Один вечер. Не Солженицын

                Эдуарду Лимонову, с любовью
  Шахид был забавным. Высоченного роста, бритый наголо, с иконами во всю спину, с достоинством спрыгнувший с ума на строгом. Тогда-то его и определили на Спец. Истории об этом мистическом и потустороннем месте завораживали, приводили в оцепенение, а учитывая своеобразное чувство юмора рассказчика, вставляли по полной.
  - Ты прикинь, братуха, - не улыбаясь гнал он, - хлоп - мужичок, ну, мужичий как мужичий, чумазый, а с ним потрещищь и ох...ешь. Он, оказывается, другана своего схавал.
  - Да ладно, - усомнился я, специально усомнился, знал ведь, что более честного пацана не встречал по жизни, нарочно по...бнул, чтоб он опроверг мое сомнение подробностями, запредельными, а потому - настоящими.
  - А чё ладно ? Сидят они, короче, бухают с корешом, квас уже оказал существенное воздействие на метаболизм, но мало, он жену засылает в десант, а сам с другом на кухне остался. Жена прибегает с килограммом и видит : приятель вскрытый валяется на мордовском линолеуме, а муженек ее печень жарит, человеческую. Она, конечно, при...ела сдэцэл, но ведется ужаснуться явно, зубы ему заговаривает. А ему по херу ее маневры, жарит и сам собой базарит :" Бля, вот ведь как, ели-пили всё нормально, обосрали всё буквально, как говорится, но не скоро делается, и что ж он, сука, так косо взглянул ? Получи". Она в дурку отзвонилась, психбригада примчалась, вот этот мужичок на спец и угодил, до выздоровления, откупить-то его некому. И я еще постоянно о...еваю от мысли : ну, ладно, я или ты, ты хоть и не отдыхал всерьез, но по жизни наш, а вот каково туда окунуться какому-нибудь политическому, что на строгий, что на спец, это ж ад для них.
   Я отжимал в этот момент, но продолжал внимательно слушать.
  - А на хрена ты все время горячим отжимаешь? - задал он обычный вопрос, знал ведь ответ, на пару лет раньше меня узнал.
  - Потому, что кончается на у, - так же обычно ответил я. Взбаламутил кружавчик, отхлебнул. Вумат. Передал и сел рядом. Поперло.
  - Вот чуркам фарт, - задумчиво заговорил он. - По жизни ведь гасятся, у них добра этого - жопой жуй, ханка флягами молочными в подвалах стоит, рядами такими, ровными, как шеренги.
  - Ну да, и что такое вторяк, они не знают, - добил я кук.- Давай закурим, что ль...
   Угостил его " Бондом", я тогда еще " Бонд" курил, сейчас съехал - не по баблу, да и качество одинаковое у всей этой левой ботвы, в одном подвале Цинь и Дринь бодяжат по разным пачкам, а раз нет разницы, зачем платить в два раза больше. Логично. Люблю логику, не так, как Еву Браун или Миллу Йовович, но люблю.
  - Я тут читал, - начал я его любимую тему - прогон, - их старые, обдолбятся, берут в руки гусли-мысли, дутары и кифары, и начинают гон, но только под музло заунывное. Акыны их называли, в авторитете были, типа, как провансальские трубадуры при дворах альбигойцев, до Симона Де Монфора еще. Все, короче, терсятся на корточках, а деды поют. Бородатые такие, в халатах рваных, по понятиям своим не имели они ничего, кроме того, что на них, ну, там, халат, коци, торба какая-нибудь и ничего им на хер было не нужно. Сильные. Я б не смог так, мне гикнуть проще, но у них свои восточные рамсы. И поют они за жизнь. Не тыр-пыр, а по делу, с замутками хитрыми, не без того, все ж убитые, и они, и слушатели, и даже воины хана рядом кипят, а сам хан или султан вообще встать не может, лежит на ковре, девки его гладят, чай подносят, а он прется не по-детски, слушает старика. А тот и его в рот чих-пых, и шаманов, и эмиров, и вообще - всех мотал в поддувало. Надоест ему, встает и уходит, молча, спину хану показывает. Другого мочканули бы не отходя от кассы, но там странное время было, прикинь : ханы астрономами были, поэтами, резали всех окружающих при этом, получали с пол-мира, армии у них были обезбашенные напрочь, представляешь, тыщ сто оголтелых на гоп как ринутся, рви-кусай. Всё это со временем как-то прекратилось, ни ханов тех, ни акынов не осталось. Вот Сталин и решил замутить это по-новой, но с нюансами, своими, грызунскими. Выдернул одного, золотом обсыпал, купил с потрохами и петь заставил. Тот и пел. Даже на память щас скажу : " Продажный акын за кусок бесбармака слагал свои лживые песни собакам", это он Усатому гнал, за стародавние времена, вроде, но Отец не дурак же был, понимал, о чем хитрый дед прокидывает, лыбился и внимательно так наблюдал за реакцией ботвы приближенной. А те, черти дрисливые, ждут его реакции, боятся свое мнение высказать, сидят с каменными рожами, не знают, негодовать или восхищаться, в полной непонятке, короче. Кайфанет он так, а потом какому-нибудь Жданову крикнет : " В один сборник с поэтом Сурковым, после его поэмы о товарище Ежове вставьте, а в конце - фотку мою с Мамлякат не забудьте". Жданов ему :" Да мы вообще щас его в аул дислоцируем, а весь сборник под Вашим светлым именем выйдет, Йосьсарионыч". Тот стакан красного махнул и говорит : " Дурак". Вот Жданов дуба и врезал преждевременно и скоропостижно.
   О чем он думал во время прогона, не знаю. Очнулся,  потянулся.
  - Да, было время.


Рецензии