Аисты

  Я ни разу не была в Марселе. А так жаль. Хоть и говорят, что все приморские города похожи один на другой, а все же есть что-то, что отличает  один от другого. И когда накатывает тоска по иной жизни, то в первую очередь в голову приходит почему-то именно Марсель. Думаешь, что вот именно там есть то, без чего не можешь быть счастливым, те, особо яркие блики солнца на листьях плюща неудержимо рвущегося вверх к красной черепице домов в узких безлюдных улочках, городская духота, разбавленная свежим морским ветром. Пышущие жаром  плиты тротуара, и влажная прохлада вечернего побережья, аромат жареной рыбы и терпкий вкус белого прованского вина, особенный шум приморского ресторанчика, еле слышное позвякивание тающих льдинок в запотевшем стаканчике с пастисом, и такой невыразимо грустный и страстный голос Азнавура доносящийся неведомо откуда… 
         И музыка тотчас вынимает из памяти детские впечатления и мечты о Лиссе и Зурбагане.
         И тогда начинаешь вспоминать… 
   
Я не могу сказать точно, когда они появились у меня. Вернулась я в четверг, дома никого не было несколько дней, а форточку оставили открытой. Муж всегда ворчит на меня: то дверь не запру, то кошелек валяется, где попало. А в этот раз мы уехали проведать его родителей. Муж с дочкой остались погостить еще – у него отпуск, а мне в понедельник на работу. Я услышала шорох в спальне и, бросив сумки в коридоре, метнулась туда. В углу, внизу, сбоку от кровати что-то копошилось. Я подошла поближе и ахнула. Аисты.  Две роскошные особи  на тонких, но крепких ногах, ростом почти с меня, и третья, поменьше, с больной ножкой.  Я отчего-то сразу поняла, что это девочка. Они смотрели на меня. Старший аист, с темными перьями на голове, смотрел на меня  настороженно, аистиха  доброжелательно, а малышка с любопытством.
         Я улыбнулась и присела. Мне не хотелось пугать их. Малышка, прихрамывая, подошла ко мне. Я осторожно протянула руку, она чуть-чуть попятилась и пригнула голову. Она была вся беленькая, ладненькая на высоких ножках, с черненькими глазками. Я дотронулась до нее. Перья у нее были гладкие и теплые. Я погладила её по грудке, и почувствовала, что она сглотнула слюну. Боже, да они голодные! Чем их кормить? Пеликаны  едят рыбу, кажется, пингвины тоже, а аисты?
         На кухне нашла засохший хлеб, накрошила его в миску, залила водой и отжала. С миской в руках вернулась в спальню. Малышка заглянула в миску, осторожно взяла кусочек хлеба и, повернувшись к матери, положила его на пол. Мать исследовала угощение и кивнула. Малышка стала жадно хватать маленькие кусочки и, смешно задирая голову, есть. Родители смотрели на нее, потом осторожно придвинулись поближе и стали заглядывать в миску, а я вышла из комнаты. Вам бы понравилось, когда каждый кусок, который вы кладете себе в рот, провожали пристальным взглядом? Я достала толстенный том   энциклопедического словаря. Там ничего такого не было. Птицы вроде едят жучков и червячков, их у меня не было. Потом я вспомнила, что аисты, кажется, едят лягушек, а что если вместо лягушек им предложить куриное мясо? Ну, едят же французы лягушек. Муж мне всегда говорил, что я ненормальная. Наверное, он прав. Я помчалась в магазин за окорочками.
        К вечеру мы установили полный контакт. Я не знаю, мне так казалось во всяком случае. Малышка оказалась любопытной и доверчивой, она дала мне осмотреть свою больную ножку. Кожа была ободрана и даже кое-где нагноилась. Я промыла рану марганцовкой, и, сделав смесь из толченого стрептоцида и мази от ожогов, наложила повязку. Малышка с интересом наблюдала за моими манипуляциями и только оглядывалась на мать. Отец смотрел на это все, неодобрительно хмурясь и отворачиваясь. Мне даже было досадно, чего он на меня взъелся? Может быть, ему не нравилось, что малышка, которую я называла Дашкой, как свою дочь, прихрамывая, ходила за мной по всей квартире, наблюдая, что я делаю.
 
        Я проснулась на рассвете. Дашка стояла возле кровати и пристально смотрела на меня. Этот внимательный взгляд и разбудил меня. Он встревожил меня. Что я делаю? Зачем я держу птиц в доме? Может быть им лучше будет в зоопарке? Там за ними и присмотрят, и накормят. Я встала и пошла на кухню. Окорочок разморозился - я с вечера положила его в мойку.  Срезав с косточки мясо, я  нарезала его тонкими длинными полосками. А еще накрошила в миску хлеба  и натерла морковку. Вот такой «дикой» смесью я покормила своих непрошеных гостей. Потом решительно подошла к телефону.
- Справочная? Мне зоопарк нужен. Да, спасибо, записала. 
Услышав мои слова, птицы протестующе захлопали крыльями, и я положила трубку. В зоопарк мы не поехали.


         Рано утром, когда еще дворники не начали мести своими метлами, я вывела своих гостей в парк.  Дашка почти не хромала. Мы тихо прошли вглубь парка по аллее ведущей к стадиону. Сразу за стадионом была большая заброшенная танцплощадка. Дашка подпрыгивала на месте от радостного нетерпения. Отец строго посмотрел на нее, и она присмирела. Он сделал несколько шагов и, подпрыгнув, широко взмахнул крыльями. Мать шагнула следом. А Дашка, милая Дашка, она прильнула ко мне и заглянула в лицо, словно говоря, летим с нами! Я улыбнулась, дескать, куда мне и, шутя, взмахнула руками, показывая, что не смогу летать, но вдруг ощутила странную легкость в теле. Какая-то  неведомая сила вдруг потянула меня вверх.  Эта сила была и вне меня и внутри меня. Я присела  и оттолкнувшись от земли зависла в воздухе. Под ложечкой странно защекотало. Я взмахнула руками и к своему удивлению резко взмыла вверх. Притяжение не действовало! Я могу летать!

          Аистиная семья взлетела следом и, сделав круг, оставила меня.  Я повисла в воздухе и, почувствовав, что начинаю тяжелеть, замахала руками. «Прилетайте весной, я буду вас ждать», что силы закричала я. Они что-то крикнули в ответ, но до меня донеслось только тихое «оу».
          Взлетев, мне страшно было зацепиться за провода, которых не замечаешь, когда ходишь по земле.  На развилке двух больших веток старого пирамидального тополя было большое гнездо, а в нем пара воронят. Они так смешно открывали голодные рты, при моем приближении, но, увидев незнакомого, стушевались и замолкли. Я не стала трогать их, хотя  очень хотелось. А как интересно было покопаться в сорочьем гнезде. Чего там только не было! Фантики от конфет, осколки зеркала, какие-то бусинки, чайные ложки и даже чашка от кукольного сервиза. Зачем ей это?
         Я сделала круг над морем. Летела так низко, что могла рукой зачерпнуть воду, но боялась сделать это из страха промокнуть. А волны бесились подо мной, и страшно и весело было лететь над ними, и чайки удивленно шарахались от меня. Черт знает, что за птица?

         «Простите меня. А впрочем, почему «простите?», -  я в чем-то виновата перед вами? Нет, не виновата. Поэтому  просто -  прощайте. Вы не поймете  почему, а мне не очень хочется объяснять очевидные вещи. Неужели вы настолько толстокожи, что не чувствуете того, что пульсирует рядом с вами? А может быть, вы не замечаете этого потому, что заняты мышиной возней? Ну и возитесь дальше, а я покидаю вас. Я не могу и не хочу больше тут жить, дышать, слышать, осязать». Я оставила записку на окне, ключи от квартиры бросила в приоткрытую форточку на кухне и улетела.

          Наверное, я запомню этот день, запомню то радостно-тревожное ожидание и предвкушение нового. Ожидание радости чаще бывает приятнее самой радости. Почему мы ожидаем, что нам повезет, что нас простят, что пронесет нелегкая? Почему?

          Внизу проплывали какие-то реки, поля, я летела, сама не знаю куда. Я не уставала, мне не хотелось ни есть, ни пить. Я летела на север. Солнце встало и поднималось все выше, а я упрямо летела вперед, словно знала, куда и зачем я лечу. К вечеру я была далеко, внизу закончились поля, и лес становился все гуще и выше, или это я летела все ниже и медленнее? Приглядев поляну посимпатичнее я спустилась вниз. Сверху она выглядела очень уютно, но под ногами чавкала мокрая земля, ныли комары, а яркие цветы источали отнюдь не ароматы. Тогда я устроилась на толстой ветви старого дерева.
          Черт меня занес так далеко? И потом я вдруг подумала, что Дашка не простит мне, что я её бросила. Её надо взять с собой. И устраиваясь на ночлег, я решила: утром вернусь домой, за Дашкой.

          Попасть домой, было труднее чем улететь. Я с трудом просунула руку в форточку, отодвинула шпингалет и открыла окно. На подоконнике лежала моя записка. Мне стало стыдно. Бросить семью - это надо просто не иметь сердца. Разорвав записку в мелкие клочки, я опустилась на пол. Босые ноги холодила пыльная плитка. Мои приедут завтра, в квартире грязь, а в холодильнике пусто. Взяв веник, я стала наводить чистоту. За окном совсем рассвело. На улице зашаркали метлами дворники. Где-то далеко послышалось шлепанье колес первого троллейбуса. Собрав мусор в ведро, я вымыла миску, из которой кормила аистов и убрала её в шкафчик. Пора идти на рынок за продуктами, готовить обед. Мне было грустно.
          Муж приехал вечером. На столе стоял пирог с яблоками, а в вазе большой букет розовых астр. Я всегда сама покупаю себе цветы. Дашка взахлеб рассказывала, как они с дедушкой ездили на рыбалку. Я слушала её, и мне было стыдно. Какая же я эгоистка! На меня, наверное, просто затмение нашло.

          В понедельник на работе все удивлялись моему загару и спрашивали, почему я такая невеселая. Я отшучивалась, что на работу не хотелось идти. Вечером муж спросил меня, как я провела тут три дня без него. Я рассказала ему об аистах, и он, конечно же, ворчал на меня, что такое могло случиться только со мной. А про записку я ему ничего не сказала.
          - Утром  Дашка как всегда залезла к нам в постель.
          - Мама, а я летала во сне.
          - Значит, растешь, - отозвался муж.
          - А я тоже летала, - не утерпела я.
          - Мамочка, ты тоже растешь, - засмеялась Дашка.
          - Да, наверное.   
 
          Мне хотелось рассказать мужу о своем путешествии, но я не знала как. Вдруг он не поймет? Чего доброго подумает, что я сбрендила. И я решила не говорить. Будь что будет.

          Летать мне хотелось, ощущение было незабываемым, но днем это неосуществимо. А ночью, ну что увидишь ночью, да и так устаю к вечеру, что подушка кажется привлекательней воздушных прогулок. Разве что за городом, где-нибудь в поле или в лесу, а еще лучше на море, но так чтоб никто не видел. Я ничего никому не рассказала.
          Пришла осень, зарядили дожди  и, глядя в низкое темное небо, мне уже ничего не хотелось. Дашка пошла в первый класс. Намучилась я с ней в ту зиму ужасно, то грипп, то простуда. Она похудела, вытянулась и стала похожа на аистенка, такая же длинноногая и тонкорукая. 

          Зимой темнеет рано, совсем рано. Яркие крупные звезды на черном небе – это удивительное зрелище! Смотрела бы и смотрела. Но ноги мерзнут, и очень хочется в тепло. Зима была долгой то морозы с метелями, то слякотная оттепель.
          Я ждала всю весну, но аисты не прилетели.  Не прилетели они и осенью.
         

          Так жаль. Разочарование - оно в нас самих.  Мы, почему-то ожидаем чего-то волшебного, а вокруг заурядная проза жизни. Но мы упрямо ожидаем. Именно в этом причина всех наших бед. Смиримся мы с этим или нет?

          А музыка бередит душу, и память уносит все дальше и дальше, и в дымке воспоминаний уже не виден день сегодняшний. И легкой волной накатывает тоска от этой безвариантности. И кажется, что вот если бы мы вернули  все вспять, если бы  наступил тот день снова, то не свернули бы на той улице, не остановились бы возле этого дома, не позвонили бы в эту дверь. Или не сняли бы звонящую телефонную трубку, не отправили то самое письмо, и вот именно тогда, с того самого дня, вся наша жизнь переменилась бы.
          Но сколько лет уж  прошло, а подишь ты, помнится и тот самый вечер, и тот звонок, и то проклятое письмо. И ничего уже не изменишь, и не поправишь.
А музыка все также негромко играет, сердце щемит, и сколько не старайся забыть - не забудешь.