Альфонс

   
        Е.М.

  Несмотря на внешность злобной торговки, Марта была женщиной отзывчивой и ранимой. В одиноком сердце её хватало невостребованной любви на весь мир, но любовь эта никому не была нужна. Никто не замечал Марту ни в молодости, ни, тем более, в пору, о которой говорят «с ярмарки едет». Соседи Марту не любили. Не любили за «чистоплюйство», как выражался местный пьянчужка, а именно за любовь к порядку и чистоте. Она одна из всего подъезда ежедневно подметала площадку. Стекла окон  её квартиры сияли хрустальной чистотой круглый год. Бедная обстановка её квартиры совершенно не бросалась в глаза. Старенький продавленный диван был накрыт роскошным гобеленом ручного вязания, а стулья, ровесники хозяйки, такими же вязаными чехлами. В прихожей, на стерильном коврике, стояли тщательно вымытые невысокие резиновые сапожки, а на вешалке, возле выгоревшего и вылинявшего до голубизны некогда синего плаща, висел фонарик. Всю нерастраченную нежность, всю невостребованную любовь Марта отдавала бездомным дворовым собакам. Как им удавалось находить с ней общий язык, было загадкой, но они вились у её ног, послушные и молчаливые, выражая свои эмоции несдержанным, судорожным вилянием хвоста. Она кормила их при любой погоде, дважды в день, деля с ними небогатый свой хлеб. Она разговаривала с ними, делясь нехитрыми радостями и печалями. Они внимательно слушали её, и, наверное, что-то отвечали по-своему.

         Подруг у Марты почти не было. Лишь одна одинокая престарелая бабулька, подруга покойной её матери, да еще школьная подруга Нинка, замотанная вусмерть мужем и тремя подростками оболтусами  сыновьями. Только они и были близкими ей людьми. С ними она отмечала праздники, с Нинкиной семьёй ездили на фазенду сажать картошку по весне, пропалывать и собирать нещедрый урожай. Нагорбатившись на участке они с Нинкой ложились на расстеленное одеяло в тени под невысокой яблоней и, глядя на пышные белые облака, неторопливо проплывающие по небу, строили планы на ближайшее воскресенье. А какие планы могут быть? Докопать картошку и лук, просушить его, да в погреб сложить. Никакой тебе экзотики. То ли дело сериалы, до которых они с Нинкой обе были страстные охотницы. Жизнь их, скудная на впечатления,  без телевизора была бы просто немыслима.  Так проходили месяц за месяцем, год за годом. И в жизни Марты перемены произошли бы не скоро, если бы не болезнь бабульки. То ли события покатились как снежный ком, то ли время так убыстрилось. Иной раз по году ничего не происходило, а тут навалилось. Осенью с бабулькой случился удар. Вроде бы и несильно, но слегла некогда подвижная и проворная бабушка. Марта была возле неё неотлучно, навещаясь, домой только для того чтобы, взяв фонарик и обув резиновые сапоги пойти в дальний угол двора покормить своих подопечных собак. Разговоры она с ними уже не разговаривала - некогда. Ночевала у бабульки. А в начале зимы у бабульки случился второй инсульт. Врач «Скорой» предложил положить старушку в больницу. Но Марта наотрез отказалась. Разве в больнице так присмотрят? У бедной старушки  отнялась речь. Но Марта непостижимым образом понимала  невнятное мычание, терпеливо уговаривая поесть, попить. Сама мыла её, переворачивала ставшее вдруг неподъёмным хрупкое тело. Сама делала массаж, ласково разминая непослушные, некогда умелые, сноровистые руки. Вот только уколов Марта делать не умела, приглашая для этого медсестру из поликлиники. Бабулька улыбалась и гладила Марте руку, когда медсестра хвалила Марту  за уход и заботу.

          От неё Марта и услышала о карме. В общем-то, Марта и сама давно уже подозревала что-то в этом роде. О грехах, о наказании за грехи и о переселении душ.  И в собаках она тоже видела совсем не собачьи судьбы. Вот взять, к примеру, Жульку. Такую вторую заботливую мать еще поискать. Глаза умные, и Марте доверяет, а всё равно так смотрит, когда кто-нибудь осмеливается подойти близко к  её будке, что вряд ли кто осмелился бы взять щенка в руки. Не лает, не рычит, просто смотрит, а отступаются и люди, и собаки. Вот только для детей делает исключение. Марте представилось, что в прошлой жизни Жулька была нерадивой матерью, и теперь она отрабатывает свой грех в собачьем обличье.
Умерла старушка после Нового года, перед Рождеством. Умерла тихо, во сне. Горько было Марте, дни её, до предела заполненные, опустели. И не утешали её ни оставленная бабулькой в наследство квартира, ни отложенные на сберкнижке  на её имя деньги. 
 
           Пришел март. Снег стремительно таял на солнце, а зима все не сдавалась, то утренним инеем, то легкой вечерней метелью напоминала о себе. А потом вдруг резко навалилось тепло, да так, что конец апреля стал больше похож на начало июня. Всё зацвело разом и каштаны, и яблони. Густая, тяжёлая зелень, была еще не прибита летней пылью, и ошеломляла ароматом и первозданностью весеннего буйства цветов и неистовства красок.

           Альфонс появился в апреле. Добродушный пёс - приблуда, «дворянин», как тут же определила  Марта, она же дала ему ироничную кличку Альфонс. Появился он ниоткуда. Деликатно присел поодаль и наблюдал, как Жулька выбирает из миски еду. Он, то нетерпеливо приподнимал зад, пытаясь заглянуть в миску, то вновь присаживался, и внюхивался,  смешно шевеля носом. Жулька ела и поглядывала на незваного гостя, а потом, повернувшись к нему спиной, отошла. Голод не тётка, пёс осторожно приближался к миске и смотрел на Жульку. Она не проявила никаких эмоций, подняв голову, смотрела на шебуршащихся в кустах воробьёв. Всем своим видом она давала понять приблуде: «Иди ешь, чего встал?». За это деликатное подъедание Жулькиных объедков и получил он свое прозвище. Он никогда не нахальничал, и, глядя в его грустные, умные глаза, Марте казалось, что он не собака, а человек в собачьем обличье. Он никогда не лаял, и неистовую любительницу субординации Жульку, усмирял просто и эффективно, становился между нею и облаиваемым. И она словно понимала и успокаивалась, обиженно косясь Альфонса.
            В мае Жулька принесла щенка. Марта услышала попискивание и догадалась, что у Жульки прибавление. Недели через три она увидела его.
Щенок был смешной, с толстыми лапами, коротким хвостиком сарделькой, со светлой плюшевой шерсткой. Уши смешно кивали в такт его нелепым прыжкам, а морда светилась счастьем. Споткнувшись, он зацепил пластиковую миску с водой и опрокинул её. Вода вылилась в траву. А он проехался на спине и, кувыркнувшись, растянулся на все четыре лапы. Солнце поднималось в зенит, было жарко. Жулька обнюхала пустую миску, вздохнула  и пошла на поиски воды.

             Альфонс не заметил когда они подошли. Не почувствовал опасности. Ребята, уже почти взрослые. Когда дети приходили поиграть со щенком, Жулька настороженно наблюдала, но не мешала, не позволяя только далеко уносить щенка. И он решил, что и они хотят поиграть со щенком. Ласковый, глупый щен плющевым мячом выкатился им навстречу.   Если бы Альфонс мог предвидеть, чем закончиться эта игра, разве он позволил бы им приблизиться к конуре? Разве не отогнал бы их грозным лаем? Да скорее он согласился бы дать убить себя, чем позволил причинить боль малышу.
          Жалобно взвизгнув, малыш повис на задней лапе.
  - Кела, пас, - крикнул один, и щенок бесшумно  взлетел, как мяч над стадионом и так же бесшумно упал на каменный парапет. Щенок не шевелился.
          - Гол! -  Им было весело.

          Альфонс ощерился и нагнул голову. Густая шерсть встала на загривке дыбом. Не приучен был он, дворняга-подлиза бросаться на человека, но отступить он не мог. Он зарычал. Подростки приближались медленно, в руках у одного из них появился обломок металлической трубы. Альфонс выбирал на кого он бросится первым. На того, кто крупнее. Кто больше – тот сильнее. Он завалит его первым. А остальные испугаются и отступят. Древний закон гласил: «собака – друг человека». И не он нарушил этот закон. Ему было страшно, он был один против пятерых. Поединок был молниеносным. В коротком, но мощном броске Альфонс с неистовством медаленосного бульдога вцепился в ногу самого крупного. На его голову обрушились короткие, точно рассчитанные удары. Боли он уже не чувствовал, не слышал отчаянного лая примчавшейся Жульки, ни топота ног, ни криков людей, ни горестного вопля Марты.

           Он жил еще несколько минут, ему не было  больно, ему было хорошо. Его душа уходила, он еще слышал слова,  уже не разбирал их.  Ласковые руки гладили тяжело и прерывисто дышавший бок, пока он не вздохнул в последний раз. По телу пробежала судорога, лапы вдруг задергались словно побежали,  едва касаясь земли, все дальше и дальше по нежной, мягкой траве, а потом, прервав этот невесомый бег,   душа его  окончила свой земной путь.

            Все стояли молча.  Марта подняла на руки ставшее вдруг таким тяжелым тело Альфонса. Она прижала к себе мертвую собаку и медленно пошла к посадке.
            - Совсем двинулась мозгами баба, - тихо бросил ей кто-то вслед.
            - Как вам не стыдно? -  вмешалась высокая блондинка в очках.
            - Мне стыдно? Развели тут собак, понимаешь, грязища и вонища от них. 
            - За собой лучше смотрите, – ком в голе мешал ей говорить, слезы, смешанные с тушью, крупными горошинами стекали по щекам и капали на дорогую блузку. Она пошла следом за Мартой. Соседи зашумели. Скандал не разгорелся только потому, что кто-то прикрикнул: «А ну тихо! Мужики, кто-нибудь дайте лопату, похоронить-то по-человечески надо».
            Марта молча, без слез смотрела, как роют могилу. Несколько больших тополевых веток положили на дно. Марта опустилась на колени, и бережно положила на них собаку. Рядом положили мертвого щенка. Наскоро забросав могилу землей, притоптали землю вокруг, а сверху положили перевернутую пластиковую миску.

            Кто сказал, что собаки не плачут, это реки слёз, озёра, моря. Жулька сидела возле могилы и плакала. Она оплакивала своего щенка, оплакивала Альфонса. Марта утешала Жульку, рассказывала ей о карме, о том, что Альфонс искупил все свои грехи, и что теперь он вновь будет человеком, что он скоро родится, и что судьба его будет прекрасна. И что Жулька теперь будет жить у неё, а не на улице, и что с Альфонсом  они обязательно увидятся. В следующей жизни. Она с трудом увела домой Жульку.   

           Удушающая жара сменилась резкими порывами ветра, и стал накрапывать дождь. Издалека доносились раскаты грома, сполохи молний освещали низкие облака, отчего все вокруг освещалось голубоватым светом, словно сверху кто-то щелкал огромной фотовспышкой. Ветер бился и стонал, стонал так, словно он человек, прикованный к деревьям, и деревья бились и стонали вместе с ним. Старожилы не помнили такого урагана. Сухие ветки,  сорванные с деревьев, разбросало по округе на десятки метров. Где-то хлопали форточки и незакрытые окна, с хрустальным звоном осыпалось битое стекло. Град барабанной дробью бил по стеклам, но ни Жулька, ни Марта не видели и не слышали ничего. Марта прилегла  на стареньком диванчике, обняв Жульку.  Они так и уснули вместе, несчастные и заплаканные.

   Отчего в жизни всё так перемешано - и хорошее и плохое? Почему человек не может прожить жизнь как один долгий счастливый день? И почему на этот вопрос ни у кого нет ответа?

           А счастье, наверное, все же есть. Но оно только тогда счастье - когда об этом и не догадываешься. Ведь стоит только понять, что ты счастлив - как становиться страшно, а вдруг оно исчезнет? Начинаешь всего бояться. Всё! Какое уж тут счастье? Сплошное мучение. Так что счастье  - состояние неуловимое, вот только что оно тут, и вдруг - нет  его. Так что, скорее всего, у счастья нет настоящего времени, только прошедшее или будущее. Начинаешь понимать  что счастье - это то, что уже было. Или, скорее всего, то, что будет. И мудрость человеческая в том чтобы не роптать,  принимая страдания, а говорить: спасибо, Боже, что сейчас,  когда есть силы терпеть, спасибо, что мне, а не близким и любимым людям.   
           И прости нам грехи наши.