Железная дорога GFR продолжение

Железная дорога "Гремящий Фанк"*


История с продолжением записанная со слов одного моего хорошего знакомого, лесника, которого помимо христианского имени кличут еще Бородой. Начал он загодя, предупредив, чтобы запасались терпением. Мы все понимаем, поэтому лирические отступления или разглагольствования по поводу того самого вопроса выслушиваем терпеливо, ждем основных событий.


Начало 90-х. Борода ошивается на вокзале, подмечает и размышляет, открывая суть явлений

2. Пакгаузы и люди которые обитают около и внутри

Серега приходил еще два раза покуда капитан закончил с описью. Дописал, поставил точку.
- Фамилия, имя, отчество, прописан...
Я открыл рот ответить, но тут зашел некто в гражданской одежде, явно начальственный, уверенный и в усах. Пружинной походкой прошелся к телевизору, заглянул на размазывающего красные сопли мужика, затем подошел к столу.
- Кто такой?
Взял протокол и быстро пробежав глазами поднял брови:
- Похоже что готовил нападение на еврея. Вещдоки в наличии, так-с... Чьих, говоришь, будешь? Ага, будущий студент-юрист по профессии тракторист, книжонка, как опознать еврея и холодное оружие...
Ты это, обращаясь к капитану, оформляй административный штраф за порчу вокзального имущества и выпроваживай студента в город. А ты, это уже ко мне, оружие оставляешь здесь и валишь в общагу. Если хочешь, можем оформить изъятие, отправим палки и звездочку на экспертизу и там будем смотреть, что с тобой делать. Не хочешь экспертизы, подписывай штраф в пять рублей и до свидания. Я робко поинтересовался:
- А штраф за что? Я имущество не портил, сидел тихо, музыку слушал.
- Вот, за музыку, за несанкционированное использование вокзального электричества, произведенного методом подключения к служебный сети питания будешь оштрафован в административном порядке на пять рублей. Пишешь, капитан?
Короче, после всех дел я оказался на привокзальной площади: голодный, без денег и без вида на ночлег. Но вспомнив про Блинова, кружным путем устремился к пакгаузам.

Пакгаузы - приземистые строения красного кирпича с деревянными крышами, находились в стороне от главного вокзала. Путь к ним лежал через шестнадцать рядов путей, пахнущих мазутом и еще чем-то этаким, невообразимо специфичным, железнодорожным. Как некий барс прыжками с рельсы на рельсу, стараясь не наступить на пропитанные мазутом шпалы, переместился к ближайшему, где встретил полную тетку в оранжевом жилете с метровой длины гаечным ключом. Этот ключ она держала, как боец винтовку, на плече.
- Андрюху, тетенька, где найти?
- Тама, племяш, за шестым складом на бревнах... Тетка пошагала со своим ключом-ружьем дальше, а я двинул вдоль кирпичных стен высматривая нужную цифру. Четыре, три, шесть, - вот, здесь! У стены на куче бревен сидели и вкушали прямиком из огромных бутылей с надписью "Далляр" трое дядек в наколках. Закусывали зеленым луком и вялеными рыбцами. Я поздоровался. По тому как встретили, понял, что и в этом обществе не обошлось без блиновской пропаганды. Здорово, жиденок, ответил на мое робкое "здравствуйте", мордатый с белыми на выкате глазами. Другие двое промолчали и даже как будто не обратили на меня никакого внимания. Но этот не унимался:
- Точняк, я вас наскрозь вижу, чернявых. Симпотный, глазки умные, скажи что не жид? "У меня дедушка башкирин..." начал мямлить я.
Белоглазый перебил:
- Батя значит еврей. Так, Кабан? - повернулся к соседу. Кабан не ответил, мял пальцами папиросу, потом отформовав особым образом в виде пропеллера гильзу, закурил.
- Батя у меня русский, - продолжал я, - потому что бабушка украинка, а когда башкирин знакомится с украинкой дети получаются русскими.
Богатыри враз подавились закусочными рыбцами, потом заулыбались. Но недолго. Юморит - точно жид. Ладно не ссы, а давай к нам, выпьем по-русски. Белоглазый набулькал из огнетушителя целый стакан фиолетовых чернил и показал рукой, давай мол.

Пришлось взять стакан и немедленно выпить. Даже вкуса не почувствовал. Сразу налили второй, но я жестом показал "хорош" и стал терзать тщедушного воблеца тщась добыть немного безкостной мякоти. Последний раз, помнится, ужинал парой вокзальных пирожков с котятами вчера вечером, посему и лук с рыбкой показались отменным кушаньем. А через время образовалась теплота в районе солнечного сплетения. А еще через полминуты возник стойкий интерес к разговору, который вполголоса вели белоглазый и Кабан. Их третий, неприметный с колючим взглядом, не произнес за время моего присутствия ни одного слова. И сейчас он сидел с непроницаемым лицом разглядывая пустоту между мной и Кабаном. Последний между тем говорил:
- Тащат его, значит, к законнику, говорят, - вот, крыса... Законник говорит: "Не первоход, знал на что идет и все одно скрысил. В петушатник пускай идет". Гы-гы, и пошел, значит...

Мне это показалось настолько умным и справедливым, что я готов был уже вставить веское слово, правильно-де крысу в петушатник, мудро и справедливо. Но посмотрев на колючего Третьего, промолчал. Тут белоглазый, которого как выяснилось звали Налим, отвлекся от разговора:
- Пей, парняга, не стесняйся, у нас этого добра навалом! - кивнул на кучу мешков под ногами. Наклонился, приподнял один, обнаружив угол деревянного ящика с бутылками:
- Вот пацанчик, гляди.
Я порадовался за Налима сотоварищи и выпил второй одним махом. Глыкнул, так сказать. Как лягуха муху. Эта доза прошла без задержки, но она и убила всякий интерес к беседе. Враз сделалось безразлично. Повествование Кабана о том, как замечательно в кавычках жилось той крысе за занавеской звучало глухо и невнятно, будто под мешками среди бутылок с вином бубнило негромко некое радио.

Скоро и это перестало восприниматься моими ушами. А некая тягучая мысль, которую пытался обдумывать занемевшим от бормотушной тяжести мозгом, стала распадаться на фрагменты, "давить их... наливать им... налим...". Какие через время иссякли, растворились в сером. Я вырубился. Натурально клюнул носом к ящику с закусками. Но на полпути резко, как и подобает мастеру кэмпо, спохватился, подхватился, и вот, уже сижу прямо с выпученными глазами. Не спал, значит. Картина видно выстроилась преуморительная. Кабан заржал: "Гляди Андрюха, студент вырубился". "Знать этот колючий и есть Андрюха" - вяло подумал я - "ну-да, Кабан, Налим и Андрюха..."

- Меня Блинов к вам послал - обратился к последнему, - мне работу надо, вагоны там разгружать или еще чего.
- Ну раз надо... - Андрюха заговорил чуть подавшись телом в мою сторону - А ты сколько зарабатывать хочешь, много или мало?
- На жизнь - ответил я, взял стакан и произнеся "С вашего позволения, за здоровье всех присутствующих" выпил. Этот Андрюха, видно, оценил мои повадки, потому что сразу после как отзвучал спич, сказал: "Иди в буфет, найди Надежду Егоровну, скажи от Андрея Станиславовича, она накормит. Потом в бытовку, за этим складом сарай есть, увидишь. Часа четыре покемарь, а там поглядим."

Таким, вот, образом влился в станционную жизнь Петропавловска-товарного. За ночь на разгрузке вагонов получал червонец, редко четвертной, вино и консервы по желанию. Часть заработанных денег отдавал старшому на "общак". Вскоре после трудоустройства на разгрузке муки повстречал жилистого "правокача" из милицейской дежурки. Тот тоже пахал в Андрюхиной бригаде, но часто случалось отлучался. Как говорили знающие его подноготную бригадные "на сутки". В быту он был веселым малым, но кажется несколько дураковатым. Ничего не стоило, например, на виду у товароведов и контролеров схватить понравившийся арбуз из только что вскрытого вагона и убежать с ним в каптерку, прятать. Зачем, неведомо. Арбузов этих после разгрузки станционным доставалось около тонны, как минимум. Существовали взаимные договоренности и из всех участников процесса без пайка не оставался никто. И только маргинал жилистый, которого Андрюха звал Бакланом, предпочитал всем цивильным раскладам глупую покражу. Дальше "баклана", однако, что по их зоновским понятиям значило "примитивный безмозглый хулиган ветрогон", Андрюха не шел. Были у того какие-то неведомые мне заслуги, на ниве, кажется, противостояния "красноперым". Оттого и мог чудить под присмотром старшого относительно безнаказанно.

Продолжение следует

*Гремящий фанк, это в представлении Бороды музыка железной дороги, когда едешь в тамбуре общего вагона. Поскольку оный Борода мотался между двумя городами и одной большой узловой станцией (назовем ее "Лес", а спецы поймут о какой речь), то этот участок железной дороги и был им прозван "Гремящий Фанк". Мало того, вовсе не знающий английского Борода, находил это название созвучным с названием его любимой группы "Grand Funk Railroad