мол, выручайте, у нас некому…

     А потом я задержался в этом храме еще на шесть с половиной лет. Для регента, существа уязвимого, срок большой.

     Чуть не забыл: та воскресная служба была в самый праздник Покрова.

     Прошли годы, и однажды, Великим постом, настало время по совету духовника уезжать из Боровска навсегда. Это одна из тех ран, которые не заживают.

     Зная, что мои боровские дни сочтены, я успел собрать в «дорогу не скажу куда» две большие сумки с нотами и другими материалами для клироса. В копиях, конечно. Основное оставлял тем, кто придет следом. В одной – всенощное бдение, в другой литургия. Но поскольку уходил я, к большой своей печали, не подобру, то одну из сумок, полагая, что я собираюсь ограбить родной храм, у меня отбили. А это была всенощная, самая моя любимая служба. Вот и затосковал я: и так всего лишился, а тут отобрали последнее.

     Но главное, как всегда, было дальше. Переезжал я в Московскую область, где регента все больше на побегушках, так что к осени моя единственная уцелевшая сумка с нотами успела покрыться пылью, ну а потом я поселился в Дмитрове. И первым делом навестил знакомого священника в селе недалеко от Волги, где, как оказалось, некому петь литургию в будние дни! Пришлось срочно счищать пыль…

     Храм тот приволжский был – Покрова Богородицы.

     А про Боровск я и не знаю, что вам еще сказать. Разве что посоветовать поехать туда жить и работать. Храмов там много – как нигде. И людей в них тоже. Простых, как когда-то будущие апостолы, и нуждающихся в глаголах вечной жизни. Любящих храм Божий, но не разбирающих того, что в нем звучит. Если у вас есть духовное или музыкальное образование – поезжайте обязательно. Это я вас прошу. Только помните: вы там нужны целиком, без остатка. В самом счастливом случае вы просто останетесь там до конца своих дней. Ведь «не худшее место», как очень точно заметил однажды большой, седой и добрый Костя, многолетний сторож Козьмодемьянского храма и давний соловецкий волонтер. На боровских церковных памятниках хорошо потрудился его сын. А я вот оказался слабее, чем вы, мой читатель, и понадеялся на воздаяние уже здесь…