Пигмей

ПИГМЕЙ

                Люди, любите  друг  друга.
                Евангелие  от  Иоанна
       На дворе уже стоял поздний октябрь, вода в большой луже была холодной, и это быстро привело Лариосика в чувство. Он тяжело завозился, шлёпая по грязной подмороженной жиже ладонями, встал на четвереньки, и выплюнул катавшийся во рту зуб.
       — Скоко там чего?.. — с любопытством спросил лохматый. – Токо быстро мне!
       — Тва... — Лариосик послушно выплюнул слово вместе с очередным выбитым зубом.
       — Хо-хо! — пренебрежительно сказал лохматый. — Хило! Совсем хиловато!
       — Со второго раза будет четыре! — уверил его « бугай » и, дунув в увесистый кулак, показал его Лариосику. — Выползай, мразь, я хочу установить мировой рекорд!
       — Хо-хо! — ещё больше развеселился лохматый. — СлабО! У него столько зубов не найдётся!
       — А мы ему родные обратно вставим. Он их в луже соберёт, а мы вставим. Для нового захода... Эй, таракан, вылазь из любимой грязи, мы сейчас вытряхнем из тебя всю воду!
       — Да ладно вам... — сказал до сих пор молчавший третий. — Он и так уже на ладан воняет, ещё подзалетим с его полудохлой душой. Нам-то с этого какая радость? Размялись - и то хорошо!
       Трясясь от осеннего холода и животного страха, Лариосик с затаённым дыханием слушал своего нечаянного почти благодетеля. Он уже простил его за выбитые им зубы, и готов был целовать ему ноги за теперешнее слегка заступничество.
       — За удовольствия нужно хорошо платить... — нравоучительно сказал « бугай ». — Слышь, падаль? Мы тебя сейчас отпускаем, но только завтра в наш обед двенадцать нуль-нуль ты принесёшь нам сюда выкуп. Пять « штук ». Можешь баксами или евро, а не рублями, если твоё хилое здоровье тебе дороже. Свобода и здоровье стоят ещё больше, но мы не крохоборы какие-то и входим в твоё финансовое положение.
       Подельники « бугая » зарыготали.
       — Хорошая идея, братан! — довольно сказал лохматый. — Полный отстой! В духе времени! А теперь ползи, таракан, и молись на наши добрые души!
       Они покатывались со смеху.
       Лариосик энергично закивал головой, встал посреди лужи, журча стекавшей с него холодной водой и горячей мочой, и заковылял к ближайшему берегу. Его трясло уже больше от страха, что они пошутили, и продолжат экзекуцию, когда он выберется на сухое место. Но ему даже в голову не пришло ослушаться их и отсидеться в большой и глубокой луже, в которую они, скорее всего, не сунулись бы. Но тогда они просто стали бы расстреливать его камня-ми…
       — Нет... — сказал лохматый, наблюдавший за жертвой. — Слишком медленно. Надо его разогнать!
       Он дождался затяжного выполза Лариосика на сушу, разбежался, и дал ему такого увесистого пинка под тощий зад, что тот кубарем покатился по грязной земле.
       — Хо-хо! — похвалил сам себя лохматый за хороший удар. — Прямо в десятку! Теперь быстро долетит!
       — Хватит... — весело сказал сердобольный третий. — А то и вправду долетит. Душа до неба, а труп - до ближайшего морга... Он своё сегодняшнее субботнее уже заработал, а мы наше воскресное получим завтра, если  дадим ему шанс до этого дожить. По всему видать, что мужик культурный, значит, слово своё сдержит. Сдержишь, братан?.. — обратился он к тщетно пытавшемуся подняться, оглушённому падением Лариосику.
       — Сдер-шу... — прошепелявил тот, выпустив воздух сквозь большую прореху в зубах, и раздвинув им разбитые, безобразно распухшие губы. Он готов был окровавленным языком лизать ботинки уже всех трёх подонков, лишь бы они его больше не били, а отпустили на все четыре стороны. Попроси они у него сейчас целый миллиард, он пообещал бы им и эти деньги. В любой мировой валюте...
        — Уважаю, — сказал лохматый. — Сознательный мужик. А теперь, чмо, считай, что мы совсем не знакомы. До завтра считай... — добавил он зловещим тоном.
       Они опять заржали и, пыхтя сигаретным дымом, пошли по тёмной, опустошённой ночью аллее.

       Тошнотворный страх стал нерешительно вытекать из избитого тела, как с него вода, и Лариосик дрожал теперь уже больше от холода. Постанывая и покряхтывая, он побрёл по безлюдным ночным улицам в сторону своего дома, радуясь тому, что никто не видел его позора и теперешнего грязного ничтожества.
       Ничтожество было природной сутью Лариосика, его визитной карточкой, его юдолью, его крестом, который он давно настроился нести до самого кладбища. Всё пошло от « метрового с кепкой » роста, породившего когда-то стойкий комплекс неполноценности. Одни самоутверждаются с помощью того, что дала им Природа, другие впадают в неизлечимую субтильность. Лариосик носил шляпы и обувь на самом высоком каблуке, вводя в заблуждение окружающих, но никак не мог найти надёжного средства для введения в него самого себя. Его хроническая субтильность сидела в нём, как неоперабельная раковая опухоль, и рост теперь был лишь составной и не самой главной её частью. Обрести окружающий мир можно только после того, как обрёл самого себя, а себя самого Лариосик безвозвратно потерял ещё в раннем детстве. Он так и не смог преодолеть невидимый внутренний барьер самоунижений и самонасмешек, поэтому, как личность, не дорос даже до своих немногочисленных сантиметров. Его бесило, что он на самого себя смотрит сверху вниз, в нём бурлила ненависть к себе, которая постепенно переросла в ненависть к окружающим, повинным лишь в том, что он не смог чувствовать себя с ними на равных просто ростом...
       Сегодняшнее унижение было последней каплей. Лариосик уже не допускал даже мысли о том, что эти бандиты нашли его совершенно случайно, он был почти уверен в том, что они почувствовали его внутреннее ничтожество, уловили некие исходящие от него волны на расстоянии, и вышли по ним на него, как по пеленгу. Иначе и быть не могло...

   
       ...Увидев в дверях так страшно избитого мужа, Рита пришла в неописуемый ужас.
       — Ларион! Боже, да кто же это тебя так?!.
       — Отвяжись, падаль! — истошно заорал Лариосик, в котором страх уже ослаб настолько, чтобы уступить основное место другим чувствам. — Из-за тебя всё, паскуда! Проведай родителей в выходной! Проведай родителей! Проведал!!! У, стерва!..
       Он широко замахнулся, и Рита, отшатнувшись и прикрываясь, инстинктивно вскинула обе руки вверх, к лицу, где под левым её глазом ещё не совсем сошёл старый его синяк.
       — Убью!!! — заверещал Лариосик, брызгая во все стороны красной слюной.
       Его привычно понесло: накопленное за день в его тщедушной душе опять взрывом высвободилось, найдя подходящий повод для выхода наружу. Дома Лариосик был в гораздо большей степени деспотом, чем в миру - рабом. Ничтожная душа, освободившись от чужого гнёта, становится ещё большим угнетателем...
       Рита с плачем бросилась в детскую, закрывшись в ней изнутри; проснувшиеся дети привычно поддержали её истерику, а отпустивший все тормоза Лариосик бил посуду и ломал уже сто раз чиненую мебель, пока случайно не наткнулся помятым боком на острый угол.
       Тело криком напомнило о совсем недавнем, и Лариосик как-то сразу погас. Скуля от боли и обиды, он стащил с себя грязную одежду, и под аккомпанемент хорового плача близких забрался в ванну. Горячая вода слегка успокоила, но Лариосик вдруг вспомнил про деньги, которые назавтра следовало отдавать, и это снова вывело его из весьма хрупкого равновесия. Ненависть к тем, кто унизил его и без того самоуниженную душу, и собирается ещё и ограбить, загорелась в нём обжигающим огоньком.
       Если б он хоть что-нибудь мог! Заявить в полицию? Но тех, скорее всего, не найдут или сразу же отпустят за неимением свидетелей, или их друзья ему впоследствии отомстят... Сила понимает только ещё большую силу, поэтому Лариосику ничего не оставалось, как заплатить заказанную сумму и надеяться на то, что с него не потребуют новую.
       Он нехотя выбрался из тёплой, утешающей тело, но не душу ванной, натянул на себя халат, и поплёлся в спальню. Как это часто бывало после домашних скандалов, Рита не вышла из забаррикодированной детской, оставшись ночевать там. Лариосик достал из тайника деньги, с трудом копившиеся для загородного домика с крохотным участком земли, и со стенокардической болью в сердце отсчитал пять требуемых тысяч. Каждая бумажка вспыхивала в его глазах прощальным многоцветьем.
       Это были уже НЕ ЕГО деньги. Кровные, заработанные собственным взмыленным горбом, они просто так, почти сами уходили от него к кому-то...
       — « Не  отдам! — с ненавистью подумал Лариосик. — Горло  перегрызу! Всем  троим!.. »
       Он прекрасно понимал, что петушится, что всей его спонтанной смелости хватит только до ближайшего утра.
       Спрятаться? Где? Они же забрали его паспорт, в котором есть теперешняя прописка. Не дождавшись обещанных денег, они придут по домашнему адресу, а тут жена и дети, которых тоже нужно куда-то распихивать. Дешевле откупиться, хотя и жаль денег, доставшихся с таким трудом.
       Лариосик положил тонкую, но дорогую для него пачку на ночной столик, погасил свет, и, забравшись с головой под одеяло, горько заплакал от привычной ничтожности и бессилия...

 
       ...Они стояли на том же месте, все трое, и казались ещё больше и сильнее, чем вчера. Или сам Лариосик за эту ночь стал ещё меньше и слабее... Он шёл к ним, делая каждый новый шаг чуть короче предыдущего, и ещё не забытый страх снова затоплял его щуплое тело и жалкую душу, превращая Лариосика в безропотное, покорное животное. Он видел их жестокие лица, он ощущал их неумолимость, и он опять утопал, как в дерьме, в собственном публичном ничтожестве...
       « Бугай » молча протянул раскрытую жадную ладонь. Лариосик положил в неё не очень толстую, но достаточно весомую пачку, и пальцы руки сжались, притянув ЕГО деньги к ЧУЖОЙ ладони. Лариосик, не отрываясь, смотрел, как рука с ними утонула в кармане спортивных брюк.
       С ЕГО деньгами - в ЧУЖОМ кармане...

       …Что-то оглушительно щёлкнуло в душе Лариосика, то ли включаясь, то ли выключаясь. Он вдруг понял, что деньги только что уплыли от него навсегда, впервые по-настоящему понял...
       НАВСЕГДА! ЕГО ДЕНЬГИ!!! Ушли к этим подонкам, к этим тварям, к этим мерзавцам! ПОЧЕМУ?! ПО  КАКОМУ  ТАКОМУ  ПРАВУ?!!
       На Лариосика нашло какое-то странное и непривычное затмение. Он смотрел стиснутым со всех сторон окостеневшим взглядом на чужой оттопыренный карман, и в душе его лавиной нарастала невиданная Ненависть. Не к людям, лиц которых он сейчас не видел, а к этому карману, ограбившему его и надсмехавшемуся над ним своей сытостью, откормленностью и самоуверенностью. В Лариосике рождались, множились и крепли какие-то неведомые ему, скрытые прежде силы, и они уже рвались на свободу из тесноты щуплого, ничтожного тела...
       ...— « ОТДАЙ!!! МОЁ!!! »
       Ненависть, наконец, взорвала его изнутри.
       ...— « УБЬЮ!!! »
       Лариосик вскинул бешеные глаза на сытое довольное лицо « бугая » и, опережая первые отзвуки привычного страха, который уже рвался в него, сметая с пути непрочные кордоны мимолётного мужества, сладострастно представил себе, как вминает в эту отвратительную рожу свой « ОГРОМНЫЙ » и « ТЯЖЁЛЫЙ » кулак...

       …Лицо перед ним откинулось, сделавшись каким-то плоским; во все стороны брызнула кровь, и « бугай », отлетев на несколько метров, с грохотом врезался в фанерную стенку киоска...
       ЛариосиК метнул взгляд на лохматого, лицо которого успело изобразить изумление, и мысленно рубанул его снизу по горлу « ОСТРЫМ, КАК БРИТВА » ребром своей ладони...

       …Лохматый выпучил дикие глаза, страшно захрипел; из уголка его ещё улыбавшегося по инерции рта хлынула алая струя, и он ничком упал к ногам ЛариосиКА.
       ЛариоСИК резко повернулся на месте.
       Третий уже понял, что что-то здесь не ладно, но оценить ситуацию и сориентироваться в ней уже не успел. Он согнулся точно от чудовищного, кастрирующего удара ногой в пах, и тут словно другая нога буквально размозжила ему лицо, с хрустом сломав нос и свернув его на сторону...

       …ЛариОСИК смотрел сверху вниз на корчившегося на земле поверженного врага, и наслаждался своей Великой Победой. Страх, привычно рвавшийся в него, вдруг резво затормозил и шарахнулся назад, исчезнув бесследно. Новое, ещё неизведанное прежде чувство своей безграничной мощи, своего могущества, молниеносно захватывало некогда принадлежавшие только трусости позиции. ЛарИОСИК стремительно перерождался в собственных глазах, « ОБРАСТАЯ ТУГИМИ  МУСКУЛАМИ » и « ОБРЕТАЯ  ВЕЛИКИЙ  РОСТ ». Улыбаясь щербатым ртом, он брезгливо отвернулся от униженного противника, и пошёл, тяжело переставляя ноги, к пытавшемуся подняться, мычавшему « бугаю ». Тот скрёб пальцами по фанере киоска, оставляя на нём красные полосы, и плевался зубами.
       — СКОКО?.. — Полыхающим от восторга воображением ЛаРИОСИК « ПОДНЯЛ » его за шиворот над землёй, и с огромным наслаждением « ВРЕЗАЛ » по его омерзительной окровавленной бывшей физиономии так, что  « бугай » пробил головой киоск и повис в его стене, энергично дрыгая в агонии ногами и руками...
       ЛАРИОСИК стоял над ним и надменно смотрел на него с высоты  своего « ГИГАНТСКОГО » роста. Ему уже безумно нравилось ощущать своё неожиданное величие, и он с некоторым сожалением нагнулся, чтобы залезть « бугаю » в карманы не только за своим паспортом.
       Денег было много, очевидно, бандиты успели с утра собрать обильную дань. ЛАРИОСИК, не считая, сунул их себе за пазуху, и распрямился во весь свой « БОГАТЫРСКИЙ » рост.

       …Вокруг, опасливо поглядывая на него, сновали люди, а он, подняв « ВОЛЕВОЙ » подбородок,  высокомерно смотрел на них поверх своего короткого, исцарапанного носа.
       …ОН решал, ЧТО  С  НИМИ  СДЕЛАТЬ...

                Человеконенавистничество –
                это  человеколюбие,    
                больное  психически…