С Днем Рождения, Солнце

     Я пыталась написать хоть что-то, что навеки останется в твоей памяти, но упрямые бабочки изящных и уродских слов осыпались гнилым прошлогодним пеплом, вытекали прозрачной кашицей из моих окровавленных ладоней. Я пыталась написать что-то светлое и грустное, со сладковатым послевкусием и легким ароматом сушеной ромашки. Я пыталась подарить в своих письмах все объятия и поцелуи вдоль шеи, которыми вспыхивала наша страсть, медленно перетекая в новую форму хрустальной теплой нежности. Я писала тебе постоянно, и в этом заключалась моя ошибка.

***


      В твоих волосах шелковые синие ленты – блеклые краски ранней горестной печали, разбавленные уставшими осенними дождями и чужими безымянными слезами. Твое исхудалое бледное лицо надело прозрачную маску безбрежного покоя и глупой покорности судьбе. И этот синий, почти индиго, глубокий и насыщенный цвет истерзанной грусти и далекой неизведанной Вечности.

      Осеннее солнце нежно танцует на твоих золотисто-красных блестящих прядях коротких волос. В этих безразличных бликах слишком много усталости, слишком много человечности…

      Ты всегда говорила, что однажды солнце сожжет наши души, но мы непременно возродимся из пепла. «Нет ничего вечного, кроме чувств. Проходит любовь, появляется ненависть, но это все же лучше безразличия…» Я могла слушать тебя часами, склонив голову на твои вечно холодные острые колени, ведь я знала: нам некуда спешить. Завтра мы снова будем пить чай с ромашкой, долго и лениво целоваться и бросаться подушками в нашего рыжего пушистого кота…

      И сегодня тебе бы исполнилось семнадцать, мы бы много шутили, до одури слушали «Depeche Mode» и «Hurts», ели сладкий банановый торт, задували маленькие ароматизированные свечи, но вчера ты умерла…

      «Ненавижу дни рождения. Все такие фальшивые, веселые, желают счастья» – с раздражением повторяла ты, глотая обжигающий бледный чай, а я только улыбалась и целовала твои острые скулы. И теперь твои янтарно-красные волосы в последний раз обнимает солнце, касаясь ядовитыми лучами синих похоронных лент. На твоем лице безбрежное спокойствие; губы, которые я так любила целовать холодными зимними вечерами, плотно сжаты в тонкую белую полоску, а кожа напоминает битый фарфор или первый осторожный снег, такой же нежный, голубоватый и почти прозрачный.

      Мне безумно хочется вытащить тебя из этого нелепого гроба и крепко-крепко прижать к себе, ощутить призрачный аромат чая с ромашкой и нащупать пальцами любимую родинку на шее.

Но…

Твоя изящная хрупкая шея обмотана белой льняной тряпкой. «Зачем пугать людей на похоронах? Не все захотят смотреть на разорванное горло…» – сказала твоя мать, с горечью и грустью смотря на меня. Еще вчера она меня ненавидела, но сегодня мы испили чашу утрат вместе, проглотили приторный плод чистой и брошенной любви навеки утраченной девочки с золотисто-красными короткими волосами. Мы стали заложниками общего горя, такого неподдельного и искреннего, которым могут страдать только самые близкие люди. «Приходи на похороны. Все же она тебя любила» – сказала мне, истерзанная утратой дочери, женщина, перевязывая твое окровавленное горло белоснежной тряпкой, а я только беспомощно кивнула.

      Мне кажется, что черная крышка гроба навеки спрячет не только тебя, но и холодное осеннее солнце, и землю оплачут небеса. Еще минута – и твое бледное лицо исчезнет, словно следы босых ног шаловливых детей на мокром прибрежном песке.

      Клочья земли, такие уставшие и грустные, падают и разбиваются, словно холодные упрямые волны Северного моря. Несколько миллиардов черноты хоронят все самое теплое и светлое, оставляя только легкий шум воспаленных крыльев безликой памяти. И со временем я забуду все, кроме этих проклятых громких стонов мертвой земли и блестящей крышки дешевого ледяного гроба. «В смерти нет ничего красивого хотя бы потому, что некоторые люди плачут. Искренне…» – однажды сказала ты, загадочно и грустно улыбаясь.

      Когда все ушли, я вытащила банановый торт и зажгла семнадцать золотистых ароматизированных свечей. Солнце кануло в пропасть вместе с твоим грустным образом; небо разрыдалось над одинокой могилой, орошая ртутью и горным хрусталем штучные цветы и маленький деревянный крест.

      «Понимаете, суицидников нельзя хоронить… как других» – объяснял мне старый усталый священник. От него воняло ладаном и горькой полынью, но никак не святостью и благословением. Я все понимала, но это не уменьшало и не иссушало океана свежей разделанной боли.

- С Днем Рождения, Солнце… – мой шепот похож на карканье воронов за последним Кругом Ада. Я медленно и обреченно тушу все свечи, гаснут огоньки призрачной надежды. Или ледяной беспощадный ливень давно это сделал? Безразлично. Серебряная и хрустальная вода размывает крем, поглощает рыхлую землю на твоей могиле. Кто-то подходит ко мне, помогает встать. Сквозь пелену дождя я вижу обреченного и печального ангела в черном стареньком платке. У ангела твои глаза и теплая улыбка Вечности. «Пойдем, девочка. Замерзнешь…» – шепчет твоя мать и с невыносимой болью смотрит на размытые остатки бананового торта. Во мне что-то вспыхивает и расползается с новой силой, какая-то запредельная нежность и благодарность к твоей старой матери, у которой всегда теплые руки и солнечные морщинки возле глаз; к женщине, которая разделит со мной боль утраты и научит жить заново.

***


      Я пыталась написать историю твоей смерти сотни, тысячи раз, но когда, казалось бы, осталось лишь одно слово до конца, я сжигала в холодных ладонях января все улики изменчивой памяти. Порой мне казалось, что я придумала тебя, такую красивую и грустную, с яркими искрами в глазах и янтарно-красными короткими волосами. Я бредила нашей маленькой кухней и твоими философскими вечерними фразами за чашкой ароматного чая с ромашкой. И я вновь и вновь пыталась написать о замерзших чувствах внутри моей искалеченной долгими годами разлуки души.

      Когда муж включает «Little 15», я вздрагиваю и прошу заглушить музыку. Он думает, что я ненавижу «Depeche Mode», а я буду умирать под их песни, наши песни…

      Дети всем говорят, что их мама – великая писательница. «Мамочка, а когда ты допишешь свою книгу?» – часто спрашивают они. Их глаза, твои теплые карие глаза, улыбаются лучами холодного осеннего солнца и осколками янтаря.

      Твоя мама часто приходит к нам вечерами на чай, и в доме становится светлее, словно печальный ангел дождя пролил волшебную хрустальную музыку над нашими окнами. Иногда, когда муж и дети спят, мы вспоминаем прошлое, собираем его по осколкам и склеиваем липким желтым парафином. И свечи на банановом торте горят до утра, сжигая крошечные копии моей пепельной выжженной боли.

      Я пыталась семь лет назад написать, что вышла замуж за человека с твоими теплыми глазами, с частицей моего утраченного солнца в волосах… Я пыталась написать, что у меня двойня, и девочка навсегда сохранит твое печальное имя.

Я пыталась написать хоть что-то, но к Небесам не долетают письма, а ты, я знаю, так хочешь прочитать…


27.01.2014