Асфальт безлик. Часть 14. Стрелять в часы

Об этом рисунке. Однажды я пришла в гости к подруге, которая поступила в Строгановское училище. Мы должны были пойти с ней в кино. У нее в комнате стоял стол, за столом сидели шесть девочек, и одна из них сидела на табурете повыше, и они ее рисовали. Чтобы не мешать, я легла на диван. Они посмотрели на меня и сказали:

«Ты в такой шляпе. Давай мы тебя будем рисовать».

Они все нарисовали меня. И отдали свои рисунки. У меня оказалось сразу шесть портретов: четыре были нарисованы карандашом, один – тушью, и один в стиле кубизма. Сохранился только один – вот этот.


СТРЕЛЯТЬ В ЧАСЫ

В середине лета мама приехала в Ленинград. Нужно было осваивать территорию нашей квартиры. Кроме  кухни и бабушкиной комнаты, была освоена двухспальная кровать, два на два метра, на которой спали – мама, Янина Оттоновна, Галя и Наташа, моя двоюродная сестра десяти лет. После приезда мамы я поехала в Москву к папе, осваивать коттедж. Заготавливать дрова на зиму. Заборы между домами были невысоки, и я быстро познакомилась с младшей дочерью хозяина  соседнего дома, Валей. Валя пыталась уже не первый год поступить в один из театральных институтов. Читала мне трагические строки из Леонида Андреева.

Ко мне приехала родственница из Москвы, которая уже окончила первый курс института и отвлекла нас от забот. К нам иногда приходил Саша, брат Татьяны Алексеевны Гоголициной, который приехал после демобилизации утешать свою маму. Его мама продолжала ждать младшего сына, пропавшего без вести. Саша был научным сотрудником, еще до войны защитил диссертацию. Всю войну он прошел без ранений, но никак не мог привыкнуть к мирной жизни. В конце войны их часть размещалась в замке. Замок война обошла стороной до их постоя:

«Нашим развлечением было расстреливать часы большие и особенно маленькие».

Мы молчали. Он посмотрел на наши руки. И ручки у нас были не нежные, и ни на одной ручке не было часов. Саша спросил:

«У вас нет часов?»

Валя засмеялась:

«Саша, конечно у нас нет часов и еще много, много другого».

«С вами девочки я выздоравливаю,» – сказал Саша со вздохом.

В то время у папы тоже не было современных часов, были пузатые, их называли «луковицы», с огромным колесиком для заводки. Это были часы фирмы «Бурре», поставщика Его Императорского Величества. В центре Ленинграда кое-где еще были еще уличные часы фирмы «Бурре».

ТИФ И ПРОВАЛ

Один раз Саша пришел с сестрой Татьяной Алексеевной при папе. Татьяна Алексеевна считала, что я должна поступать в Московский архитектурный институт. Папа ее поддержал. Нашлись бывшие абитуриенты, которые меня проводили в архитектурный. На экзамене нужно было рисовать  «голову» (слепок) и выполнить работу по черчению. Залы для подготовки к экзаменам были открыты каждый день. Работали консультанты. В то время было все бесплатно. Но бумагу –ватман, карандаши, резинки, рейсфедер должны были быть свои. Папа принес мне с работы рулон ватмана, где-то достали мягкие карандаши и деревянные резинки. Резинки я отмачивала в керосине. И вот я сижу, рисую медленнее всех. Иногда кто-нибудь подходит и дает советы. Первый рисунок везу к папе на растерзание. К моему удивлению, папа говорит:

«У тебя нет навыков, но ты рисуешь лучше меня, занимайся каждый день».

Несколько дней я ночевала у родственников, а когда вернулась домой, на столе лежала записка:

«У меня брюшной тиф, я в инфекционном бараке. Папа».

Недалеко от нашего дома стояли эти бараки, они от старости были буро-коричневые. Уборщица  поликлиники указала мне на барак, огороженный колючей проволокой. Я бегала вокруг, плакала и кричала. Ответа не было. Стемнело. Я приготовила камень, чтобы бросить в светящееся окно, но не одно окно не засветилось.

Я встала рано и ждала, когда кто-нибудь проснется в соседнем доме, а сама еще раз хотела дойти до барака. Лесочек около нашего дома был сосновый, весь просвечивающийся, и я увидела на тропинке, ведущей к нашему дому папу. Он шел, держа двумя руками брюки. За те несколько дней, что он пробыл в бараке, он так похудел, что брюки надо было придерживать. Диетических продуктов не было, поэтому не кормили совсем. У нас была картошка. Татьяна Алексеевна принесла крупу, такую твердую, что я ее разваривала целый день. Папа все хвалил, что я ни приготовлю. Папа болел тифом уже третий раз, и я очень волновалась. Но папа поправлялся очень быстро.

Экзамены в архитектурный институт я провалила. Мои таланты были зарыты слишком глубоко. Можно было сослаться на внешние причины. Они были – резинка оставляла керосиновые пятна, на чертеж я поставила кляксу, но это все ерунда. Мне все старались помочь. Рядом со мной трудилась взрослая женщина, которая только что провалила экзамены в Киеве. Решила поправить свои дела в Москве и с победой вернуться на родину. Она работала быстро и помогала мне.

Я вернулась в свой коттедж. Когда папа заболел, все соседи переполошились. В деревянных домах было очень много мух, потому что дерево впитывало грязь и становилось для них крайне привлекательным. Наш коттедж был позже построен, мух не было, а пахло хлоркой, в том числе и от меня. Эпидемия тифа пошла от местного магазинчика, куда на ночь впускали беспризорных. Я спросила папу, когда он начал поправляться, как ему удалось выбраться из запертого и заколоченного барака. Он коротко ответил:

«Я вылез в окно».

Он скромно умолчал, что при этом он еще и раму вынес.

ИНСТИТУТ

Мне срочно нужно было поступать в другой институт. В Ленинград я уже возвратиться не успевала. Мы с папой решили, что мне нужно поступать в Московский инженерно-строительный институт. Я поехала в Москву. На метро доехала до Бауманской и мимо Елоховского собора дошла до Разгуляя. Аудитории института располагались в бывшем дворце Мусина-Пушкина. Здание имело четырехколонный портик и стояло под углом к площади. Сохранилась парадная лестница. На втором этаже входящих приветствовал Аполлон Бельведерский. С правой стороны дворца тянулся ряд отдельно стоящих зданий в стиле конструктивизма. Клуб, большой спортивный комплекс, лаборатории. Чтобы я успокоилась, мне показали студию рисунка. Это было обширное помещение с высоким потолком и непрерывным остеклением с белыми тяжелыми шторами. Мольберты, высокие табуреты, на которых выставлялись предметы для натюрморта. Эта экскурсия дала мне представление о том, что все предметы, которые манят в Архитектурном тут тоже есть и сравнительно серьезно представлены. У меня не было стремления попасть в какой-то определенный институт, я хотела учиться сегодня и сейчас, не пропуская ни одного года. Я подала документы в комиссию по приему в институт. Папа так комментировал мой выбор:

«Что ты хочешь, удачно выйти замуж, как твоя мама, или серьезно работать?»

Он имел в виду новый тип женщин, которые предпочли сидеть в котловане, а не в музее или библиотеке. Самое интересное, что у всех этих женщин были мужья, хорошо зарабатывающие и даже знаменитые. В комиссии предупредили, что конкурс на факультет «Промышленное и гражданское строительство» четыре человека на место, так как участников войны принимают без экзаменов, а их много, поскольку институт имеет самую большую стипендию и общежитие. По литературе был обязательный письменный экзамен – сочинение. При первой двойке сразу отчисляли. При всей неорганизованности моей жизни я сдала литературу на «пять», и дальше мне повезло – меня зачислили.

Родственники приехали в Кратово обустраивать наш коттедж. Где-то купили целый рулон ситца и сшили занавески на террасу и в комнаты. Папе по карточкам полагалась одежда, но он все ходил в своем военном, и мне купили демисезонное пальто. Пальто было темно-синее в рубчик, с фасоном, однобортное с двумя рядами прорезных карманов. Я была в восторге.

ДОРОШКЕВИЧ

Папе позвонил его друг Михаил Селиверстович Дорошкевич, они вместе заканчивали институт. Михаил Селиверстович был начальником Дальстроя. Он приехал в Москву, потому что его дочь Нина поступила в Инженерно-строительный институт. Его жены, тоже Нины, к этому моменту уже не было в живых. Нас пригласили в гости. Квартира располагалась в начале улицы Горького в надстройке многоэтажного дома. Надстройка была с высоким потолком и большими окнами. Светлый паркет сверкал, как и вся мебель из светлого дерева.

В большой комнате стояли два буфета, на мой взгляд, совершенно одинаковые, только один с часами, а другой – без. Они стояли строго друг против друга. Папа мне объяснил, что тот, что с часами – буфет, а второй – сервант для чайной посуды. Это было смешно, потому что ни у кого больше я таких двойных буфетов не видела. Еще Михаил Селиверстович обладал удивительной способностью: он умел есть хрусталь без вреда для здоровья. Мог съесть целую рюмку, чтобы развеселить гостей, и никогда с ним ничего после этого не происходило. Рюмки для съедения должны были быть особые, тонкие.

Мужчины так радовались встрече, что про своих дочерей забыли. Про работу ничего не говорили, хотя оба поработали на славу. Когда мы с папой возвращались домой, папа восхищался, как Миша из паренька в кирзовых сапогах, смазанных дегтем, приехавший из Белоруссии, превратился в элегантного мужчину с прекрасной речью.
Михаил Селиверстович был женат на Нине Ивановне Карпенко. Она была ленинградка, у их семьи была квартира на левом берегу Невы. Нина Ивановна была яркая и красивая и много кому нравилась, но не участвовала в развлечениях. Папа всегда приводил Нину Ивановну в пример для подражания. Про нее говорили:

«Она лучшая сметчица Ленинграда и зарабатывает больше мужа».

Она не жила постоянно в Ленинграде, но постоянно приезжала туда по работе. Так и вышло, что во время блокады они с дочерью оказались в городе. Их вывезли по ледовой дороге, но слишком поздно для Нины Ивановны. Она умерла в Чусовой, и младшая Нина поехала на Дальний Восток одна.

НАЧАЛИСЬ ЗАНЯТИЯ

Перед началом занятий мы приехали в институт, чтобы узнать кто в какой группе. Нас разделили на четыре группы, Нина была в первой, я – в четвертой. В моей группе нас было только двое: я и Люда Попандополо. Лекции проходили в большой аудитории для всего потока. И начались начертательная геометрия и сопромат, высшая математика, черчение и рисунок, и, конечно, архитектура. Для меня была еще одна напасть: военное дело. Люда почему-то была не военнообязанная. По какой причине я не знала, у нее вроде было все, даже в избытке: она была здоровая, сильная и крепкая.

Первое занятие я хорошо запомнила, оно было по архитектуре. Принесли большое количество подрамников с чертежами зданий, к ним были прибиты бляхи с инвентарными номерами. Мне достался небольшой особняк с портиком. Над окнами в небольшом углублении шел многофигурный барельеф. Задание было сделать отмывку. Я с ужасом поняла, что все фигуры барельефа, я выполню только к окончанию института. Наш архитектор подошел к моему подрамнику и сказал:

«Нишу только обозначьте».

Я с облегчением выдохнула.

Много лет спустя я нашла на Большом Садовом кольце этот особняк. Это был личный особняк Шехтеля. А все подрамники – из архивов Москвы.

(продолжение следует)