Джулия

Это несерьезно написано... Так... развлечение.
*
Она редко кому нравилась. Молчаливая, не то что лишнее слово  - нужное из нее не вытянешь. Глаза черные, как у цыганки, но взгляд не наглый, а жесткий - как бы сразу дающий отпор: стой, где стоишь, не подходи близко, не лезь в душу.
- Джулия, а может тебя все-таки из табора выкрали?
Да, еще это имя - Джулия, что б его, сразу проститутки на уме. В паспорте, который Джулия таскала в сумке - а как иначе, если по нынешним временам его требуют сплошь и рядом - значилось «Свиридова Юлия Александровна». А как на первой хате, которую они с друзьями снимали, прозвали ее Джулькой  - так и пошло. Было ей тогда семнадцать - возраст девчонки на побегушках. А Влад, как наглотается своих таблеток - сидит или лежит на ковре. Ковер не кровать -  падать некуда. Стряхивает пепел сигареты на затрепанный ворс и говорит ей : «Джулька, свари кофе»
Тогда ее не дразнили, что из табора, и не попрекали, что из деревни: то, что городским - азбука, Джульке - китайские иероглифы. И схватилась она  за новое имя, и выкрасила волосы в химический, почти белый цвет, и одевалась - в самую дешевку из переходов, но яркую, блестящую - картинки, пайетки…
За двадцать лет лицо огрубело, но все так же ярко, малиновой помадой, накрашены полные губы, и совсем уже мертвые от красок белые волосы заплетены в косицу.  Руки обветренные, ногти обломаны - она не только кофе заваривала, но что только ни делала по жизни - самое крутое было зимой -  на базаре рыбой торговать. Но ногти тоже покрыты ярким лаком. Будто всем своим видом, кричащей яркостью этой показывает Джулия  - у меня все классно, отстаньте. Показывает видом только, рта не раскрывает. О себе она вообще никогда не говорит.
А что рассказать? Как лет до пяти бродяжила она  с теткой, которая то ли была, то ли не была ей матерью - по вокзалам? Она об этом мало что помнит. Баба Ксана  ей рассказывала:
-Выходим мы тогда с Ольгой из электрички. Ноябрь в начале, ветер такой, что лицо обжигает, да еще не снег, а крупа с неба сыплется. А ты сидишь на лавочке в уголке. Даже в вокзал не зашла - на улице! Видно,  велели тебе… И как-то так скособочилась, ладошки в рукавах прячешь, воротник поднятый. Ни шапочки, ни штанишек теплых… Сидит такое покорное дите и кого-то ждет. Я тебя спрашиваю:
-Маленькая, ты с кем?
А ты говоришь:
-Я одна.
Вокзал-то крохотный - стекляшка, насквозь видна.  Пустая - ни одного человека. Я зашла и кассиршу, что билеты продает, спрашиваю:
-Не заметили, с кем вон та девочка?
А она:
- Какая девочка?
Так тихо ты сидела, что тебя и не приметил никто, кроме нас.  Я тогда кассирше адрес свой дала - для того,  кто будет тебя искать. Сказала - мол, я ребенка хоть чаем напою, одежду подберу, она ж тут на ветру околеет. Выхожу, смотрю, Ольга тебя уже своим платком пуховым укутала.
Ну и пошли мы в мой подвальчик. А у меня так часто бывает - мельком скажу, а оно сбывается. Вот зачем я ляпнула про твою болезнь? Дома мы за тебя схватились враз обе. Ножки тебе сунули в  таз с горячей водой,  в руки - кружку с чаем.  А  ты будто засыпаешь…Температуру смерили - под сорок.
Юлька помнить  себя начала с этого жара. Не после, а именно с него. Она знала, что тогда умирала. Кто в действительности бросил ее на вокзале? Неряшливая женщина,  с которой они  до того ходили по электричкам? Просили есть. Тетка рассказывала разные истории -  жалостливо, вытирая легкие слезы. А Юлька все ждала - кто даст им еду. Пожилые женщины сердобольно открывали сумочки, но обычно у них не был с собой ничего съестного - так, конфетки, печенье. Они деньги тетке совали. А вот мужики - они иногда делились тем, что взяли для себя. Булочка с сосиской. Котлета… Только радость от этой еды Юлька и помнит. Котлета - такая большая, вкусная…. Она глотала ее, едва жуя, как собачонка.
И еще - почти всегда хочется спать. Юлька спит на полу, на каком-то тряпье. И ее так рано будят… На улице еще темно. Но надо вставать, идти… Когда ей сегодня дадут поесть?  Все мысли - хороводом - вокруг голода.
. Зачем Юльку тогда забыли на вокзале? Может, тетка заметила, что она заболела - и куда ей с ребенком, который едва держится на ногах?  Она провалилась в жар, и с той поры твердо и навсегда уверовала, что есть тот свет. Потому что  там побывала.
Она стояла на площадке - каменистой, безжизненной. Почти со всех сторон площадка обрывалась в неведомую, но  -  страшную - глубину. Там клубилась чернота, и небо над головой тоже было в черно-багровых вихрях. И только оттуда, куда вела узкая, каменистая тоже  -  тропа - лился свет. Белый, в котором не было жизни -  в земном ее понимании. И перепуганная Юлька замерла. Оставаться здесь, на этих жарких камнях - нельзя. Но отсюда два пути. Или пятиться - и сорваться в тот мрак, что ждет у края, или ступить на узкую тропу - и идти к свету. Не зная - что там ждет…
А что вокруг? Юлька пыталась всмотреться в клубящиеся вихри. Это было мучительное усилие. Ей стало трудно дышать. Она поднесла руку к горлу. И услышала вдруг страстный шепот:
-Пресвятая Богородица, помилуй дитя…
Больше она не разбирала слов, но звучал голос с той безоглядной страстью, когда человек все готов отдать, и себя предложить взамен.
 Мгла сделалась прозрачной, стала истончаться в одном месте -  будто проступила в ней картина.
Юлька вдруг узнала себя. Только не обтрепанную, а такую «домашнюю», какой она никогда не была. В белом платочке. А рядом - та женщина, которая ее сюда привела, и какие-то бабушки, много бабушек.
Через какое-то время, но очень, очень нескоро - ей стало легче дышать, будто она всплывала с глубины.
Она приоткрыла глаза, и -  уставая даже от попытки вглядеться  - смотрела на круглолицую женщину, что сидела рядом с постелью.
- Я буду теперь  с тобой и твоими бабушками? - чуть слышно спросила она. 
.И увидела, как женщина  ахнула, прикрыла рот ладонью…
-Такая же… Неужели передала?
**
Богадельней все больше дразнятся и попрекают. «У тебя что - богадельня?», «Ты из дома-то богадельню не устраивай…»
А баба Ксана работала в богадельне, и Юлька с тех пор крутилась возле нее.
Богадельня была при храме. Храм разрастался постепенно. Сперва, в советские еще времена, здесь был барак, куда по выходным  приходили на службы старушки, тайком приносили крестить детей.
А потом  времена поменялись, и храм вырос за считанные месяцы - из красного кирпича, о двух куполах. Позже и еще дом внутри церковной ограды построили.   На первом этаже - торговый зал. Продают иконы, книги, церковную утварь. На втором - живут старик и старухи. Причем не абы какие, а всю жизнь подвизавшиеся при храме. С улицы сюда не попасть. Так что богадельня, можно сказать,  блатная.
Шесть чистых комнаток, по две-три бабушки в каждой. И единственный на всех дедушка, бывший пономарь, в комнатке совсем крошечной.
Юльку баба Ксана и подруга ее Ольга взяли сюда поначалу, чтобы дома одну не оставлять, чтоб на глазах была.  Юлька тянула носом. Такие здесь запахи славные! Она не могла выразить. Добротой пахнет, уютом… Потом ей прозвучало слово - ладан.  И примешивался к нему аромат цветов. Их  на каждом подоконнике - множество. А все баба Ксана! И комнаты убрать, и цветы обиходить, чтобы не чахли, а в каждом горшке - пышным зеленым кустом. И герани, и амариллисы, и маленькие розы, и фиалки. Они цвели - по выражению Юльки - «изо всех сил».
-Райский сад ты  нам вырастила- говорили старухи бабе Ксане.
Даже архиерею понравилось, когда он на престольный праздник в храм приезжал, и после службы сюда поднялся. От лица старушек был ему тогда подарен самый большой розовый куст - кусочек рая. Хотя бабушкам рай нужнее -  насущнее, но они щедрые, делятся.
Баба Ксана на смену с Ольгой и ухаживала за старухами -   водила мыться, кормила, кого -  и с ложечки.
Юльке-маленькой было тут  хорошо. Тепло - а она после вокзала мерзла от каждого ветерка, Сытно - в трапезной всегда накормят до отвала. И хотя еда большей частью постная, но как же вкусен  грибной борщ, как горячи блестящие от масла пышки!
Старушкам только и можно - спать, кушать и молиться. Вернее, молиться, кушать, спать, и опять молиться. Книги на полках - только священные.
-Хватит с них мирской жизни, пусть в последние годы о душе думают, - махнул рукой настоятель, когда Юлька однажды отважилась спросить, почему нет тут хоть маленького телевизора.
Отсюда была одна дорога, как из того места, где Юлька побывала. И баба Ксана каким-то образом предчувствовала, кто следующий ступит на тропу и когда. В неурочный час сводит старушку помыться, священника позовет… А на другой день, глядишь - и пустеет одна из кроватей. Хотя вроде ничто не предвещало.
-Ты знала? - пристала как-то раз Юлька к бабе Ксане.
Та вздохнула, подняла и опустила плечи.
-Знала.
-Как же ты знала.
Баба Ксана вздохнула еще раз:
-Видела.
Юлька прикусила язык. Ибо с той самой ночи, когда баба Ксана ее вымолила - она тоже иногда видела.
Обе запомнили, как  утром проснулась Юлька со слезами:
-Баба Ксана, сними икону, ой, жалко икону… - и все показывала на образ Казанской, старинный, которым Ксану благословляла на брак еще ее мать
-Зачем, доченька?
-Разобьется! Стекло расколется, ой,  жалко….
-Да, что ты, доченька, тридцать лет висит она в этом углу. Не дай Бог, переезжать придется - тогда только, - и баба Ксана прижала к себе Юлькину голову, утешая.
А через пару дней икона упала - истлела за тридцать лет веревочка, на которой она висела. Раскололось стекло, откололась от оклада длинная щепки, и сам оклад раскрылся. А за образом, оказывается, были спрятаны письма Ксаниной матери, которые когда-то она туда положила - и уже отчаялась найти.
В другой раз баба Ксана не могла Юльку разбудить:
- В школу опоздаешь! Ну что ты -  голову от подушки оторвать не можешь?
-Не могу, - бормотала Юлька. 
Потому что была она сейчас не здесь, а в ином, диковинном мире. В здешнем мире был февраль, а она стояла на весенней поле - среди бескрайнего моря нежных зеленых ростков, и такой запах кружил ей голову, какого не было на земле.
Потом спросила у бабы Ксаны,  как у прошедшей дальше по той дороге, по кторой предстояло идти и ей..   
-Баб, а страшно это?
-Отчего страшно? - возразила Ксана. Но, подумав, добавила, - Я  уж привыкла. А поначалу… нет, не жутковато было, а будто ты уже над собой не властная, будто тебя иная сила несет. В пост особенно часто такое бывает, когда тело уже  легкое, идешь и кажется, что в снегу от тебя следов не  остается  А навстречу человек. И ты точно знаешь, что он у тебя спросит, и что ты ему ответишь.
Когда баба Ксана умерла, Юлька не осталась на прежнем месте. Хоть ее и звали, и даже уверяли, что не могут без нее обойтись. Шел ей в ту пору семнадцатый год, и в последнее время она  бабе Ксане помогала. Но она знала, что если прежде была за спиной бабы Ксаны, то теперь ее будут шпынять - не ее подопечные старушки, те души в ней не чаяли - а все эти церковные бабки. Не так вымыла, не там положила, не то сказала. А может, проснулся  ней голос бродяжьей крови - той,  о которой она ничего не знала.  А только собралась Юлька в одночасье и уехала в город.
Все, что так пугало ее в детстве - голод и холод - теперь казались преодолимыми.Город манил. В первый же день, Юлька сидела в  громадном магазине, совершенно ошалев от увиденного. Магазин был  как  сияющий корабль - с этажами палубами, меж которыми люди плыли на эскалаторах вверх и вниз. Когда ноги уже отказались ходить, а глаза устали смотреть, Юлька присела в уголке на диванчик. Тут же ей предложили работу - что-то там рекламное раздавать.. С тех пор этих работ она переменила… И проспекты раздавала, и жарила хот-доги,  выгуливала собак и провожала в школу детей.  Какое-то время просто бомжевала, ночуя у случайных друзей, или обретаясь в подвалах.
Где только ни жила. С кем только ни жила. В конце концов села в гардеробе ночного клуба. Ночь бессонная, зато день - твой. Никто тебе не хозяин, никто не помыкает.
 Снимала  она  квартирку на первом этаже хрущобы. Кошачьи песни и кошачьи запахи - достали! И все же, когда в решетке подвального окна нарисовался котенок - тощий и такой бледно рыжий, словно не хватило ему сил обрести настоящий цвет - Юлька - в ту пору уже давно и прочно Джулия - внимательно на него посмотрев, подхватила ладонью. Она мыла его в раковине, и блохи стекали черными струйками.
В какой-то миг Джулия перепугалась - умер. А потом увидела, что измученный котенок просто уснул под струей теплой воды, слепо доверившись судьбе.
С тех пор они жили вдвоем, и,  приходя утром домой, Джулия знала, что засыпать будет, греясь щекой и ухом  о кошачий бок и под кошачьи песни.
Ничего не осталось у Джулии от прежней жизни, только дар этот клятый не оставил ее. Только ей страшнее было от него, чем бабе Ксане. Сколько раз она замечала - скажет что-то мельком, а так оно и выходит. Ерунда, пустяшное - иногда для нее самой случайно сказанное - знакомым:  «Побереги кошелек сегодня», «Да не  волнуйся за дочку - поступит», «Ты б матери позвонила, что ли» . И потом рассказывали ей, что кошелек действительно чуть не сперли, девочка оказалась второй  в списке принятых в институт, а   с матерью ночью случился сердечный приступ».
Джулию неприятно тревожило это,  и она  все больше молчала. А иногда, в самых глубоких темных снах  - снова  видела себя  на той каменистой площадке, И каждый раз  не знала - вернется ли? Провидеть могут только души… Вернется она  или останется тут? Баба Ксана, помоги… Помолись за меня хоть там!  Может, я в тот раз не должна была возвращаться, и только благодаря тебе… И вижу теперь то, что другим не дано. Я не хочу тут, я хочу назад…
Но снова и снова возвращало ее  - в небытие, и несколько дней после того особенно чистыми были ей звуки, особенно ясными- краски, и внятным - будущее.
**
. Шел третий час ночи. Джулия клевала носом, сидя у себя в гардеробе на старом продавленном кресле.. И вдруг  отчетливо увидела себя на каменистой площадке  . А мимо нее шла Лариска. Рыжая, наглая Лариска, которая постоянно обретается в клубе.
Только сейчас она не была ни наглой, ни  даже особенно рыжей. Лицо у Лариски было застывшее, как у лунатика, а волосы, которые обычно торчали как пакля, стекали за спину серебряным сиянием. 
-Ты тоже здесь? - потрясенно спросила Джулия.
Неужели Лариска, такая же,  как она - и тоже  приходит в это место?
Лариска не ответила. Она шла медленно, сомнамбулически к тому самому белому лучу, словно и не видя Джулию.  Фигура стала растворяться в свете, пока не исчезла совсем.
-Эй, - Джулию похлопали по руке.
Она встрепенулась,  потрясла головой, как усталая лошадь, взяла номерок у огромного толстого дядьки и потянулась подать ему дорогую куртку.
А следом подошла Лариска в  сопровождении незнакомого спутника. Лариска была как всегда возбужденно- всесела - она только оживлялась к концу ночи. В этот момент дверь на улицу открылась, и увидела Джулия не ночной, а белый, нездешний цвет. И место того, чтобы потянуться за номерком…
-Не ходи, - она на секунду прихватила жесткой своей рукой Ларискины пальцы, - Не ходи с никуда Не вернешься.
-Куда не вернусь? - не поняла  Лариска.
-На этот свет, - сказала Джулия.
***
-Пойдешь на шоу экстрасенсов, - сказал ей через несколько недель тот самый громадный дядька.
Не доехала тогда Лариска до дому. Авария… Сколько их каждые сутки в их огромном городе. Но к своей Лариска   пошла как по нитке.
- Нет, - затрясла головой Джулия.
--Куда денешься! - прикрикнул дядька - Я на тебя деньги  поставил.  Б…я такого не видел никогда..…Посмотрела - и выдала…  Так ты за человеком смерть видишь?
-Ничего я не вижу…
Сейчас бы сосредоточиться, уйти туда -в никуда-  и предсказать этому дядьке, что его ждет. Ведь даже так, почти мельком брошенным взглядом, видит  она темноту, которая наполняет его тело. Он открывает рот, а там черно, ночь… Чем же он болен?
Но страшно было Джулии. И удержалась она вглядываться дальше.
**
Подобие  «Битвы экстрасенсов» решило сделать местное телевидение. . Несчастные, чьи родные пропали без вести, есть в каждом городе. Они сидели  микроавтобусе - шестеро претендентов на звание самого крутого провидца.
Женщина, толстая, нерусская, гладкие черные волосы зачесаны в узел. И все звенит на ней - браслеты, серьги…  Дядька - типа хиппи с бородой. Парень очень худой, нервный, руки дрожат.  Ухоженная молодая женщина с презрительным лицом. А вон та тетка  под колдунью работает: ногти огненно-красные, расписные, длинные - пантера обзавидуется, а волосы крашеные, черные…
Джулия прикрыла глаза.  Их привезли на окраину города, к многоэтажке,  стоящей у леса. День был пронизывающе-холодным. А съемка грозила затянуться надолго.
Из подъезда вывели женщину. Немолодая уже,  лицо узкое, синяки под глазами.  С ней девочка лет пяти. А старшая пропала. Еще летом. Полиция до сих пор даже предположить не может - куда делась.
Экстрасенсы оживились. Джулию ветер насквозь продувал, в ее куртешке. И сразу вспомнился тот вокзал. Она пошла к стене дома, присела на корточки. Здесь хотя бы не так дуло.
…Она сидела съежившись, засунув руки  в карманы. Руки мерзли даже там.
Краем уха она слышала  - девочка уехала… девочку продали заграницу… тело спрятано в колодце… ее душа приходит к вам каждую ночь… на органы... вышла замуж…
-Ну, а теперь  ты давай- толкнули ее в плечо.
Она вздохнула и встала. Она шла так медленно и неохотно, что у режиссера  было немалое желание уцепить ее за куртку и подтащить.  Наконец, пришел миг -    Джулия и женщина стояли напротив друг друга. Взгляд Джулии полыхнул почщти ненавистью. И тут же истаяла ненависть. Женщина выглядела совсем больной - скулы острые, синяки под глазами на пол-лица. И глаза такие… будто ее сюда как и Джулию, силой притащили. Так, не зная правды,  она еще на что-то надеется. А вдруг у нее эту надежду отнимут? Вот эта оборванка с белой косичкой...
Но Джулия знала, что самое мучительное, это качаться вот на таком плотике надежды. Даже не на плотике. На доске. На обломке доски. «Или пан, или пропал» - говорила баба Ксана.
Джулия глубоко вздохнула, облизнула губы. Если что - вытащишь еще раз, баб Ксана? Она медленно подняла руки и провела ими перед женщиной - будто ощупывала. Только не ее, а - воздух перед ней, что ли? И воздух задрожал, как над костром. Джулия повернулась -  будто ее что-то медленно повело  в сторону леса. Это было настолько неестественное для человека движение - медленный плавный поворот, вопреки всем законам равновесия, что кто-то ахнул. Джулия стояла с вытянутыми вперед руками. Лицо ее выражало такую муку мученическую, что впервые режиссеру показалось, что привел он человека на истязание.
Джулию отпустило. Она опустила руки. Они дрожали и были очень холодными. Она сказала тихо и  ее не расслышали, и бросились к ней:
-Что? Что?
Джулия сказала ровным голосом:
- Озеро в лесу знаете. На том берегу сосна такая корявая… Под ней ищите.
Сказала она это так безнадежно, устало, что женщина поняла - правда. Дойди до озера, отыщи сосну. Разгреби снег и мерзлую землю - и найдешь. Можешь сейчас идти. Можешь завтра. Женщину затрясло
-А кто? - одними губами спросила она.
Джулия потянулась к ней и -  на ухо:
 - Сама знаешь. А дальше - решай. Ты знаешь, друг твой знает - и Бог. А я никому не скажу.
*
Проснулась она в одиннадцатом часу вечера, с мокрыми от пота плечами и колотящимся сердцем. Села в постели резко, будто ее  встряхнули и посадили. Обхватила себя руками, попыталась  осознать - что случилось? Вчерашняя нервотрепка выходит боком?
Скоро сюда придут! Это чувство было таким ясным, какого она не испытывала давно - только дома, у бабы Ксаны. Когда не она просила у судьбы ясной картины, а судьба сама давала ей - о, этим она никогда не пренебрегала. Времени совсем мало, настолько мало… Ее заставят служить всегда… Всегда, пока жива - или не жива - стоять на той площадке. Видеть то, что нельзя, невозможно видеть…
Она натягивала джинсы на голые ноги.  Сорвала с вешалки куртку. Где сапоги?… Шарф… Деньги и паспорт. Скорее! Она оглянулась, и последним движением подхватила с кровати котенка и сунула его за пазуху. Нельзя бросать живое! Это она поняла по себе, маленькой. Что его ждет? Голодный плач в пустой квартире?  Выкинут во двор и будут подкидать ногами.
Но не было уже времени  выбежать в подъезд. Она погасила свет,  распахнула окно в кухне и впервые порадовалась, что у нее первый этаж. Спрыгнула мягко с подоконника и затворила  плотно раму. Крадучись, обошла вокруг дома. Было на улице тихо, безлюдно. Падал крупный снег. А потом послышался шум двигателей и к дому подъехали две черные машины. Она снова отпрянула за угол дома и пошла быстро, почти побежала.
Она шла по  бульвару. Будут ли ее искать? И если будут - то где? По знакомым? На вокзале? Она остановила такси:
- На вокзал.
И добавила про себя: «Рискнем».
***
До отхода первой электрички было еще два часа. Джулия зашла в ночное кафе. Ничего там  уже не оставалось почти. Сосиски, лимонный пирог, чай…
Джулия держала в руке кусок пирога. Возле ее столика остановилась девочка. Маленькая, светловолосая. Смотрела так, что стыдно было есть.
Джулия поманила ее:
-Ты с кем?
-С Ирой.
-А Ира тебе кто - сестра? тетя?
-Девочка покачала головой:
-Просто Ира.
-А родные у тебя есть?
-Не знаю.
-Хочешь поехать со мной? - вдруг спросила Джулия, - Как зовут-то тебя?
- Ксюша,  - сказала девочка.
***
Они сошли на маленькой станции, заметенной снегом. Несколько десятков домов и дорога к храму. Тому самому. Они взялись за руки, и пошли, оставляя две цепочки следов.